Пионеры - герои войны

24 фото текст

Альберт Крупша и Маркс Кротов

(Рассказ матери Е.Кротова) Из книги «Дети-герои».
Был он русоволосый худенький мальчик… Дома все делал: и дров нарубит, и воды принесет, и с малышами играет. Шестеро у меня детей, трудновато было. А тут война началась. Муж на фронт пошел, старшая дочка тоже в армии. Маркс за хозяина остался.
Все время семью поддерживал. Фашисты у всех жителей коров позабирали, а он нашу Чернуху в лесу спрятал. Начали и сено вывозить. У меня последний стожок забрали. Пришла домой, плачу: «Чем корову кормить? Совсем пропадем!»
Ночью слышу — конь заржал. Выбежала во двор — воз с сеном стоит, Маркс лошадей держит, озирается.
— Открывай скорее, мама, ворота, спрятать надо. Только потом по секрету сказал:
— Партизаны лошадей дали, чтобы сено отвезти.
Заболело сердце у меня, поняла — с партизанами мальчик связан.. Хоть бы не попал в руки врага!
В это время наши отступали. Много бойцов из окружения выходило и нашим селом к своим пробиралось. Гитлеровцы приказ издали: кто даст приют — расстрел.
Как-то в зимнюю ночь слышу: стучат в окно. Смотрю: стоят двое.
— Свои,— говорят,— пустите. Посмотрела я на спящих детей, страшно за них стало. А Маркс не задумываясь:
— Надо пустить, мама! Это же наши…
Поднялся, окна плотно закрыл, чугунку затопил. Обогрелись бойцы, отдохнули. Потом Маркс кружным путем вывел их из села.
Не только Маркс к партизанам бегал. Были у него два друга — Коля Рыжов и Альберт Купшин. Никто мальчишек сначала не замечал. То возле кухни немецкой крутятся, то у штаба — так обо всем и узнавали. Иногда Маркс возьмет мешок и уйдет из дому на несколько дней. Догадывалась я — на задание.
Как-то над нашим селом воздушный бой начался. Жители все по домам попрятались. А Маркс с Колей и Альбертом исчезли. На околице села бой наблюдали. Как только упал загоревшийся самолет,— побежали. Маркс сказал товарищам:
— Если наш — надо спасать.
Летчик оказался русским. Весь обгорел и был уже мертвым.
Мальчики взяли документы, деньги, две тысячи там было, И письмо к матери. Все это отнесли к партизанам, а те родным переслали. Летчика тайком похоронили.
В ночь под Новый год куда-то пропали три друга. Сижу, жду, спать не ложусь. Не выдержала, пошла искать. В сенях темно. Хотела взять фонарь — нет его. Пошарила в углу — и лыж нет. Вдруг взрыв, второй, третий… Таких в селе еще не слышали. «Фашистский аэродром бомбят»,— промелькнула Мысль. Прижалась к косяку. Внезапно скрипнула калитка.
— Ты, мама? Не бойся, это наши.
Никогда не видела я сына таким возбужденным: глаза блестят, лицо бледное.
Устроили им наши летчики банкет под Новый год! Утром все село знало — советские летчики начисто уничтожили вражеский аэродром, а партизаны, напавшие ночью, перебили всех гитлеровцев. Одного офицера живым захватили, забрали коней, продовольствие и оружие.
Гестаповцы решили жестоко отомстить за это. Начались в селе обыски, аресты. Исчез и Маркс с товарищами. Целый день и ночь его ждала, но он не вернулся. Утром в дом вломились два гитлеровца.
— Ты мать партизана? Был у вас фонарь «летучая мышь», белый халат, лыжи?..
Оказывается, возле аэродрома нашли на елке горящий фонарь и следы лыж.
Я представила себе, как мальчики пробирались темной ночью к аэродрому. На каждом шагу ждала их опасность, но они шли и шли, одетые в белые халаты. Через все пробрались, часовых обошли и выполнили задание. Страх и гордость за сына переполнили мое сердце. Что с ним?
Несколько дней спустя привели в село Колю Рыжова и старосту, который тоже помогал партизанам. На аркане вели их, словно собак. Мальчик весь синий был. Его в родной дом бросили и били.
— Бейте, гады, наши придут, отомстят!
С этими словами на виселицу шел. Две недели висели трупы, фашисты не давали снимать, чтобы запугать всех жителей села. Дощечка сверху была: «Помощники партизан».
Маркса и Альберта расстреляли на берегу Белого озера, возле леса, 7 февраля 1942 года.

Маркс Кротов

Аркадий Каманин

Аркадий Каманин стал боевым лётчиком в 14 лет. Удивлению взрослых не было предела, когда к ним в корпус штурмовой авиации прислали механиком по спецоборудованию мальчишку. Придирчивые экзаменаторы убедились в хорошей подготовке механика, который до этого два года в летние каникулы работал на аэродроме. Отец Аркадия был генералом, но сын не производил впечатления «генеральского сынка».
Обслуживая самолёты, он многому научился, но заветная его цель была — летать. Неоднократно он летал пассажиром на почтовом самолёте, а затем в качестве бортмеханика и штурмана-наблюдателя на самолёте связи ПО-2, и лётчики доверяли ему управлять самолётом, набравшим высоту, и в горизонтальном полёте совершать простейшие манёвры.
Но однажды случилось непредвиденное. Удиравший от наших истребителей «Юнкерс», яростно отстреливался, и шальная пуля ранила в лицо осколками лобового стекла лётчика самолёта ПО-2, случайно оказавшегося в зоне боя. В этом же самолёте находился и Аркадий. Ему-то и передал управление самолётом лётчик, сумев переключить на него рацию. При подлёте к аэродрому навстречу ПО-2 вылетел сам командир эскадрильи. Он начал в воздухе инструктировать Аркадия. Мальчик посадил самолёт успешно. — Ему открылась дорога в небо. Через два месяца Аркадий стал пилотом. Он стал самостоятельно выполнять задания по связи. Из штаба корпуса летал в штабы дивизий, на командные пункты авиаполков, выполнял самые различные задания.
Пролетая однажды вдоль линии фронта, Аркадий увидел штурмовик Ил-2, который дымился на нейтральной полосе. Увидев, что из самолёта никто не появляется, Аркадий пошёл на посадку. С трудом вытащил из горящего самолёта раненного в голову осколком лётчика, который попросил его снять с самолёта фотокамеру и сообщить в часть, что задание выполнено (это был самолёт-разведчик, который должен был доставить последние сведения об обороне противника в канун намечавшегося нашего крупного наступления).
Аркадий под огнём противника перенёс в свой самолет фотокамеру, а затем вернулся за раненым летчиком. Несколько попыток втащить его в самолёт оказались безуспешными. Когда это, наконец, удалось, тот потерял сознание.
Ценные разведданные были доставлены генералу Байдукову.
И таких драматических эпизодов в боевой жизни Аркадия — множество. Закончил он войну в 16 лет кавалером трёх боевых орденов.

Боря Кулешин
Военный корабль Черноморского флота, лидер эскадренных миноносцев «Ташкент», принимал участие в боевых операциях при обороне города-героя Севастополя в Великую Отечественную войну.
На этом корабле нес службу двенадцатилетний юнга Боря Кулешин.
О нем, о его боевых делах рассказывает командир корабля, капитан 3 ранга, ныне контрадмирал в отставке, Ерошенко Василий Николаевич.
***
Ночью 22 июня 1941 года, вероломно напав на нашу Родину, немецкие захватчики нанесли авиационный удар по Севастополю, а в ноябре месяце гитлеровцы начали осаду города. Город героически отражал атаки фашистских войск.
Лидер «Ташкент» с другими кораблями Черноморского флота доставлял городу продовольствие, боеприпасы, живую силу и боевую технику.
Уже не один полный опасный рейс совершил лидер в Севастополь.
В конце апреля 1942 года мы готовились к новому рейсу.
Лидер «Ташкент» стоял у причала порта Поти, ожидая погрузки боеприпасов для осажденного врагом Севастополя.
День был дождливый, туманный.
Порывами налетел сильный ветер, раздувая матросские робы.
Моряки посматривали на унылый мокрый причал, куда должны были вскоре подать вагоны с боеприпасами.
Дежурный по кораблю, командир БЧ-IV (четвертой боевой части) Николай Яковлевич Балмасов заметил приближающегося к трапу корабля мальчугана лет двенадцати-тринадцати лет. Он был одет в длинную не по росту телогрейку, на голове большая шапка-ушанка.
И телогрейка, и ушанка набухли под дождем, и сам мальчуган был похож на промокшего, нахохлившегося воробья.
Он подошел к вахтенному у трапа. — Дяденька моряк, а дяденька моряк!..
— Ты откуда такой? — спросил вахтенный.
— Дяденька моряк, — не отвечая на вопрос, продолжал мальчуган. — Пустите меня на корабль. Мне командира повидать надо. У меня дело к нему.
Дежурный подошел к трапу.
— Тебе что нужно, малыш? — заговорил он, разглядывая мальчугана.
Увидев офицера, мальчуган стал проситься, чтобы его приняли на корабль.
— Нельзя к нам. Время знаешь какое?
— А куда мне теперь?
— Как куда? — удивился Балмасов.— Домой топай. К мамке. Ищет небось тебя?
— Нет у меня теперь мамки… Ее немцы в Германию увезли…
— Как увезли? — переспросил дежурный и, спустившись с трапа на причал, подошел к мальчугану.
Сдерживая слезы, мальчуган стал рассказывать. И Балмасов узнал, что мальчика зовут Борей, а фамилия его Кулешин и родом он из Донбасса. Как только немцы заняли город, так сразу же стали сгонять всех жителей на городскую площадь, грузить в машины и увозить на вокзал. Кто успел спрятаться, того не увезли, а мама Бори не успела, ему же удалось убежать…
— Отец-то где?
— Папы нет! Зимой пришла похоронка— бумажка: «Погиб смертью храбрых…» Дяденька командир! Возьмите меня на корабль. Я все буду делать! Возьмите!
Дежурный растерялся от такой просьбы. Сам он ничего решать не мог, да и как решать, когда корабль находится на военном положении, совершает рейсы в Севастополь, постоянно попадает под бомбежку вражеской авиации и артиллерии, сам отражает атаки…
Мальчугана было жалко, но жалость сейчас не ко времени.
Около трапа собрались матросы. Они задавали мальчугану вопросы, переговаривались друг с другом и смотрели на дежурного по кораблю — ждали, что же он предпримет в такой момент.
Кто-то бросил:
— Да он голодный, братцы!..
И тут же, словно найдя выход, Балмасов скомандовал:
— Накормить хлопца!
Моряки подхватили мальчика и, передавая его из рук в руки, понесли в кубрик.
Давно не видевшие дома, сдержанные на ласки суровой военной службой, соскучившиеся по заботе о ком-нибудь из родных и близких, не имевшие возможностей поделиться теплом своих матросских сердец, краснофлотцы бросились оказывать мальчику внимание.
Мальчуган только успевал работать ложкой, а моряки приговаривали:
— Ешь, Бориска!
— Борщ флотский!
— Не стесняйся, браток! Наш борщ лучший на всем Черном море!
И Борис не стеснялся.
Он уже освоился среди шумящих и суетящихся около него матросов и лишь изредка бросал настороженный взгляд, словно спрашивал: «А что же будет дальше?»
О том, что на корабле такой необычный пассажир, мне, как командиру корабля, стало известно часом позже, когда Борис Кулешин, уже пообедавший с краснофлотцами, оказался в моей каюте. Его привел Николай Яковлевич Балмасов.
— Товарищ капитан 3 ранга! Моряки-комсомольцы БЧ-IV и я лично просим разрешения взять Бориса Кулешина воспитанником в свое подразделение. Даем слово, что Борис не будет обузой на корабле…
Что было делать?
Я смотрел на Бориса и вспоминал воспитанников-юнг. Их я встречал и на других кораблях Черноморского флота. Но тогда не было войны. Как быть сейчас, когда корабль все время подвергается опасности?
Передо мной стоял худенький, небольшого роста паренек, потерявший отца и мать. Трудно ему пришлось: пробраться с занятого гитлеровскими войсками Донбасса к нам, через линию фронта, не так-то просто. Нужно быть смелым, находчивым.
На меня внимательно смотрели умные серые глаза… Не приходилось сомневаться, что такого полюбит весь экипаж корабля.
И я уступил просьбам командира и комсомольцев четвертой боевой части.
— Николай Яковлевич! Вызовите ко мне Голуба!
Балмасов понял меня и довольный моим решением пошел за Голубом.
Наш интендант, хозяйственник, явился незамедлительно и не один, а с матросом, которого на корабле все звали Вася-портной.
Вася начал обмерять паренька, а тот, довольный, что им занимаются, никак не мог понять, для чего вся эта процедура.
— Стой смирно, Боря, не вертись! — сказал я ему. — Надо же тебе пошить форму. А то, что это за краснофлотец без формы. Ну, что глядишь так? Берем тебя на корабль. Берем! Но смотри у меня, не баловаться. Если замечу, что нарушаешь корабельную дисциплину, сразу же спишу на берег.
Так Боря Кулешин был принят в нашу флотскую семью, стал воспитанником экипажа боевого корабля.
Определили мы Бориса учиться на сигнальщика, и стал его обучать сигнальному делу комсомольский секретарь Михаил Смородин.
Но у сигнальщиков Боря пробыл недолго. Осмотревшись, он решил, что у зенитчиков— их площадка с орудиями видна была с сигнального мостика — гораздо интереснее. И когда на стоянке в Севастополе была объявлена боевая тревога, Борис прибежал к зенитчикам.
Он быстро и ловко подавал обоймы с патронами, тут же на боевом посту оказывал помощь раненым.
Треск зенитных автоматов над самой головой нисколько его не пугал.
Возвращать его к сигнальщикам в приказном порядке не имело смысла, и мне пришлось утвердить «самовольный» переход Бори во вторую боевую часть к артиллеристам-зенитчикам.
Командир зенитчиков лейтенант Роман Гиммельмайг закрепил корабельного воспитанника за расчетом старшины 2-й статьи Гриши Нутника, комсорга батареи, а главным воспитателем Кулешина стал младший политрук Беркаль.
В начале мая немцы начали готовить новый штурм Севастополя.
По сведениям флотской разведки вражеское командование собиралось бросить на Севастополь большое количество самолетов-торпедоносцев и бомбардировщиков с экипажами, которые были специально обучены вести воздушные бои против военных кораблей.
Вражеские подводные лодки караулили наши корабли, идущие на помощь осажденному городу.
27 мая 1942 года лидер «Ташкент» вышел из Новороссийска, чтобы снова прорваться к Севастополю.
Не успели мы пройти и половины пути, как послышался доклад сигнальщиков:
— Самолеты противника! Зенитчики приняли боевую готовность. Занял свое место у снарядных кранцев и Боря Кулешин.
Раздался голос сигнальщика:
— Торпедоносец слева! Затрещали автоматы зенитчиков, ударил и главный калибр.
Самолет-торпедоносец совсем близко. Вот он уже ждет — сейчас сбросит торпеду.
Зенитчики стреляют без остановки.
Гутник подбадривающее командует:
— Боря, давай! Пошевеливайся! А ну, ребята, всыплем перцу фашисту!..
И Боря подносит обойму за обоймой. Пот льет с него — весь взмок, но, ни на секунду не задерживаясь, он носится стрелой к снарядам и обратно. И зенитная установка не умолкает.
Торпедоносец пытается маневрировать, старается уйти из зоны огня, чтобы сделать новый заход над кораблем.
Зенитчики метким огнем не подпускают его к кораблю и заставляют сбросить торпеды вне цели.
Снова атака. Другой самолет уже висит над лидером. Летят бомбы…
— Мимо! — кричит разгоряченный юнга.
Командир расчета Гриша Гутник озорно подмигивает: молодец мол. И Борис, довольный, бежит за новой обоймой…
Артиллеристы отбивают атаку за атакой, и корабль, обойдя минные поля, прорывается к Севастополю.
На стоянке не прекращаются налеты бомбардировщиков.
Сигнальщики подсчитали: пока мы выгружались в Севастополе, только в бухту упало сто сорок бомб.
Обхожу площадки зенитчиков. Гутник докладывает о работе расчета. Здесь же и Борис Кулешин. — Молодец, воспитанник! Не подкачал!
Забыв про усталость, Борис вытягивается во весь свой мальчишеский рост и бойко отвечает:
— Служу Советскому Союзу!
После очередного прорыва мы возвращались в Новороссийск.
Утром вошли в бухту — надо было загрузиться топливом: вечером — обратный рейс.
Сильный ветер прижимал корабль к причалу.
Было слышно, как гнутся и скрипят деревянные сваи…
Долго не ухожу с командного мостика. Вдруг замечаю бегущего по причалу нашего воспитанника Борю. Ветер чуть не валит его с ног. Маленькая фигурка как-то неестественно располнела. Интересно, куда это он?
Посылаю вахтенного догнать его и привести ко мне.
Привел вахтенный бегуна, смотрю — плачет, а из-за пазухи у него торчат две буханки хлеба…
— Товарищ капитан 3 ранга, — говорит он мне, — там, в подвале разрушенного дома, дети голодные сидят. Я им обещал, как вернусь с моря, хлеба принести. Сироты они. Мне кок дал — выпросил я у него… Разрешите отнести…
Вызвал политрука Беркаля, и они вдвоем пошли к разрушенному дому, что был недалеко от причала.
В подвале дома сидели ребятишки, новые приятели Бориса: голодные, одетые в какое-то тряпье.
Приходу Бориса ребятишки очень обрадовались и тут же набросились на буханки.
Как только ребята поели, Беркаль и Борис помогли им выбраться из подвала, отдали оставшийся хлеб и отвели их на сборный пункт для беженцев, чтобы переправить в детский дом.
Борис был доволен, что он сдержал свое слово.
Мы убедились в его правдивости.
24 июня снова получен приказ пробраться к Севастополю. На этот раз «Ташкент» должен был доставить 142-ю бригаду сибиряков.
Благополучно отбив атаки вражеских самолетов, подходим в темноте к Севастополю и выгружаемся. 142-я бригада доставлена без задержки и без потерь.
А с берега уже везут, несут раненых. Их переправили прямо с боевых позиций.
Вместе с ранеными на корабль берем эвакуированных севастопольцев — женщин и детей.
Боря уже крутится около них. Он чувствует себя хозяином и заботливо ухаживает за малышами и за тяжелоранеными.
Отходим от причала и выходим в море.
Рано утром корабль атакуют мессершмитты и хенкели. Зенитчики отбивают атаку за атакой.
Борис на своей площадке в составе расчета подносит снаряды. Стихает бой, и юнга бросается в кубрики к раненым, детям.
Перепуганные ребятишки с радостью встречают его. Борис разносит им чай, успокаивает плачущих, помогает перевязывать раненых.
Но вот опять голос сигнального:
— Самолеты противника!
И воспитанник на площадке у зенитчиков снова участвует в отражении атак вражеских истребителей и торпедоносцев.
29 июня лидер «Ташкент» посетил командующий Северокавказским фронтом Маршал Советского Союза Буденный. Он приехал поздравить «Ташкентцев» с последним героическим прорывом в Севастополь и благополучным возвращением на стоянку в Новороссийск.
Семен Михайлович Буденный ловко поднялся на плоский купол нашей зенитной башни и начал свой разговор:
— Рад, что довелось мне самому встретиться с вами, увидеть вас здоровыми и невредимыми. Такими бойцами, как вы, может гордиться вся наша армия! Считаю, что экипаж «Ташкента» заслужил правительственные награды, а корабль достоин гвардейского звания, о чем буду ходатайствовать…
Буденный говорил с краснофлотцами, внимательно выслушивал их рассказы о боевых операциях, интересовался положением осажденного Севастополя, шутил…
После осмотра корабля Семен Михайлович, когда я провожал его, спросил меня:
— А что это у вас за маленький такой морячок?
— Корабельный воспитанник Борис Кулешин, приписан к зенитчикам.
— А он тоже ходит с вами в походы?
И я рассказал командующему о боевых делах Бори.
Прощаясь, Семен Михайлович сказал мне:
-Не забудьте включить и вашего воспитанника в число награжденных. Раз заслужил, то пусть и получает.
Боря Кулешин не смог получить награду на палубе лидера «Ташкент».
2 июля 1942 года немецкие бомбардировщики совершили нападение на корабль, стоявший на причале в Новороссийске.
Не сумев потопить лидер во время походов в Севастополь и при возвращении корабля в Новороссийск, немецкое командование дало задание своим летчикам потопить «Ташкент» в порту, на стоянке.
Во время налета вражеской авиации на корабль Борис Кулешин был ранен и вместе с другими членами экипажа отправлен в тыловой госпиталь.
Осенью 1942 года я был назначен командиром гвардейского крейсера «Красный Кавказ». Многие из числа экипажа лидера «Ташкент» также вместе со мною получили назначение на этот прославленный крейсер.
Борису Кулешину после выздоровления предложили поехать учиться. Но Боря считал себя уже бывалым моряком и решил возвратиться на корабль. Боясь, что его отправят в тыл, он, как только получил старое армейское обмундирование, сбежал без всяких документов из госпиталя и стал пробираться в Батуми, где тогда базировались корабли.
В конце 1942 года он с трудом добрался до Батуми и явился ко мне на «Красный Кавказ».
Что было с ним делать? Пришлось взять его воспитанником на крейсер, и не было предела его радости, когда он узнал, что награжден орденом «Красной звезды». Орден я ему вручил на крейсере, а гвардейцы с радостью приняли Бориса в свою большую дружную флотскую семью. Он очень быстро изучил боевую технику и стал полноправным членом боевого экипажа гвардейского корабля.
Борис по-прежнему был зачислен в расчет зенитной установки и выполнял свои обязанности с присущей ему старательностью.
Война подходила к концу. Шел уже 1944 год.
Надо было подумать о дальнейшей судьбе Бори.
Учитывая его большую любовь к флоту, я вызвал его к себе и предложил ему ехать учиться в Нахимовское училище. Сначала Борис и слушать не хотел. Дело доходило до слез, орденоносец плакал. Но, в конце концов, мы с комиссаром корабля его уговорили.
Осенью 1944 года экипаж крейсера провожал Бориса Кулешина в Нахимовское училище. Окончив его, наш воспитанник поступил в Высшее военноморское училище.

Валерий Волков

Начало Великой Отечественной войны
Минуло уже более шести десятилетий с того незабываемого и страшного дня, когда настежь распахнулись огромные двери войны. Заросли шрамы окопов, исчезли пепелища сожжённых городов, выросли новые поколения. Но в памяти человеческой навсегда останется эта дата.
Год 1941-й , 22 июня.
От советского Информбюро: «Сегодня, в 4 часа утра, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбёжке со своих самолётов наши города».
Дорога в Крым
С началом войны всё изменилось в жизни людей. Одни надели шинели и шли на фронт. Другие в громыхающих товарняках уезжали куда-то в тыл. А Валерику с отцом выпало идти пешком в Крым, известный мальчику только по книжкам.
До войны Волковы жили в Черновцах. Отец работал на сапожной фабрике, мать умерла перед войной.
Отца не взяли на фронт, так как он вернулся с финской войны после ранения в грудь, с раздробленным левым плечом. Отец надеялся остановиться у троюродного брата, который жил в Бахчисарае.
Вот и Бахчисарай. Но брата и его жену взяли на фронт. Волковы поселились в их доме, но прожили недолго. Когда узнали, что враг вошел в Крым, решили перебраться поближе к Севастополю, в Нижний Чоргун.
Нижний Чоргун
Вскоре и сюда пришла война. Однажды Валерик принес из леса дров, растопили печь. Отец грелся, а Валерик, замёрзший и уставший, залез на печку. Давно уже он не чувствовал такого ласкового и приятного тепла. Глаза сами закрылись, и Валерик сладко уснул.
Но что за крик? В комнате немец, он что-то кричит, топает ногами. Валерик смотрит сонными глазами и не может понять, что происходит. Наконец, понял. Нельзя разжигать печь. Нельзя, чтоб из трубы шёл дым, чтоб в окне отсвечивало пламя.
- Партизан! Партизан! - повторяет немец. А дальше происходит такое, от чего у Валерика темнеет в глазах. Фашист вынимает пистолет. Валерик бросается на врага и повисает у него на руке. Но немец резким движением оттолкнул Валерика, и он полетел в угол.

Раздался выстрел.
- Папа! Папочка! - закричал Валерик. Тяжелый удар отбросил его к двери. Ещё удар, и он очутился за порогом.
Собрав последние силы, Валерик кинулся бежать. Раздались выстрелы, но фашист промахнулся. Валерик забежал в какой-то двор, только бы скорее спрятаться. Мальчика била дрожь, по щекам катились слёзы. Скованное холодом тело леденело, он чувствовал, что теряет сознание. А вдали слышалась беспорядочная стрельба.
Знакомство с разведчиками
Вдруг Валерик увидел две темные фигуры. Он сжался, втянул голову в плечи, затаил дыхание, чтоб ничем не выдать себя.
Но ему пришла мысль, что эти двое не могут быть немцами. Может, это пленные убежали из лагеря? И Валерик зашевелился.
- Не двигаться! Стрелять буду! - крикнул Ибрагим.
- Не надо стрелять, - сказал Валерик, - я свой.
- Ты кто? Почему здесь сидишь? - отозвалась Даурова.
- Я здешний. Моего папу застрелил фашист. Он и по мне стрелял, да не попал. Я убежал.
Это были разведчики 7-й бригады морской пехоты - младший лейтенант Илита Даурова и матрос Ибрагим Ибрагимов. Илита была летчицей. Но однажды фашисты сбили самолёт Илиты над Чёрным морем. Она выпрыгнула с парашютом и долго плавала в зимней ледяной воде. Её подобрала подводная лодка. После госпиталя Илита попала в 7-ю бригаду морской пехоты.
Валерик долго уговаривал разведчиков взять его с собой. Наконец, они согласились.
Так Валерик Волков оказался в 7-й бригаде морской пехоты.
Школа в штольне
Произошло знакомство с командиром 7-й бригады морской пехоты Е. И. Жидиловым и комиссаром Н. Е. Ехлаковым.
- Детей мы в армию не берём, ты должен это понять, - сказал Николай Евдокимович.- Отвезу я тебя в школу. Будешь учиться, как и другие ребята.
- В школу?! - удивился Валерик. - Где же здесь школа?
Ехлаков улыбнулся.
- Есть такая! Ни школа, а настоящий подземный дворец! Все школьные здания в Севастополе разбиты, и школу перевели под землю, в штольню.
Машина остановилась возле огромной гранитной скалы, в которой чернели большие прямоугольные отверстия, ведущие в глубину. Вот и школа.
- Добрый день, Клавдия Васильевна, - почтительно поздоровался Ехлаков. - К Вам пополнение. Валерик Волков, ученик 4-го класса.
Учительница познакомилась с Валериком. Он рассказал, что учился на 4 и 5 и по поведению было всегда «отлично». Ехлаков обнял Валерика.
- Я знал, что ты разумный мальчик. Учись, Валерик, а я иногда буду наведываться к тебе.
Но Валерику недолго пришлось учиться. Когда школа готовилась к эвакуации, внезапно появился фашистский самолёт. Клавдия Васильевна погибла.
Валерик возвратился в 7-ю бригаду. Ехлаков распорядился, чтобы мальчику выдали обмундирование: шинель, шапку, сапоги, бескозырку, тельняшку.
Валерик стал юнгой 7-й бригады морской пехоты. Он быстро научился стрелять из автомата, бросать гранаты. Военная науки давалась ему легко.
Первое боевой задание
К празднику 1 мая Валерик выполнил первое боевое задание комиссара Ехлакова Николая Евдокимовича. Написал лозунги, плакаты, нарисовал карикатуры на фашистов, разнёс их по батальонам, развесил по землянкам.
«Тысяча уничтоженных врагов - такой наш подарок 1 мая», «А чертяга-гитлеряка с горя воет, как собака. Крым - заманчивый кусок, но в зубах лишь шерсти клок.»
На боевых постах и в землянках Валерий познакомился с Петруненко Иваном, артиллеристом из Киева, с сержантом Богомоловым из Ленинграда. С разведчиком - водолазом Аркадием Журавлёвым из Владивостока он познакомился ещё раньше, на одной из станций, когда они шли с отцом в Бахчисарай.
Валерика очень любили бойцы, среди них у него появилось много друзей, так как Валерик обладал качествами настоящего бойца: смелостью, решительностью, находчивостью, хорошо знал местность.
«Окопная правда»
Валерик писал листовки, стихи, выпускал стенные газеты. Однажды ему пришла мысль выпустить боевой листок и назвать его «Окопная правда».
«Фашисты под Севастополем (писал он в боевом листке). Они зверски бомбят город и убивают людей. Но всех нас не убьют! Не падать духом! Бить врага беспощадно! Не жалеть себя ради Родины! Мы победим врага, потому что защищаем свою родную землю!
Хоть нам очень трудно.
Хоть скрипим зубами,
Сила в нас стальная
И победа с нами.»
Так появился 1-й номер «Окопной правды». На каждом листке эмблема - пятиконечная звезда и флажок.
Все труднее становилось защитникам Севастополя. Теснее сжималось кольцо осады. Валерик пишет 11-й, последний боевой листок «Окопной правды» под названием «Дорогая десятка!».
«Вот кто из нас здесь, возле школы:
Командир Жидилов Е. И. - русский
Капитан, кавалерист Гобаладзе - грузин
Танкист, рядовой Пауштите Василь - латыш
Врач, капитан Мамедов - узбек
Летчик, младший лейтенант И. Даурова - осетинка
Моряк Ибрагим Ибрагимов - казанский татарин
Сержант, пехотинец Богомолов из Ленинграда - русский
Артиллерист И. Петруненко из Киева - украинец
Разведчик, водолаз Аркадий Журавлёв - из Владивостока
Я, сын сапожника, ученик 4-го класса Валерий Волков - русский.
Наша десятка - это мощный кулак, который враг считает дивизией, и мы будем бороться, как дивизия. Нет силы на свете, которая победила бы нас.Дорогая десятка! Кто из нас останется в живых, расскажите всем, кто будет учиться в этой школе. Приезжайте и расскажите, что происходило здесь, в Севастополе. Нас никогда не победит Гитлер, потому что мы непобедимы!
Валерик-поэт (Волк), 1942 г.»
Трудная разведка
На рассвете матросы захватили немецкого разведчика. Нужно было немедленно проникнуть в расположение врага, чтобы уточнить то, что сообщал пленный. В разведку в Чоргун вызвались Ибрагимов, Илита Даурова и Валерик.
Вот и дом, в котором Валерик жил с отцом, тоскливо сжалось сердце. Нет папы. Его, наверное, похоронила соседка, Мария Ивановна, и он никогда не узнает, что его Валерик жив и воюет против ненавистных фашистов.
Валерик с Илитой пришли на площадь. Сюда фашисты согнали жителей села, чтоб показать, как они расправляются с теми, кто не подчиняется новой власти. В это время по толпе прокатился испуганный шепот: «Ведут, ведут». На площадь привели группу приговоренных к расстрелу.
Вдруг Валерик пошатнулся, лицо побелело.
- Папа: вон: перевязана грудь, - едва слышно прошептал он.
Даурова прижала к себе мальчика:
- Молчи, молчи, Валерик!
Раздались выстрелы. Валерик, не отрываясь, смотрел туда, где только что стоял отец.
Когда разведчики возвращались в Севастополь, неожиданно сзади раздались выстрелы. Это фашисты прочёсывали лес. Ибрагимов упал как подкошенный. Похоронили своего отважного друга в лесу. Яму рыли ножом, палками. Нож Ибрагимова Илита отдала Валерику, себе взяла автомат.
Восток уже розовел. Вот и река, через которую нужно перебраться на другой берег. Валерик взял у Илиты автомат, а ей отдал нож. Валерик хорошо плавал и быстро оказался на противоположном берегу. Илита медленно входила в воду. Вдруг овчарка бросилась на неё (из леса вышли трое немецких солдат с огромной собакой). Но Илита взмахнула ножом. Собака завизжала и исчезла под водой.
Вот уже спасательный берег совсем близко. Но почему немцы не стреляют. Почему так тихо? Илита посмотрела на вражеский берег и застыла от удивления: на земле лежали немецкие автоматчики. Она ничего не понимала, Валерик улыбнулся:
- Это я их.
- Спаситель ты мой! - Илита смотрела на Валерика, счастливо и благодарно улыбаясь.
Подвиг Валерия Волкова
Один из участков обороны расположился на крутом склоне. Уже больше часа длился бой. Валерик с красным галстуком на груди (так всегда в бою) помогает заряжать автоматы. Главная беда в том, что на исходе мины, патроны, гранаты. Тогда Валерик скатывается вниз, берет у убитых патроны, диски и тащит наверх. Раздает солдатам и снова вниз.
Но вот на шоссе появились танки. Валерик мгновенно оценил обстановку. Он был ближе всех к дороге, танки шли прямо на него! Первый танк открыл огонь. Пуля ударила Валерика в правое плечо. Левой рукой он перехватил связку гранат. Крича от боли, поднял правую руку, обхватил гранаты и из последних сил швырнул связку под гусеницу переднего танка.
Прогремел взрыв. Два других танка зажгли бутылками с горючим. Но этого
Валерик уже не видел. Последнее, что промелькнуло в его сознании, это лицо Илиты, его самого близкого друга. Она наклонилась над ним, обхватила руками, прижала к себе.
- Валерик, ты слышишь меня? Смотри, вон танк горит. Это я - Илита!
К ней подошёл Гобаладзе:
- Он уже не слышит, Илита.
Она сняла с него пионерский галстук, а Гобаладзе сказал:
- Дай нам галстук, он будет нашим знаменем!
Галстук служил знаменем бойцам, оставшимся в живых. С ним отступили, под этим знанием 9 мая 1944 года освободили Севастополь.
Валерия Волкова похоронили на территории нашей школы.
Герои не умирают
Давно закончилась Великая Отечественная война. Но никогда не забудутся те, кто погиб, отстаивая Севастополь. Не забудем мы и В. Волкова. Илита Кирилловна всегда помнила слова, написанные Валерием в «Окопной правде»: «Кто из нас останется в живых, расскажите всем, кто будет учиться в этой школе. Приезжайте и расскажите, что происходило здесь, в Севастополе».
Илита Кирилловна приехала в Севастополь и рассказала о подвиге защитников Севастополя, о стойкости и мужестве своего юного друга и боевого товарища.
Подвиг Валерия Волкова был раскрыт пионерами школы-интерната № 4 г. Севастополя в 1962 году.
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 28 декабря 1963 г. пионер-герой Валерий Волков награжден (посмертно) орденом Великой Отечественной войны I степени.
9 мая 1964 г. в школе-интернате № 4 был открыт музей имени юного защитника Севастополя, Валерия Волкова. Его основателем была первый директор школы-интерната № 4 Июдина Лидия Ивановна. На открытии присутствовали: командир 7-й бригады морской пехоты Е. И. Жидилов, комиссар 7-й бригады Н. Е. Ехлаков, офицеры и солдаты 7-й бригады.
Останки В. Волкова перезахоронили на кладбище воинов Великой Отечественной войны, где 9 мая в почетном карауле стоят наши ребята.
Источник: музей Валерия Волкова

Валя Зенкина

Отец Вали, Иван Иванович Зенкин, был старшиной 333-го стрелкового полка, расквартированного в самом центре Брестской крепости. В мае 1941 года девочка отпраздновала свое четырнадцатилетие, а 10 июня, радостная, взволнованная, показала маме похвальную грамоту за седьмой класс.
Прошло около двух недель. Был теплый вечер. Валя сидела дома, читала и не заметила, как заснула с книжкой в руках. Проснулась девочка от страшного грохота. Брестская крепость первой приняла на себя удар врага в войне. Горели казармы 333-го полка. Огненные языки лизали телеграфные столбы, как свечки, пылали деревья. Отец, наспех одевшись, крепко обнял мать, поцеловал Валю и выбежал из комнаты. Уже в дверях крикнул:
- Сейчас же в подвалы!.. Война!..
Он был солдат, и его место было среди бойцов, защитников крепости. Больше Валя уже никогда не видела отца. Он погиб героем, как многие защитники Брестской крепости.
В полдень с группой женщин и детей Валя и ее мать попали в плен. Фашистские солдаты погнали их на берег реки Муховец. Одна раненая женщина упала на землю, и толстый фельдфебель начал бить ее прикладом винтовки.
— Не бейте ее, она же ранена!— внезапно закричала Валя Зенкина вырвавшись из рук матери.
Фельдфебель-фашист, скрутив девочке руки, что-то закричал, показывая рукой на Брестскую крепость. Но Валя не поняла его. Тогда заговорил переводчик:
— Господин фельдфебель должен застрелить тебя, но он дарит тебе жизнь. За это ты пойдешь в крепость и скажешь советским солдатам, чтобы они сдавались. Немедленно! Если же нет, то все будут уничтожены...
Фашисты повели девочку к воротам, толкнули в плечи, и Валя оказалась во дворе крепости среди грозного вихря огня, взрывов мин и гранат, под ливнем пуль. Девочку увидели защитники крепости.
— Прекратить огонь! — закричал командир. Пограничники втащили Валю в подвал. Она долго не могла отвечать на вопросы, только смотрела на бойцов и плакала от волнения и радости. Потом рассказала о матери, о том, как гнали маленьких детей по берегу Муховца, о раненой женщине, Которую бил прикладом немец, об ультиматуме фашистов.
— Не сдавайтесь! — молила Валя.— Они убивают, издеваются... И рассказала пограничникам о зверствах фашистов, объяснила, какие у них орудия, указала место их расположения и осталась помогать нашим бойцам.
В тяжелых боях прошла ночь. Мужество пограничников заставило Валю забыть свой страх. Она подошла к командиру.
— Товарищ лейтенант, раненых надо перевязывать. Позвольте мне.
— А ты сумеешь? Не побоишься? Валя тихо ответила:
— Нет, я не буду бояться.
Вскоре я увидел Валю, когда забежал в госпиталь проведать своих товарищей. Вместе с женщинами пионерка ухаживала за ранеными. Все ее полюбили и оберегали, как могли. И не было среди нас человека, который бы не делился последним кусочком солдатского сахара с Валей — нашей маленькой санитаркой.
На седьмой день войны я был ранен, и товарищи отнесли меня в полуразрушенный подвал-госпиталь. И снова я встретился с Валей. Помню, открываю тяжелые веки, а передо мной она — маленькая девочка. Она ловко, как взрослая, делает перевязку.
— Спасибо, Валя!
А за руинами стен слышны выкрики озверевших фашистов: штурмуют. К бойницам стали все, кто мог держать оружие, даже женщины. Я попытался встать, но зашатался и чуть не упал. Тогда Валя подставила мне свое плечо:
— Обопритесь, я выдержу...
Так и добрался я до бойницы, опираясь на детское плечо.
С тех пор прошло много лет. Случайно я узнал, что Валя жила в городе Пинске, была награждена орденом Красной Звезды. Она — мать двоих детей. И она уже давно не Валя, а Валентина Ивановна Зенкина. А для нас, защитников Брестской крепости, она навсегда останется Валей, Валей-пионеркой...
Валентина Ивановна Зенкина
До последнего участвовала в обороне Брестской Крепости, попала в плен к фашистам. Из плена бежала, в дальнейшем сражалась против немецко-фашистских захватчиков в партизанском отряде. Дожила до наших дней. Во время войны эта маленькая хрупкая девочка удивляла взрослых своим бесстрашием и героизмом в борьбе за независимость нашей Родины. За отвагу и мужество, Валя была награждена орденом Красной Звезды.
Автор: С. БОБРЁНОК, участник обороны Брестской крепости

Валя Котик

Котик Валентин Александрович (Валя Котик) - юный партизан-разведчик партизанского отряда имени Кармелюка, действовавшего на временно оккупированной территории Каменец-Подольской области Украинской ССР; самый младший по возрасту Герой Советского Союза.

Родился 11 февраля 1930 года в селе Хмелёвка Шепетовского района Каменец-Подольской с 1954 года и ныне Хмельницкой области Украины в семье служащего. Украинец. Пионер. Окончил 5 классов средней школы в районном центре - городе Шепетовке.

В годы Великой Отечественной войны, находясь на временно оккупированной немецко-фашистскими войсками территории Шепетовского района, Валя Котик вёл работу по сбору оружия и боеприпасов, рисовал и расклеивал карикатуры на гитлеровцев. С 1942 года он имел связь с Шепетовской подпольной партийной организацией и выполнял её поручения по разведке.

С августа 1943 года юный патриот - разведчик шепетовского партизанского отряда имени Кармелюка.

В октябре 1943 года юный партизан разведал место нахождения подземного телефонного кабеля гитлеровской ставки, который вскоре был подорван. Он также участвовал в подрыве шести железнодорожных эшелонов, склада.

29 октября 1943 года, будучи на посту, Валя заметил, что каратели устроили облаву на отряд. Убив из пистолета фашистского офицера, он поднял тревогу, и партизаны успели приготовиться к бою.

16 февраля 1944 года в бою за город Изяслав Каменец-Подольской ныне Хмельницкой области 14-летний партизанский разведчик был смертельно ранен и на следующий день скончался. Похоронен в центре парка города Шепетовка ныне Хмельницкой области Украины.

За проявленный героизм в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками Указом Президиума Верховного Совета СССР от 27 июня 1958 года Котику Валентину Александровичу посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

Награждён орденом Ленина, орденом Отечественной войны 1-й степени, медалью "Партизан Великой Отечественной войны" 2-й степени.

Имя Вали Котика было присвоено теплоходу, ряду школ, пионерским дружинам и отрядам. В Москве (на территории ВДНХ) и в Шепетовке в 1960 году ему сооружены памятники. Улицы в городе-герое Киеве, городе Калининграде (областной центр) носят имя самого юного Героя Советского Союза Вали Котика. В Екатеринбурге на улице Вали Котика установлена мемориальная доска.

Вася Коробко

Сентябрь выдался теплым — настоящее бабье лето.
Земля в лесу за ночь успевала остыть, но на еловых ветках да под шинелью спится как дома.
Ночью группа Василия Коробко проделала многокилометровый рейд и дважды пыталась приблизиться к железнодорожному полотну Гомель — Брянск. И дважды их встречали пулеметным огнем и гранатами. Хорошо еще, что в темноте охрана не могла стрелять прицельно.
— Сегодня прорываться не будем,— с горечью произнес Коробко, провожая взглядом воинский эшелон.— Не подпустят нас фашисты. Ночь напролет будут ракеты пускать да простреливать всякий подозрительный кустик.
— Это точно,— вздохнул пулеметчик.— Раз обозлили их, они до утра не лягут спать. Видать, не повезло нам на этот раз...
Группа поспешно покинула опасную придорожную полосу. До леса они добрались по-пластунски, потом пошли в полный рост. Шальные пули еще залетали в чащу, но вреда причинить уже не могли — они впивались в деревья, срезали ветки высоко над головой. Коробко шагал первым, выбирая путь. Неудача не расстроила его. Такой уж у него был характер: чем труднее достичь цели, тем упорнее и настойчивее искал Коробко к ней пути. Он знал, что фашисты усилили охрану железнодорожного полотна. Эту весть принесли в отряд другие группы, выходившие на диверсии. Подтвердил это и связной, ходивший на явку в Гомель.
Когда заглохли вдали звуки выстрелов, Коробко приказал остановиться. Место он выбрал у ключа, бьющего из-под корневища старой березы. Береза росла в лощине, окруженной с четырех сторон густым вековым бором. Пройдет человек в десяти шагах и не заметит ничего. Огонь не разводили. Выставили часового наверху, а сами принялись готовиться ко сну. Кто рубил еловые ветки, кто просто выбирал местечко помягче. Вася быстро настелил широкую полосу из молодых веток, под голову подложил ящик с толом, сбоку пристроил автомат и лег на спину.
Уставшие мышцы ныли, но боль быстро проходила. Вася лежал с открытыми глазами и смотрел в небо. Сквозь верхушки деревьев пробивался голубой свет. Вася вспомнил то далекое время, когда он ходил в школу. Он любил сентябрь и особенно первые уроки в школе после лета, когда собирались товарищи. Каждый спешил поделиться увиденным, рассказать, где побывал. Погорельцы — село не маленькое, но и не крупное. Потому даже поездка в Чернигов воспринималась как праздник, и счастливец долго находился в центре внимания. Тогда, перед войной, Вася в городе побывал дважды: один раз взял с собой отец — секретарь сельсовета, вторично Вася ездил в черниговский Дом пионеров вместе с лучшими учениками школы. С нетерпением предвкушал Вася наступление осени. Представлял, как станет рассказывать о музее, о старинных пушках на крепостном валу и о многом другом.
Но война сделала его воспоминания никому не нужными, и шестиклассник Вася Коробко думал лишь о том, как попасть на фронт. Готовился убежать на фронт и его товарищ Иван Снитко. Друзья лишь выжидали подходящего момента.
Между тем война сама спешила им навстречу. Через село проходили обозы с ранеными, а в небе пролетали самолеты с крестами. Погорельцы, правда, не бомбили, но люди в первые дни прятались кто куда. Друзья наметили окончательный срок — в пятницу рано утром уходить. Допоздна засиделись у калитки, обсуждая планы на дальнейшую жизнь. В четверг вечером по селу прокатился слух, что неподалеку упал в болото немецкий самолет.
Слух подтвердил сосед Ивана — пятиклассник Гришка. Он стал с гордостью рассказывать, что его отец сам видел, как немецкий бомбардировщик свалился в Пуховское болото.
— Дым черный как попрет из него, как попрет! Потом наклонился гитлеряка носом вниз и прямиком на лес. А «ястребок» вокруг летает да из пулемета! — торопливо выпалил сведения Гришка.
— Ладно, ладно, без тебя знаем,— осадил его Иван, а когда сосед ушел,
Иван горячо зашептал:
— Завтра, чуть рассветет — айда в лес, на болото! Нужно разыскать самолет!
— Чего когда рассветет! Затемно выйдем. А то опередят!
Пуховское болото, в которое упал немецкий бомбардировщик, пряталось в лесах. Дорога туда неблизкая, и двое друзей вышли с первыми петухами, когда восток только посерел. Было прохладно и так тихо, что даже не хотелось говорить.
Вася лес любил. Здесь можно было вдоволь набродиться, наиграться в разбойников или устроить поиски клада. Каждая полянка, каждый овражек или опушка были по-своему интересны и непохожи. А родниковая вода в лесу — всем известно — самая сладкая.
Шли легко, подгоняемые волнующей неизвестностью. Тропинки разбегались в разные стороны, но Вася не колебался, на какую свернуть. Иван полностью положился на друга, потому что за Васей Коробко в Погорельцах укрепилась репутация следопыта. Этому немало способствовал позапрошлогодний случай, когда пропал четырехлетний мальчишка, и село вышло на его поиски. Лишь на третьи сутки, когда уже никто не верил в то, что мальчик жив, Вася набрел на него...
Когда солнце пронизало кроны деревьев, ребята присели отдохнуть. Достали сухари, луковицы, яблоки и банку рыбных консервов. Вася набрал в родничке воды в бутылку из-под ситро.
— Я бы так в лесу и остался,— мечтательно сказал Вася.— Построил бы
шалаш, травы накосил бы...
— А ночью по лесу знаешь кто бродит? — перебил его Иван, хрустя сухарями.
— Кто?
— Черти!
— Тоже скажешь! А еще пионер!
— Ну, может, не черти... Лешие, они в болоте живут...
Рассмеялся Вася громко, на весь лес. Весело стало ему и от рассуждений Ивана, и от яркого, теплого летнего дня, и от тишины.
— Чего смеешься? Уж и пошутить нельзя!
Остаток дороги до болота прошагали молча.
Болото, вернее, его дух они учуяли задолго до того, как блеснула темная вода. Влажный, густой воздух растекался над землей, не в силах подняться вверх. Босые ноги сразу почувствовали холод.
— А вода там, наверное, как лед,— сказал Иван.
— В болоте вода всегда холодная, даже в жару.
— А если самолет упал как раз посередке?
— Ну и что же! Полезем!
— А если утонем?
— Можешь сидеть на берегу — сам полезу!
— Ты еще сначала его найди!
Искали недолго.
— Вот тебе и самолет,— произнес Вася.
— Где? — вскинулся Ваня.
— Не туда смотришь! Во-он за березой...
Они поспешили. Под ногами зачавкала вода. Темно-серый двухмоторный самолет с паучьей свастикой на хвосте провалился в трясину правым крылом и, казалось, силился вырваться из цепких объятии болота.
— Ага, попался, гад! — закричал Иван.
— Тихо ты! — шикнул на него Вася.— А вдруг там фашисты?
Ваня так и присел.
Они некоторое время рассматривали самолет. Стеклянный колпак был разбит, в хвосте зияли рваные дыры.
— Пошли,— решительно сказал Вася.
— А может, немцы сидят и ждут нас... Затаились, гады!
— Тогда я сам. Ты подожди. В случае чего...— Вася не закончил, но Ваня согласно закивал головой.
Осторожно нащупывая ногами дно, Вася направился к самолету. Сердце стучало в груди.
Но страха не было. Подхлестывало любопытство. И еще — ненависть к машине, на крыле которой красовался черный крест.
Осторожно приближался к кабине. В кабине таинственно блестели приборы.
Нервы у Васи напряглись до предела. Но из самолета не доносилось ни звука.
Вася решительно перекинул ногу вовнутрь. Самолет был пуст: валялись какие-то бумаги, на которых часто встречалось изображение черного орла со свастикой в когтях. Трофеев было немного. Самым ценным оказался пистолет.
— Только гляди — никому! — снова и снова предупреждал он Ваню.
Весь обратный путь Вася шел молча, прикидывая в уме, как снять с самолета пулеметы. У него родилась мысль: устроить на дереве, что росло на огороде, пулеметное гнездо. «Пусть только попробуют сунуться! — рассуждал Вася.— Узнают, как летать над советской землей!..»
Еще на дальних подступах к родному селу они почувствовали запах гари.
— Неужели пожар? — встревожился Ваня.
Они сложили находки в ямку, присыпали хвоей и приметили место. Только с пистолетом Вася не расстался. Он сунул его в котомку, где были остатки еды.
Ребята выбежали на опушку. В разных концах села пылали хаты. По улицам и дворам бегали солдаты в ненавистной форме. Так война ворвалась в родное село Васи Коробко...
Васю разбудило солнце. Его луч, пробившийся сквозь густые ветви, обжигал лоб, и Вася отодвинулся в сторону. Но спать больше не хотелось. Он приподнялся на локтях и огляделся. Партизаны упали и уснули там, где их сморила усталость. Клевал носом и часовой, но Вася не беспокоился. Они находились в такой чащобе, что немцы вряд ли решатся тут рыскать. Правда, нельзя забывать, что среди их пособников есть и полицаи из местных жителей. Но так прекрасен был этот лесной мир, так сладок и прозрачен воздух, что не хотелось допускать даже мысли о предательстве.
— Иди поспи,— предложил Коробко, неслышно подойдя к часовому.— Да не дергайся, это я...— поспешно добавил он, увидев, как тот схватился за автомат.
— Задремал,— виновато покачал головой автоматчик.— Ты уж прости...
Дом приснился... будто стою ранним-ранним утром на крыльце... а из-за речки солнце поднимается... взмахнул я руками и взлетел... лечу все выше и выше...
— Ладно, спи. Расскажешь, куда долетел.
Вася пошел к своему рюкзаку. Осторожно извлек мину новой конструкции, лишь недавно доставленную с Большой земли. Осмотрел ее, смахнул приставший листок. Эти несколько килограммов взрывчатки, подумал Коробко, могут спасти жизни десяткам наших бойцов. Нужно, очень нужно, чтобы мина сегодня же пустила под откос воинский эшелон!
Уже почти два года он жил в лесу. Лес стал его домом, семьей, школой, и выходы на операцию чередовались с короткими передышками. Но все равно к свисту пуль нельзя привыкнуть, как нельзя позабыть все то страшное, что принесли фашисты на нашу землю.
— Что, Василий, пора бы и подниматься,— сказал пожилой партизан Митрофан Корой. Вася любил ходить с ним — пулемет Корона строчил без промаха, а сам пулеметчик не ведал страха. Бывают такие люди — сами ищут смерти, а смерть бежит от них. У Коропа в живых не осталось никого — и старых родителей, и малых детей фашисты расстреляли как заложников.
— Пусть еще поспят,— сказал Вася.— Думаю я, дядя Митрофан, выйти к железной дороге через болото.
— Если ты имеешь в виду Черную гать...— покачал головой Короп.— Гиблое место. Там и днем с огнем не пройдешь, а ночью... Пропадем ни за грош.
— Раз называют Черная гать, значит, когда-то люди проходили. Сыщем и мы тропу. Иначе к линии не подойдешь! Охраняют, точно самого Гитлера собираются везти!
...Наверное, минуло не менее часа, а они смогли преодолеть метров сто.
Коробко сидел на кочке посреди болота мокрый с ног до головы. Один сапог
остался в трясине Черной гати, намокший ватник казался тяжелым, как свинец.
Партизаны отдыхали молча.
«Неужели я ошибся, неужели так и не удастся пробраться к железной дороге? Видно, потому немцы и не держат здесь постоянных постов...» —
думал Коробко.
— Возвращаться нужно, Вася,— посоветовал Короп.— Еще можно успеть выйти к «железке» в другом месте...
— Чтобы получить пулю в лоб?! — не согласился Коробко.— Здесь пойдем... то есть, вернее, я пойду. Короп, давай мину.

— Ты что задумал?
— Ничего я не задумал. У меня есть приказ командира, и я его должен выполнить! Пойду один.
— А мы что, сидеть будем да глядеть?
— Здесь действительно гиблое место, дядя Митрофан,— сказал Коробко.— Потому попытаюсь выполнить задание сам.
— Нет, ты это брось,— жестко сказал Короп.— Или никто, или все. Тоже мне герой сыскался!
И такое неодобрение звучало в голосе партизана, что Васе стало жарко от стыда. Хотел было сказать, что не мальчишеская заносчивость заставила его принять такое решение. Когда он ушел с головой под воду и едва не задохнулся в гнилой жиже, понял: здесь действительно не пройти. Чудом избежав смерти, Вася испугался. Хорошо, что никто из товарищей не заметил его состояния!
— Ладно. Пусть со мной идут добровольцы...
— А мы все здесь добровольцы,— прозвучало в ответ.
И снова Васе пришлось краснеть из-за своих слов.
...Они прошли через болото. Одного Коробко все же не мог предусмотреть — топь подходила к самой насыпи, и укрыться было негде. Вася легко себе представил, что произойдет через пять минут после взрыва. Охрана ринется к месту диверсии с двух сторон. Партизанам придется или сложить головы вот здесь — на насыпи, или утонуть в болоте.
— Дела...— протянул Короп.
Коробко лихорадочно искал выход из создавшегося положения. Конечно, можно было, пока охрана не обнаружила их, уйти тем же путем. Но тогда эшелоны будут катить к фронту...
— Слушай мою команду! — приказал Коробко.— Всем двигаться вправо
вдоль железной дороги!
— Там же немцы, охрана,— тихо сказал Короп.
— Задача,— словно не услышав голоса партизана, продолжал Коробко,—
как можно ближе подобраться к охране и замаскироваться. Я остаюсь
здесь, минирую. После взрыва охрана кинется сюда. Не стрелять, пока она
не минует вас. Бить в спину, неожиданно!
О себе он не сказал ни слова, но каждый из шести партизан диверсионной группы понял — у Коробко остается один шанс из ста выбраться живым. Но здесь уже никто не мог нарушить приказ. Командир на то и был командиром, чтобы иметь право рисковать собой.
Они уползли в темноту, и Вася не услышал ни звука. «Здорово!» — похвалил он их мысленно.
Немного посветлело. С болота наползал сырой воздух. Вася взобрался на насыпь. Ножом выкопал углубление. Осторожно установил мину. Проверил взрыватель. Потом приложил ухо к рельсу и прислушался. Ему показалось, что рельс чуть слышно вибрирует. ...Когда тяжелый паровоз вздыбился и завалился на бок, из топки вдруг вырвалось яркое пламя и озарило картину крушения. С открытых платформ, срывая крепления, катились вниз орудия и танки, офицерский вагон смяло, и вверх полезли листы железа, какие-то доски. В хвосте поезда рвались боеприпасы.
Васю ударило взрывной волной, засыпало землей. Оглушенный, полуослепший, Коробко побежал к своим. Там уже разгорался бой. Партизаны обстреляли охрану.
Гитлеровцы долго и упорно преследовали подрывников, и был момент, когда, казалось, им не удастся вырваться. Но вот за спиной у фашистов раздалась частая стрельба, и они сами вынуждены были спасаться бегством. Когда с преследователями было кончено, Коробко увидел выходящего из-за деревьев Федора Ивановича Короткова, командира соединения имени Попудренко.
— Разрешите доложить, товарищ командир! — спросил Коробко.
— Погоди докладывать! Санитара ко мне!
Когда подоспел санитар, Коротков приказал:
— Перевяжите раненого!
И лишь после этого разрешил:
— А теперь можешь докладывать...
Я навсегда запомнил нашу последнюю встречу с Васей Коробко. Мы уже соединились с частями Советской Армии. Я сказал Алексею Федоровичу Федорову:
— Васе Коробко нужно учиться, Алексей Федорович. Рекомендуйте его в суворовское училище.
— Дело говоришь,-— согласился Федоров.
Вечером в хату, где расположилась моя походная «фотолаборатория», ворвался Коробко. Я и слова не успел ему сказать, как он подлетел ко мне, схватил за гимнастерку и с силой дернул на себя. Он закричал:
— Зачем, зачем вы сказали это командиру?! Я хочу воевать! Пока хоть один живой фашист есть на земле, нет мне покоя!
...Коробко таки добился своего. Он ушел в соединение Героя Советского Союза Петра Вершигоры и в 1944 году погиб смертью героя. Василию Коробко тогда едва исполнилось шестнадцать. Подвиги его Родина отметила орденами Ленина и Красного Знамени.

Вася Шишковский

Вася Шишковский. Война одиннадцатилетнего мальчика застала в родном селе Шумское на Украине. Уцелевший батальон Советской Армии отступал в лес под натиском немецко-фашистских оккупантов. Вася просился с ними, пытаясь помогать солдатам в перемещении техники, но командир, улыбаясь, отвечал, что он еще мал. Фашисты оккупировали село, но батальон, укрывшийся в лесу, постоянно напоминали о себе: то склад подожгут, то предателей казнят. Однажды после очередной перестрелки, проходящей совсем близко от дома Шишковских, Вася увидел мелькнувшую тень возле сарая и выбежал посмотреть. На земле лежал мужчина, пуля ранила его в ногу, Вася показал партизану лаз в сарае, где его не найдут. Наутро он принес молоко и краюшку хлеба раненному, это был знакомый ему командир батальона, в который просился Вася. Мужчина спросил у Васи незаметный путь в лес, и ушел, оставив на память красную звездочку с пилотки. Вася бережно хранил ее долгие годы оккупации.
И вот пришло время, войска Красной Армии освободили село от немецких захватчиков, но многим предателям удалось спрятаться, затаиться и вести свою подлую войну с устанавливающимся строем, сея смуту, угрожая расправой. Но Вася оказался смелым и отважным мальчиком, выступившим за создание пионерского отряда среди детей поселка. Созданный отряд активно участвовал в оказании помощи фронтовикам, собирая деньги на танковую колонну, подарки для фронтовиков. Бендеровцы люто возненавидели Шишковского. Однажды, когда пионерский отряд отправился в лес за дровами для школы, вышедшие из леса бандиты принялись искать Васю среди ребят. Одноклассники не выдали его. Но спрятаться от бендеровцев не удалось ни Васе, ни его семье. На следующее утро бандиты расстреляли спавшую семью и подожгли дом. Бандиты были обезврежены, но память о мальчике пионере, герое, жива и по сей день. В центре села, а теперь города Шумска, стоит памятник пионеру Васе Шишковскому.

Витя Коробков

Шумит и грохочет море. На песчаный берег накатываются зелёные волны с белыми гребешками пены. Накатываются и быстро убегают в море. Витя стоит на набережной и следит за волнами. Вот какая огромная набежала, чуть до его ног не докатилась. А за ней ещё одна. Он отскочил назад, достал из сумки карандаш, тетрадку. «Эх, беда, вся тетрадка исписана. Да ничего! Можно рисовать и на обложке».
В воскресенье он долго рассматривал в галерее картины Айвазовского. Николай Степанович Барсамов, художник, заведующий галереей, подошёл к нему, рассказал о картине «Девятый вал».
Он уже раньше смотрел Витины рисунки. Они понравились — велел приносить новые, показывать ему.
«Как хочется быть настоящим художником!..»
По дороге домой Витя забежал к товарищу.
— Эге! Юра! Ты дома?
— Дома! — раздалось в ответ.
— Будем сегодня записывать?
Они решили вести дневник, записывать в нём всё интересное, что с ними случалось.
А ещё условились писать историю двух приятелей-сорванцов, о всех их проделках, приключениях.
— Это мы про себя будем писать, да? — спросил Юра.
— Про себя и не про себя, — засмеялся Витя. — Одного назовём... Том. Это вроде буду я. Ладно? А ты — ты будешь Бен. Хорошо?
— Ладно, — согласился Юра, — Бен и Том.
— Да, — сказал Витя, — Том и Бен. И они стали распевать:
ТомиБен, ТомиБен! БеныТом, БеныТом!
Стало очень весело. Они ещё несколько раз пропели, потом Витя вскочил:
— Совсем забыл! Уголь из погреба надо принести.
На другой день после уроков Витя сказал:
— Слушай, Бен, я зову тебя в горы. Будем там искать землянки партизан.
Юра засмеялся:
— Понимаешь, Том, я с удовольствием, но если мы уйдём надолго, бабушка моя будет горевать, честное слово... То есть, не моя бабушка, а Бена.
— Что?! — закричал Том. — У Бена никогда не было бабушки!.. Оба прыснули.
— Знаешь что, — уже серьёзно сказал Витя, — говори начистоту. Согласен ты путешествовать или нет?
— Я? Путешествовать? — переспросил Юра. — Сию минуту? Погоди. Я или Бен?..
Вите предстояло настоящее путешествие. В этом году он хорошо учился, и от школы его послали в Артек.
Он ехал и радовался всему, что ждёт его. Один раз он уже был в Артеке. Там катера и шлюпки, на них катали всех ребят далеко в море; там качели, ходули, даже велосипеды...
Вите нравилось, когда по утрам запевали горны, когда поднимали артековский флаг, и он вился на ветру...
Днём устраивали разные игры, ходили в походы... А вечером собирались у костра, и вожатая Зоя рассказывала о героях гражданской войны, о партизанах. Потом все пели любимую песню Вити.
Неожиданно пришла беда. По радио объявили, что началась война с фашистами. Ребята притихли, прислушивались к разговорам старших.
На другой день над Артеком появились фашистские бомбардировщики.
Детей из Артека стали спешно отправлять по домам.
Уезжал и Витя. Он беспокоился об отце, который в последнее время болел, и о матери: «Наверное, волнуется за меня».
В порту ревели сирены. Вражеские самолёты сбрасывали бомбы.
Виктория Карповна не находила себе места.
— Надо уезжать в деревню. Скорей бы вернулся Витя...
От остановки автобуса Витя не шёл, а бежал.
То там, то здесь слышались взрывы, тучи дыма и пыли взвивались кверху. «Вот она какая, война, страшная...» — думал Витя.
Он уже был у калитки, когда услышал противный воющий свист летящей бомбы. В окне второго этажа мельком увидел мать. С грохотом взвилось облако щебня, пыли, кирпичей. Стена дома вместе с окном рассыпалась и упала. «Мама!» — закричал Витя.
Отец был во дворе, бросился к разрушенному дому.
Вместе с Витей и проходящими красноармейцами откопали мать. «Скорая помощь» увезла её в больницу.
В город ворвались фашисты. Многие люди, не успевшие уехать, уходили в горы.
В городе стало мрачно, страшно. Люди с опаской пробегали по улицам. Отец сидел дома, укутавшись в одеяло, его знобило. Трудно приходилось Вите: надо доставать продукты, хлеб, варить похлёбку, топить печь...
А ведь Вите всего двенадцать лет.
Фашисты прислали за отцом, потребовали, чтобы работал в типографии. Михаил Иванович не хотел идти. Ему пригрозили гестапо.
Расстроенный, он оделся и ушёл посоветоваться с друзьями.
На другой день отец собирался на работу в типографию. Витя укорительно посмотрел на него.
— Не смотри косо, — отец ласково взглянул на сына. — Так надо. Если мы не будем бороться, нас всех превратят в рабов...
Витя часто ходил по улицам города, как и все мальчишки. Немцы на него не обращали внимания, он выглядел младше своих лет. Витя видел: фашисты угоняли в Германию женщин, детей. Тех, кто оставался, заставляли идти на работу: очищать порт от щебня и железа после бомбёжек, огораживать берег колючей проволокой...
Витя жалел, что он ещё маленький, а то бы он давно уже дрался на фронте с винтовкой в руках или, может быть, строчил из пулемёта... А сейчас что он мог сделать?
Скоро среди жителей прошёл слух: в горах появились партизаны. Они нападали на фашистов, подкладывали мины — взрывались и летели в пропасть машины.
Витя решил: «Пойду к партизанам!»
В эти дни Витя как-то особенно подружился со своим двоюродным братом Сашей, тоже школьником, вместе носились по городу. Как-то они зашли в дом, где жил Юра, узнать, что с ним. Во дворе немец-денщик ставил самовар. Улучив момент, они вошли в комнату. Там никого не было. На этажерке, рядом с офицерской фуражкой, лежал браунинг. Витя схватил его, кивнул Саше, и они убежали.
Револьвер зарыли в ложбинке в горах.
Через несколько дней Витя и Саша напросились помочь солдату разгрузить машину. Солдат даже обещал дать хлеба и сахару.
Витя, таская ящики, нащупал в них патроны и набил карманы. Прошло недели три.
Никто с обыском не приходил. Значит, обошлось.
Поздно вечером Витя вырыл браунинг, принёс домой, хотел было спрятать в сенях, чтобы при первой возможности уйти в город к партизанам. Постучал в дверь. Открыла соседка, врач Нина Сергеевна. Пришлось с браунингом и патронами в кармане идти в комнату. У печурки сидели отец и незнакомый человек.
— Вот мой сын, — сказал отец. — Парень ловкий. Умный. Витя улыбнулся. Никогда отец его так не хвалил.
Человек стал спрашивать Витю, не заметил ли он, где стоят немцы, их машины, орудия. Не может ли Витя узнать, где расположился штаб.
— А я и так знаю, — сказал Витя. — В Качмарском переулке стоит штаб. Там много фашистов.
— Вот что... — сказал незнакомец, — нужны точные данные. Понял? Точные.
— Понял, — тихо ответил Витя и встал. Сердце его прыгало. Витя не знал, что это был разведчик фронта Николай Александрович Козлов, но чувствовал, что это свой человек и ему надо помогать.
— И вот что ещё... Ты меня не видел и не знаешь. — И обратился к Михаилу Ивановичу: — Нужны пропуска.
— Отпечатаем, — ответил отец, — лишь бы образец достать.
— Зови меня дядя Коля, — сказал незнакомец и стукнул по оттопыренному карману Вити: — Оружие отдай. Твоё дело другое.
— Понял, — волнуясь, ответил Витя. — Я к партизанам хотел уходить.
— Ты здесь нужен. Комсомолец?
— Не успел ещё. Пионер только.
— Это тоже хорошо. Значит, мы договорились. И ещё — записывать нельзя. Запоминай. Меня не ищи — сам тебя найду. Действуй, брат, служи Советскому Союзу.
— Служу Советскому Союзу! — с гордостью повторил Витя. Глаза его сияли.
Целыми днями теперь Витя разгуливал по улицам сначала с Сашей, потом один. Смотрел, где размещаются войска, где живут генералы, офицеры. Подходил к солдатам, здоровался по-немецки, дурачился, выспрашивал новые слова, прислушивался к разговорам... А сам хорошо запоминал, какие орудия разгружают в порту с кораблей, сколько танков, зениток.
Несколько дней Витя крутился возле дальнего поста, где часовой отбирал пропуска у выходящих из города. Нужно было достать образец. Случай помог ему. Ветер вырвал из рук часового пропуск. Витя незаметно наступил на него ногой. Выбрал момент, поднял и убежал.
Уже два года в Феодосии фашисты. На улицах облавы. В домах обыски, аресты. Совхоз «Красный» за городом превратился в лагерь смерти. Враги лютовали.
За отцом Вити начали следить. Его вызывали на допрос, требовали, чтоб сказал, кто печатает листовки. Коробковы решили: надо уходить из города. Виктория Карповна уйдёт в деревню Субаш, а Витя с отцом — к партизанам.
Витя достал свой пионерский галстук, спрятал его под рубашкой. Перед уходом ещё раз прошёл по городу.
Над разрушенной стеной свесились широкие ветви разросшегося орехового дерева. Витя постоял, посмотрел. Никого вокруг не было. Отважная мысль пришла ему в голову. Он взбежал по развалинам стены, добрался до дерева, по ветвям залез на самую вершину и привязал там пионерский галстук.
Витя спрыгнул, отошёл далеко, до самого конца улицы, и обернулся. В лучах заходящего солнца бился на ветру красный галстук.
«Люди порадуются», — подумал он с гордостью.
Через два дня Витя с отцом были у партизан.
— Коробков Михаил Иванович и Коробков Виктор зачисляются разведчиками штаба третьей бригады Восточного соединения партизан Крыма, — объявил комбриг Куликовский. И добавил: — Вольно!
Наступила осень с дождями, ветром. Печурка быстро выстывала.
Люди мёрзли. Спали все вместе, чтобы согреться. Иногда под горой зажигали костёр, сушили одежду. Партизаны выходили на дорогу, уничтожали вражеских солдат, орудия, машины.
Витя просил Куликовского посылать его с партизанами в дозор, на посты.
— Тебя ждёт другое дело, — говорил Куликовский. — Ты пока изучай местность, все дороги, все тропки, откуда идут и куда. Местность у нас пречудесная — горы, овраги, обрывы.
Вот и задание. Витя идёт в деревню Бараколь. Медленно, будто гуляет.
Вот часовой. А там ещё один. Надо запомнить.
Витя спокойно входит в деревню, идёт по улице. Машина стоит. А во дворе солдаты. Витя вбегает в соседний двор, там валяется обруч, хватает его и гонит по улице. Пусть смотрят солдаты. Он просто играет.
Тётя Поля в Бараколе Пирожки печёт, пирожки печёт... — напевает Витя и весело бежит за обручем.
Солдатская кухня. Деревенские ребята стоят поодаль. Голодные. А здесь так вкусно пахнет!
Витя заглядывает во двор. Тут много солдат. Он стоит и считает. Фашисты прогоняют детей. За воротами — танки. Сколько их? Он снова заглядывает во двор. Перед ним немец.
— Их вилль эссен... Я хочу кушать, — говорит ему Витя.
— Но! — кричит тот и смотрит на Витю светлыми глазами с белыми ресницами.
Витя катит обруч дальше по улице. Тётя Поля в Бараколе Весело живёт...
Пулемётное гнездо. Орудие. Одно, два. А вот ещё одно. Не сбиться бы. Белобрысый идёт за ним. Надо бежать. Не раздумывая, Витя бросается в ближайшую хату.
Бледная женщина удивлённо смотрит на Витю.
— Тётя! Тётя! — спешит сказать Витя, пока не вошёл белобрысый. — Бабушка моя не пришла ещё? Скажите, не пришла моя бабушка?
Немец уже вошёл. Не обращая на него внимания, женщина подходит к Вите и больно бьёт его по спине.
— «Бабушка!» Я тебе дам «бабушка»! Куда обруч дел? Не знаешь, что ли, мне обруч на бочку нужен.
— Да что вы? — говорит мальчик, а женщина колотит его по спине. Потом подымает глаза на немца:
— Видите, пан, какой озорной. Схватил обруч и побежал. А мне его на бочку надо. А теперь «бабушка, бабушка»...
И, неожиданно рассмеявшись, говорит Вите:
— Кашу будешь есть, шалопут? — и обращается к немцу: — Садитесь, пан.
Немец берёт под козырёк и уходит.
— Ешь, глупый, ешь! — шепчет женщина. — Откуда ты взялся? Каждого чужого хватают, не знаешь, что ли? Я тебя специально била, что бы немец подумал что ты мой племянник.
Витя молча глотает холодную кашу.
— Вот и мой такой, только постарше. Где он теперь, кто его знает... Ну, иди скорей. Кто спросит, скажи: приходил к тётке из города...
На следующий день партизаны двинулись к селу Бараколь. Впереди, рядом с комбригом, шёл Витя.
Партизаны уничтожили орудия, танки. Фашисты в Бараколе были разгромлены.
Новое задание. Разведка в деревне Эйсерес. Витя был вместе с больным отцом. Им удалось всё разузнать: и о количестве войск, и об их орудиях. Теперь надо скорей уходить. Как нарочно, в тот вечер на улицах было много солдат.
Витя, может быть, и сумел бы незамеченным ускользнуть из деревни, но Михаил Иванович едва шёл, его шатало. Вряд ли он смог бы, не обратив на себя внимания, выйти в поле.
И Витя придумал, как быть. Он вынул гармошку и, подойдя к группе солдат, стал наигрывать немецкую песенку. Он фальшивил, немецкий солдат начал подпевать, поправляя его, к нему присоединились и другие. Витю окружили. Он заиграл «Катюшу». Витя тянул время, чтобы дать уйти отцу. Он переходил от одной песенки к другой. Из хат выходили крестьяне, стояли, слушали.
И вдруг Витя заиграл: - По военной дороге Шёл в борьбе и тревоге Боевой восемнадцатый год...
Он видел, как стали приближаться женщины, подростки: из дома вышел старик и смотрел на Витю влюбленными глазами. Какая-то девушка, надвинув на глаза платок, беззвучно плакала. Немцы переглядывались.
Витя встревожился. Он резко перешёл на плясовую, сначала немножко притоптывал, потом махнул рукой, вроде ему надоело играть, и, посвистывая, побрёл по улице. Становилось темно. Он легко вышел из деревни, догнал отца.
Михаил Иванович не смог повести партизан на Эйсерес. Он был совсем болен. Это сделал Витя.
Почти вся группа фашистов в Эйсересе была уничтожена.
Партизанам предстояло менять стоянку. Отцу Коробкову надо было отлежаться в тепле. Вите пришлось вместе с отцом вернуться в Феодосию.
Город казался мёртвым. Так мало осталось там людей. Возле базара стояло несколько человек, они что-то обменивали на продукты. Коробкову показалось, что на него глянули чьи-то недобрые глаза, он не заметил чьи, человек отвернулся. На другой день Коробковых арестовали.
Сквозь маленькое запылённое окошечко камеры, едва пробивается свет. Недавно здесь было несколько человек. Их увели.
Теперь осталось двое — Витя Коробков и Валя Ковтун. Он немного старше Вити, ему очень страшно: попал в облаву, его схватили. Он успел расклеить листовки, у него ничего не нашли, но всё равно страшно...
Что с отцом, Витя не знает.
Вчера допрашивали. Немецкий лейтенант, сидя за столом, что-то сказал типу с хлыстом. Тот двинулся к Вите, крикнул:
— Партизан? Признавайся! Из леса пришёл! Хочешь жив остаться, говори.
— Не был в лесу.
— Отец твой сказал, что были.
— Не мог сказать. Мы в деревне были.
— Врёшь! — он взмахнул рукой раз, другой, его хлыст выжег рубцы на шее и плечах...
Лицо Вити побелело от боли. Он вытянулся во весь рост.
— Ничего не знаю, ничего не скажу! — с хрипом крикнул Витя и до боли закусил губы.
Его бросили снова в камеру. Витя прикладывает свои замёрзшие руки к шее, где горят рубцы.
«Они думают, что нас покорят, что мы будем кланяться им, как рабы. Не выйдет!..»
Уткнувшись подбородком в колени, он тяжело вздыхает... Четвёртое марта 1944 года — день рождения Вити, ему пятнадцать лет.
Мать принесла два узелка — отцу и сыну: всё, что могла достать — сухари и селёдку. Берут только один узелок.
— Михаила Ивановича Коробкова здесь нет. Его отправили в Симферополь.
Молчание наступает у тюрьмы. Все знают: так говорят, когда человека больше нет.
Партизаны выведали, кто предал Коробковых, кто был тот враг, что встретил их у базара. Предателя приговорили к смерти.
— ...Когда кончится война и прогонят фашистов, я тогда напишу картину, как мы с тобой, Валька, сидели тут в тюрьме. Всё как есть напишу. Сидишь ты тут белый, как стена, и глаза у тебя такие, что смотреть в них больно. А тут я стою и говорю тебе: не печалься, Валя, наша жизнь впереди. Вот увидишь, я вправду такую картину напишу. И море буду писать, и горы буду писать, наши горы, и небо...
За стеной слышна беготня, чьи-то стоны.
— Виктор Коробков!!!
— Опять, — тоскливо шепчет Витя, встаёт и сразу твёрдым шагом идёт за часовым.
Вале тяжело и страшно. Что они делают с Витей? За что его так мучают? Валя долго ждёт. Потом засыпает и плачет во сне.
Когда он просыпается, Витя сидит на холодном полу, вытянув ноги.
— Что ты? — спрашивает Валя. — Били?
Витя молчит. Валя поднимает его с пола, сажает на нары.
— Что с тобой делали? Витя глубоко вздыхает:
— Стреляли.
— В тебя?
— Вроде в меня... В стенку над головой. На меня аж штукатурка сыпалась... Ты не думай, я не боялся. Фашист спросил: «Покажешь, где партизаны?» Я говорю: «Хоть стреляйте, не скажу ничего». Фашист закричал: «Встань к стенке!» Я стал. Я стоял хорошо. Не моргал. Думал, всё равно, пусть стреляют. Лучше умру.
Витя как будто куда-то проваливается, долго молчит...
— Дай глотнуть воды.
— Гады! Гады! — волнуется Валя, подносит кружку.
— Ничего. Ты спи. Разве они люди? Говорят: отца твоего расстреляли, и тебя расстреляем. Эх, выйти бы! Я им ещё не так... Пусть не думают, что нас можно покорить. Я им всё равно не дамся...
Девятого марта в камеру вошёл офицер. Было шесть часов вечера. В это время на допросы не водили. В камере было много народу, накануне привезли новых арестованных. Все молча поднимались, тяжело смотрели на офицера.
— Не выходи! — закричал Валя. Витя встал, улыбнулся ему.
— Когда выйдешь, — сказал Витя, — найди маму, передай: я умер за Родину!
Он медленно распахивал и запахивал полы своей курточки, раздумывая, что ещё надо сказать, но больше ничего не мог придумать.
В этот день Витю расстреляли фашисты. Так погиб настоящий герои, который под пытками не предал своих товарищей. Витя любил свою Родину и не задумываясь, отдал за нее свою жизнь.
Вечная ему память.
Автор: Е. Суворина

Витя Хоменко

До войны Вити Хоменко и Шуры Кобера не знали друг друга. Витя учился в пятой средней школе Центрального района г. Николаева, а Шура — в школе № 12, в далекой рабочей Слободке.
В 1941 году оба закончили седьмой класс. Шура был отличником, дисциплинированным, рассудительным мальчиком. Витя — живой, энергичный, любознательный.
Еще в 1927 году, когда Вите Хоменко было немногим более года, умер его отец, бывший партизан, умер от старых ран, полученных во время гражданской войны. Мать часто рассказывала сыну, каким был отец, как он боролся против белогвардейцев. Витя подолгу рассматривал фотографию отца, и глаза его зажигались гордостью, что он сын партизана. Часто говорил матери:
— Я хочу быть таким, как отец.
Жить в семье без отца было нелегко. После его смерти у матери на руках, кроме Вити, остались еще две старшие дочки — Оля и Надя. Юлия Ивановна Хоменко работала и детей своих с малых лет приучала к труду. У всех были свои обязанности. Если мать просила Витю чем-то помочь, никогда не отказывался. И дров наколет, и комнату приберет, и в магазин сбегает.
— Вот закончу школу, буду работать,— говорил он.— Тогда по-настоящему буду помогать тебе, мама.
Из всех предметов, которые изучались в школе, Витя особенно любил математику и немецкий язык, хотя большинство его товарищей относились к этому предмету более чем равнодушно. А как это пригодилось потом, когда он стал подпольщиком!
Во время перемен Витю часто можно было увидеть возле классной доски, окруженного товарищами. Он что-то объясняет и стучит мелом по доске, где начерчены круги, треугольники, написаны сложные формулы.
А еще увлекался Витя плаванием, даже моряком мечтал стать. В дни каникул он постоянно пропадал на речке (в Николаеве их две — Ингул и Буг). Он был маленького роста, но физически крепкий, закаленный. Редко кто из его сверстников прыгал с самой верхушки вышки, установленной в яхт-клубе. А для Вити это не составляло особенной трудности. С товарищами-смельчаками он переплывал Ингул по нескольку раз подряд, заплывал далеко за середину широкого Буга.
Война застала Витю в пионерском лагере под Николаевом. Вернулся он домой очень сдержанным, серьезным.
Проходя по городу Витя с мамой видел на круглой, пузатой уличной тумбе, где раньше висели пестрые киноафиши и рекламные плакаты, появился желтый лист бумаги с крупными черными буквами.
Еще издалека Витя прочитал слово «РАССТРЕЛ».
РАССТРЕЛ за появление на улице после девяти часов вечера…
РАССТРЕЛ за хранение оружия…
РАССТРЕЛ за укрытие военнопленных…
РАССТРЕЛ за помощь партизанам…
— Ничего, война скоро закончится,— успокаивал он мать.— Наши разобьют фашистов.
Но враг все ближе подходил к Николаеву. Скоро здесь уже хозяйничали немцы — грабили, убивали. Витя вначале целыми днями не выходил из дому. Мать плакала:
— Что будем делать?! Витя успокаивал:
— Что-нибудь придумаем, мама!
А потом стал где-то пропадать. Возвращался поздно и, наскоро поев, обессиленный ложился спать. Как-то штопая его курточку, Юлия Ивановна нашла в карманах сына куски бумаги. Присмотрелась, а это сорванные со стен немецкие приказы. Ей стало страшно за сына: малейшая неосторожность — и пропал. Когда она сказала об этом Вите, он усмехнулся: — Не бойся, мама! Я ведь не маленький!
В очередной раз Витя подошел к тумбе вплотную и сделал вид, что внимательно читает новый фашистский приказ. А сам косил глазами то вправо, то влево, высматривая: нет ли кого на улице?
«Нет!..»
Вцепившись руками в уголок листа, Витя сильно рванул его на себя. Треск бумаги прозвучал в ушах, как раскат грома. Еще рывок — и приказа как не бывало! Скомкав бумагу, Витя сунул ее в карман. В приказе не было написано, что за срыв немецких документов тоже РАССТРЕЛ. Но это подразумевалось само собой…
Скорее в калитку, во двор, пока никто не заметил! Но рядом, на толстом стволе старой акации, наклеен точно такой же приказ. Кора у акации ребристая. Сорвать проще. Он заносит руку и вдруг слышит за спиной голос:
— Этого делать не следует…
Витя оборачивается и видит… свою учительницу! Она как-то странно одета — в старое, темное. Голос строгий, но глаза добрые. Витя пытается объяснить…
— Тише! — говорит она, поправляя воротник на его футболке. — Зайди ко мне завтра. Помнишь, где я живу?
— Да… — он хочет назвать ее по отчеству…
— Теперь меня зовут Нина Ивановна. Завтра, в шесть вечера…
— Этого сейчас делать не следует,— повторила учительница, когда они сидели вечером в ее небольшой светлой комнате.
— Но почему?..
— Глупо срывать приказы днем, когда на улицах полно немцев…
— Никто же не видел…
— Я-то увидела! Могли и другие. Так мы ничего не достигнем: немцы вместо сорванных наклеят новые…
— Но я хочу же…
— Вот поэтому-то я и пригласила тебя.
— Давайте вместе! — предложил Витя.— Знаете, что у меня есть: детали для приемника! Можно собрать. Будем записывать сводки совинформбюро. И расклеивать их на улицах!..
— Правильно!— улыбнулась Нина Ивановна.
— Но… нас всего двое…
— Ты так думаешь? Нет! Еще таких много…
— Конечно! Но трудно найти. Они прячутся под другими именами. Как вы… Повстречаться бы с ними?
— Можно…
— Правда?
Еще до вступления в организацию Витя вместе с несколькими товарищами сконструировал самодельный приемник и распространял записанные от руки сводки Советского информбюро, срывал со стен гитлеровские приказы.
Таким же было начало подпольной работы у Шуры.
…У Шуры Кобера, как и у Вити, детство кончилось в первый же день войны. Жил он в рабочей Слободке. Отца у него тоже не было. Погиб перед началом войны при испытании боевого корабля на Черном море.
Как и у Вити, у Шуры были свои увлечения. В первую очередь — это книги. Шура читал их запоем. Особенно нравились Шуре такие книги, как «Овод», «Приключения капитана Гаттераса», «Суворов» и другие. Любил он также играть на скрипке, учился в музыкальной школе.
Началась война, гитлеровцы оккупировали Николаев. Теперь у Шуры даже руки не поднимались, чтобы взять скрипку или интересную книжку.
В первые дни немецкой оккупации Шура и его друзья собирались по привычке возле школы — ведь с ней было связано столько хорошего в их жизни. Как-то к мальчикам подошел худощавый мужчина с бесцветными глазами (потом его видели в форме полицая) и сказал:
— В этой школе учились, ребята? Кое-кто утвердительно кивнул.
— Хотите заработать?.. Надо выбросить из школы портреты некоторых «товарищей»…
Он засмеялся ехидным смешком и продолжал:
— Я сейчас прикажу открыть дверь.
Вперед выступил Шура:
— Мы уж где-нибудь в другом месте заработаем, иуда!.. На нас не рассчитывай!
Мужчина сразу перестал смеяться и схватил Шуру за руку, но мальчику удалось вырваться. Мгновение — и возле школы никого не было. Только мужчина с бесцветными глазами растерянно оглядывался по сторонам.
Первое знакомство
Витя и Шура встретились впервые в 1942 году на конспиративной квартире руководителя подпольной организации «Николаевский центр».
Коренастый мужественный человек с седеющими висками, по-отечески положив руку на плечо Вите, сказал:
— Хорошо, что у тебя по немецкому в школе «отлично» было. Пригодится…— Потом добавил: — А чтобы не скучал, мы тебе пару подобрали!.. Шура! — позвал он.
Из соседней комнаты вышел мальчик ростом чуть выше Вити.
— Шура Кобер.
— Витя Хоменко. Ты в какой школе учился?
— В двенадцатой… А ты?
— В пятой… Почти соседи…
Их школы были в противоположных концах большого портового города, и мальчики до сих пор ни разу не встречались. Но их первое рукопожатие скрепило дружбу навсегда.
Поначалу ребятам поручили быть связными между явками. Они передавали распоряжения из «Центра» подпольщикам, незаметно проносили на явки оружие, бумагу для листовок.
Первое задание Вити Хоменко
Но как-то Витю вызвали в «Центр».
— Посуду мыть умеешь? — спросили его.
Витя даже растерялся от такого неожиданного вопроса.
— Умею…
— Хорошо?
— Ну, мама довольна была…
— Ясно. Пойдешь работать мойщиком посуды в столовую «Ост»…
— «Ост»? — переспросил Витя. — Значит, немецкая?
— Да.
— Боевое задание? Да? Говорите, что сделать. Яду им подсыпать или…
— Нет, нет! Только не это… Работать добросовестно и аккуратно. И никаких таких штучек!
— Понятно! — глубоко вздохнул Витя.
Немецкая офицерская столовая скорее была похожа на ресторан. По вечерам здесь громко играла музыка. Офицеры, гестаповцы орали свои пьяные песни.
Как ни тяжело было мальчику на этой работе, каких только унижений и обид он там не терпел, все это оправдывалось той пользой, которую приносил он подпольной организации.
Витя терпел, хоть было противно мыть после фашистов на кухне тарелки и рюмки.
И больше того — всеми силами старался выслужиться перед хозяином столовой.
Однажды он нес стопку тарелок. И не заметил, что на полу разлита вода. Поскользнулся— несколько тарелок разлетелись на мелкие куски.
Хозяин с кулаками на него:
— Ах ты, русская свинья! Ты мне тарелки бьешь, а я тебе руки-ноги поломаю!
Обидно и больно было слышать эту брань, хотелось ответить, дать сдачи. Но Витя не пошевельнулся. Больше всего боялся, что хозяин выгонит его из столовой. Что тогда скажут в «Центре»…
Но все обошлось. Витя остался.
Он скрывал от всех своих друзей, даже от мамы, где работает. А дома было голодно. В один из вечеров Витя принес домой продукты, которых давно уже не видели в продаже.
— Откуда это? — удивилась мать. И тут пришлось признаться…
— Какой стыд и позор! — воскликнула Юлия Ивановна. — Дожила! Мой сын пошел служить немцам!
— Так надо, мама…
— Надо? — переспросила она и насторожилась:— Ты что-то скрываешь… Скажи мне. Я же мать…
— Если можно будет, мама… скажу.
— Надо, значит, надо… — сказала она и провела теплой ладонью по голове сына.
У Юлии Ивановны Хоменко, простой рабочей женщины, жизнь сложилась трудно. Отец Вити — участник гражданской войны — умер от старых ран в 1927 году, когда мальчику исполнился год. Кроме Вити, на руках у Юлии Ивановны остались еще две девочки. Ей одной пришлось и растить и воспитывать ребят.
В столовой Витя работал старательно. И даже вскоре пошел на повышение. Было это так. Захворал официант, а заменить — некем.
— Ну-ка, оденься почище, — приказал Вите хозяин. — Пойдешь обслуживать господ офицеров. Только смотри у меня.
…Вечером хозяин вошел в зал и, к своему удивлению, увидел такую картину. Ловко держа поднос с тарелками и рюмками, Витя носился от столика к столику. Офицеры довольно похлопывали его по плечу.
Совали конфеты: — Гут! Гут!
А Витя в ответ: — Битте… Данке…
Хозяин все понял: офицеров располагало то, что Витя хорошо знает немецкий язык.
Прошло несколько дней, заболевший официант выздоровел. Хозяин вернул мальчика на кухню — мыть посуду. Но не тут-то было!
— Где ваш киндер? — недовольно спросил один майор. — Почему нет? Ка-роший официант!
И Витя остался в зале.
Витя хорошо знал немецкий язык
Дотошный, смышленый, он еще бойче, чем прежде, лопотал с господами офицерами по-немецки и… слушал. Слушал их разговоры. Это стало для него главным.
В столовой часто появлялись офицеры, прибывшие с фронта. За рюмкой водки они выбалтывали место расположения своих частей и другие секреты. Витя выполняя обязанности официанта, он подслушивал разговор гитлеровских офицеров и потом ставил об этом в известность «Центр».
— Молодчина! — хвалили Витю в подпольном «Центре».
Прошел месяц, другой.
Работал прилежно и со временем настолько завоевал доверие немцев, что они стали использовать его как курьера.
Однажды Витя явился на явку с новеньким желтым портфелем в руках. Глаза сияли озорным огоньком:
— В этой маленькой корзинке — что угодно для души!
Открыл портфель — подпольщики так и ахнули: там лежал немецкий пакет с надписью «Секретно».
— Откуда это у тебя?
— Оттуда! — Витя показал в сторону немецкой части. — Со вчерашнего дня я посыльный при штабе… Полюбуйтесь: я и мои друзья, — он достал из кармана фото, на котором был снят среди улыбающихся немецких офицеров.
Подпольщики осторожно, чтоб следов не осталось, вскрыли пакет, прочитали… В пакете оказались очень важные документы.
— Спасибо! Молодец! Здесь очень ценные сведения. Их надо немедленно передать по радио в Москву!
С тех пор по дороге от штаба Витя сворачивал на явку, принося пакеты, важные бумаги. Гитлеровцы хвалили своего нового посыльного за быстроту и исполнительность, а подпольщики — за сообразительность и смелость.
Шура КОБЕР на задании
Шура по заданию в это время разведывал расположение объектов, уточнял дислокацию вражеских частей. Часами просиживал он где-нибудь в потайном месте возле склада боеприпасов или казарм, а потом сообщал о результатах наблюдений. Выполнял также поручения по установлению связи с отдельными подпольными группами.
Как-то Витя шел со своим желтым портфелем мимо железнодорожной станции. И вдруг заметил, что за шлагбаумом у склада какой-то мальчишка чинит велосипед. Фигура его показалась Вите очень знакомой. Подошел ближе: «Шура!».
Но… тут же, приняв безразличное выражение, насвистывая, прошел мимо.
Со стороны можно было подумать, что ребята никогда не видели друг друга.
А дело было в том, что Шура в это время, как и Витя, выполнял свое задание: следил за передвижением фашистских войск и техники по железной дороге. То он оказывался в районе станции с велосипедом, то со школьным учебником…
Именно в такой момент его здесь заметила девочка — бывшая соседка по парте. Увидев, как он с сосредоточенным видом что-то пишет в тетрадку, разграфленную клеточкой, она спросила:
— Ты что, задачки решаешь?
— Да.
— Зачем? Ведь школы сейчас не работают.
— А я, чтобы не забыть арифметику…
— А-а! — с уважением и удивлением протянула девочка и ушла.
Танки, машины, пушки, стоящие на платформах, обычно были покрыты брезентом. Но Шура приловчился распознавать их по внешним очертаниям.
И все же однажды он очутился в трудном положении. На станцию прибыл эшелон с каким-то необычным вооружением. Шура насторожился, сразу сообщил в «Центр». То, что находилось под чехлом, не напоминало ни пушку, ни миномет. Какое-то новое оружие! А какое?
Чтобы проверить, подпольщики пустили недалеко от Николаева под откос эшелон. Там оказались немецкие шестиствольные минометы.
Шура получил боевую партизанскую благодарность.
Дружба пионеров-партизан
Весной 1942 года положение николаевской подпольной организации осложнилось.
Она количественно довольно выросла, но не хватало ни взрывчатки для подрывников, ни оружия. Но тут случилась беда — оборвалась связь с Москвой — испортился подпольный радиопередатчик, с помощью которого поддерживалась связь с Москвой. Попытки исправить его оказались напрасными. Раздобыть новый не удалось. Восстановить связь можно было, лишь послав через линию фронта кого-нибудь из подпольщиков.
А до линии фронта от Николаева не одна сотня километров.
— Кто пойдет?
Вызвались опытные, бывалые бойцы. Но выбор пал на ребят — Витю Хоменко и Шуру Кобера.
— Мальчишек? — удивился кто-то.
— Именно! Меньше подозрений будет…
Их позвал к себе руководитель подпольного «Центра», пояснил задание.
— А под силу ли это будет вам, ребятки? Дело трудное — около тысячи километров нужно преодолеть, где на эшелонах немецких, где пешком. Если не уверены в себе, скажите сразу.
— Да что вы,— отозвался Витя.— Не знаю, как Шура, а я давно мечтал о таком настоящем деле.
— Давно? — переспросил Шура.— А я еще раньше.
Руководитель притянул к себе мальчиков:
— Смотрите, это вам партийное поручение.
— Так мы же беспартийные…
— Если партия поручает, значит, партийные…
Витя и Шура страшно обрадовались.
— Когда выходить? Завтра?
— Нет. Надо подготовиться, изучить маршрут.
Руководитель подошел к карте и провел невидимую линию от города к городу: Николаев — Луганск — Ростов… Она перерезала реки, дороги, леса, устремляясь на Восток, и оканчивалась там, где был фронт.
— Мы в село — менять вещи на хлеб,— придумали Витя и Шура причину своей предстоящей отлучки из Николаева. — Скоро вернемся…
Шура собрал вещи в котомку — и готов в путь. А Вите не просто было уйти с работы в штабе. Пришлось объяснять, что очень сильно захворала тетя, живущая в дальнем селе. Отпустили, но предупредили:
— Надолго задержишься, место твое будет занято…
Через несколько дней Шура и Витя отправились в далекое путешествие на Восток. Они были одеты в заплатанные куртки, за плечами у каждого висел мешок со старыми вещами.
…Многие люди видели их по дороге, но никто не обратил внимания на небольшую палочку, которую они несли по очереди. А была эта палочка необычная. В середине в ней спрятаны секретные зашифрованные документы: письмо николаевской подпольной организации в штаб партизанского движения, список конспиративных квартир, краткие сведения о действиях подпольщиков, просьба помочь оружием, взрывчаткой, литературой, радиоаппаратурой.
Дорога с самого начала была трудной и опасной.
Палочка- «выручалочка» была с ними. И мальчики шутили:
— Это благодаря ей мы целы и невредимы…
Сотни раз их останавливали и расспрашивали на пути: и немецкие солдаты, и полицаи, и просто жители. И на все случаи у ребят были припасены разные «истории».
— Куда путь держите, сиротиночки? — спросила их старушка, когда они пришли в небольшое село за Днепром.
— Братья мы… двоюродные, — начал рассказывать свою «историю» Витя.— Дом наш фашисты разбомбили. Всех родных угнали. Мы еле спаслись… Вот идем к бабушке в Ростов. Если жива — приютит…
— Ах, горемыки! Что война проклятая наделала!.. — сочувственно вздохнула она, пригласила в хату, угостила молоком, хлебом и с собой продуктов дала.
Часть пути проехали попутными подводами. Много километров пришлось пройти пешком.
В другой раз на железнодорожной станции ребята увидели поезд, отправлявшийся в сторону фронта. «Подъедем!» Сели в вагон «зайцами», но их тут же высадили. «Что делать?»
С паровоза по лесенке спустился машинист и стал осматривать колеса. Ребята подошли.
— Что — техникой интересуетесь? — полюбопытствовал — он.
— Да, — бойко сказал Шура. — Дядя у меня паровоз водил. На вас, между прочим, похож. Меня часто брал с собой покататься…
— А понимаю, на что вы намекаете! — улыбнулся машинист. — Садитесь!
И эта история «сработала»!
Выдуманные истории — откуда и куда они идут (каждый раз, конечно, разные), умелое поведение мальчиков спасли их.
Но не всегда, бывало так. Встретишься с немецкими патрулями — тут уж никакие истории не действуют. Первое слово у них «документы». А какие могут быть документы у мальчишек до шестнадцати лет?
На одной из дорог их остановил немец со сморщенным, как старая картошка, лицом. От него разило водкой.
— Пашпорт! — навел он прямо в лицо Шуры свой автомат.
— Нет…
— Цурюк! Назад!
Тут вышел вперед Витя и сказал несколько слов по-немецки.
Фашист опустил автомат, оживился, начал что-то быстро говорить.
— О чем это он? — спросил Шура.
— Говорит, что я напоминаю ему сынишку, оставшегося в Германии, — перевел Витя.
Солдат тем временем достал из кармана кошелек и, растроганно улыбаясь, высыпал на ладонь Вити горсть монет.
— А это для чего?
— Чтобы мы купили себе ботинки поновее…
— Хорошо! Пригодятся в дороге.
Все ближе подходили они к линии фронта. Вот уже позади Ростов.
…Но вот уже последний отрезок долгого и трудного пути. Доносится дальняя фронтовая канонада.
Опустился вечер. Ребята попросились ночевать в крайнюю хату села. Хозяин, ничего не говоря, впустил их. Зашли, а там полицаи пьяные пируют. Увидели незнакомых ребят — и давай допытываться:
— Откуда идете?
«Сказать из Николаева — привяжутся: почему издалека, почему там не сиделось…»
— Из Луганска мы!— бойко сказал Витя.
— Луганские? — откликнулся один из полицаев, усатый, багровый от водки.— Земляки, значит! Я тоже из Луганска. А на какой улице живете?..
— Да мы на разных, — уклончиво сказал Шура. Потому что Луганска они не знали, прошли его вечером…
— Так на какой же? — настаивал усач.
Другие тоже притихли, подозрительно прислушались.
«Попались!» — мелькнуло в голове у Вити. Но тут же нашелся:
— На той, которая раньше улицей Ленина называлась…
Расчет простой: как и в Николаеве, в каждом советском городе есть улица Ленина…
— Что ты болтаешь? — оборвал его полицай, ударив кулаком по столу. — Нет сейчас таких улиц и больше никогда не будет!
— Так я же сказал: раньше называлась. А теперь у нее другое название,— и Витя скороговоркой произнес по-немецки длинное, непонятное слово…
Сбитый с толку усач, тупо вращая глазами, рявкнул:
— Обыскать!
Обыскали, но ничего подозрительного не нашли, даже палочку.
Пока Витя разговаривал с полицаем, Шура незаметно сунул палочку в вязанку нарубленного хвороста за печкой.
Глубокой ночью ребята проснулись. Вокруг раздавался храп.
Окно открыто.
Тихо пошептавшись, встали.
Шура осторожно поднял вязанку хвороста, и они неслышно вылезли в окно… Остановились за сараем, чтобы отдышаться.
Развязал Шура хворост — и у него похолодело сердце: палочки нет!
— Где же она? Была здесь!— растерянно говорил он, заново перебирая каждую хворостинку.
— А вдруг сожгли в печке… — предположил Витя!— Эх мы растяпы! А подпольщики так на нас надеялись…
— Я сейчас, — прошептал Шура и скрылся в темноте.
Прошла бесконечно длинная минута.
— Все в порядке! — радостно выдохнул вернувшийся Шура.
— Я, оказывается, захватил не ту вязанку… Вот она, палочка, здесь!
С тех пор ребята не расставались со своей бесценной ношей ни на секунду, даже во время сна.
Наконец показалась Кубань, на которой временно остановилась линия фронта.
Все слышнее орудийная пальба. Значит, фронт все ближе. Кончилась степь, начались залитые водой плавни, густые камыши. А дальше — голубой широкой лентой вьется река Кубань. На этом берегу фашисты, на том — наши… Это и есть она — линия фронта! Сколько ребята ждали такого момента! А теперь — самое трудное: как переправиться?
— Эх, если бы я знал заранее, что фронт будет проходить по реке, обязательно бы научился плавать! — вздохнул Шура.
Витя был хорошим пловцом, а Шура плавать не умел.
— Что об этом сейчас говорить! — отозвался Витя. — Лучше лодку поискать!
Но лодка… приплыла к ним сама. Правда, в ней сидел немец. В одной руке у него был автомат, а в другой — удочка.
Как видно, решил в свободную минуту порыбачить в этих камышах!
Лодку привязал, а сам с удочкой в стороне на берегу сел. Мальчишки тем временем весла сняли и спрятали. Вернулся немец, поискал-поискал весла — не нашел! Сначала подумал, что они утонули: даже в воду залез и по дну возле берега пошарил. Но потом разозлился, заподозрив что-то неладное, дал очередь из автомата наугад в камыши и, громко выругавшись, ушел…
В ту ночь с обоих берегов сильно стреляли. Лучше было бы повременить. Но в другой раз лодки может не быть. И друзья решили рискнуть!
Оттолкнувшись от берега, сели рядом на дощатую скамейку.
Каждому досталось по веслу. Гребли быстро и бесшумно.
Больше половины реки прошли незаметно. Темнота не выдавала их. Но вдруг в небо взлетело несколько ярких осветительных ракет.
Немцы обнаружили лодку и стали поливать огнем. Пули пробили борт, расщепили весло. Совсем рядом разорвался снаряд — и лодка перевернулась. Оба очутились в воде.
— Держись за меня! — крикнул Витя, энергично работая руками.
— А я уже стою на дне! — ответил Шура. — Тут мелко.
— Значит, до берега близко!
И верно, вот вода уже по пояс, по щиколотку, вот под ногами сухой песок!
— Стой, кто идет! — окликнул их суровый голос из темноты.
— Свои! Наши!.. Не стреляйте, дяденька!
Вспыхул луч фонарика:
— Товарищ лейтенант! Да это мальчишки! С той стороны! Гляди, какие храбрые!.. Кто вы? Зачем идете?
Вместо ответа Витя и Шура попросили, чтобы их как можно скорее доставили к «самому главному».
И вот советские бойцы ведут их в штаб.
Фронтовая землянка, куда привели мальчиков, показалась им родным домом.
Услышав короткий, взволнованный рассказ, генерал тут же взял трубку:
— Авиаторы? Приготовьте назавтра самолет! В Москву!
Дойдя до своих теперь им больше всего хотелось спать. Витя сразу же уснул, крепко сжав в руках заветную палочку. Они уже добрались к своим, но палочку нужно вручить не здесь, а в Москве. Завтра их самолетом доставят в столицу нашей Родины.
В штабе партизанского движения.
Витя Хоменко и Шура Кобер до сих пор ни разу не были в Москве. Но всегда мечтали об этом. И вот мечта сбылась! Правда, фронтовая Москва была не такой, какой они знали ее по довоенным открыткам и фильмам. В небе, как тяжелые тучи, висели аэростаты воздушного заграждения, улицы ощетинились противотанковыми «ежами».
Но прежде чем знакомиться с Москвой, Вите и Шуре предстояло долго и долго рассказывать в штабе партизанского движения про все, что они знали, что видели в немецком тылу. Шура подсчитывал по дороге все вражеские эшелоны, которые шли к фронту; Витя запоминал расположение воинских частей.
В Москве, в Штабе партизанского движения, седоголовый генерал крепко жал руки юным партизанам, благодарил за важные сведения, доставленные ими.
Гордые и взволнованные ходили мальчики по Москве — суровому, тревожному городу, одетому в защитный цвет. Им казалось, что они не раз бывали здесь. И Красная площадь, и Мавзолей, и музей, и широкие улицы — все было так знакомо по фотографиям, картинам. Жалко лишь, что звезды на Кремлевских башнях не светятся, на них надеты плотные светомаскировочные чехлы.
А примут нас в комсомол?
Через несколько дней друзья стали готовиться к выполнению задания.
Они учились читать карту, стрелять по цели, прыгать с парашютом.
В штабе партизанского движения находились разные по возрасту люди. Была среди них и молодежь — комсомольцы.— А примут нас здесь в комсомол? — спросили ребята у комсорга.
— Конечно! — ответил он. — Вы уже достигли комсомольского возраста. И, главное, своими делами заслужили это.
Витя и Шура сели писать заявления. «Если потребуется, то мы не пожалеем ни сил, ни самой жизни, для победы над врагом!» Их приняли, горячо поздравили и выдали новенькие билеты.
— Вот бы маме показать! — мечтательно вздыхал Шура.
Но ребята знали: пока это невозможно. Если их отправят на задание, то комсомольские билеты, как и другие документы, должны остаться в Москве.
Снова в Николаеве.
И вот они снова сидят в самолете, но теперь он летит уже в обратном направлении— на юг, на Украину. За спиной — парашюты. А рядом на скамейке — их новая спутница, радистка-комсомолка Лида Брыткина. Она везет радиопередатчик, который так нужен николаевским подпольщикам. Возмужалыми возвращались они в родной город.
Под крылом непроглядная ночь, нигде ни огонька.
Сколько времени прошло с тех пор, как самолет оторвался от аэродрома и юные пассажиры в последний раз осмотрели с высоты большой город, который стал для них еще роднее? Полчаса? Час?
Темнеет. Где-то внизу видны разрывы снарядов. А вот уже позади линия фронта, которая вспыхивает залпами. Непроглядной тьмой окутана занятая врагом земля. Ни единого огонька. Витя и Шура еще раз проверяют, как пристегнуты парашюты. Рядом с ними сидит их новый товарищ — радистка Лида Брыткина. Волнение их естественно. Лишь по нескольку тренировочных прыжков успели сделать мальчики во время учебы на курсах. И вот теперь настоящий, боевой прыжок.
— Просто не верится, что через каких-то три часа мы будем с тобой дома, на Николаевщине,— говорит Шура.
— Не говори гоп, пока не перепрыгнешь,— шутит Витя. Но шутка не очень веселая, потому что мальчикам все же страшновато.
Что их ждет на земле?
Но вот летчик дает знак: приготовиться. Прыжок! Хлопок парашютов. Невидимо приближается земля.
Парашюты Вити, Шуры и радистки Лиды Брыткиной опустились в ночь на девятое октября 1942 года недалеко от села Себиново Новоодесского района Николаевской области. Одновременно с самолета были сброшены парашюты с грузом: боеприпасами, оружием, радиопередатчиком, литературой, аппаратом для печатания листовок.
Когда встало солнце, увидели вдали белые хатки села и шоссе, по которому бежали машины.
До Николаева было отсюда еще несколько десятков километров.
— Вы пока оставайтесь здесь, спрячьте парашюты, грузы и сами спрячьтесь где-нибудь поблизости,— сказал Витя Шуре и Лиде,— а я постараюсь поскорей добраться к нашим.
Выйдя на дорогу Новая Одесса — Николаев, Витя увидел машину, которая приближалась к нему, и пошел на рискованный шаг: стал посреди дороги и поднял руку.
Удивленные дерзостью русского мальчика, немцы остановили машину. Не успели они еще наброситься на него с руганью, как Витя на немецком языке попросил подвезти его до Николаева. У него, мол, там больная мать. Гитлеровцы захохотали, но обращение на родном языке, очевидно, понравилось им.
— Садись!
И вот Витя в Николаеве. У него чуть не выскочило сердце из груди, когда он проходил мимо своего дома. «Целы!» Но не зашел к матери. Сначала надо было на явку.
Сколько радости было, когда подпольщики увидели Витю! .Комитет решил, что весь груз надо перевезти завтра же. Это ответственное дело поручили коммунисту-подпольщику Всеволоду Васильевичу Бондаренко.
Утром они с Витей двинулись в путь. Бондаренко катил перед собой тачку, нагруженную старыми вещами, Витя шел рядом. Когда поблизости никого не было, Витя рассказал ему обо всем, что пришлось видеть и пережить за эти дни.
Приближаясь к месту высадки, они увидели немецких патрулей. Как выяснилось потом, один из груженых парашютов отнесло далеко в сторону. Шура и Лида не смогли его ночью разыскать. А утром немцы нашли.
Пришлось ждать, пока утихнет тревога. Большая часть груза была все же спасена.
Под вечер с шоссе в сторону лесополосы свернули двое — высокий мужчина и мальчик. Они катили перед собой пустую тачку, и казалось, что едут за хворостом.
— Это Витя! — радостно воскликнул Шура, когда тачка приблизилась. — А кто второй?
Вторым оказался подпольщик Всеволод Васильевич Бондаренко. Потребовалось несколько рейсов, чтобы перевезти в Николаев всю поклажу. Груз сверху маскировали хворостом.
—Ну, вы для нас просто как подарок!— сказал руководитель «Центра», когда ребята пришли к нему доложить о выполнении задания. — У нас очень трудное время: и взрывчатки нет, и с оружием туго. Теперь заживем!
Лиду Брыткину отвели на конспиративную квартиру, и она, наладив связь с Москвой, сообщила, что все трое прибыли благополучно. Тут же были получены новые указания Штаба. Ребята продолжали работу.
****
А положение в городе становилось все тяжелее. Провокатор, который пробрался в ряды подпольщиков, выдал их. Несколько товарищей было арестовано. Опасность угрожала Шуре, Вите и Лиде, но юные подпольщики смело продолжали работу.
5 декабря 1942 года, День Конституции…
Шура, как-то возвращаясь к себе домой на 8-ю Военную улицу, заметил, что следом за ним идет какой-то человек.
Он еще не знал тогда, что в подпольную организацию пробрался предатель, провокатор… Это выяснилось, как только начались аресты… Сначала гестаповцы арестовали несколько рядовых подпольщиков, потом и одного из руководителей.
«Центр» дал распоряжение Вите и Шуре переменить место жительства.
Но было уже поздно.
В холодную ноябрьскую ночь 1942 года к дому на Восьмой военной улице подъехала крытая автомашина с вооруженными солдатами, и раздался оглушительный стук в ворота.
Во дворе залаяла собака. Дед Шуры Кобера, Дмитрий Иванович Сафронов, выбежал во двор.
— Открывай, чего копаешься? — горланил человек в форме немецкого полицая.
«Что им нужно?» — подумал дедушка, и сердце его почуяло недоброе. Он привязал собаку и отодвинул засов.
— Александр Кобер дома?
Дмитрий Иванович молчал. Полицай подошел ближе.
— Глухой, что ли? Ну!
В это время из флигеля на шум прибежала мать Шуры Анна Дмитриевна.
— Что вам нужно?
— Где Кобер Александр?
— Зачем он вам? Он ничего не сделал.
Но полицай не слушал ее. С силой стукнув прикладом автомата в дверь, он вошел в комнату. А через минуту .вытолкнул во двор Шуру, полуодетого, босого.
Мать закричала, бросилась к Шуре, заслонила его собою.
Но полицейский грубо оттолкнул ее.
..Когда Шуру везли в тюремной машине, он напряженно думал: «А что с Витей? Где он? Хотя бы он цел остался».
В мыслях он прощался с другом навсегда. Но на следующий же день они встретились в тюремной камере.
Витя был арестован в ту же ночь. Его застали как раз в тот момент, когда он уже собрал вещи, чтобы уйти на другую квартиру, к родственникам.
…С грохотом захлопнулась тяжелая тюремная дверь. Ребята очутились в одной камере — тесной, холодной, сырой.
— Да, Витек, много мы с тобой повидали…— тихо сказал Шура, — а вот теперь-то начнется самое страшное…
И правда.
Большая комната с закрытыми окнами, в кресле развалился гестаповский офицер. Он хорошо знает русский язык и сыплет вопросами:
— Сколько людей в подпольной организации? Кто руководит ею? Где штаб?
Мальчиков беспощадно били, но только проклятья удалось вырвать из уст отважных патриотов.
— Где явки? — угрожающе помахивая плеткой, в который раз спрашивал гестаповец с железным крестом на черном мундире.
Ребята молчали. «Ответ» тот же.
И вдруг:
— Что вы делали в Москве? Какие инструкции получили? — гитлеровец выжидающе, в упор смотрел на мальчишек: какое это произведет впечатление.
«Оказывается, и это им известно! Но откуда? Неужели кто-то предал!» — все это промелькнуло только в мыслях, но, ни жестом, ни взглядом ребята не выдали своей тревоги.
Их допрашивали и поодиночке, и вместе. Обещали свободу, деньги, «счастливую жизнь» в Германии. Ничего не помогло. Бесконечные, изматывающие допросы чередовались с побоями и пытками. Казалось, спутались день и ночь…
Так продолжалось десять .дней и десять ночей.
…5 декабря 1942 года, День Конституции. Именно этот дорогой советским людям праздник гитлеровцы выбрали для того, чтобы совершить казнь. На базарной площади зловеще стучали топоры и молотки, фашистские солдаты сколачивали виселицу, вбивали в перекладину железные крюки.
Когда виселица была готова, оккупанты начали сгонять народ с окрестных улиц и переулков. Плакали дети, кричали женщины. В полдень к ней привезли десять человек, осужденных на казнь. Из черной зарешеченной машины вывели десять человек: восемь взрослых и двух ребят. Эти двое были Витя Хоменко и Шура Кобер. Руки туго связаны веревками, на лицах — синяки от побоев. Но друзья держались мужественно.
Немецкий офицер читал приговор, а переводчик громко переводил на русский…
Витя и Шура всматривались в толпу: нет ли здесь родных или знакомых. Площадь была недалеко от улицы, на которой он жил.
Вдруг совсем рядом увидел своего школьного приятеля Толю…
— Толя! — крикнул он что есть силы.— Беги домой, скажи маме…
Мальчик исчез в толпе.
Палачи набросили на патриотов петли. Последний раз смотрят они на родной город, родное небо.
— Товарищи! — обращается к толпе Витя.— Не падайте духом! Скоро наши придут! Да здравствует…
…Когда прибежала мать Вити, Юлия Ивановна Хоменко, на площади уже все было кончено. Она упала без сознания.
Этой расправой фашисты рассчитывали запугать николаевцев. Но не удалось! Когда рассвело, первые прохожие увидели возле виселицы букетики живых цветов. На столбе белел небольшой листок бумаги с надписью:
«Слава юным героям!»
Это писали друзья Вити и Шуры, которые продолжали борьбу.
Снова взлетали в воздух вражеские склады, эшелоны, аэродромы, стены покрывались антифашистскими листовками, на улицах находили убитых гитлеровцев и полицаев.
***
Николаевские пионеры свято чтут память героев. Имя Вити носит пятая средняя школа, имя Шуры — двенадцатая.
В 1965 году отважные разведчики были посмертно награждены орденами Отечественной войны I степени. О них сложены песни, им посвящена пьеса, поставленная на сцене местного театра.
Каждый, кто приезжает в южный украинский город Николаев, обязательно проходит мимо сквера, в котором стоит простой и светлый памятник Вите и Шуре. У этого памятника своя история. Он построен на средства, собранные школьниками всей Украинской республики.
Друзья изображены идущими к линии фронта. В руках у них волшебная палочка. Глаза устремлены вдаль: как будто они видят где-то впереди фронтовое зарево.
И каждый оставляет их в своей памяти, в своем сердце вот такими — всегда в движении, вечно в пути.

Шура Кобер

Владимир Казначеев

Владимир Казначеев родился в крестьянской семье. Достаточно рано лишился отца, жил с матерью, старшей сестрой Анной и младшим братом Анатолием. Рос обычным сельским мальчиком, учился в школе, вступил в пионеры, любил ходить в лес и на речку ловить рыбу.
В 1941 году окончил 5-й класс средней школы. 22 июня 1941 года Володя ушёл с раннего утра на рыбалку. Вернувшись вечером домой, узнал от матери, Елены Кондратьевны, о нападении гитлеровской Германии на СССР и начале войны. Как впоследствии, уже через много лет, будет вспоминать об этом моменте Владимир Петрович, отреагировал он тогда на эту страшную новость с чисто пионерской уверенностью: «Мы разгромим их!».
Уже в первые месяцы войны на Брянщине, к которой стремительно приближались немецкие войска, по приказу коммунистической партии развернулась деятельность по организации специальных подпольных групп, которым надлежало действовать на оставляемых Красной Армией территориях. В состав одной из таких групп попала и мать Владимира, которая после оккупации немецкой армией района стала связной между сформировавшемся в этом районе Клетнянским партизанским отрядом и подпольем. Пекла она и хлеб для партизанского отряда в подпольной пекарне, расположенной в лесном урочище «Красный дворец».
Немецкая разведка сумела обнаружить это предприятие, и оно было уничтожено посланным туда карательным отрядом. Мать Володи была арестована и 6 октября 1941 года расстреляна оккупантами.
После смерти матери Владимир с сестрой и братом решили перебираться в местный партизанский отряд. Командир отряда встретил их словами: «Ну и пополнение!..» — однако, учитывая заслуги перед партизанами их погибшей матери, согласился принять сирот. В первом же своём задании, заключавшемся в разведке положения дел в деревне Берёзовка, где, как оказалось, и размещалось немецкое карательное подразделение, Володя был схвачен «полицаем» и лишь по случайности не попал в немецкую комендатуру. Это испытательное задание стало для мальчика своего рода боевым крещением.
В 1942 году в брянские леса пришло партизанское соединение имени Щорса под командованием А. Ф. Фёдорова, будущего дважды Героя Советского Союза. Володя решился перейти в этот отряд, так местные партизаны, по его мнению, считали его слишком молодым, так как очень редко доверяли серьёзные задания. В отряд Фёдорова переходило несколько опытных разведчиков из Клетнянского отряда, в числе которых был Геннадий Андреевич Мусиенко, выходец из Соловьяновки, и Володя сумел уговорит его взять их с сестрой с собой.
В 1942 году Брянщина становится одним из центров партизанского движения. Не были исключением и Клетнянские леса, где сосредоточились несколько партизанских отрядов. В середине 1942 года немецкое командование начинает полномасштабную операцию против брянских партизан. Уничтожение отряда имени Щорса было одной из целей этой операции. После тяжёлых кровопролитных семидневных боёв партизанам блокированного соединения А. Ф. Фёдорова (потерявшего к этому времени около половины личного состава) удалось выйти из окружения и уйти в Черниговскую область Украины. Сумели установить радиосвязь с Москвой.
Из Ставки Верховного Главнокомандования пришёл приказ разделить подразделение на два отряда, один из которых, под командованием Н. Н. Попудренко, должен был оставаться в Черниговской области, а второму, под командованием Фёдорова, предстояло идти в Западную Украину и Белоруссию на соединение с отрядами С. А. Ковпака, для того, чтобы действовать в глубоком тылу противника. 3 марта отряд Фёдорова отправился в путь. Был в его составе и Владимир Казначеев. Около Гомеля и Брагина подразделения Ковпака и Брагина соединились и после ряда боёв, форсировав Днепр и Припять, ушли в Западную Украину. Из Москвы было получено задание: в каждом отряде должны быть созданы специальные группы подрывников и диверсантов. Комплектование групп шло на добровольных началах, и Володя Казначеев подал рапорт на зачисление в одну из таких групп. Командир отряда не хотел брать пионера в диверсионную группу, мотивируя это тем, что человек с образованием 5 классов, не прошедший даже школьный курс физики, не сможет работать со сложными электрическими минами. За Володю заступился комиссар отряда, и предложил зачислить пионера в группу, но только при условии, что он сдаст все экзамены по подрывному делу на «пять» (учителями у подрывников были доставленные авиацией из Москвы специалисты).
Владимир Казначеев, горящий желанием отомстить врагу за смерть матери, с огромным энтузиазмом принялся осваивать минное дело, электронику и взрывотехнику, сдал по окончании обучения экзамены на «отлично» и был зачислен в группу подрывников. Соединению Фёдорова, было поставлена задача парализовать работу крупного Ковельского железнодорожного узла. Эта операция известна как «Ковельский узел». Отряд, в который входила группа Казначеева, действовал на напряжённом 2-х путном участке направления Брест — Ковель. Первое задание по взрыву поезда, на которое Володю взяли в качестве подрывника, столкнулось с проблемой: группа из восьми человек ночью заблудилась и вместо того, чтобы выйти к железной дороге, очутилась на краю труднопроходимого болота. Проводник из местных жителей, оказался в растерянности. Володя, как самый лёгкий в группе решился идти первым. Сквозь сумерки он разглядел мелкие кустики, растущие на кочках, и проложил к ним свой курс. Он шел, не оборачиваясь, уверенный, что товарищи помогут ему, если оступится. Дважды он оступался и оказывался на краю гибели, но твёрдо продолжал идти вперёд. В конце - концов он и его товарищи вышли на твёрдую почву и вышли в конце -концов к путям. Но вышли в не очень хорошем месте, у самого ДЗОТа. Подрывник определял порядок действий группы при каждом конкретном минировании и Казначеев решил, что будет пробираться с миной к железке именно здесь. Осторожно волоча за собой мешок с шестнадцатикилограммовой миной, подросток пополз по неровной местности к дзоту. Достаточно быстро он преодолел простреливаемое пространство и попал в «мёртвую зону»; затем, миновав и дзот, проползши буквально у его края, приблизился к насыпи. Вся работа собственно по минированию заняла около двух минут, показавшиеся новичку вечностью. Закончив работу, Володя благополучно отошёл обратно тем же путём, оставшись незамеченным охраной. Появившийся через некоторое время немецкий транспортный эшелон был подорван.
Еще не раз будет ходить Владимир Казначеев на минирование железнодорожных путей. Всего на его счету 10 подорванных эшелонов противника. О том, каким опасными был каждая из этих вылазок говорит тот факт, что за весь период «рельсовой войны» из пятнадцати подрывников в отряде Казначеева в живых осталось только пятеро, всего отрядом в течение этого времени был уничтожен сорок один эшелон.
Один раз на волосок от смерти прошёл и Володя: выпущенная заметившим его охранником пуля попала в руку. Отрывочная информация об опытном подрывнике Казначееве дошла и до немецкого командования. За его голову оккупационные власти назначили награду, даже не подозревая, что их опасному противнику всего пятнадцать лет.
После войны Владимир Казначеев учился на радиста в Киевской офицерской школе. Затем по ходатайству А. Ф. Фёдорова был зачислен курсантом в Херсонское мореходное училище, которое закончил с отличием. Ходил в плавания, затем работал в Херсоне главным диспетчером флота. Окончил Одесский институт инженеров морского флота, был назначен начальником отдела по агентированию иностранного флота.

Галя Комлева

Когда началась война, и фашисты приближались к Ленинграду, для подпольной работы в посёлке Тарновичи – на юге Ленинградской области – была оставлена вожатая средней школы Анна Петровна Семёнова. Для связи с партизанами она подобрала самых надёжных своих пионеров, и первой среди них была Галина Комлева. Весёлая, смелая, любознательная девочка за шесть своих школьных лет была шесть раз награждена книжками с подписью: "За отличную учёбу".
Юная связная приносила от партизан задания своей вожатой, а её донесения переправляла в отряд вместе с хлебом, картошкой, продуктами, которые доставали с большим трудом. Однажды, когда посыльный из партизанского отряда не пришел в срок на место встречи, Галя, полузамерзшая, сама пробралась в отряд, передала донесение и, чуть погревшись, поспешила назад, неся новое задание подпольщикам. Вместе с комсомолкой Тасей Яковлевой Галя писала листовки и ночью разбрасывала их по посёлку. Фашисты выследили, схватили юных подпольщиков.
-Собирайся!- сказал Гале немецкий переводчик. - За что вы берёте её? - спросила мать. Она старалась говорить спокойно, от волнения и страха у неё прерывался голос. - Что такое могла сделать моя дочка? Переводчик ничего не ответил, только переглянулся с обер-лейтенантом. Тот, положив ногу на ногу, сидел у стола и курил. - Ей ещё и пятнадцати нет, что такое могла сделать? - повторила мать. - Ты не волнуйся, мама.- Галя подошла к матери обняла её. – Это, видно, ошибка.
Когда солдаты увели ее, Зинаида Ивановна едва удерживалась, чтобы не зарыдать и не броситься за ней. Но мысль, что это вызовет у немцев подозрение, остановила ее. А как только за Галей закрылась входная дверь, Зинаида Ивановна зарыдала. Зинаида Ивановна подбежала к воротам, когда сани уже отъехали. В вечернем свежем воздухе она совершенно ясно услыхала Галин голос и другой, тоже молодой и очень звонкий. Голос ей был хорошо знаком. «Неужели гестапо обнаружило всех, значит, их кто-то выдал?» - подумала она, и ей стало страшно от этих мыслей.
В эту ночь Зинаида Ивановна не могла заснуть. О чём бы она ни думала, все мысли сводились к Гале. «Что теперь будет? Неужели гестаповцы расстреляют ее и Тасю Яковлеву, как расстреляли в прошлом году лужскую партизанку Дашу Остапову?»
Вот уже полтора года прошло, как Галя выполняла поручение партизан, и до сих пор не вызвала подозрение у немцев. Да и кто бы мог подумать, что это тоненькая, голубоглазая девочка с пушистыми белокурыми волосами, застенчивая и даже на первый взгляд робкая, была связной. Она не только доставляла нужные партизанам сведения, пробиралась к ним тайной лесной тропинкой, но вместе с комсомолкой с Тасей Яковлевой писала печатными буквами листовки и разбрасывала их ночью в поселке. Как радовались люди, когда находили у себя в домах сводки Советского информбюро, газеты.… А ведь за доставку листовок, газет фашисты расстреливали. Такой приказ был расклеен на заборах в каждом поселке. Но Галя не побоялась этого.
Однажды, когда она пришла в условное место, где её должен был встретить посыльный из партизанского отряда Бухова, посыльного на месте не оказалось.
Она подождала немного и решила идти в отряд сама.
В эту ночь был сильный мороз.
Пробираясь по лесным занесённым снегом тропинкам, Галя выбилась из сил и очень замерзла. Но не смотря на усталость и холод она все - таки шла в партизанский отряд, шла до сих пор, пока не упала.
Двое партизан, возвращавшихся из разведки, нашли её почти полуживую, замерзающую. Они принесли её в отряд.
Отогревшись, Галя стала собираться в обратный путь. Задание ею было выполнено.
«Как спокойно и смело пошла. Даже не обернулась, - думала Зинаида Ивановна. – И еще меня ободрила: «Не волнуйся, мама.…» Ах, Галинка ты моя, Галинка!»
До самого рассвета, не смыкая глаз, лежала и думала Зинаида Ивановна о своей Галинке.
В восемь утра пришла мать Таси Яковлевой.
- Пойдем, Зина, в Оредеж. Говорят, их туда увезли. И Нюру Семёнову взяли, - добавила она.
Полное имя Нюры было Анна Петрова, но все в поселке называли ее между собой запросто, Нюра. Она была тарковическая и выросла на их глазах.
В Тарковичах Нюра закончила школу рабочей молодежи и здесь же, на стекольном заводе, вступила в комсомол, а затем и в партию.
Райком послал её на работу в Тарковическую школу старшей пионервожатой. Лучшей вожатой нельзя было ожидать. Когда немцы захватили Тарковичи, она по решению Райкома осталась в поселке, чтобы помогать партизанам. В партизанский отряд ушла почти половина коммунистов со стекольного завода.
Нюра Семёнова для работы в подполье выбрала самых надежных: Яковлеву Тасю, Богданову Катю и Лидию Ефграфову. Связной стала Галя Комлева.
От Тарковичей до Оредежа было 4 километра.
Женщины прошли этот путь быстро. Им хотелось поскорее узнать о судьбе своих дочек.
Комендатура помещалась в желтом деревянном здании.
Больше двух часов прождали они коменданта.
- Цурюк! (назад!) закричал немецкий часовой, когда женщины попытались, было заглянуть в окно комендатуры.
Они отошли.
Наконец появился комендант, пожилой усатый майор в очках. А с ним тот немец переводчик, что был при аресте Гали.
- От-прав-лены в де-рев-ню Горыни, - сказал он раздельно и громко.
До Горыни было 15 километров.
Галя шла на допрос, ей было страшно.
Она знала, как гестаповцы пытают и избивают арестованных.
Галя вошла вместе с конвоиром в дом, и он ввёл её в большую квадратную комнату, обклеенную голубыми обоями.
Почти посредине комнаты, старой кадке, рос огромный фикус.
-Ты есть, девочка, Галя Комлева? - спросил её из-за фикуса чей-то тихий голос.
За столом сидел офицер в эсэсовской форме. Он был молодой, розовощёкий и красивый.
-Подойди ближе, Галя Комлева, - сказал он тем же тихим голосом.
Галя подошла к столу.
-Это ты девочка, Галя Комлева? - снова повторил он.
- Да,- ответила Галя.
- Сколько тебе лет, Галя Комлева?
-Скоро будет пятнадцать.
-у тебя есть мать? Старшая сестра? Брат? Отвечай, Галя Комлева.
-Да, есть мать, сестра и брат.
Он большой, Галя Комлева, твой брат?
-Ему одиннадцать лет.
-Твой отец воюет в русской армии? ( Немцы называли советскую армию русской.)
-Да,- ответила Галя. «Это он всё знает обо мне от полицая и проверяет»,- подумала она.
Затем офицер задал ей вопрос о школе, сколько лет проучилась она и как училась.
Галя отвечала.
-Так…Ты была хорошей ученицей и… пионеркой…Галя Комлева?
-Галя промолчала.
За окном пошёл снег. Весело летел он, белый и легкий, на землю, и казалось, снежинки догоняют друг друга. Старая ель протянула им навстречу свои мохнатые тёмно-зелёные лапы, видно, звала их в гости... Как хорошо, идёт снег, возвращается с подружками домой из школы!
Почему ты смотришь в окно, Галя Комлева?
Что отвечать ей эсэсовцу?
«Смотрю и вспоминаю, какой я была счастливой.
А вы всё отняли у меня. И школу…и пионерский лагерь. И отца. И самая стою на допросе в гестапо…»
-Ты часто бывала у партизан?- спросил офицер, помолчав, - отвечай, Галя.
«Какая я ему Галя? Галя!»
-Почему ты молчишь? Я знаю. У тебя плохая память - он засмеялся, поглядел на неё в упор. Он засмеялся. А глаза у него были холодные, злые…
-Ты часто бывала у них?
-У кого?
-У партизан.
Галя молчала.
-Кто ходил ещё к партизанам? - спросил неожиданно громким и сильным голосом.
Галя ничего не ответила.
Допрос сменялся новым допросом.
Вначале обер-лейтенант Шток допрашивал спокойно. Он был уверен, что от этой девочки он сумеет быстро получить все нужные ему сведения.
Но Галя молчала.
«Откуда у этой девчонки такое упрямство и такая сила воли? Ей ещё нет и пятнадцати лет. Девочка –«бакфиш»! И он. Обер-лейтенант Адольф Шток, не может заставить её говорить! Но он заставит её говорить.…Хватит миндальничать»
-Чёрт тебя возьми! Ты долго будешь молчать? - закричал он, его розовощёкое лицо стало уродливым и страшным.
Она стояла перед ним, тоненькая. Длинноногая девочка, и продолжала молчать, хотя он как Галя вздрогнула при его неожиданном крике.
-Кто партизанский командир, отвечай! Ну! Говори - офицер соскочил со стула и подбежал к ней.
-Отвечай! Дрянь! – Немец ударил её по лицу, и она качнулась. И вместе с ней качнулась за окном старая ель.
«Держись, держись Галя Комлева, партизанская связная!»
Офицер снова ударил ее, изо рта и носа хлынула кровь.
-Где есть партизанское гнездо? Говори! - И тут он увидел её голубые, девчоночьи глаза, полные презрения и ненависти.
Два месяца провела Галя Комлева в гестапо.
Её ежедневно избивали и без сознания тащили обратно в камеру, чтобы наутро снова взять на допрос.
Галя продолжала молчать. Она вела себя мужественно и сохранила доверенную ей тайну, она-партизанская связная Галя Комлева. 20 февраля 1943 года её вместе с другими арестованными увезли в деревню Васильковичи и там расстреляли.

Зина Портнова

Родилась 20 февраля 1926 года в городе Ленинграде (с 1965 года город-герой, ныне Санкт-Петербург) в семье рабочего. Белоруска. Член ВЛКСМ с 1943 года. Окончила 7 классов.
Ленинградская школьница, Зина Портнова в июне 1941 года приехала с младшей сестрой Галей на летние каникулы к бабушке в деревню Зуи, близ станции Оболь (Шумилинский район Витебщины). Ей было пятнадцать...
Там ее и застала война. С беженцами уходить она не захотела и осталась в городе Оболь. Когда в городе была организована подпольная комсомольская организация "Юные мстители", Портнова стала ее членом. "Мстители" не только распространяли и расклеивали листовки, но и добывали для партизан сведения о действиях немцев. С их помощью удалось устроить несколько диверсий на железной дороге, причем не только на рельсах, но и на станции. Была взорвана водокачка, что задержало отправку на фронт десятка эшелонов. Подпольщики взорвали местную электростанцию, сожгли льнозавод, вывели из строя несколько грузовиков.
Портновой удалось устроиться в немецкую столовую для личного состава. Поработав там немного, она сумела осуществить жестокую, но эффективную операцию – отравила пищу. Пострадали более 100 немцев. В ответ на это гитлеровцы обрушили на город волну террора, и Портновой, чтобы избежать ареста, пришлось уйти к партизанам.
С августа 1943 года комсомолка Зина Портнова - разведчица партизанского отряда имени К.Е. Ворошилова. В декабре 1943 года она получила задание выявить причины провала организации "Юные мстители" и наладить связь с подпольем.
Установить связь она успела, но вот доложить об этом в отряд – нет. В деревне ее кто-то увидел и сообщил полицаям, что девушка не местная. На всякий случай полиция ее задержала и переправила в Оболь.
ам ею плотно занялось гестапо, поскольку Зина была в списке подозреваемых в диверсии в столовой. Во время одного из допросов ей удалось взять со стола пистолет, ранить следователя и, воспользовавшись переполохом, выбежать из здания. Скрыться она не успела – ее ранили, после чего отправили в Витебскую тюрьму. Там ее уже не допрашивали – принадлежность Зины к "бандитам" у немцев сомнений не вызывала, а просто методично мучили, заставляя признаться в диверсии в столовой. Выкололи глаза, отрезали уши. Загоняли под ногти иголки, выкручивали руки и ноги... Отважная юная пионерка была зверски замучена, но до последней минуты оставалась стойкой, мужественной, несгибаемой. 13 января 1944 года Зину Портнову расстреляли.
За проявленный героизм в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками Указом Президиума Верховного Совета СССР от 1 июля 1958 года Портновой Зинаиде Мартыновне посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

Леня Голиков

Родился 17 июня 1926 года в деревне Лукино ныне Парфинского района Новгородской области. Отец Лени – Голиков Александр Иванович – работал мастером на сплаве леса, а мать – Екатерина Алексеевна – была домохозяйкой. В 1935 году Леня поступил в школу, находившуюся в соседней деревне Мануйлово. Там он вступил в пионеры. Как и большинство мальчишек, рос подвижным, веселым, хулиганистым. Таким и остался он в воспоминаниях сверстников: организатором ребячьих игр и баталий, инициатором дальних походов на плотах по реке. Любил Ленька побродить по лесу, посидеть с удочкой у реки, любил читать книги и петь. В 1939 году тяжело заболел отец и Леня пошел работать на Тулитовский сплавпункт. Окончил 5 классов.
Когда началась война, и фашисты заняли Лёнино село, он не захотел трудиться на гитлеровцев и бросил работу. С первых дней оккупации в Старорусском и Полавском районах действовали местные партизаны. Не раз бродил Леня по лесу в поисках партизан, мечтая попасть в отряд. Узнав от своего учителя по мануйловской школе В.Г. Семенова о формировании партизанской бригады, Леня обратился к командованию с просьбой зачислить его в отряд. Ему отказали, однако, он не отступил и А.П. Лучин, покоренный настойчивостью мальчика, сам упрашивает И.И. Глейха (командира вновь сформированного отряда взять Голикова связным). Вместе со сверстниками он подобрал однажды на месте боя несколько винтовок, похитил у фашистов два ящика гранат. Все это они потом передали партизанам.
С марта 1942 года Лёня Голиков - разведчик 67-го отряда 4-й партизанской бригады.
Юный партизан неоднократно проникал в фашистские гарнизоны, собирая данные о противнике. При его непосредственном участии были подорваны 2 железнодорожных и 12 шоссейных мостов, сожжены 2 продовольственно-фуражных склада и 10 автомашин с боеприпасами. Особенно отличился при разгроме вражеских гарнизонов в деревнях Апросово, Сосницы, Север.
В течение 10 дней партизанский отряд вел ожесточенные бои в районе деревни Сосницы, уничтожив 100 гитлеровцев и освободив несколько населенных пунктов. Немалая заслуга в успехе роты принадлежала Лене Голикову. Именно он указал боевую позицию на чердаке школы, откуда ураганным огнем партизаны преградили путь гитлеровцам, пытавшимся вновь овладеть деревней Сосницы.
Сопровождал обоз с продовольствием в 250 подвод в блокадный Ленинград.
13 августа 1942 года группа разведчиков, в которой был и Лёня Голиков, в районе деревни Варница Стругокрасненского района Псковской области совершила покушение на фашистского генерал-майора инженерных войск Ричарда Виртца и захватила ценные документы, в числе которых - описание новых образцов немецких мин, инспекционные донесения вышестоящему командованию и другие данные разведывательного характера.
В январе 1943 года, преследуемые по пятам карателями, партизаны отступили к железной дороге Дно – Новосокольники. Там за железной дорогой начинался сожженный, но не покоренный Партизанский край. Оставалось сделать один последний рывок, но произошло непредвиденное. Утром 24 января штаб бригады остановился в деревне Острая Лука Дедовичского района, чтобы похоронить медсестру Тоню Богданову. Чтобы не привлекать внимания, дозоров решили не выставлять, просто поочередно дежурили в сарае.
Деревенский староста оказался предателем и послал своего сына за карателями. Ночью партизаны были окружены гитлеровцами. Отстреливаясь, они стали отходить к лесу. Раненый начальник штаба 4-ой бригады Т.П. Петров прикрывал отход товарищей. На глазах у Лени Голикова был смертельно ранен комбриг С.М. Глебов. Едва Леня принял из его рук мешок с документами, как сам был сражен автоматной очередью. Так оборвалась жизнь юного патриота. Похоронили его вместе с Глебовым С.М., Петровым Т.П. и другими партизанами в деревне Острая Лука Дедовичского района Псковской области.
Похоронен на родине - в деревне Лукино Парфинского района Новгородской области.
Награды
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 2 апреля 1944 года за образцовое выполнение заданий командования и проявленные мужество и героизм в боях с немецко-фашистскими захватчиками Голикову Леониду Александровичу присвоено звание Героя Советского Союза (посмертно).
Представление на Героя ушло еще при жизни, за добытые в разведке секретные документы. А вот получить его он уже не успел.
"Голиков вступил в партизанский отряд в марте 1942 года - говорится в наградном листе. - Участвовал в 27 боевых операциях... Истребил 78 немецких солдат и офицеров, взорвал 2 железнодорожных и 12 шоссейных мостов, подорвал 9 автомашин с боеприпасами... 15 августа в новом районе боевых действий бригады Голиков разбил легковую автомашину, в которой находился генерал-майор инженерных войск Ричард Виртц, направляющийся из Пскова на Лугу. Смелый партизан из автомата убил генерала, в штаб бригады доставил его китель и захваченные документы. В числе документов были: описание новых образцов немецких мин, инспекционные донесения вышестоящему командованию и другие ценные данные разведывательного характера".
• Орден Ленина
• Орден Отечественной войны 1 степени
• Медаль «Партизану Отечественной войны» 2 степени
• Медаль «За отвагу»
Герою установлены памятники в Великом Новгороде: перед зданием Администрации города и в сквере около гостиницы "Волхов", а также в Москве на территории Всероссийского выставочного центра.

Люся Герасименко

Люся жила вместе с родителями в Минске. 22 июня 1941 года вместе с родителями собирались на открытие Минского озера. Но этому помешала нагрянувшая война. Семья Герасименко не смогла эвакуироваться. Народ Белоруссии начал подпольную войну против фашистов. Одной из подпольных групп руководил отец Люси. Люся помогала подпольщикам. Она выходила во двор играть со своими игрушками, внимательно следила за тем, что происходит вокруг. Она не просто играет, она на посту. А в квартире Герасименко шло совещание подпольной группы. С каждым днем труднее становилось вести подпольную работу. Люся стала незаменимым помощником. Она выполняла самые различные поручения отца. Смелость, находчивость не раз выручали Люсю. И не только ее, а и тех людей, которым она передавала листовки, документы, оружие. Так шел день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем, пока провокатор не выдал семью Герасименко. Люсю вместе с матерью бросили в 88-ю камеру, где уже находилось 50 с лишним женщин. Татьяну Даниловну и Люсю вызывали на допросы почти каждый день и почти каждый раз страшно избивали. Вскоре Люсе и Татьяне Даниловне приказали собираться с вещами. Их вывели во двор тюрьмы, повезут на расстрел. Девочка взялась за поручни, не спеша влезла и шагнула в машину…. Так погибла Люся Герасименко. В одном из залов музея Великой Отечественной войны, в Минске, висит ее портрет.

Марат Казей

Родился 29 октября 1929 года в деревне Станьково Дзержинского района Минской области Белоруссии в крестьянской семье. Белорус. Пионер. Окончил 4 класса сельской школы.
В первый же день войны Марат Казей увидел двоих на кладбище. Один, в форме танкиста Красной Армии, заговорил с деревенским мальчиком.
- Послушай, где тут у вас...
Глаза незнакомца беспокойно бегали по сторонам. Марат обратил внимание ещё на то, что пистолет висел у танкиста почти на самом животе. «Наши так не носят оружие», - мелькнуло в голове мальчика.
- Я принесу... молоко и хлеб. Сейчас. - Он кивнул в сторону деревни. - А то пойдёмте к нам. Наша хата на краю, близенько...
- Неси сюда! - уже совсем осмелев, приказал танкист.
«Наверное, немцы, - подумал Марат, - парашютисты»...
Немцы не сбрасывали на их деревню бомбы. Вражеские самолёты пролетали дальше на восток. Вместо бомб свалился фашистский десант. Парашютистов вылавливали, но никто не знал, сколько их сброшено...
...В хате отдыхало несколько наших пограничников. Анна Александровна, мама Марата, поставила перед ними чугун со щами, кринку молока.
Марат влетел в хату с таким видом, что все сразу почувствовали неладное.
- На кладбище - они!
Пограничники бежали к кладбищу за Маратом, который вёл их короткой тропкой.
Заметив вооружённых людей, переодетые фашисты бросились в кусты. Марат - за ними. Добежав до опушки леса, «танкисты» начали отстреливаться...
...Вечером к хате Казеев подкатил грузовик. В нём сидели пограничники и двое пленных. Анна Александровна со слезами бросилась к сыну - он стоял на ступеньке кабины, ноги у мальчика были в крови, рубашка изодрана.
- Спасибо вам, мамаша! - пожимали воины по очереди руку женщине. - Смелого сына вырастили. Хорошего бойца!

Война обрушилась на белорусскую землю. В деревню, где жил Марат с мамой, Анной Александровной Казей, ворвались фашисты. Осенью Марату уже не пришлось идти в школу в пятый класс. Школьное здание фашисты превратили в свою казарму. Враг лютовал
За связь с партизанами была схвачена Анна Александровна Казей (прятала у себя раненых партизан), и вскоре Марат узнал, что маму повесили в Минске. Гневом и ненавистью к врагу наполнилось сердце мальчика. Вместе с сестрой, комсомолкой Адой, пионер Марат Казей ушел к партизанам в Станьковский лес. Он стал разведчиком в штабе партизанской бригады.
Ариадна пережила войну, но стала инвалидом - когда отряд выходил из окружения, она отморозила ноги, которые пришлось ампутировать. Девушке тогда было 17 лет. В дальнейшем она закончила педагогический институт, стала Героем Социалистического труда, депутатом Верховного Совета, членом ревизионной комиссии ЦК Компартии Белоруссии.
Когда на самолете ее увозили в госпиталь, командир отряда предложил лететь с ней и Марату, чтобы он продолжил прерванную войной учебу. Но Марат отказался и остался в партизанском отряде.
В первом же бою 9 января 1943 года в районе Станьковского леса Марат Казей проявил мужество и отвагу. Будучи раненным в руку, он несколько раз ходил в атаку. Позднее десятки раз проникал во вражеские гарнизоны и доставлял командованию ценные разведывательные данные. Неоднократно участвовал в диверсиях на железных и шоссейных дорогах. Используя данные, полученные Маратом, партизаны разработали дерзкую операцию и разгромили фашистский гарнизон в городе Дзержинске…
В марте 1943 года у деревни Румок партизанский отряд имени Д. Фурманова попал в окружение, и все попытки его командира связаться с другими отрядами не увенчались успехом. Марат Казей вызвался установить связь с окружённым отрядом. Он вовремя привёл подкрепление, и бой завершился разгромом фашистских карателей.
В декабре 1943 года в бою на Слуцком шоссе Марат Казей добыл ценные документы неприятеля - военные карты и планы гитлеровского командования.
11 мая 1944-го года, возвращаясь с задания, Марат и командир разведки наткнулись на немцев неподалеку от деревни Хоромецкое Узденского района Минской области. Командира убили сразу, Марат, отстреливаясь, залег в ложбинке. Уходить в чистом поле было некуда, да и возможности не было - Марат был тяжело ранен. Пока были патроны, держал оборону, а когда магазин опустел, взял в руки свое последнее оружие - две гранаты, которые с пояса не снимал. Одну бросил в немцев, а вторую оставил. Когда немцы подошли совсем близко, взорвал себя вместе с врагами.
О чем думал подросток, в свои последние мгновения? О том, что страшно помирать в 15 лет? О том, что не увидит больше ни отца, ни сестру? О том, что своей смертью он приблизит победу?
Скорее всего - и про то, и про другое, и про третье. А более вероятно то, что двигала им отчаянная удаль, помноженная на лютую ярость, которая свойственна только молодым, поскольку жить осталось ровно до того момента, как немцы подойдут поближе, а смерть не страшна, потому что правильно написал Гайдар еще до войны - все равно в страхе побегут враги, громко проклиная эту страну с ее удивительным народом, с ее непобедимой армией и с ее неразгаданной Военной Тайной.
Марат Казей похоронен в родной деревне.

Нина Куковерова

Нина Куковерова встретила войну под Ленинградом. В первый же месяц оккупации стала помогать партизанам. С родными была сослана на Псковщину, где вступила в партизанский отряд в качестве разведчицы. Казнена в конце 1943 года.
Местом памяти Нины долгие годы было село Шапки, что в Тосненском районе. Местные учителя и ученики с 50-х годов поддерживали связь с ее мамой Александрой Степановной, собирали информацию о жизни пионерки, принимали у себя школьников со всего Союза. В начале 2000 х шапкинскую школу закрыли. Классы перевели в соседнюю Нурму. О Нине Куковеровой не забыли, но традиция бережного поддержания памяти героической юной ленинградки, к сожалению, прервалась.
«Вечёрка» побывала в Нурме, встретилась с учителем истории и руководителем школьного музея Татьяной Антипенко. И выяснила: все, что осталось от полувековой кропотливой работы шапкинских энтузиастов, — старый зеленый альбом, в котором собраны фотографии Нины, а также письма и воспоминания ее мамы.
— Это единственный документ, который у нас есть, — рассказала Татьяна Ивановна. — Да и он сохранился по сути совершенно случайно. Когда школу упраздняли, многие вещи выбрасывали. И скорее всего выкинули бы и этот альбом. Но кто-то прихватил его, решил сохранить и перевез в Нурму. Но и тут он лежал в школьной подсобке несколько лет забытый, пока его случайно не обнаружили...
Информацию о Нине Куковеровой сегодня, к сожалению, непросто найти. В Интернете выдаются дежурные крохи. Книги, рассказывающие о подвигах детей войны, почти не переиздаются. Поэтому школьный альбом стал для нас, журналистов, в этом смысле настоящим ценным первоисточником.
В маленькую деревеньку Нечеперть — через лес от Шапок — Куковеровы приезжали каждое лето, снимали дом, отдыхали от города.
В 41-м приехали тоже. Когда началась война, мать с детьми — 14-летней Ниной и двумя младшими — осталась в деревне (в Ленинград бежать еще не думали). Отца в это время забрали на фронт. Скоро он прислал письмо: «Ниночка, пока я стою около пушки и бью фашистов, ты помогай мамочке!» Дочь ответила: «Хочу помогать тебе бить фашистских гадов».
В августе гитлеровцы вошли в Ленинградскую область. 28-го числа взяли Шапки и Нечеперть. Остатки разбитых советских частей группами пробивались на восток. Тогда Нина приютила в доме первых раненых красноармейцев. Скоро появились и партизаны: «Девочка, русские в селе есть?» (Деревня была финская.) «Я русская!» — ответила она.
Стала помогать. Обходить округу. Примечать — где и какое скопление фашистов. Сообщать своим. По ее разведданным уже осенью было совершено несколько нападений на дислоцирующиеся немецкие отряды, которые готовились к переброске под Ленинград или возвращались оттуда на лечение.
Через год Куковеровых, как и других местных жителей, отправили в лагерь в Гатчину. А оттуда вывезли под Великие Луки. Нина сразу же вышла на партизан. А потом ушла в отряд. Как и в Тосненском районе, принялась ходить по деревням — собирать информацию, расклеивать листовки. В конце 43-го участвовала в разгроме базы эсэсовцев в деревне Горы: проникла на территорию селения, изучила расположение карателей, сообщила сведения своим.
Погибла она в декабре того же 1943 года. Во время очередного рейда девочку выдал предатель. Нину подвергли жестоким истязаниям, потом казнили. В эти самые дни, в декабре, в соседней Витебской области в плен попала Зина Портнова. До освобождения Ленинграда — родины обеих девочек — оставался месяц…

Саня Колесников

Осень 1943 года…
До своей части сержант Егоров добирался на попутных машинах. Он возвращался из госпиталя. По дороге он подобрал парнишку лет двенадцати — попутчика. Парнишка убежал из дома на фронт. Сержант думал вначале сдать его патрулям в комендатуру, но парнишка уже сбегал и от патрулей и от коменданта, и Егоров решил взять его с собой — может, приживётся у танкистов.
Чем дальше они шли, тем всё отчётливее чувствовался фронт. По дорогам двигались грузовики с солдатами, танки, тягачи с артиллерией. Навстречу — санитарные фургоны с ранеными… Вдоль обочин дорог свежие воронки. Разбитые машины. Пепелища разорённых и сожжённых деревень.
Санька шагал, стараясь не обращать внимание на орудийный гул.
— Дядя сержант! А фронт близко?
— Фронт где надо,— отвечал сержант.
—А на каком вы танке воевали,— спросил Санька.— На «Т-34»?
—На каком надо. Ты песенку про трёх танкистов знаешь?
—Три весёлых друга?
—Ну, да. Это мы, значит: я, командир мой, Юра Головин, и стрелок наш, Петро Коленич. Если ты им приглянешься, твоё дело решённое. Понял?
—Чего не понять. Танкистом возьмут?
—Может, и танкистом,— сквозь улыбку проговорил Егоров.— Как себя покажешь…
50-й танковый полк 11-го гвардейского танкового корпуса расположился в лесу.
Когда оказались у танкистов, паренёк ничего не разглядел. Было темно. Лил дождь.
Замаскированные танки сливались с темнотой леса. Санька с Егоровым зашли в блиндаж.
Тусклый свет от коптилки падал на спящих в блиндаже бойцов. Они спали в одежде,
пристроившись на нарах как попало. Половина нар пустовала. Сержант осторожно обошёл спящих, заглянул в лица.
Никто не проснулся.
В дальнем углу блиндажа Егоров заметил танкиста. Он сидел, привалившись спиной к стене, и, не мигая, смотрел широко раскрытыми глазами в одну точку. Его глаза были без бровей и ресниц.
—Юрка! — Егоров радостно бросился к танкисту.
—Кто здесь?
—Я, товарищ лейтенант. Не признали?
—Егорушка! Чёрт полосатый, Вернулся!
Лейтенант неловко обнял сержанта и шумно
вздохнул, сдерживая подкатившийся к горлу комок слёз.
Егоров посмотрел на лейтенанта — следы ожогов розовыми пятнами были разбросаны по всему лицу. Егорову стало не по себе.
—Где Петро, товарищ лейтенант?
Лейтенант отвёл глаза.
Сержант снял пилотку и опустился на нары.
—Кто ещё?
—Все, кто остался,— здесь…
Егоров молча окинул взглядом блиндаж.
—Вчера нам дали прикурить, Егорыч… Три наши машины сгорели.
Санька за спиной у сержанта шмыгнул носом…
—Кто это с тобой? — спросил лейтенант.
—Здравствуйте,— сказал Санька тихо и выглянул из-за спины.
—Кто это? Не вижу. Темно больно.
—Да пацан один. В одном эшелоне ехали. Шустрый малый…
—Что?
—Ну, паренёк… пристал в дороге. Родителей нету. Потерял, говорит… И на фронт подался…
— Сколько лет?
—Двенадцать, — ответил за Егорова Санька,— с половиной.
—В общем-то ему все четырнадцать можно дать…— сказал Егоров.— Крепкий парнишка.
—Ты серьёзно?
—Юра, послушай!.. Его на моих глазах патрули ловили. Он от них сбегал. Он и в другой раз сбежит и в третий… Всё равно, думаю…
—Слушай, сержант! — резко сказал лейтенант.— Сейчас же забирай мальчишку и топай назад. Ты меня понял, сержант?
—Понял, товарищ лейтенант…
—Стой! Ну, куда пойдёшь? — посмотрев на мальчика, сказал лейтенант.—Твой Санька еле на ногах держится… Да и сам ты… Корми его и спать. Утром отведу. Всё равно мне в санбат приказано…
На рассвете Санька осторожно выбрался из блиндажа. Оглянулся — никого.
Кругом стояла тишина. Солнце пробивалось сквозь деревья, и лёгкий туман окутывал сосны.
Вдали от блиндажа, шагов за сто, двигался часовой. Он то исчезал за деревьями, то вновь появлялся, как привидение.
Из блиндажа выскочил сержант Егоров и, оглядываясь по сторонам, стал кричать:
—Санька! Санёк! Са-нёк! Эй, часовой! Мальчика не видел тут?..
—Воздух! — вдруг разнёсся по лесу сигнал тревоги.— Воздух!
Приближался надрывный ноющий гул немецких самолётов.
Санька торопливо бежал по лесу всё дальше и дальше от блиндажа, временами поглядывая вверх, в небо.
Гул самолётов словно подгонял его. Загрохотали зенитки.
Лес наполнился воем пикирующих бомбардировщиков.
Один за другим раздавались взрывы бомб то впереди, то позади…
Санька всё бежал. Ему казалось, что самолёты прилетели разбомбить только его, Саньку.
Грохнуло где-то рядом.
Саньку подхватило волной и бросило на дно глубокой воронки.
Очнулся он от режущего звука снижающегося самолёта. Немецкий бомбардировщик падал вниз, оставляя за собой чёрный шлейф дыма. Над лесом повис белый купол парашюта.
Немец упал в воронку, где, скорчившись, лежал Санька. Купол парашюта накрыл обоих.
Лётчик, увидев на дне воронки мальчишку, стал торопливо расстёгивать кобуру пистолета.
Санька, набрав в руки песку, швырнул немцу в глаза и бросился прочь из воронки.
Ослеплённый немец дико заорал и стал стрелять наугад.
В этот момент кто-то, перескочив через Саньку, прыгнул на лётчика сверху, сшиб его с ног.
Санька едва увёртывался от сапожищ дерущихся. Выбрав удачный момент, Санька ударил немца камнем по башке. Немец дёрнулся и притих. Из-под него выбрался Егоров. Сел на землю и сердито посмотрел на Саньку.
—Живой? — озабоченно спросил сержант,
—Живой…
—Побегай у меня ещё…
—Больше не буду,— сказал Санька.
—Это ты его? Чем?
—Во, камнем,— показал Санька на своё оружие.
—А кто тебя просил? — сердито сказал Егоров.— Кто тебя просил? Его живого надо было взять!.. А ты? Может, думаешь, что я с ним не сладил бы? А?
—Нет,— ответил Санька.
Немец застонал, заворочался.
—Живой! — радостно крикнул Санька.
—Сам вижу. У тебя портки без ремня держатся?
—Нет.
—Всё равно. Давай сюда ремень!
Они связали лётчику руки за спину и, выбравшись из воронки, двинулись по лесу. Впереди понуро брёл немец, позади него Егоров и Санька.
В землянку немецкий лётчик вошёл под конвоем мальчика.
—Здравствуйте,— сказал Санька, обращаясь к капитану, который сидел за столом и
сворачивал с руки старый бинт.
В землянке было ещё человек десять бойцов.
Капитан посмотрел на Саньку, на немца и удивлённый проговорил:
—Интересные пироги с котятами! Здравствуй, малыш! Ты откуда?
—Сейчас придёт дядя,—растерянно про-должал Санька,— он всё скажет.
В землянку влетел Егоров.
—Товарищ капитан!..
—Вижу,— сказал капитан.
—А фрица-то он взял,— Егоров кивнул на мальчика.
Капитан снова посмотрел на Саньку. Тот обеими руками поддерживал штаны.
— Тебя как зовут, герой?
—Александр Колесников, — с готовностью ответил Санька, уже освоившись с обстановкой.
—А батьку как?
— Александр Колесников.
—Сан Саныч, значит?.. Так вот, Сан Саныч, ты присядь пока,— и капитан поднялся, уступая
своё место Саньке.— Садись, садись. Бинт крутить умеешь?
— Умею.
Капитан передал Саньке бинт, подошёл к пленному и развязал ему руки.
Санька накручивал бинт, а сам всё время поглядывал на капитана. Прогонит или не прогонит? Ну что они все не понимают, что ему, Саньке, очень необходимо быть на фронте… А может, не прогонит? Всё-таки «языка» привели…
Капитан приказал пленному выложить содержимое карманов.
Лётчик, трусливо озираясь по сторонам, поспешил выполнить приказание офицера.
На столе появились: кожаный бумажник, зажигалка, пачка сигарет, мятая плитка шоколада…
Бойцы подошли к столу поближе. Один из них взял шоколад, сорвал обёртку. Перехватив Санькин взгляд, протянул ему шоколад.
—Спасибо…— кивнул Санька и набросился на шоколад…
И тут же откуда-то появился котелок с кашей, куски чёрного хлеба, сахар, кружка с кипятком…
—Ешь, ешь, Сан Саныч. У разведчиков еды вдоволь…
Санька ел, не стеснялся. И как только он отрывался от еды и подымал голову, на него смотрели добрые, подбадривающие глаза бойцов.
На другой день вечером у разведчиков была баня. Мылись основательно.
Санька, спрятавшись за бочку, брызгал оттуда холодной водой.
—Эй, Санька,— кричали ему.— Не балуй!..
Двое бойцов поймали Саньку и, разложив его на деревянных полатях, начали отдраивать мочалкой.
—Ой, мамочки, ой, щекотно! Ой, не могу! — кричал паренёк и пытался вывернуться из крепких рук мойщиков.
—Ничего, терпи казак,— приговаривал Егоров.— Сейчас окатим тебя холодненькой. Будешь знать как обливаться.
Когда распаренные, осоловевшие от жары разведчики выкатились в предбанник, Санька растерялся:
—А где моя одежда? — спросил он.
Кругом на лавках лежала только военная форма…
Из бани вышли гурьбой. Санька шагал впереди разведчиков. Он был в новенькой с иголочки и аккуратно подогнанной по росту форме.
Егоров озорно скомандовал:
—Смирно! Равнение на Саньку.
—Гляди, ребята, кадровый военный…
Однажды в перерыве между боями бойцы построились на лесной поляне.
Перед строем был выставлен столик, накрытый плащ-палаткой.
Командир полка майор Величко вызывал бойцов из строя и вручал им награды. Чётким строевым шагом подходили они к столику, получали награды и, как эхо, разносились по лесу слова:
—Служу Советскому Союзу!
Перед тем как вызвать очередного бойца, командир полка сделал паузу и, сдержав улыбку, с подъёмом прочитал:
—Воспитанник Колесников!
Санька стоял на левом фланге среди разведчиков. Он не сразу понял, что это его.
—Воспитанник Колесников! — повторил майор.
Саньку подтолкнули из строя.
—Сан Саныч, топай!
—Я?..
Санька переборол волнение и, стараясь идти чётко, зашагал к столику.
Строй затих и натянулся, как струна.
—Колесников Александр Александрович награждается медалью «За отвагу»!..
У Саньки не хватило дыхания ответить, как полагается в таких случаях…
Майор достал из коробки медаль и приколол её Саньке на грудь. Потом подхватил мальчика и поставил на пенёк рядом с собой.
Санька глядел на стоящих в строю бойцов… Как их много, новых товарищей, как улыбаются и подбадривают их глаза.
—Товарищи бойцы и командиры! Мы обратились к командованию за разрешением усыновить нашим полком Сашу Колесникова. Сегодня такое разрешение получено. Отныне Саша поставлен на все виды довольствия и приписан к нашему полку!..
Так Саша Колесников стал воспитанником 50-го полка.
Первое время, когда полк вышел на передний край и началось наступление, Саню старались уберечь от опасности. Его то отправляли «проследить» за ремонтом танков на базу, то посылали с поручением в штаб корпуса. Но Сан Саныч, как его любовно называли теперь все бойцы и командиры, пользовался любым случаем, чтобы попасть в боевые порядки танкистов.
Особенно он подружился с разведчиками и не раз просился взять его на задание. Но капитан Серов, с которым Санька встретился в землянке, и слушать ничего не хотел.
Тогда Санька решил действовать сам.
Однажды разведчики отправлялись на очередное задание.
Капитан объяснял обстановку.
На задание шли трое. Надо было срочно передать радистке, заброшенной в тыл к немцам, батарейки для рации — кончилось питание, и прекратилась связь.
Санька вертелся около разведчиков, пытаясь найти подходящий момент, чтобы напроситься на задание.
Капитан Серов заметил его и тут же сообразил, что Санька может удрать с разведчиками.
—Воспитанник Колесников! — позвал капитан.
—Здесь! — откликнулся обрадованный Санька.
—Вот что, Сан Саныч!—сказал капитан,— Отнесёшь срочное донесение в штаб полка. Лично майору Величко. В случае чего — уничтожить!
Капитан вырвал из блокнота листок. Примостившись на пеньке, что-то быстро написал, вложил в конверт и заклеил его.
—На! Мигом!
Санька пулей полетел по направлению к штабу, прячась ото всех, кто попадался ему на пути.:
В штабе майор принял донесение, прочитал. Потом он вызвал вестового и, передав ему записку, приказал: «Распорядитесь, там…»
—Пойдём, воин,— вестовой взял Саньку за руку, как маленького.— Компоту хочешь?
Он привёл мальчика к себе в землянку, поставил перед Санькой кружку с компотом.
Санька сел за стол и вдруг увидел на столе записку, оставленную вестовым. «Задержите до утра…» — прочёл Санька.
Отодвинув кружку с компотом, мальчик посмотрел на вестового. Тот возился с гимнастёркой у своего топчана…
Трое разведчиков — лейтенант Ковальчук, сержант Егоров и рядовой Брагин, оставив позади передовую линию наших окопов, уползали всё дальше и дальше на немецкую сторону. Миновав по-пластунски нейтральную зону, они гуськом, друг за другом, приблизились к колючей проволоке.
В одном месте сапёры вырезали едва заметный проход.
Ковальчук, пропустив вперёд Брагина и Егорова, оглянулся.
Чуть уловимый шорох послышался в стороне. Все замерли. Прислушались. Ничего. Показалось…
Вот окопы противника. Послышалась немецкая речь, музыка. Немцы, видимо, в землянке крутили патефон. Разведчики продолжали ползти дальше.
Неожиданно позади них вновь раздался подозрительный шорох. Ковальчук знаком приказал остановиться. Вынув финку, он исчез в темноте… Вернулся, волоча за шиворот, как щенка, мальчишку, который терпеливо молчал. Это был Санька в своей прежней одежонке с котомкой за плечами.
Разведчики переглянулись. Ковальчук уже собирался дать Саньке хорошего подзатыльника… Но в этот момент из темноты прямо на них надвинулась фигура немца в каске…
Брагин одним прыжком подлетел к фашисту, ударил финкой. Немец упал.
— Полундра! — шёпотом скомандовал Ковальчук, и все четверо бросились прочь, скатились в овраг и залегли…
К городку, где находилась на конспиративной квартире радистка, добрались под вечер.
На разведку пошёл сержант Егоров. Его ждали долго. Вернулся он часа в три ночи и рассказал, что на квартиру не пройти. Немцы арестовывают всех мужчин от 15 лет. Облава за облавой.
Отправили Саньку.
Под видом попрошайки Санька прошёл по улицам, разыскал квартиру, передал девушке-радистке батарейки и вернулся к поджидавшим его в условленном месте разведчикам.
Задание было выполнено.
И хотя Сан Санычу попало от капитана Серова за самовольство, командование наградило его второй медалью «За отвагу».
Однажды Сан Саныча вызвали в штаб полка. Здесь, кроме майора Величко и капитана Серова, был незнакомый мальчику подполковник авиации.
Пока Саша докладывал о своём прибытии, все молчали и смотрели на него.
Потом подполковник подошёл к Саньке.
—Будем знакомы. Подполковник Чувилов.
—Здравствуйте, — растерянно сказал Санька.
Капитан Серов подбадривающе подмигнул ему: «Ничего, мол, не дрейфь…»
— Есть у нас к вам одно дело, товарищ воспитанник…— сказал подполковник и замолчал.
Капитан Серов отвернулся.
Взрослые словно не знали, как начать важный разговор с этим маленьким солдатом.
А Санька стоял навытяжку и ждал.
Командир полка отошёл к окну, стал закуривать. Он очень волновался… Наконец, подполковник Чувилов объяснил задание…
Летом 1944 года наша армия била фашистов на всех направлениях.
Перед летним наступлением войск 1-го Белорусского фронта командование поручило полковым разведчикам особое задание…
В тылу у немцев к фронту тянулась железная дорога.
По донесениям разведки стало известно, что где-то от этой дороги отходит в лес небольшая ветка, построенная военнопленными.
На эту ветку сворачивали эшелоны с танками и боеприпасами. Обнаружить её с воздуха наши самолёты-разведчики никак не могли. Она пролегала в лесу и была тщательно замаскирована сверху и усиленно охранялась с земли.
А в конце ветки — видимо, в глубине леса — находились разгрузочные платформы. Там немцы сосредоточили технику и склады боеприпасов.
Всё это надо было уничтожить перед наступлением наших войск. Но лётчики до сих пор не знали, где начиналась и где кончалась эта таинственная ветка…
Санька подполз к шоссе, выбрался на него и, как ни в чём не бывало, зашагал к разъезду.
Из-за поворота показались немецкий бронетранспортёр и пеленгатор. Поравнявшись с мальчиком, машины остановились, и из люка бронетранспортёра вылез офицер.
— Эй, мальшик! — крикнул он.— Ком, ком.
Санька спокойно подошёл к машинам. В старенькой своей одёжке, в стоптанных, перевязанных верёвками ботинках, с котомкой в руках, он ничем не отличался от мальчишек-беженцев, нищенствующих по дорогам оккупированных немцами районов.
— Вас махт ду? Что делаль здесь? Ты!
Санька молча развязал узелок, показал на корки хлеба, огрызки яблок…
Офицер брезгливо поморщился. — Иди на хауз! Ты! Домой! — крикнул офицер Саньке.— Иди! А то пу-пу!
Бронетранспортёр медленно двинулся вдоль шоссе.
Санька повернулся спиной к машинам и снова пошёл, как ни в чём не бывало, по шоссе…
Неожиданно он остановился, обернулся — никого! — крякнул по-утиному. И сразу же бесшумно, как призраки, разведчики в маскхалатах пересекли шоссе и скрылись в лесу.
С группой разведчиков Санька расстался у реки и двинулся к железнодорожной линии самостоятельно. Он переплыл две реки и, пробираясь лесом, наткнулся на заграждения из колючей проволоки… Где-то здесь от разъезда отходила ветка, которую искали разведчики…
Тщательно скрываясь от охраны, он прошёл вдоль колючей проволоки километра два и обнаружил конечную станцию железнодорожной ветки: платформы, танки, склады боеприпасов.
Санька должен был в разных местах вокруг этого участка взобраться на деревья и привязать на их верхушках наволочки — опознавательные знаки для наших самолётов, Они будут пролетать рано утром и, если заметят знаки, то покачают крыльями.
Когда стемнело, он взобрался на деревья и развесил наволочки.
До рассвета Санька остался на дереве, недалеко от железнодорожной ветки. Чтобы не свалиться, он привязал себя к стволу и заснул.
Маленький солдат спал крепко.
А сны, впервые за всё это время, наплывали один за другим и уносили его в страну детства, словно не было войны, воздушных тревог, бомбёжек..,
Санька плыл над Москвой, по её улицам, мимо своей школы, мимо ипподрома на Беговой улице, куда он бегал с мальчишками со двора смотреть на лошадей… Вот и дом, в котором он жил. В окне он увидел маму… Она что-то ему говорила, звала, а он не слышал и всё плыл и плыл..,
И всё вдруг исчезло. Санька протёр глаза, осмотрелся: вокруг шумели верхушки деревьев, перекатывались волнами от ветра, а над всем этим морем зелени светлело утреннее небо.
Санька прислушался и в тишине утра услышал далёкий гул самолёта.
Гул приближался. Санька вспомнил, что сейчас, верно, время лететь нашему разведчику.
В рассветном небе скользил ястребок. Он прошёлся в стороне от леса, потом, снижаясь, пролетел над Санькой, закачал крыльями.
«Ясно! Понял! — пронеслось в сознании мальчика.— Задание выполнено!..»
Затявкали где-то в стороне немецкие зенитки, но ястребок уже набрал высоту.
Саньке нужно было уходить немедленно и как можно дальше от этого места. С минуту на минуту должны были прилететь наши бомбардировщики, и тогда…
Санька хотел слезть с дерева, но вдруг совсем рядом раздалась немецкая речь.
Под деревом расположились солдаты. Отставив карабины и сняв сапоги, они отдыхали, о чём-то переговариваясь между собой.
Один из них лёг на спину, закинул руки под голову и смотрел в небо… Вдруг он вскочил.
Оба прислушались. Отдалённый мощный гул самолётов наполнял тишину утра.
Немцы бросились бежать…
Санька соскользнул с дерева и кинулся в другую сторону.
Лес гудел от взрывов.
Бомбардировщики с рёвом проносились над лесом, освобождаясь от своего груза. В огне метались охваченные паникой немцы.
Санька добрался до железнодорожной линии и пополз вдоль неё, временами скатываясь в свежие воронки, спасаясь от разрывов бомб… А разведчики находились километрах в двадцати от места бомбёжки в засаде у железнодорожного моста. Они ничего не знали о задании, которое получил Санька, и готовились выполнить своё: взорвать мост…
Они лежали в кустах вторые сутки, наблюдая за охраной моста. И вдруг…
—Сан Саныч,— сдерживая крик, ахнул Егоров.— Откуда?
—С того света. Здравствуйте! — улыбнулся Санька. Он только что выполз из кустов.
—Чертёнок,— проговорил радостно Егоров.— Я так и знал, что он нас найдёт.
—Это что? — паренёк пододвинул к себе брезентовую сумку.
—Не тронь! Взрывчатка!
—Она-то мне и нужна. Бывайте здоровы…
—Стой!
Но Санька подхватил сумку и побежал к разъезду перед мостом, у которого остановились два состава. Один был товарняком. Другой— со стороны фронта вёз раненых. Охрана товарняка на несколько минут отвлеклась, разглядывая раненых…
Разведчики видели, как Санька подполз к насыпи, вскарабкался под товарняк и забрался в ящик под вагоном.
В ту же секунду состав дёрнулся и, набирая скорость, пошёл в сторону моста… Ушёл с разъ¬езда и состав с ранеными.
Товарняк миновал линию заграждений… Паровоз приближался к мосту.
Положив сумку на дно ящика, Санька достал бикфордов шнур и стал его поджигать. Это никак не удавалось сразу: в ящике было неудобно, да к тому же на стыках рельсов вагон трясло, и спички то и дело ломались.
Расстояние до моста сокращалось.
«Неужели не успею?»,— спрашивал себя Санька.
Он зубами откусил половину шнура, чтоб было короче. Наконец, зажёг его. Шнур зашипел…
Паровоз въехал на мост и потянул за собой состав.
Санька глянул вниз — замелькали над водой шпалы…
С моста в воду упала маленькая фигурка, и тут же раздались выстрелы охраны. Вслед за ними мощный взрыв заглушил всё — стали рваться вагоны со снарядами, налезая друг на друга, сваливаясь в реку…
Когда дым от взрывов рассеялся, разведчики увидели—моста как не бывало.
На разъезде началась паника.
Охранники видели, как в воду упал человек. И сейчас же к реке кинулась группа солдат.
Разведчики встали во весь рост и открыли огонь по бегущим немцам…
С противоположного берега реки двинулся катер; скрылся за излучиной, и там немецкие солдаты подобрали и втянули на борт катера Саньку. Он был без сознания.
—Это невозможно,— сказал фашистский офицер, глядя то на мальчика, то на разрушенный мост, где всё ещё продолжали рваться снаряды в обрушившихся в воду вагонах.
Разведчики, перейдя реку, осторожно подползли к небольшому дому, залегли. Они видели, как причалил к берегу катер, как немцы внесли мальчика в дом, выставили охрану.
Лейтенант Заварзин тихо скомандовал:
—Оставить автоматы. Взять только ножи. Двое со мной, остальные прикрывают.
Без звука сняв охрану дома, разведчики осторожно подошли к дверям.
Первым ворвался в сторожку Егоров. То, что он увидел, заставило закричать его от ужаса и ненависти: на стене был распят Санька и фашист колотил молотком по пальцам мальчика.
Палачи оторопели от появления советских разведчиков. Не успели они опомниться, как уже валялись на полу мёртвыми.
Не скрывая слёз друг от друга, Заварзин, Егоров и Брагин сняли Саньку со стены, завернули в плащ-палатку и стали уходить.
Саша Колесников был без сознания. Он изредка стонал и всё просил чуть слышно:
—Пить! Пить!
У речушки, через которую надо было переправиться, разведчики нарвались на засаду. Завязалась перестрелка. Спасая мальчика, почти все погибли в этом бою. Погиб и Егоров.
Пока группа отбивалась, двое разведчиков уходили в глубь леса, унося на плащ-палатке Саньку…
Саньку долго лечили в госпитале, в Новосибирске. А когда он окреп, встал на ноги, то снова вернулся в свою часть.
Наши войска уже били немцев в Польше, Венгрии, Чехословакии, освободив полностью советскую землю от фашистских захватчиков.
Много ещё прошагал по военным дорогам воспитанник 50-го полка Саша Колесников.
Стрелком-радистом в танке дрался он под Берлином. Был тяжело ранен. Снова попал в госпиталь.
Когда война кончилась, юный герой носил на груди два ордена и пять медалей.
Четырнадцатилетний пионер-герой после окончания войны носил на груди своей гимнастёрки два ордена Славы III степени, орден Отечественной войны I степени, две медали «За отвагу», медали:
«За освобождение Варшавы»,
«За взятие Берлина»,
«За победу над Германией».

Саша Бородулин

Шла война. Над поселком, где жила Саша, надрывно гудели вражеские бомбардировщики. Родную землю топтал вражеский сапог. Не мог с этим мириться Саша Бородулин, пионер с горячим сердцем юного ленинца. Он решил бороться с фашистами. Раздобыл винтовку. Убив фашистского мотоциклиста, взял первый боевой трофей - настоящий немецкий автомат. День за днем вел он разведку. Не раз отправлялся на самые опасные задания. Немало уничтоженных машин и солдат было на его счету. За выполнение опасных заданий, за проявленное мужество, находчивость и смелость Саша Бородулин зимой 1941 года был награжден орденом Красного Знамени.

Каратели выследили партизан. Трое суток уходил от них отряд, дважды вырывался из окружения, но снова смыкалось вражеское кольцо. Тогда командир вызвал добровольцев - прикрыть отход отряда. Саша первым шагнул вперед. Пятеро приняли бой. Один за другим они погибали. Саша остался один. Еще можно было отойти - лес рядом, но отряду так дорога каждая минута, которая задержит врага, и Саша вел бой до конца. Он, позволив фашистам сомкнуть вокруг себя кольцо, выхватил гранату и взорвал их и себя. Саша Бородулин погиб, но память о нем жива. Память о героях вечна!

Саша Кондратьев
В настоящее время в городе Луге Лужского района Ленинградской области воздвигнут памятник в честь юного пионера-героя.
На доме в деревне Голубково, где родился Саша Кондратьев, установлена мемориальная доска.
***
Впервые за долгое время прошел сильный дождь, но к полудню ветер стих, и было солнечно и тепло.
Размахивая прутиком, из леса вышел босоногий крепкий паренек с загорелым лицом и широко расставленными спокойными глазами.
Тропинка сворачивала влево, огибая лес, потом круто спускалась к широкой дороге, ведущей в деревню. А дальше, за темными избами, виднелось озеро с крутыми извилистыми берегами.
И хотя паренек родился и вырос в этих местах, он каждый раз удивлялся и радовался, глядя на бледно-голубое небо, на яркую зелень, на ослепительно-белые стволы берез и легкие облака. Он шел тропинкой и вдруг резко остановился, посмотрел под ноги.
На тропинке был отпечаток немецкого сапога. След отчетливо и глубоко вдавился во влажную землю. Дальше следов не было видно, и мальчик, обойдя по траве это место, вернулся на тропинку. Но прежде чем идти дальше, старательно и точно плюнул на отпечаток.
Изба его стояла на краю маленькой деревни, ближе к лесу. Пареньку хотелось есть, и он решил забежать на минутку домой — взять кусок хлеба.
Он осторожно посмотрел кругом. Пусто, как глубокой ночью. Люди стараются поменьше выходить из дому, чтобы не обращать на себя внимание. Не слышно ни песен, ни стука топора, ни ржание лошадей. Если бы не редкие взрывы и выстрелы, можно было бы оглохнуть от этой настороженной тишины.
В канаве из мутной воды торчали остатки разбитой телеги. Саша задумчиво потер ладонью рот, потом нагнулся, потянул за колесо и тут же бросил, махнул рукой: все разорено. Ничего не осталось от прежней жизни.
Он вспомнил, как всего несколько месяцев назад работал в колхозе. До чего же было хорошо сидеть в телеге и подгонять вороного коня! Где теперь вороной? Куда его дели фрицы?
— Эй, Сашка, ладно ты мне сразу попался. Иди скорей, староста зовет! — крикнул рыжий парень, выбегая из-за угла сарая.
У мальчика все внутри перевернулось от этого крика. Не надо оборачиваться, вот уже дом, крыльцо.
— Слышь, Кондратьев! Ты что, оглох?— продолжал кричать парень. Он бросился к Саше и ухватил его за ворот.
— Пусти, я сам, — сказал Саша, бросил прутик на крыльцо и пошел к дому старосты.
Парень шагал следом, точно конвойный за пленным.
«Зачем зовет? — думал Саша. — Узнал про тайник? Что будет? Пытать начнут. Фашисты! Приехали за мной».
Перед домом на лавке сидел староста — долговязый, пожилой, в рубахе с расстегнутым воротом и кирзовых сапогах. Он сидел один, и в избе было тихо. «Значит, фашистов нет». Староста оглядел Сашу с головы до ног и сердито махнул рыжему парню. Тот исчез.
Под взглядом старосты Саша вздрогнул, сложил опущенные руки перед собой, посмотрел на широкие штаны. «А вдруг заметно, что в кармане граната? Или староста уже знает, потому и вызвал? Сегодня в лесу, где возле окопа валялась эта «лимонка», никого не было. Нет, не мог узнать». Саша повернулся немного боком, чтоб старосте был меньше виден карман с гранатой.
— А ну-ка, подходи, голубок,— сказал староста, перегнулся в открытое окно, что-то взял со стола.
— Ты намудрил? — спросил он и больно ткнул Сашу в подбородок чем-то холодным и твердым.
Саша отодвинулся. Мина! Вынюхал гитлеровский пес. Откуда же взялась эта мина? С мельницы или из тех, что Саша подложил под домом немцев?
— Отвечай! Твоих рук дело?
«Спокойнее, спокойнее», — подумал Саша. Он широко открыл глаза, глуповато улыбнулся и сказал:
— Куда мне снаряд смастерить! Или чего это, не видать. Граната, да?
Староста посмотрел на мальчишку. «Говорить ли, что мина была найдена под мельницей? А вдруг вовсе и не Кондратьев виноват?»
Пока он раздумывал, Саша мирно почесывал босыми пальцами пятку, покачиваясь на одной ноге, и думал: «Тычет мину, а сам трясется, что нагорит от немцев за непорядок. Эх ты, староста! Скотина ты, вот кто».
А в это время староста глядел на спокойное лицо Саши Кондратьева, на его широко открытые наивные глаза. «Нет, куда такому дурню, побоится. Тут партизаны действовали наверняка. Но поспрошать парня для острастки надо».
— А чего у мельницы шастаешь?
— Купаться хожу. Ведь охота поплескаться, когда парит, — сказал Саша, безмятежно глядя в небо.
Старосте было жарко на солнцепеке и очень хотелось выпить квасу, припрятанного на холодке в погребе. Хватит ему этой возни. Не может же мальчишка так спокойно глядеть, если виноват.
— Ну ладно. Шагай до дому.
Саша поправил брюки. Оттянутые гранатой, они с правой стороны немного спустились. Он только успел дойти до плетня, как староста крикнул:
— Стой!
«Заметил гранату! — подумал Саша. — Зачем я трогал штаны? Что делать, бежать?»
— Попрешь на рожон, худо будет,— пригрозил староста. — Кормить тебе червей. Уразумел? Только пападись..
Встреча с пленным летчиком
Саша медленно шел домой и беспокойно хмурился, потирая губы ладонью. Неудача с минами обозлила его. Он вспомнил, как со своим верным другом Костей отыскал эти мины в лесу после боя и как подкладывал их под мельницу, а потом еще в соседнем селе, где стоят фашисты, под дом, набитый немцами. Это было опасно и нелегко. А теперь староста может помешать… Ну что же, значит, надо придумать что-то другое. Не отступаться же из-за первой неудачи!
У своего крыльца Саша подумал: «Что теперь делать с гранатой? Сейчас опасно нести ее в тайник с оружием. Надо идти вниз через всю деревню, к озеру. Того и гляди нарвешься на старосту, а с ним надо быть теперь еще осторожнее. Придется подождать до темноты, а пока можно спрятать хоть под крыльцо». Саша огляделся кругом. Ему показалось, что вдалеке между избами мелькнула рыжая голова парня.
«Нет, лучше пристроить гранату в доме, там никто не уследит». Он вошел в сени. В углу стояла мать, Александра Никифоровна, и наливала ковшом воду в самовар. Занятый своими мыслями, Саша не обратил внимания на шепот матери. Тогда она взяла его за плечи и тихонько сказала:
— Погоди тут, сынок. Спугаешь его.
— Кого? — Летчика. Из плена убег. Молодой еще совсем, лейтенант, а что ему пережить пришлось…
Она вошла в комнату, ласково сказала несколько слов и позвала сына. Саша сунул гранату в ящик, где под тряпьем лежали новые вожжи из колхозной конюшни. Он успел их спрятать в первый день появления фашистов в деревне. Придет время, и вожжи снова понадобятся колхозу.
Когда Саша вслед за матерью вошел в комнату и увидел лейтенанта, тот от неожиданности отступил назад. Мальчик знал, что летчики — самые сильные и здоровые люди на свете. А этот мужчина был похож на высохшую ветку. Желтый, скрюченный, худой. Трудно было представить, что живой человек может быть таким замученным.
Летчик сидел у печки и надевал сапоги Сашиного отца, а рядом валялись мокрые обрывки кожи и веревок, которые даже нельзя было назвать обувью. На острых плечах его висела старенькая, но целая куртка старшего брата Саши, недавно ушедшего к партизанам. Лейтенант испуганно повернулся, но, увидев небольшого стройного парнишку, улыбнулся. От этой слабой улыбки худое лицо его сморщилось, точно у старика.
«А ведь староста приперся бы сюда, не пойди я к нему. Чтоб тогда было с летчиком?»— подумал Саша.
— Спасибо, хозяйка. Сейчас пойду,— сказал лейтенант.
— Что ты, что ты! Среди бела дня. Кругом немцы шныряют.
— Немцы же не стоят в вашей деревне?
— Ну и не забывают нас! Другой раз день-деньской бродят, выглядывают, что еще поотнять. Да на работы людей гоняют.
Самовар вскипел, и летчик пил чай, глотал картофельные лепешки, а хозяйка смотрела на него и тихонько плакала, вытирая глаза концом платка.
А Саша забыл, что ему хотелось есть, и тоже не отрываясь глядел на летчика. «До чего измученный! Что с ним делали?»
Страшно было думать об этом. Саша вспомнил раненого бойца, которого в прошлом месяце нашел в лесу. Раненый был тоже голодный и измученный, и Саша несколько раз носил ему бинты и еду. Вскоре боец смог тайком перебраться в деревню, а когда совсем поправился — ушел в лес к партизанам.
Летчик выглядел намного хуже того бойца… «Вот до чего доводят людей в плену,,. Наши бьют фашистов, а я-то что?— думал Саша.— Нет, не могу я так. Чем бы подмогу нашим сделать?»
Гул самолетов раздался над самым домом. Саша подошел к окну и сквозь давно немытые стекла следил за «мессершмитт-том». Опять, гад, летает. Больше всего Саша теперь ненавидел немецкие самолеты. Его приводил в бешенство воющий рокот мотора, вид поблескивающих на солнце крыльев. Может быть, Саша не переносил немецкие самолеты, потому что до войны мечтал быть летчиком и мог часами смотреть в небо, представляя себе, как поднимется туда, сидя за штурвалом.
«Вот бы сейчас подняться на истребителе! Догнать гада, сбить, чтобы шмякнулся брюхом о землю!» — с наслаждением подумал Саша.
Теперь уже несколько «мессершмитт-тов» пролетели над домом. И так низко, что чуть не задели верхушки деревьев.
— Ишь разлетались, проклятые, — сказала Александра Никифоровна. — Понастроили тут аэродром и носятся целый день что угорелые.
— Ах, черт, летят-то низко! Хоть пулемет бы. И то, пожалуй, сковырнуть можно,— сказал летчик.
Мальчик стоял у окна и следил за самолетами, пока они не скрылись. Потом перевел взгляд на дорогу. Два немца с автоматами шли по направлению к Сашиному дому.
«Куда летчика? Он сидит у печки, его можно заметить со двора. Заслоняя собой окно, не поворачивая головы, Саша сказал:
— Фрицы идут. Мама, схорони его. Скорей от окна, скорей!
Лицо Александры Никифоровны стало суровым. В сенях спрятать лейтенанта нельзя. Каратели всегда долго рыщут в сенях. Видно, считают, что именно здесь хозяева могут прятать партизан или какие-нибудь ценные вещи.
Пока немцы будут топтаться в сенях, летчик успеет уйти через окно. Александра Никифоровна слегка дернула раму. Да, в случае надобности окно сразу откроется. Она быстро отвела лейтенанта от опасного места у окна, где его могли заметить фашисты.
А немцы приближались. Саша уже различал их лица. Времени терять нельзя. Он выскочил в сени, вынул из ящика с тряпьем гранату, крепко зажал в руке. Потом чуть приоткрыл дверь на крыльцо.
«Как только они в калитку — брошу гранату прямо с крыльца, — подумал Саша.— И потом с летчиком в лес. И мама тоже».
Саша знал, что отец как раз сегодня ночью понес партизанам продукты. Значит, можно будет найти отца в лесу и всем вместе остаться у партизан.
Солдаты остановились, глядя на скотный двор. «Зачем стоят? Лучше шли бы уж скорее…— думал Саша.— Вот опять идут!»
Он крепко сжал гранату и, прислонившись плечом к косяку, открыл дверь чуть шире. Она громко скрипнула. Оба немца разом повернули головы.
И вдруг из ворот скотного двора выехал грузовик. Несколько фашистов сидели в кузове и придерживали телку, которая качалась из стороны в сторону на ухабах.
Немцы на дороге помахали грузовику, он подкатил к ним и остановился. Один из них сел в кабину, другой — в кузов. Машина помчалась по дороге и вскоре скрылась за поворотом.
— Фрицы-то не к нам вовсе шли, а на скотный! — весело крикнул Саша, вбегая в комнату, посмотрел на летчика и замолчал.
Лейтенант сидел в углу между окном и дверью. Он сидел, плотно прижимаясь спиной к стене, прямо на полу. Саша испугался. Ему показалось, что летчик умер. Но ослабевший летчик просто отдыхал после только, что пережитой вместе с хозяевами опасности. Он хорошо знал, какая расправа ожидала мать и сына, если бы его, летчика, немцы нашли здесь.
Но вот лейтенант улыбнулся. Саша бросился к нему, помог встать, стряхнул пыль с одежды. И тогда летчик крепко обнял Сашу, посмотрел ему в глаза и медленно проговорил:
—Хочу запомнить, какой ты есть.
В помощь партизанам – бредовая идея
Саша и его друг Костя спустились с обрыва и пошли по берегу озера между густыми деревьями и кустами, и первые желтые листья падали к их ногам. За спокойным темным озером на противоположном берегу виднелась почти черная полоска леса, за которым, как знали мальчики, был немецкий аэродром.
Они шли молча, осторожно, стараясь не шуметь. Пройдя густые заросли, остановились возле обрыва. Здесь, под корнем большого дерева, прикрытый ветками, был спрятан ручной пулемет, найденный мальчиками в окопе, далеко от дома, в лесу. Нелегко было дотащить оружие к озеру и устроить тайник. Целый склад, понемногу, терпеливо собранный двумя друзьями. Мины, патроны и граната, которую Саша отыскал в тот день, когда приходил летчик.
Все это мальчики собирали для партизан. Сашин отец обещал передать отряду подарок от ребят. Может быть, даже сегодня ночью все переправят партизанам. И потому Саша с Костей принесли припрятанные дома патроны и брезентовый мешок с диском для автомата. «Пригодится! Все подмога партизанам».
Над озером поднимались два «мессершмитт-та». Было солнечно, безветренно, и в тот день самолетов летало особенно много.
— Хозяйничают! Ох, тошно глядеть на них! — сказал Костя.
Саша молча раскинул ветки и достал ручной пулемет из тайника. Все в порядке, диск заряжен — сорок семь патронов.
— А какая дальность боя? — спросил Костя.
— Тысяча пятьсот метров, — сказал Саша. И вдруг сердце у него застучало так, что стало трудно дышать. Он повернул голову и, сощурив глаза, следил за поблескивающим над озером самолетом. Аэродром недалеко, и самолеты не успевают подняться высоко в этих местах. Иногда так низко летят, что можно рассмотреть их во всех подробностях.
Саше вспомнились слова летчика: «Хоть пулемет бы. И то сковырнуть можно!»
«Тысяча пятьсот, — повторил про себя Саша.— Конечно, пуля достанет. Вот это помощь нашим! Сковырнуть самолет. А я-то маялся: чем пособить?»
Он взял пулемет и потащил к берегу озера. Удивленный Костя бросился за ним…
Саша установил пулемет под прикрытием высоких кустов, подмигнул Косте:
— Зенитчики, по местам! Слушать команду: огонь по вражескому самолету!
Костя засмеялся. Он был рад, что Саша такой веселый, даже шутит. С первого дня войны Костя не видел таким своего старшего друга.
Но вот Саша нахмурился, задумчиво потер ладонью губы: «Неужто он вправду решил стрелять по самолету?» — подумал Костя. Он был почти на три года моложе и привык во всех затеях полагаться на Сашу. И еще привык не задавать вопросы в неподходящее время. Саша вообще-то не охотник до разговоров, а в такие минуты лучше его не трогать.
За озером со стороны аэродрома показались два самолета. Они сделали широкий круг над водой, потом еще один, на этот раз ниже. Саша приподнял ствол пулемета и прижался плечом к прикладу. Но «мессершмитт-ты» взяли круто вверх и поднялись над деревней, за спиной мальчиков.
«Значит, Сашка всерьез дело затеял,— у Кости похолодела спина. — Опасно! Услышат выстрелы найдут, кто стрелял… Но раз Саша так решил — значит, надо».
И Костя только спросил:
— Не промахнемся?
— Нельзя промахнуться. Решили подбить— значит, все. Перво-наперво спокойно целиться, не спешить.
— Отомстим за всех наших и за того летчика тоже. Да? Добрался он к партизанам, как думаешь?
— Ясно, добрался. Не может не добраться! — горячо сказал Саша.
Он повернул голову и следил за самолетами, пока они не исчезли за деревней.
Вдруг он заметил, что справа над обрывом за ветками густой ели стоит толстая старуха и смотрит на него. Саша узнал ее. Это была мать полицая из соседней деревни. В это время за озером послышался гул нового самолета.
«Плохо дело. А в общем, пускай видела. Отступать из-за нее? Нет, будь что будет»,— подумал Саша.
Старуха торопливо засеменила к дому старосты.
«Мессершмитт» стремительно шел прямо на мальчиков. Темная точка увеличилась, посветлела, блеснула на солнце. Костя судорожно глотнул воздух:
— Сашка, готовься!
Саша поднял голову, погрозил самолету кулаком.
— Хватит тебе, гад, портить наше небо! Каюк тебе сейчас, слышишь?! — громко сказал он.
Шум моторов превращался в оглушительный рев. Охватив рукой шейку приклада, Саша прижал предохранитель и нажал спусковой кручок и сразу отпустил. «Рано еще, рано. Эх, зря погорячился!»
— Дай, я! — крикнул Костя. Он отодвинул Сашу, почти не целясь, выпустил короткую очередь.
Самолет был уже почти над мальчиками. Вот уже видно шасси.
— Мимо, мимо ты! Упустим. Лучше я! — закричал Саша.
От волнения у Кости вспотели ладони, и рука соскользнула с приклада. Тогда, чтобы не погубить дела, он отвалился от пулемета, уступая место Саше.
В это время самолет повернул в сторону аэродрома. Теперь «мессершмитт» был прямо над мальчиками и летел так низко, что Саша видел черный крест и поблескивающий круг вращающегося пропеллера.
Саша тщательно прицелился и выпустил длинную очередь. Огнедышащий ствол пулемета задрожал, точно живой. Тяжело переводя дыхание, Саша напряженно следил, как самолет опустил одно крыло, потом выпрямился и, все ниже и ниже спускаясь к воде, полетел над озером.
Еще очередь. Вот оно, брюхо «мессершмитта». «На тебе все пули до одной, без остатка!»
Белая струйка дыма за самолетом почернела, увеличилась, клубилась в голубом небе.
Вытянувшись во весь рост, мальчики смотрели, как самолет скользнул над самой водой, а потом над противоположным берегом озера и, выпуская тяжелые клубы черного дыма, врезался в темнеющую полосу дальнего леса.
Над обрывом послышались голоса. Костя схватился за пулемет и прошептал:
— Кто-то идет. Давай быстро!
Они подняли пулемет и, спотыкаясь и скользя, добежали до тайника, положили под корни дерева. Торопливо забросали ветками, поминутно глядя вверх на обрыв.
— Почудилось, никого нет, — сказал Костя.
Все же они бросились бежать. Подальше от тайника, чтобы какой-нибудь злой глаз не проследил.
Саша пробирался первым сквозь густую зелень, не чувствуя, как ветки царапают ему руки, открытую грудь. Задуманное выполнено. Да, дело сделано.
Он не заметил, как вышел на открытое место. И вдруг прямо перед собой увидел, как с крутого обрыва, хватаясь за стволы деревьев, чтобы не упасть, сбегал староста.
А на краю обрыва стояла толстая старуха, мать полицая.
Костя еще не успел выйти из зарослей. Саша негромко сказал:
— Не выходи, беги отсюда!
Он остался стоять на месте. Бежать не было смысла. Запыхавшийся староста уже в нескольких шагах. Все равно придется отвечать. Он, только он один, Саша, был вожаком в этом деле. Он и ответит.
Когда староста подошел, Саша почувствовал сильный озноб. Не надо это показывать. Не надо думать, что будет дальше. Что бы ни случилось, а теперь никто дела не изменит. Самолет сбит. Что будет, то и будет. Пускай. А самолет сбит, сбит, сбит…

Толя Шумов

Толя Шумов родился в 1924-м году. Его мать, Евдокия Степановна, убеждённая коммунистка, перед войной работавшая в Осташёвском райкоме партии, дала сыну имя в честь наркома просвещения Анатолия Луначарского. Мальчик рос без отца и буквально с первых шагов приучился к самостоятельности и строгому распорядку дня, которым жила его мама. С раннего детства не боялся одиночества и темноты; с нетерпением ждал дня, когда отправится в школу. В школе Анатолий учился с удовольствием, не отказывал в помощи отстающим товарищам.
В 1941 году Анатолий, после окончания восьмого класса решает оставить школу и втайне от матери вместе с тремя одноклассниками подаёт заявление в военное училище. Однако поступить в училище буквально перед самой войной не удаётся. Толя был очень расстроен этим: началась война, а ему, комсомольскому организатору класса, рослому, физически крепкому парню, приходится сидеть в тылу и разносить повестки мобилизующимся. «Фашисты наши города занимают, а нас, лбов, на фронт не пускают», — однажды сказал он матери после прослушивания очередной сводки Совинформбюро.
1 сентября Анатолий пошёл в девятый класс, однако учёба уже не доставляла ему былого энтузиазма: основное внимание он стал уделять военной подготовке в создаваемом директором их школы И. Н. Назаровым добровольческом истребительном батальоне. Школьники на этих занятиях овладевали винтовкой и пулемётом, приёмами маскировки и ориентирования.
Линия фронта тем временем стремительно продвигалась на восток. В сентябре-октябре 1941 года в западных районах Московской области шло формирование партизанских отрядов и подпольных групп, которые должны были начать функционировать на оккупированных территориях в случае прорыва противником Можайской линии обороны. 17 октября 1941 года гитлеровцы заняли райцентр Осташёво.
В Осташёвском районе к этому времени было сформировано три партизанских отряда. В состав одного из таких отрядов, командиром которого стал Василий Федорович Праскунин, была включена и Евдокия Степановна Шумова, так как оставаться в Осташёве бывшей партийной работнице было невозможно, а эвакуироваться в глубокий тыл она наотрез отказалась, считая, что её место среди земляков, борющихся с врагом. Вместе с матерью в партизаны ушёл и сын. Также к отряду присоединились ещё трое вчерашних школьников: Владимир Колядов, Юрий Сухнев и Александра Воронова.
В задачу юных партизан входили главным образом добывание сведений о численности врага в конкретных местах, о продвижении немецких войск по проселочным дорогам, а также распространение среди местных жителей агитационных листовок, печатавшихся на эвакуированной в партизанский лес типографии.
Анатолий не отказывался от любых, даже таких трудных и рискованных заданий как минирование автомобильных дорог и уничтожение линий телефонной связи противника. Несколько раз он был близок к провалу, два раза задерживался немецким патрулём, но оба раза сумел уйти и вернуться в отряд.
Так во время проверки на Куровском большаке у Анатолия сняли верхнюю одежду, однако он сумел улизнуть буквально из под носа у немцев и в сильный мороз в одном нижнем белье добраться до партизан с ценными сведениями.
В другой раз избежать неприятностей Толе помог случай. Путь его проходил через плотину водяной мельницы, на которой оказался выставлен часовой. Обойти плотину не было возможности, а стало быть, не миновать объяснений с часовым, а это опасно — сапоги у Анатолия были полны листовок. Партизан уже обдумывал, как будет действовать как в случае если охранник окажется слишком дотошным, как неожиданно за спиной появилась гужевая повозка с немцами, ехавшими на мельницу. Около самой запруды повозка застряла. Анатолий не растерялся, бросился помогать вытаскивать телегу. «Гут, гут», — одобрительно закивал часовой и пропустил незнакомого подростка.
Была и трагикомичная история. Будучи задержанным в деревне Сумароково, Толя на допросе настойчиво утверждал, что занимается поиском своей пропавшей матери. Анатолий стал действовать как бесшабашный подросток: рассказывал немецкому офицеру, хорошо знавшему русский язык, анекдоты про коммунистов и смешные истории и сумел своим остроумием расположить его к себе. Офицер оставил Толю при себе и обещал помочь в розысках матери. Два дня комсомолец Шумов примерно играл свою роль, при этом высматривая и запоминая всё, что происходило во вражеском лагере. Затем, улучив момент, он сбежал в партизанский отряд, прихватив с собой полевую сумку с документами и картой, бинокль и пистолет офицера.
После этого вызывающего поступка немцы заинтересовались личностью дерзкого подростка. За предоставление сведений о нём была назначена награда.
30 ноября 1941 года Толе предстояло очередное задание в Осташёве. Здесь он должен был встретиться Шурой Вороновой. Однако девушка не пришла на встречу (как окажется позже, накануне она была арестована немцами и расстреляна). Анатолий посещает нескольких проверенных местных жителей, пытаясь узнать о том, что случилось с Шурой. Во время передвижения по селу Толя был случайно замечен местным «полицаем» Кириллиным, который не преминул сообщить об этом своему немецкому начальству. Началась облава, в результате которой Толя был схвачен. После допроса, сопровождавшегося пытками и длившегося несколько часов, Анатолия Шумова привязали к саням и под охраной шести автоматчиков направили в Можайск. В лесу под Можайском Толя был расстрелян. Точное место его смерти не известно.
16 января 1942 года в ходе Ржевско-Вяземская операции после долгих кровопролитных боёв Осташёво было полностью и окончательно освобождено. К этому времени значительная часть села была превращена в руины. 17 января Евдокия Степановна вернулась в Осташёво, и стала расспрашивать людей о сыне. Однако, кроме того что его повезли в Можайск, ничего выяснить ей не удалось. Шумова ездила по местам массовых расстрелов гитлеровцами советских людей, но, сына среди погибших опознать не удалось. Ясно было только то, что Толя умер как герой и никого не выдал. Очевидцы подтверждали: на допросах Анатолий держался мужественно, несмотря на пытки, не проронил ни слова.

Юта Бондаровская

Юта Бондаровская родилась 6 января 1928 года в деревне Залозы Псковской области. До войны это была самая обыкновенная девчонка. Училась, помогала старшим, играла, бегала-прыгала. Пришел час – она показала, каким огромным может стать маленькое сердце, когда разгорается в нем священная любовь к родине и ненависть к её врагам. Куда бы ни шла синеглазая девочка Юта, ее красный галстук неизменно был с нею...
Летом 1941 года приехала она из Ленинграда на каникулы в деревню под Псковом. Здесь настигла Юту грозная весть: война! Здесь увидела она врага. Юта стала помогать партизанам. Сначала была связной, потом разведчицей. Переодевшись мальчишкой-нищим, собирала по деревням сведения: где штаб фашистов, как охраняется, сколько пулеметов. Возвращаясь с задания, сразу повязывала красный галстук. И словно силы прибавлялись! Юта поддерживала усталых бойцов звонкой пионерской песней, рассказом о родном своем Ленинграде... И как же радовались все, как поздравляли партизаны Юту, когда пришло в отряд сообщение: блокада прорвана! Ленинград выстоял, Ленинград победил! В тот день и синие глаза Юты, и красный ее галстук сияли, как кажется, никогда.
После освобождения Ленинградской области от фашистских захватчиков девочка имела возможность вернуться в Ленинград. Однако она осталась в партизанском отряде. Как раз тогда формировалась 1-я Эстонская партизанская бригада для борьбы с врагом на территории Эстонии. Почти все партизаны из отряда, в котором была Юта, добровольно вступили в эту бригаду. Юная партизанка осталась вместе со всеми. Комиссар бригады Цветков пытался ее отговорить. Но она, ни за что на свете не соглашалась ехать в Ленинград. — Я буду воевать до тех пор,— сказала отважная пионерка,— пока хоть один фашист ходит по нашей земле...
Бригада начала свой путь из Гдова. Оттуда пошли к поселку Каменный Пояс, расположенному на берегу Чудского озера. Чтобы попасть в эстонские леса, надо было перейти через озеро. Трудная это была дорога. Февраль — вьюга, каждый день снежные бури... Под ногами скользкий лед, присыпанные снегом трещины, полыньи. Бригада с боем переходила линию фронта. В этих тяжелых боях потеряли хозяйственный обоз, лошадей... Отряд в триста человек с ранеными на носилках передвигался пешком по колено в снегу. Голодными шли по льду озера день и ночь. Днем одежда намокала, ночью замерзала. Спали, прижавшись, друг к другу. Юта стойко выдержала этот переход. Ни разу никто не слышал, чтобы она жаловалась. Напротив, когда отряд, наконец, вышел на противоположный берег озера, она первой вызвалась пойти в разведку, узнать, нет ли поблизости села. Ее отпустили. Вскоре Юта вернулась. Она, оказывается, наткнулась на хутор. Разведчица узнала, что фашистов поблизости нет. А партизаны семь дней ничего не ели. Пришлось пойти в хутор.
Это было 28 февраля 1944 года. Партизаны разместились в избах на отдых. Стояла глубокая тишина. И вдруг — выстрелы и крики: «Фашисты!» На ходу схватив автоматы, партизаны бросились навстречу врагу. Вместе с ними была и Юта. Но когда партизаны, перебив почти всех гитлеровцев и выиграв бой, отошли к лесу, Юты среди них уже не было. Ее нашли позже. Юта Бондаровская, маленькая героиня большой войны, пионерка, не расставшаяся со своим красным галстуком, пала смертью храбрых. Боевые друзья-партизаны похоронили отважную пионерку у небольшой речки, текущей вблизи хутора Ростов, в восемнадцати километрах от Чудского озера.

В детстве была серия книг такая "Пионеры-герои"