Вдова Героя Советского союза.
.Я вспоминаю действительность, как попранную сказку. /Борис Пастернак/
Она продает пирожные возле одного из троещинских универсамов — высокая стройная женщина около сорока. Пирожные очень вкусные — она профессиональный кондитер, колдует над ними по ночам, когда домашние спят, а утром выносит продавать. Если в день удается заработать гривен 20 — это удача. Можно купить место на базаре, но у нее нет таких денег. Поэтому ее постоянно гоняет милиция. «Это их заработок, — рассуждает она. — Им тоже зарплату месяцами не платят». «Они знают кто вы?» — спрашиваю. «Нет. Я же не буду всем рассказывать».
Она — вдова Василия Игнатенко, одного из шести пожарных, первыми тушивших радиоактивное пламя на Чернобыльской АЭС. Все они умерли от острой лучевой болезни. Страна забрала у Людмилы мужа и сделала его Героем Советского Союза. Вскоре не стало и страны. А на территории, оставшейся после страны, каждый выживает в одиночку. И никого не интересует, как и на что существуют живые герои былой страны, что происходит с семьями героев мертвых.
Людмила верила, что ей сказочно повезло: после окончания училища дали направление в Припять на «Фабрику, кухню», в кондитерский цех. Это был город-мечта, построенный молодыми и для молодых: средний возраст проживавших там 48 тысяч человек составлял 26 лет. Снабжение — одно из лучших в Союзе. Сюда привозили самые модные товары, самых известных артистов. Много цветов и птиц, много улыбок и радостного смеха. Воздух напоен ожиданием счастья, ожиданием любви. И любовь пришла: Людмила и оглянуться не успела, как вышла замуж за красавца и балагура, бывшего душой любой компании Василия Игнатенко.
Они получили однокомнатную квартиру. Во дворе под фруктовыми деревьями делали шашлыки, варили уху на весь дом. За домом ребята выкопали пруд — там плавали черепахи.
Они ходили по Припяти, взявшись за руки, даже во сне он не отпускал ее руку. Мечтали поехать вместе в Москву, где Василий проходил срочную службу в пожарных войсках. Он влюбился в этот город и хотел показать его жене: «Мы обязательно поедем посмотреть Москву». Людмила подумала, что уже втроем. Она была беременна...
Сколько раз потом бессонными ночами приходила ей в голову мысль: случись авария на несколько часов позже, Василий остался бы жив — у него была увольнительная с 4 утра 26 апреля, собирались ехать к его родителям, сажать картошку. Но все случилось, как случилось. В 1 час 23 минуты ночи на Чернобыльской АЭС произошел взрыв. Пожарных вызвали как на обычный пожар: не дав дозиметров, респираторов и спецодежды. «Ложись спать, я разбужу тебя, когда вернусь!» — крикнул ей Василий. Он, конечно, не вернулся.
...К семи утра она нашла его в больнице — распухшего, с заплывшими глазами, с непрекращающейся рвотой. Сказали, что нужно много молока, и Людмила с Таней Кибенок, женой пожарного, бывшего в одном с Василием наряде, на машине помчались по соседним селам. Вернувшись, они не узнали город: вводились войска, перестали ходить поезда и электрички, вдоль дороги выстроились в ряд автобусы для эвакуации. Странно и страшно видеть на кинопленках того времени, засвечивавшихся белыми вспышками радиации, военных в наглухо застегнутой спецодежде с респираторами и в противогазах, словно пришельцы из другого мира, бродящих среди мирных жителей Припяти: играющих в песочницах детей, женщин, несущих в авоськах хлеб, проезжающих по улицам свадебных машин.
Было жарко: все ходили с обнаженными руками и ногами, беззащитные перед радиацией. Их никто не инструктировал на случай аварии, об этом вообще было строжайше запрещено говорить. «Ваши мужья отравились газами», — сказали близким пожарных.
28 пожарных, ничего не объясняя их родственникам, спецрейсом отправили в Москву в шестую радиологическую больницу. Людмила помчалась за ними. Без специального пропуска туда нельзя было войти, но деньги, данные вахтеру, открыли перед ней двери. Она добралась до кабинета заведующей отделением Ангелины Гуськовой и каким-то чудом, единственная из всех жен, уговорила ту выписать пропуск для пребывания в больнице с 9 утра до 9 вечера. «У вас есть дети?» — спросила Гуськова. Людмила нутром почуяла — нужно соврать. «Да, мальчик и девочка». «Ну тогда вы больше не будете рожать. Хорошо, я пущу вас к нему».
...Людмила не поверила своим глазам: эта мирная картина была из других времен — ребята сидели на кровати, играли в карты и смеялись. Даже отеков на лице не осталось. Правда, Гуськова сказала: «Полностью поражена нервная система и костный мозг». «Ну что ж, будет немножко нервным», — подумала Людмила. Что мы тогда знали?
«Ребята, я пропал! И тут нашла», — воскликнул Василий, но не мог скрыть нотки гордости и благодарности. Когда все вышли, они обнялись и поцеловались, хотя Людмилу строжайшим образом предупредили — к нему нельзя прикасаться. «Обойдется», — думала она. Еще она думала, что с будущим ребенком ничего не случится, ведь ее тело его защищает.
Жила она у своих знакомых. Каждый день с утра — на базар, потом сварить бульон на шестерых и с шестью пол-литровыми банками через всю Москву бежать в больницу. Купила им зубную пасту, полотенца, щетки, мыло — у ребят ничего не было. Она не знала, что клиника течения лучевой болезни всего 14 дней. Страшных дней.
«Ну вот мы и приехали в Москву», — сказал Василий. Он уже лежал в отдельной палате. Через три дня ей разрешили жить в гостинице для медработников на территории больницы. «Тут же ничего нет, как я буду готовить?» — сказала Людмила. «А вам уже не нужно готовить, их желудки больше не принимают пищу».
Василий менялся каждую минуту: цвет лица то синий, то бурый, то серый. Все тело трескалось и кровило, во рту, на щеке, на языке появились язвы. Он еще бодрился: 1 мая достал из-под подушки три гвоздики (попросил нянечку купить) и протянул Людмиле. Это были последние, подаренные им цветы. Обнял ее и они вместе смотрели из окна салют, как когда-то мечтали — салют в Москве...
3 мая он уже не мог подняться. Она пыталась ему помочь, на ее руках оставалась его кровь и кожа. Она делала все: сажала его, перестилала постель, ставила градусник, выносила судно. И как губка впитывала в себя радиацию. За другими ухаживали молодые солдатики — чьи-то дети, проходившие срочную службу, потому что няни и сестры боялись.
Василию пересадили костный мозг его сестры, но это не помогло. Он буквально распадался на куски. Лежал теперь в барокамере, за прозрачной пленкой, куда входить не разрешалось. Но она научилась пробираться к нему, он ее постоянно звал: «Люся, Люсенька».
Ребята начали умирать. Умер Тищура. Умер Титенок. Ей говорили: «Вася получил 1600 рентген, а смертельная доза — 400. Ты сидишь около реактора». Она не могла его оставить, почти не спала — ни днем, ни ночью. Постригла, потому что волосы стали падать клочьями. Плоть отделялась от костей. Он захлебывался своими внутренностями — куски легких, печени выходили через рот. Людмила оборачивала руку бинтом и выгребала все это из его гортани — чтобы мог дышать. «Иди к окну, посмотри на салют хоть ты», — шептал он 9 мая. «Красиво?». «Красиво», — ответила она, не видя ничего за пеленой слез.
Василий Игнатенко умер 13 мая, когда она впервые оставила его, уступив просьбе Тани Кибенок присутствовать на похоронах ее мужа. Когда узнала, что опоздала, и что он звал ее перед смертью, кричала страшно, по-звериному, на всю больницу. К ней боялись подойти.
В чрезвычайной комиссии всем женам объяснили, что их мужья теперь государственные люди, герои и принадлежат государству. Поэтому их похоронят не с родными и близкими, а со всеми почестями в Москве на кладбище в Митино. В автобусе с ней случилась истерика, потому что они с гробом несколько часов кружили по Москве: сопровождающий их полковник никак не мог получить разрешение въехать на кладбище. По кладбищу шли под конвоем солдат, могилу засыпали моментально, не дали попрощаться. «Быстро! Быстро!» — командовал офицер. На следующий день им купили билеты домой. Сопровождавший человек в штатском не дал даже выйти из гостиницы купить продукты в дорогу. За четырнадцать дней проживания в гостинице заплатили сами.
Дома Людмила заснула и проспала трое суток. «Ничего, пусть спит, — сказал врач со «Скорой». — Это такой сон, она проснется». Она проснулась опустошенная, старая и бесконечно уставшая. А ей было всего 23 года.
...Схватки начались через несколько месяцев на кладбище в Москве. Людмила рожала у доктора Гуськовой. Девочка, Наташа, прожила пять дней. Она родилась с пороком сердца и циррозом печени. В этой маленькой печени было 28 рентген. «Она спасла тебе жизнь», — сказала Гуськова. Наташу похоронили вместе с папой.
И началась иная жизнь. Жизнь после жизни...
Людмила Игнатенко получила двухкомнатную квартиру в одном из двадцати чернобыльских домов на Троещине. Дом называли «вдовьим». Квартира казалась ей слишком большой. Она забивалась в угол и плакала.
Заочно получила специальность технолога пищевой промышленности. Наконец решилась родить ребенка. Не нужен был ни другой мужчина рядом, ни его алименты. Хотелось только, чтобы было ради кого жить. Думала назвать мальчика Васей, но ее мама категорически воспротивилась. Она боялась, что это имя принесет ему страдания.
Анатолий — инвалид детства. У него тоже проблемы с печенью и тяжелая форма астмы. Но она не могла на него насмотреться, надышаться. Гладила рученки, прислушивалась к дыханию. В три годика Толенька начал умирать. Они лежали в «Охматдете» — ребенок 2,5 месяца находился под капельницей. Вдобавок в больнице он подхватил коклюш. Астма прогрессировала, Толя не ходил, даже не мог стоять. Людмила знала, что потерю этого ребенка она уже не переживет. Молила Бога и он, наверное, ее услышал. В больницу приехали кубинские врачи. «Мы спасем вашего ребенка, если вы согласны поехать на Кубу», — сказали они. Через восемь месяцев Толе стало лучше и они вернулись в Киев. Потом еще год жили у брата Людмилы в Тюмени — мальчику нужно было сменить климат.
Толик знает все о Василии Игнатенко. Он разделил с мамой ее воспоминания и ее боль. Он называет его «дядя Вася», а маму Василия — «бабушка Таня». Ездит с мамой в Москву на кладбище, хотя сложнее стало добиваться, чтобы мальчику оплатили билет.
Это еще одна боль: когда погибшим пожарным ставили монумент и барельефы, захоронение перепланировали, и никто из вдов теперь не уверен, что под плитой с барельефом лежит действительно тот, кто изображен. «Я не знаю, где мне опуститься на колени перед Васенькой, — говорит Людмила. — Раньше я думала, что когда умру, меня похоронят рядом с ним, а теперь это нереально».
Ходят слухи, что под плитами на самом деле пустота: тела были настолько радиоактивны, что просвечивали землю и слой бетона. И их вывезли туда, где хоронят радиоактивные отходы. Но поехать даже на такую, очень странную, могилу — для нее облегчение.
...Ее память бережно хранит осколки разлетевшегося вдребезги мира. Один из таких осколков — свадебное фото, на котором Василий поднял ее на руки, а она воскликнула: «Только не урони меня!». Это фото осталось висеть на стене в их припятской квартире. «Я мечтала об этой фотографии, она снилась мне ночами. Я так хотела, чтобы она была со мной!» Но в Припять попасть она не могла, для этого нужно было специальное разрешение. И только когда в прошлом году в Киев приехала шведская съемочная группа...
Историю Людмилы шведский журналист и кинорежиссер, директор Гётеборгского кинофестиваля Гуннар Бергдал прочитал в книге Светланы Алексеевич: «Чернобыль: хроника будущего». В книге было много страшных свидетельств, но повесть Людмилы показалась ему самой пронзительной. Он сидел в самолете с книгой в руках и плакал. «А потом я подумал: хватило бы у меня сил, невзирая на смертельную опасность, остаться вот так же, до конца, с любимым человеком? Я захотел снять фильм... не о Чернобыле — о любви»...
Фильм «Голос Людмилы» все-таки о Чернобыле, но в первую очередь — действительно о любви. Мне кажется, что среди бесчисленных украинских лент о той беде нет ни одной, где судьба миллионов раскрывалась бы вот так просто: историей одного человека. Если бы не знала, то никогда бы не подумала, что картину снял шведский режиссер, а не украинский. «Голос Людмилы» признан лучшим документальным шведским фильмом прошлого года. Украинским продюсером картины является международный фестиваль «Молодость». Кстати, если бы фильм купили украинские телеканалы, вырученные деньги отдали бы Чернобыльскому фонду вдов и сирот.
Линейный продюсер Алик Шпилюк, Гуннар Бергдал называет его «сталкером», оформил все необходимые бумаги и получил разрешение. Через четырнадцать лет Людмила вошла в свою припятскую квартиру. Везде валялся строительный мусор, истоптанные мужские ботинки, банки: здесь была контора ликвидаторов. На полу почему-то лежала кукла с закрытыми глазами. Она открыла ей глаза и бережно посадила на подоконник. Но четырнадцать лет ожиданий оказались напрасными: ниточка порвалась — фотография исчезла.
Шведы привезли с собой дозиметры. Несмотря на то, что они провели в Припяти лишь один день и ходили только в разрешенных местах, на выезде дозиметры показывали восьмимесячную дозу радиации.
...Я решаюсь наконец задать Людмиле вопрос, который мучит меня с того самого момента, когда три года назад я прочитала книгу Алексеевич: «Вы сказали Алексеевич, что в то время вам повезло попасть в Припять. Но это определило всю вашу дальнейшую жизнь. Вы и сейчас считаете, что вам тогда «повезло»? «Конечно, — отвечает она, не задумываясь. — Ведь это были шесть самых прекрасных, самых лучших лет моей жизни. А что мы видим сейчас, кроме нищеты? Что мы можем?»
У Людмилы очень слабое здоровье: она перенесла инсульт и несколько операций. Практически нет денег на жизнь. Как инвалид второй группы она получает 117 гривен, а сын, как инвалид детства, — 41 гривню. Еще дедушкина пенсия, впрочем, о дедушке чуть позже. Через месяц после окончания съемок фильма «Голос Людмилы» внезапно от инфаркта умер ее брат в Тюмени. Все, что она получила за участие в фильме, потратила, чтобы перевезти гроб с телом брата на родину, в Ивано-Франковск. Судьба к ней беспощадна. Она печет по ночам пирожные и боится устроиться на работу: тогда с нее снимут инвалидность. А если она потеряет работу? «Вы знаете, как это опять оформлять пенсию по инвалидности? — говорит одна. — Только за одну грамотную выписку из больницы для предоставления в комиссию нужно дать 100 долларов. Это для нас, чернобыльцев, огромные деньги. Мне их просто неоткуда взять».
Два раза в год ей следует обязательно лечь в больницу, чтобы группу не сняли. Вроде бы и неплохо подлечиться, но ведь все лекарства нужно купить за собственные деньги. Сколько раз думала, что лучше не лечиться, чтобы не тратится. Рано утром нужно дедушку обиходить, ребенка в школу отправить, потом побежать в больницу, потом домой — накормить всех, наготовить, убрать. Представляете себе это лечение? Сколько на него нужно потратить сил и нервов!
Дедушка у нее на самом деле неродной. Он «прибился» к ним семь лет назад, да так и остался. Людмила выделила ему комнату, а Толик теперь спит в ее комнате на раскладушке и мечтает о собственном угле. Дед — безногий инвалид, на протезах. Пришел после войны домой и женился на Людмилиной бабушке. Семь лет назад бабушка умерла. Дед, недолго думая, женился снова, прописав «молодую» в своей двухкомнатной квартире на Лесном. Вскоре «молодая» выгнала деда из его собственного дома.
Людмила за ним ухаживает, кормит, стирает, купает его раз в неделю. «Чаще не могу — тяжело». Она очень устала. Однажды в сердцах сказала ему, что отвезет на Лесной. Спустя несколько мгновений как екнуло что-то: выскочила на балкон — дедуля пытался прыгнуть вниз с пятого этажа. Она успела схватить его за рубашку.
Людмила хотела сделать перепланировку квартиры, чтобы у деда был свой вход и своя комната там, на Лесном. Но необходимо согласие его нынешней жены, а та не дает. «Я все равно его переживу, и квартира останется мне», — говорит бабка. Ей 85 лет. Деду — 89. Внуки наняли бабке адвоката. У Людмилы нет денег, чтобы подать в суд, тем более на адвоката. «Если бы кто-нибудь мог помочь дедушке разменять квартиру...». «Привози, привози, я знаю, что я с ним сделаю», — зловеще угрожает бабка. Дед плачет, как ребенок. Он бабку боится...
В этом аду Толя — ее единственный свет в окошке. Мальчик отлично учится, он очень способный. «Ты представляешь, он на съемках стал понимать шведский! — говорит мне Алик Шпилюк. — У него хороший английский. Но лучше всего мальчику даются точные науки». Людмила хотела перевести сына в физико-математическую школу около центрального стадиона, но там ей сказали, что сыну нужно несколько месяцев посещать платные курсы при школе, а потом сдавать экзамены. Она даже не поняла стоит это сто гривен в месяц или в неделю. Все равно. Где их взять?
Толик мечтает о компьютере. Одноклассники, у которых дома есть компьютер, дают попользоваться по бартеру — в обмен на списывание домашнего задания. «Вы только не пишите, будто нам что-то надо, — просит Людмила. — Нам же не одним так трудно. Вон Таня Кибенок — на инвалидности, сама воспитывает двоих детей... Нас много таких. И потом — мне здесь жить».
Смысл последнего предложения расшифровывает мне Алик Шпилюк: «Соседи упрекают ее, завидуют». «Да чему же завидовать?» — искренне удивляюсь я. «Они считают, что она не должна выделяться. Когда мы снимали ее около подъезда, мимо шли соседи, и кто-то громко ехидно сказал: «О, наша телезвезда!». Было очень неприятно. Она из-за этого интервью давать боится. От газетчиков прячется. Перед премьерой фильма в Киеве нашу группу пригласили на передачу на радио «Промінь». Людмила не пошла. Боялась сказать что-то, чем потом соседи будут недовольны...
«Господи, да что же им делить, этим людям, связанным общей бедой, прошедшим одними и теми же кругами ада, — думаю я. — Почему они так немилосердны?»
«Толя — такой добрый, чувствительный мальчик. Любит все красивое. Может, это неправильно, что я так его воспитала, как девочку? — сокрушается Людмила. — Я ему в школу то тридцать копеечек дам, то пятьдесят — купить что-нибудь покушать. Больше не могу. А он эти копейки собирал, представляете, на днях пришел, рюкзачок открывает: «Мамочка, ты только не сердись», и достает оттуда гнездышко из соломки, а в нем три хорошенькие желтенькие пушистенькие птички, с красными клювиками и черными глазками! «Я потратил 1 грн. 50 коп. из тех денег, что ты мне давала. Ничего?» Ну, что я скажу... А недавно в церкви упросил меня купить маленькую статуэтку: голубь и сзади место для свечки. «Мы свечку зажжем и думать будем, мамочка... Будем думать, что Вася на нас, как голубочек, сверху смотрит...» — вздыхает Людмила.
А вы знаете, что в нашей стране появилась новая туристическая местность? Зона, с предоставлением транспортных услуг, гида-переводчика, спецодежды, возможностью переночевать в коттедже и получить завтрак в непосредственной близости от Припяти, реакторов и всех остальных прелестей. «Иностранцев бывает по нескольку групп в день», — сообщили шведской съемочной группе на базе Государственного департамента администрации зоны отчуждения. Стоит лишь послать факс на имя господина В.Холоша и заплатить деньги — примерно 200 долларов за несколько человек в день плюс по 60 долларов с каждого за ночь в отеле и завтрак. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Верно? Я лично не поверила слухам и сама позвонила, сказав, что желаю свозить в зону своих американских друзей. «Пожалуйста, — ответили мне. — Только заплатите»…
Когда Гуннар Бергдал работал над фильмом, он получил письмо от некоей Бригитты Олсон, живущей в непосредственной близости от атомной станции в Рингхолс: «…Я забрала в почтовом ящике свежую партию таблеток йода для тех членов нашей семьи, которым еще не исполнилось сорока. В сотый раз прочитала знакомую инструкцию: услышав сигнал тревоги, оставайтесь в помещении, закройте двери, окна и вентиляцию, заведите в дом всех домашних животных (коров тоже, если возможно)... Я не представляю, как буду смотреть в глаза своему псу, когда он станет проситься на улицу. Пес ни за что не пописает в доме, тем более когда вся семья в сборе. Он скорее умрет от стыда...».
А я прочитала это и подумала: в благополучные времена никто не давал жителям Припяти и Чернобыля таблетки йода. Никто не давал их и в первые, самые опасные дни после аварий. Не советовал закрыть окна и забрать в дом хотя бы детей, не то что коров. Я подумала о том, сколько долларов и кому приносит туризм в зоне, и как выбивается из сил, пекущая по ночам пирожные Людмила, чтобы заработать хоть копейки на прокорм и лекарства для семьи.
И еще я подумала, что в отличие от собаки госпожи Олсон, никто из тех, кто по долгу службы обязан был бы позаботиться о Людмиле Игнатенко и таких, как она, ни при каких обстоятельствах не умрет от стыда.
Автор выражает благодарность за помощь в подготовке статьи линейному продюсеру фильма «Голос Людмилы», заместителю главного редактора журнала «Кіно-копо» Алику Шпилюку.
Автор:
Алла Феофанова
Ссылка на полную версию:
http://www.zerkalo-nedeli.com/nn/show/391/34599/
yaplakal.com