Вот классика:
Глава XIII. О том, как Грангузье распознал
необыкновенный ум Гаргантюа, когда тот
изобрел подтирку
К концу пятого года Грангузье, возвратившись
после поражения канарийцев, навестил своего
сына Гаргантюа. Обрадовался он ему, как
только мог обрадоваться такой отец при виде
такого сына: он целовал его, обнимал и
расспрашивал о всяких его ребячьих делах. Тут
же он не упустил случая выпить с ним и с его
няньками, поговорил с ними о том о сем, а
затем стал подробно расспрашивать,
соблюдают ли они в уходе за ребенком чистоту
и опрятность. На это ему ответил Гаргантюа,
что он сам завел такой порядок, благодаря
которому он теперь самый чистый мальчик во
всей стране.
— Как так? — спросил Грангузье.
— После долговременных и любопытных опытов
я изобрел особый способ подтираться, —
отвечал Гаргантюа, — самый, можно сказать,
королевский, самый благородный, самый лучший
и самый удобный из всех, какие я знаю.
— Что же это за способ? — осведомился
Грангузье.
— Сейчас я вам расскажу, — отвечал Гаргантюа.
— Как-то раз я подтерся бархатной полумаской
одной из ваших притворных, то бишь
придворных, дам и нашел, что это недурно, —
прикосновение мягкой материи к
заднепроходному отверстию доставило мне
наслаждение неизъяснимое. В другой раз —
шапочкой одной из помянутых дам, —
ощущение было то же самое. Затем шейным
платком. Затем атласными наушниками, но к
ним, оказывается, была прицеплена уйма этих
поганых золотых шариков, и они мне все
седалище ободрали. Антонов огонь ему в зад,
этому ювелиру, который их сделал, а заодно и
придворной даме, которая их носила! Боль
прошла только после того, как я подтерся
шляпой пажа, украшенной перьями на
швейцарский манер.
Затем как-то раз я присел под кустик и
подтерся мартовской кошкой, попавшейся мне
под руку, но она мне расцарапала своими
когтями всю промежность.
Оправился я от этого только на другой день,
после того как подтерся перчатками моей
матери, надушенными этим несносным, то бишь
росным, ладаном.
Подтирался я еще шалфеем, укропом, анисом,
майораном, розами, тыквенной ботвой,
свекольной ботвой, капустными и виноградными
листьями, проскурняком, диванкой, от которой
краснеет зад, латуком, листьями шпината, —
пользы мне от всего этого было, как от козла
молока, — затем пролеской, бурьяном,
крапивой, живокостью, но от этого у меня
началось кровотечение, тогда я подтерся
гульфиком, и это мне помогло.
Затем я подтирался простынями, одеялами,
занавесками, подушками, скатертями,
дорожками, тряпочками для пыли, салфетками,
носовыми платками, пеньюарами. Все это
доставляло мне больше удовольствия, нежели
получает чесоточный, когда его скребут.
— Так, так, — сказал Грангузье, — какая, однако
ж, подтирка, по-твоему, самая лучшая?
— Вот к этому-то я и веду, — отвечал
Гаргантюа, — сейчас вы узнаете все
досконально. Я подтирался сеном, соломой,
паклей, волосом, шерстью, бумагой, но —
Кто подтирает зад бумагой,
Тот весь обрызган желтой влагой.
— Что я слышу? — воскликнул Грангузье. — Ах,
озорник ты этакий! Тишком, тишком уже и до
стишков добрался?
— А как же, ваше величество! — отвечал
Гаргантюа. — Понемножку кропаю, но только от
стихоплетства у меня язык иной раз
заплетается. Вот, не угодно ли послушать, какая
надпись висит у нас в нужнике:
Харкун, Писун, Пачкун!
Не раз
Ты клал,
А кал
Стекал
На нас.
Валяй,
Воняй,
Но знай:
В антоновом огне сгорает,
Кто жир
Из дыр
В сортир,
Не подтираясь, низвергает.
Хотите еще?
— Очень даже хочу, — сказал Грангузье.
— Так вот, — продолжал Гаргантюа:
Рондо
Мой зад свой голос подает,
На зов природы отвечая.
Вокруг клубится вонь такая,
Что я зажал и нос и рот.
О, пусть в сей нужник та придет,
Кого я жду, опорожняя
Мой зад!
Тогда я мочевой проход
Прочищу ей, от счастья тая;
Она ж, рукой меня лаская,
Перстом умелым подотрет
Мой зад.
Попробуйте теперь сказать, что я ничего не
знаю! Клянусь раками, это не я сочинил стихи,
— я слышал, как их читали одной важной даме,
и они удержались в охотничьей сумке моей
памяти.
— Обратимся к предмету нашего разговора, —
сказал Грангузье.
— К какому? — спросил Гаргантюа. — К
испражнениям?
— Нет, к подтирке, — отвечал Грангузье.
— А как вы насчет того, чтобы выставить
бочонок бретонского, если я вас положу на обе
лопатки?
— Выставлю, выставлю, — обещал Грангузье.
— Незачем подтираться, коли нет дерьма, —
продолжал Гаргантюа. — А дерьма не бывает,
если не покакаешь. Следственно, прежде
надобно покакать, а потом уж подтереться.
— Ах, как ты здраво рассуждаешь, мой мальчик!
— воскликнул Грангузье. — Ей-Богу, ты у меня в
ближайшее же время выступишь на диспуте в
Сорбонне, и тебе присудят докторскую степень
— ты умен не по летам! Сделай милость, однако
ж, продолжай подтиральное свое рассуждение.
Клянусь бородой, я тебе выставлю не бочонок,
а целых шестьдесят бочек доброго бретонского
вина, каковое выделывается отнюдь не в
Бретани, а в славном Верроне.
— Потом я еще подтирался, — продолжал
Гаргантюа, — головной повязкой, думкой,
туфлей, охотничьей сумкой, корзинкой, но все
это была, доложу я вам, прескверная подтирка!
Наконец шляпами. Надобно вам знать, что есть
шляпы гладкие, есть шерстистые, есть
ворсистые, есть шелковистые, есть атласистые.
Лучше других шерстистые — кишечные
извержения отлично ими отчищаются.
Подтирался я еще курицей, петухом, цыпленком,
телячьей шкурой, зайцем, голубем, бакланом,
адвокатским метком, капюшоном, чепцом,
чучелом птицы.
В заключение, однако ж, я должен сказать
следующее: лучшая в мире подтирка — это
пушистый гусенок, уверяю вас, — только когда
вы просовываете его себе между ног, то
держите его за голову. Вашему отверстию в это
время бывает необыкновенно приятно, во-
первых, потому, что пух у гусенка нежный, а во-
вторых, потому, что сам гусенок тепленький, и
это тепло через задний проход и кишечник без
труда проникает в область сердца и мозга. И
напрасно вы думаете, будто всем своим
блаженством в Елисейских полях герои и
полубоги обязаны асфоделям, амброзии и
нектару, как тут у нас болтают старухи. По-
моему, все дело в том, что они подтираются
гусятами, и таково мнение ученейшего Иоанна
Скотта.
yaplakal.com