Все видели этот эпизод Ералаша

, но не все читали рассказ по которому он был снят

40 чертей и одна зеленая муха.

Было мне тогда двадцать лет. С назначением в кармане переступил я порог школы, в которой должен был работать преподавателем языка. Вначале нужно было представиться директору. Я одернул пиджак и вошел в учительскую.
- Как тебя зовут? – набросилась на меня секретарша. – Ты разве не знаешь, что в учительскую ученикам входить нельзя?
- Я – новый учитель – пролепетал я и показал назначение.
Она вздохнула и исчезла в кабинете, из которого вскоре вышел директор. Увидев меня, он схватился за голову и простонал:
- Что они себе думают! Присылают мне мальчишку, когда нужен крепкий парень, который бы укротил этих сорок неуемных чертей! Они разорвут его на части.
Он тут же понял, что избрал не наилучший способ для того, чтобы подбодрить меня, похлопал меня по плечу и улыбнулся:
- Вам и в самом деле двадцать? Я бы вам дал шестнадцать. Извините, но вы скорее выглядите, как второгодник, а не как учитель. И вы действительно закончили педагогическое училище?
Я подал ему свои документы, чтобы он удостоверился.
- Ну, что же! Да поможет вам и нам бог! – воскликнул директор. – Вы получите класс, с которым пока еще никто не смог сладить. Это вооруженные демоны во главе с пресловутым Гверрески. Ваш предшественник был человеком опытным и авторитетным. Вчера он бежал из нашей школы. По дороге он успел крикнуть мне, что никогда больше не войдет в класс.
Потом директор вышел со мной в коридор, подвел к одной из дверей и сказал:
- Это здесь! Мужайтесь, друг мой. В конце концов, все мы смертны…
За дверью был слышен рев и звуки, напоминавшие стрельбу из пулемета, не говоря уже о приятном скрипе, вызванном передвиганием парт.
- Мне кажется, они строят баррикады, - прошептал директор, еще раз сочувственно похлопал меня по плечу и удалился.
Если бы я не ждал этого места целый год, и если бы не нуждался в заработке, я бы дал стрекача. Или на худой конец тут же повесился бы в коридоре.
Я вошел в класс.
Ученики притихли. Я воспользовался этим и стал за кафедру. Сорок пар мальчишеских глаз разглядывали меня неподвижно и пытливо. Через открытые окна был слышен шелест листвы.
Я оцепенел от ужаса. Я сжал кулаки и не был в состоянии выдавить из себя хотя бы слово. Мальчишки смотрели на меня в упор, а я на них, как укротитель львов.
Гверрески я узнал сразу. Небольшого роста, остриженный наголо, с недостающими двумя передними зубами, он следил за мной хищными глазами, сжимая в руке большой апельсин. Наступил его звездный час. Я понял это по почтительной тишине, наступившей в классе.
Гверрески выкрикнул что-то и с размаху запустил в мою голову апельсин. Я инстинктивно пригнулся, и удар пришелся в стенку за моей спиной. Возможно, это был первый случай, когда Гверрески промахнулся.
Он рассвирепел, встал и нацелился в меня своей рогаткой с красной резинкой, сжимая в ней разжеванный бумажный шарик. Все его тридцать девять товарищей, как по команде, тоже вскочили с мест, и направили в меня рогатки, имевшие в отличие от оружия их командира серые резинки.
Напряженную тишину внезапно нарушило громкое жужжание. Через открытое окно в класс влетела большая зеленая муха. Не переставая целиться в меня, Гверрески одним глазом следил за ней, как и остальные ученики. У меня мелькнула мысль о том, что они могли в это время думать: прикончить учителя или муху? Я отлично знаю, как порой одна-единственная муха может вывести человека из себя.
- Гверрески, - прервал я неловкую тишину.
Он вздрогнул, явно удивленный тем, что я знаю его фамилию.
– Ты бы смог попасть в эту бестию?
- Раз плюнуть, - ответил он с ухмылкой.
Класс зашумел. Нацеленные в меня рогатки были опущены, и все теперь пристально следили за своим предводителем, который, стоя за партой, долго целился в зеленую муху.
Рогатка выстрелила, бумажный шарик слегка задел лампочку на потолке, а муха по-прежнему продолжала жужжать, как удаляющийся самолет.
Теперь наступил мой час.
- Дай-ка сюда рогатку! – властно приказал я Гверрески, и начал медленно жевать клочок бумаги и делать из него шарик. Я не торопился. Я целился медленно, ибо знал, что педагогическая моя судьба, а может, и жизнь, зависели от моей меткости. «Ты должен попасть», - твердил я себе.
Выстрел! Жужжание стихло, и зеленая муха плавно упала к моим ногам. Боже, как я был ей благодарен! Если бы я мог, я бы похоронил ее с королевскими почестями.
- Рогатка Гверрески останется у меня, - ледяным тоном приказал я. – И попрошу всех сдать оружие.
Раздался шепот, но нисколько не неприятельский, а скорее восторженный. Один за другим ученики подошли к кафедре, и покорно сложили на ней тридцать девять рогаток.
Спокойно, как ни в чем не бывало, я сказал:
- Теперь мы займемся спряжением глаголов. К доске пойдет Гверрески. Бери мел и пиши: я стреляю, ты стреляешь, он стреляет…

Джованни Моска.

(перепечатано из «Крокодила», 27/83)


копипаста

Читал ) у меня бабушка выписывала. -.. царство ей небесное..

там целая тумбочка была крокодилов... - вот же занятие было ))

Это сообщение отредактировал be2007 - 8.02.2015 - 02:06

Хазанов хорошо передал

Гверрески гив ми ла фромбула)))

Это сообщение отредактировал RVstrax - 8.02.2015 - 02:11

Самая любимая фраза при входе в офис: бонжорно бамбини.

А еще секретарша/или училка там красивая была

Познавательно. "Крокодил" нравился. У деда в гараже, где он сторожем работал, было много. Смешной был журнал.

Там еще был саундтрек от Челентано...

удалил ,помог просто видео разместить

Это сообщение отредактировал RVstrax - 8.02.2015 - 02:45

Бонджорно бамбини
Не "гив ми", а даме ля фромбула, - это ж Италия.

А вот и оригинал: (копипаста конечно)
Giovanni Mosca
da “Ricordi di scuola”
La conquista della quinta C
Avevo vent’anni quando, tenendo nella tasca del petto la lettera di nomina a maestro provvisorio, e sopra la tasca la mano, forte forte, tanto era la paura di perdere quella lettera così sospirata, mi presentai alla scuola indicata e chiesi del Direttore. Il cuore mi faceva balzi enormi.
“Chi sei?”, mi domandò la segretaria. “A quest’ora il signor Direttore riceve solo gli insegnanti”.
“So… sono appunto il nuovo maestro…” dissi, e le feci vedere la lettera. La segretaria, gemendo, entrò dal Direttore il quale subito dopo uscì, mi vide, si mise le mani sui capelli.
“Ma ch fanno”, gridò, “al Provveditorato? Mi mandano un ragazzino quando ho bisogno di un uomo con grinta baffi e barba da Mangiafuoco, capace di mettere finalmente a posto quei quaranta diavoli scatenati! Un ragazzino invece… Ma questo, apena lo vedono, se lo mangiano!”
Poi, comprendendo che quello era tutt’altro che il modo migliore di incoraggiarmi, abbassò il tono di voce, mi sorrise e, battendomi una mano sulla spalla: “Avete vent’anni?”, disse. “Ci credo, perché altrimenti non vi avrebbero nominato; ma ne dimostrate sedici. Più che un maestro sembrate un alunno di quinta che abbia ripetuto parecchie volte. E questo, non ve lo nascondo, mi preoccupa molto. Non sarà uno sbaglio del Provveditorato? C’è proprio scritto Scuola ‘Dante Alighieri’?”
“Ecco qui”, dissi mostrando la lettera di nomina. “‘Scuola Dante Alighieri’”.
“Che Iddio ce la mandi buona!”, esclamò il Direttore. “Sono ragazzi che nessuno, finora, è riuscito a domare. Quaranta diavoli, organizzati, armati, hanno un capo, si chiama Guerreschi; l’ultimo maestro, anziano, e conosciuto per la sua autorità, se n’è andato via ieri, piangendo, e ha chiesto il trasferimento…”.
Mi guardò in faccia, con sfiducia: “Se aveste almeno i baffi…”, mormorò. Feci un gesto, come dire ch’era impossibile, non mi crescevano. Alzò gli occhi al cielo: “Venite”, disse. Percorremo un lungo corridoio fiancheggiato da classi: quarta D, quinta A, quinta B… quinta C…
“E’ qui che dovete entrare” disse il direttore fermandosi dinanzi alla porta della V C dalla quale sarebbe poco dire che veniva chiasso: si udivano grida, crepitii di pallini di piombo sulla lavagna, spari di pistole a cento colpi, canti, rumore di banchi smossi e trascinati.
“Credo che costruiscano barricate”, disse il Direttore. Mi strinse forte un braccio, se n’andò per non vedere, e mi lasciò solo davanti alla porta della V C. Se non l’avessi sospirata per un anno, quella nomina, se non avessi avuto,
per me e per la mia famiglia, una enorme necessità di quello stipendio, forse me ne sarei andato, zitto zitto, e ancora oggi, probabilmente la V C della scuola “Dante Alighieri” sarebbe in attesa del suo dominatore: ma mio padre, mia madre, i miei fratelli attendevano impazienti, con forchetta e coltelli, ch’io riempissi i loro piatti vuoti; perciò aprii quella porta ed entrai.
Improvvisamente silenzio.
Ne approfittai per richiudere la porta e salire sulla cattedra. Seduti sui banchi, forse sorpresi dal mio aspetto giovanile, non sapendo ancora bene se fossi un ragazzo o un maestro, quaranta ragazzi mi fissavano minacciosamente. Era il silenzio che precede le battaglie.
Di fuori era primavera; gli alberi del giardino avevano messo le prime foglioline verdi, e i rami, mossi dal vento, carezzavano i vetri delle finestre. Strinsi i pugni, feci forza a me stesso per non dire niente: una parola sola avrebbe rotto l’incanto, e io dovevo aspettare, non precipitare gli avvenimenti.
I ragazzi mi fissavano, io li fissavo a mia volta come il domatore fissa i leoni, e immediatamente compresi che il capo, quel Guerreschi, di cui mi aveva parlato il Direttore, era il ragazzo di prima fila, - piccolissimo, testa rapata, due denti in meno, occhietti piccoli e feroci - che palleggiava da una mano all’altra un’arancia e mi guardava la fronte.
Si capiva benissimo che nei riguardi del saporito frutto egli non aveva intenzioni mangerecce. Il momento era venuto. Guerreschi mandò un grido, strinse l’arancia nella destra, tirò indietro il braccio, lanciò il frutto, io scansai appena il capo, l’arancia s’infranse alle mie spalle, contro la parete.
Primo scacco: forse era la prima volta che Guareschi sbagliava un tiro con le arance, e io non m’ero spaventato, non m’ero chinato: avevo appena appena scansato il capo, di quel poco che era necessario. Ma non era finita. Inferocito, Guerreschi si drizzò in piedi e mi puntò contro - caricata a palline di carta inzuppate con saliva - la sua fionda di elastico rosso.
Era il segnale: quasi contemporaneamente gli altri trentanove si drizzarono in piedi, puntando a loro volta le fionde, ma d’elastico comune, non rosso, perché quello era il colore del capo. Mi sembrò di essere un fratello Bandiera. Il silenzio si era fatto più forte, intenso.
I rami carezzavano sempre i vetri delle finestre, dolcemente. Si udì d’improvviso, ingigantito dal silenzio, un ronzio: un moscone era entrato nella classe e quel moscone fu la mia salvezza.
Vidi Guerreschi con un occhio guardare sempre me, ma con l’altro cercare il moscone, e gli altri fecero altrettanto, sino a che lo scoprirono, e io capii la lotta che si combatteva in quei cuori: il maestro o l’insetto?
Tanto può la vista di un moscone sui ragazzi delle scuole elementari. Lo conoscevo bene il fascino di questo insetto: ero fresco di studi e neanch’io riuscivo ancora a rimanere completamente insensibile alla vista di un moscone.
Improvvisamente dissi: “Guerreschi” (il ragazzo sobbalzò, meravigliato che conoscessi il suo cognome), “ti sentiresti capace, con un colpo di fionda, di abbattere quel moscone?” “E’ il mio mestiere”, rispose Guerreschi, con un sorriso.
Un mormorio corse tra i compagni. Le fionde puntate contro di me si abbassarono, e tuti gli occhi furono per Guerreschi che, uscito dal banco, prese di mira il moscone, lo seguì, la pallina di carta fece; den! contro una lampadina, e il moscone, tranquillo, continuò a ronzare come un aeroplano.
“A me la fionda!”, dissi.
Masticai a lungo un pezzo di carta, ne feci una palla e, con la fionda di Guerreschi, presi, a mia volta, di mira il moscone. La mia salvezza, il mio futuro prestigio erano completamente affidati a quel colpo.
Indugiai a lungo, prima di tirare: “Ricordati”, dissi a me stesso, “di quando eri scolaro e nessuno ti superava nell’arte di colpire i mosconi”. Poi, con mano ferma, lasciai andare l’elastico: il ronzio cessò di colpo e il moscone cadde morto ai miei piedi.
“La fionda di Guerreschi”, dissi, tornando immediatamente sulla cattedra e mostrando l’elastico rosso. “è qui, nelle mie mani. Ora aspetto le altre”.
Si levò un mormorio, ma più d’ammirazione che di ostilità: e a uno a uno, a capo chino, senza il coraggio di sostenere il mio sguardo, i ragazzi sfilarono davanti alla cattedra, sulla quale, in breve, quaranta fionde si trovarono ammonticchiate.

samuray3223
да сейчас глядел клип,сколько лет то прошло)))тож заметил свой косяк
П.С, Хотя где то в передаче Хазанова спрашивали про эту роль в Ералаше,и там как раз была просто без связная речь,смесь разных слов и вот там о говорил гив ми ла Фромбула,и кто то его поправил(то есть помог с набором слов)для эпизода,хотя может и путаю ,сколько времени прошло

Это сообщение отредактировал RVstrax - 8.02.2015 - 02:24

Наверно , надо было я еще не опытный ЯПовец

Neelzebub
в общем тут смотри Как разместить видео на ЯПлакал
http://www.yaplakal.com/forum5/topic110575.html

Это сообщение отредактировал RVstrax - 8.02.2015 - 02:56

http://www.youtube.com/watch?v=1bVztNDaA6U[/video]

Добавлено в 02:33

вроде не получилось ))

Повеселило,но Хазанов полный ламер с использованием рогатки
Кто так пуляет?

Добавлено в 02:43

Круто, благодарю!

Neelzebub
ты перемести если еще можешь в первый свой пост видео(отредактируй)

П.С, ностальгия,удачи тебе

Это сообщение отредактировал RVstrax - 8.02.2015 - 02:49

Да? А так можно? Ща попробую!

Neelzebub
вроде можно редактировать какое то время,потом закрывается

Нашел у себя перевод кое-каких фраз, где я их сам нашел я уже не помню

• Я не болен! итал. Io non sono malato!
• О Мадонна, О Боже, помогите этому бедняге… итал. O Madonna! O Dio! Aiuta a questo poverino...
• Мужайтесь! В конце концов, все мы смертны! итал. Coraggio! Alla finale siamo tutti mortali!
• Здравствуйте, дети! Я ваш новый учитель! итал. Buongiorno, bambini! Sono il vostro nuovo maestro!
• Гуарески, дай сюда рогатку! итал. Guareschi, dammi la frombola
• Рогатка Гуарески останется у меня! итал. La frombola di Guareschi rimane a me!
• Он ещё жив? Однако… итал. Egli ancora vivo? Pero-o-o...

аткуда?стоко?букв?

Не все читали рассказ, по которому был снят фильм, но и не все читали рассказ, ко которому был написан рассказ, по которому был снят фильм
А ноги растут из повести Мартти Ларни "Четвёртый позвонок", написанной ещё в 1957 году:

Джерри обдернул на себе пиджак и с наигранной бодростью вошел в класс, который был до краев полон табачным дымом.
- На уроках курить нельзя, - сказал он строго, - ни тайком, ни открыто. Каждый должен выполнять требования школьного устава.
Нависла угрожающая, тяжелая тишина. Джерри предложил ученикам спеть национальный гимн, но так как никто не знал ни слов, ни мелодии, то он согласился на собственный выбор класса: спели хором известный боевик Рубена Вильямса "Я у входа в храм в глаза твои влюбился", а затем танго Джин Отри "Беспечный любовник". Ученики еще долго раскачивались на партах в такт танго после того, как пение было окончено. Джерри постучал указкой по столу и попросил тишины, но дети подумали, что он отбивает такт, и снова спели "Беспечного любовника", правда, на этот раз помедленнее. Таким образом, урок начался под знаком медленного, шаркающего танго. После этого пошло шушуканье и громкий шелест бумаги, порожденный развертыванием жевательных резинок. Тридцать пар челюстей одновременно занялись национальным американским спортом. Джерри смотрел на класс, ожидая тишины, но шум усиливался. Какой-то паренек положил ноги на парту и развалился в директорской позе.

....

Джерри нашел фамилию мальчика на схеме, лежавшей на столе, но, не будучи в состоянии прочесть ее, повторил вопрос:

- Как тебя зовут?
- Станислав Валентин Дренцкевдодевицкевич, - ответил молодой человек.
- Назови по буквам.
Паренек перечислил кучу гласных и согласных с такой скоростью, что Джерри невольно проникся уважением к его языку.
- Хорошо, садись. Так ты, значит, поляк?
- Нет, я настоящий американец. Я приехал в Америку, когда мне было полгода.
- И все равно ты поляк. Настоящие американцы - это индейцы.
Класс ответил взрывом протеста. Какой-то белобрысый мальчишка энергично замахал рукой, требуя слова.
- Пожалуйста, что ты хочешь? - спросил его Джерри.
- Я только хотел заметить профессору...
- Встань, когда говоришь! - потребовал Джерри.
- У нас не встают, - отбрил мальчишка. - Я хочу только заметить, что все американцы - белокожие, негры и индейцы - чужие.
- Кто тебя учил этому?
- Я это и так знаю, - ответил мальчик.
- Как твое имя?
- Уэсли Кэтзервуд. Я родился в этой стране, и мною не командуют.
- Вот как, - проговорил Джерри сухо. - Теперь ты школьник и должен выполнять требования учителей.

.....

Джерри обратил к классу свою спину и прикоснулся скрипучим мелом к блестящей черной поверхности доски. Но едва лишь он успел написать слово "лирика", как получил неприятный удар по затылку. Мел выпал из руки учителя, и он медленно, стирая с затылка красноватый томатный сок, повернулся к классу.

- Кто бросил? - спросил он требовательно.

Три десятка воплощенных надежд на будущее молчали, как чулок в сапоге.

- Кто бросил? - спросил Джерри снова.

Ответа не было. Молодые подбородки дружно работали, перемалывая жевательную резину, и вина скрылась в прекрасной солидарности. Джерри снова показал классу спину, поднял с пола мел и неожиданно обернулся назад. Дети сидели, мирно скрестив руки, потому что знали коварные приемы учителей, рассчитанные на то, чтобы захватить врасплох. Джерри вспомнил успокоительные слова седьмой заповеди: "Не зови надзирателя или дворника на помощь, если нет прямой угрозы твоей жизни". И в самом деле: с ним ведь пока еще никакой беды не случилось!
Профессия учителя всегда немного беспокойна, поскольку хорошие советы легче давать, чем принимать. Он решил продолжать урок, как будто совершенно ничего не произошло.

- Итак, наиболее глубоко эмоциональный и в то же время наиболее непосредственный литературный жанр - это лирика. Но пойдем дальше!

Он повернулся, чтобы написать на доске слово "драма", однако оно застряло на первой букве, потому что класс начал теперь широкое наступление. Тухлые яйца и гнилые помидоры взрывались, точно гранаты. Как бывший солдат, Джерри бросился животом на пол и уполз по-пластунски за доску, в укрытие. Протухшие до появления на свет цыплята растекались у него по спине и по плечам, распространяя отвратительное зловоние сероводорода. Обстрел на мгновение прекратился. Джерри воспользовался передышкой, улучив удобный момент, поднялся и выскочил из класса.
.......

Тут слова дворника потонули в сокрушительном грохоте и душераздирающих криках, вырвавшихся из класса. Расстегнув свою рабочую блузу, техасец достал два висевших на поясе длинноствольных пистолета и распахнул дверь. Затем он с деловитостью танка вошел в класс и спокойно сказал:
- По местам!
Он оглядел просторное помещение и потянул носом воздух.
- Опять здесь курили марихуану. Кто позволил?
- Профессор Минвеген разрешил, - ответила беловолосая девочка, которая в начале урока угостила Бобо сигаретой, содержащей гашиш.
В классе царил полнейший разгром. Почти все парты были разбиты вдребезги, карты и таблицы - изрезаны ножами и изодраны в клочья, а стены и потолок залиты чернилами. Под перевернутой доской лежал Бобо, связанный по рукам и ногам и весь измазанный томатным соком.
.....

Читал ещё в детстве. Много смеялсо

Потрясающий Ералаш! Моргунов гений, Хазанов тоже. Но один вопрос - откуда новый учитель узнал фамилию мальчугана не познакомившись???