79
Москвичей нигде не любят.
Москвичей никто не любит, а больше всего москвичей не любят сами москвичи. (Кто хоть раз наблюдал случайную встречу двух москвичей в провинции, прекрасно понимает, что я имею в виду) Сильнее москвичей москвичей не любят только питерцы. Но это совсем другая история. Любая и каждая встреча в провинции москвича и питерца становится местной легендой и многие века передается из уст в уста.
За что и почему люди не любят москвичей? Не знаю.
Сколько бы ни пытался я у кого нибудь добиться ответа на этот простой вопрос — бесполезно. Когда человек начинает не любить москвичей? С какого возраста? Какие есть для этого предпосылки? Ну ведь не генетически же, в самом деле, не по наследству передается эта нелюбовь?
Сколько бы и у кого я про это ни спрашивал, в ответ всегда получал только недоуменное пожимание плечами и мутный задумчивый взгляд внутрь. Самое большее, чего мне удалось добиться, это фраза «Ну, понимааааешь... Как бы тебе это объясниииттть...»
И всё.
Странно. Очень странно, потому что вот лично я прекрасно помню, когда именно, и почему я стал нелюбить москвичей. Любил ли я их до этого? Трудно сказать. До этого я ведь их никогда не видел.
А как увидел, так сразу и понял, что не люблю, и всё.
Я так ясно и отчетливо помню этот момент, что при желании даже могу восстановить дату.
Впрочем, дата не имеет никакого значения. Мне было шесть лет, почти семь. Был погожий июньский день, точнее утро, когда калитка во двор распахнулась от удара ноги, и в проёме появился с лицом мрачнее тучи друган и сосед Колюня Голубев.
- Пиздец! Детство кончилось! - вместо «здрасьте» сказал Колюня и зло пнул подвернувшуюся на пути одноглазую кошку Муську.
- Колюня! Что ж ты так ругаешься?! - возмущенно воскликнула проходившая мимо с помойным ведром бабка Оля.
(Тут надо заметить, что возмутила бабку отнюдь не Колюнина манера речи. К этому в деревне все давно привыкли. Даже далеко за её пределами Колюня числился завзятым матершинником и непревзойдённым мастером крепкого слова. Как и откуда развился в нём этот талант, - неизвестно. Родители его, тихие спокойные люди, никогда себе не позволяли. Отец, дядька Валя, Колюню периодически за это дело поколачивал. Что, впрочем, не имело никакого особого эффекта. Не матерился Колюня, только пока молчал. А молчал он обычно недолго. Махнул на это дело колюнин отец только после того, как однажды Колюня на спор перематерил бригадира заезжих ростовских лесозаготовителей, и выиграл целых пять рублей. Три рубля в результате батя у Колюни отобрал, а два — не успел. И мы с Колюней на все два рубля купили в местном лабазе прекрасных ирисок «Золотой ключик», оставив в них в итоге все свои молочые зубы)- Колюня! Что ж ты так ругаешься?! - спросила бабка Оля.
- Да хули, баб Оль! - сплюнув в кусты досадно пояснил Колюня. - Как не ругаться-то? Прилетели к нам грачи, разъебаи-москвичи!
Бабка Оля покачала головой и ушла по своим делам.
Про то, что накануне к соседям приехали родственники из Москвы, никаким секретом в деревне конечно не было. Но делать из этого повод для плохого настроения? Вот это было странно. Ведь, во-первых, гости в деревне всегда в радость. Во-вторых, гости, тем более из Москвы, это подарки, сладости, и прочие ништяки. И в-третьих, конечно, чем хороши гости? При гостях тебя лупить никто не будет. Ну, минимум неделю. Добродушие и всепрощенчество царит в доме при появлении в нём гостей.
Так что Колюнино настроение было непонятно.
И только я хотел поинтересоваться причиной Колькиного раздражения, как калитка второй раз хлопнула, и на пороге и возникла эта самая причина.
Причина обвела взглядом двор, остановилась на мне, оглядела с глязных пяток до лохматой макушки, и строго глядя прямо в глаза брезгливо поджав губу произнесла. Нет, не произнесла. Отчеканила.
- Здравствуйте! Меня зовут Светочка!
Потом подумала, и добавила, четко, как рубила.
- Не Светка! Не Светлана! Не Светланка! Не Светик! А - Светочка! Я — из Маааасквы!
Всё. Вот тут, ребята, можно вбивать сваю. Вот в этот момент я отчётливо понял, как же я не люблю москвичей. Хотя в слово «не люблю» трудно уложить всю гамму чувств, которую я в тот момент испытал к этому недоразумению в розовых бантиках. Самым лояльным было ощущение острой досады, что это все таки колькина родственница. Иначе как было бы здорово отловить её где нибудь за околицей и напихать полные трусы крапивы. За вот эту вот оттопыренную губу и брезгливо-тягучее "измааасквыыы".
Светочка была вещь в себе. Она была всего на год младше нас с Колюней. Зелёное платьишко, розовые банты, белые гольфы и голубые трусики — она вся рябила в глазах как старый телевизор со сломаной развёрткой. Для деревенского глаза, привыкшего к менее разнообразной палитре, уже один вид её вызывал нравственные спазмы. Стоит ли говорить, что своим поведением Светочка абсолютно соответствовала своему внешнему колориту?
Вот теперь стала совершенно понятна причина Колькиного уныния. Его приставили к столичной штучке с железным наказом: без Светочки - ни шагу! Было, как говорится, отчего впасть в отчаяние. Терпеть целое лето возле себя такой подарок судьбы. Конечно, я мог запросто избежать неприятной участи. Это ведь была не моя сестра. Но бросить товарища в беде? Да кто бы я после этого был? Так и стали мы неразлучной троицей.
Главная наша задача заключалась в том, что бы Светочку круглый день всячески развлекать и ублажать. Эх, если б это был пацан! Для нормального пацана в деревне занятий — пруд пруди. Но нам досталась Светочка. И на любое наше самое заманчивое предложение мы слышали всегда одно и то же.
- Слы, а у Петьки свинья опоросилась! Айда поросят смотреть!
- Фуууу, парасят! А вот у нас, в Мааасквее, в зоопарке!...
- А айда на пруд, купаться?
- Фууу, лягушатник! А вот у нас, в Маааскве, в бассейне Маааасква!..
И так — по любому поводу. На любое наше самое шикарное предложение мы слышали только неизменное - «Фуууу! …. А вот у нас в Маааасквее!»
Ну кто бы, скажите, мог такое вынести? И где-то день на четвёртый я не выдержал и сказал.
- Всё. Завтра идём на птичник!
Птичник, птицефабрика, был в соседней деревне, у меня там работала тётка. Птичник был шикарным местом, нормальному пацану там было занятий на целый день не переделать. Хошь — иди стреляй голубей из рогатки в кормовой цех. Хошь — в механический, где варят клетки для птиц. Хошь — целый день катайся с дядей Лёшей на тележке между цехами, собирая коробки с яйцами. Короче — отличное место. Но тащить туда девчонку было совсем уж не по понятиям. А что делать?
Ладно. Своё «Фииии!» Светочка сказала только один раз, на подходе к птичнику, когда свежий утрений ветерок нанёс привычное амбре. «Фииии!» - сказала Светочка и заткнула пальчиками носик.
- Что - «фииии!»? - тут же отбрил Колюня. - Ты от себя вообще нюхала? Ты же воняешь как... Вот это «фиии»!! А это — не фи, это просто говном куриным пахнет.
И правда, Светочка имела привычку обильно сдабривать свой и без того светлый образ ароматом духов «Международный женский день 8 Марта». Я этот аромат теперь до смерти не забуду. Светочка восприняла слова брата буквально, наклонилась и понюхала платье. То ли смесь духов и куриного помёта произвёл на неё такое впечатление, то ли вид громадных цехов с тысячами копошащихся и кудахчущих кур, но только больше Светочка не выступала. Она ходила с широко открытыми глазами, и беззастенчиво приставала с распросами к птичницам и мужикам в механическом. Колюня в этот момент чувствовал себя растрельным зеком, внезапно отпущенным по амнистии на волю. А я себя - простым скромным героем. Это ведь я был тут хозяином. Это моя тётка тут работала, и меня знали как облупленного все, от сторожа до директора. Это ведь от меня зависело, увидит ли Светка следующее чудо. Уток, к примеру.
- Ой! Тут и утки есть?
- Да сколько угодно!
Короче, нам наконец хоть чем-то удалось ублажить эту столичную фыкалку. Меж тем дело незаметно придвинулось к обеду, мы проголодались.
Это была не беда. Мы ведь были на птичнике.
Можно было пойти в местную столовую, где две добрые большие тётки-поварихи до отвала накормили бы нас традиционным местным обедом. Куриная лапша на первое, макароны с курицей и яишницей на второе, и компот. Но это было скушно и неинтересно.
Можно было выпросить в той же столовой хлеба и соли, и пойти в цех пить тёплые, прямо из-под куриц, яйца. Это было гораздо романтичней. И мы уже стали склоняться к этому варианту, когда мимо проехал на своей тележке дядя Лёша. В тележке у дяди Лёши стояли фляги. Ехал дядя Лёша в направлении цеха кормовых добавок.
- Свет, ты творог свежий любишь? - спросил я.
- Люблю! - сказала Света.
- Тогда пошли.
И мы пошли следом за дядьЛёшиным экипажем. Во флягах у дядь Лёши был творог.
Куриц ведь кормят не одним только зерном. Им дают разные витамины, добавки, и если внимательно посмотреть на куриный рацион, то чего там только нет. С молокозавода каждый день дядя Лёша привозил фляги свежайшего, белого как первый снег творога. Когда мы дошли, дядя Лёши уже уехал, и фляги вместе с какими-то коробками просто стояли у входа. Мы открыли первую попавшуюся и стали горстями доставать оттуда рассыпчатые куски. Кисловатый творог без сахара и сметаны был пресен и скрипел на зубах, но Светочка ела с удовольствием, а для нас это входило в программу мероприятия, и было лучшей похвалой.
Внезапно её внимание привлекли стоящие тут же коробки. Коробки имели круглые дырки по бокам и издавали странные звуки.
- Что тут? - спросила Светочка.
- А.... - махнул рукой Колюня. - Цыплята.
- Ой! А можно посмотреть? - загорелась та.
- Чо их смотреть? Цыплята как цыплята. - опять пробурчал Колюня.
- Ой! Ну пожааалуйста!
Я открыл коробку. Надо было видеть, как вспыхнули Светочкины глаза. Коробка была доверху набита желтыми копошащимися комочками.
- Ой! А можно потрогать?
- Да ради бога.
Я зачерпнул из коробки комочек, и посадил ей на ладошку. Светочка зачарованно смотрела, как цыплёнок устраивается в её тёплой руке, и млела от счастья. Обойдённый вниманием Колюня тоже решил не отстать, достал цыпленка, и стал поить его изо рта. Восторга заносчивой столичной штучки не было предела. Она хохотала, визжала и прыгала, держа на каждой ладони по цыпленку. Потом остановилась, подумала, и неожиданно застенчиво спросила.
- А можно мне одного с собой взять?
И вот тут, товарищи, дьявол дёрнул меня за язык. Распираемый гордыней я небрежно махнул рукой и брякнул.
- Да хоть десять! Их всё равно сейчас сварят.
Светочка сделала круглые глаза, осмысливая сказанное, и переспросила недоверчиво.
- Как сварят?
- Да так и сварят! «Как, как...» Очень просто. - решил проявить компетентность Колюня.
- Дурак! - сказала Светочка.
- Я дурак? - сказал обиженнно Колюня. - А ну пойдём!
Он взял её за руку и потащил в цех, куда работницы только что отнесли пару коробок.
В цеху стояли и парили огромные, в два детских роста блестящие котлы, куда тётки засыпали, помешивая огромными ковшами, всякие ингредиенты куриного прикорма. Светочка стояла, широко открыв глаза, когда одна из тёток подняла с пола коробку, открыла, и высыпала в кипяток пищащее желтое содержимое.
Из цеха Светочка вышла бледная, с поджатыми губами, но удивительно - она не плакала. Будь мы поопытней относительно женского пола, это бы нас сразу насторожило. Но мы упустили момент, и как следствие — инициативу. А у Светочки тем временем под бантиками уже формировался ПЛАН. План спасения цыплят. И орудием спасения она выбрала нас с Колюней. Потому что никакого другого орудия у неё под руками не было.
Как она нас подбила на это дело? Я не понимаю. Женщины коварны. И коварство их не есть следствие опыта, а дадено с рождения. Факт есть факт. Уже через пять минут мы пыхтя пёрли к дырке в заборе коробку с цыплятами. Беззаботное время социалистического хозяйствования. Ни одному попавшемуся нам по пути взрослому даже в голову не пришло спросить, куда три малолетних ухаря тащат коробку, и что в ней. Ну тащат и тащат. Тащат — значит надо. Тем более что меня-то знали в лицо, я там частенько помогал кому нибудь что нибудь куда нибудь дотащить. Так что мы благополучно миновали забор, а дальше всё было только делом времени.
Через полчаса мы были у себя в деревне. И вот тут остро встал главный вопрос, про который сразу никто не подумал — а куда девать двести цыплят? Двести — цифра достаточно условная. Может их там было сто восемьдесят, может двести десять, кто знает? Просто считалось, что в коробку входит в среднем две сотни. Но сколько бы их там ни было, всё равно их было очень много. Нести их к Колюне было нельзя. Оставался только один вариант. Мой двор.
Сперва мы доставали цыплят и опускали осторожно на землю. Потом просто перевернули коробку и высыпали. И тут же двор стал похож на поляну с бегающими одуванчиками. От этих одуванчиков рябило в глазах. Постоянные обитатели двора были в шоке. Петух конечно вышел, гордо выпячивая грудь, но тут же позорно скрылся обратно в сарае и больше носа не казал. Огромный пёс Дружок обреченно лежал возле будки и флегматично наблюдал. По нему ползало с десяток цыплят, склёвывая крошки с усов, ещё с десяток купалось в его миске. Кот сидел на сарае и обалдело наблюдал сверху. Спускаться он боялся.
Результатом нашей операции спасения стало следующее.
Меня никогда не били. Просто отец, придя с работы и вникнув в ситуацию, посадил нас с Колюней на лавку, и сказал.
- Сами притащили, - сами и будете кормить.
О том, что бы собрать цыплят и отнести обратно никому почему-то даже в голову не пришло.
Колюню батя выдрал. Крепко.
И только Светочка оказалась как бы ни при чем. Выяснилось, что она, хорошая столичная девочка, просто попала под дурное влияние двух плохих деревенских хулиганов.
И это было обидней всего.
Но как бы то ни было, теперь вопрос нашего культурного досуга до конца лета был решен. С раннего утра и до позднего вечера мы таскали комбикорм и запаривали зерно, толкли стекло и стригли траву. Пилили доски и строили выгородку. Рыли ямы и хоронили трупы.
Инкубаторские цыплята плохо приспособлены к выживанию в естественной среде. И численность их ежедневно сокращалась. То кто нибудь случайно наступит. То пёс ляжет неудачно. То кот задушит просто так. Для развлечения.
- Ничего-ничего! - смеялся приговаривая отец. - Цыплят по осени считают.
И мы считали. Колюня, который до этого не мог и до десяти, через неделю легко манипулировал десятками и сотнями, считая убытки. Иногда мы ссорились и дрались, чья очередь идти купаться, а чья — чистить территорию. И только Светочка жила беззаботно и в своё удовольствие. Но мы-то хорошо помнили, по чьей вине и инициативе мы так зажигательно проводим лето. И потихоньку вынашивали план мести. И если я забывал, то Колюня напоминал, выразительно потирая себе то место, где ещё недавно краснели следы от отцовского ремня.
К августу поголовье нашей живности устаканилось. Этим, оставшимся, уже ничего не угрожало. Из двух сотен осталось тринадцать. Это были уже не желтые симпатичные комочки. Это были тринадцать грязно-белых агрессивных молодых петушков. Мы-то с Колюней знали, что до весны в кастрюлю с супом не попадёт один, ну максимум два. Но Светочке об этом предусмотрительно не говорили.
Как-то вечером мы с Колюней сидели на лавочке, наблюдая как цыплята азартно делят накопанных нами на помойке червей, и Колюня вдруг сказал.
- Пиздец. Завтра амнистия. Москвичи сваливают нахуй.
Мы переглянулись и каждый задумался о своём.
А на следующий день московские колькины гости уехали. И Светочку, так получилось, я никогда больше не видел. Вот собственно и вся незамысловатая история, которую я решил рассказать вам с единственной целью - что б было понятно, как, когда и почему я стал нелюбить москвичей.
Впрочем, у неё есть и другой конец.
В день отъезда у Голубевых царила традиционная для такого мероприятия суета. Тётя Поля собирала в дорогу подарки и снедь, паковала свёртки, банки с вареньем и медом, и туго завёрнутые в пергамент куски копченого сала.
- Ничего не забыть! Ничего не забыть! - повторяла Светочкина мама.
Нас то и дело шпыняли, что б мы не вертелись под ногами. Но мы всё равно вертелись, потому что всеобщая суета втягивает как воронка. Наконец все собрались, попрощались, присели на посошок, и поехали на вокзал. Московский поезд отходил в восемь вечера. Нас на вокзал конечно никто не взял. Да мы особо и не рвались.
В плацкартном вагоне новосибирского поезда царило традиционное вечернее оживление. Пассажиры ужинали. Так у нас принято. Войди вечером в вагон любого поезда по всей необъятной России. Вот только что люди сели. И уже едят. Азартно причем так, словно век не кормлены. Или в последний раз.
Вот и Светочкина семья тоже, едва обосновавшись, собралась трапезничать.
Светочкина мама выкладывала на стол нехитрую снедь, которую тетя Поля собрала им в дорогу. Хлеб, яйца, соль, сало, помидоры, огурцы, яблоки, и непременная вареная курица в большой картонной коробке, перетянутая для надежности шпагатом. В это время Светочкин отец нарезал перочинным ножиком хлеб, покрошил крупно овощи, порезал ароматное сало, и наконец, сглотнув набежавшую слюну, ловко поддел шпагат на коробке.
- Ой! - сказала светкина мама и уронила вилку.
- Ёб! - сказал светкин папа и ударился головой о полку.
Вместо курицы в коробке сидела дюжина грязно-белых цыплят и удивлённо таращилась на мутный вагонный свет. Потом один их них издал некое подобие кукареку, растопырил маленькие крылья, и выпрыгнул на стол. Через пять минут пассажиры скорого поезда Новосибирск-Москва весело и с гиканьем, с шутками и прибаутками ловили по вагону разлетевшихся цыплят.
В купе у Светочки царило напряженное молчание. Коробка опять была упакована и перевязана бечовкой. Светочкин папа, растрёпанный вид которого не сулил ничего хорошего, потёр ушибленую голову, посмотрел на Светочку, и многозначительно сказал.
- Ну, Светка!... Ладно! Погоди у меня! - и ещё более многообещающе добавил. - Я с тобой дома поговорю!..
А мы с Колюней ничего этого конечно видеть не могли. Мы в это время сидели на лавочке и наблюдали за последним оставшимся на нашем попечении петушком. Одного мы все таки в последний момент решили оставить.
Тут от соседей донеслись голоса. Это вернулись с вокзала Колькины родители. Они шумно и весело о чем-то говорили и хлопали дверьми. Колюня прислушался, поёжился, и сказал.
- Ох и даст мне батя пиздюлей, когда узнает! Тебе вон хорошо, тебя не лупят.
«Может и хорошо. - подумал я. - Но иногда - лучше бы уж лупили»
А вслух ничего говорить не стал. Колюня всё равно вряд ли бы со мной согласился.
©
Ракетчик
yaplakal.com