«Сучья война» в ГУЛАГе

Криминальный авторитет и золотодобытчик Туманов провел в сталинских лагерях на Магадане восемь лет. В своих воспоминаниях он описывает разгар «сучьей войны» в начале 1950-х – битву воров старой формации и тех, кто пошел служить власти. Также Туманов упоминает, что стало с некоторыми начальниками лагерей – они окончили жизнь в безвестности.

Вадим Туманов был осуждён за антисоветскую деятельность в 1948 год. В отличие от других зеков, также сидевших по политическим статьям, он смог вписаться в криминальный мир магаданских лагерей. Туманов отказывается от предложенной ему коронации в «вора в законе», и остается просто криминальным авторитетом, весьма уважаемым этим миром за принципиальный отказ от сотрудничества с властью и сохранение верности воровским традициям.

Туманов освободился в 1956 году, но остался на Колыме в качестве основателя золотодобывающей артели. В 1960-70-е годы он был легальным советским миллионером, а сотрудники его артели за сезон (4-5 месяцев промывки грунта) получали по 5-15 тысяч рублей. Туманов становится покровителем мира советской богемы, другом Владимира Высоцкого. Во времена «реформ» он входит в московский стройкомплекс.

В 2004 году вышла автобиографическая книга Вадима Туманова «Всё потерять – и вновь начать с мечты», где, в частности, он рассказывает о годах, проведённых на Колыме. Один из эпизодов книги описывает «сучьи войны» в ГУЛАГе. Мы приводим этот отрывок из книги.

«- Суки едут! – неслось из барака в барак, приводя в оцепенение целые зоны. Воры готовились, как могли, запасались ножами, но силы оказывались не равными.

Деление уголовников на честных воров («честноту» или «полноту») и на противостоящих им ссученных было как бы узаконено и отражалось в составленных лагерной спецчастью формулярах. Суки обозначались как «воры разложенные», а кое-где краткости ради попросту писали – ссученные. Иногда указывалось конкретно – беспредельщик. И когда заключённый переходил в другой лагерь, новая спецчасть по записи в формуляре знала, к какому клану прибывший принадлежит и что от него ждать.

С 1947 года до 1953-го, то есть до смерти Сталина, Колыма испытывала самые кровавые в лагерной истории потрясения, названные «сучьей войной». В Главном управлении лагерей (ГУЛаге) стратеги исправительно-трудовой системы нашли безошибочный способ, как заставить работать миллионы воров, принципиально не желающих иметь что-либо общее с администрациями лагерей, и заодно повлечь уголовников в массовое уничтожение друг друга.

Говорят, теорию уничтожения преступного мира самим преступным миром разработал Вышинский. По крупным зонам Союза прокатилась волна трюмиловок – команды отборных головорезов, созданные из подручных лагерного начальства, проезжали по крупным зонам, под страхом смерти принуждая «честных воров» ссучиться – начать сотрудничать с властью. Одной из самых беспощадных слыла команда Васьки Пивоварова, созданная в Караганде (Карлаг) из отпетых уголовников, провинившихся перед преступным миром и не имевших другого шанса выжить, кроме как вместе с лагерными властями сломать хребет «законному» воровскому сообществу. Васька Пивоваров сам был вором и попал в штрафные батальоны. Повоевав и снова попав в тюрьму, он полностью перешёл в услужение к чекистам. Предоставленные его команде властями почти неограниченные права позволяли бандитам действительно наводить страх на лагеря, на управления лагерей, даже если в них содержалось по 30-40 тысяч человек.

(Вадим Туманов – слева от Высоцкого)

В команде попадались фронтовики, чаще всего из штрафных батальонов. Совершив на воле тяжкие преступления, получив за них по 25 лет и не имея шансов на освобождение, эти люди пошли на сотрудничество с администрациями лагерей, дававшими им работу – комендантами, нарядчиками, бригадирами, другими разного уровня начальниками. В их руки власти передавали жизни огромной армии заключённых, старавшихся быть в стороне от властей и от головорезов.

Суки были в каждом лагере. Цель поездки по лагерям особых команд, вроде пивоваровской, состояла в демонстрации силы «сучьей власти» и в окончательном, любыми средствами, подавлении авторитета воров. Не политические, а именно «честные воры» выступали в основном организаторами противостояния, возмутителями спокойствия и держали в напряжении всю систему исправительно-трудовых лагерей.

Это я стал понимать, когда после пожара в изоляторе на Новом меня увезли в «малую зону» – так называлась пересыльная тюрьма на окраине Сусумана. За высокой оградой были проложены узкие деревянные тропы, с обеих сторон ограждённые колючей проволокой, они вели к баракам. В полутемных коридорах видны были металлические двери камер. Даже после переполненных лагерных бараков привезенные сюда заходились в кашле и задыхались. Спертый, прогорклый, едкий воздух был настоян на хлорной извести – единственном предмете первой для зоны необходимости, который завозили в достатке.

В одном из бараков, куда меня поместили, я услышал о появлении группы Васьки Пивоварова. Группа уже прошла Воркуту, Сиблаг, Норильск, Ангарлаг, Китой и другие зоны Севера и Востока и теперь пришла на Колыму.

Методы пивоваровцев были такими же, как у подручных Ивана Фунта, когда те трюмили воров перед воротами пересылки в Ванино.

У Фунта ссучивание проходило так:

«Нашу колонну привели к железным воротам пересылки. Этап поджидало начальство лагеря и комендатура. Нас посадили на землю, офицеры спецчасти с формулярами в руках выкрикивали наши имена. Фунт шагнул вперёд и обратился к этапу с короткой речью.

По формулярам стали выкрикивать воров. В числе первых назвали Володю Млада. Его и ещё десять-двенадцать человек поставили отдельной шеренгой. Поблизости был врыт столб, на нем кусок рельса. К шеренге подошел Колька Заика, держа в опущенной руке нож. Этап, четыре-пять тысяч человек, сидя на корточках, молча наблюдал за происходящим. Первым стоял молодой незнакомый мне парень. К нему шагнул Заика:

– Звони в колокол.

Это была операция по ссучиванию честных воров – заставить их ударить по рельсу, «звонить в колокол». Что-либо сделать по приказу администрации, хотя бы просто подать руку, означало нарушить воровской закон и автоматически перейти на сторону сук, так или иначе помогающих лагерному начальству.

- Не буду.

- Звони, падла! – Заика с размаху ударил парня в лицо. Рукавом телогрейки тот вытер кровь с разбитых губ.

- Не буду.

Тогда Заика в присутствии наблюдающих за этой сценой офицеров и всего этапа бьёт парня ножом в живот. Тот сгибается, корчится, падает на землю, дергается в луже крови. Эту сцену невозмутимо наблюдают человек двадцать офицеров. Заика подходит к следующему – к Володе Младу. Я вижу, как с ножа в руке Заики стекает кровь.

– Звони в колокол, сука! Над плацем мертвая тишина.

– Не буду. Заика ударил Млада в лицо ногой, сбил на землю, стал пинать сапогами, пока другие бандиты не оттащили почти бездыханное тело в сторону. Млад останется жить. В 1951-1952 годах его зарежут где-то на Индигирке.

Бандит подошел к третьему:

– Звони в колокол!

Третий побрёл к столбу и ударил, за ним четвертый, пятый… Может быть, кто-то ещё отказался, не могу вспомнить. Часа через три этап подняли и повели в зону».

У пивоваровцев не было повода меня трюмить, но, вероятно, кто-то хотел со мной расправиться и им подсказал. На меня натравили Ваху – одного из приближённых Васьки Пивоварова. Он был широк в плечах и славился тем, что без промаха бил ножом соперника в сонную артерию. Брезгливый к людям, Ваха выглядел довольным, видя трупы.

В тот день по непонятной мне причине я был вызван из камеры тюрьмы в «малую зону». Позже один из надзирателей, Сергей, расскажет мне, что это было сделано специально, но предупредить меня он не сумел. В дверях я увидел Ваху и надзирателя. Они перешептывались, бросая на меня взгляды, не предвещавшие ничего хорошего. Улыбающийся Ваха разбитной походкой двинулся ко мне. Держа обе руки за спиной, конечно же – с ножом, он подошёл вплотную. У меня мелькнула мысль: может быть, у него два ножа? И куда он ударит – в шею своим коронным или подлым ударом ниже пояса? Ещё, быть может, мгновение – и меня не будет. Вложив в удар всю накопившуюся злость, я опередил его взмах на тысячную долю секунды, и нож попал мне не в шею, а в правое плечо. Ваха отлетел к стене и стал сползать между окном и нарами. Но нары не дали ему упасть на пол, я наносил удары справа и слева, одной рукой справа в челюсть, а слева удары приходились по виску. В бараке полное оцепенение. Вбежали ещё несколько надзирателей. Это спасло Ваху от смерти.

Меня привели в сусуманский КОЛП (комендантский отдельный лагерный пункт). Он запомнился огромными воротами, массивнее и выше, чем в других лагерях. В кабинете, где я оказался, было много военных. Среди них стояла полная женщина в длинном красном пальто. Возможно, из спецчасти. Приведшие меня надзиратели доложили начальнику Заплага об учиненной мною драке. Скорее всего, он знал о происшедшем, а возможно, даже участвовал в организации столкновения. Я попытался сказать, как было на самом деле, но не успел произнести «Гражданин начальник…», как человек в чине полковника заорал: – Руки назад!

Это был полковник Аланов, начальник Заплага.

Редкий негодяй и, по-моему, психически больной человек, он не признавал других способов наводить порядок, кроме как топить лагеря в крови. Позже, уже будучи на Новом, в лагпункте Разрезном, он подошёл к бригаде воров и после обычных вопросов о жалобах, спросил: «Что же вы не бежите?» В ответ услышал: «Бежать некуда, гражданин начальник!» Он усмехнулся: «Если Иосифу Виссарионовичу нужно было, он семь раз бежал!» – «Если бы сейчас было так легко бежать, как тогда, сейчас бы вся Россия в бегах была!» – сказал Мотька Иванов. Не зная, что ответить, Аланов определил всей бригаде десять суток карцера.

Я свёл руки за спиной, и в этот момент кто-то сзади надел наручники. Аланов предложил женщине в красном уйти, потому что будут сцены неприятные, но она ответила с улыбкой: – Ничего, я привыкла!

Конвоир стянул брезентовыми ремнями мои ноги выше щиколоток. Я с трудом удерживался на ногах, и ярость снова подкатывала ко мне. Но полковник, видимо, уже знал о нашей драке с Джафаровым и Лёхой Сорокиным, о поджоге изолятора и теперь намеревался продемонстрировать зоне готовность накинуть узду на кого угодно.

Стою посреди комнаты, руки за спиной, ноги туго стянуты, не пошевелить. Наверное, женщине в красном я кажусь ванькой-встанькой. Один из конвоиров – рябой, это я хорошо помню, – отступив назад, ударил меня правой ногой в сердце. Я падаю, и другие надзиратели пинают меня ногами. Чаще всего стараются попасть в бока и в голову.

В лагерях меня потом часто надзиратели били, иногда очень сильно, но никогда мне не было так не по себе, как в тот раз, из-за присутствия женщины в красном, которая мне тогда казалась омерзительной только потому, что смотрела, как меня, связанного, бьют.

Прихожу в себя в изоляторе. По полу бегают крысы. Я даже обрадовался им – живые существа! Мне вспомнилось, как в Дайрене одному моему приятелю в схожей ситуации крысы откусили ухо. Стараюсь оторвать от пола голову, перевернуться на другой бок и прикосновением одного и другого уха к полу выяснить, целы ли они. Ободками ушей пробую елозить по бетону. Кажется, уши в порядке, можно снова радоваться жизни – но тут я опять впадаю в забытье.

Рябого надзирателя я больше никогда не встречал.

А полковник Аланов под конец жизни спился и работал завхозом в одном из магаданских институтов.

К вопросу о судьбах колымского руководства. 1949-й – последний год, когда «Дальстроем» ещё руководил Никишов, один из самых страшных людей в истории советской Колымы. Он был в крае больше, чем бог. Все знали его установку: «Здесь я и моя жена вольные. Все остальные – заключённые и подследственные». Этот человек во время выступления в театре Вадима Козина, вероятно, обозлённый оказанным певцу магаданскими зрителями теплым приёмом, крикнул из ложи, где сидел со своим семейством: «Кому вы хлопаете?! А ну, педераст, вон со сцены!» И певец, опустив голову, ушёл.

Через многие годы мой заместитель Чульский, работая в Хабаровском крае, расскажет мне историю, засевшую у меня в памяти. Однажды в Москве он зашёл в парикмахерскую и разговорился с мастером. Узнав, что клиент с Колымы, мастер сказал: «К нам часто приходит старенький генерал, он тоже с Колымы». И спросил женщину, работавшую рядом: «Маша, как фамилия генерала, который у тебя стрижётся?» «Никишов», – ответила та. Когда Никишов умрёт, некролог напечатает какая-то малоизвестная газета ДОСААФ.

А жизнь Васьки Пивоварова закончится на Индигирке в лагере на прииске «Ольчан». Он с надзирателем зайдёт к ворам в БУР. Колька, по кличке Цыган, тоже умеющий бить в сонную артерию, прыгнет с верхних нар и ударит его в шею заточенной выпрямленной скобой».

из сети

Это сообщение отредактировал K0tBaun - 19.03.2015 - 22:00

В.Высоцкий. Чёрная свеча. То что надо почитать

Читал книгу "Черная свеча" но там Мончинский и Высоцкий авторы..

Спасибо. Получается те кто поднялся в перестройку, имели мутное прошлое. Совсем мутное.

Это сообщение отредактировал Medarin - 19.03.2015 - 22:12

Medarin
ЧТо именно?

Удивлен что до сих пор на япе это никто не разместил..

Мне одному не жалко блатных?Пока вся страна истекала кровью на войне какие-то охуевшие фикусы сидели и нихуана не делали,да еще и учили как жить "мужиков" и "политических".С какого хера ему работать взападло?Жаль надолго затянули с решением вопроса ибо еще даже еще в 90-х воры по зонам блатовали,а муркопевы пели песенки про блатную романтику и вороваек.Ну а потом воры и околоплавающие ломанулись во власть и стали респектабельными бизнесменами,мэрами,губернаторами.
"Вор должен сидеть в тюрьме"(Г.Жеглов)

Присоединяюсь. Жаль, что вообще всю эту "блатоту" "ссученные", а по большому счету - солдаты, "враги народа" и "расхитители колосков" с колхозного поля не уничтожили под корень. У шансона тогда не было бы шансов :)

Про сучью войну у Шаламова десятки страниц.


Дежурного врача вызвали в приемный покой. На свежевымытых, чуть синеватых, выскобленных ножом досках пола корчилось загорелое татуированное тело – раздетый санитарами догола раненый человек. Кровь пачкала пол, и дежурный врач злорадно усмехнулся – отчистить будет трудно; врач радовался всему плохому, что приходилось встретить и видеть. Над раненым склонились два человека в белых халатах: фельдшер приемного покоя, держащий лоток с перевязочным материалом, и лейтенант из спецчасти с бумагой в руке.

Врач сразу понял, что у раненого нет документов и лейтенант спецчасти хочет получить хоть какие-либо сведения о раненом.

Раны были еще свежи, некоторые кровоточили. Ран было много – больше десятка крошечных ран. Человека недавно били маленьким ножом, или гвоздем, или чем-нибудь еще.

Врач вспомнил, как в прошлое его дежурство две недели назад была убита продавщица магазина, убита в своей комнате, задавлена подушкой. Убийца не успел уйти незаметно, поднялся шум, и убийца, обнажив кинжал, выскочил в морозный туман улицы. Пробегая мимо магазина, мимо очереди, убийца воткнул кинжал последнему в очереди в ягодицу – из хулиганства, из черт знает чего...

Но сейчас было что-то другое. Движения раненого становились менее порывистыми, щеки бледнели. Врач понимал, что тут дело в каком-то внутреннем кровотечении – ведь на животе тоже были маленькие, тревожные, не кровоточащие раны. Раны могли быть внутри, в кишечнике, в печени...

Но врач не решался вмешаться в священнодействие службы учета. Нужно было добыть во что бы то ни стало «установочные данные» – фамилию, имя, отчество, статью, срок – получить ответ на вопросы, которые задаются каждому заключенному десять раз на день – на поверках, разводах...

Раненый что-то отвечал, и лейтенант торопливо записывал сообщенное на клочке бумаги. Уже известны были и фамилия, и статья – пятьдесят восемь, пункт четырнадцать... Оставался самый главный вопрос, ответа на который и ждали все – и лейтенант, и фельдшер приемного покоя, и дежурный врач...

– Ты кто? Кто? – встав на колени около раненого, взволнованно взывал лейтенант.

– Кто?

И раненый понял вопрос. Веки его дрогнули, раздвинулись искусанные, запекшиеся губы, и раненый выдохнул протяжно:

– Су-у-ка...

И потерял сознание.

– Сука! – восхищенно крикнул лейтенант, вставая и отряхивая рукой колени.

– Сука! Сука! – радостно повторял фельдшер.

– В седьмую его, в седьмую хирургическую! – засуетился врач. Можно было приступать к перевязке. Седьмая палата была «сучья».

http://shalamov.ru/library/6/6.html

НКВД сами породили этот блатняк, а потом кинулись уничтожать, да поздно стало.

Радио "Шансон" на ЯПе?
Как прочитал, так понял, что воры были самые лучшие, честные, принципиальные и духовно богатые люди. А суки - это суки!
ТС, открыл мне глаза на этот мир.

НЕУД*

и мне ни хера не жаль, да и не пойму я эту "романтику" синюшную..
скрывать свою трусость перед фашиками - "воровскими законами"???

Это сообщение отредактировал prostoikazan - 19.03.2015 - 22:22

Ну что тут сказать? Читайте "Черную свечу" и НИКОГДА не смотрите фильм "Фартовый" написанный по ней
На самом деле страшная книга. Очень. Ее читаешь и понимаешь, что это на самом деле было. И то как вор крысу живьем жрал, и то как "трюмили", и про воровскую правду (та самая свеча)

Это сообщение отредактировал Eugenius1982 - 19.03.2015 - 22:25

я бы вырезал этих уебков, даже не разговаривая

иерархия чтоб её
да же опыты с крысами показали: поместить 5 штук в одну клетку,через месяц будет лидер,две шестёрки,независимый и опущенный.
никакая исправительная система это не искоренит

как-то однобоко история подана - снова все должны "пожалеть" блатных...
а ведь именно политические и-участвовали в этой "сучьей войне" когда усмиряли расплодившихся и оборзевших вкрай блатных.
Поэтому здесь бы надо и вторую сторону послушать

Согласен.кино-блевота получилось хотя актёров известных дохуа.... Как можно в дерьме таком играть то было???

Это сообщение отредактировал Ромуальд - 19.03.2015 - 22:32

по моему кино "Фартовый" с Епифанцевым в главной роли об этом человеке