Просто оставлю здесь.
Букв много, но тоже тронуло до слез... Г.Бобров Порванные души.
***
Возле машин суета - молодняк позиции готовит. Взводный закинул в башню
остатки РПГ и помчался отчитываться - машина комбата в Баланджери.
Осмотрелся по сторонам: мой Юрец с остальными, под бойкие окрики
Слободянюка, который Пончик, бодро лопатой машет, а Темира не видно. Не
понял?!...
Вон он где! Сидит под деревцом над мертвой псиной и что-то скулит.
Непорядок! Подхожу.... Оказывается - поет! Уселся на корточки, сорванной
веточкой отгоняет от собаки мух и что-то свое, бабайское, грустно мурлычет.
На тощие пожелтевшие ветки накинута плащ-палатка, вот в этой тени они и
пристроились.
И самое интересное - смотрю, а пес-то дышит! Нормальная собака, круто!
Редко, мелко, с перебоями, но распоротый бок вздымается. Присел рядом,
осмотрел. От шеи до самого брюха, как бритвой, весь бок по диагонали
распанахан. Видны надсеченные ребра, но не разобрать - целы ли. Разваленная
рана прибита пылью, кровь почернела и свернулась вздыбив густую и уже
заскорузлую шерсть. На груди тоже - все торчком и присохло. Жара....
Нога еще пробита, помню. Сейчас не посмотришь - переворачивать, мучить
животину не хочется. И так понятно - кранты, отвоевался пес. Но и подыхать
солдату, хоть и четвероногому, так, на обочине, - не пристало. Хотел еще
промедола вколоть, но потом передумал - кто его знает, как он на собак
действует, а пес и так не дергается.
Аккуратно положили собачуру на плащ-палатку и отнесли в десант моей
149. Вечером похороним....
***
Посидеть спокойно не дали. Приехал взводный, тут же по связи одна
команда, потом еще одна - поехали, родная, кататься! Угомонились только под
самым Кишимом. Начинало потихоньку смеркаться. По связи запретили разжигать
костры - бред полный! Какого?! От кого прятаться - всю округу за день на уши
поставили! Да ладно....
Завели БМПшки, повыкладывали на эжекторы банки с кашей и тушенкой -
греем. Залез я в десант и вижу задратую морду, осмысленный взгляд и даже,
гадом буду! два слабых удара хвоста по сидушке. Вот тебе на! Живой....
Свистнул своей татарче, бережно вытянули пса на брезенте и положили в
сторонке. Лежит голову почти все время держит, ушами, словно конь, прядет.
Глазюки карие... Столько в них понимания и тоски.... Налил в ладошку воды из
фляги - он жадно выпил. Понято....
Порылся в десанте, откопал пару Серегиных банок: "Гречка в курином
бульоне". Блатная каша - увидит, - прибьет на хрен. Кинул на эжектор,
поманил пальчиком Пончика, шепнул пару ласковых.... Да, Глебыч, вопросов
нет, родной! Забрал у кого-то из молодых каску без внутренней оснастки.
Вывалил туда две банки каши, долил воды в бульончик. Попробовал - нормально,
не горячая. Темир вырыл у головы ямку, как раз почти на всю каску.
Поставили. Ешь, мол....
Парняга так рьяно зачавкал, что понял я - срочно нужен Степан. Залез к
Катаеву в башню - давай связь налаживать. А фельдшер наш по всей колонне,
как заведенный... Нашли в Кишиме, только раненых отправил. Я ему так мол и
так.... Ох тут он меня - и в хвост и в гриву, да так залихватски, да с
выпендрежем своим сибирским, чалдон безбашенный.
Ну мне тоже с ним особо любезничать не о чем. Тоже мне - прапор, пуп
земли. Нагавкавшись вволю, сговорились, что как разделается он с делами, так
найдет машину и приедет. А тут ночь на носу, куда ездить - к урюкам на
шашлык? Жопа...
С третьего или четвертого захода по связи сообщил, что едет с
комендачами. Сказал, чтобы я воды разогрел. На чем? Втихую затащили один
термос в окоп, накрыли палаткой и спалив три или четыре осветительных огня
наш молодняк чихая и кашляя выдал на-гора литров двадцать кипятку. Взводный
только головой качал, за этим цирком наблюдая.
Наконец приехал Степан. Приволок свою сумку и еще целый вещмешок
медбарахла. Сразу осмотрел собаку. Спрашиваю:
- Ну, что?
- Да что, шить бочину надо... ногу потом посмотрим, с грудью вообще хер
разберешь... Ладно, давай - время! не казенный, поди...
Давай!
Взяли Темира, фонарь взводного, Степановы причиндалы, воду, обложились
палатками и начали нашего Дусю латать.
Первым делом добрым куском бинта схомутали пасть и завязали узел на
затылке, под ушами. Внутримышечно дали обезболивающее.
Начали очищать рану. Обкололи вокруг новокаином, вылили почти всю воду,
кое-как, местами прихватывая кожу состригли закаменевшую шерсть. Стали
промывать перекисью, тут же все запенилось бело-розовым, обильно пошла
сукровица. Смыли фурацилином, жирно обмазали вокруг раны йодом. Семен
разложил кривые иглы, нарезал и намочил антисептиком обычную армейскую
суровую нить и говорит:
- Чего смотришь? Схватил зажим - вперед!
- Че, я буду шить?
- А кто?
Ну, с Семеном особо не поприпераешься - спасибо, что вообще приехал.
Давай шить. Тот только покрикивает, да в гроба-душу-мать клянет жопорукого
чухонца. Я уже под конец и смеяться не мог от его матюгов. Это ж как и,
главное, где, так ругаться выучиться можно? Ума не приложу....
Дуся лежит смирно, иногда только шкурой передернет. Тут-то и ему - по
первое число от Степана. Не шали! А то долдон криворукий женилку к хвосту с
перепугу причинит, что тогда: пока поссышь, служивый - пять раз кончишь. Ну,
и все в таком духе, пока я не управился.
Серега просидевший весь вечер рядом с нами - просто выл, сил ржать уже
не было. А чего, классный день у летехи. Взвод - красавец. Себя показал,
гранатомет добыл, раненых спас. Всех прикрыли, потерь - ноль. Даже собака
чужая и та - выжила. А тут такой концерт под занавес: Райкин - отдыхает.
Смешно им, а мне - терпи, обтекай. Нашли потешницу, швею-мотористку. И
поди слово скажи - Семен разухабился, попустило мужика с утренней горячки,
вот и потешается. Ты ему слово - он тебе десять в ответ, да так, что и рот
потом открывать не захочешь. Это тебе не батальонная связь. Сиди на попе
ровно, шей псину и сопи себе в обе дырочки, гиппократушка....
Управились с боком - засыпали все желтой хирургической присыпкой, как
подсохло, поверх, замазали зеленкой. Занялись грудью. Состригли, где и как
смогли, всполоснули, на чем и закончили. Грудина у пса - будь здоров, не у
всякого мужика такая. Мышцы литые, тяжелые. Насчитали четыре дыры. Все
мелкие - скорее осколки, а там, как Судьба карту сдаст. Рентгена нет, как
проверить - зондом? А дальше - полостная операция в условиях окопа, силами
двух коновалов? Бред....
Обработали. Перевернули на заштопанный бок. С Семена весь кураж мигом
слетел.... Явно пуля, чуть выше колена. Кость раздроблена, нога соплей
болтается. Кровоточит негусто, но постоянно. Туго дело....
Тут Взводный выступил:
- А пацан-то наш - боец!
- В смысле?
- Сраку духам не показал, все на грудь хапнул.
А ведь прав! Действительно.... Приметил Серега - так и есть. Все раны -
спереди. В лицо пса били - не отвернул.
Семен приосанился:
- Ладно, мужики, кончай базарить....
Засыпали дыру не разведенным бицилином, обработали сверху, перетянули
тугой повязкой. Потом Семен наколол антибиотиков, повторно вогнал
анальгетики, дал димедрола.
Пошли курить. Спрашиваю:
- Ну и как он тебе?
- Ой, Глебыч.... Красивый собака.
Чуть третий раунд матерщины не начался, задрал уже своими приколами!
- Я про состояние...
- Усыпить бы надо, говорю же тебе.
- Тебя самого, блядь такая, усыпить надо....
- Да ладно, не дуйся, как сыч, тоже мне - целка. Подумай, что ему за
жизнь светит - ни в работу, ни поиграть, ни суку покрыть.... Ну, да, как
знаешь.... Бувай, здоров! - И полез к взводному на машину.
Я тоже долго не шастал. Завалился в Ткачев окоп, накрылся и вырубился
до утра. Помню только, как ночью мои молодята под теплый бок, сменяясь с
караула, тихонько заползали.
Вот уж впрямь - салажатова наседка.
***
Ночь прошла спокойно, а утром прибежал танкист с соседнего поста с
тупым вопросом: "Кто тут - доктор?". Это меня по связи ищут саперы. Кто-то
слышал вечерние матюги по эфиру и сообщил им, что собака жива. Сказали -
едут. Пошел посмотреть псину. Ясно - заберут.
Мои гаврики докладывают: "Спал, пил, отлил. Степан - смотрел. Уже
уехал".
Орлы! Дедуля спит - служба летит!
Подхожу. Там - радости.... Хвостом колотит, руки лижит. Посмотрел бок -
ничего. Заглянул под брюхо - на лапе новая повязка. А говорил - усыпить....
Уселся рядом, поднимаю руку из под морды - уши потрепать, слышу -
глухой рык. Не понял... А глаза серьезные и губа над одним клыком чуть
приподнятая. Рука сразу опустилась.
Пес-то огромный. От нормальной овчарки в нем совсем-то чуть-чуть. Те
вытянутые, низкие. А этот высокий, мощный, костяк развернутый, пасть
широкая, вообще - голова слишком большая. Какой-то метис. Шерсть короткая,
густая, почти кремовая, подпалы сверху коричневым темнят. Абрикосовый малый,
нежного оттенка - с хорошими зубами. Теперь выясняется - и с неслабым
характером.
Тупо сел, ручки до кучки собрал, смотрю. Он положил голову мне на
колени и преданно в глазки заглядывает, вновь хвост заработал. Хрень
какая-то.... Растопыриваю ладошку медленно подношу к рыжей носопырке. Лижет!
Почухал под горлом. Темные губы в складки натягивает, глаза блаженно щурит,
смог бы - улыбнулся всей мордой. Почесал пальчиком снизу за ухом - полное
блаженство... Только погладить - рык. Странный ты - Дуся. Ну, ладно....
Минут через двадцать, еще жратву не разогрели, прилетают две машины.
Ротный саперов и пацаны. Сразу с расспросами, что да как.... Нормально,
чуваки, расслабьтесь!
Подходим....
Дуся их увидел - давай скулить, хвостом по брезенту лупит, подняться
пытается. Насилу уложили. Те его жалеют, гладят, целуют... Попустило ребят,
а то прилетели - суровые такие. Разговорились...
Пса зовут Дик. Дуся - это погремуха такая ласковая, от Федора -
хозяина. Он его с гражданки с собой на службу приволок. Сами откуда-то из
под Воронежа. До дембеля - полгода, майские. Пацан уже в полку - вчера
отправили. Говорят - нормально, кость цела.
Пока говорили, на посадку стала заходить "восьмерка". Это что такое?
Оказалось - за Диком. Ничего себе, вот так саперы - лихо службу наладили!
Напоследок спросил про странности в характере пациента. Те ржут.
- Скажи спасибо, что половину пальцев не оттяпал! Никому голову не
дает, кроме Феди. И не пытайся, даже не думай, погладить!
Бывает....
Вертушка села. Дика на плащ-палатке подняли, положили на носилки,
загрузили, следом пару саперов прыгнуло на борт. "Восьмерка" в три круга
поднялась до перевала, присоединилась к своей паре и ушла за скалы.
Давай, Дуся, выздоравливай...
***
Без каких-либо развлечений привели колону. В полк мы не заходили,
разгрузку ждали на речке. Пустые машины прогнали тоже успешно и быстро, а в
двадцатых числах декабря вернулись окончательно.
Попарились, выдрыхлись от пуза и на следующий день, под вечер,
прихватив Болды, пошел я к саперам. Приходим - знакомые морды! Много моих -
осенников. Все рады, вовремя пришел - на картофан успеваю и на косячек, по
желанию. Желания нет. Спрашиваю, где Федор. А его, оказывается, сразу в
Кундуз переправили, от греха подальше. Жаль.... Ну, пошли - Дика проведаем.
Снова - облом! У облома есть имя - мрачный прапорщик Трубилин, по прозвищу
Труба....
Уникальный военный - персональная легенда саперной роты. Начальник
питомника служебных собак, в просторечье - псарня. Редкий отморозок. Кликуха
и та - самим Провидением выбрана, вместе с фамилией - под характер. Одна
хорошая черта в человеке - собак любит до беспамятства. Он им и ветеринар, и
учитель, и кормилец. Но с людями.... мама дорогая!
Дня через два, после прибытия в часть, прапор, знакомства ради, чуть не
прикончил молодого бойца - Рыжу. Тот, напортачил со жратвой что-то и уже
начал по лоханкам разливать - с пылу, с жару. А у собак, якобы, от горячего
нюх пропадает и работать они после такой кормежки уже не смогут. Труба
увидел это дело, молча хватает лопату и, как с алебардой - на перевес - за
ним. Пацан бросает термос и деру. Говорят чуть-ли не с пол часа с ревом:
"Угандошу!", он гонялся за бойцом по всему палаточному городку. Насилу
успокоили. Но Рыжа больше на пушечный выстрел не приближался к псарне, а
Трубилин без обиняков заявил ротному, что если этот ублюдок когда-нибудь
появится возле животных, то он, гвардии прапорщик Советской Армии, не взирая
на положения Устава, собственноручно нерадивому выблядку, дословно - глаз на
жопу натянет.
В общем строил Труба своих саперов - без дураков. И все равно, решил я
попытать удачу. Пошло с нами пару дембелей - уверяли, что с Трубой они - "в
золотых".
Подходим.... Сидит прапор в беседке, читает, с понтом. Сам, что
грозовая туча, насупился весь, нахохлился, надулся. Он-то сам уже в
возрасте, невысокий, темненький и полноватый, не иначе, что-то южное в крови
- мордень от бровей до шеи выскоблена и синюшная. Глаза тоже темные, карие,
тяжелые. Зыркнул исподлобья, бровищами брежневскими повел недовольно так, но
газету не убирает. Я - как пионервожатая, в жопу укушенная: "Здравия желаем,
разрешите обратиться, так и так, будьте любезны и великодушны...." Короче -
встал на цирлы. Трубилин что-то скупо спросил, мы ответили, после чего
дедушки-саперы, не солоно хлебавши, пошли в роту, а мы с прапором - на
псарню.
Дик как нас увидел, зашелся бедный. На задние встать не может - и шеей
тянется, и лапу тянет, и толчется, и мордой тычет, и скулит, и повизгивает.
Но не по щенячьи, лица не теряя - с достоинством, и, видно, пару минут и все
- кончился порох. Даже дышать стал тяжело, язык вывалил.
Остальные собаки тем временем тоже завелись - кто хвоста дает, кто,
наоборот, лает и на рабицу бросается, гвалт, шум, не перекричишь. По такому
случаю выдалась нам всем прогулка за псарней...
Разговорились с куском. Хотя и тяжелый мужик, но действительно - за
своих собак кому хочешь во рту поцарапает. Рассказывает про Дика с болью:
- На лапу не встает и не встанет - хана лапе. На груди - тоже
непорядок. На днях шишка лопнула, гной пошел. Видать, осколок выходит.
Спрашиваю:
- Так давайте, сейчас Степана позовем, посмотрим, что сделать можно...
Трубилин посмотрел на меня, как на ребенка у которого одна ножка,
короче другой и головка - вава, и говорит:
- Через день начмед заходит. Колю сам. У него уже жопки там не осталось
от этих уколов, да толку-то что.... Был бы Федор...
- А Федор-то, чем поможет?
- От тоски он болеет, а не от осколков ваших... - и продолжил - а со
Степаном, я и сам говорил.... - потом помолчал и, ощутимо напрягшись,
сказал:
- Ты, паря, хорошо Дика зашил, молодец. Позатянулось таки все....
Ну вот, а говорили зверюга прапор....
А пацан-то наш, тем временем вытянулся на пожухшей травке и, уложив
морду на лапы, блаженно зажмурившись, слушал татарский психоделик в
исполнении моего нукера.
***
Так паскудно, как январь 1985 у меня ни один месяц не тянулся. До
Нового года ничего особенного не случилось, если не считать двух позорных
походов в Бахарак. Первый раз посидели на "точке", да не выйдя за ворота,
вернулись. Второй раз прилетели, посидели-подрочили в землянках, вышли в
горы, да не дошли... Новый комбат, морпехова замена, не рискнул идти на
перевал. Ссыкун.... Вспоминать тошно...
Праздник встретили в карауле - обдолбились, слово "мама" не вымолвишь.
Еще раз - чуть позже: рота ушла в горы, а мы, дембеля (в 85 уже не таскали
нас) на радостях укурились чистоганом до галюнов. В общем - содержательно
время проводили....
Одни мысли - где эта конченая замена. Перевал, естественно, облаками
закрыт - вертолеты не летают. Тоска смертная...
К Дику ходил чуть ли не через день. С прапором считай, подружился.
Саперы в шоке - как? Сам не знаю.... Мы то с ним только о собаках и
говорили. По-моему Трубилин больше вообще ничего и ни о чем не знал, в
принципе. И, более того, - знать не хотел. А об этих ущастых-языкастых, все,
что хочешь. Собаки тоже, под себя от радости дули, и без слов его понимали -
жестов слушались.
Пацана своего лечили все время. Он и не доходил, конечно, но и заметных
прорывов тоже не наблюдалось. Грудь все время нагнаивалась, на лапу он не
становился, но хоть стал приставлять - уже прогресс. И все время что-то
новенькое - то понос, то золотуха.
Единственная радость у псины была, когда письма от Федора приходили.
Писал парняга на роту, но отдавали их не распечатывая Трубе. Один раз
поприсутствовал. Потрясающее зрелище...
Трубилин чинно дал понюхать Дику письмо. Тот аж припал на пузо и замер.
Прапорщик распечатал и медленно, с расстановкой, торжественно зачитал текст.
Дуся - превратился в статую. Уши вытянуты вверх и дрожат. Просто -
фантастика... Текст - никакой, типа: "Привет пацаны, все нормально, со дня
на день возвращаюсь; все задолбало, врачи - уроды, еда - говно, сестры -
курвы. Как Дик? Как собаки? Как вы все? Жму лапу. Федя". Конец....
Потом прапорщик положил распечатанное письмо перед собакой. Дуся
поднялся, не касаясь бумаги, несколько раз шумно, до отказа, втянул в себя
воздух. И замер... Потом опять - всем телом потянул. Создалось впечатление,
что он хочет, буквально, - впитать в себя родной запах до последнего
атома.... Потом развернулся, допрыгал в свой угол, лег на лежак, вытянул
морду и закрыл глаза. Могу поклясться на Библии, что я отчетливо видел
слезы, стоявшие в собачьих глазах.
Хотел подойти, но прапор не дал. Я уже тогда, как его псы, на жесты
реагировал. Трубилин поднял лист, сложил и легонько подталкивая меня в
спину, вышел из псарни.
Я спросил:
- Товарищ прапорщик! Так он же еще сильнее тоскует.
На что мрачный и нелюдимый кусок веско ответил:
- Да. Тоскует. Это его и держит.... Так-то, вот... Пока, военный, не
пропадай!
Ну, вот, говорю же - подружились...
***
Под конец января установилась сухая, солнечная погода. В одно утро, уже
после подъема, когда рота была на зарядке, просыпаюсь от дикой тряски. То
Зуб, с горящими глазами, ухватившись за дужку койки подбрасывает меня как
ляльку.
- Лытять, братусю! Лытять!
Сел на кровати. С перевала отчетливо доносился вертолетный гул. В одних
подштанниках вылетаем на улицу. Вся передняя линейка перед плацем белым
прибита - усеяна бойцами в исподнем. Рио-де-Жанейро, бля! Браты-осенники
дождались... Ор, вопли, объятия. Случилось, твою мать! С перевала тяжело
прет кавалькада из шести "коров". МИ-шестые, родные, как мы вас любим! Пошли
одеваться, смотреть на замену.
Молодых поселили в двух палатках карантина. Все дембеля тут же
заделались дисциплинированными девственницами. Кто пойдет в первых партиях -
понятно, но вот по залету можно и март встретить - легко.
Сидим в этот же день напротив курилки. Замполит роты Саша Московченко
ведет занятия. Услышал бы начпо, как он их вел - инфаркт бы на месте
схлопотал.
Саше эти политзанятия, впрочем, как и сама армия, до сраки. Давно уже
на службу положил. Сейчас - прикалывается. Вытянул молодого чмыря и
куражится над ним. А чадушко - имени уже и не помню - ни в зуб ногой. Как он
учился, где, что его родители с ним делали? Просто - ни бэ, ни мэ - баран
бараном. Старлей уже и не спрашивает ничего серьезного, так - издевается.
Тут подходит какой-то боец. Что-то говорит дневальному. Смотрю. Да это
же Федор! Ну наконец-то...
Я к Московченко. Да, без проблем - иди! Подхожу к пацану.
- Привет, братишка! Как ты?
- Нормально....
- Когда прилетел?
- Утром.
- Как нога?
- Нормально... Пошли.
- Пошли!
Очень разговорчивый малый....
Я, вообще-то, до колоны его и не знал толком. И не здоровались до
ранения. Не будь Дика и дальше бы не знался. Но, понятно, традиции - святое
дело. По правилам я теперь его крестный, спаситель.
Никогда этих приколов не понимал и не принимал. Ни тогда, ни сейчас.
Ну, выволокли тебя из-под огня, вкололи промедол, жгут, бинты, все такое....
Что тут героического? Ничего военного - у каждого свое дело....
Но нет: "Ты меня вытащил! Я жизнью тебе обязан!" - херня это все,
пьяные сопли на красной скатерти. Прощаю! свободен...
Это сейчас, а тогда....
Идем важно, неторопливо. Цвет армии. Думаю - сейчас отобедаю, хорошо...
***
Вышли к псарне, подходим....
И тут - встал я, умом вырубился....
На плащ-палатке, у самых ворот, лежит Дик.... Мертвый Дик.... Нельзя
ошибиться.... Сжалась гулкая пустота в груди и стало очень больно, как
холодом сдавило. Какая-то волна несколько раз по телу зябко прошла... Плохо
мне, по-настоящему плохо...
Рядом понуро стоит Трубилин, куда вся круть делась. Возле - пару дедов
и моих - осенников. Молчат....
- Ну, что - пойдем?
Меня, оказывается, все ждали. Взял себя в руки, говорю Феде:
- Дай молодого, пацанов позвать надо.
Федор сказал: "Рыжа...". Достал сигарету, отошел в сторону. Малой
умчался в четвертую роту. Я подошел к Трубилину.
Как-то все непонятно получилось. Неожиданно...
Федор прилетел утром вместе с заменой. Сразу пошел в роту, нашел Трубу
и - на псарню. Прапорщик говорит, что Дик с утра был сам не свой,
беспокоился, явно чувствовал, что Федор где-то рядом уже.
Когда они подходили, Дик учуял - начал выть в голос. Его выпустили и
они тут минут пять зажимались. Прямо здесь, где он сейчас лежит.
Трубилин говорит, что пес не просто визжал, он плакал, орал в голос,
как человек. Даже попытался изобразить звук издаваемый собакой: "А-а-а!
А-а-а!"
Федя сидел на земле. Дик начал понемногу успокаиваться. Лег грудью ему
на колени, положил голову на руки и... затих.
То, что он умер они и заметили не сразу. Ну, понятно - тормошить,
массировать, даже что-то кололи еще....
Все, отмучался.... Дождался.... Увидел живого, попрощался и ушел...
Мрачный прапорщик стоял передо мной, сопляком, и не утирая глаз плакал.
Сильный, суровый, настоящий мужик... такой беззащитный и беспомощный. Он
столько сделал! Так много... И вот оно - все, конец... Ничего ты, дядя,
больше не сможешь сотворить, хоть себя заруби. Принимай это и живи - как
можешь...
Пришел один Ургалиев.
Подняли плащ-палатку, понесли...
Шли долго, почти к самой бане. Там на холме, метрах в тридцати от танка
боевого охранения, солдаты уже выкопали могилу.
С холма открывался лучший вид, который только можно найти в нашем
полку. Под холмом Кокча делала крутой изгиб и там начиналась серьезная
быстрина. Напротив вода подмыла скалы и открывались гроты. Под ними шли не
вымерзающие за зиму камыши. Вдали нависали, зимой и летом искрящиеся
белизной, шапки Гиндукуша. А правее, в камышовой дали, светился своими
ледниками грузный Памир.
С противоположной стороны вздымался на пол неба перевал, куда весной
улетит твой Федор. На роду у тебя, родной, видимо ждать написано. Вот он -
превал перед тобой - вечность ожидания впереди...
Федор держался хорошо. Встал на колени, сказал: "Прощай, Дик..." -
поцеловал в глаза и встал в стороне. Большие круглые слезинки, словно бусы,
катились по щекам, губам, висели на ресницах и носу. Он не шевелился. Стоял,
смотрел на собаку и беззвучно плакал.
Больше никто не подходил...
Подошел я. Опустился рядом и впервые в жизни положил свою ладонь на
широкое темя.... Прощай Дуся, прощай друг.... лучший из друзей...
Трубилин вытащил из-за пазухи бушлата Стечкина. Дал три раза в
воздух....
Темир монотонно тянул любимую Дусину песнь...
Он-то всегда пел ему одну и ту же.... Это когда только до печенок
проймет, выкрутит изнутри, согнет, сожмет до боли в груди, вот только тогда
начинаешь по сторонам смотреть, да других замечать, да внимание обращать -
что они делают, говорят, что поют...
yaplakal.com