46
ВстречаВойна.
Война никогда не меняется.
Не меняются и фронтовые города. Сколько я их повидал? Везде одно и то же. Город выходит из оцепенения. Люди, словно желая размяться после долгого сидения в подвалах, необычайно активны. Одни подходят просто полюбопытствовать. Посмотреть на непривычные шевроны и нашивки. Другие жалуются и ищут поддержки и защиты. Иные просто молча помогают. Приносят схему минирования стадиона. Или указывают схроны с оружием и боеприпасами, которые не успели вывезти те, предыдущие.
Все фронтовые города одинаковы, но каждый из них особенный, и я помню каждый свой фронтовой город.
Некоторые запомнились десятком улиц и площадей. Другие одним цехом в промзоне, который я по сантиметру прополз на брюхе, вжимаясь в холодный выщербленный бетон.
Этот город запомнится мне пляжем и его необычным обитателем.
Нет-нет. Я бывал здесь и раньше. Но площадь Дюка де Ришелье и Потёмкинская лестница – это из другой, прошлой жизни. Из той жизни, которую уже не вернуть.
А вот я вернулся, но не затем, чтобы взять. Не затем, чтобы набраться впечатлений и попробовать знаменитую икру из синеньких, биточки из тюльки, форшмак и цимес. Не для того, чтобы впитать воспетую в сотнях книг и десятках фильмов атмосфэру. Не для того, чтобы погрузится в застывшую симфонию величественной и вычурной архитектуры или пропитаться запахом моря и магнолий. Не для того, чтобы выкружить немного любви у востроглазых девчонок.
Я вернулся сюда, чтобы дать. Чтобы отдать долги. Дать свободу. Протянуть руку помощи. И, не в последнюю очередь, надавать тем, кто решил, что…
Не буду о грустном.
Ноябрь не располагает к безудержному веселью. А война, хоть и позволяет иногда залихватски козырнуть лихим и буйным куражом, не даёт забыть, чем заплачено за праздник на освобождённых улицах.
И ноябрю и недолгому затишью перед дальним походом больше приличествует тихая ностальгия, которая и привела меня на пляж. Только подойдя к кромке прибоя, я сообразил, что это тот самый пляж, а вон там и тот самый ресторан, в котором мы с Димасом познакомились с теми хохотушками.
Наш автобус уезжал через полтора часа и свободное время, отпущенное нам экскурсоводом, заканчивалось, но мы всё равно познакомились с девушками и угостили их хересом и какой-то там закуской, просто потому что можем. Просто потому что молоды. Просто потому что всё ещё впереди.
И вот я снова здесь. Во-первых, потому что у Димаса теперь не впереди уже ничего. А во-вторых, чтобы какие-то ещё незнакомые мне Димасы, Толяны, Славики и Серёги могли бы вот так же, не строя никаких планов знакомиться с местными хохотушками. И чтобы хотя бы у них было всё впереди.
Я решил, что обязательно дойду сюда, когда отец Димаса, когда-то почти родной, сидел неузнаваемый в непривычном костюме перед обтянутым красным сукном деревянным ящиком, заваленным цветами. А в ящике лежал неузнаваемый и незнакомый Дмитрий Василевич Кириленко, который приехал к дяде Васе домой, вместо нашего живого Димаса.
А Димас больше не вернётся, как вернутся сбежавшие от войны с обеих сторон. И я понял, что это не честно и решил поехать за ним. Или за него.
И вот я здесь.
Волна лизнула пошорканные берцы и откатилась, а я краем глаза заметил движение и увидел, как добавляя сюрреализма и красок в серо-белый промозглый ноябрь, вдоль уреза воды бежит лисица.
Ничуть не боясь ни человека, ни грозных запахов пороха и ружейного масла, пропитавших этого человека, ни, тем более, незнакомой формы и знаков отличия, огненно-рыжая лисица подбежала и села рядом, с деланным равнодушием глядя на набегающие волны.
Похлопав себя по карманам, жалея, что не захватил рюкзак, я отыскал в разгрузке полупустую пачку галет и протянул одну лисице. Лисица аккуратно и вежливо ухватила зубами твёрдую плитку, а я выпустил её, глядя как файерфокс неторопливо расправляется с едой.
Наконец-то я отдам должок, улыбнулся я, вспомнив, сколько гостинцев от лисички привозил нам с пасеки дядя Вася. Я здесь, чтобы давать и отдавать.
Димкина мама работала медсестрой в стационаре и часто бывала в ночную. А Димкин отец – заядлый пчеловод, пропадал все выходные на пасеке. Поэтому мы часто засиживались у Димаса, нещадно рубясь в «Денди» или смакуя очередную колотушку со Сталлоне или Шварцем.
Потом на своём белом «Москвиче» вкатывался во двор, освещая фарами потолок своей квартиры, дядя Вася, и мы шли его встречать. Сначала он доставал из брезентового рюкзака и раздавал нам поровну подарки от лисички, а потом они с Димасом вместе провожали меня домой до соседней улицы по притихшему ночному городу.
По дороге он всегда рассказывал что-то интересное. Или как увидел лося. Или как школьником поспорил на свой велик, что переплывёт Лугань. Или про армию, где служил ещё в начале восьмидесятых.
Однажды он рассказал, поразившую меня своей наглядностью историю о том, как командир его части получил боевой орден в мирное время. Дядя Вася служил в РВСН. После учебки он попал в глухую тайгу, с которой уже был знаком по БАМу и студенческому стройотряду. Историю с орденом духи знали уже на следующий день после прибытия.
Шли учения, в ходе которых будущая дяди Васина часть пуляла болванками имитирующими вес и габариты боевой части ракеты из Сибири по мишени, расположенной в Балтике, в тысячах километров от шахты из которой стартует ракета.
Мишень представляла из себя обыкновенную двухсотлитровую железную бочку из-под топлива, раскрашенную в ярко-оранжевый цвет, заякорённую точно по координатам заданной цели.
В радиусе километра от бочки болтались, выставив все возможные окуляры и объективы в сторону цели, катера с наблюдателями.
После прилёта болванки, наблюдатели оценивали расстояние от плюха болванки в балтийские воды до мишени и вероятность уничтожения цели на этом расстоянии.
В тот день, ракета, прилетевшая из Сибири, из немыслимо далёкой дядь Васиной части, угодила прямиком в бочку, утопив её.
Командир части схлопотал боевую награду и стал живой легендой и притчей во языцех для нескольких поколений ракетчиков.
Вспоминая этот рассказ, я часто думаю о том, что пара-тройка таких командиров, получив в сером, запечатанном сургучом конверте координаты «центров принятия решений», могли бы за сутки завершить эту войну.
Но видно, какие-то другие, не быстрые интересы, оказались дороже Димасовой, да и моей жизни. Видно кому-то очень надо, чтобы по щедрым, но раскисшим ноябрьским нивам бегали и валили друг друга ребята с автоматиками.
А потом я думаю, что с этим мы будем разбираться немного позже. Потом. Когда пересчитаем своих и чужих. Живых и мёртвых. После того, как вежливо постучим накладками тактических перчаток в двери этих самых центров принятия решений. Когда донесём свою правду до испуганных морд тех, кто прятался за этими дверями.
После чего вернёмся домой.
Тогда и придёт время для моих стихов, которые я пишу в те редкие моменты, когда не меняю дислокацию, не воюю, не поглощаю пищу, не сплю, не ругаюсь с каптёрщиком. И не кормлю лисиц на пляже рядом с нашим с Димасом рестораном.
Я перечитываю свой ставший непонятным и корявым почерк, и боюсь, что столь простая и ясная для меня мысль, заключённая в этих строках, может, как и почерк, быть непонятна им. Тем, кому я это пишу.
Что ж, порой осознанье того, что не прав
Игнорируешь, если неправду неправдой поправ,
Приучаешь себя к этой подленькой мысли,
Что не способ важней, а важней плюсовой результат
И что спор завершить, избежав слишком многих затрат
И имело бы смысл.
Но когда мясорубка из тех исполинских частей,
Что не в силах сознаньем объять, из вечерних «Вестей»
В твою жизнь проникает холодным и злым инструментом
Ты стоишь на пороге последней минуты всего,
Что когда-то казалось важнее тебя самого
И тупишь над моментом.
А потом, всё на свете последнею тьмой прокляня,
Ты, конечно, как раньше немного жалеешь себя,
Но познав много ясных, но слишком уж правильных истин
Понимаешь, что всё, во что верил вчера,
Чем обманывал мозг, чем баюкал себя в вечера –
Пролетает со свистом.
С тем же свистом, что мимо летящий снаряд
Громогласной и пламенной смерти проносит заряд
Мимо наших, недавно отрытых и слишком открытых окопов.
Ты за звуком следишь, не скрывая трясущихся рук,
Не жалея нелестных сравнений для вражеских сук
До финальной синкопы.
И тогда, но не раньше, а именно только тогда,
Прорываясь в эфиры, вскрывая собой провода,
Прилетает сознание силы и важности правды,
Той, что ты принесёшь, если выживешь, к людям туда,
Где, как будто ни в чём не бывало, ловящим кураж городам
Это нахуй не надо.
Лиса доедает последнюю галету и слизывает крошки с перчатки, на которой нашиты шевроны в виде буквы Z. И не торопясь убегает.
Пока, лисичка! Надеюсь, что тот, кто тебя приручил, всё ещё в ответе за тебя.
Пора уходить и мне. Я бросаю взгляд на свинцовое море, и на секунду мне кажется, что я опаздываю на туристический автобус, а мой друг, огненно-рыжий Димас только что рванул к нему первым, чтобы задержать.
yaplakal.com