0
Весна подкрадывалась долго и незаметно, пока не обрушилась во всей красе, в виде так некстати подвернувшейся проталины, в которую провалилась нога старого шарманщика. Арчибальд обалдело посмотрел вниз, где в луже талого снега происходил процесс абсорбции грязной жижи старым, изношенным ботинком. Наконец до него дошло, что уже ставшего привычным мороза как-то не ощущается. «Видимо весна» - флегматично подумал шарманщик – «Все-таки мы пережили эту чертову зиму».
От этих мыслей Арчибальд сразу повеселел, и вприпрыжку понесся вниз по улице, размахивая своей старенькой шарманкой и напевая какой-то мотивчик, где-то им слышанный уже, хотя он никак не мог вспомнить где. При этом он не забывал дергать за поводок, на котором понуро неслась его ручная обезьянка.
Примата все звали Саввой. Это была здоровая обезьяна-ревун, известная своим тупоумием и огромными габаритами носа. Единственное, что отличало зверька от остальных его собратьев – цвет его лица. Морда Саввы была сильно приближена к окрасу гамадрилов, то есть сильно отклонялась в синий спектр. Это являлось следствием проведенной в безысходности зимы: доходов от их выступлений на базарных и ярмарочных площадях Москвы хватало только на водку, которая на протяжении всей зимы предпочиталась пище, в виду своей высокой калорийности и согревающего действия. Причем Арчибальду очень часто становилось грустно, и он начинал поить бедное животное, которое от таких доз вытворяло черт знает что, умудряясь даже знакомиться с девушками на рынках и ярмарках, где они давали свои концерты.
Публика их не любила. Мало того, что Арчибальд не умел играть на шарманке, он еще и петь не умел абсолютно, хотя мастерски это скрывал. Вдобавок, его обезьянка была абсолютно бесполезным существом. Единственное, что она умела – инсценировать виртуозную игру на детской деревянной гитарке с нарисованными струнами и ладами. Поэтому люди, случайно попадавшие на их выступления, спешили побыстрее заплатить, лишь бы только не видеть этого кошмара. Дважды на их выступления никто не приходил.
Надо сказать, что у шарманщика была одна давнишняя мечта – жениться. Ну, мечта – не мечта, но очень хотелось, особенно в свете недавнего развода, учитывая приближение весеннего обострения. Но была одна проблема – Савва. Как только у Арчибальда начинали складываться хоть какие-то серьезные отношения с дамой (типа «привет, тебя как зовут»), появлялось это грязное животное, нажиралось и портило все своими тупыми пьяными шутками, синюшной харей и обвисшим шнобелем. Но шарманщик, повздыхав про себя, подумав, что может быть в этом-то как раз сермяжная правда, начинал все заново. Ему было жаль бедную зверушку, которая сама не понимала, что творит.
И вот в один прекрасный день Арчибальд оказался на праздновании дня рождения. Причем он так до конца и не понял: то ли это был его день рождения, то ли оказался здесь в числе приглашенных. Обезьянки с ним не было. Ручной зверек, которому в очередной раз все надоело, отбилось от рук и скрылось в норе, сославшись на какую-то чушь, типа кессонной болезни.
Оказавшись на этом празднике жизни, среди относительно нормальных людей, шарманщик почувствовал ни с чем не сравнимый подъем, вызванный надо полагать качественным алкоголем на столах, который для старого музыканта был такой же невидалью, как свет для крота. Арчибальд настолько разошелся, что у него почти стала получаться игра на шарманке. Веселье неслось сквозь ночь бешеной каруселью, и в какой-то момент он обратил внимание на заинтересованный взгляд Олико. Сквозь туман опьянения медленно стали проступать ее черты, постепенно доводя образ девушки в воспаленном мозгу до полной картины. Осознав, что он увидел, шарманщик чуть не потерял сознания, какое-то тепло стало разливаться по всему телу, когда он смотрел в ее глаза (не замечая при этом, что пьет перцовку из горла). Да! Это была его мечта! Арчибальд хотел уже со щенячьим визгом броситься в объятия блаженства, как вдруг его мозг пронзила страшная мысль, заставив испуганно озираться по сторонам. Однако почти сразу он сообразил, что ненавистное животное валяется в какой-нибудь барокамере, и ничто ему не сможет помешать. Почувствовав себя королем, Арчибальд схватил шарманку и кинулся покорять столь желанное сердце.
Олико была благовоспитанной девушкой из Питера и приехала в Москву к знакомой по интернет-переписке. Она никак не предполагала оказаться в чадном угаре пьющей и верещащей компании, однако подкупало то, как легко и ненавязчиво эти люди веселились, отринув от себя весь остальной мир с его проблемами. Несколько позже ей даже начало все это нравиться. Особенно ее заинтриговал старый шарманщик, бывший здесь то ли гостем, то ли именинником. Олико была лингвистом, и ей очень нравилась его бессвязная речь, состоявшая из невероятной смеси цитат великих философов прошлого и интернет-сленга, подслушанного Арчибальдом в каких-то молодых компаниях.
Прошла эта бесконечная двухдневная тусовка, и шарманщика стала грызть какая-то мысль, которую он с похмелья не мог сформулировать. Процесс медитации (тупой взгляд в окно, тлеющая сигарета в руке) мало чем помог, однако неожиданно всплыло слово «Бологое». Это явилось первым камнем в лавине воспоминаний. Он вспомнил все: и пьяный хохот, и Олико, и желание жениться, с брачной ночью в Бологом, и обещание приехать в Питер. Последняя мысль его повергла в шок, так как он не ожидал от себя, что зайдет так далеко. Но делать нечего – надо готовиться к поездке, тем более, что по заявлением друзей, он обещал. Среди прочих проблем Арчибальд долго раздумывал, брать ли с собой обезьянку, и пришел к неутешительному выводу, что Савву брать придется. В дороге ему будет скучно, а по приезде животное уже не может ему помешать.
Они сели в вагон, разложив на столике плацкарта то, что принято называть «нехитрой снедью». Среди прочего громоздилась литровая бутылка перцовки с надписью «Nimeroff» на этикетке, купленная здесь же на вокзале за сорок три рубля с рук. Поезд тронулся, и под стук колес началось их совершенно обыденное путешествие. Всю дорогу Арчибальд с Саввой заливались своей отравой, причем шарманщик восторженно рассказывал то об Олико, то о приемах игры на шарманке, то грозился сочинить новый бессмертный шедевр. Бедное животное, повесив шнобель на край стакана, обреченно соглашалось со всем сказанным, перебирая свои мысли, коих было ограниченно мало, и которые сводились к одному: «Почему я все это терпеть должен?». Поезд приближался к Московскому вокзалу...
yaplakal.com