22
Старая обувная коробка. Обычно она лежит под кроватью и покрывается пылью. Я достаю её крайне редко. Тогда, когда накатывает. Как сегодня, в один из серых осенних дней. В ней мои фотокарточки. Я уже давно их никому не показываю. Как сказал мой знакомый, «Они ненастоящие. Не в том смысле, что я не верю тебе и им. Просто они цветные. А война – чёрно-белая. В крайнем случае серая». С тех пор их смотрю только я. Перебираю одну за одной, и в голове оживают те дни. Дни, когда мы были вместе.
ХАРОНОн называл себя Харон. Восстание полыхало уже который месяц и каждую неделю он доставлял туда свежее мясо. Розовощёкое, самодовольное, белозубое. Оно грозилось «порвать всех на британский флаг», хохотало и вело себя, как герои дешёвых боевиков. Только Харон знал, что когда рампа опустится и пыль, поднятая лопастями, окутает всё и вся, каждый из них проклянёт всё на свете и продаст душу, лишь бы не ступать на эту проклятую богом и людьми землю. А через час-два, настроившись на пехотную частоту, Харон будет слушать их крики «Мама!», захлёбывающиеся вопли, просьбы забрать их из этих гор. А ещё через несколько дней горстка выживших 20-тилетних стариков закинет ему на борт мешки с булькающими и разложившимися на жаре трупами и будет смотреть щенячьим взглядом вслед улетающей вертушке. Харон давно уже не воспринимал мясо как людей, как личностей. Поначалу он ещё пытался их запоминать, отмечать какие то приметы, но потом он устал считать, сколько улыбок он отвёз назад застывшими. А спустя какое то время в отряде заметили, что те, кого вёз Харон, обратно ещё не возвращались. Его отправили в отпуск, а по возвращению перевели на обслуживание баз, возить снарягу, боеприпасы, продукты. На первом же вылете его правак отошёл поссать за дерево и остался без стопы, нарвавшись на мину, неведомо как оказавшуюся на давно обжитом аэродроме подскока. После этого командир отряда под предлогом отсутствия свободного правака назначил Харона вечным дежурным по аэродрому. По тому самому аэродрому, куда мы голодные и растерзанные вышли после рейда по тылам повстанцев. Когда мы отожрались и подготовились к новому рейду, Харон подошёл к командиру лётного отряда, кинул ему на стол свои документы и ушёл с нами. Поначалу мы дивились его молчаливости и какой-то озлобленности на весь мир, но потом привыкли. Привыкли и даже не понимали, как это мы могли раньше без его невозмутимости, внушающей спокойствие даже во время самых больших задниц.
БРАТЬЯ«Моше» и «Кайзер». Но так их называли редко. Чаще они были просто «братья», несмотря на то, что общей крови в них не было ни капли. Просто они постоянно были вместе, вечно подкалывая друг друга и ежечасно бурча что то по типу «Как же ты меня задолбал, да чтоб я с тобой под один куст гадить пошёл, да никогда». Моше был чисто славянским парнем, несмотря на свою внешность то ли араба, то ли еврея, из за которой он и получил своё прозвище. Превосходный электронщик, острослов и к тому же повар, поначалу он оказался хреновым бойцом и при каждой опасности Кайзер загонял его в самое безопасное место. Кайзер… Вечная короткая стрижка, цитаты классиков. Сын кадрового военного, он с детства мечтал стать военным, но карта не легла. Долго он метался на гражданке, но так и не смог найти своё место и в конце концов плюнул на всё, уволился со всех работ, разошёлся с женой и…. И прибился к нам. Кайзером его прозвали за отличное знание немецкого и за то, что как то раз он написал на вражеской комендатуре знаменитое изречение «Никогда не ходите войной на русских»… Это были хорошие парни, весёлые… Когда мы возвращались в лагерь, они вечно показывали какие то сценки, вспоминали КВН и всякое такое. А дрались, как звери… Хотя и в бою они не прекращали хохмить.
ШМАТКО Жуликоватый проныра, он получил своё прозвище в честь прапорщика из надоевшего всем сериала. Такой же неунывающий, с постоянно включенным тумблером «дурака», Шматко был нашим вечным зампотылом и начпродом. Умеющий достать что угодно и где угодно, он неоднократно проворачивал такие сделки, что все только диву давались, как можно обменять бочку машинного масла на ящик тушёнки, учитывая тот факт, что единственным транспортом в той местности были ишаки да волы. А на все вопросы он лишь отмалчивался, хитро улыбаясь. В нашей компании он появился перед одним из контрактов. Шматко тогда продал нам партию гранат для РПГ, предварительно украденных у какой то из многочисленных банд и решил с нами добраться до какой нибудь страны, где его ещё не знали. Да так и остался. Каждый контракт он клялся, что это его «последний идиотизм» и что в этот то раз он точно вернётся к мирной жизни, но… Что то его держало. Что то его не отпускало…
Я Я. Сижу на скользком после дождя бревне и курю. Сзади меня группа. Парни готовятся спать после перехода. А я курю. Я курю и не могу понять, что я делаю в этих джунглях. Я, бывший кадровый офицер ВДВ СССР, прошедший через горячие точки и ледяные гарнизоны и после распада страны оказавшийся ненужным. После увольнения каждую ночь мне снился один и тот же сон. Я на бетоне взлётки, лучи солнца обжигают лицо, а строй такой тесный, такой… Как одно живое существо, как монолитная стена. Потом была встреча с бывшим сослуживцем, который и расписал мне прелести жизни «диких гусей». Тот полупьяный разговор в кабаке у моего дома решил всё. Я просто закрыл двери квартиры и ушёл. Интересно, а жив ли я дома? Или меня уже похоронили, а квартиру изъяло государство? Скорее всего, так и есть…
МЫ Этим фотографиям уже много лет. Каждый год мы собираемся вместе в маленьком городе на берегах Рейна, ужинаем в ресторанчике, вспоминая былые дела. Братья написали о нас книгу. По ней даже сняли фильм в Голливуде. Теперь они богаты и знамениты. Харон работает пилотом-инструктором в частном аэроклубе, а Шматко всё так же вертит товаром. Правда, уже легальным. А я… Я просто живу в маленьком домике, где перед входом на газоне растут ландыши.
Правда, хороший конец истории? Я и сам так думаю, поэтому я не вспоминаю горящий танкер. Мы должны были на нём уйти, но что то пошло не по плану, корабль обстреляли арабы и Харон не успел выбраться вместе с нами из трюма. Я до сих пор вижу, как он спотыкается на трапе, кувырком катится вниз, крича «Сваливайте, я догоню». С тех пор его никто не видел. Братья остались на горном перевале на Гиндукуше. Моше перебило ноги пулемётной очередью и Кайзер нёс его, сколько было сил. На наших плечах висели бойцы АНА и кому то всё равно пришлось бы прикрыть отход. Кайзер тогда улыбнулся, подмигнул мне и сказал «Так карта легла». Потом мы слышали перестрелку. Короткую, но судя по интенсивности огня, жаркую. И взрыв гранаты. Кайзер всегда носил с собой гранату с надписью «Мама, папа, я вернулся». Если верить тому, что рассказывал о своих родителях Кайзер, в раю они встречали его даже раньше, чем апостол Пётр, такая у них была родительская любовь. И наверняка нашли уголок и для Моше, который при жизни был круглым сиротой. А Шматко погиб глупо. В портовом кабаке в Алжире мы встретились с каким то типом, которого наш зампотыл в своё время кинул на серьёзные деньги. Никто даже не понял, как финка этого мудака оказалась в груди Шматко. А я… Я собрал новую группу, но видать, удача ушла вместе с парнями. Разорвавшаяся рядом граната посекла меня осколками и выбила мне глаза. Благодаря старым знакомым меня по чужим документам устроили в парижский госпиталь для инвалидов, где мне ничего не остаётся делать, как иногда доставать из под койки старую обувную коробку, доставать фотографии и перебирать их. Как сейчас, в один из серых осенних дней.
© Zoldner
yaplakal.com