А потом, под звуки боя, доносившиеся с той стороны Чернорученки, стали занимать окопы, брошенные немцами.
Комбат двинулся было со своим штабом обратно в лес, но его остановил крик одного из бойцов:
- Товарищ капитан, товарищ капитан! Идите скорее сюда!
Жук оглянулся на крик. Боец стоял возле немецкой траншеи, сняв ушанку и молча смотря себе под ноги.
- Что у тебя, рядовой? - подошел капитан.
Вместо ответа десантник показал себе под ноги. На бруствер. Капитан, посмотрев туда же, побелел от увиденного...
14.
- И куда же делся наш офицер?
Тарасов хмыкнул:
- Расстреляли. А куда ж его? Мне и своих-то нечем было кормить.
- Подполковник! Вы понимаете, что нарушили все правила войны? - в голосе обер-лейтенанта звякнул металл. - Вы убили пленного, безоружного человека. Не лично, конечно, но по вашему же приказу! Так?
- Так, - спокойно ответил подполковник. - А вы бы предпочли, чтобы он замерз в первую же ночь? Мне его приволокли в одних подштанниках.
- Согласно Женевской Конвенции двадцать девятого года, вы должны были обеспечить ему приемлемые условия содержания! Впрочем, ваша страна ее не подписала, - всем своим видом фон Вальдерзее показывал презрение и отвращение к русским варварам, не умеющим цивилизованно воевать.
- Зато ваша страна ее подписала... - криво усмехнулся Тарасов.
- И мы ее выполняем, между прочим! - гордо сказал обер-лейтенант.
- Да. Мы видели, как вы ее выполняете. Я лично видел.
- На что вы намекаете? - не понял немец.
- Я не намекаю, а прямым текстом говорю, что лично видел трупы попавших к вам в плен наших разведчиков.
- Идет война и здесь не санаторий, господин подполковник. Они вполне могли скончаться от ран, даже несмотря на высококвалифицированную помощь немецких врачей, - пожал плечами обер-лейтенант.
- Да... Помощь была высококвалифицированная. Даже очень. Это у ваших врачей новейшие методы лечения такие — раздевать догола, укладывать на бруствер окопа и заливать холодной водой? Общеукрепляющая бруствер метода? При этом, что бы ребята не дергались, их протыкали штыками. Это у вас вместо фиксации?
- Этого не может быть! - возмутился фон Вальдерзее. - Мы воюем по европейским законам, а не по азиатским!
- Да, да... Я помню... Женевскую конвенцию вы подписали, ага...
- Нет, конечно, и у нас бывают воинские преступления... - стал оправдываться обер-лейтенант.
- Ага... Приказ о комиссарах, например. Нам политработники читали его вслух еще осенью, во время формирования бригады.
Немец аж пошел красными пятнами:
- В конце концов, это не вермахт! Это СС! В обоих Опуево стояли эсэсовские части, вы это прекрасно знаете! Солдаты они хороши, но у них бывают перегибы в отношениях с местным населением и пленными...
- А мне было без разницы, какого-такого ветеринара расстреливать. Эсесовского или из вермахта...
**
- Товарищ подполковник! Там это...
- Что? - раздраженно спросил адъютанта Тарасов.
А причины для раздражения, честно говоря, были. По докладу медсанбата бригада потеряла уже двести сорок восемь убитых и раненых. А обмороженных — триста сорок девять. Причем, это только с тяжелыми обморожениями. Четвертой степени. А что такое четвертая степень обморожения? Это полный звездец, мягко говоря. Это когда холод убивает не только кожу и мясо, но и кости. Тарасов прошелся по лагерю санбата. Среди стонов, воплей и скрежета.
Видел, как молодой пацан с хрустом отламывал гниющие фаланги на руках, удивленно приговаривая — Надо же... Не чувствую! Надо же, а?
Были и те, кто не выдерживал. Некоторые стрелялись, нажав сочащимся красно-белесой сукровицей пальцем на спусковой крючок «Светочки», зажатой в прикладе гнилыми, воняющими сыром ступнями.
Не рассчитали, блин... Не рассчитали... Кто мог знать наперед, что день солнцем будет растаивать снег, а ночь будет долбать тридцатиградусным морозом? Валенки промокали, утопая в демянских болотах, а потом — ночью — заледеневали, стягивая оголодавшие мышцы. И у одного за другим отрезали ноги...
- Говори уже, Михайлов! - рявкнул Тарасов на адъютанта.
-Там это... Кажись, двести четвёртая объявилась...
-Что-о-о? - вскочил Тарасов.
Через сорок минут помороженный, в изорванном маскхалате, красноармеец Комлев стоял, полусогнувшись, в командирском блиндаже. Да одно и название-то — блиндаж. Яма — вырытая в снегу. Сверху деревьями завалили, снегом закидали. А вместо печки — бочка, найденная разведчиками.
-Значится так, товарищи командиры...
-Ты присядь, браток, присядь! - участливо сказал комиссар Мачехин. Тарасов нервно барабанил по самодельному столу. Шишкин же с Гриншпуном молча смотрели на бойца из двести четвертой.
-Мы, значит, как линию фронта перешли, по вашим следам. Все нормально было. Как начали Полометь переходить — так немец и вдарил по нам.
-И?
-И мы вот прорвались с ребятами. Батальон прорвался. Там такое было...
-Сядь боец, сядь!
Рядовой виновато кивнул и присел, протянув руки к печке.
-Они, главно, долбят. Визг, свист, а куда бить не понятно. Темно же было! Со всех сторон, сволочь, бьет и бьет! Мы — кто куда, а он все равно бьет! Я это... Сам не понял, как на другом берегу оказался. Бегу, значит, стреляю на огни, а они отовсюду — лезут и лезут! Я туда штыком, в мягкое, обратно прикладом — хрустнуло чего-то. А они все рано лезут!
-Боец, успокойся! - рявкнул Гриншпун.
-А? Да... Значит прорвались мы с комбатом...
-С подполковником Гриневым? Вдвоем??
-Ну да! То есть, - нет, конечно! - рядовой попытался встать, но снова стукнулся головой о потолок землянки.
-Сиди!
-Ага... Посчитались мы потом. Батальон только прорвался. И товарищ подполковник Гринев.А три других батальона вместе со штабом бригады там остались. На другом берегу реки. Вот он нас дозором послал значит, чтобы вы его встретили, обеспечили питание, медикаменты и, главное, оружие.
Командиры переглянулись. А Тарасов прищурился:
-Что, значит, оружие?
-Так только у нас у половины винтовки да автоматы. Остальные побросали все, когда патроны закончились, товарищ подполковник сказал, что у вас прибарахлимся...
-Оооот же тварь, сссука, пшел вон! - заорал на рядового Тарасов. Того как ветром сдуло из землянки. А потом пнул по столу. Так что карты Шишкина слетели на пол. Начштаба флегматично вздохнул и полез под стол — собирать бумаги.
-Млять, млять, млять! - ударил Тарасов кулаком по печке. Та глухо зазвенела в ответ и пыхнула дымом. Дневальный аж забился в угол. - Ну и хули будем делать отцы-командиры?
-Ефимыч, не кипяти кипяток, а? - сказал всегда рассудительный и спокойный Мачехин.
-Не кипяти? Не кипяти, да? Я эту сволочь лично пристрелю, когда появится! Мы двумя бригадами должны были... А мы тут одни! Продуктов нет! Медикаментов нет! И, самое главное, боеприпасов нет! А тут еще батальон придурков, млять! Мы прошли, почему Гринев не смог? Где эта сволочь? Пристрелю!!
Тарасов дернулся было на улицу, но Гриншпун внезапно выставил ногу и Тарасов упал, споткнувшись.
-Ефимыч, успокойся...
**
А красноармеец Комлев сидел у костерка комендантского взвода и взахлеб рассказывал — как они прорывались через речку со странным названием Полометь:
-Так я ж говорю. Мы выползли на посередку речечки и тут как начало долбать! И кто куда! Все попуталось, бегу куда-то. А там берег крутой такой, сверху стреляют — я ползу. А перед глазами только валенки у Петьки, он ими скребет по снегу. Хераць — Петька на меня падает и кровавым по мне как плеснет. А там по верху фриц, ну я туда гранату со страху — бах! - нету немца, и рука его — шлёп перед носом, я как закричу и себя не помню. Бегу, куда-то бегу. Нна! - прикладом, потом нож в руке, опять нна! Черт его знает, как а вот пробежал, лыжами за деревья цепляюсь, падаю. Лыжи, да... А нам комвзвода сказал, лыжи-то привяжите к поясу на переправе, пешком бежите, а уж потом на лыжи. Вот я через немецкий окоп прыгнул, а лыжи туда падают. И застряли. А я как заору, обернулся и тут немец. Молоденький такой, глаза, главно, голубые. И тоже орет. Он на меня орет, я на него ору. И ракеты такие, синие. Он как мертвец — я, наверно, тоже ему как мертвец кажусь. Орем, орем... А я первый стрельнул. Прям в грудь. А он не падает! Упасть должон, а не падает. И так тихонечко... Мутер, говорит, мутер... Я еще стрельнул. В башку. Она в разные стороны. А из сердца как штык на меня высунется. Немец падает, а за ним сержант наш орет: «Мать твою мутер, ты ж меня чуть не убил!» А сам весь в кровище немецкой. Только крикнул и тут на него другой немец прыгнул. А ото первый, который сдох уже, мне штыком работать мешает. Я и так и эдак, а он... Убили, в общем, сержанта, а немец второй встал и на меня. Я глаза зажмурил и как ткну вперед винтовкой. И чую, чую как штык по костям скрежёт. Жутко так стало. Ладно бы мягко. Я ж думал мягко, а тут... Винтовочка рукам моим тот скрежет по кости передала. Как по телеграфу. Ага. Ухами не слышу. А рукой чую. И удивился так он, а потом мне как по каске кто-то как въехал. Я упал мордой в снег. Потом прочухиваюсь — немцев нет, меня тащит кто-то за загривок, как кошку. Я-т винтовку свою потерял, бегу по снегу, бегу. Лыжев тоже нет. Аж по пояс падаю. А где-то опять сознание потерял. Утром уже в себя пришел. В ямке лежу, значит. Пересчет идет. И прошло нас из двух тысяч только четыреста человек. Половина ранетые, половина безоружные как я. А я, хоть и контуженный, но здоровый, кровища на тебе только чужая, не своя. Вот мне лыжи с умершего дали, напялили «папашу» с полудиском и вперед, мол, ищи тарасовцев... А пожрать нет ничего у вас, а то я уже вторые сутки нежрамши...
15.
-Продолжайте, господин Тарасов!
-А что продолжать-то? Двести четвертая не пробилась. Как объяснил майор Гринев — не смогли. Вышел только один батальон.
-А остальные?
-А я откуда знаю? Опять же... Со слов Гринева. Батальон прорвался к нам, батальон ушел в сторону Лычково, где вторая бригада действовала...
-Очень неудачно, надо сказать... Еще хуже чем ваша, господин подполковник...
Тарасов ухмыльнулся про себя. «Ага, хуже, конечно, куда уж хуже?»
-Вторая воздушно-десантная бригада должна была атаковать станцию Лычково. Так? В момент атаки ее должны были поддержать войска вашего фронта, - фон Вальдерзее подошел к карте Демянского котла, висящей на стене. - Отсюда и отсюда.
Он скрипнул карандашом по бумаге.
-Но — увы для вас и к счастью для нас, координации операций вы так и не научились. Бригада атаковала, но мы без труда отразили ее атаки. А потом ваффен-эсэс добили десантников в этих заснеженных болотах. Ваша пехота атаковала на сутки позже. И тоже безрезультатно. Потому как поздно. Интересно, что бы вы сказали вашим гэпэушникам в оправдание?
-НКВД...
-Что? - недоуменно приподнял бровь обер-лейтенант.
-НКВД, говорю, не ГПУ... Ничего бы не стал им объяснять.
-Почему? - удивился фон Вальдерзее.
-А зачем? Они бы сразу меня расстреляли. Кровавые сталинские палачи же, не находите?
**
А еще через сорок минут он влепил кулаком прям в харю:
-Ну, здорово, тварь! Здорово, ссука! Сейчас повоюем с тобой по-настоящему!
Гринев отшатнулся от тарасова, схватившись ха нос.
-Ну что, Гринев...
-Ефимыч, Ефимыч, стой! - Мачехин и Гриншпун — два здоровущих кабана навалились на мальенького Тарасова и повалили его на снег. Тот зарычал под ними, хватая помороженными губами колкий мерзлый наст.
-Сука! Сукааааа! - ревел тот.
А Гринев, стараясь не испачкать полушубок кровью, хватал комья снега и прикладывал их к носу.
-Ну-ка тихо всем! - всегда тихий Шишкин неожиданно выхватил пистолет и два раза пальнул в воздух.
Сработало.
Тарасов перестал вырываться, а комиссар с особистом перестали его душить.
А десантники из комендантского взвода старательно отвернулись.
Мгновение спустя Гриншпун и Мачехин встали со снега. А потом и Тарасов, отряхивая свою кожаную курточку встал. Сначала на колени, потом и в полный свой, маленький, рост. А потом он порывисто — да так, что никто ничего не успел даже и подумать — подскочил к Гриневу и облапил его.
-Привел? Привел, да?
- Вряд ли, Ефимыч... Да, успокойся, ты...- с трудом вырвавшись из рук маленького, но крепкого Тарасова произнес Гринев. - Мы тут одним батальоном вышли к вам. Истрепанные по самые... По пояс.
- Знаю! - кивнул Тарасов. - Уже знаю А ну-ка, давай подробнее!
И Гринев, попивая горячий чай, начал рассказывать. Как двести четвертая бригада не смогла пройти через линию фронта. Все проходы немцами были надежно прикрыты. Прорвать удалось один, но фрицы после того, как первый батальон вышел на тактический простор, ударили с флангов силой не менее двух полков. И батальон, в котором Гринев шел, едва ли не в первых цепях, оказался отрезанным. Там осталась и бригада, и штаб ее. Пятеро суток промыкавшись в бескрайних лесах Демянска, они чудом вышли на позиции боевого охранения бригады Тарасова.
- И вот еще... Держи приказ... - Гринев протянул усталой, дрожащей рукой конверт. Тарасов вскрыл его зубами, прочел... И обомлел.
«Общее командование передается подполковнику Латыпову, в его отсутствие старшим назначается подполковник Гринев. Комсевзапфронт генерал-майор Курочкин»
- Что за хрень? - не понял Тарасов. - А почему по рации не прислали?
- Вы ж на связь не выходите... - пожал плечами Гринев.
- Муха же бляха! - Тарасов аж вскочил! - У меня батареи скоро сядут эту чертову «Клумбу» вызывать! Я тюльпан, я ромашка, ага!
Гринев пожал плечами:
- Я-то что могу поделать? Латыпов тут?
- А это-то что еще за хрен с горы? Какой, в пень разлапистый, Латыпов??
-А я знаю? Представитель штаба фронта. Твоим радиограммам не верят. Говорят, панику наводишь. Они самолеты шлют, шлют, снарягу кидают, кидают...
-Шлют? Шлют?? Снарягу??? Да их же мать фронт в дупло по самую дивизию! Каждую ночь, млять, самолеты — мимо, мимо! Как же, мать твою, у меня обморожений скоро будет полбригады! Живаго! Где Живаго?
-Знакомая фамилия...
-Да насрать, что знакомая! Где Живаго, мать едрить через колено!
-Оперирует, товарищ подполковник! Велел передать, что пока не закончит, посылает всех в третью задницу четвертой мамы Гитлера!
Дневальный втянул, на всякий случай, голову в плечи, а начштаба, особист и комиссар заржали.
-Латыпов тут со дня на день будет. Ну не помнишь его, что ли? Лысый такой!
- Не помню. И не представляю. И представлять не хочу! У меня плохая память на имена и даты.
- Значит, как увидишь, так и вспомнишь, - без тени улыбки сказал комбриг двести четвертой.
- Отлично, мать твою... Значит я тут сижу уже вторую неделю, прибегают щеглы типа тебя, и сразу давай командовать?
Тарасов от обиды едва не плюнул в лицо Гриневу.
- Щеглы, ага... - неожиданно согласился Гринев. - Давай к делу, а? Атака на Добросли приказана.
Тарасов только ошеломленно закачал головой:
- Штаб всего корпуса? Без поддержки твоей бригады? Тихо! - успокоил он жестом возмутившегося Гринева.
- Нет у тебя больше бригады!! Нету! Есть триста голодных и безоружных людей. А кормить нам их нечем. И вооружать нечем, ерш твою душу меть!
**
Артем Шамриков сидел в засаде.
На лося.
Бригада так и сидела в болотах, ожидая неизвестно чего. Командиры чего-то бегали, суетились. Вечерами пускали ракеты. После чего ротами шарахались по лесу, собирая сброшенные с «ТБ-3» тюки на парашютах. Парашюты, кстати, без промедления шли в медсанбат.
Иногда на импровизированный аэродром садились «уточки». В них запихивали — именно запихивали! - раненых до отказа, так, что бипланы едва поднимались над деревьями.
Иногда Артем смертельно завидовал тем, кто отправляется сейчас на Большую Землю. Но это чувство было мгновенным, хотя и острым. А последней ночью и оно прошло.
Их рота тогда сидела вокруг аэродрома. Десантники готовы были стрелять на каждый шорох в ночном лесу, но чаще всего оглядывались. Оглядывались на фанерные самолетики, увозившие их ребят — раненных, больных, обмороженных — домой.
Оглядывались, пока один из «У-2» внезапно не накренился под порывом ветра и не зацепил краем крыла высоченную сосну на краю поляны. Этого самолету хватило, чтобы его развернуло, перевернуло и... И гулким хлопком бензиновая вспышка обожгла душу Артема. Больше он не смотрел на взлеты.
А на следующий день поступил приказ — начать охоту на местную дичь. В команды были выделены наиболее опытные в этом деле бойцы. К слову сказать, большинство десантников было из таежных районов Кировской области и Удмуртской автономной республики, и бывали в лесах, но... Но охота — не война. Тут немного другие навыки нужны. Читать следы зверя, например, а не человека. На людей-то пацаны уже худо-бедно научились охотиться... Звери — они все таки хитрее. Вона недавно, ребята из четвертого батальон аж три дозора немецких положили!
Артем шмыгнул носом и поглубже зарылся в снег. Чтобы зверь не чуял...
Впрочем... Какой уж тут зверь... С сентября в этих лесах война идет! Хотя разведчики и мамой клялись, что свежий лосиный помет видели.
Хорошо, батя старый охотник. Перед войной медведя брал пару раз. Велел тут лежать и не шевелиться, пока он по следам ходит.
Артем не заметил, как начал дремать.
В снегу засыпается хорошо... Хоть и холодно... Да уже и не холодно... Тепло... Странное такое тепло... Нежно... Людка так же обнимала...
Внезапный шорох, сбивший снег с еловых лап, сбил сон. Шамриков еще не успел проснуться, как уже вскочил на колени и выстрелил несколько раз на звук. И лишь потом протер глаза.
За густыми зарослями ельника кто-то грузно шевелился, издавая утробные звуки.
«Вот пожрем! Вот пожрем-то!» - мелькнула радостная мысль. Он, торопясь, натянул лыжи, щелкнув по обледенелым валенкам пружиной и поморщился — железяка опять ударила по самому протертому месту изъерзанной обувки. А потом скорым шагом побежал к месту где упал лось.
Шамриков раздвинул ветки и...
Густо обрызгав кровью снег, под ногами Артема лежал отец.
-Батя, батя, батя!! - закричал сержант и упал на колени. Он обхватил руками лицо отца, приподнял голову, заглянул в глаза.
Почему-то ставшие голубыми. Ровно весеннее небо над ними...
Артем тряс отца, не замечая струйки крови стекавшей из уголка рта.
Он не заметил и того, как на выстрел сбежались бойцы, как кто-то бил его по мокрым щекам, как санинструктор сноровисто снимал полушубок со старшины...
Он пытался схватиться за винтовку, чтобы убить в себе удушливое чувство вины. Удушливое и колющее прямо в сердце.
Кто-то отопнул винтарь в сторону. Артем привстал на четвереньки и пополз к оружию. Но сильный удар уронил его, потом кто-то навалился на спину, заломив руки и больно замотав их чем-то за спиной.
А потом его волокли по снегу. Жесткий наст обдирал лицо, но он этого не чувствовал.
Он видел поголубевшие, слепые глаза убитого им отца.
Потом кто-то кричал в ухо. Но он этого тоже не слышал. Он слышал только хрипы убитого им отца.
Потом что-то вскипело внутри, злое, яростное, красное. Он попытался встать, но не смог, потому что все вокруг почернело от удара по голове. Его перевернули и начали связывать.
Но он не потерял сознание, нет. Просто все стало черным, мутным, крикливым, громким, стреляющим.
Потом он куда-то поплыл. Медленно так. Слегка раскачиваясь. Это его убаюкивало. Потом кто-то долго — совсем рядом — ругался на два голоса. Это когда земля перестала качаться. А перед глазами снова и снова всплывал отец.
А потом вдруг его приподняло снова. Затрясло, захолодело, заморозело — так что связанные руки и ноги окончательно онемели и перестали чувствовать.
Когда сержант Шамриков открыл глаза — над ним повисло деревянное небо.
Он повернул голову на бок. Деревянный горизонт ткнулся трещинками. Артем повернулся в другую сторону...
И увидел храпящего на соседней кровати отца. Тонкая нитка слюны стекала с густой его бороды.
«Приснилось!» - жадно выдохнул сержант. Потом с силой закрыл глаза и снова открыл. А потом сел на своей кровати. В белом исподнем. Чистом... Чистом?
Голова болела и слегка мутилась. «Жарко как натоплено» подумал он и спустил ноги на пол. И тут же закричал от резкой, сильной боли в ногах, упав на пол.
Отец только вздрогнул и дернул головой, так и не проснувшись. А дверь распахнулась и к Артему, валявшемуся на полу, подбежала женщина в белом халате.
- Что ты, милый, что ты! - подхватила она его под руки и потащила на обратно на кровать.
Артем попытался схватить ее за плечо но не смог. Вместо пальцев левой руки он увидел культю, замотанную свежим бинтом.
Он онемел. А потом, не обращая внимания на кряхтящую, закидывающую его на кровать санитарку, испуганно посмотрел на правую.
Из-под бинта торчали два черно-синих, обмазанных чем-то желтым, пальца. Указательный, кажется. И средний...
Санитарка закинула на матрас ноги, резко стреляющие где-то в районе голеней.
- Где я? - хрипнул ей сержант.
- В Выползово, солдатик, в тылу. Привезли тебя вчера. В госпитале, ты, милый.
Сержант уставился в некрасивое, рябоватое — как у Сталина!, мелькнула дурацкая мысль — лицо санитарки.
- Как в тылу? А батя? Что с ним?
- Живой твой батя, вчера сразу ему операцию сделали, - зачастила санитарка. - Селезенку удалили и из печени пулю достали. Хорошо все у него... Еще спляшет у тебя на свадьбе, заместо... Вот вас вместе в палате положили, чтоб ты не волновался...
От сердца отлегло. Сержант Шамриков снова посмотрел на отца.
Тот продолжал храпеть, приоткрыв рот.
- Ты тоже поспи, солдатик! - поправила она серое одеяло. А потом встала и пошла к двери. Приоткрыв ее, оглянулась и шепнула:
- Завтра к тебе следователь придет. Из особого отдела. Ты поспи, не волнуйся, ничего тебе уже не будет...
Сержант ничего не успел ответить, как женщина закрыла дверь.
Он откинулся на подушку, пропахшую чем-то острым, больничным. И снова по рукам и ногам выстрелила жуткая боль.
Он заплакал. Но больше не от боли. От облегчения, что все хорошо. От памяти, что все плохо.
И лишь после этого вытащил руки из под одеяла.
А потом этими синими, мертвенными пальцами стащил одеяло с ног.
Почему-то ноги заканчивались чуть ниже колен.
Он с силой зажмурил глаза. Открыл. Снова зажмурил. Потом прикусил язык, чтобы не закричать.
А потом зубами стал развязывать бинты на руках.
Долго развязывал. Санитарки бинтовали на совесть. Рычал, сплевывая нитки, но развязывал.
А когда снял бинт — увидел, что кисти нет, а там где она должны была начинаться — неровный красный, сочащийся сукровицей свежий, пульсирующий болью шов, стянувший края обожженной йодом кожи. Кожи, скрывающей под собой неровно опиленные кости ампутированной руки.
Артем замычал от отчаяния и с силой ударил страшной культей по краю кровати. И от боли потерял сознание.
Когда он пришел в себя, то первым делом увидел сидящего рядом сержанта НКВД, внимательного разглядывающего лицо Артема...
16
- Да запил я. Достал НЗ и запил. А что мне делать оставалось? Командование бригадами перешло Гриневу, а затем еще и Латыпов появился. Да еще не забывайте про комиссаров.
- В каком смысле «не забывайте», Николай Ефимович? - как все немцы, фон Вальдерзее очень четко выделял звук «ч», произнося его как «тч».
- А вот в прямом, - усмехнулся Тарасов. - Чтобы принять решение по бригаде, необходимо согласовать его с комиссаром. У меня подпись — у него печать. Это еще не все. Бригадой вроде бы командую я. Так?
- А как же!
- А когда вышел на нас батальон из двести четвертой, то уже и не бригада. Уже Оперативное соединение. А потом еще лыжбат Латынина. И получается, что соединением командует майор Гринев. Приказы по бригаде отдаю я. И все это захерить может комиссар Мачехин.
- Только он?
- К счастью, только он. Комиссар двести четвертой вместе со штабом и остальными батальонами не смогли перейти линию фронта. Куда делся комиссар у лыжников — я не знаю. Вот и сами посудите — три командира, один комиссар. И все должны коллективно принять решение. Одно решение. А в ситуации, когда...
Тарасов нервно себя хлопнул по коленям.
- Да! Я самоустранился! Я получил приказ фронта. Приказ! Передать командование Гриневу! А я тогда зачем? Скажи мне, обер-лейтенант, зачем я тогда нужен?
Фон Вальдерзее положил ручку на стол и поднял взгляд на Тарасова:
- То есть вы утверждаете...
- Да ничего я не утверждаю, - подполковник внезапно успокоился и обраченно махнул рукой, поморщившись. А потом засмеялся:
- Тепло у вас тут. Даже муха ожила в избе.
- Где, - непроизвольно оглянулся обер-лейтенант.
- У печки. Так вот... Перед атакой на Добросли я и напился в первый раз Спиртом. Закусывать было нечем, правда. Мне тогда и пары глотков хватило...
- Герр подполковник, давайте перейдем к делу, - немец снова взялся за перо. - Как вы считаете, почему ваша бригада не получала необходимого довольствия?
- Вы же делали радиоперехваты, неужели не догадались? - ухмыльнулся Тарасов.
- Меня интересует ваша точка зрения... - сухо сказал обер-лейтенант.
- Все просто... Все очень просто!
**
Начальник штаба бригады майор Шишкин корпел над картой. Корпел, злясь на себя, на штаб армии, немцев и войну вообще.
Вот какой идиот рисовал эту...
Млять, без мата не скажешь.
Ну нет тут дороги. Нету! А на карте есть. И высота 9901 вовсе не здесь должна находиться!
Мать твою, было бы лето еще можно было бы точнее координаты дать. А сейчас хрен пойми — озеро это или болото? Одинаково снегом занесены. И как проверить, если в этом году сугробы до метра высотой? Хотя похоже, что мы все-таки вот в этом квадрате. Или в этом?
Так...
С юга должно быть озеро, с севера тоже... Хотя нет. Это не озера по карте. Болота. Тогда похоже, вроде. Ну вот точно. Смотрим...
Да, мать твою через горизонт да в седьмое небо! Нет у Чернорученки такого изгиба! По карте нет... В жизни есть.
- Тьфу, блядина ты такая! - Шишкин откинул карандаш, которым он отмечал расположение батальонов и распрямился.
Спина гудела. Уже третий час он пытался понять, где они находятся. И все не сходилось.
Он выскочил из норы, по недоразумению называемой штабным блиндажом бригады, на воздух.
Штаб, ага... Из всего штаба только он, да командиры с комиссарами. Ни тебе толковых данных от разведки, ни тебе оперативного отдела. Адъютант да ты. Да связисты.
Кто гребется в снег и грязь? Наша доблестная... Легки на помине, черт, черт, черт!
- Товарищ майор, через десять минут сеанс связи! - встревоженно напомнил Шишкину начсвязи старший лейтенант Ларионов.
Шишкин кивнул:
- Огня дай!
Ларионов протянул трофейную зажигалку и чиркнул колесиком. Шишкин наклонился. И на секунду дольше, чем обычно, пыхал папиросой над бензиновом огоньком, ловя тепло. А потом засунул руки в карманы штанов. Все-таки хорошо жена придумала — пришить резинку к рукавицам.
- Диктую, старлей! Квадрат... - Шишкин говорил сквозь зубы, держа тлеющую папиросу.
Через пару минут Ларионов шел к радистам, уже развернувшим свой тяжеленный гроб... У старшего лейтенанта Ларионова жены никогда не было. Он, конечно, собирался жениться. До войны. И даже невеста была. С Киева дивчина. Но не успел. После войны, может быть.... Может быть, поэтому он свои двупалые — для стрельбы — рукавицы потерял в первый же день. А потом снимал с убитых и снова терял. И сегодня утром потерял. Вот, блин же, спать ложился — под голову, вроде положил обе рукавицы. Проснулся — одной нет. Ну, нет и все! И именно правой!
И когда он записывал на коленке координаты сброса снабжения — рука его чуть-чуть дрогнула. Нет, он, конечно, запомнил, что ему говорил Шишкин. Но, когда, подошел к радисту — просто отдал ему обрывок оберточной — от пачки патронов - бумаги, на которой было нацарапано:
«Курочкину. Ватутину. Прошу в ночь на 19-20 сбросить продовольствие. Координаты квадрат 9081 и разрешить выполнять задачу (Добросли) после получения продовольствия - голодны, истощены. Гринев, Латынин, Тарасов, Мачехин»
- Передавай, - Ларионов протянул листочек радисту. - Связь есть?
- Есть, товарищ старший лейтенант! Две минуты до связи! - ответил сержант Васенин. - Вы это... Отдохните пока.
Лейтенант кивнул и улегся рядом, под старой березой, на которую была закинута антенна. Почему-то, когда долго не ешь, спать хочется, спать... Ларионов прикрыл глаза и тут же вспомнил вкус мороженого в ЦПКИО...
У сержанта Васенина тоже жены не было. И даже девушки, с которой бы поцеловаться, еще не было. Не нашел еще ту, которую целовать хочется. Да все впереди еще!
Он осторожно развязал узелок на руке. Зубами. Второй кисти уже не было. Осталась где-то в демянских болотах. Но сержант Васенин не ушел в санбат. Нету тут санбата. Туда только тяжелораненых, вон Петьку туда уволокли, его крупнокалиберный достал. Прям в пузо. А ведь жив, чертяка остался! А Васенин, что? Ну, оторвало левую, еще же одна есть! Этак, если все в санбаты бегать будут, кто на рации работать останется?
Забавно как — кожа с обмороженного пальца сползла как чехольчик. Сволочь эта кожа - цепляется за бинт.
Сержант машинально сунул указательный палец правой руки в рот, пытаясь откусить отмершую кожу. До связи оставалось еще секунд тридцать. И ведь откусил. И даже не больно. Это, действительно, не больно. Умерла и умерла! Твою мать, а вот теперь больно стало...
Сержант Васенин, разжевывая кусочек своей же кожи со своего же пальца, долбил по ключу указательным мясом:
«КрчкВтут. Прош в ноч на 19-20 брос прдвльстврдинты кадрт 908...»
- Товарищ старший лейтенант, а товарищ старший лейтенант! - Васенина трясло как цуцика. То ли от холода, то ли от боли в левой руке.
- А? Что? Где? Кто? - вскочил старлей Ларионов, утирая красные, с постоянного недосыпа, глаза.
- Это семь или единичка? - культю из-под полушубка сержант Васенин не доставал. Подбородком показал. Обросшим, правда, не по уставу. Палец же «здоровой» руки держал на ключе. Здоровой, ага...
- Семерка. Видишь же — палочка попереком?
- Извините, товарищ старший лейтенант! Не разглядел!
Ларионов махнул рукой и улегся обратно. В снежную яму, служившую ему и постелью и... Господи, да как же ее звали-то? Киевлянку ту? Нина, Ника?
Васенин же закусил губу и... Да что ж так холодно-то? Трясет всего...
«...7 и рзршить вплнять здачу Дбрсл после плученя прдвстлия - глодн, истщен»
Через несколько минут:
«Повторите передачу!»
Васенин зажмурился. Опять зажмурился. Не впервой...
«КурВат... прдв глд рзрш Дбрсл...»
Трясет-то как! Лишь бы точку с тире они там не перепутали!
«Повторите передачу!»
Сосредоточиться... Держи палец над ключом, держи, тварь!
Васенин облизнул кровь с лопнувшей кожи:
«К О О Р Д И Н А Т Ы...»
Вообще-то этот клочок надо было бы сохранить. Так полагается. Для командования, для истории, для потомков... В сейф бригадный, за печатью и подписями. Для истории. А тут «как полагаться» нельзя. Тут надо — как сможешь. ... В баню бы сходить...
«Для истории, для потомков... Но это, потомки... Вы как-нибудь там сами в вашей истории разбирайтесь. Мне бы радиограмму передать...» - Васенин ухмыльнулся, представив себе потомков, обсуждающих его, сержанта-радиста.
«Наверно при коммунизме будут жить, на планеты летать, этот как его... Марс!»
Ерунда же какая в башку придет! Какие, нафиг, ариели с аэлитами?
Работай, сержант, работай!
Через десять минут радист Васенин передал, наконец-то, радиограмму. И, наконец-то, получил подтверждение о приеме, поджег бумагу и улегся рядом с лейтенантом. Спиной к нему. И толкнув его локтем, чтобы подвинулся. Тот хмыкнул чего-то. Васенин же бездумно стал смотреть на маленький огонечек, протягивая к нему капающую кровь с указательного пальца хорошо, что правой руки. Вот если бы тогда не левую оторвало. Чего бы тогда сержант Васенин делал бы? Или вон снайпер тогда Мишку. В лоб. Убил. Между бровей. Так же и лежит там, в сугробе. Вернуться бы... Похоронить бы.
И сержант Васенин стал вылизывал кусочки кожи, застрявшие между зубов. Жрать хотелось очень.
Этой же ночью «Бостоны» транспортной авиации Северо-Западного фронта сбросили тюки с продовольствием и боеприпасами в темноту демянских болот. Прямо на позиции немцев...
Еще раз мимо, мимо...
17.
-Таким образом, Вы, подполковник, утверждаете, что не принимали участие в разработке операции?
-Никак нет, герр обер-лейтенант. Перед атакой бригадами, вернее моей бригадой и остатками бригады Гринева, деревни Добросли, в наше расположение прибыл представитель штаба фронта полковник Латыпов. Формально для проведения инспекции, фактически же он стал руководить соединением.
-Расскажите подробнее о Латыпове.
-А что о нем рассказывать? Полковник и полковник. Смелый, решительный, властный. Оперативник. Вместе с ним прибыли так же майоры Решетняк и Степанчиков. Первый — разведчик, второй — авиатор.
-То есть, Николай Ефимович, Вас, фактически отстранили от командования бригадой? Я правильно понимаю Ваши слова? - сказал фон Вальдерзее. - И как вы оцениваете это ммм... положение вещей.
«Все-таки фриц не по-русски фразы строит, не по-русски...»
-А как тут можно оценить? - ответил Тарасов. - Майор Гринев фактически сорвал всю операцию. Не смог пробиться через Полометь. Батальон его вышел к нам фактически безоружным. Винтовки и автоматы. Да и то — не у всех. При этом батальон неизвестно где шатался. Двое суток! За это время гитлеровцы... То есть ваша разведка уже нащупала наш лагерь и стала блокировать его. Еще немного, задержись мы еще на сутки — нам было бы не вырваться из кольца. Так и сдохли бы на болотах. Прибытие представителей штаба фронта расставило все по своим местам. Мы начали действовать, но вы уже были готовы. А ведь сила десантника — в скорости и неожиданности. Действия же соединения стали предсказуемы... К сожалению... Это не учли ни Ватутин, ни Латыпов, ни, тем более, Гринев.
-Господин подполковник, а ведь Гринев не так уж и виноват... - внимательно посмотрел на Тарасова обер-лейтенант.
**
За время вынужденного ожидания гриневской бригады на основной базе саперы выстроили штабной шалаш.
Здоровущий, укрытый сверху парашютным шелком. С легкой руки разведчика Малеева шалаш стали называть шелковым. Так и прижилось. В этом «шелковом шалаше» дневал и ночевал мозговой центр бригады.
После принятия радиограммы из штаба о прибытии полковника Латыпова ждали темноты. Координаторы должны были прыгнуть на парашютах.
И вот уже стремительно темнело. Синее мартовское небо сиреневело, затем чернело, и только красный закат кровавил на западе. «Опять мороз будет» - тоскливо подумал военврач третьего ранга Николай Живаго. - «Опять помороженные будут. Днем все тает, ночью льдом схватывает. Просушиться бы... Да где? В Малом Опуево только сотню самых тяжелых оставили. А всю ораву только в Демянске можно разместить по домам. А его сначала взять надо. Что там начальство думает?»
Живаго докуривал самокрутку, свернутую из табачной пыли, пополам с прошлогодними листьями. Огонек обжег распухшие пальцы, тогда доктор достал из кармана спички. Взял две палочки и зажал окурочек ими. И снова затянулся.
А из «шелкового шалаша» вылетел с матом кто-то невысокого роста. В сумерках военврач не разглядел — кто это. Но по голосу догадался — комбриг. И Живаго поспешил удалиться — Тарасов был горяч в гневе.
А потому врач не увидел, что за Тарасовым вышел Мачихин.
-На, комиссар, читай!
Тарасов сунул Мачихину клочок бумаги:
«Выполнение задачи вы недопустимо затянули. Будете отвечать лично, Тарасов и Мачихин. 19.03.42 Курочкин»
-Мда...- буркнул гигант Мачихин. - Можно подумать мы до этого заочно отвечали...
-Ты, Ильич, подумай, а? Сначала этот придурок прорваться не может, затем шляется неизвестно где, мы людей теряем, скоро уже полбригады поморозится, а теперь мы еще и затянули? - когда Тарасов кипятился речь его становилась сбивчивой.
-Язык у тебя за головой не поспевает, Ефимыч!
-Расстрелять бы этого Гринева, к чертовой матери!
Мачехин покачал головой:
-Ох, и кипяток ты Ефимыч, ох, и кипяток... Теперь понимаю, за что тебя арестовали в тридцать восьмом...
Тарасов прищурился и напрягся.
-За язык твой несдержаный, вот за что. Болтал бы меньше, думал бы больше...
-А ты меня, Ильич, не учи и не лечи! И Родина и партия меня простили. И доверили бригаду, и в тыл к немцам послали. А если бы не простили, разве доверили бы? - зло сказал подполковник.
Мачехин успокаивающе похлопал Тарасова по плечу и загудел басом:
-Ишь как ты казенно заговорил-то... Родина простила, партия доверила... Теперь нам это прощение и доверие снова заслужить надо!
-Прости, Ильич... Погорячился... - Тарасов быстро отходил от вспышек гнева, случавшихся с ним все чаще и чаще.
Мачехин только хотел предложить Тарасову вернуться в штаб, как в небо над Невьим Мхом взлетели три красные ракеты. А с севера накатывался неспешный гул тяжелых самолетов.
-Тэбешки! Никак Латыпов со товарищи прибыл? Не ошиблись координатами, надо же!
Тарасов и Мачехин побежали к аэродрому. Если так можно назвать расчищенную полосу в полторы сотни метров шириной и восемьсот метров длиной. Руками, расчищенную, между прочим, помороженными руками саперов, комендачей и всех, остальных, кто боевое дежурство не нес. В том числе, и легкораненые. Сначала раскидали снег, а затем, накинув веревки на бревна, волокли их по взлетно-посадочной полосе, утрамбовывая снег. Адская работа! Зато сейчас «ушки» садятся легко, и даже особо смелые пилоты на «тэбешках» умудряются приземляться на пятачок.
Но сегодня пилоты этих трех самолетов не рискнули. Два из них снизились до ста метров и вниз полетели грузовые контейнеры, с привязанными оранжевыми лентами. А третий кружил поодаль. Когда транспортники «отбомбились» - третий зашел чуть выше. И над базой бригады раскрылись три парашюта. Хорошо, что ночь была безветренной...
А через час началось совещание комсостава соединения.
-Доложите обстановку, Тарасов! - с места в карьер взял Латыпов.
-На данный момент бригада потеряла пятьсот девять человек обмороженными ранеными. Из них эвакуации требуют двести тридцать семь человек. Убитых и пропавших без вести около трехсот...
-Что значит «около», подполковник? У вас, что учет потерь не ведется?
-Точный подсчет пока невозможен, товарищ полковник! Бригада постоянно ведет боевые действия и потери несем ежечасно. И больше всего от холода и голода. Пятьсот раненых было на утро. Сейчас я не могу сказать, сколько из них переживет эту ночь и сколько к ним прибавится к утру.
-Значит вы уже потеряли треть бригады, Тарасов! Бесполезно и бесцельно! Почему не обеспечиваете себя продуктами, как было запланировано штабом фронта? От вас только слезные радиограммы о помощи! У вас тут благородные девицы или советские десантники?
Тарасов опять начал закипать, но смог сдержаться. Лишь зло крикнул:
-Адъютант! Шашлыка принеси. Три порции. Гостям. Они с дороги устали! И чай организуй!
-Ну вот — шашлыком балуетесь, товарищ подполковник! - засмеялся Латыпов, но тут же посерьезнел. - Почему срываете график операции?
-Из-за этого... - кивнул Тарасов на побагровевшего Гринева. - С ним только в городки играть. Воевать Гринев не умеет. Бригаду свою проср...
-Выбирай выражения, Тарасов! - вскочил Гринев и стукнул кулаком по столу.
-А ты лучше мне объясни, где вы шлялись? И почему за твое разгильдяйство должны отвечать мы? - Тарасов тоже вскочил.
Злыми взглядами два комбрига буравили друг друга. Первым отвел взгляд, все же, Гринев:
-Я не обязан перед тобой отчитываться!
Тарасов заорал на него:
-А ты перед моими бойцами лучше отчитайся, сволота!
-Что?? - взревел Гринев и схватился за кобуру.
Назревавшей драке помешал Латыпов:
-Смирно! - рявкнул он, тоже вскочив. - С таким настроением воевать нельзя. Вы погубите и операцию, и бойцов, и друг друга. Приказываю! Прошлое забыть до возвращения домой. Будем разбираться там — кто виноват и что делать. Вольно.
Дождавшись, когда Гринев и Тарасов сядут, продолжил:
-Эвакуацию я обеспечу, со снабжением вопрос тоже решим. Теперь будем думать над операцией по захвату Доброслей.
-Товарищи командиры, разрешите? - в шалаш вошёл адъютант. Перед каждым из гостей поставил крышку от котелка. На каждой крышке лежал прутик с нанизанным мясом, сочным, шипящим — только что с огня.
-Ну вот, а вы говорите... - улыбнулся Латыпов. Взял прутик, поднес ко рту... И тут на его лице возникла гримаса недоумения. А потом, почти мгновенно, он брезгливо поджал нос:
-Что это?
-Шашлык, товарищ полковник.
-Он же, он же...
-Слегка подтухший. Это мясо с павших прошлой осенью лошадей.
И полковник Латыпов, и Решетняк со Степанчиковым положили мясо обратно. И только тут Латыпов увидел, что и Шишкин, и Гриншпун, и Мачехин, не говоря уже об адъютанте и радистах, сидевших в углу тихо, как мыши, - стараются не смотреть на воняющий «шашлык десантника». Только непроизвольно сглатывают слюну.
-Чай, пожалуйста, - бесстрастно сказал адъютант, поставив три кружки со странным зеленым напитком, - это сосновый. Есть еще еловый, но этот мягче. Не так смолой отдает. Врачи говорят, от цинги помогает. Так что вы угощайтесь.
Латыпов посмотрел на своих майоров. Кивнул. Те поняли его без слов.
И стали выкладывать из вещмешков богатство — консервы, хлеб, чай, даже круг колбасы.
-Давайте-ка перекусим, товарищи командиры, а потом продолжим. Старший лейтенант! Забери... это! - кивнул полковник на «чай» и «шашлык». Адъютант кивнул.
Через несколько минут стол был накрыт. Жестом фокусника Латыпов достал из своего мешка бутылку коньяка «Двин»:
-Опля! Думаю, не помешает! А только поспособствует... Между прочим, сам комфронта послал!
Совещание шло почти до утра. Утрясали мельчайшие элементы операции. Еще бы... Там, в Доброслях находился штаб всей окруженной группировки врага. Сам генерал Брокдорф со всей своей поганой свитой! Если операция удастся — паника гитлеровцам обеспечена! И наши войска, наконец-то, додушат фрицев в Демянском котле!
**
А в Малом Опуево гарнизон сержанта Фомичева готовился к очередной атаке фрицев. Пятой. Или шестой?
Фомичев со счета сбился, честно говоря.
Прошло уже четыре дня с того, как десантники выбили немцев из деревни и обустроили тут базу для тяжелораненых.
Бабы разобрали их по домам. Раненые отлеживались в тепле, обмороженные оттаивали с помощью женской ласки — материнской ласки. Пацанам было по восемнадцать-девятнадцать лет, а в деревне жили, в основном солдатки да матери солдат. Мужиков-то еще летом забрали. А прошлой осенью вся молодежь — ровно по наитию — ушла на восток. Вместе со колхозным стадом.
Вот еще бы кормежка нормальная была бы...
Да где там!
Картошка, свекла да капуста. Вот и весь рацион.
Немцы еще в декабре забрали со дворов всю неэвакуированную живность. Куриц там, коз...
Только Тоньке-агрономше немецкий офицер оставил корову. Мол, больная та корова, сказал. А сам поселился у нее дома.
-Значит, приехали они. На двух машинах, больших таких. И телеги три. Ходят по дворам, собак стреляют, кошек пинают. А курам башки сворачивают и в телеги. Коз тоже — стреляют и в кузовы. А мы что, кричим, ругаемся — а они тока ржут в ответ, да пинаются. Нюрка как бросится на ахфицера, у нее ж детей пять штуков, солдат ихний - хлоп из ружжа. Нету Нюрки. Детишек -то мы разобрали по хатам. А они собрали мясо — и уехали. Вечером вернулися. Ахфицер к Тоньке пошел жить. К солдатке-то... Тьфу!
-Агриппина Матвеевна, дальше то что? - спросил у старушки сержант Фомичев.
-А што? Она, значитца, корову держит — немцев молочком со смятанкой кормит. Ну и нам продает. Не всем, конешно, а тока тем у кого детеныши. А нам покупать-то нечем, ак мы в лес ходили, дрова делали. Приташым вязанку — нам-от стаканчик молочка-то, да... Я-то ладно, котейка да я. Муж-то еще девять лет помер, когда голод-то был. А детишек, так и не случилось, не дал Господь... Ак я то молочко соседкам, у кого детишки. А Гришка в феврале помер...
-Какой Гришка, тетя Агриппина?
-Да, котейка мой! Залез к Тоньке в хлев, и немец его тамака стрельнул... Он, вишь в ведро свалился, когда лакал!
-Мать...
-Да ладно, сынок, заведу я еще котейку. А вот детишек-то как бабы заведут, ежели вас на войне поубивают? Охохо... Иди, сынок, чай заботы у тебя военные? Прости старую, каркаю тебе под руку...
Агриппина Матвеевна поправила серый платок на голове, повернулась и пошагала, переваливаясь по свои старушечьим делам.
Сержант Фомичев долго смотрел ей в след. Потом поглядел, прищурившись, на желтое мартовское солнышко, и пошел к позициям.
Хотя весь гарнизон и составлял всего лишь двадцать бойцов — оборону они держали крепко. Спасибо немцам, кстати. На второй день после взятия деревни в одном из сараев Фомичев обнаружил в сарае склад мин. В основном, противопехотных.
Немцы могли атаковать только с одной стороны. С дороги, ведущей к Большому Опуеву. С севера и востока деревню прикрывали поля и леса. С запада — речка Чернорученка и болото Невий мох. И только с юга вела дорога — узкий зимник. Именно эту дорогу Фомичев и перекрыл противотанковыми, густо пересыпав их противопехотками. И в первую же атаку у немцев подорвался там танк. И запер дорогу напрочь. А по полям танки идти не могли — глубина снежного покрова достигала полутора метров. Зима-то была снежной. Немцы пытались пройти пехотой по полям — но и там Фомичев щедро раскидал мины. Да и атаковать, проваливаясь по пояс в снегу, немцы не умели. Так атаковать никто не умеет. Кроме финнов. Финский лыжный батальон и ударил по десантникам позапрошлой ночью. И только трофейный «МГ» с чердака вовремя ударил по цепи летящих по целине финнов. Ночи-то морозные, лунные... Так цепью и лежат, сволочи.
После чего немцы подозрительно притихли.
Даже авиация не долбит! Впрочем, это понятно. Аэродром-то наши еще в первые дни накрыли.
-Живы, бойцы? - Фомичев спрыгнул в траншею.
-А фиг ли нам, сержант! Еще б табачку с водочкой, можно тут и до Победы прожить!
-Победу нам самим надо сделать, боец... - буркнул Фомичев. - Как тут у вас?
-Тишина, сержант! Солнце греет, птички поют. Весна скоро! Что из штаба, какие вести?
-Никаких, пока. А вы тут не расслабляйтесь. Немец, он хитрозадый. Каверзу точно думает. Ежели что... Я в штабе.
Штабом десантники Фомичева называли единственный в деревне полукаменный дом — низ кирпичный в три слоя, верх деревянный в два бревна. Даже минометчики немецкие не могли разбить его стены. И узкие окна первого этажа надежно предохраняли от осколков. Богатей, видать, строил еще до Октября.
Здесь же и жила Тонька со своим «велетинаром»... Сучье вымя...
Коля Фомичев плотно закрыл дверь. В лицо пахнуло сладким теплом и запахом сушеной свеклы. Как дома. Мамка из морквы и свеклы «камфеты» делала, нарезала долечками и сушила на печке. Сладкиеее...
В подвале десантники нашли мешок свеклы. Сначала так по паре сожрали, потом обо... обделались красно-жидким в сортире. Пришлось делать паренки. Это когда свеклу или ту же морковку, или даже репу — нарезаешь мелкими кусочками, паришь в чугунке, а потом высушиваешь на печке — вкуснейшая вещь! Камфеты, да... Как ириски, которые сержант Фомичев пробовал только раз. В самом Кирове, на вокзале.
А в избе на этот запах не обращали внимания. Бойцы яростно спорили о чем-то.
-А я не женился! Она хотела! Мать хотела! И ее мать хотела! А я не женился! Понял?
-Ну и дурак!
-Дурак, дурак, да? А вот ты мне скажи, женился бы я, а утром в военкомат!
-Ну...
-Жопу гну! Я в деревне последний парень остался. Только малолетки. Да пацаны постарше домой стали вертаться. Вона мать писала — в феврале Митька вернулся. Сосед. Гармонист первостатейный был. А безрукий сейчас. По плечи вырвано все.
-Ну...
-Не нукай! Не запряг! Рук нет, а мужицкий корень на месте! Бабы-то терпеть не умеют. Женился бы я, распечатал бы... А она к Митьке-безрукому. Ладно-то или как?
-Не ладно. А с чего взял, что она к Митьке-то побежит? Он ж ее даже прижать не сможет.
-Бабы — они такие. Прижать не первое дело. Сила мужицкая в другом месте! - Высокий парень у окна нервно колотил по стене крепко сжатым кулаком. - Вот выберусь отсюда — первым делом в банно-прачечный отряд пойду.
-Корнем трясти? - хохотнул кто-то в темноте далекого угла.
-Дура ты! Дура! Я девку голой только на пруду из кустов видал!
-Сам ты дура, Фофанов. Мог бы и не только поглядеть, а и полапать как следует! Женился бы и хорошо.
-Ну уж нет! Вернусь — первым делом под подол ей полезу. Проверять. Целая она или нет.
-А ну не целая — тогда как!
-Убью, - сказал Фофанов. Спокойно так сказал. - Ее убью, хахаля убью и председателя убью.
-А председателя-то за что? - удивился голос.
-А что не доглядел...
-Эх... Да разве тут доглядишь... - вздохнул кто-то еще. - Как там в песне-то... «И у детской кровати тайком, сульфазин принимаешь...»
-Слышь, Колупаев, я ведь и тебя сейчас прирежу... - Фофанов стал медленно приподниматься.
-Стоять! - Фомичев рявкнул, перекрыв назревающую драку. - Обалдели, что ли? Немец вот-вот атакует, а они тут из-за баб несуществующих решили зубы друг другу посчитать!
-Извини, Фомичев! Тут чего-то Фофанова на воспоминания понесло.
-А ты, зубоскал, и готов поиздеваться, да?
Сержант Паша Колупаев встал из своего угла, тяжело вздохнув:
-Серег, извини, не со зла я!
Фофанов молча кивнул. Потом пожал протянутую руку Колупаева.
-Новости есть?
-Есть, Паш... Выйдем?
Фомичев и Колупаев вышли на воздух. Солнышко яростно наверстывало упущенное зимой, стуча капелью по уцелевшим наличникам.
-Донесение из штаба бригады, Паш. Уходим.
-Куда?
-Обратно на базу. Аэродром готов, эвакуация раненых начинается. Слава Богу, отлежались тут в тепле, подкормились немного...
-Картохой вареной...
-В лесу и картохи-то нет.
-Тоже верно. Прислали кого?
-Нет. Сами будем вытаскивать до базы.
-Звездец... Нас тут двадцать здоровых и сотня раненых! По пятерых на брата! Тарасов чем там думает-то?
Колупаев аж схватился за голову, обдумывая — как лучше эвакуировать раненых.
Фомичев вздохнул:
-Паш... Часть раненых своим ходом доберутся. Тут всего пять километров. На полпути встретят, помогут, дотащат ослабевших.
-А если...
-А если немцы... На этот счет, надо прикрытие оставить. Человек пять. С пулеметом и ПТР.
-Понятно...
Потом сержант Колупаев посмотрел в глаза сержанту Фомичеву и...
-Да, понял, Коль, понял. Я останусь.
-Паш... Я бы, но приказ-то мне...
-Нормально все будет, Коль... До темноты выждем и к вам рванем! По рукам?
Они пожали руки и разошлись — каждый по своим делам.
А еще через два часа прощались снова.
-Догоняй!
Фомичев надел веревку от самодельных волокуш на грудь и сделал шаг вперед. На волокушах лежал, так и не пришедший в сознание со дня атаки на Опуево, какой-то неизвестный Колупаеву боец.
Колонна раненых двинулась в лес. Каждый из здоровых тащил такую же, как сержант Фомичев, волокушу. Рядом с каждым шли, пошатываясь, те, кто мог ходить. Шли на запад. Русские солдаты привыкли ходить на запад. Хоть и темна вода в облаках, но и в эту войну — так они надеялись — дойдут до запада. Никто из них не помнил — как родился, никто не знает — как умрет. А женщины смотрели на их бритые, когда-то затылки. Забинтованные, грязные, обросшие затылки. Никто из бойцов не оглядывался. Они отступали на запад.
А какая-то бабушка крестила и кланялась каждому из колонны:
-Святый Боже...
Голова забинтована, глаз нет. Но идет сам, держась за плечо товарища. И несет винтовку.
-Святый крепкий...
У этого оторвана рука по локоть. Лицо бледное-бледное. Идет. Оглядывается. За ремнем граната.
-Святый безсмертный...
Лежит на волокуше. Смотрит в небо. Глаза пустые-пустые. Голубые-голубые. Открытые. К небу закрытыми глазами не подняться. А пальцы живые. Почерневшие. Обугленные морозом. Стучат, стучат что-то морзянкой по саням.
Старушка хватает проходящих мимо. Сует вареную картошку в мундире. Десантники — кто может - кивком благодарит ее...
И никто не спросит, как зовут бабушку. Сил нет. Безымянные бабушки войны...
-Опять мужикам кровушку проливать... - шептали бабы во след.
Колупаев сплюнул три раза через плечо, глядя на уходящую колонну:
-По местам! Трапезников, Коврига — на левый фланг. Противотанковое возьмите. Васильев, Паньков — на правый. Ждем до темноты плюс час. Потом уходим за колонной.
-Лады, командир! А ты где будешь?
-На чердаке за пулеметом. Если немцы атакуют — Васильев!
-Я!
-Бьешь из противотанкового по бронетехнике. Только когда втянутся на поворот, понял?
-Не дурак, Паш... Понял.
-Я пехоту отсекаю. Да продержимся, парни! Не пройдет тут немец!
Колупаев еще раз бросил взгляд назад. Колонна уходила в лес. Медленно уходила. Изо всех сил уходила.
-По местам, ребят...
Звонкая такая тишина... Как будто война где-то там, далеко... За лесным полумраком...
Первый разрыв случился, когда он только-только вошел в бывший их штаб. Сержант рванул на второй этаж. Еще взрыв! Осколки застучали по стенам.
Колупаев упал на пол и пополз к пулемету. Где-то хлопнул миномет, застучали автоматы.
Он осторожно выглянул в узкое окно.
Немцы на этот раз поступили...
На дороге стоял танк и время от времени хлопал по деревне фугасными. Лениво так хлопал. Не спеша.
А в атаку шла пехота. Тоже не спеша. Лениво так. Еще и ржут, сволочи... Видно как ржут. А перед немцами идут бабы. И дети. Некоторые на руках. Кричат, визжат... Гады! Глаза бы закрыть, нельзя, нельзя.
Колупаев закусил губу. Пацаны молодцы — ждут, не высоваются, терпят. Небо-то как высоко... Рукой не достать... Смотри! Смотри!!
Толпа прошла по воронкам, оставшимся после предыдущих атак. Сейчас ступят на мины... Немцы остановились. Ждут, ссуки, ждут... Сейчас... Вот уже можно над головами по каскам очередь дать, чуть позже... Чуть...
-Аааааааа!!!! - закричал кто-то в траншеях и бросился вперед с автоматом наперевес. И тут же упал, сбитый метким выстрелом. Махнул рукой, как птица.... Ага... В белых маскхалатах, за дорогой, лежат еще фрицы. Хитрые, сволочи! По месту, откуда выскочил то ли Ванька Паньков, то ли Сашка Васильев ударил еще одним фугасом танк.
Бабы и дети завизжали и попадали на землю.
Паша не вытерпел и вдарил очередью над толпой в самую гущу фрицев. На, ссуки, на! Как тараканы побежали в разные стороны!
Танк стал разворачивать башню, целясь по дому.
-Трапезников, давай, давай же!
Хлопнуло ПТР. Пашка увидел, как высекла пуля сном искр по броне. Смазал, чертяка! Давай еще раз!
Танк дернул чуть назад, пернув синим бензиновым выхлопом.
Колупаев бил короткими очередями по залегшим фрицам, стараясь не задеть визжащую кучу баб. Самые умные из немцев подползали к этой толпе, поняв, что русский пулеметчик бережет своих.
Вдруг, словно какой-то шуткой, паша Колупаев вспомнил фильм, который показывали им перед самым выходом на задание. «Александр Невский» Там немцы тоже детей в огонь кидали. Песня там была правильная... Как это... Вставайте люди русские, на эээ... славный бой, на смертный бой, вставайте люди русские, парам-пам-пам... Как там дальше?
-Давай, Серега! Давай!
Серега Трапезников не успел попасть. Сделал еще выстрел, но пуля опять цвиркнула по квадратной башне немецкого танка. Тот ответил новым выстрелом. Чуть промазал, но... Длинный ствол противотанкового ружья изогнуто упал в нескольких метрах от траншеи.
-Ну, фашисты... - Паша метнулся за стенку -раз-два-смена ствола! Потом метнулся к дальнему окну — ушли наши, ушли! И глупо, очень глупо дал очередь по танку. Надеясь попасть по щелям, что ли?
Заскрипела башня. Немец чуть дернул вверх ствол танковой пушки, потом право-влево...
Бабушка в детстве так крестила перед сном.
А потом упала ночь на глаза.
Закончилась она, когда Пашка открыл глаза. Над ним стоял немецкий офицер и зло улыбался, вытирая кровь, текущую с рассеченного лба.
18.
-Значит и в разработке, и в самой операции, Вы участия не принимали, так герр подполковник?
-Так, господин обер-лейтенант. Не принимал.
-А руководил операцией...
-Майор Гринев и полковник Латыпов, господин обер-лейтенант.
Фон Вальдерзее был удивлен. Даже более того... Потрясен!
-В вермахте такое невозможно, герр Тарасов. Снимать командира подразделения во время операции это... Это, как минимум, безответственно! А чем Вы занимались все это время?
-Пил. Можете так и записать в протоколе - «Был в запое»
-Вы не шутите, Николай Ефимович?
-Да какие шутки, господин обер лейтенант. Фактически я был арестован. Сидел в отдельной землянке, под охраной четырех особистов и глушил водку.
-Вы, русские, любите этот напиток, я знаю! Кстати, не хотите коньяка? Французского! Такой вы, вряд ли пили в России.
-С удовольствием, господин обер-лейтенант!
Фон Вальдерзее встал из-за стола и подошел к двери, рявкнув по-немецки:
-... ... ...
Через минуту появился солдат с подносом, на котором стояла пузатая бутылка коньяка, нарезанный лимон, солонка и сахарница, и тонко порезанная ветчина с черным хлебом. Пожаренным, между прочим! А ведь немец ждал этого момента, психолог, мать его прусскую...
Фон Вальдерзее плеснул коньяка в бокалы. «Интересно, где он в этой деревне бокалы взял? С собой что ли таскает?» - подумал Тарасов.
-Прозит, Николай Ефимович!
-Будем здоровы, господин обер-лейтенант.
-Вы можете называть меня просто Юрген. Прозит!
После ареста Тарасов не пил вообще. До самой войны. И только здесь, в демянских снегах, вечерами иногда выпивал водки. Грамм пятьдесят. Перед сном. А коньяк он вообще терпеть не мог. Но сейчас выпил и поморщился. «Что «Двин», что «Курвуазье» этот хваленый... Однофигственно клопами воняют...»
От лимона Тарасов отказался, а вот ветчиной закусил. Не удержался. Съел аж два куска.
-Николай Ефимович, - фон Вальдерзее с удовольствием закусил посоленной долькой лимона. Даже раскраснелся... - Вернемся к Доброслям... Командование соединением было в курсе, что десантников там ждали?
-Конечно, нет, Юрген. Но я понимал, что атака будет не такой легкой, как ее рисовал Гринев. К сожалению, я был прав.
-К сожалению? - приподнял брови немец.
-Для меня — да!
**
Чувство тревоги не оставляла Мачехина. Вроде все шло по плану — батальоны четырьмя колоннами обходили Добросли — с запада и юго-запада идут первый и второй батальоны. Третий и гриневцы — с востока. Четвертый прикрывает тыл атакующих. Почти две тысячи десантников скользили по снегу в самое сердце котла.
Но смутная тревога грызла и грызла комиссара. Ссора между Гриневым и Тарасовым ни к чему хорошему привести не могла. А как примирить их — Мачехин так и не придумал. Впрочем, если операция удастся, все обиды останутся в прошлом.
Должна удастся. Должна! Непременно! Бойцы уже набрались боевого опыта. С продуктами, правда — беда. В лучшем случае, две трети нормы получают. Ничего — возьмем Добросли...
Жаль, погода ненастная. Поддержки с воздуха не будет. Как Латыпов и Степанчиков ни просили, штаб фронта ответил, что тучи разгонять не умеют. А вот фрицы летают... Над самыми деревьями транспортники туда-сюда сновали вчера весь день.
Еще один момент серьезно напрягал и Мачехина, и Шишкина, и Тарасова.
Разведгруппа вчера наткнулась на финских лыжников. Опытные звери. Хорошо, без потерь отошли. Один легкораненый не в счет. Но к Доброслям подойти не удалось. Это плохо. Плохо и то, что немцы могут предпринять меры предосторожности. А может это был просто случайный дозор? Прав Тарасов, ох прав — сила десантника в скорости.
-Товарищ комиссар, слышите? - внезапно остановился ... -Стреляют! И густо стреляют!
-Черт... - выругался Мачехин. - Был же приказ в бой до начала атаки не вступать! До Доброслей еще пять километров! Что там произошло?
Стрельба разгоралась все сильнее и сильнее, она слышалась уже и с других направлений.
Комиссар побежал вперед, ругая себя за то, что не придал вчера значения донесению разведчиков.
-Кукушки! По кукушкам, твою мать, бейте! - Мачехин узнал в суматохе ночного боя голос комбата-два — Ивана Тимошенко.
Автоматная очередь вспорола снег, комиссар рухнул плашмя, выворачивая ступни в лыжных креплениях. Потом пополз дальше.
-Комбат, комбат, Тимошенко! - заорал он дьяконским басом, перекрывая грохот боя. - Какого тут у вас!
-Немцы! Практически кругом. Кукушки на деревьях сидят, головы поднять не дают.
-Может быть, дозоры, комбат? - предположил комиссар, понимая уже, что это не так. Ответом ему были хлопки минометов.
Немцы готовились встречать десантников. «Измена?» - мелькнула мысль. Но комиссар тут же отбросил ее, как нелепую. И пополз обратно, к Тарасову. Пятясь как рак и оглядывая плюющийся огнем и смертью черный лес. Некоторые мины взрывались вверху, задевая толстые ветви и тем страшнее они были для десантников, залегших в снегу. А некоторые шлепались в сугробы и только шипели паром. Одна такая упала рядом с Мачехиным, обдав лицо снежной пылью. Он замер на несколько мгновений, крепко зажмурившись. А потом снова пополз в тыл. Выбравшись из зоны обстрела, встал и побежал, что было сил.
До Тарасова, сидевшего у радиостанции, добрался минут через пятнадцать.
-Ефимыч, что происходит? Второй батальон в засаду попал! Как у других?
-Тоже самое, первый в огневом мешке застрял на Явони, третий напоролся на линию окопов вдоль дороги. А сволочь эта опять пропал! - резко бросил Тарасов.
-Какая сволочь? - сначала не понял Мачехин. - Гринев?
-Ползет где-то как черепаха. С Большого Опуево немец тоже ударил. Считай, что в окружение попали.
-Спокойно, подполковник... Разберемся, - подошел Латыпов. - Гринев посыльного прислал, докладывает, что напоролся на танки.
-А по рации сообщить — не судьба? - зло сказал Тарасов.
-Говорит, батареи сели.
-Мозги у него сели!
-Запрашивай фронт, подполковник! Без авиации ляжем тут. А с Гриневым позже разберемся!
И в штаб фронта полетела очередная шифрограмма: «Курочкину, Ватутину. Прошу прикрыть авиацией в течение двадцать второго марта район Добросли. Бой затягивается на день. Латыпов. Тарасов»
Мимо потянулись первые раненые. Одни шли сами, других тащили на волокушах.
Вдруг двое десантников, тащивших раненого, увидев командиров, резко взяли в сторону, словно стремясь скрыться в лесу.
Тарасов побагровел от гнева и бросился за дезертирами. За ним побежал и Мачехин.
-А ну стой, стой, кому говорю!
Те прибавили шаг, тогда комбриг выхватил пистолет и выстрелил в воздух.
Десантники остановились и один из них сказал, дрожжа голосом:
-Товарищ подполковник, не подходите, прошу, не подходите...
-Ах, ты! - Тарасов вскинул пистолет, но Мачехин ударил его по руке. А потом кивнул на волокуши.
На них лежал бледный парень, так закусивший губу, что по щеке сползала струйка крови. А из правого бедра торчал хвостовик немецкой мины-пятидесятки.
-Чего бежали-то? - не понял Тарасов.
-Товарищ подполковник, не разорвалась она... Вы уж отойдите, от греха подальше.
И, не дожидаясь приказа, осторожно потащили волокуши в сторону госпиталя.
Тарасов и Мачехин долго смотрели им вслед. Молчали. Только комиссар покачал головой. Захотел что-то сказать, но передумал Потом синхронно они развернулись и пошли обратно.
Думать. И решать — что делать. Прорываться дальше сквозь заслоны или отходить на базу?
Латыпов же сообщил, что фронт не отвечает, что батальон Жука упрямо прогрызает дорогу вперед, и вот-вот пробьется на окраины Доброслей, второй батальон залег в лесу, а третий никак не может дорогу перескочить. Гринев на связь не выходит. Четвертый продолжает сдерживать атаку немцев от Большого Опуево.
Одного мощного удара не получилось. Операция распалась на несколько отдельных боев, никак не связанных друг с другом. Боев жестоких и кровопролитных...
yaplakal.com