Прошел от Крыма до Берлина. 1941-1945 г.

"В декабре нас отправили в район Темрюка. Ехали всю ночь. Перед рассветом вместе с морской пехотой погрузились на рыбацкие сейнера, в трюмы. Так начинался ставший потом знаменитым керченский десант.
Море штормило, и я впервые почувствовал, что такое морская болезнь. Казалось, что от качки все внутренности выворачивались. Лицо было желтым. Матросы предлагали: "Выпей спирту и заешь килькой. Будет легче".
Какое там! От одной мысли о еде с души воротило. А тут ещё начался вражеский налет. Измученный качкой, я выполз из трюма на палубу. Смотрел, как фашистские самолеты топят наши сейнера, и думал: "Хоть бы в нас скорее попали!".
Высадились в Камыш-Буруне, в двенадцати километрах от Керчи, сегодня это городской район. Спрыгивали прямо в воду, по гололеду карабкались на берег

32 фото via

Нас, минометчиков, хватило всего на несколько часов. Вскоре наша рота перестала существовать. Нам удалось выбить немцев из Керчи. Захватили за городом несколько вражеских пушек. Снарядов к ним было достаточно. Мы покрутили-повертели маховичками, освоили трофеи и начали бить по немцам из их же пушек.
Позже меня назначили наводчиком 82-мм миномета. Я на всю жизнь полюбил этот вид оружия. Мог положить мину прямо во вражеский окоп.
Первые дни нас не кормили. Жили, что называется, на подножном корму: питались одной хамсой. От нее нестерпимо хотелось пить. А немцы все артезианские колодцы разрушили.
Пили жижу из дорожных колей, воду из лужиц. И тем не менее ни одного случая кишечного заболевания среди нас не было. Чем это объяснить, не знаю. Видно, в таких условиях организм работал по-другому.

Вскоре наступило 22 марта 1942 года, мой восемнадцатый день рождения. Где-то неподалеку от Владиславовки я был тяжело контужен и ранен. Очнулся в госпитале, в Ессентуках. Впервые за три с половиной месяца меня там отмыли.
После госпиталя направили в 14-ю гвардейскую стрелковую дивизию, в 36-й полк. Я стал наводчиком 45-миллиметровой пушки. Мне присвоили звание младшего сержанта.
С берегов Кубани через раскаленные калмыцкие степи наша дивизия была переброшена под Сталинград. В ночь на 20 августа мы форсировали Дон в районе Хопра и в течение трех месяцев вели кровопролитные бои за удержание и расширение плацдарма.
Свои сорокапятки мы с горечью называли "Прощай, Родина" и "Смерть расчету". Приходилось занимать огневые позиции в боевых порядках пехоты. Расчеты менялись беспрестанно.

На фото: погибший миномётный расчёт РККА

Это сообщение отредактировал KROVLJ - 6.12.2016 - 12:05

А потом началась операция по окружению сталинградской группировки противника. Однажды ночью на нас напали немецкие лыжники. Наш часовой вначале подумал, что это свои: настолько неожиданно и внезапно было их появление. Когда сообразил и попытался открыть огонь, у него заклинило автомат. Он успел только крикнуть: "Немцы!"
Мы выскочили из подвала кто в чём был. Я не успел даже надеть сапоги. Как наводчик, я отвечал головой за панораму. Босой, с панорамой в руках выскочил наружу. От немецких ракет было светло. Почти в упор лупили вражеские автоматы. Бросились к Донцу.
Перебрались на другой берег. А утром всех нас по очереди вызывали в особый отдел - сначала командира, лейтенанта Кузнецова, а потом и остальных. Меня спросили: "Где панорама?" Я ответил, что она у меня с собой. "Вопросов больше нет".
А Кузнецова предупредили: "Если не вернешь пушки, пойдешь под трибунал". На следующую же ночь мы пробрались к своим пушкам. Нас обнаружили лишь тогда, когда сорокапятки были уже на льду.

Казалось бы, только б передохнуть. Ан нет. Наша часть застряла перед селом Петровка. Несколько попыток взять его не принесли желаемого успеха. Третьему батальону нашего полка приказали пройти ночью во вражеский тыл и на рассвете вместе с подразделениями, атакующими село с фронта, освободить его.
Наш взвод сорокапяток действовал вместе с третьим батальоном. В назначенный час ворвались в Петровку, заняв добрую её половину. А подразделения, действовавшие с фронта, не пробились. Батальон оказался в мышеловке.
К гитлеровцам подошло подкрепление, и они нанесли по нам контрудар. Пехотинцы побежали. Вместе с ними и мы. Но метров через сто лошадей прошило пулеметной очередью. Пушки опять остались у противника. Сами еле-еле выбрались к своим. Всего несколько человек.

На фото: Уничтоженная 45-мм противотанковая пушка.

Это сообщение отредактировал KROVLJ - 6.12.2016 - 12:06

Дорого это обошлось нашему командиру лейтенанту Кузнецову. В зарядных ящиках наших орудий находилось по два подкалиберных снаряда. Они только появились и были засекречены. И Кузнецов загремел в штрафбат.
Прошло около трех лет. Я уже был младшим лейтенантом. Иду однажды по мосту через Одер, меня обгоняет полуторка. Стоявший в кузове капитан начинает лупить по кабине кулаком. Грузовик остановился, офицер подбежал ко мне: "Борисов, здравствуй!" - "Здравия желаю". - "Да ты что, командира своего не узнаешь?"
Я его действительно не сразу узнал. А он, оказывается, в первом же бою был ранен, судимость с него сняли. В тот момент, когда мы встретились, он был уже начальником штаба одного из артиллерийских полков.
Слава богу, жизнь у мужика наладилась. Поговорили мы недолго: он торопился по своим делам, я — по своим. Даже адресами не успели обменяться. Очень я жалел потом об этом.
В начале января 1943 года я попал в 58-ю механизированную бригаду 2-го танкового корпуса РГК. Стал наводчиком противотанкового 76-миллиметрового орудия. Освобождал Ворошиловград и села области. Война продолжалась.

В феврале произошел случай, о котором я жалею до сего дня. Мое орудие располагалось на окраине совхоза "Челюскинец" у крайней хаты. Впереди, метрах в пятидесяти, был овраг. Вдруг видим, на противоположном склоне, прямо напротив нас, немецкий танк.
Я поймал его в перекрестье панорамы и готов был нажать на спуск, как откуда ни возьмись появился незнакомый полковник. Шинель нараспашку, в руке пистолет: "Не стрелять! Это наш танк..." - "Какой наш! Вон кресты!" - "Не стрелять!" Командир взвода лейтенант Красноносов командует: "Отставить!".
Пока то да сё, полковник забегает за хату, и больше мы его не видели. А танк успел уже скрыться за кустами. Да как даст по нам! Болванка просвистела над щитом, угодила в хату и всю стену разворотила.
"Вот тебе и полковник!" - подумалось мне. Надо было кинуться за ним вдогонку, задержать, но лейтенант Красноносов не позволил. До сих пор жалею, что мы послушались его...

Вскоре началась Харьковская операция. Мы подошли к Чугуеву и застряли в селе Кицевка. Наступило 22 марта 1943 года, мой девятнадцатый день рождения, и меня контузило. Отлежался на батарее.
Через день мы бесславно бежали. Снова оказались за Северским Донцом. Чуть позже меня вызвали в политотдел бригады и предложили должность комсорга отдельного истребительно-противотанкового артиллерийского дивизиона. Я был уже членом партии. И, естественно, согласился.
Пятого июля среди ночи по всей округе загрохотало, хотя мы находились километрах в ста от линии фронта. Мы повскакивали: "Началось... Началось!.." В то же утро наши танкисты ушли на передовую. Следом направились и мотострелки.

С "тиграми" мы встретились у Прохоровки. Наш дивизион выдвинулся в район боевых действий 11 июля. Третья батарея, которой командовал старший лейтенант Павел Ажиппо, должна была прикрыть Прохоровку со стороны Яковлева. Это примерно в двадцати семи километрах от автомагистрали Москва - Симферополь. Я поехал с третьей.
Нас спас дымок, который стлался над землей: горела Прохоровка, справа от нее догорал совхоз "Октябрьский". Дымовая завеса и прикрыла батарею. "Тигры" нас не заметили. Под прикрытием дыма мы успели установить орудия, сгрузить ящики со снарядами, отогнать машины.
А на душе скребли кошки. Дальность эффективного выстрела нашей пушки была всего шестьсот метров. У "тигра" же она поначалу достигала полутора километров. Вот поэтому Павел Ажиппо и бегал от орудия к орудию и почти просил: "Ребята, не стреляйте! Дайте им подойти поближе". Поединок предстоял явно неравный. Танки эти мы видели впервые. "Горят или не горят? Можно ли пробить броню?" - эти мысли стучали в голове у каждого из нас.

От первого залпа батареи загорелись сразу две фашистские машины: "Горят! За милую душу горят!" Наши позиции тут же накрыло ответным огнем. В небе закружили "мессеры", а справа ударила минометная батарея. Земля под ногами заходила ходуном...
Я поначалу кому-то подносил снаряды, где-то оттаскивал раненых, которых становилось все больше и больше. Кого-то перевязывал. Одному из заряжающих, Суполдиярову, разворотило нижнюю челюсть, практически оторвало. Я оттащил его метра на три-четыре от пушки и растерялся. Что делать? Кое-как намотал бинт на лицо, шею...
Минут через десять умолкла последняя пушка батареи. Показалось, что я остался совсем один. Кинулся к ней, покрутил маховичками. Всё в порядке, и даже снаряд в казеннике. Поймал в перекрестье панорамы борт ближайшего "зверя" и нажал на спуск. Он задымил. Кинулся за следующим снарядом. Вскоре ко мне подбежали Ажиппо и командир огневого взвода лейтенант Красноносов со снарядами. Снова бью по противнику...

В какой-то момент командира батареи тяжело ранило. Контузило и лейтенанта Красноносова. Последний танк - восьмой по счету - успел подойти ко мне метров на шестьдесят-семьдесят. Пришлось стрелять прямо в лоб. Моей 76-миллиметровой пушке это не по зубам. Снаряд со скрежетом срикошетил.
Но в стальной коробке что-то, видимо, разладилось: машина застыла как вкопанная, сумев все-таки выстрелом в упор разбить мою пушку. Я был ранен. В том страшном бою наша батарея уничтожила шестнадцать танков противника. Семь из них - мои.
Мне повезло. За этим боем следил со своего НП командир корпуса генерал Алексей Попов. Он и приказал начальнику политотдела моей бригады подполковнику Щукину: "Спаси этого парня..."
И Щукин выполнил приказ. Он подоспел к месту схватки на машине, рискуя собственной жизнью, и буквально из-под огня выхватил меня. А потом был госпиталь. Пока командование части меня разыскивало, я, как только почувствовал себя мало-мальски на ногах, оттуда сбежал. На попутке, которая как раз везла хлеб в одну из танковых бригад нашего корпуса, добрался до своих. Тут произошел забавный эпизод.

У одного из офицеров спрашиваю: "А где 58-я?" Тот оказался бдительным. Сразу доложил начальнику особого отдела, что какой-то неизвестный интересуется расположением 58-й механизированной бригады. В чем-то он, конечно, был прав. Разведка у немцев работала отменно. Тем более что вид у меня... Весь в бинтах. Немцы ведь и шрамы своим делали, и раны, а уж бинты-то намотать...
Вскоре замечаю, что шагах в десяти от меня появился солдатик с автоматом. Куда я, туда и он. Потом оказалось, что начальник особого отдела моей бригады, который меня разыскивал, попросил задержать меня до его приезда. Его поняли буквально.
Через некоторое время, гляжу, появляется на мотоцикле особист моей бригады. От него я и узнал, что представлен к званию Героя Советского Союза.

Наш корпус был переименован в 8-й гвардейский Краснознаменный РВГК. На формировании под Киевом нам вручили гвардейское знамя, я стал первым знаменосцем. Позже, когда такое же знамя получила и моя бригада, меня и там назначили на эту должность.
В те дни нас хотели передать в польскую армию. Сталин вызвал Попова в Москву. Верховный поинтересовался: что нужно корпусу для усиления. Генерал перечислил: дивизион "катюш", полк тяжелых танков, ещё кое-что. Вскоре все это у нас появилось.
В составе делегаций я дважды побывал в польской армии, жил там по нескольку дней. Ждали, что вот-вот нас вольют в нее, и уже готовились менять форму. Но по каким- то причинам этого не произошло. Видимо, Сталин передумал.
Из-под Варшавы меня направили на курсы младших лейтенантов артиллерии 1-го Белорусского фронта. Училось легко - после училища это просто семечки были. По окончании меня оставили там командиром взвода Героев Советского Союза.

Я написал четыре рапорта об отправке на фронт. Мне отказывали. Помог только пятый. Всю войну я был уверен, что останусь жив и что дойду до Берлина.
И вот какая интересная вещь: с курсов я рвался в свою часть. Но со мной не согласились и направили в другую. Она-то и пошла прямиком на вражескую столицу. Мою же часть перенацелили на север. Повезло, значит.
Уже за Одером 22 марта меня опять ранило. В тот раз, правда, я лечился так, как никогда раньше. По вечерам заказывал завтрак, обед, ужин. Да ещё кто-то из ребят привез бочонок коньяку. Я его спрятал под койку, и каждый вечер ко мне робко так, по одному, стучались офицеры: "Не найдется ли стаканчик..."
И все-таки я опять сбежал из госпиталя. Очень хотелось попасть в свою часть. Мы ведь уже готовились к последнему, решающему наступлению.

В ходе уличных боев в Берлине батарея в основном вела огонь по вражеским узлам сопротивления. Я не был огневиком. Но больно уж хотелось самому ударить по фашистскому логову.
Утром 1 мая не удержался и встал к орудийному прицелу. Впереди виднелась рейхсканцелярия. Ребята заряжали орудие, а я бил и бил по этому мрачному зданию. Только вот какого-то особого удовольствия так и не почувствовал.

Война закончилась. Мы с ребятами побывали и у поверженного рейхстага. На одной из его колонн я собственноручно нацарапал куском известки: "Я из Сибири. Михаил Борисов". Это был первый в жизни автограф." - из воспоминаний М.Ф. Борисова. Герой Советского Союза. Награжден орденами Ленина, Красного Знамени, двумя орденами Красной Звезды, орденами Отечественной войны 1-й степени, "За службу Родине в Вооруженных Силах СССР" 3-й степени, "За заслуги перед Отечеством" 4-й степени, медалями.

На фото Герой Советского Союза М.Ф. Борисов

...

...

...

...

...

...

...

Пехотинцы из 3-й гвардейской танковой армии атакуют противника в Берлине при поддержке пушки ЗиС-3.

Это сообщение отредактировал KROVLJ - 6.12.2016 - 11:54

Расчет советской 100-мм пушки БС-3 ведет огонь по противнику в Берлине

Это сообщение отредактировал KROVLJ - 6.12.2016 - 12:00

...