ККК-19 "Призраки прошлого", внеконкурс

Привет, наши дорогие почитатели схваток в комментах по поводу конкурсных рассказов! Мы продолжаем наш светлый праздник пера и мышки с клавиатурой, и вашему вниманию предлагается перечень внеконкурсных рассказов на тему "Призраки прошлого".

Сегодня кидаться будет во что, поэтому зачёрпывайте побольше — так как эти рассказы не вошли в основную ленту и, следовательно, на них можно как следует оттоптаться. Учтите, что авторы, которые пишут такие рассказы, люди не только ранимые, но и настойчивые. Поэтому, имейте в виду: если кого из критиков после окончания внеконкурса найдут с проломленной башкой, мы тут не при чём.

Все же, сюда вошли рассказы и членов жюри, так что здесь явно не обойдется без предсказаний, комментовых битв и сломанных кнопок. Засим пожелаем авторам удачи, а читателям - хороших впечатлений!

Голосование за внеконкурс продлится до 24.12.2018, 22:00
Подведение итогов внеконкурса - 25.12.2018

Не забывайте про правила:

Соглашение голосующего
Отдавая свой голос путем оставления отметки (галочки) напротив соответствующего произведения, я подтверждаю, что:
1. Я прочитал(-а) все рассказы до самого последнего
2. Я твердо и безоговорочно определился(-лась) с оценкой и менять ее не намерен(-а)
3. Этот голос является поддержкой только того рассказа, который понравился мне лично, а не потому, что кто-то меня попросил тыкнуть за "нужный" рассказ
4. Я понимаю, что не несу никакой ответственности за свой выбор, просто сочинение автора выбило из меня слезу, заставило задуматься или я с удовольствием поржал(-а).

Дата: 15.12.2018
Подпись: ________ (ставится галочкой напротив названия, до 3 галочек)

Это сообщение отредактировал TempName2 - 15.12.2018 - 17:14

1. Nская история

В далёком 1985 году я с молодой женой, оба выпускники пединститута, поехал по распределению в N, в то время очень активно развивающийся и растущий город. К молодой семье учителей отнеслись с пониманием, нас приняли не просто радушно — нам были несказанно рады. В Nском гороно нас распределили в школу, находящуюся в старом центре города и считающуюся лучшей из всех Nских школ, а вскоре нам выдали ордер на двухкомнатную квартиру в «китайской стене», свежей постройки девятиэтажном десятиподъездном доме. Наташа схитрила: она взяла в больнице справку о том, что беременна и это сильно ускорило процесс получения заветного ордера.

Мы быстро обжились на новом месте, перезнакомились со всеми соседями не только в своём подъезде, но и в обоих соседних. На работе тоже всё шло хорошо, директриса оказалась женщиной вполне нормальной и без особых заскоков, коллектив принял нас с Наташей радушно и даже с неким к нам пиететом, поскольку мы приехали в N не из областного центра, где тоже был мистечковый пед, а из города-миллионника, где и проездом-то не всякий бывал.

В тот год, солнечный, полный надежд на лучшее будущее, в самом начале перестройки, в нашем доме-стене родилось просто неимоверное количество детей, в одном только нашем подъезде прибавилась чёртова дюжина орущих на все голоса жильцов: шесть мальчишек и семь девчонок. Уж перестройка ли была тому причиной, молодость ли счастливых новосёлов или собственные долгожданные квартиры так повлияли на людей?.. Я шуточно попрекал свою Наталью за отставание, ссылался на объявленное лидером Союза ускорение, но она лишь хмурилась и сетовала то на скромную обстановку, то на небольшие пока что зарплаты, то ещё на какие-то обстоятельства. Честно сказать, я особо и не настаивал, меня устраивало и такое положение дел.

Дни шли за днями, год за годом. Я взял себе в привычку выходить поздним вечером во двор и неспешно прогуливаться вокруг нашей «китайской стены», прокладывая маршрут восьмёркой, проходя сквозь арку в середине дома. В один из таких поздних и не очень погожих вечеров, в ней меня и подкараулили хулиганствующие малолетки. Последовала стандартная, начатая с «дай закурить» процедура и чем бы всё закончилось — догадаться нетрудно, не вмешайся в ситуацию полузнакомый молодой мужик из последнего подъезда. Он оказался неробкого десятка и в четыре руки мы лихо наподдавали юным идиотикам, заставив их разбежаться в разные стороны. Мой спаситель проводил их смачным матом и только после этого подошёл ко мне и протянул руку:
- Саня!
Я крепко пожал его ладонь и ответил:
- Артур!
Мы вышли из арки во двор, уселись на ближайшей скамейке и я угости нового знакомца сигаретой. Тот внимательно её рассмотрел, понюхал и одобрительно крякнул.
- Богато живёшь, Артур! Я себе «Алонку» позволить не могу.
Я пожал плечами и оправдался тем, что курю немного, пачки хватает на два-три дня. Саня же быстро скурил сигаретку до фильтра, вытащил пачку «Беломора» и прикурил папиросу от окурка. Мы ещё с час проговорили обо всём на свете, попрощались и разошлись по домам.

Позже мы ещё не раз засиживались с Саней во дворе допоздна и постепенно сдружились, несмотря на то, что общего у нас было совсем мало. Я закончил ВУЗ и не был в армии, а Саня закончил ПТУ и отслужил в пограничных войсках. Я учил детей английскому в школе, а Саня работал водителем грузовика. Объединяло нас лишь то, что оба были женаты, но и тут имелись различия: у меня детей так пока и не было, а у Сани подрастал второй бутуз.

Как-то раз, после ноябрьских, я вышел во двор, зябко кутаясь в пальто. Дойдя до арки и не увидев там Сани (а такое периодически бывало), я спрятался от ветра возле мусоропровода шестого подъезда и закурил. За стеной, в тамбуре, бубнили на два голоса мужики, дверь подъезда пару раз приоткрывалась и окурки, выпущенные щелчком в щель, отлетали во тьму, выписывая красными огоньками дуги. Не знаю, что за бес в меня вселился, но я почему-то решил сделать замечание этим людям — ну не дело так поступать, зачем мусорить у себя же под носом? Загасив свой окурок и аккуратно кинув его в урну, я зашёл в подъезд и уже раскрыл рот, чтобы отчитать свинтусов, когда услышал обрадованный голос Сани:
- Во! Артур! Ё-моё, как ты вовремя!
Мы поздоровались, Санин собеседник пожал мне руку и назвался Иваном. Я немного выругал их за разбрасывание окурков, они покладисто согласились и надавали друг дружке шуточных подзатыльников. Оба были слегка навеселе и явно чего-то от меня хотели, поэтому и не спорили по поводу моих попрёков. В конце концов Иван ткнул Саню кулаком в бок и тот, почесав затылок через вязанную шапочку, заговорил:
- Артур, тут такое дело. Надо Ванька выручить!
- В смысле?
- Да ему тут надо к Розе заглянуть…
Роза была местной блядушкой, к которой, как я слышал, нередко хаживали мужики из нашего дома. Несмотря на дурную славу и статус разведёнки, Роза выглядела ошеломительно эффектно: одевалась в самые модные шмотки, да и фигурке её завидовали до зелёных соплей едва ли не все местные женщины. Я и сам провожал её взглядом всякий раз, когда та шла через двор к своему восьмому подъезду. Но это никак не объясняло, зачем понадобился мужикам я!
- Так мне что, проводить его к Розе, что ли?
Приятели заржали и Саня, отрицательно мотнув головой, сказал:
- Да Ванёк меня попросил, а я как? Его Анька меня знает. А тебя-то нет!
- И что с того? Я Ивана-то не знал до этого вечера, а уж про какую Аню речь — и вовсе без понятия.
Иван откашлялся и, сильно смущаясь, заговорил:
- Так это баба моя, Анька. Она Санька-то и вправду знает, а тебя если и видала, то и нестрашно.
- Да в чём дело-то, мужики?
Меня уже начало слегка раздражать вся это пустопорожняя болтовня.
- Короче, — решительно заговорил Саня, — Ванька сейчас домой пойдёт, а ты, Артурыч, через часик к нему зайди — типа ты с его работы, начальник участка. И скажи, что авария, Иван же ремонтник на ТЭЦ! Анька знает, что его могут на аварию в любое время поднять. Вот… Иван к Розке, а ты домой.
- А потом?
Мужики переглянулись и в один голос спросили:
- А тебе-то что?!
И Саня добавил:
- Турыч, ну дело житейское. Выручи, а?
У меня было несколько вопросов и пара возражений, но я почему-то лишь молча кивнул и спросил:
- Иван, у вас квартира какая?
- Трёшка, а чё?
Саня выдал ему подзатыльник и сказал:
- Двести первая.
- А фамилия?
- Лысенки мы.
Мы распрощались и я, закурив вторую сигарету (чего никогда прежде не делал), пошёл домой. Смутные сомнения терзали меня, совершенно не хотелось ввязываться в эту нечестную и нечистую затею. Подышав у дверей своего подъезда и проветрив от запаха пальто, я поднялся домой и принялся проверять тетради. Поняв, что не могу сосредоточиться, решил отложить это занятие и забрёл на кухню, где Наталья варила борщ.
- Таш, я тут с Саней во дворе разговаривал…
- Да я поняла.
- Не, Таш, он помочь попросил. В две руки не справляется, а жена ему там не помощник.
Жена мельком глянула на меня и тут же, отвернувшись, пожала плечами.
- Ну сходи, помоги, раз так. Если что — надень трикушку, чтоб не пачкать брюки.
- Ладно.
Трико и пальто? Нет, не пойдёт… Я совершенно не имел понятия, как одеваются начальники участков на ТЭЦ и спросить было не у кого. Поэтому решил надеть джинсы и курточку, в которой в школу никогда не ходил. Дополнив костюм кроссовками и нутриевой шапкой, я вышел из квартиры и пошёл по лестнице вниз, старательно оттягивая момент визита в двести первую квартиру. Во дворе я сунул руки в карманы и понял, что забыл сигареты. Возвращаться не хотелось, как и курить, впрочем. Да и идти обманывать женщину — пусть и чужую, пусть и незнакомую — совершенно не хотелось тоже.
Терзаемый сомнениями, нехотя, я пошёл в сторону арки; не дойдя до шестого подъезда, свернул в завывающий стылым ветром проём и пустился в обход второй половины дома. Добредя до нужного места с другой стороны, я прошёл мимо и снова заглянул в арку. Там стояли какие-то люди, виднелись сигаретные огоньки. Не раздумывая, я свернул к ним и громко спросил:
- Закурить не найдётся?
Стоящие повернули ко мне лица и я понял, что это те самые хулиганы. Холодок продрал меня по спине, но отступать было поздно. Один из подростков сунул руки в карманы и медленно стал приближаться. Подойдя, он вынул пачку «Астры» и протянул мне.
- Угощайся!
Я вытянул сигаретку, улыбнулся и поблагодарил.
- За яд «спасибо» не говорят, — назидательно проговорил тот и неспешно вернулся к своей компании.
А я поспешил скрыться за дверями окаянного шестого подъезда.

Подняшись в лифте, я подошёл к двери с номером 201 и нажал кнопку звонка. Сердце противно ёкнуло, но… Послышались шлепки шагов, после небольшой паузы (изучение обстановки через глазок) щёлкнул замок и дверь приоткрылась. На меня испуганно и с подозрением одновременно смотрела невысокая, полненькая молодая женщина.
- Вам кого?
- Лысенко здесь живут?
- Да.
- Иван дома? Позовите срочно!
Женщина повернулась и окликнула мужа. Заспанный Иван вышел в прихожую и состроил, совершенно бездарно, озабоченную мину.
- Артурыч? Чё такое?
- Иван, собирайся, — строго проговорил я громким голосом, словно отчитывая ученика за нерадивость, — авария на участке. Машина во дворе ждёт, быстрее.
Аня встревоженно посмотрела на мужа, Иван вопросительно посмотрел на неё и кивнул в мою сторону.
- Авария, Ань. Ехать надо, вишь чё… Машина во дворе ждёт.
Голос его был настолько отвратителен, что я невольно сморщился и отошёл на шаг к лифту, вынул сигарету и прихлопнул по карманам, хоть и знал, что спичек там нет.
- Лысенко, давай живее. Дай спичек и собирайся, я покурю пока.
Ванёк вышел на площадку, протянул мне коробок и поганенько подмигнул. Я снова прикрикнул, чтоб он пошевеливался и отошёл за простенок к мусоропроводу, чтоб запах не затягивало в квартиру. Дым от «Астры» был неприятным, но я упорно втягивал его, кривясь от отвращения. Даже во времена студенчества я не курил такого барахла!
Послышалась лёгкая перебранка супругов Лысенко и Иван, одетый в ватник и обутый в кирзачи, стремительно подошёл к лифту. Он нажал кнопку, двери расползлись в стороны. Почему-то не дождавшись меня, Иван нажал на первый и уехал, а я так и остался с недокуренной сигаретой у чужой двери. Ругнувшись в пол-голоса, я решил докурить, а уж потом вызвать лифт обратно. От сигареты осталась едва четверть и я, сделав последнюю затяжку, аккуратно загасил её о каблук и понёс выбросить в мусоропровод. Выйдя из-за простенка, я увидел стоящую возле двери всхлипывающую Аню. Она глядела на меня большими своими глазищами и стирала с лица слёзы.
- Ну что смотришь?
- Я… мне надо... — я махнул рукой в сторону лифта.
- Да никуда тебе не надо. Ты ж у нашего Димки английский преподаёшь в школе.
Внутри у меня оборвалось и противно ухнуло.
- Вы меня с кем-то путаете, наверное.
Анна снова всхлипнула и размазала ладонью слёзы по круглым щекам.
- Ага, Димка вон тоже с кем-то спутал.
Не зная, что говорить и что делать, я только развёл руками. Женщина ещё раз окинула меня взглядом и решительно сказала:
- А ну, заходи!
- Зачем?! Аня, мне идти надо!
Она ухватила меня за рукав куртки и неожиданно сильно потянула в квартиру.
- Да заходи ты, кому сказала!

Этот эпизод своей жизни я старался забыть и покрепче, но ещё долго, занимаясь сексом с женой, вспоминал полную и неожиданно упругую тушку Анны Лысенко. С Саней мы по-прежнему встречались во дворе и болтали о разном на скамейке, но никогда не касались этой темы.

В школе, после новогодних каникул, я нашёл в журнале Диму Лысенко, ученика пятого класса «В», совершенно непримечательного парнишку, которого и во дворе дома-то никогда не замечал, несмотря на то, что многие дети жильцов были знакомы мне по школе. За годы, прожитые в «китайской стене», я перезнакомился со многими людьми, чьи дети учились у меня; множество родителей школьников, даже и не изучавших английский, также здоровались со мной, неизменно называя по имени и отчеству. Вот и Анна с той поры всегда вежливо со мной раскланивалась, никоим образом не показывая, что знает меня не только как учителя английского её старшего сына.

А вот со своими детьми у нас с Наташей так и не получилось. Первые годы мы предохранялись; после, когда уже и готовы были к появлению наследника, столкнулись с тем, что Наташа никак не может зачать. Nские врачи не нашли тому причин и направили её в областной центр, но мы решили дождаться лета и в отпуске съездить на родину, где медицина имела уровень намного выше, чем в нашей нынешней периферии. Увы! Супруга моя оказалась бесплодна в силу того, что в детстве несколько раз болела ангиной, что привело к поликистозу. К несчастью, это стало понятно слишком поздно.

Как-то подсознательно я начал считать бесплодие жены карой, наказанием за супружескую измену. Не то чтоб я, по прошествии стольких лет, продолжал чувствовать себя виноватым перед Наташей, нет. Объективно — ничьей вины не было в том, что у нас не было детей. Но мысленно я считал себя наказанным. Не жену, а именно себя, ведь Наташа не сделала ничего дурного, а вот я… После обследования и заключения врачей, она долго плакала, сетовала на жизнь и даже какое-то время спала отдельно. Позже смирилась и лишь во время секса нет-нет, да проливала несколько слезинок. Но потом прошло и это.

Годы шли, менялись времена и правители. Сентябри наполняли школу первоклашками, июни опустошали её выпускниками; поколения школяров сменяли друг дружку, невзирая ни на какие перемены в стране. Следом за застоем минула перестройка, голодные девяностые сменились тихими нулевыми, а в год пришествия во власть чекиста, Анна Лысенко привела на линейку младшенького своего сынка, Алёшку. А через пять лет паренёк впервые сел за парту в моём классе.

Надо ли говорить, что мальчик был совершенно не похож на Ивана?

Это сообщение отредактировал Паласатое - 15.12.2018 - 20:40

2. Беглецы

Я считаю, любая поездка полезна для людей думающих. Ты сидишь и ничего не делаешь, твой мозг свободен от нагрузки. Разглядывая проносящиеся за окном пейзажи, ты погружаешься в собственные мысли. Рассуждаешь на темы, которым нет места в суетливой повседневности. Спрятанное на задворках памяти, но свербящее неприятным зудом в каждую свободную минуту. Или те вопросы, позиция по которым давно созрела для детального пересмотра.
Как и насчет моей ситуации: встретить юную семейную пару в положении, для полулегальной переправки в место, где рождаемость ограничивается куда более мягким образом, чем наша планета.
Они страстно желают ребенка, настолько, что наплевали на совокупный отрицательный результат. По нашим законам, этой паре запрещено рожать детей из-за определенных проблем со здоровьем.
И если властям станет известно о беременности, ребенка просто вырежут. Несостоявшихся родителей подвергнут суду, а результат аборта отправят на переработку биологических материалов.
Будущий корм для хищных животных в разведении. Или для выращивания органов.
Гуманно ли решать за людей вопрос об их размножении? Когда ты разводишь кроликов или занимаешься селекцией каких-нибудь плодовых растений, вопросов нет. Тебе нужен нормальный результат в виде здорового, а главное, эффективного потомства.
Яблоки покрупнее, арбузы посочнее, вкусные поросята. Псы должны быть злые, если они будут охранять, кошки должны ловить мышей, а не гадить в тапки. Но когда дело касается людей...
В прошлом, никто и не задумывался об этом, но теперь, когда людей очень много, причем людей нездоровых, для наших правителей это становится актуальным. Зачем кормить слабака, если можно просто не допускать его рождения?
А от ущербных в физическом или умственном качестве людей нормальные и не родятся.
Разумеется, это не гуманно. Забавно, несколько поколений назад люди, наоборот, не любили рожать. "Поживем для себя!" - говорили они. Стоило ввести ограничение рождаемости, как они же начали возмущаться ограничением своих прав.
Правдами и неправдами стали выбивать разрешение на зачатие и рождение ребенка. Расплодились подпольные роддома, нечистые на руку чиновники департамента будущих поколений.
Итак, эти люди должны войти в состав через 5 остановок. Состав миновал "Пригородную", полчаса спокойной езды вдоль лесных массивов и полей нашего милого северного Приволжья.
Вот только индикатор обнаружения тревожно вибрирует на теле, минут как десять. Штука знатная, не раз мне облегчала жизнь, с тех пор как приобрел.
И он сообщал о наличии в вагоне представителей департамента будущих поколений. Твою мать. Надеюсь срок у барышни небольшой, и живота еще не видно. Едут они в места холодные, да и осень на дворе.
Должна быть хорошо одета, это скроет положение. Её муж проинструктирован насчет моей внешности и их поведения.
Итак, у меня полтора десятка попутчиков в этом вагоне. Лишь семь из них держались группами, вторая половина поодиночке. Двое спали. Трое сидят как я: в поле зрения все четыре выхода из вагона. Бородатый мужик в дорогой одежде, сверлящий взглядом каждый выход на остановках. Слишком явно, слишком заметно.
Молодая женщина с двухгодовалым сыном на руках, поглощена своим отпрыском на все сто. То похихикает, теребя его за щечки, то озабоченно прислушается к полусловам-полуагуканьям.
Слишком обременительно. Средних лет мужчина потрепанного вида. Внешность какая-то неприметная: ни бороды, ни усов, кепка, нос мясистый, но небольшой, глаза серо-коричневые, с расслабленным, но не сонным взглядом.
Куртка темно-зеленая, штаны и стоптанные ботинки испачканы уличной грязью. Слишком банально. М-да... Кто же?
Двери открылись и в вагон вошла холеная пожилая женщина, тяжело опираясь на трость. Волосы, забранные в замысловатый пучок, блестели лаком, а глаза внимательно рассматривали пассажиров. Опрятный бородач подскочил.
- Катенька! - подхватил он её под руку. Та тепло улыбнулась своему кавалеру, позволяя довести себя до кресла.
- Володенька... - поцеловала она его в щеку, когда об присели. Старики тихо заворковали, да с такой нежностью, что не снилась влюбленным подросткам.
Тем временем места в вагоне заняли ещё трое: рядом с молодой мамой сел младший чин планетарной армии страны. Старшина, крепкий парень, которому женщина кинулась бы в объятия, если б не ребенок. Еще одна любящая парочка. Точнее, трио.
И они. Сели напротив меня.
- Идиоты... - еле слышно прошептал я. Вырвалось.
Они оделись почти по летнему. Легкие куртки. Сквозь такую одежду у девушки несильно, но четко выпирал живот. Бледная, с жидкими волосами и тонкими, аристократичными чертами лица. Томная, блин, барышня. Неудивительно, что ей не дали разрешения.
Я бы и сам не дал. Её спутник оказался интересней. Ещё входя, он моментально осмотрел вагон. На мне он чуть задержался, во взгляде проступило узнавание, и плотно сжатые губы парня чуть дернулись.
Присев, он откинул голову на спинку кресла и что-то прошептал девушке. Та протяжно выдохнула и улыбнулась. Впрочем, она тут же собралась, так как парень прошептал ей что-то ещё. Ругал, видимо.
Учитывая, что взгляд неприметного мужика задержался на этой парочке, конспирация провалилась. Идиоты... Точнее, идиотка.
Через минуту Олег (так звали парня, согласно той информации, которую мне предоставили) начал демонстративно меня рассматривать, изображая попытки вспомнить.
- Извините, а ваше имя Дмитрий? - начал отыгрывать легенду парень.
- Ну да. - изобразил я непонимание. - А что?
- Точно! - радостно хлопнул он себя ладонью по колену. - Мы с вами виделись около года назад, на свадьбе..
- Олег! - перебил я его, пока он не наболтал лишних имен. Ибо датчик запульсировал сильнее. Легенда стремительно летела в унитаз. - Вспомнил. - усмехнулся я. - Пьяные разговоры о преобладании одних наций над другими.
- С неё началось. А потом мы перешли на спор об больных детях. - "подсказал" Олег.
Мы пустились в "воспоминания" о нашем "знакомстве". Я больше отвечал, напустив на себя сдержанность и холод, Олега же пробил "словесный понос". Он болтал обо всем и ни о чем, талантливо не касаясь конкретики.
Он правильно понял мою позицию и то, как я его перебил. И, несмотря на улыбку, взгляд его оставался тревожным. Он рыскал по всему вагону, пытаясь найти врага. А мой датчик с пульсации перешел на сигналы. Вполне ясные конкретные сигналы на азбуке Морзе.
Меня распознали. Но не дали о себе знать. Очень интересно... Что ж, я принял решение еще до вскрытия карт.
К моменту выхода мне надо было знать, кого опасаться. Бородач со спутницей дремали, нежно обнявшись. Молодая мать тихо шепталась с военным, не забывая сюсюкать с ребенком. Неприметный мужик сонно разглядывал пейзажи, проносящиеся за окном. Он не забывал посматривать на молодую мать. На моих спутников. И на меня. Я мельком глянул на него, мы встретились взглядом. Мужик вопросительно кивнул, и чуть подождав, уткнулся обратно в окно.
Тут же прошел сигнал на датчике. Мне стало ясно кого опасаться в этом вагоне. Не совсем предсказуемо, но и это было ожидаемым.
- Вы где выходите, кстати? - перешел Олег к конкретике.
- На ближайшей. - лениво проговорил я, пытаясь унять адреналиновые волны внутри.
- Забавно, мы тоже. - хмыкнул Олег, чуть заметно сжав руку спутницы. - Там живете?
- Не, по работе. - зевнул я, окончательно спланировав свои дальнейшие действия. - Могу рассказать по дороге от станции. - встав, протянул я руку Ксении, спутнице Олега. Та, благодарно улыбнувшись, поднялась с моей помощью.
Чуть поморщилась. Лицо Олега затвердело. Он обнаружил, что к выходу засобиралось человек десять. В том числе бородач со спутницей, молодая семья военного. И неприметный мужик.
- Вам, насколько я понял, в сторону новых выселок? - спросил я у Олега, когда мы уже топали со станции под гул удаляющегося состава.
- Верно. - кивнул Олег, незаметно оглянувшись. Его лицо серело с каждой минутой: за нами непринужденно болтая шла пожилая пара и юная семья. Вояка взял сынка на плечи и тот радостно попискивал, дергая отца за уши.
Неприметный мужик шел метрах в ста впереди нас, болтая по телефону. - Вам туда же?
- Да, на работу зайти надо напоследок. Потом отбываю... - ответил я, опустив правую руку в карман брюк, где лежало служебное удостоверение.
- Куда улетаете? - Олег внимательно следил за моими руками. Одна из них уже сжимала удостоверение, вторая как будто почесывала грудь под курткой. Но он понял, что я поглаживаю рукоять пистолета в наплечной кобуре.
- Астероид Стужев. Жуткие нескончаемые вьюжные зимы на темной стороне, вечное холодное лето на солнечной. - закатил я глаза, на секунду поддавшись воспоминаниям. - Родина! - впервые улыбнулся я.
- А что за последнее дело на работе? - спросил Олег.
- Вы. - процедил я, остановившись. Достал удостоверение и ткнул им в лицо Олегу. - Капитан службы государственной безопасности, департамент будущих поколений, Алясев Дмитрий Семенович.
- Что? - осипла Ксения, выкатив глаза. Олег заслонил её собой.
- У меня есть основания подозревать вас в незаконной беременности, Важалова Ксения Игоревна, а вас в потворстве данному правонарушению, Важалов Олег Владимирович. Вам необходимо пройти со мной. У вас есть право позвонить вашему адвокату.
Есть право связаться с теми родственниками, друзьями и прочими знакомыми, которые будут свидетельствовать в пользу вашего права родить нового гражданина Российской Федерации. Вы обязаны подчинится мне, как представителю власти.
Вам рекомендовано быть вежливыми и покорными, дабы предполагаемый суд имел к вам снисхождение. - зачитывал я стандартные, ничего не значащие буквы закона опешившей парочке. Ксения готова была упасть в обморок от столь очевидного предательства.
Олег держался чуть лучше, но и он, несмотря на его живой и подозрительный ум, не ожидал от меня такой подставы. Что ж, я сам не ожидал, что они окажутся такими идиотами. А датчик сработал снова.
К нам приблизилась молодая мать. Отец с ребенком нагоняли. Неприметный мужик исчез за поворотом. А пожилая пара двигалась наперез военному с ребенком. Всё интересней и интересней... Володенька?...
- Я протестую против однозначного осуждения этой молодой пары! - громко заявил бородач, размахивая рукой с каким-то удостверением. Правозащитник что ли? Надо больше идиотов...
- У вас есть такое право. - хмыкнула в его сторону молодая мать, вытаскивая свое удостоверение. - Капитан службы государственной безопасности, департамент внутреннего контроля,
Снегирева Юлия Сергеевна. - представилась она, сверля меня взглядом. - Вижу, вы работаете?
- Незаметно? - "дружелюбно" оскалился я.
Муж Юлии таки подошел к нам, переговариваясь с возбужденным бородачом правозащитником. Его спутница неловко ковыляла позади, постоянно спотыкаясь то ногами, то тростью.
- Жень. - скомандовала Юлия мужу. - Мне нужно задать капитану Алясеву пару вопросов, присмотри за подозреваемыми. Пойдемте! - повернулась она ко мне и зашагала в сторону грузовых вагонов станции. Я подчинился.
- Нам поступил сигнал о том, что вы торгуете разрешениями на роды. - процедила она, когда мы остановились. Её взгляд сверлил мои глаза как буровое сверло Стужевских глубинных проходчиков: мягко, но быстро вгрызаясь вглубь.
Пускай вгрызается.
- Сигнал неверный. - ответил я. - Скрывать мне нечего. Я готов признать, что въедливо рассматривал каждое дело о незаконной беременности. Вам известно, что большую часть приговоров я подтвердил, отправив бедных женщин на принудительный аборт.
- Большую часть? - хмыкнула Юля. - 157 из 320. Я подозреваю в вас нездоровую лояльность к выродкам. - она жестко мотнула головой, пресекая мои возражения. - Обсудим ситуацию. Вы ведь в сговоре с этими людьми?
- С какими людьми? - "удивился" я.
- Значит вы не отрицаете, что вы в сговоре. - отметила Юлия. - Учтите, разговор записывается. Так с кем вы в сговоре?
- Я сам пишу этот разговор. - отбрыкнулся я. Пускай понимает, что не с идиотом имеет дело. - Имеет место знакомство и не более.
- А как же перевод некой суммы от Важалова Олега Святославовича на счет несуществующего лица. Оттуда сумма.. - она начала перечислять всю цепочку передачи моей награды. Дура, чуется, что материнство ей ослабило хватку. Азарт погони убирает остатки мышления.
- И? - спросил я, когда она радостно закончила цепочку перевода денег на счет с моим именем. - Определенная сумма кочует с одного счета на другой, от Важалова и до меня. Я с ним встретился в поезде, поболтал, а потом арестовал.
Где смысл? Это раз. А деньги отправлены другому лицу, у которого и должны были оказаться. Важалов и я лишь посредники. У нас с ним есть общие знакомые, которых мы и обсуждали в поезде. Это два. Я выполняю свою работу,
что вы и наблюдали, постоянно отправляя мне сообщения на датчик. Был бы оборотнем в погонах,то открестился бы от этих людей, предоставив их нашему коллеге, неприметному такому, что уже свалил. Это три.
Минуту мы стояли, изучая друг друга. Она давно изучила мои глаза, все время натыкаясь на стену решимости, за которой царили отчаяние и страх. Их она не видела, но чуяла. А я видел нерешительность. И решился.
- Как представитель департамента будущих поколений, вынужден поинтересоваться: соответствует ли ваш ребенок всем необходимым нормам развития?
- Разумеется. - хмыкнула Юлия, и протянула мне ладонь с вживленным материнским чипом. Я вытащил из нагрудного кармана небольшой сканер с экраном, и наставив на ладонь, углубился в чтение.
Заключения о хорошем здоровье, полном соответствии уровню развития и прочей шелухе. Но это заключения. А есть протоколы исследований. Одно привлекло мой взгляд. Потом другое. И третье. Но Юлия не заметила.
- Благодарю. - улыбнулся я, убирая сканер. - В целом все хорошо.
- В целом? - иронично наклонила голову Юлия.
- Я еще в поезде заметил, что для двух лет ребенок слишком мало ходит сам. Окончательно в патологии нижних конечностей я убедился, когда вам супруг подхватил его на плечи, хотя скорость вашего передвижения вполне позволяла ему идти пешком самостоятельно. Для своего возраста он слишком мало говорит слова, больше слогов. Это может косвенно свидетельствовать о задержке развития. Вы помните наши законы о недоразвитых детях младше трех лет. - Ледяным тоном закончил я. Юлия усмехнулась.
- Достойная попытка. Удачи на Родине, капитан. - протянула она руку.
- Я ненавижу воевать. Удачи, капитан. - ответил я рукопожатием. - Здоровья вашему ребенку.
- Здоровья вашей семье, Алясев. - ответила, пока мы возвращались к новым знакомым. - Надеюсь, мне не придется приезжать с проверкой на Стужев. Ибо я буду внимательна.
- Вы угрожали мне, я ответил тем же. - ответил я, наблюдая, как бородатый адвокат что-то яростно доказывает мужу Юлии. Аж ребенок расплакался от серьезного вида отца. Важаловы смирно стоят за правозащитником, но Олег улыбался.
Красавец, он не складывает все яйца в одну корзину.
- Только вот вы не любите воевать. - тихо сказала Юлия, не глядя на меня. - Вы пассивны, вы можете напасть, но склонны к обороне, что и показали. А вот я и защититься умею, и напасть. Это вам на будущее.
- Капитан Алясев! - брызнул мне слюной в лицо бородач. - На основании пунктов два и три десятой статьи адмистративного кодекса и пункта два восемьдесят пятой статьи уголовного уложения, я протестую против задержания моих подопечных:
Важалова Олега Святославовича и Важаловой Ксении Игоревны.
- Вы представитесь? - улыбнулся я бородачу, запустив руку под пиджак.
- Важалов Владимир Евгеньевич. - с достоинством произнес бородач. Я вытащил пистолет. Супруга бородача уверенно оперлась на обе ноги. Раздался щелчок, и нижняя треть трости блеснула острой сталью. Ну, блядь, и семейка.
- Вы планируете сопротивление представителям власти при исполнении? - искренне удивился я, наставив пистолет на мать Олега. - При попытке нападения на меня или Юлию Сергеевну стреляю на поражения без предупреждения! - крикнул я.
Семейка слегка остыла. Олег перестал меня сверлить взглядом, поддерживая супругу. Из побледневшей она превратилась в посеревшую. Хлипковата для новых родственников.
Её свекровь демонстративно уперла клинок в землю, отец примиряюще поднял ладони.
- Я требую справедливого рассмотрения дела моего сына и невестки. Только и всего. Моя супруга временами эмоциональна, и понесет наказание, если потребуется. Но это не должно влиять на решение по делу младших Важаловых.
- В участке разберемся. - заявил я, наставив пистолет на Ксению. Иначе с семьей идиотов нельзя.
Вся наша забавная компания двинулась в сторону участка департамента будущих поколений. Во главе гордо шла Юлия, ведя за руку смешно ковыляющего мальчонку. Он изо всех сил пытался поспеть за матерью.
За ней шло семейство Важаловых, начиная с адвоката и заканчивая невесткой. Её я держал на прицеле. А за мной шел неназванный муж Юлии, небрежно поигрывая дулом автомата. За моей спиной.
Такой толпой мы зашли в здание департамента. Открывая ключом свой кабинет, я окинул взглядом эту небольшую толпу.
- Попрошу лиц, не имеющих отношения к делу, оставаться снаружи. Со мной войдут Важаловы Олег Владимирович, Ксения Игоревна и Владимир Евгеньевич.
- Я лицо, заинтересованное в чистоте процесса, как представитель внутренней безопасности. - заявила Юлия Сергеевна.
Я вошел в свой кабинет. Кабинетик. Два стола буквой "Т", несколько стульев. Опустевший книжный шкаф. Его содержимое давно в контейнере, что летит в космическом лифте с Земли до Стужева. А семья только ждет отправки в нижегородском порту.
Эта падла Снегирева знала об этом. Я сел во главе стола, рядом со мной устроилась она. За вторым столом, по обе стороны, уселись Важаловы. Ксения сдавала. Родит здесь, хлопот меньше. Значит, процесс будет жестким.
- Ксения Игоревна, предоставьте пожалуйста ваши бумаги на право рождения ребенка. Олег Владимирович, предоставьте пожалуйста ваши бумаги на право зачатия. - скомандовал я.
Именно бумаги, никаких чипов они себе принципиально не вживляли. Идиоты... Они замялись. Переглянулись. Даже папаша-адвокат ничего не сказал, лишь глупо вытаращил глаза на сына. Я позволил себе хмыкнуть.
- Вы носите одежду, которая не скрывает вашего положения, не обезопасив себя и возможного ребенка? - демонстративно воскликнул я, всплеснув руками.
- Подавись, иуда! - рявкнул Олег, швырнув мне в лицо несколько листов с заключениями. Юлия ухмыльнулась. Подозреваю, после слова "иуда". Олег... Идиот.
Просмотрев их, я опешил. Нет. Я охуел... И молча передал их Юлии.
- Вероятно, вы являетесь отцом этого ребенка? - обратился я к Владимировичу Евгеньевичу.
- Че, бл... - вскочил сын, но я вскинул пистолет и выстрелил в потолок.
- Тишина! - рявкнул я. У Юлии разжались руки, бумаги полетели под стол. Но она поняла.
- Я не собираюсь разбираться в ваших сраных семейных отношениях. Я исхожу из бумаг и ситуации. - продолжал я свою речь. - Мать абсолютно здорова. Муж абсолютно нездоров. А его отец здоров относительно.
Ребенок не подлежит рождению на территории Российской Федерации или любой другой страны. Однако, на астероиде Стужеве, всегда найдется место такому условно нездоровому человеку, ко..
- Да пошел ты на хуй педрила! - заорал Олег. Вскочив, он выхватил трость и нацелил на меня. Не идиот, хуже. Мудозвон. И я тоже мудозвон. Не заметил, как он перехватил трость у матери и протащил в кабинет.
Острая сталь застыла в паре сантиметров от моего судорожно сглотнувшего кадыка.
- Стреляй, говноед, моя жена не спала с отцом!! Это мой ребенок! - ткнул он себя свободной рукой в грудь. - Мой, блядь!
Рухнула тишина. Мой пистолет смотрел прямо в лоб этому идиоту, но я не хотел стрелять. Его отец сидел, выпучив глаза. Ксения уронила лицо на руки, беззвучно рыдая. Только плечи вздрагивали. Юлия тихо радовалась. Только не мурлыкала, сверкая улыбкой кошки, что загнала мышку.
- Убери клинок, дебил. - тихо сказал я, ткнув дулом пистолета в лоб Олегу. - Я веду запись. И включил её ещё в поезде.
- И что? - процедил он, оскалившись. - Мне уже по хуй. Мы договаривались, что ты проведешь нас. А ты взял деньги и предал, сука. Где твоя честь?
- Моя честь с моей семьей. - процедил я. - Твои деньги уже переправлены твоему отцу. - кивнул я на Владимира Евгеньевича. Тот с каждой секундой остывал и яснел взглядом. И всё понял. Слава богу, торжествующая Юлия этого не заметила.
Пялилась на нас с Олегом.
- Мои жена и сын ждут отправки на астероид Стужев. Моя жена абсолютно здорова, а вот я нет. Благодаря государственной службе я имею право отцовства, при условии жизни вне Земли. Но и это право под угрозой при служебном несоответствии. А теперь подумай, кого я выберу: своего ребенка или твоего? Кому я дам право на жизнь? Твоему что ли?
- Может, тогда тебе погибнуть при исполнении? - предложил Олег. Спятил. Юлия откровенно наслаждалась моментом, улыбаясь до ушей. А Владимир Евгеньевич, что-то резко шепнул рыдающей Ксении.
- Я отец ребенка. - резко встал он. От неожиданности Олег прочертил на моей шее хорошую обжигающую полосу, а я в ответ пальнул. Ему в лоб.
Олег с воплем рухнул под стол, а я отметил, что выстрелил уже в сторону. Точнее, попытался.
- Я отец. Ксения подтвердит. Олег, я ... - выдохнул Владиир Евгеньевич. Юлия хмыкнула, и полезла под стол за бумагами. Туда же залез и бородач. Вдвоем со Снегиревой они вытащили бумаги и окровавленного Олега, державшегося за левое ухо. Он рычал.
- Вы признаете право этой женщины родить на астероиде Стужев? - спросил я у Юлии.
- Разумеется. - ответила та. - При условии отцовства за Важаловым Владимиром Евгеньевичем. - внимательно глянула она на Олега. Тот что-то процедил, выжигая взглядом отца. - Кстати, что с нападением на сотрудника при исполнении?
- Я вас умоляю, состояние аффекта. - хмыкнул я, подмигнув отцу смутьяна. Тот послушно уставился на мою руку, невидимую для Юлии. Большой и указательный палец красноречиво потерлись друг о друга.
- А пускать его без освидетельствования в полет?
- Как представитель власти, беру этот грех на себя. По приезду будет организован осмотр психиатром. Полагаю, все окончится учетом и запретом на деятельность с повышенной психической нагрузкой.
- Что ж, возразить сложно... - миролюбиво развела руками Снегирева и улыбнулась. Губамми.
- Дело закрыто. - произнес я. - Семья Важаловых немедленно отправляется на астероид Стужев. К нему идет космолифт от Даленграда. К этой марсианской колонии транспорт отправляется из нашего порта через 18 часов.
***
Порт Стригино. 17 часов спустя.
Громкоговоритель объявил о начале посадки на рейс до Стужева. Обняв за талию Наденьку и сжав руку неловко топающего сынишки, я встал в очередь. Сердце грело, что я, наконец, улетаю с этой строгой планеты в родные края.
Жестокие климатом, но с добрыми людьми. Я отправляюсь домой. В родные теплые холода. Впереди маячила знакомая бородатая фигура.
- Владимир Евгеньевич?
- Дмитрий Семенович? - обернулся тот. Улыбнулся и обнял. Я не сопротивлялся. Даже обнял в ответ. С облегчением.
- Где остальные? - спросил я.
- Они впереди, уже зашли. - махнул рукой мужчина. - Идиоты. - усмехнулся он.
- А вы? - упрекнул я его. - Вам стоило отправить и свое фото. И сына проинструктировать.
- О чем вы говорите, Дмитрий! - прошептал он. - И я то потерялся когда вы тот кульбит с моим отцовством выкинули. Что говорить о моем сыне. Он сметлив, но на коротких дистанциях. Дальше своего, простите, хера думать пока не научился.
Два часа потом мирились. Он грамотно себя вел, пока все было по плану "А" и "Б". На "В" засыпался, а тут вы пошли импровизировать. - продолжил он. И осекся. - Скажите, вы бы убили его, если бы встали между долгом и моей семьей?
- Вы уже знаете, что и да и нет. - ответил я. - Прежде всего, моя семья. Вы не забыли, что я замял инцендент с нападением на представителя власти при исполнении?
- А если бы долг службы или семья?
- Я собираюсь оставить службу через пару лет. Кстати, мои дела закончились на Вас. Не рекомендуйте меня, я буду Законом. - прошептал я.
- На Стужеве свои законы. - хмыкнул Владимир Евгеньевич. - Не боитесь?
- Стужев моя родина. Я лишь возвращаюсь домой после десяти лет. За такое время многое меняется на Земле, но не на Стужеве. Я не боюсь дома, куда я возвращаюсь представителем Закона.
- Друзья ли мы? Я ведь хороший адвокат. - недовольно хмыкнул бородач. - И я намерен отстаивать справедливость.
- Время покажет. Если наше с вами понятие справедливости верное, мы будем вместе.
- Уверены?
- Зная вас и себя, уверен. Вы порядочный человек. Поэтому не буду напоминать о солидной сумме, которые вы должны за недавние приключения. И отдайте посадочный талон контролеру, мы задерживаем других пассажиров.

Снято с конкурса, как размещенное ранее в сети.


3. Падаль

Время позднее, три ноль две. Вроде не утро ещё. Но и не ночь. Так, не понятно. Разве что сам чёрт разберёт. Но оно ему не надо, потому он и не разбирает. Свечи лишь горят внутри очерченного круга. Красиво мерцают. Плавно тени ложатся на предметы вокруг. Меж свечей, в центре, сидит, скрестив ноги и разведя руки с сомкнутыми в кольцо двумя пальцами на каждой, молодая женщина и вопрошает у сил тьмы. Она ждёт помощи. Это последняя надежда. Светлые силы устали и нет от них больше никакого проку. Вот и остаётся ей надеяться на тьму. Но и та не слышит её. Хотя она ищет упорно. И найдёт… верьте мне на слово, обязательно найдёт. Вот она уже видит покосившийся от времени деревянный сруб. В нём, в этом срубе, живёт семья отшельников. Давно это было, очень давно. Казалось, вечность прошла. Но не об этом сейчас…

Теперь она видит… ничего она больше не видит. Свечи разом погасли. Сын проснулся.

- Тьфу ты блядь!, - в сердцах вырывается у женщины, - будь ты проклят трижды, ирод! Что за пизда тебя родила…

На крик пришёл муж:

- Ну шо, Галка, никак?

- Да где ж тут, блядь, разорви мою пизду… Опять выродок твой проснулся!

- Да слышу я…

- Что ты слышишь? Что ты слышишь!, - женщина заплакала, - сил моих больше нет, не хотела же я сейчас, ведь не хотела же…

Галка не хотела плакать, но плакала. Специально плакала.Она знала, что будет дальше… потому и плакала.

- Не переживай так, - успокаивал любящий муж, - не долго сёдня. Раз и всё. Я его потом спать уложу…

Он гладил её рукой по волосам, а жена лишь всхлипывала:

- Ага, успокоишь… как же… сука ты, разъеби мою дыру… ты и в прошлый раз говорил так… устала я, Лёлик, устала от него…

- Ну ничего, душенька моя, ничего… всё хорошо будет, ему ж тоже внимание нужно… Сейчас покушает, я и отведу его. Успокойся только, а потом и дальше будешь…

- Смотри мне, раззудись моя пизда…, - женщина продолжала реветь. При этом она вытирала лицо приподнятым подолом и билась головой об пол. Любо дорого было смотреть на неё в такие моменты. Чего и делал Лёлик с наслаждением: доставал свой хуй и, высунув язык, яростно себе надрачивал. Он делал это быстро. Приходилось делать всё очень быстро. Времени могла не хватить. Галка вытирала сопли и пускала новые порции слёз, билась головой об пол… и целовала мужу грязные ноги. А он стоял над ней, возвышался, и дрочил, дрочил, дрочил. Его передёргивало и скручивало, ему было противно и приятно одновременно. Так было всегда. Когда финал был близок, Лёлик сбавлял обороты, переводил дыхание и, стиснув зубы, кончал ей на голову, стараясь не промахнуться. Этот раз пришёл на губы. Немного совсем. Галка принялась было слизывать её, но Лёлик остановил:

- Оставь! Не тебе это…

Вскоре приполз, гремя цепями, их сын. Они держали его на привязи…
Был он болен. Тяжело. Душой и телом. Давно уже. Потому как родился уродом. Мать нарочно укрепляла свой организм препаратами и лекарствами. Чтоб было дитя её здоровым. И он был здоровым и крепким. Правда, не полноценным. Умственно отсталым. Обычно от таких детей отказываются… Но его родители были не из таких. Они любили его. И что с того, что он не такой как все?

Отец посадил его на цепь, чтобы сын не кусался. Цепь была длинной и надёжной. Будучи не ограниченным в движении, мог спокойно передвигаться по двору. В летнее время конечно. Зимой он жил дома, в специальном, огороженном вольере. Там было всё необходимое – мягкий соломенный матрац, стальной чан с ржавой водой и кости крупного рогатого скота, с которыми он с удовольствием играл.

- Пришёл, мой хороший, пришёл, - Лёлик снимает с него строгий ошейник, давая сыну порезвиться вволю.

- Зачем отпустил то, подал бы в цепь электричество, глядишь, умней бы стал, - взмолилась мать.

Глава семейства непреклонен.

- А тебе что, на хуй послать некого? Дура, - Лёлик со злостью прижимает ей лицо к полу своей грязной ногой. Так и стоит она, Галка, раком, дырой своей сверкая. Сперма на лице её не успела подсохнуть, и Лёлик размазывает всё это ей по лицу, вытирая брезгливо о штанину ногу.

- Покормить не забудь..., - устало стонет недомать.

- Уймись там, змеюка, и без тебя знаю…

Сын скачет из стороны в сторону, не зная с чего начать. У его матери опять течка. Он понял это по запаху её выделений. Вот оно, пиздалище сочащееся. Сын воет надрывно и пытается взгромоздиться на мать. Отец отталкивает его.

- Поешь сначала, - говорит отец и, не отрывая ноги от лица жены, ставит перед ним кастрюльку свеженьких фекалий, - на вот, жри! Это мы тут с матерью сюда понасирали. Ешь, сука, ешь!, - Лёлик тычет сына в говно, схватив за редко растущие волосы на несимметричной голове, - Жри, жри падла! Смотри, мамку до чего довёл, извелась вся… Сволочь…

- Запить-то хоть дай!, - мычит обезумевшая мать.

- Знаю, сейчас я…

Отец, расстёгивая ширинку, скандирует:

- Пить, теперь быстро пить! Заодно и пасть помоем…

Сын садится на четвереньки и широко открывает рот. Давления струи мочи достаточно, чтоб сбивать прилипшую к губам и измазавшую их неоднородную массу испражнений. Стряхнув последние капли на пол, сумасшедший отец показывает сыну на мать:

- А ну, взять!

Сын набрасывается на неё и начинается неистовая ебля. Скулит от счастья, кобелина. Отец стоит рядом и дрочит. Ему нравится эта картина… Он здесь художник, он так видит. Неистово ударяя себя по голенищам, он выкрикивает: «Поиграем в якорёк – твоя дырка, мой хуёк!» и веселится, радуется.

Мать стонет под сыном:

- Сука, мудень старый, опять наебал, козлина блядская! Да чтоб пизде моей отдельно жить… Еби, сынка, еби…

Вскоре Галке настопиздывает это дело. Лёлик её подменяет. Вахту сдал, вахту принял. Теперь он, давясь соплями, в коленно-локтевой позе целует грязные ноги жены, пока сын слюной истекает на его скользкий и лысый, как яйцо, затылок…

Это сообщение отредактировал Паласатое - 16.12.2018 - 16:43

4. Ultimo acto

В театре аншлаг. В партере зрители оккупировали пол в проходах, в бельэтаже и амфитеатре сидят на ступеньках, по три-четыре человека на ступеньку, на балконах и галёрке ютятся на коленях друг у друга и, даже, готовятся смотреть представление стоя. Зал, будто гигантский котёл, вязко бурлит, перенасыщенный людским присутствием. Неразборчивый гомон, покачивания вееров, нервные смешки, звуки шагов, шорохи, запахи женских духов заполняют все органы чувств и сливаются в единую ауру торжественного нервозного ожидания и радости каждого из присутствующих от причастности к предстоящему действу.

Раздаются первые, едва слышные, будто биение чужого сердца в пустой комнате, повторяющиеся аккорды. Они вмиг смывают все звуки, зал будто вымирает, его аура трепещет и искрит от напряжения и восторга. Занавес поднимается, представление началось.
Царящий на сцене мрак наполнен неясными бардовыми и синими всполохами, приглушённые звуки улицы затейливо вплетены в звучащую фоном мелодию детской колыбельной.

Вдруг в центре этого мрака вспыхивает трепетный огонёк, не больше пламени свечи, и неторопливо плывёт по сцене расширяющимися кругами, отзываясь трепетанием каждому всполоху и ласковому нежному звуку, продолжающим волнами омывать сцену. Плавные, в такт музыке, движения огонька завораживают и дарят ощущения тепла, нежности и бесконечного уюта.
Но вот цветные всполохи становятся чаще, их цвета приобретают насыщенный оттенок, мелодия обретает настойчивый, требовательный ритм, движения огонька перестают быть плавными, он мечется по сцене, подгоняемый аккомпанементом, а затем резко перемещается в центр сцены и замирает. Вспышка стробоскопа ослепляет зал, раскатом грома грянули ударные и упавший луч осветил стоящую с горящей свечой в воздетых над головою руках Камиллу. Звезда в сцене собственного рождения.

Зал взрывается шквалом аплодисментов, неразборчивыми восторженными ликующими выкриками, возгласами "Богиня!", "Браво!". Зрители изливают на сцену обожание, восхищение и любовь. Камиллу не любят - её боготворят, ей поклоняются, как божеству все: от жителей трущоб до богемы и элиты. Её называют Nuestra Alma, "наша душа", или просто "Альма".

На сцене под музыку Ханса Циммера разворачиваются сцены из детства Камиллы. Вот рано, после тяжёлой болезни, уходит горячо любимый отец. После его смерти мать Камиллы, скромная учительница, старается дать дочери всё, что в её силах. Чтобы оплачивать оставшиеся после лечения мужа счета, она ищет любые подработки и выходит ночной уборщицей в театр.
Благодаря ей, Камилла впервые видит балет и влюбляется в него с первой секунды. С тех пор вся её жизнь посвящена танцу. К счастью, эта любовь не оказывается неразделённой. Танцующую Камиллу случайно видит хореограф театра и сразу предлагает девушке прийти на репетицию кордебалета. Через пять лет она уже солистка театральной труппы.

В сегодняшнем представлении эти годы представлены так: под простую незатейливую мелодию на сцене синхронно танцуют двадцать четыре девушки в одинаковых костюмах, каждая в луче своего прожектора. Музыка постепенно ускоряется и усложняется её ритмический рисунок, в мелодию вплетается партия органа, бит, флейтовые соло, африканские барабаны, волынки, рок-н-рольные гитарные рифы, кастаньеты... Танцовщицы начинают сбиваться, останавливаются, не выдерживая вычурный, безумный темп, их лучи прожекторов гаснут один за другим и остаётся единственный луч, освещающий творящую на сцене волшебство Камиллу. Но на этом безумное нарастание ритма и скорости бушующего над сценой калейдоскопа красок свето-лазерного шоу не останавливается. Оно продолжается до тех пор, пока не успевающая за Камиллой музыка, не сливается в сплошную какофонию. Общий хор музыкальных инструментов тянет одну ноту, похожую на стон, а Камилла продолжает проноситься по сцене безумным вихрем, опережая луч прожектора и увлекая его за собой. Теперь она задаёт темп, меняет музыку и преображает световое шоу, теперь её танец управляет и контролирует происходящее на и вокруг сцены. Танец останавливается лишь когда Камилла словно разбивает невидимый барьер, от чего во все стороны бьют разноцветные ослепительные лучи, олицетворяя собой лучи её славы. Всё как в жизни.

Мировая слава водопадом обрушилась на неё, ей рукоплещут во всех крупнейших театрах в каждом уголке мира. Она принимает всеобщую любовь с лёгким удивлением, искренне не понимая причины. Танец является для неё всем. Она вкладывает в него всю свою жизнь и искренне не понимает, как можно поступать иначе. Хотя, называть её искусство "танцем" всё равно, что называть Кёльнский собор "домиком", или собор "Саграда-Фамилиа" церквушкой.

Цвета над сценой приобретают тёплые розовые оттенки, в мелодию вплетается нежная, трепетная скрипичная партия. Постепенно, она поглощает все остальные инструменты, создавая новую музыкальную тему, перерастающую в бушующий ураган страсти фламенко. Камилла встречает свою первую и единственную любовь. Конечно, это случается в театре. Он - подающий надежды молодой хореограф с революционными и не принимаемыми театральной элитой взглядами. Но она разглядела в нём великий талант, а он находит единственного человека, владеющего необходимым для его хореографии уровнем мастерства. Словно сама судьба сводит их вместе.

Все называют её "наша душа", но только я: "моя Альмо", моя душа, моя возлюбленная...

Действие разворачивается. Начинается финальная часть, за которую я переживаю больше всего, несмотря на то, что она самая короткая.
Камилла на пике своей славы. В танце она, сияющей звездой, словно воспаряет над сценой и уносится из театра. Вот она делает круг над городом и устремляется ввысь, к облакам, всё выше и выше в небо, к другим звёздам...
Удар! Два слепящих прожектора - фары автомобиля, моментально сметают всё, темнота наваливается на сцену. Остаётся лишь круг холодного света, в котором изломанной куклой лежит Камилла. Её тело, словно впитав этот дрожащий отвратительный свет, сияющим крылатым ангелом медленно поднимается над сценой и устремляется ввысь, растворяясь в темноте. Свет гаснет. На сцене остаётся лишь красное пятно неправильной формы, оно медленно тускнеет и растворяется в черноте, будто впитываясь в землю.... Как в жизни.

Замирает финальный аккорд, падает занавес, зал заполняет тишина. Зрители обескуражены и шокированы, не такого финала они ждали. Но вот раздаются робкие, нерешительные хлопки, моментально перерастающие в бурю оваций и всеобщее ликование, когда Камилла выбегает на поклон. От оваций восторженных зрителей и криков "Браво!" сейчас, кажется, рухнет здание театра и в этот момент происходит непоправимое: несмотря на запрет и цепочку секьюрити перед сценой, кто-то прорывается к самому ограждению оркестра и кидает Камилле букет роз.

Дальнейшее я наблюдаю как в замедленной съёмке: брошенный неловкой рукой, крутящийся букет алых роз перелетает оркестровую яму и... ударяется о кулисы, пролетев сквозь Камиллу.
Вначале мне показалось, что в общей восторженной эйфории никто не способен этого заметить, но звуки разом схлынули в зале воцарилась мёртвая тишина.
- Эль'Альмо!, раздаётся полный горя женский голос, будто обрывающий нить, на которой зависло всеобщее недоумение и молчание. Шок, горе, обрушилось на зал, вместе с пониманием, что "желтая" пресса была права, что автокатастрофа не была выдумана, несмотря на решительно отметаемые слухи. Зал неистовствует, я слышу треск ломаемой мебели, ограждений балкона...
Я не стал дальше смотреть и покинул театр через служебный выход. У меня ещё есть одно дело.


Да, это действительно был последний танец Эль'Альмо. Балет, который Камилла, вкладывая все силы и душу, создавала со мной последние пять лет я не мог не показать тем, ради кого она это делала - её зрителям, чтобы её душа осталась дальше жить в них.
Договориться с алчущей денег администрацией театра было легко. С прессой - чуть сложнее. Информация об аварии с участием Камиллы просачивалась из "жёлтой" прессы, но всегда жёстко опровергалась и клеймилась "глупостью" и "фальшивкой". Благодаря тысячам записанных часов репетиций и компьютерным технологиям голографической проекции удалось воссоздать образ, призрак Камиллы, выпустить его на сцену и создать такой финал, какой был у её жизни. Но за обращение к миру мёртвых всегда нужно платить жизнью. Так что теперь, когда её последняя работа, её завещание, оглашено людям, я могу спокойно уйти, дальше мне жить незачем.
Никто не знает пока о том, что за рулём того автомобиля по нелепой случайности оказался я сам.

5. Камень

Связь прервалась, джипиэс не работал, мы устали, продрогли, зверски проголодались. Весёлая лыжная прогулка с пением у костра и катанием с горок, от налетевшей метели в одночасье превратилась в жуткую склоку с взаимными упрёками и оскорблениями. Мы не знали куда идти, но, к счастью, услышали сквозь шум ветра отдалённый лай собак. Через полчаса ходу добрались до хутора с единственным обитателем - старым дедом, лысину которого полукругом обрамляли редкие чёрно-белые кудряшки, а борода была трёхцветной чёрно-бело-рыжей.

Дед встретил настороженно, опасливо глядел белесыми глазами на наши лыжи и рюкзаки, косясь на гитару и словно боясь увидеть лица, но услышав наши просьбы и нытьё, быстро переменился, впустил в дом и засуетился. От баньки мы отказались, а к чаю выложили свои припасы, чему он обрадовался, потому как ни хлеба ни сахару в доме не оказалось, одни сухари. Он раз в две недели закупался в селе, что за десять километров от хутора, и сейчас как раз запасы к концу подошли.

После чая с тушёнкой и печеньем настроение нашей компании резко улучшилось, а дед тем временем становился всё угрюмей в своём тёмном углу с почему-то завешенными иконами. Разговор, как обычно бывает, перескакивал с одного на другое, пока Славка не завёл свою любимую тему.

- Да, - сказал он, - есть ещё непознанные области. Был у нас один пациент, выдающийся учёный, между прочим. Вдруг ударился в религию, через это и к нам попал — довёл организм до истощения постами да молитвами. Хотя, непонятно, действительно ли уверовал или только эксперимент на себе проводил. В общем, с его слов, решил он испытать на личном опыте религиозные чувства, что там у них бывают, смирение, благолепие, экстаз. Освоил и вдруг ударила ему в голову мысль, что чего-то не хватает. Дескать, это белая магия, а надо добавить чёрной, тогда картина будет. Стал он колдовство и ереси изучать, обряды, гадания, спиритизм и прочее.

Долго изучал, потом, как подобает учёному, к экспериментам подошел. Говорит, в психологический образ алхимиков вжиться пытался, их преступление через религиозные устои понять. За этим делом в самом разгаре к нам и привезли — весь всклокоченный, глаза горят, пена изо рта, руками машет, а сам — скелет скелетом, забыл, когда еду принимал, с голодного обморока привезли.

Лечим мы его, лечим, а он тем временем нас обрабатывает. В научных, само-собой, целях агитирует провести сеанс спиритический. Он вроде как понял, что делать, а нас для моральной поддержки и свидетельства просит. Заинтриговал, словом. Перед самым его выписыванием из больницы собрались мы поздно вечером на этот самый сеанс, а Фимыч — так его все звали — к этому времени всем необходимым разжился: четки, амулеты, тантры-мантры и прочая дребедень.

Мерно колышется свет свечей, монотонно бубнит Фимыч. Звенит колокольчик, клонит в сон, в сон-н-н, в сон-н-н.

Круг, треугольник, квадрат, пентаграмма, звезда давида, семь зеркал. Лампады освещают лики святых и учёных, Библия, Коран, Талмуд, сутры, таблица Менделеева, модель атома, череп - по углам геометрических фигур.
Ладан-фимиам с травами тлеет в кальяне справа; слева парит вейп. Я сижу в позе лотоса, созерцаю внутренним взглядом пупок и медитирую, остановив взгляд на зрачке Будды.

Это сто шестнадцатый вариант. Пока всё идёт, как обычно, охранительные заклинания распределены по узлам тессеракта, энергия раскачивается по семи осям, подпитываясь поочерёдно соответствующими эмоциями. Ритм вводит во всё более глубокий транс, а из недр сознания всплывают демоны. Они пытаются помешать, пугают зловещими подкрадываниями и резкими атаками. Истребляю их сминая в точки, растворяя в пространстве, замыкая в мгновениях времени.

Впереди разгорается новая точка. Пан или пропал, семь лучей бьют по мишени быстро угасая, но я уже понял, что делать. Глаз открылся. Будда меняет очертания.

- Привет, - глупо выдавил я, корчась от боли, раздавленный и опустошенный.
- Что тебе надо? - медленно проговорил Он, распятый на кресте.
Я начал приходить в себя, судороги прекратились.
- О, прошу прощения! Видите ли, я здесь впервые и не знаю, можете ли Вы мне помочь…
- Людские дела меня больше не интересуют, проси у него сам. - произнёс он равнодушно-ледяным тоном.
- Э-э, я неудачно выразился, но мне самому было бы интересно узнать, что Вас заинтересует также, как меня, найти общие точки, так сказать, за время, пока канал связи действует.

Он взглянул участливо.
- А, так ты чернокнижник. Не из этих. Досталось же вашему брату от них. Но тебе то грех жаловаться. Иное время, иные нравы.
- Совершенно с вами согласен. - подтвердил я, мысленно отвешивая поклоны и расшаркиваясь. - Эпоха просвещения и прогресса. Космические аппараты долетели до края солнечной системы, люди побывали на Луне, готовятся поселится на Марсе.
- Я могу доставить тебя в любую точку вселенной.
- Ой, пожалуйста не надо!
- Ах да, тела не приспособлены к иным мирам. Тогда могу показать.
- Э-э, видите ли, иные миры меня не очень то... Я — социолог. Больше, так сказать, выдающиеся личности интересуют и их влияние на общество. В том числе, исторические, такие как вы, призраки прошлого, так сказать.

Он даже глаза вытаращил:
- Ты что, решил устроить здесь социологический опрос? Перепись населения? Описать нравы и обычаи аборигенов?
- Как сказать... скорее - нет. Обычаями антропологи занимаются. Но, если Вам неудобно, я в другой раз зайду. Или, как пожелаете, не зайду.

Он на минуту задумался и махнул рукой:
- Задавай свои вопросы, человече!
- Почему Вы решили стать Богом?
И Он поведал.

Родился я в семье плотника и бывшей монашки, такой красивой, что на отца моего никто и внимания не обращал. Его называли — муж Марии, а меня — сын Марии. О красоте её слухи разнеслись такие, что из стран других люди приходили посмотреть. Художники, скульпторы, поэты. Последние особенно настырны были. Однажды из Индии делегация была. Посмотрели со всех сторон, одарили подарками, сказали: «От женщин красивых рождаются герои. Поможем воспитать, обучим мудрости. Вот дары, всем говорите, что он царский сын».

Подростком увезли меня в далёкие края, где обучали наукам с царями наравне, и под конец узнал я, что был меж ними, учеными мужами, спор - имеет ли влияние крови на способности к наукам, передаются ли достоинства правителей сынам.

Они безгрешно оплодотворили женщин спермой от царей и простолюдинов так, чтобы никто до времени не знал кому и от кого досталась сперма, другие потом собрали нас, а третьи обучали ровно принцев. «Двойной слепой» - так называли этот метод.

Открыли под конец исходные данные и оказалось, что настоящий мой отец - не царь, не плотник, а бродяга из разорившихся пастухов, ставший отшельником и сошедший с ума от одиночества.

Скорбь поселилась в сердце моём, скорбь и ненависть. Что мог я сделать дряхлым мудрецам, жестоким опытом своим укравшим у меня семью и юность, честолюбивые надежды облагодетельствовать мой народ? Учителя мои не знали правды до конца и со слезами провожали на родину. Но я решил отомстить всем лживым и бесчеловечным демонам науки.

Я знал своего врага, я знал их мудрость и на чем она основывается. То, что они посчитали негодным для строительства, я положил во главу угла. Тяжёл и остр мой камень, он о трёх углах и гранях, как наконечник древнего копья. Отшлифовал я стороны и засверкали миру опасным сокрушительным оружием надежда, вера и любовь.

Не мир принёс, но меч, отбросивший моих врагов, на сотни лет назад. Прометей принёс вам огонь знания, я принёс вам обжигающее пламя веры, согревающее тепло надежды и испепеляющий жар любви. Мой дар оказался сильнее и слаще холодного разума и пытливого ума. Вслед за мной люди шли на лишения и казни во имя этого огня, а когда мои последователи обрели силу, мудрецам пришлось испытать его жар, или умереть, или покорится и показать всему миру свою слабость. И покорился разум злейшему врагу.
Вы, современные учёные, до сих пор не поняли, чем я вас победил. Ваша психология, гипноз, социология убоги перед загадкой и величием смерти, перед тайной, перед верой в чудо.

Не чудо ли, не дар ли отца моего, что, умирая на кресте в агонии, я разговариваю с тобой сквозь тысячи лет, сын моего врага? Ты ходишь во тьме, ты не знаешь света. Узри раны мои за грехи всех вас. Поверь в Бога, поверь в меня, прими душой и сердцем. Надейся на чудо. Люби врагов своих, этих жалких глупцов, называющих себя мудрецами. Иди ко мне… Я приблизился. Он обнял меня.

Раздался хлопок. Мы вывалились в центр круга.
Он спит на моем диване, через повязки на руках и ногах просачивается кровь. Говорят, если её выпить, вернется молодость. Подставляю чайные блюдца. Так вот ты какая, чаша Грааля. Спи, мой бог, думаешь я в тебя поверил? Ты такой же человек, как я.
Завтра мы пойдем в зоопарк смотреть мартышек. Я расскажу Тебе про Дарвина.

Сон прервался. Фимыч монотонно бубнил, а с моих ладоней стекала кровь. Вот, смотрите, шрамы с двух сторон. Потом мне сказали, что стигматы появляются у слишком впечатлительных людей от сопереживания, сильное самовнушение. Фимыч каждое слово у меня по пять раз переспрашивал, все записывал и записывал. Удивлялся, что не верю вовсе, экий чудак, я же в другое верю.

Славка перебрал по струнам, подтянул колки и затянул:
«Не верь разлукам, старина, их круг -
Лишь сон, ей-богу.
Придут иные времена, мой друг -
Ты верь в дорогу»

Дед слушал, опустив голову, медленно покачиваясь из стороны в сторону, потом поднял голову и криво улыбнулся:
- Ложь. Неправда. Не так всё, я знаю. - глаза старика тускло блеснули .
- Ну-у, - протянул Славка, - это для настроения. Кто не был романтиком, у того не было молодости.
- Кто не стал циником, тот не нажил ума. - подхватила Людка и оскалилась. - Ты, дед, чё? Вспомни молодость, как девкам цветы дарил, стихи читал, на природу выманивал.

Дед угрюмо смотрел на неё и словно соображал что-то.
- Ладно, - наконец сказал он и нарочито подмигнул, - расскажу вам. То расскажу, о чём забыть хотел, почти забыл, а тут вы, молодые, весёлые… Было мне тогда, нет, не как вам, тридцать шесть мне было, но работал с молодёжью и был, что называется, на одной волне.
Вызвали меня раз к начальству, так и так, дело есть важное, покумекали и решили тебе поручить. Вытянулся я по военному, грудь колесом, смотрю орлом, показываю, что готов к труду и обороне. Засмеялись они, начальство и эти, ну этих я тоже знаю, тоже начальство, партийные да из органов. Один из этих и говорит:

- Александр Иванович, строительство коммунизма требует строительства нового человека. Партия и правительство прилагают все силы для восстановления народного хозяйства, весь народ трудится на стройках, у станков, в полях. Инженеры и учёные покоряют атом, строят ГЭС, внедряют новые, прогрессивные методы работы, творческая интеллигенция зовёт к новым свершениям, повышает культуру людей. Всё это есть, но! - тут плотный человек с бычьей шеей сделал многозначительную паузу и, понизив голос, почти шёпотом продолжил, - но у нас нет времени. Мы ведём гонку на время со всем капиталистическим миром и в некоторых областях, да, в некоторых, из-за ошибок некоторых товарищей, начинаем отставать. Мы должны вырваться вперёд, сделать революционные открытия, найти невиданные резервы нового, советского человека.

Эх, ребятки! Хоть и не молод я тогда был, но загорелся. Смешно, да? Эх, как я тогда загорелся! Всё прошерстил, все библиотеки перерыл, с учёными советовался, с писателями, с поэтами! Весёлое времечко! Да-да, и хер стоял, и девки любили. Правильно говоришь, ума нажил и стал циником. Это в наших просторах, как тёплая одежда. А тогда был молод, горяч. Не скажу все, многие такими были. И задача стояла из таких горячих сделать ослепительный свет.

Нам тогда казалось — просто это, возьмём, навалимся, придумаем, попробуем. Лозунг был такой: твори, выдумывай, пробуй. Пробуй, пока не получится, а если ошибся — а ты не ошибайся, кто тебе дал право ошибаться? Всё на свой риск и страх, на энтузиазме масс и своём, на горячности и убеждённости. Или грудь в крестах, или голова в кустах — умом то я это давно понял, а сердцем, как у всех таких вот романтиков — вперёд и только вперёд, смелость города берёт, всё выше, и выше, и выше. Такие песни были и люди.

За эту идею мы и ухватились. За песни, то есть. Заказали и запустили особые песни, хиты, так сейчас называют. Песни о песнях, зовущих вдаль и помогающих преодолеть все преграды, вынести невзгоды, найти любовь и счастье. Поэты, композиторы вывернулись наизнанку и сделали, артисты в фильмах, певцы за кадром, глубоко и проникновенно, без малейшего намёка, без фальши. Целый год крутили, чтобы все знали. А потом — эксперимент, всё по научному. Подобрали их, свели очень осторожно, умных, смелых, музыкальных. Да, это было главное условие, музыкальных. Истинно музыкальных, по зову души, а не обучению, поэтому только из технических институтов искали. Так мы рассуждали, если человек сознательно развивает свой инженерный талант, и в то же время ярко проявляется его музыкальный талант — наш клиент, можно из него слепить сверхталант, таланта во всём, гения, титана.

А как слепить? Опять же, твори-выдумывай-пробуй. Вот и выдумали полосу препятствий, чтоб через тернии, да к звёздам. А помогать песня будет. Тут то и выяснится, как помогает и кому, кто сломается, а кто в полный рост встанет. Такая была идея, наивная и смелая.

Дед помолчал, протянул руку за гитарой, сделал несколько аккордов, разминая пальцы и вдруг запел:
«А Боб КеннЭди пустился в пляс
Какое мне дело до всех до вас
А вам до меня»

Людка ахнула. Проникающий бас продирал до косточек. Дед поморщился.
- Сдают лёгкие, да и инструмент нужен другой. Погодите, сейчас принесу.

Он вернулся с мандолиной и…

Очнулись мы на незнакомой дороге. Ноги болели. Поотдаль, на автобусной остановке стояли люди.
Людка прижималась ко мне и косилась на Славку, тот перебирал аккорды, снова и снова перенастраивал струны.
- От же старый хрен! Как это, три, да лучше шести! Необходимо и достаточно! - он спародировал нарочитое помигивание деда, - То же мне теорема!

А Людка меня к остановке тянет.
- Куда вы! Постойте! Постойте же! - засуетился Славка. - Это же важно! Пока я не забыл! Сейчас настрою и вы у меня попляшете…

Мне часто снится та ночь, когда мы то плакали, то смеялись и танцевали. Дед научил меня разбивать кулаком кирпичи на глубоком выдохе, таком глубоком, что боль исчезает. Он рассказывал о невероятных скрытых способностях человека и о том, как бывает невыносимо больно терять друзей. Но он, он их не потерял! Они у него тут, все восемь, тут, в шкафу!

На плечиках в шкафу действительно висело восемь бумажных скелетов.

- Да, - говорил дед, - бывает и так, все не выдержали. Эксперимент вышел из-под контроля, вмешались обстоятельства, эта песня… этот фильм… Кто бы мог предположить! Мы то думали наоборот, дух закалится и возродится из пепла. Пошло не так, да. Тяжел краеугольный камень, не каждому под силу, остры грани, когда их точат, и долго шлифовать надо, пока не засверкают, как алмаз. Они не зря погибли, я ближе подобрался к цели! Через тернии быстрее, да без крови не бывает. Понимаете?

Я не понимал и сейчас не понимаю. На Людке я женился, а Славик всё по горам лазит. Но нас больше не приглашает, говорит, мы только всё портим. Все ищет чего-то.

Мы всё реже и реже с ним видимся, нам и поговорить-то не о чём. Посидим, помолчим, да и разойдёмся.

6. Книга

Книга лежала на столе, но Коновалову было не до нее. Вернувшись с похорон жены, он как сел в кресло, так и просидел там до самого вечера. Из комнаты, куда ушла теща, не было слышно ни звука. Пахло лекарствами и безысходностью. Коновалов думал о том, что жене выпала глупая смерть. Ее, смерть, надо встречать во всеоружии, а не безропотно принимать на голову глыбу льда с крыши, считал Коновалов. Он не любил супругу, скорее привык к тому, что она неплохо справлялась со своими обязанностями, отвечая за его полноценное питание и чистое обмундирование. Сам он много лет проработал в охране моторостроительного завода, характер имел суровый, жену держал в строгости, но иногда скрепя сердце выполнял ее прихоти.

Вот и с домом выполнил. Жена мечтала обосноваться за городом, развести кур и насажать помидоров. Коновалов все обдумал и согласился, рассудив, что ему тоже не помешают свежие овощи и работа на воздухе. Дом нашли ранней весной и он, хоть и был построен еще при царе Горохе, для дачного сезона казался вполне пригодным. Продавали его срочно, хозяева спешили. Что-то у них случилось, но Коновалов лишних вопросов не задавал, цена его устраивала.

=

Книгу нашла жена. В тот день она вместе с загостившейся тещей разбирала на втором этаже брошенные хозяевами вещи:
– Коля, глянь, такую старину и оставили! Вот дурачье!
Коновалов поднялся по скрипучей крутой лестнице, мимоходом отметив, что надо заняться обветшалыми, изъеденными жучком, перилами. От книги тянуло затхлостью и мышами. Он поправил очки, погладил шероховатую кожаную обложку и осторожно разомкнул позеленевшие металлические застежки. Страницы были засаленные и разбухшие от сырости. На первой в бордюре из виноградных лоз красовались поблекшие медальоны с геральдическими эмблемами и толстыми крылатыми мальчишками.

– Стоит-то, небось, хороших денег, – щелкнул калькулятор в его голове. – Ты не болтай никому. Успеем продать, пусть лежит. Есть такие, кто на древнее денег не жалеет. Вон недавно в газете было: бомжи нашли в мусоре книжку и продали ее на барахолке за копейки, а покупатель, ушлый мужик, сразу признал в ней ценность и хапнул потом тысячи.
Аккуратные заостренные буквы рябили в глазах и никак не хотели складываться в слова. «На иностранном» – решил Коновалов, с грехом пополам отличавший «гутен морген» от «гутен таг».
– Продавай! Чего ее держать? Отсыреет совсем, никто и не купит, – жена вертела в руках поношенную беличью шубку.
– Книгу не трогай, – нахмурился запасливый Коновалов. – Пусть лежит, там видно будет.
Но увлеченная уборкой жена уже не слушала.

=

Теща Марья Афанасьевна с трудом встала с кровати и открыла окно. В саду под деревьями расстелилась темно-золотая сеть из теней и бликов. Марья Афанасьевна собиралась вечером уехать домой. После смерти дочери в этом доме ее уже ничего не держало. Зять после работы обещал проводить на поезд, а пока, чтобы отвлечься от тягостных мыслей, она бродила по дому, смахивая пыль. В комнате зятя на втором этаже был полный порядок. Марья Афанасьевна не особенно жаловала и даже побаивалась Коновалова, но любовь к чистоте их примиряла. На столе медными застежками поблескивала книга. «Продать ее надо. Вот и дочка хотела, да не успела» – всхлипнула Марья Афанасьевна и разомкнула застежки:


«18 мая 1425 года. Шампань. Франция.

Липкий, холодный страх сковывал движения, но Реми все равно бежал изо всех сил, чувствуя, как бешено колотится сердце. Он знал, что за его жизнь теперь не дадут и ломаного гроша. Вассалы сеньора де Бренни, кряжистого, как старый дуб, и лютого, как взбесившийся вепрь, не любили, когда добыча уходила из-под носа.

В этих краях сеньор был властителем дум и вершителем судеб. К укрепленному замку де Бренни, выстроенному близ города Мо, не смогла бы подступиться даже хорошо вооруженная армия англичан, не говоря уже о мелкопоместных соседях, которых хлебом не корми, дай разжечь междоусобные распри, и крестьянах с рогатинами, недовольных поборами и жестокостью сеньора. Мощные круглые башни с бойницами по углам замка и около въездных ворот, обитых железом, ров с подъемным мостом и дозорный путь, защищенный зубчатым парапетом стены, были лишь первым рубежом укрепления. Неприятелю предстояло преодолеть еще два похожих рубежа, прежде чем попасть в донжон – главную башню, где помещались комнаты сеньора и его семьи. В такой крепости де Бренни чувствовал себя в безопасности.

Месяц назад он собрал своих вассалов, вооружил и отправил на большую дорогу. Вассалы нападали на прохожих, вытряхивали узлы и тащили пленников в подземелье замка. Сеньор любил собственноручно вздергивать их на дыбу, поджаривать пятки и рвать зубы, заставляя посылать весточку домой. Если родственники к назначенному дню не передавали выкуп, сеньор вешал пленника на огромном дереве перед окнами замка. Бывало, что ветви чуть не обламывались под тяжестью болтающихся на них висельников с синюшными лицами. Ходили слухи, что однажды он повесил сушиться перед окнами крестьянина, который послал весть жене, но так и не дождался выкупа. Бедняжка опоздала на день и приехала к сеньору, когда не брезговавшие ничем вороны уже выклевали мужу оба глаза. Де Бренни, ничуть не смутившись, взял выкуп и отдал ей тело. Та так рыдала и проклинала изверга, что у сеньора случился нервный тик, он приказал привязать вопящую женщину к тому же дереву, с которого пару часов назад сняли ее мужа и держал ее там, пока она, будучи на сносях, не начала рожать и вместе с ребенком не отдала богу душу.

Выбраться из подземелья не удавалось никому, Реми бы тоже не смог. Зато глаза у него был зоркие, и потому, едва заметив людей в кустах лещины, он бросил повозку и метнулся с дороги в лес. Впереди сквозь подлесок сверкнула река Марна, с берегами, заросшими ивняком. Реми знал, что где-то здесь у реки был монастырь, куда суровые святые отцы, которых в округе боялись не меньше де Бренни, ни за что не пустили бы вооруженных людей сеньора.

Решив, что преследователи остались далеко позади, Реми, озираясь, вышел на илистый берег. Волны мягко накатывали на прибрежные камни, вода была холодной, от нее заломило зубы, но он с наслаждением пил, захватывая полные пригоршни, и не слышал, как сзади хрустнула ветка. От удара дубинкой Реми упал, и тонкий ручеек его крови почти сразу же смешался с водами Марны…»

=


Мария Афанасьевна перекрестилась, захлопнула книгу и пошла вниз готовить обед. Она уже ступила на лестницу, когда нога подвернулась. Марья Афанасьевна попыталась опереться на перила, но те рассыпались под рукой.
Вернувшись домой, Коновалов нашел тещу лежащей у подножия лестницы. Под головой Марьи Афанасьевны растеклась лужа крови.

=

Спустя полгода, когда Коновалов с трудом и задешево продал дом, в котором оставаться было совсем невмоготу, и обосновался в тихом поселке, он, поиздержавшись, вспомнил о книге. Деньги сейчас были бы кстати. «Надо отвезти ее в антикварный» – подумал Коновалов, завернул книгу в газету и сунул в пакет. В город решено было ехать завтра же, на ранней электричке. Народу было мало, до города целых два часа и чтобы не заснуть, он, оглядевшись по сторонам, вытащил книгу и разомкнул застежки. Теперь буквы сами собой складывались в слова. «Не на иностранном» - удивился Коновалов:


«12 ноября 1572 года. Париж. Франция.

Мало кому из беспризорных мальчишек, целыми днями шныряющих по улицам города, так повезло, как Фабьену. Где это видано, чтобы сам мэтр Рене, флорентиец, хозяин парфюмерной лавки, у которого, в покупателях была королева, искал себе подмастерье и, понаблюдав за мальчишками, схватил за ворот шустрого Фабьена? И вот уже скоро год он растирал в ступке цветы индийской пачули, жемчуг и лепестки герани, помогая мэтру составлять ароматные мази и эссенции, и терпеливо снося подзатыльники. Хозяин, считавший свое приобретение глуповатым, но расторопным, сделал для уличного бродяги самое главное: дал кров, еду и дал обещание обучить парфюмерным секретам.

Мальчишки говорили, что мэтр не гнушается черной магии, даже спрашивали об этом у Фабьена, но тот, безмерно кичась своим положением, все-таки предпочитал помалкивать об обезглавленных курах, печени болотной жабы, собачьих семенниках, девичьей крови и других странных составляющих, которые мэтр использовал для работы с особенно ценными снадобьями. Над ними он колдовал сам, не допуская никого в маленькую, уставленную шкафами с ретортами и склянками, комнату, но Фабьен подглядывал за мэтром и мотал на ус, сколько, например, дней надо настаивать сок анютиных глазок с жабьей печенью.

Однажды он подслушал разговор хозяина со знатной дамой, лицо которой было плохо различимо из-за надвинутого на глаза капюшона. Мэтр приготовил для нее перчатки тонкой работы, за которыми третьего дня сам сходил к мастеру и потом долго с ними возился, смазывая пастой. Даме он советовал пустить перчатки в дело в самое ближайшее время, чтобы паста не выдохлась и ее действие не прекратилось. Фабьен видел, как мэтр почтительно подал даме шкатулку.

– Ни в коем случае не открывайте, – сказал он. – На воздухе вещество быстро разлагается. Необходимо, чтобы оно как можно скорее соприкоснулось с кожей.

Дама что-то тихо ответила, забрала шкатулку и вручила мэтру увесистый кошелек.

На следующий день, пока мэтр рассчитывался с цветочницей и продавцом пряностей, Фабьену удалось проскользнуть в комнатку и достать склянку с пастой. Он еле вытащил плотно притёртую пробку и в нос ударил незнакомый запах. Так не пахло ни одно из веществ, с которыми ему довелось работать в лавке. Фабьен вспомнил слова мэтра о том, что необходимо соприкосновение с кожей и растер неведомое снадобье в пальцах.

Вдруг он почувствовал, как язык опух и уже не помещался во рту, дышать становилось все труднее, а еще через минуту Фабьен лежал на полу, уставившись неподвижным взглядом в закопченные потолочные балки…»

=

За окном вагона сыпал первый ноябрьский снежок. Коновалов надел шапку, натянул перчатки, вышел на перрон и направился было к вокзалу, но в глазах вдруг потемнело, язык онемел, грудь сильно сдавило, сердце трепыхнулось и замерло. Он сделал шаг и упал. Очки его отлетели в сторону, книга вывалилась из пакета. На потрепанном кожаном корешке виднелась вытисненная надпись «Pas a vendre». Не продается.

7. Радиация

Как я долго возвращался в родной город. Как долго.
Очень холодно для октября. Снег поскрипывает под копытами моего коня, словно попискивает. Скрип-скрип. Луна плывет над зубчатой кромкой леса красным новогодним шаром, я медленно двигаюсь по безлюдной улице вслед за ней.
Серый пушистый кот на заборе провожает меня внимательным взглядом, словно охранник на границе. Когда наши взгляды пересекаются, он шипит и спрыгивает во внутренний дворик.
Правильно, кот. Уйди с дороги. Ты здесь совершенно не при чем. Я вступаю в свои права.


Шлеп. Шлеп. Шлеп…
Долгое всхлипывание. Словно кто-то давится слюной. Глухой удар в стену.
Саня не сразу услышал эти звуки – громко работал телевизор.
Шлеп. Шлеп. Ффффыф…
Что за хрень?!
Он неохотно поднялся с диванчика, на котором лежал, забросив ноги на подлокотник. Распахнув дверь, выглянул в коридор. И заорал от ужаса.

Ночной санитар в морге – должность своеобразная. На ней остаются работать очень специфичные люди. Обычно это студенты на подработке, которым нравится такой график, хоть зарплата и не велика. Большого потока покойников в маленьком городке не бывает, и самое главное в работе – не напутать с документами. Бывали случаи, что вместо «своего» трупа родственники получали и хоронили совершенно постороннего человека. Такие ошибки были весьма чреваты. Лет пять назад, чтобы замять инцидент, в морге скидывались всем коллективом на взятку полиции, так как на месте виновника мог оказаться любой.
Текучка, впрочем, была изрядной. Долго работали лишь на вершине пирамиды, которые крутили мутными делами в своих интересах и те, кто больше ценил общество мертвых, чем живых. Таких долбанутых в Н–ском морге было двое – Саня Клюев, подрабатывающий ночными санитарными сменами, и Бухай, у которого стаж патологоанатома зашкаливал за сорок лет.
Оба были давно и прочно разведены, имели полный иммунитет к недостаткам мертвых: запах, вид, слезы родственников, необходимость собственной стерильности. Никакой мистики в своей работе никогда не наблюдали. Санитары морга как ангелы апокалипсиса – бесполые фиксаторы происходящего в месте окончательной регистрации граждан.

- Старший лейтенант Андрей Климов, дежурная часть, слушаю.
В трубке сначала что-то грохнуло, словно ее уронили. Потом сбивчиво затараторили:
- Это городской морг. В данный момент его покидают покойники, в количестве двадцати трех тел. Кроме того, в закрытые дверцы холодильников долбятся еще сорок… трупов.
Дежурный хрюкнул в трубку от неожиданности. Сегодня звонила женщина, у которой инопланетяне похитили мужа с балкона, соседи алкашей с громкой музыкой и неравнодушные люди, реагирующие на избиение ребенка.
- Покидают каким образом, уточните?
- Пешком они его покидают, товарищ лейтенант, пешком!!!
- Назовите свое имя и место происшествия.
- Морг, блядь! Морг! Санитар Александр Клюев! Что непонятного?!
- Вы пили сегодня?
- У меня отсутствует желчный пузырь. Поэтому если я выпью, то присоединюсь к этой марширующей по коридору колонне. Так вы приедете?
Климов растерянно отнял трубку от уха и зачем-то посмотрел на нее, словно ожидая, что из трубки полезут покойники. Потом подумал, как он передаст патрульному экипажу сводку происшествия. В морге восстание трупов? Санитар трезв, но, кажется, сошел с ума?
Он вздохнул. Дежурная часть должна отреагировать на любое событие.
- А что должна сделать полиция в вашем случае? Посадить покойников в тюрьму?
- Остановить! Я не знаю… Запереть, связать, погрузить…
В голосе санитара звучала не просто паника – смертельный ужас.
- Хорошо, высылаю наряд, ожидайте.
Пусть лучше его потом отымеют за излишнее усердие, чем за смертельный случай. Хм, в морге.
Что может случиться в морге? Покойные затопчут санитара насмерть?


- Андрей, ты издеваешься? – уточнил старший наряда. – А лезгинку трупы там не танцуют, случаем? Только маршируют по коридору?
- Сержант, принимайте вызов и не паясничайте, - сухо сказал дежурный. – Улица Спортивная, 30.
Он отключил связь и потер виски. Звонок. Слава богу, с другого номера.
- Моя дочь изнасилована. Ей всего тринадцать лет. Подонок!
Климов фиксировал детали происшествия, задавая наводящие вопросы. Отключившись, невидящим взглядом уставился на стеклянную перегородку с графиком дежурств на эту неделю. Когда он привыкнет пропускать этот фарш через свое сознание, когда?
Господи, если ты есть, проснись. Посмотри на нас. Посмотри, кого ты создал. И сотри нас с лица земли.
- Милиция! Меня убивают! Пожалуйста, приезжайте!


Дверь морга, металлическая, которую крепко варили к петлям, лежала перед фасадом плашмя.
- Взорвали ее изнутри, что ли? – пробормотал водитель наряда.
Оставив машину за чугунной оградой, полицейские осторожно прошли по кирпичной дорожке к входу, осматриваясь по сторонам.
- Дима, глянь, - тронул за плечо старшего патрульный.
На свежем снегу темнела цепочка свежих следов – отпечатков человеческих босых ног. Они шли ступня в ступню, один за другим, не отклоняясь в стороны.
- Если это следы бухого ночного сторожа, то кто шел следом?
- Входим внутрь, - решил старший наряда и дал отмашку остальным.

Освещения в здании не было, пришлось идти в узких лучах фонарей, открывая по очереди двери и заглядывая внутрь. Санитара нашли быстро. Он лежал у стола с прижатой к груди трубкой телефона. Луч фонаря скользнул по его лицу, словно щупая кожу.
Один из патрульных присел, тронул пальцами шейную артерию, покачал головой.
- Мертв. Странно…
- Что? – обернулся к нему старший.
- Судя по времени обращения, не прошло получаса.
- И?
- Он не мог умереть и остыть так быстро. Он ледяной.

Где-то в глубине здания грохнуло. Полицейские переглянулись.
- Антон, звони дежурному, пусть направляет следаков. Пойдем глянем, кто там гремит в коридоре.
Но в помещениях морга больше никого не было. Тишина и покой, как и положено солидному заведению для усопших.
Вот только покойников в морге найдено не было. Ни одного. Холодильные камеры были пусты, дверцы висели на сломанных петлях, выбитые изнутри так же, как и наружная дверь.
Прибывшие криминалисты, уже при подключении электричества, обнаружили только бирки с идентификацией покойных. Они были свалены в углу секционной небольшой кучкой, словно умершие не хотели иметь ничего общего с миром живых.
Отпечатки босых ног на снегу через час растаяли, как будто их и не было.


- Скорая.
- Срочно бригаду! Человеку плохо! Пожалуйста, быстрее!
- Что именно происходит с больным?
- Он чернеет. И мелко трясется.
- Давление мерили? Пульс?
- Господи, да мы не знаем. Человек ночью позвонил в нашу дверь и упал на пороге.
- Говорите адрес.


- Скорая.
- Помогите, муж задыхается! Скорее, скорее, такси вызвать не можем, все машины заняты!
- Возраст больного?
- Сорок девять.
- Хронические заболевания?
- Да не болел он ничем, был совершенно здоров и вдруг стал синеть и кашлять!

- Скорая слушает.
- Температура сорок у мамы. Сбить ничем не получается, теряет сознание. Пожалуйста…

- Скорая.

- Скорая…

- Скорая!

- Служба 911.
- На крыше дома напротив стоит голый мужчина. Уже пару часов. Температура ниже нуля, но он почему-то не пытается двигаться. Стоит и смотрит вниз.
- Почему вы не звоните в полицию?
- Там не берут трубку.
- То есть, не берут?
- Мы звонили на все известные нам номера. Никто не отвечает…
- Говорите адрес.
- Боже! – женщина взвизгнула, в звонкой мелодии голоса лопнула струна. – Он прыгнул вниз!
- Адрес, говорите адрес!
Но связь оборвалась короткими гудками.

- Девять-один-один, говорите.
- По городу бегают волки!
- Какие волки?
- Дикие! На моих глазах они только что разорвали человека!
- …
Короткие гудки.


Шаг моего коня все так же размерен и тих. Вечерние сумерки никак не превратятся в ночь, они словно застыли во времени – жидком стекле, а я плыву в этом потоке, растворяясь в нем.
Но люди в городе уже не готовятся ко сну. Им не до сна. Они обрывают телефоны городских экстренных служб, пытаясь добраться до рук помощи. Их мир лопнул и разлетается мелкими брызгами, а они судорожно хватаются за осколки. Скоро они выбегут на улицы города, чтобы не сражаться с неизвестностью в одиночку.
Так, как я сражался все эти годы, притянутый ремнями к кровати, с налитым лекарствами по самую макушку черепом.


Двадцать лет назад.

- Что вам не нравится в этом посмертном эпикризе? – он снисходительно смотрит на меня.
- Мне не нравится сам посмертный эпикриз - сердечная недостаточность. Вы смеетесь? Ребенку было двенадцать лет!
- Нужно было следить за здоровьем сына, папаша.
Ах ты, мордастая жирная падла.
- У моего сына было идеальное здоровье, - отчеканил я, глядя с ненавистью в его белесые поросячьи глазки. – Он занимался спортом и регулярно проходил медицинское обследование.
- Бывает.
Он суетливо перекладывал на столе какие-то папки, стараясь показать, что ему некогда.
- У него на шее были найдены синяки.
- Вы же говорите, он занимался спортом?
- В первоначальном заключении было указано, что смерть наступила вследствие черепно-мозговой травмы после удара тяжелым предметом по голове.
- Заключение давал молодой неопытный врач. Он уже понял и признал свою ошибку, и будет наказан соответствующими мерами.
Я с бессильной злобой смотрю на его руки, поросшие рыжим волосом. С молодым неопытным врачом я уже имел счастье беседовать. Он так же шуршал бумажками и отводил глаза в сторону.
- Вы понимаете, что я пойду дальше?
- Ваше право. Но я бы на вашем месте подумал. Еще неизвестно, кто оставил синяки на шее вашего сына. Домашнее насилие может всплыть при расследовании, сами понимаете…
Тяжелое пресс-папье, лежавшее на столе, вошло в переносицу заведующего отделением четко и хрустко, словно топор в лоб хряка.
Он закатил глаза и осел на стуле, а я вышел из кабинета, хлопнув дверью.


Знаете, что самое забавное? Меня признали невменяемым.
Впрочем, я стал им.
Не было черепно-мозговой травмы.
Те, кто видел, что моего сына усаживали в машину люди, внезапно изменили показания. Это был другой мальчик. Или не та машина.
Соседи внезапно вспомнили, что слышали детские крики из нашей квартиры. Учительница в школе намекала на жалобы ребенка в связи с семейными проблемами.
Пока я сидел в камере предварительного заключения, жена подала на развод и уехала из города.
У меня не осталось ничего. Только время и ненависть.


Десять лет назад.

Никогда бы не подумал, что в психушке может сидеть священник. Сидеть – правильный глагол? Или правильнее – лежать?
Здесь оказываются люди, у которых связи с реальностью слабее, чем у прочих. Реальность это тот электрический контур, который держит скот в загоне. Тыкнул мордой в сетку? Получи удар током. Еще раз? Снова ответка. Или твоя морда приобретет условный рефлекс на боль, отдергиваясь, или мозг научится игнорировать боль, выпуская тебя за ограду.
Я вышел за ограду в поисках пастуха.

- Человеческая природа удобопреклонна ко греху. Люди всегда были и будут горды, надменны, неблагодарны и порочны, - говорил мне Савелий. Мы сидели у зарешеченного окна, уткнувшись плечами друг в друга, и перешептывались.
- Разве не было времен страшнее? – пытался возразить я. – Средневековье? Мировые войны?
Он снисходительно улыбался.
- Климат начинает изменяться не с планеты. Он начинается с души. Естественная радиация дает разнообразие видов. Искусственная ведет к уродливым мутациям, и, в конце концов, к духовной и физической смерти. Ты знаешь, что такое апокалипсис?
- Конец света. Трубы ангелов, нашествие мух и саранчи, море выходит из берегов, поднимаются мертвые из могил, приходят страшные болезни, падает кровавая комета, - пытался вспомнить я богословные тексты. – И там еще что-то про печати.
- Это один и тот же процесс, описанный в разных религиях разными толкователями. Например, в Коране конец света знаменуется уменьшением количества мужчин. Одни женщины, представляешь?
- А как же приход Антихриста?
Савелий нахмурился.
- Антихрист давно пришел. Он плотно угнездился в душах людей, заставляя их стремиться исключительно к плотскому, радоваться чужой беде и боли. Он воздействует изнутри, как радиация. Как раковая опухоль, разрастающаяся в теле. Внешние признаки грядущей катастрофы – это первый звонок. Извержения вулканов, наводнения, эпидемии страшных болезней - всего лишь зарождающиеся фурункулы на теле. Подлинный апокалипсис происходит в наших сердцах, которые неспособны более любить.
Дети забывают своих родителей. Родители убивают своих детей. Муж, имеющий достаточно финансовых средств, отказывает смертельно больной жене в лечении потому, что выздоровление маловероятно. Жена выгоняет беспомощного мужа-инвалида на улицу, потому что он не может работать. Счетчики Гейгера в людях отключены, процесс запущен. И ужас в том, что этот процесс никто не хочет остановить.
- А разве это можно остановить?
Савелий ежится и пытается кутаться в пижаму. Его ломает предстоящий прием лекарств.
- Придут всадники, - бормочет он.
Я пытаюсь вспомнить, что там еще толковали книги.
- Белый, рыжий, черный…


Савелий умер весной. Мы так ждали весны. Солнца, щебета птиц и теплых теней от облаков, скользящих по лицам. Он пришел ко мне попрощаться ночью. Присел на краешек кровати, похлопал невесомой ладонью по одеялу, улыбнулся светло и прозрачно.
- Если тебя не покинет ненависть, ты дождешься своего коня.
- Какого коня?
- Он сам выберет тебя. Прощай.
- Разве мы не увидимся?
- Это будем уже не мы.
И он растаял в лунном луче.
Мне так его не хватает.


Сегодня.

Мой конь ждал меня за воротами больницы. Я так и не понял, как это случилось, почему я наконец вышел на свободу. Мне некуда было идти, меня никто не ждал. Даже ненависть за эти годы, казалось, погасла, превратившись в блеклый тухлый пепел.
Жеребец коротко фыркнул и ткнул меня мордой в плечо.
- Как тебя зовут? – я погладил его серый бархатный нос.
Конь встряхнул гривой и переступил с ноги на ногу. Я легко взлетел на его спину, словно был рожден наездником, и понял, что достиг конца своего пути. Или он только начинался?
- Домой, Мор. Домой.


Улицы Н-ска напоминали пейзажи с гравюр Босха. Серый мутный туман наполнял улицы, заползал в окна домов, окутывал фигуры мечущихся людей. Иногда в прорывах туч мелькала красная вспухшая луна, оглядывая город, но тут же пряталась. Я видел карту Н-ска сверху, словно конь парил над землей в потоках холодного ветра.

- Марина, Марина! – кто-то искал потерянного ребенка.
- Мама, мне страшно! – плакала девочка, стоящая на коленях у неподвижно лежавшего тела.
В здании библиотеки убивали женщину, она еще кричала, но это был крик не боли, а агонии. Центральный универмаг лишился большей части стеклянного фасада, и сейчас через проемы, окаймленные осколками, мародеры торопливо тащили бытовую технику, спиртное, упаковки с едой.
Снег растаял в жидкую кашу и хлюпал под ногами, автомобили срывались с места и глохли за поворотом, в кювете лежала перевернутая машина скорой помощи, мигая «маяками».
Где-то вдалеке хлопнул выстрел. Один, еще один. Потом небо осветилось ярким взрывом фейерверка. Кричали люди – от ужаса, боли и страха.
Потом пришел огонь. Видимо, кто-то нечаянно или специально, поджег свой дом или дом соседа.
Звенели разбиваемые стекла, лопались трубы, лаяли перепуганные собаки.


Я делал уже третий круг по городу, равнодушно разглядывая людей. Они спасали только себя. Как знакомо. Скоро сюда придут другие всадники, завершить начатое мной.
Знакомый серый кот презрительно оглядел меня и отвернулся. У него апокалипсис не планировался.

- Папа!
Из-за угла дома вынырнул мальчишка. Я вздрогнул. Это был мой сын, Никита.
- Пап, под ним же горит забор, - укоризненно сказал он. – А дальше по улице, вон в том доме лежит парализованная женщина. Рядом с ней сидит ее внучка, которой страшно, но она никуда не уйдет от бабушки. Ее отец ходит по улицам и ищет потерявшихся детей и привязанных животных. Ее мать принимает в больнице израненных и покалеченных людей. Им некуда бежать. Они ничего не понимают.
Я молчал, придерживая танцующего Мора, а в спину били мощные серые крылья, требующие выплеснуть наружу дикую накопленную силу.
Никита протянул руки к коту, снимая его с забора и прижимая к животу. Кот не сопротивлялся.
- Давай выведем их из города.
- Даже тех, кто тебя убил?
- Они давно находятся в своем аду. Умерли от рака мозга, инсульта, зарезаны в пьяной драке, сидят в тюрьме. Санитар в морге, подписавший фальшивые документы, скончался от остановки сердца, врач, сфабриковавший их, погиб от заражения крови. Они приняли свою вину, и их уже нельзя наказать.
- А я жив? – тихо спросил я у сына.
- Нет, пап. Ты умер в больнице. Ты призрак. Но я все равно люблю тебя.
- Разве призраки могут сжечь город? Гладить кота?
- Мы больше не сидим за оградой, папа. Мы можем быть кем угодно – всадниками и мессиями, антихристами или новыми богами. Мы можем поднять мертвых и убить живых. Просто это тебе больше не нужно.

Я молчал.
- Ты веришь мне, папа?
Мор бешено всхрапнул и встал на дыбы, а потом прянул в небо. Серые крылья разорвали туман над нашими головами, мы поднимались все выше и выше, туда, где мерцали золотые гвозди звезд.
Я оглянулся, чтобы последний раз увидеть сына. Но увидел триаду всадников, летящих за мной, след в след, и толпу маленьких человечков на земле, задравших головы вверх.

8. Тополиный пух

Нелегка жизнь призрачья как выяснилось, что уж греха таить…
Хотя, казалось бы – нет тебе препятствий! Сквозь любую стену пройти не вопрос. Например, в алкогольный раздел сетевого магазина или хранилище сбербанка. Ан нет! Не тут-то было! Пройти-то легко, а вот взять желаемой никак. Проходили руки сквозь вожделенную бутылку и даже сквозь пачки купюр. Но был небольшой нюанс. Если купюры оказывались совершенно недоступны Савелию, то бутылки оставляли неуловимое ощущение тополиного пуха, застрявшего между пальцев, который вроде и щекочет, а поймать его невозможно.
Дело было в том, что если деньги в предыдущей жизни Савелия играли роль необходимого зла, то к крепкой алкогольной продукции он испытывал безотчетную, но искреннюю любовь.
О своей прошлой жизни Савелий ничего не помнил, будучи еще совсем молодым, неопытным призраком, но в той своей прошлой жизни Савелий был человеком.

«Никаких таких людей не существует на самом деле» – думал Савелий, - «Это все бред взбудораженной совести».
Несмотря на неопытность, молодой призрак легко переходил дороги в неположенных местах, пропуская сквозь себя автомобили, пронзал самую плотную толпу, не встречая сопротивления. Савелий не верил в мир вокруг себя, у него было более важное дело.
Он торопился на первое в этой своей новой жизни собеседование по поводу трудоустройства. Посланное на сайт prizrakoff.net резюме, наконец-то, сработало.

- Какими языками вы владеете?
- Я умею молчать на всех языках мира.
Рекрутер невозмутимо поставил какую-то метку в лежащую перед ним анкету.
- Часто ли вы говорите неправду?
- Каждый восьмой день недели пятого времени года.
Савелий с вызовом посмотрел на рекрутера.
- Почему вы хотите работать именно в нашей компании?
- Да просто ни одна сволочь, кроме вас, мне не позвонила…
Рекрутер с интересом посмотрел на Савелия.
- Расскажите о других своих недостатках.
- Я над ними пока работаю, - Савелий неопределенно пошевелил пальцами. – Еще не определился.
- Хм…
Рекрутер отложил анкету.
- Откуда вы узнали про нашу компанию?
Савелий вспомнил объявление в грязном подземном переходе:
РАБОТА! ДЛЯ ПРИЗРАКОВ! ЕДА, ПИТЬЕ (умеренное), ПРОЖИВАНИЕ! ОПЫТ НЕ ТРЕБУЕТСЯ.
- В запросе Гугла ваша компания оказалась первой, – скромно сказал он, давай понять, что не чужд технологиям.
Рекрутер понимающе хмыкнул.
- Жить негде?
Савелий промолчал, сжав кисти в кулак, чтобы не были видны грязные ногти.
- Пьете много?
- Есть такое ощущение, - солидно сказал Савелий, и почесал кадык, - но это не точно. Я у вас новенький, еще не во всем разобрался.
Рекрутер задумался.
- Тогда сделаем так.
Рекрутер что-то быстро написал на клочке бумаги и передал его Савелию.
- Сходите пока вот сюда, а потом возвращайтесь прямо ко мне. Если спросят про запись, скажете, что вторичный прием без записи. Вас пропустят.
Савелий спрятал бумажку в карман.
- Что-то есть в вас этакое, - покрутил Рекрутер рукой, - Такое что-то необычное… Ощущения тополиного пуха в руках не было? Может, сомнения в реальности беспокоят?
- Да как вам сказать, - простодушно сказал Савелий, - что-то такое было, но ведь неуловимое же? Показалось, наверное. Мало ли кого что беспокоит.
Савелий поднялся, неловко поклонился, и направился к выходу.
Рекрутер задумчиво проводил взглядом Савелия, и, когда за ним закрылась дверь, поднял трубку телефона.
- Клуб анонимных призраков? Позовите директора. Херувим? Да, приветствую, Вася это беспокоит. Я тут тебе одного типа отправил, ты присмотрись к нему, по теме Тополиный Пух проходит, похоже, это он. Ага, хорошо. Давай, до вечера.
Рекрутер положил трубку телефона на место и задумчиво забарабанил пальцами по столу.

Савелий стоял перед вывеской КЛУБ АНОНИМНЫХ ПРИЗРАКОВ. Под вывеской обнаружилась дверь, за дверью смутно слышались голоса. Молодой призрак без колебаний провернул ручку, дверь распахнулась. Голоса стихли.
- А теперь у нас новенький!
В комнате, куда попал Савелий, по кругу были расставлены девять стульев, занятые призраками разной степени потасканности, в центре стояла некрашеная, ржавая табуретка. Из-под потолка раздался в громкоговорителе хриплый голос:
- Пройдите к табуретке, встаньте на нее и представьтесь!
Савелий повиновался.
- Меня зовут Савелий и я призрак, - неуверенно сказал он и откашлялся.
Раздались жидкие аплодисменты.
- Привет, Савелий! Расскажите о себе, как вы стали призраком?
Савелий затруднился. Он совершенно не помнил ничего, из своей прошлой жизни, только встала перед глазами почему-то мутная картинка - белобородый, краснорожий, нетрезвый дед с посохом и с мешком за спиной, его веселая подруга в коротком, синем халатике, смущенный мальчик по имени Сема на табуретке и предвкушение праздника. Картинка пропала, а Савелий неожиданно разозлился.
- Я вот че думаю, благородные доны, - сказал он, - Вроде был я Сема, а стал Савелий. Не в этом ли великая сермяжная правда?!
Призраки зашевелились, зашептались.
- Он вспомнил, вспомнил! Надо звать Херувима! Тополиный Пух!!!!!
- Не надо звать Херувима, он всегда с вами, - раздался усталый голос с потолка, - Помните ли вы одиннадцать правил поведения и три метода достижения?!
Призраки пали ниц со своих стульев.
- Помним, батюшка, и следуем им.
- Вот то-то! - хриплый голос прокашлялся, - Савелий, или как там тебя… Сема. Пройдите в дверь номер 12N456бис.
В комнате была только одна дверь – та, через которую Савелий и зашел. И на ней висела табличка 12N456бис.
Савелий пожал плечами, слез с табуретки, и вышел из комнаты. И оказался совершенно в другом месте.

- Ну, здравствуй, Савелий. Можешь звать меня Херувим. Не глагол!
Плохо выбритый, кудрявый мальчик с луком за спиной и топором за поясом сидел на мусорном баке.
- Что значит не глагол? – хмуро спросил Савелий.
Последние события немного утомили его. Посещением сбербанка, а потом алкогольного магазина он оказался выбит из привычной колеи. А собеседование и дальнейший визит в КАП ввели его в недоумение. Теперь вот не глагол какой-то…
- Не обращай внимания. Ты избранный. Я долго делал тебя. – Херувим почесался. – Но чего-то не учел. Ты – призрак живого человека.
- Человека?!
- Да, люди существуют. Когда они умирают, появляется призрак. А ты не умер. Но появился.
Савелий подошел к пределу эмоционального насыщения мозга и не находил слов. Люди существуют! Надо же…
- Давай я расскажу тебе твою историю, - мягко сказал Херувим, - И потом ты захочешь меня убить. Вот этим.
Херувим достал из-за пояса топор и протянул его Савелию. Топор был невесом и сделан, казалось, из лепестков роз.
- Я давно хочу умереть, но меня никто тут не может убить. Это я тут самый главный и всем заправляю. Убить меня может только призрак живого человека, а тут все мертвые, даже я.
Херувим с непонятной тоской смотрел на Савелия.
- А ты – можешь.
Савелий взял в руки топор, и ему снова показалось, что это между пальцев застрял тополиный пух. Ощущения топора в руке не было, только пух. И было предвкушение большой беды.
- Присаживайся.
Херувим устроился поудобнее на своем баке. Пахло в этом месте почему-то персиками, а не мусором и отходами.
- Я тебе все расскажу, ты только не перебивай, хорошо?
Херувим достал из кармана бутылку водки и протянул ее Савелию.
- Выпей, когда я скажу! – строго сказал он, - К тебе вернется память. А пока слушай и не перебивай.
Савелий взял в другую руку бутылку и уселся на какой-то ящик. Тупое безразличие овладело им.

- Ты помнишь свою семью? Глотни!!!
Савелий послушно сделал глоток из бутылки.
- Помнишь?!
Мама, папа, сестра. Двухкомнатная квартира на четверых с проходной комнатой и никакой перспективы.
- Помню…
- Это при Советском Союзе была какая-то перспектива получения жилплощади, а после вариант был один – ждать смерти родителей. А потом и всех остальных. И вступать в наследство. Разве не так? Не только москвичей жилищный вопрос испортил.
Савелию стало почему-то тепло и стыдно. Он отхлебнул еще один глоток.
- И че? – тупо спросил он.
- И я исполнил твое сокровенное желание. Помнишь, как папа умер? Пей!
Вот что водка животворящая делает. Савелий стал вспоминать свою человеческую жизнь.

Папа был первый - умер за два месяца. Саркома. Это еще милосердный вид рака. Очень быстрый. Почему-то запомнилось то, что папа в туалет ходил только ночью. Ну как ходил, практически полз, пока все спят, сквозь проходную комнату. Не хотел быть обузой, чтобы его носили и подмывали. Днем лежал, ходить ему было все труднее и труднее с каждым днем, а ночью вот так.
- Минус один, - жестко сказал Херувим. Савелий молчал. – А потом?
Похоронив папу поздней осенью, Савелий уехал на заработки, оставив маму и сестру дома. Решать жилищный вопрос Савелий уехал.
- Но не сложилось там, так? Пей!!!
- Ты кто такой? – попытался сказать Савелий.

Сестра была вторая. Ранней весной. Савелий помнил, что лежало в гробу. При жизни сестра была той самой русской бабой, кровь с молоком. А в гробу лежала иссохшая кукла какого-то подростка. Стандартный гроб занят был чуть больше чем наполовину. И весил не больше чем тополиный пух такого же объема. Так ему тогда показалось.
- Она же за последний месяц похудела в два раза, - плакала мама, - а врачи ничего не делали! Все больницы обошли…
Диагноз был отек мозга. Ага… Слава медицине.
- Минус два, - услышал Савелий голос Херувима.
Бутылка водки лопнула в руках, не раня осколками рук.

- Оставался последний шаг, и твое самое сокровенное желание было бы исполнено. Ты же знаешь эту заморочку с желаниями? Исполняется не то, что ты ХОЧЕШЬ, а самое СОКРОВЕННОЕ! О котором и подумать-то стыдно…
- Ты… Зачем. Зачем ты это. Сделал.
Савелий, или уже теперь Сема, сидел в луже водки и держал в руке меч из лепестков роз. Осколки бутылки сверкали как бриллианты. Он все вспомнил.
Херувим спрыгнул с мусорного бака и стал ходить взад вперед, не обращая внимания на окружающее.
- И тут что-то пошло не так! Ты понимаешь! Чего-то я не учел. Это я! Не учел… Вместо последнего шага появился ты, призрак Савелий. Призрак живого человека. А Сема остался там, с мамой. И они живут там долго и счастливо.
- А ты? – неожиданно спросил Сема.
- А что я? – сбился с шага Херувим.
- У тебя есть сокровенное желание? – Сема встал и пошел на Херувима, хрустя бриллиантами под ногами.
- У меня?
Меч из лепестков роз неслышно свистнул.

Два раза в год Сема с мамой ездили на кладбище. Поздней осенью и ранней весной. Осенью с неба сыпал мелкий, белый и твердый снег, а весной крупный, пушистый и невесомый.
Как тополиный пух.
И если снега было особенно много, то можно было увидеть в нем чье-то лицо…

9. Экзамен

Один

Это был очень маленький призрак. Совсем крошечный. Он не вызывал страха, который должен сопровождать всех существ с того света. Он был, скорее жалким. Маленький призрак, похожий на медузу. Он появился в моём доме неделю назад, когда я, сидя перед камином, закуривал трубку. Сначала появилось неплотное облако, размером с пятипенсовик. Я списал то на усталость и скудное освещение. Но, к моему удивлению, пятно разрослось до полного доллара.
- УУУУУУ!!! - пискляво сказало пятно.

И тогда я понял. Призрак. Призрак из прошлого!
Он был настолько мал, насколько возможно быть маленьким приведением. Весь его вид говорил о том, что это самое маленькое создание потустороннего мира.
-Здравствуйте, - произнес я, - Надеюсь табачный дым вам не помешает?
-Что вы, кхе-кхе-кхе, - прокашлялся фантом, - продолжайте курить вашу трубку! А… Вы меня не боитесь?
- Признаться, я удивлен. Не каждый день встретишь привидение, но, позвольте узнать, кто вы и зачем вы здесь? И да, я должен вас бояться?
Призрак напряженно застыл.
- Вы просто обязаны меня бояться! Я Призрак! Я Дух! Я, в конце концов, инфернальная личность! БУ!!!!
Он так забавно произнес “БУ”, что я не смог удержаться от короткого смешка. Это было “БУ” отчаяния и, в тоже время, было довольно писклявое и забавное “БУ”.
- И вы тоже…. - Призрак готов был расплакаться, - И вы. Вы меня не боитесь. Я самое жалкое приведение в Новой Англии, которое может быть!
От отчаяния он уткнулся в кресло и застыл. Право, неловко воспринимать такого собеседника, который появляется внезапно и тут же расстраивается.
- Позвольте, почему “тоже”? - поинтересовался я.
Дух всхлипнул, вытер несуществующие слёзы и сказал:
- Я семьсот лет пытаюсь напугать. Семьсот лет я пытаюсь быть страшным. Вы знаете, что такое быть призраком?
- Благодарю, но я пока избавлен от данного состояния, - ответи я.
- Вот! Вы живой! Вы человек! Вы знаете, как это - жить!
- Позвольте! А вы, простите… Вы же - призрак! Вы же жили до….
Тут я замялся, не зная как сказать.
- Вы же жили до…. Вашего состояния “теперь”!
Мордашка призрака исказилась, он как-то стал еще меньше размером и стал более призрачным.
- В том-то и дело!!! Я никогда не был живым! Я семьсот лет пытаюсь сдать экзамен на жизнь! И, - он всхлипнул, - Каждые сто лет я его проваливаю!!! Проваливаю!!!
- Хм, это очень странно и немножечко удивляет. Вы плохой ученик? - задал я вопрос, раскуривая погасшую трубку.
- За все семьсот лет, я последний, - призрак тяжело вздохнул, - Все семь экзаменов были пустыми. Я так и не смог ответить на последний вопрос, “Что есть Жизнь”.
Он снова уткнулся в спинку кресла.
Пока приведение рыдало в спинку кресла, я раздумывал над ситуацией. Что я имел. Призрак, который хочет быть страшным и познать жизнь. Я, который не знал, что делать в данном случае.
Честное слово, с призраками я столкнулся впервые.
Не имея в своих размышлениях хорошего выхода, я предложил призраку чая.
- Кстати, уважаемый, мы так и не познакомились. Меня зовут Гейт, а как звучит ваше имя? - Койтлойт, меня зовут Койтлойт Брейтингшор - дух шмыгнул носом, - Я - Котлойт из семьи Брейтингшоров!
- Прошу прощения, но я не разу не слышал о семье Бредйнгшор. Возможно, это очень древний род?
- Да, род настолько древний, что ответвлений было всего одно, - приведение вздохнуло, - И, что самое интересное...
Тут призрак замолчал. Странно посмотрел на меня.
- Гейт! Сеймур Гейт! Так звучит ваше имя?
Глаза призрака вспыхнули огнем. И тут я вспомнил…

Прабабушка моя была… Была - Абигейл Брейтингшор!

- Старуха вышла замуж за последнего из рода Брентйнгошоров!
- Я? Я твой экзамен? - Горло пересохло, сердце схватил спазм.
- Да, - тихо ответил Койтлойт, ты мой экзамен в Жизнь.

Так закончился экзамен Койтлойта Брейтингшора на “Жизнь”.

Кстати, разрешите представиться, - Койтлойт Брейтингшор. Доктор науки о Жизни. 1906г.
Хорошего вечера!

Это сообщение отредактировал TempName2 - 15.12.2018 - 17:50

Прочитала 3. Это что было такое???

Паласатое
Коля шедевр в смысле? Или как это во внек попало?


Это сообщение отредактировал Стремящийся - 15.12.2018 - 17:22

По отзывам прочитал 3. На сегодня чтива хватит... Народ, 3 должен победить!

Ожидал больше внеконкура

Это сообщение отредактировал Vyatich - 15.12.2018 - 17:34

из первых трех?
остальное читать смысла нет?

досюда еще дочитал, дальше ниасилил...
стараясь не промахнуться? мимо головы?! это какая же голова...

Да вообще случайно зашел, и тут все про 3. Я и прочитал. Пойду покурю и в ведьмака поиграю. Восстановлюсь

Это пиздец какой-то.

Паласатое

Конкретней можно? Плохие? Отвратительные? Хорошие? Отличные?
Про соответствие теме нет смысла спрашивать.
Не читал, но спрошу сразу: почему во внеке, по названиям лучше. чем в основной.

Vyatich

Да не, остальное читабельно.

BuratTino

да тут не до соответствия.
бляяя, Подвал - милый рассказ. я беру все свои слова обратно

Сначала прочитала последний. Нихрена не поняла. Потом прочитала комменты и решила глянуть 3й рассказ.
Е*ать. У меня приличных слов нет.
Что я только что вообще прочитала? Это вообще....как. Это вообще....что?

Ну вот и внек!

Незамысловатая житейская история.
А где (кто) призрак?
Видимо Алешка - призрак давнего, случайного секса.

Шестой славненький. Проголосую, думаю.

DarkPath

Представляю. что было бы с девушкой из пансиона благородных девиц после прочтения сего.

3. Падаль
Может вот такой откровенный блевантин не стоит выкладывать в ленте литературного конкурса? Это же просто абзац какой-то, всему есть предел