Фриц, быль

Нельзя ни в коем случае оправдывать немцев, как командующих так и рядовых солдат. То, что они сделали, это просто чудовищно и ныне живущее население германии это тоже понимает, поэтому не просит признать нацистов как освободителей и героев, как это хотят сделать некоторые прибалтийские государства.

Мда...

Что-то мне показалось, что у многих тут сидящих понятие "мораль" напрочь заменена ура-патриотизмом.

Факты о фашисткой Германии, поехали:
1. Членами партии были не более 10% немцев, более того, по разным прикидкам внутри германии до 15% открыто заявляли о своей нелюбви к режиму.
2. Среди немецких армий вошедших в СССР в начале войны бОльшую часть составляли именно немецкие части. из которых СС были сущие копейки.
3. А вот ближе к средине войны, когда "арийских" кровей стало не хватать немцы стали брать в армию тех, кого ранее считали унтерменшами: Поляков, с их пожизненным комплексом наполеона, Румын (читай почти цегане), с уровнем морали в минусах прочих прибалтов, власовцы, урки и т.д. ИЧСХ брали их в Каратели, под управлением СС
4. Концлагерями управлял особый отдел, подчинявшийся лично Гимлеру (если что главный ССовец)
5. КЛ находились на территории, ВНЕЗАПНО, Польши, Чехии, Латвии и других восточноевропейских стран. А 90% контингента "работников" составляли местные "рекруты". Немцев же там было не так и много, и те ССовцы до единого. Никто без погонов СС не мог даже попасть на территорию.

Никоим образом не собираюсь сказать, что они белые и пушистые. Но и отделять зерна от плевел тоже надо. (Привет полякам, румынам и прочим недостранам с комплексом неполноценности и лютым батхертом)

А человек, если был человеком, то он и в форме человеком останется, и на войне.

А всяким Ымперцам стоит почитать, ну хотя бы ВиКи http://ru.wikipedia.org/wiki/Насилие_в_отн...й_мировой_войны

Подитожу:
На войне за невыполнение приказа убивают. Сразу. Война это АД там нет черного и белого. Там есть коричневое, серое и красное от крови. Там есть кровь, кишки, смерть, страдания. Там нет хороших и плохих, нет наших и ваших, есть только солдаты, которые умирают, в большинстве случаев, сами не зная за что.

Ну так правильно.
У прибалтов от этой войны лютый попаболь.
У них вообще от всего попаболь. Потому что они "гордые все такие и охуенно независимые", при том что зависят от всех и во всем. И виноваты в этом сами.
Поэтому они как мелкие дворовые шавки, как только чувствуют свою безнаказанность начинают драть вас за штанину.
И это все вместо того чтобы сконцентрироваться на внутреннем развитии, а не на поисках "кто же еще меня обидел".
Очень яркий пример с Ядерной Электростанцией из недавнего поста.
Сами себя наебали т.к. они неебаться в рот европейцы, а СССР варвары и вообще не Труъ. Проститутки, не больше не меньше и жополизы. Европа это просекла и теперь тролит их. А нам пох, мы им газ втридорога продаем. И они довольны, аки петухи, они же независимые, правда кушать нечего... Ну, да ничего, Свободой наедимся, да в Европы дворниками понаедем.

У нас работала одна песионерка, эвакуированная ребёнком из Москвы. Её перед войной отправили в деревню к бабушке с дедушкой, там её немцы и застали. Маленькая она была, но запомнилось ей только, что немцы улыбались и угощали детей шоколадом.

Говорят, немцы только сначала добренькие были, первые месяцы, а как начали их мочить и в тонкой шинелишке они зиму пережили, так обозлились все.

Мда. Дед мне тоже рассказывал,как в войну у них в хате немцы квартировались, ему было 5 лет. И вот уберег его Господь(или случай ), теперь я есть и его внуки. Перекрещу рассказик.

Мой дед и его младший брат (ныне уже покойные) родом из-под под Смоленском, рядом с Рославлью. Деда и прадеда призвали, а в 41-м в их дом заселились двое немецких офицеров, вроде бы лейтенантов. Там младший брат деда, будучи ребенком лет 7, однажды подошел и плюнул одному из немцев в лицо со словами вроде "Смерть фашистам". Прабабушка встала на колени, стала молить пощадить их, офицер вытер лицо, успокоил и помог ей встать. Немцы помогали по хозяйству. В итоге в итоге войны погиб только мой прадед (в бою). Мне потом эту историю уже дед рассказывал.

IronIgoryan А у моей бабушки погибли все 7 (CЕМЬ!!!) братьев. Дедушку пытались вывезти в Германию, да сбежал он, вроде из состава соскочил.
Мне их любить? Немцев этих. Я повторюсь нет никакой ненависти или других отрицательных чувств ни к немцам, ни к латышам ни к кому бы то ни было из ныне живущих, как к нации. Даже к ещё живым солдатам той стороны. Но к тем кто воевал тогда против нас есть. Никогда солдаты вермахта и их союзники не будут для меня хорошими. Уж так есть, даже если это не всегда верно. Но если кто-то пришёл меня убивать, я не буду его любить. А горе принесённое этой войной на нашу землю ни каким ковшом не вычерпать. И свидетельств этого горя искать не надо. Они до сих пор вокруг. В памятниках, в документах, в лесах слегка землёй присыпанные лежат.
Тут кто-то про законы писал, мол немцы их соблюдали, так не надо ля-ля. Далеко ходить не надо, отношение к советским военнопленным. Нарушение конвенции(так она называлась?).
Ну и ещё добавлю. Гитлер и приспешники осуждены всей мировой общественностью, доказаны множества преступлений против человечества, признаны даже немцами, но всё ровно находятся люди, которые их оправдывают. Не понимаю я.

Это сообщение отредактировал HIK - 28.06.2012 - 15:21

Фотографии того, что делали "добрые" немцы на нашей земле здесь разместить нельзя. Поэтому несколько фрагментов из книги Светланы Алексиевич "У войны не женское лицо", с 1978 по 1985 она разговаривала с очевидцами, собирала свидетельства, потом вышла книга. С 2000 года автор живёт в Европе, получила ряд престижных американских, немецких и польских премий, пишет уже по-другому. Но осталась эта книга с воспоминаниями женщин о войне.
Почти все рассказы о начале оккупации начинаются с того, что приехали немцы - очень весёлые, молодые, всё время смеялись. Им всегда было весело. На фотографиях страшных казней и повешений тоже нередко смеются.

"Немцы въехали в деревню... На больших черных мотоциклах... Я глядела
на них во все глаза: они были молодые, веселые. Все время смеялись. Они
хохотали! Сердце останавливалось, что они здесь, на твоей земле, и еще
смеются.
Я только мечтала, чтобы отомстить... Воображала, как погибну, и обо мне
напишут книгу. Останется мое имя. Это были мои мечты...
В сорок третьем году родила дочку... Это уже мы с мужем пришли в лес к
партизанам. На болоте родила, в стогу сена. Пеленочки на себе сушила, положу за пазуху, согрею и опять пеленаю. Вокруг все горело, жгли деревни вместе с людьми. В школы сгоняли, в церкви... Обливали керосином... У меня моя пятилетняя племянница, она слушала наши разговоры, спросила: "Тетя Маня, когда я сгорю, что от меня останется? Только ботики... " Вот о чем наши дети нас спрашивали...
Я сама огарки собирала... Собирала своей подруге семью... Косточки в
золе находили, и где остался кусочек одежды, хоть окраечек какой, узнавали, кто это. Каждый своего искал. Подняла я один кусочек, подруга говорит: "Мамина кофта..." И упала. Кто в простынку, кто в наволочку косточки собирал. Что принесли. Мы с подругой - в сумочку, и полсумочки не набрали. В могилку общую все складывали. Все черное, только косточки белые. И костная зола... Я ее уже узнавала... Она - белая-белюсенькая...
После этого куда бы меня не посылали, я не боялась. Ребеночек у меня
был маленький, в три месяца я его уже на задание брала. Комиссар меня
отправлял, а сам плакал... Медикаменты из города приносила, бинты,
сыворотку... Между ручек и между ножек положу, пеленочками перевяжу и несу.
В лесу раненые умирают. Надо идти. Надо! Никто другой не мог пройти, не мог пробраться, везде немецкие и полицейские посты, одна я проходила. С ребеночком. Он у меня в пеленочках... Теперь признаться страшно... Ох, тяжело! Чтобы была температура,
ребеночек плакал, солью его натирала. Он тогда красный весь, по нем сыпь пойдет, он кричит, из кожи лезет. Остановят у поста: "Тиф, пан... Тиф..." Они гонят, чтобы скорее уходила: "Вэк! Вэк!" И солью натирала, и чесночок клала. А дитятко маленькое, я его еще грудью кормила.
Как пройдем посты, войду в лес, плачу-плачу. Кричу! Так дитятко жалко.
А через день-два опять иду..."
Мария Тимофеевна Савицкая-Радюкевич, партизанская связная

"Узнала ненависть... Впервые узнала это чувство... Как они могут ходить
по нашей земле! Кто они такие? У меня поднималась температура от этих сцен.
Почему они тут?
Пройдет колонна военнопленных, и сотни трупов оставались на дороге...
Сотни... Тех, кто падал без сил, их тут же пристреливали. Их гнали, как
скот. По мертвым уже не голосили. Не успевали хоронить - столько их было.
Они долго лежали на земле... Живые жили с мертвыми...
Встретила сводную сестру. Их деревню сожгли.
У нее было трое сыновей, всех уже нет. И дом сожгли, и детей сожгли.
Она сядет на землю и качается из стороны в сторону, качает свою беду.
Поднимется - и не знает, куда идти. К кому?
Мы ушли в лес все: папа, братья и я. Никто нас не агитировал, не
заставлял, мы - сами. Мама осталась только с коровой..."
Елена Федоровна Ковалевская, партизанка


"В плен военных женщин немцы не брали... Сразу расстреливали. Или
водили перед строем своих солдат и показывали: вот, мол, не женщины, а
уроды. И мы всегда два патрона для себя держали, два - на случай осечки.
У нас попала в плен медсестра... Через день, когда мы отбили ту
деревню, везде валялись мертвые лошади, мотоциклы, бронетранспортеры. Нашли ее: глаза выколоты, грудь отрезана... Ее посадили на кол... Мороз, и она белая-белая, и волосы все седые. Ей было девятнадцать лет.
В рюкзаке у нее мы нашли письма из дома и резиновую зеленую птичку.
Детскую игрушку..."

"Мы отступаем... Нас бомбят. Первый год отступали и отступали.
Фашистские самолеты летали близко-близко, гонялись за каждым человеком. А
всегда кажется - за тобой. Я бегу... Я вижу и слышу, что самолет
направляется на меня... Вижу летчика, его лицо, и он видит, что девчонки...
Санитарный обоз... Строчит вдоль повозок, и еще улыбается. Он забавлялся...
Такая дерзкая, страшная улыбка... И красивое лицо...
Я не выдерживаю... Я кричу... Бегу в кукурузу - он туда, я к лесу - он
меня прижимает к земле. Уже - кусты... Вскочила в лес, в какие-то старые
листья. У меня течет кровь из носа от страха, не знаю: жива я или не жива?
Да нет, жива...


Глаза закрою, все снова перед собой вижу...
Снаряд попал в склад с боеприпасами, вспыхнул огонь. Солдат стоял
рядом, охранял, его опалило. Это уже был черный кусок мяса.... Он только
прыгает... Подскакивает на одном месте... А все смотрят из окопчиков, и
никто с места не сдвинется, все растерялись. Схватила я простыню, подбежала, накрыла этого солдата и сразу легла на него. Прижала к земле. Земля холодная... Вот так... Он покидался, пока разорвалось сердце, и затих...
Я в крови вся... Кто-то из старых солдат подошел, обнял, слышу -
говорит: "Кончится война, и если она останется жива, с нее человека все
равно уже не будет, ей теперь все". Мол, что я среди такого ужаса, и
пережить его, да еще в таком молодом возрасте. Меня трясло, как в припадке, отвели под руки в землянку. Ноги не держали... Трясло, будто через меня ток
пропустили... Непередаваемое чувство...
А тут снова бой начался... Под Севском немцы атаковали нас по
семь-восемь раз в день. И я еще в этот день выносила раненых с их оружием. К последнему подползла, а у него рука совсем перебита. Болтается на кусочках... На жилах... В кровище весь... Ему нужно срочно отрезать руку, чтобы перевязать. Иначе никак. А у меня нет ни ножа, ни ножниц. Сумка телепалась-телепалась на боку, и они выпали. Что делать? И я зубами грызла эту мякоть. Перегрызла, забинтовала... Бинтую, а раненый: "Скорей, сестра. Я еще повоюю". В горячке...
Через несколько дней, когда на нас пошли танки, двое струсили. Они
побежали... И вся цепь дрогнула... Погибло много наших товарищей. Раненые попали в плен, которых я стащила в воронку. За ними должна была прийти машина... А когда эти двое струсили, началась паника. И раненых бросили. Мы пришли потом на то место, где они лежали: кто с выколотыми глазами, кто с животом распоротым... Я, как это увидела, за ночь почернела. Это же я их в одно место собрала... Я... Мне так сильно страшно стало...
Утром построили весь батальон, вывели этих трусов, поставили впереди.
Зачитали, что расстрел им. И надо семь человек, чтобы привести приговор в
исполнение. Три человека вышли, остальные стоят. Я взяла автомат и вышла.
Как я вышла... Девчонка... Все за мной... Нельзя было их простить. Из-за них
такие ребята погибли!
И мы привели приговор в исполнение... Опустила автомат, и мне стало
страшно. Подошла к ним... Они лежали... У одного на лице живая улыбка...
Не знаю, простила бы я их сейчас? Не скажу... Не буду говорить
неправду. В другой раз хочу поплакать. Не получается...

Ольга Васильевна:
- Мы заняли большую деревню. Дворов триста. И там был оставлен немецкий
госпиталь. В здании местной больницы. Первое, что я увидела: во дворе вырыта большая яма, и часть больных лежит расстрелянная - перед уходом немцы сами расстреляли своих раненых. Они, видно, решили, что мы это будем делать. Поступим так, как они поступали с нашими ранеными. Только одна палата осталась, до этих, видно, не дошли, не успели, а может, бросили, потому что они все были без ног.
Когда мы вошли к ним в палату, они с ненавистью смотрели на нас: видно,
думали, что пришли их убивать. Переводчик сказал, что мы раненых не убиваем, а лечим. Тогда один даже стал требовать: мол, они три дня ничего не ели, их
три дня не перевязывали. Я посмотрела - действительно, это был ужас. Их
давно не смотрел врач. Раны загноились, бинты вросли в тело.
- И вам их было жалко?
- Я не могу назвать то, что испытывала тогда, жалостью, жалость - это
все-таки сочувствие. Его я не испытывала. Это другое... У нас был такой
случай... Один солдат ударил пленного... Так вот мне это казалось
невозможным, и я заступилась, хотя я понимала... Это у него крик души... Он
меня знал, он был, конечно, старше, выругался. Но не стал больше бить... А
крыл меня матом: "Ты забыла, е... мать! Ты забыла, как они... е... мать..."
Я ничего не забыла, я помнила те сапоги... Когда немцы выставили перед
своими траншеями ряды сапог с отрезанными ногами. Это было зимой, они
стояли, как колья... Эти сапоги... Все, что мы увидели от наших товарищей...
Что осталось...

... Я не забыла, я ничего не забыла. Но я не могла бы ударить пленного,
хотя бы потому, что он уже беззащитен. Вот это каждый решал для себя, и это было важно© "Светлана Алексиевич "У войны не женское лицо"

Удо рыжий - скандинав скорее всего или финн. Мне бабушка рассказывала, что офицеры немецкие были нормальными людьми, не давали в обиду оккупированых наших. А вот всякая хуетень, типа финны, чехи, всякие вот эти были пидоры еще те...

рассказ действительно хорош, желание даже разбудил аудиокнигу какую-нить скачать и послушать, этим и займусь, может кто посоветует действительно стоящие вещи(читать не охота, не по мне это, как бы это не прискорбно звучало, НЕ МОЁ это)

Всецело присоединюсь

немцы и побухать и пошщутить и покуражится завсегда ...

такие же как русские пасаны, только говорят по немецки)

немцы разные были - некоторых заставили воевать другие шли убивать с радостью

Такой же денщик моего отца чуть не расстрелял когда тот попросил : "Гитлер дай молока"

Спасибо душевно.