ККК № 29 «Снежная сказка». Конкурсная лента

Конкурс Коротких Креативов (ККК) - это честное соревнование коротких произведений в прозе, написанных на русском языке, участие в котором могут принять любой пользователь портала ЯПлакал.

Просим вас прочитать работы, выбрать три самые понравившиеся (ну, или, три наименее не понравившиеся) и проголосовать за них!

Будет здорово и даже шикарно, если у вас получится оставить небольшой отзыв по каждой или нескольким работам — для авторов это один из самых главных стимулов участия в ККК. Читатели будут отзываться о буквах, не взирая на ники и лица!

Голосование продлится до 24.12.2023, 20:00.

Первые часы топик будет закрыт для комментирования и голосования. Связано это с техническим моментом — мы ждем, когда администрация сделает голосовалку закрытой, чтобы нельзя было посмотреть, за какой рассказ сколько уже отдано голосов.

Оглавление:
1. Черное и белое
2. Сложный выбор
3. Простое желание
4. Снежа
5. Зимние приключения Маши и Вити сорок восемь лет спустя, или возвращение в сказку
6. Узница башни
7. Девица Ягода и чудище невиданное
8. Снежная сказка о бедной Лере, чертовой бабушке и коте Кондратии
9. Девочка без имени
10. Хозяин бани
11. Невеста Кощея
12. Лютня для сверчка
13. Дрема
14. Индра Муромец
15. Снежные кочевники
16. Сила Темного Властелина
17. Снежная сказка о нешуточной схватке за выпавший зуб
18. Снегопад
19. Как на острове Буяне
Бонус: Нижняя сторона рассвета

Жабки:
Темный властелин или художника обидеть может каждый
Снежная сказка о нешуточной схватке за выпавший зуб
Банда Кощея
Трагифарс
Трагифарс часть 2
Просто Мария

Это сообщение отредактировал Акация - 21.12.2023 - 18:21

1. Черное и белое

Умер богач по имени Анвар и попал в Ад. Всю жизнь Анвар жил ради живота, слуг не жалел, ни одного доброго слова никто от него не слышал. Поэтому сам Дьявол взялся его мучить. Черти насадили Анвара на вертел и подвесили над большим костром. Дьявол велел самому сильному черту крутить вертел за ручку, а сам приговаривал:

— Вот ты, Анвар, жил на земле не по-божьи, ел вдоволь, спал всласть, а теперь в Аду я тебя наказываю за это, жарю на костре. А завтра я велю окунуть тебя в чан с кипятком. И так целую вечность буду над тобой издеваться всячески. Как тебе это нравится, Анвар?

У Анвара закружилась голова от постоянного верчения и начали припекать бока. Он кашлянул и заговорил:

— О владыка подземелья и король всех демонов! Не вели крутить, вели слово молвить! Есть у меня идея, как победить твоего врага — самого Бога! Выслушай меня!

От такой наглости Дьявол фыркнул, из его буйволиных губ брызнула слюна и потушила огонь под Анваром. Дьявол поднял руку, сделав знак черту прекратить крутить вертел.

— Ну хорошо, даю тебе минуту, говори! Но если за эту минуту ты не скажешь ничего дельного, то устрою тебе такие мученья, что ты забудешь свое имя. Прикажу слугам отрезать от твоего тела по кусочку — и так каждый день до бесконечности. Чем ближе к концу вечности, тем меньше будут кусочки, такую боль еще никто не знал. И мучениям твоим не будет конца.

Анвар был человеком хитрым и умным — поэтому и сколотил свое состояние. Он придумал, как стать слугой самого Дьявола:

— Как ты, наверно, знаешь, я прожил долгую жизнь. У меня было самое лучшее питье, самая лучшая еда, самые лучшие женщины. Только я все равно был несчастным, самого главного мне не доставало, чтобы всем этим насладиться — любви!

— Ближе к делу, смертный! — Дьявол топнул копытом, земля под Анваром треснула, и он с ужасом увидел, что из трещины сочится лава.

— Хорошо, хорошо, не кипятись! Так вот, одного мне не доставало — любви. А, как ты знаешь, ну по крайней мере так в Библии написано, а Библии нет основания не доверять, Бог есть любовь. Не будет любви, не будет и Бога. Понимаешь, к чему я клоню?

Дьявол задрал большую, как тыква, голову, обнажил лошадиные зубы и загоготал. Он смеялся три дня и три ночи, пока непонимающие ничего черти собирались со всех уголков ада и шли к господину, чтобы посмотреть на него. Неужели Дьявол сошел с ума? Кто станет теперь управлять Адом? И что делать с богачом Анваром, который все еще висит на вертеле? Зажечь под ним снова костер или пока не надо?

Наконец, на четвертый день Дьявол перестал гоготать. Он расправил мускулистые плечи, соединил подушечки большого и указательного пальца на правой руке и щелкнул. Анвар вмиг очутился подле него в халате, вышитом золотом, а раны от вертела зажили. Дьявол произнес:

— Анвар, ты показал свою мудрость. Назначаю тебя на должность советника. Мы с тобой разработаем и внедрим план, как уничтожить Бога навсегда. Ну что же, приступим!

В самом дальнем уголке Ада, куда даже сам Бог не мог проникнуть своим всевидящим оком, Дьявол открыл секретную лабораторию. Главным назначил Анвара. А доступ в лабораторию имели только самые проверенные черти, которые на деле доказали, перемучив тысячи душ, что они преданы господину.

Три тысячи лет Анвар с помощниками нагревал колбочки с разными веществами со всех концов света, но никак не мог изобрести волшебный элексир, который бы уничтожил любовь в сердцах людей. Тогда Дьявол решил отправить своего верного помощника Черта Чертовича в Рай, чтобы он добыл нужный ингредиент. Черт Чертович применил заклинание, превратился в ангела с белыми крыльями и полетел на небо прямиком в Рай. Там Черт Чертович дождался, пока Бог уйдет на обед, пробрался в его кабинет и украл секретный ингредиент под названием «Нелюбовь». Колба была только одна, поэтому важно было ее не разбить. Черт Чертович ощипал перья со спины и обернул в них сосуд, чтобы он не треснул.

Черт Чертович вернулся в Ад и передал колбу Дьяволу, предупредив, что ингредиент «Нелюбви» есть только в одном экземпляре и другого не будет. Анвар и его помощники приготовили эликсир нелюбви. Выпив его даже самый хороший человек переставал чувствовать любовь в сердце — настолько сильное и страшное это было зелье.

На радостях Дьявол устроил пир на весь Ад. Черти закололи и зажарили тысячу барашков, тысячу коров и тысячу поросят. Выпили тысячу кувшинов белого и тысячу кувшинов красного вина из лучшего винограда. Черти праздновали, а что не знали — Дьявол строго-настрого приказал Анвару и посвященным в тайны лаборатории чертям держать рот на замке.

Через три дня и три ночи пир закончился, черти разошлись по Аду виртуозно мучить людей. Из поваров они варили суп, прачек, напротив, окунали в ледяную воду, охотников насаживали на рога оленей, а летописцам отрубали пальцы и снова пришивать тупыми иголками.

Дьявол же закрылся с Анваром в лаборатории и стал держать совет, как зелье нелюбви на землю доставить и напоить им всех людей, чтобы любовь погасла в их сердцах, и Бог исчез навсегда.

— Доверь эту работу мне, Владыка. Я вылью зелье в реку. Река впадает в море, море в океан, а океан разносит воду по миру. Вскоре яд нелюбви распространится по всей земле и все люди напьются им, а значит, Бог исчезнем из их сердец.

— Мудрое решение, Анвар! Приступай! Но не разбей колбу. У тебя будет только одна попытка — другого зелья мы сделать не сможем. Выполни работу и в награду получишь половину Ада, будешь людей мучить как тебе вздумается. А разобьешь колбу или прольешь не туда — будут черти по кусочку от тебя отрезать целую вечность.

Дьявол щелкнул пальцами, и Анвар вместе с зельем очутился на земле.

Пошел Анвар куда глаза глядят — чтобы рано или поздно найти реку и вылить в нее яд нелюбви. Долго ли, коротко ли шел, забрел в лес, устал. Увидел избушку, на порожках которой сидела старуха и гладила большую рыжую кошку, к которой присосались пять маленьких котят. Кошка ластилась и мурлыкала. Она любил старуху, а та любила ее.

— Здравствуй бабушка, меня звать Анвар. Хочу отдохнуть и поесть. Впусти меня в дом. Денег у меня нет, но зато есть расшитый золотом халат. Бери себе, а меня накорми да спать уложи.

— Здравствуй добрый человек! — сказала бабушка, — ничего мне от тебя не надо. Так заходи. Я гостям рада!

Впустила старуха Анвара в избу. Накормила щами и хлеб свежий ножом нарезала, да спать на печи уложила. А сама на лавке легла. Рано утром проснулся Анвар, подошел к столу, взял нож, который лежал рядом с недоеденным хлебом, и перерезал горло бабке. Она захрапела и умерла. Обтер Анвар нож о подол старухи, завернул остатки хлеба в кусок ткани, посадил котят в карман и пошел дальше по лесу. А кошка за ним следом увязалась.

Целый день Анвар шел, все никак деревья не кончались. Устал. Сел на поваленное дерево отдохнуть. Развязал узел с хлебом и принялся есть. А рыжая кошка напротив села. Глазами смотрит не мигая, как богач хлеб уплетает. Доел Анвар и бросил на землю кусок ткани, в которую хлеб был завернут. Кошка кинулась к ткани и стала слизывать крошки. Богач хмыкнул, встал и пошел дальше. А кошка доела крошки и догнала его вскоре. На следующий день Анвар снова проголодался. Но хлеба уже не было. Вытащил котят из кармана, свернул им шеи и прямо так проглотил сырыми. Кошка смотрела на это и как будто плакала по умершим детям.

Шел Анвар, шел, Солнце заходить стало. Вдруг впереди услышал шум реки. Обрадовался — скоро сможет вылить зелье в реку, река понесет нелюбовь в море, море в океан, и так нелюбовь распространится по всей земле.

Пока Анвар пробирался к реке, Солнце окончательно спряталось за деревьями и ничего не видно стало. Решил переночевать в лесу, а уже утром добраться до реки и вылить зелье в воду. Лег на землю, закутался в халат, который ему Дьявол подарил, и заснул. А утром проснулся, видит, что рыжая кошка на него как-то странно смотрит, как будто с презрением. Анвар сунул руку в карман халата, достал колбу, а она оказалась пуста. Всю до капли нелюбовь кошка выпила, ничего не оставила.

Анвар взвыл, вскочил на ноги, выхватил из-за пояса нож, хотел кошку поймать и убить, но рыжая хитрюга вильнула хвостом и была такова.

Дьявол узнал про неудачу Анвара, вернул его в Ад и приказал чертям отрезать от него по кусочку целую вечность. Чем ближе к концу вечности, тем меньше будут кусочки, такую боль еще никто не знал. И мучениям Анвара не будет конца и края.

Кошка пошла куда глаза глядят. Долго ли, коротко ли шла. А тем временем выпал снег. Зима пришла, да такая снежная, что еле-еле пробиралась кошка сквозь снег. И вот в один день лес закончился и вышла кошка в небольшую деревеньку на сорок домов. Села около крайней избы и стала мяукать. Вышла беременная женщина, взяла животное на руки и отнесла греться в избу. Женщину звали Хара, ее муж погиб три месяца назад на войне. Хара вот-вот ждала ребенка. Ночью, когда Хара заснула, кошка пробралась на кровать, на которой спала ее новая хозяйка, легла ей живот, свернулась клубком и заснула.

Утром у Хары начались схватки. Хорошо, что женщину навестила соседка, увидела, что та рожает, и сбегала за повитухой. Повитуха стала принимать роды. Долго тужилась Хара, но ребенок все не хотел выходить. Наконец, вышла девочка, да такая прекрасная, словно принцесса родилась. Несказанно обрадовалась Хара, увидев прелестную дочь. И сразу нарекла ее Белла, что означает «белая, прекрасная».

Вдруг живот Хары скрутило так, словно сто пик пронзили ее изнутри. Женщина закричала, начала тужиться, и повитуха вытащила еще одного ребенка. Да такого ужасного, что повитуха чуть дар речи не потеряла от омерзения. Крошка была с овальным тельцем, покрыта черными ворсинками, как у паука. Ноги были короткими, а руки длинными. Голова походила на крысиную, на вытянутой морде виднелись кривые широкие губы и маленькие утопленные глаза. Тварь истошно кричала. Когда мать увидела вторую дочь, то сразу же нарекла ее Лейла, что означает «ночь». Хара приказала повитухе бросить Лейлу в сарай к поросятам, и если те ее убьют, то так тому и быть.

Повитуха отнесла Лейлу в подоле в сарай и стряхнула в корыто. Упитанные поросята подошли к уродине, обнюхали ее, но есть побрезговали. С тех пор Лейла стала жить среди поросят. А у Хары пропало молоко. И рыжая кошка стала кормить Беллу и Лейлу. Сначала на кроватку к прекрасной Белле пригнет, накормит ее. А затем бежит в холодный сарай к Лейле, и та с жадностью допивает остатки молока.

Быстро сказка сказывается, да не скоро дело делается. С рождения сестер прошло восемнадцать зим. Мать умерла, когда им было десять лет, и все нехитрое хозяйство перешло в управление дочерей. Лейлу дразнили деревенские дети уродиной. Поэтому она старалась лишний раз не выходить из дома.

Одним летним днем мимо ехало войско на войну. Вся деревня вышла посмотреть на воинов в красивых сверкающих доспехах. Выбежала и Белла, а Лейла осталась дома.

Беллу увидел принц, который ехал во главе войска, и так ему понравилась девушка, что он подъехал к ней и спросил:
— Я принц Афей. А тебя как зовут, о прекрасная дева?
— Белла!
— Белла! Какое красивое имя! До зимы я вернусь с войны и возьму тебя в жены, Белла!
— Но у меня есть сестра, я без нее никуда не поеду!
— Ты можешь взять ее с собой! До встречи!
И принц Афей ускакал.

А Белла побежала к сестре, рассказала ей про принца, и обещала забрать с собой во дворец. Закончилось лето, наступила осень. Вот и зима пришла. А принц все не возвращался с войны. Однажды в морозный день в дверь постучали. Лейла спряталась на печке за занавеской. А Белла пошла открывать дверь.

На пороге стоял Афей. Доспехи его были помяты, из шеи сочилась кровь. Принц смог только произнести «Белла, я люблю тебя» — и рухнул без сознания.

Белла попыталась затащить принца в избу, но у нее ничего не выходило. Тогда она позвала Лейлу, та спрыгнула с печки и помогла.

Сестры положили принца на кровать, сняли доспехи, омыли раны. В жару и полубреду принц повторял «уйди, уродина». Лейла понимала, что речь о ней, но ничего не говорила. Ей было обидно, но что поделаешь — она действительно была уродиной.

Через три дня жар спал, и принц Афей пришел в себя. Лейла спряталась на печи за занавеской.

Белла села на край кровати. Принц напомнил ей, что она должна стать его женой. Белла начала гладить принца по голове и приговаривать:
— Мой хороший, помнишь наш уговор? Ты должен забрать меня и мою сестренку. Мы неразлучны, как небо и земля, как ночь и день, как черное и белое. Не будет ее, не будет и меня.
— Конечно, конечно, — обрадовался принц, — но позволь мне взглянуть на твою сестру.
— О, это невозможно, она слишком ужасна, и вынуждена скрываться от людского взора, чтобы ее не закидали камнями.

Делать нечего. Принц согласился взять сестру во дворец, но только при условии, чтобы она ходила в балахоне.

Под новый год принц Афей и Белла сыграли свадьбу. У короля-отца от радости за сына не выдержала сердце, и он скончался прямо за свадебным столом. И Афей в то же миг стал новым королем.

Часы пробили полночь, наступил новый год, принц повел Беллу в опочивальню. Ночь была темная, тучи закрыли звезды и Луну. И только маленькая свечка освещала спальню с большой кроватью, которая была усыпана лепестками красных роз.

Принц отнес на руках Беллу в опочивальню, положил на кровать и начал раздевать.

— Милый Афей, я же тебе говорила, что мы с сестренкой неразлучны, как небо и земля, как ночь и день, как черное и белое. Сжалься над ней, она никогда не знала мужской ласки. Пусть разделит наше ложе! А чтобы она тебя не напугала, я потушу свечку — и ты не увидишь, какая она уродина.

Принц хотел возразить, но Белла была так прекрасна, что он не смог ей перечить — он поскорее хотел овладеть женой, и сам Дьявол ему теперь не мог помешать это сделать.

— Ладно, зови свою сестру! Но сделаем это только сегодня и только один раз!

На этих словах принца от стены отделилась фигура в балахоне с длинными руками и короткими ногами. Хотя принц не видел лица, но он сразу понял, насколько уродлива была Лейла. Но делать нечего, обещание есть обещание.
— Сначала посей семя в мою сестренку, муж! — сказала Белла, улыбнулась и потушила единственную свечку.
Лейла села верхом на Афея, обхватила его голову длинными руками, прижала паучий живот к его животу.
— Поцелуй сестренку, поцелуй! — Белла склонилась над головой Афея и нашептывала ему на ухо слова.

Слова жены сводили с ума. Принц открыл рот и почувствовал, как кривые губы прикоснулись к его губам, как длинный узкий язык проник в его рот и стал пробираться глубже и глубже, залез в горло и достал до желудка, начал подтягивать оттуда остатки пищи, чудище всасывало содержимое желудка в свой рот.

В ужасе принц отстранился и прикусил язык Лейле. Уродина взвывала, но не от боли, от наслаждения. Кровь из прокусанного языка наполнила ее рот и начала литься на лицо Афея. Принц в полубреду пытался сбросить с себя исчадье, но Белла держала его за плечи и не давала перекатиться на кровати.

— Еще не время, принц, еще не время! — шептала Белла.

Наконец, принц исторг из себя семя прямиком в Лейлу. После чего уродина спрыгнула с Афея и залезла под кровать.

— Милый принц! Свершилось! Теперь мой черед! — с этими словами Белла залезла верхом на Афея. Бедный принц исторг семя и в Беллу, после чего у него разорвалось сердце, и он умер.

С этого дня прошло восемнадцать зим. Белла родила прекрасного мальчика, а Лейла — прекрасную девочку. Мальчика Белла нарекла Дарием, он стал новым королем, заняв трон умершего отца. А девочку Лейла назвала Наной. И прятала ее от людских глаз в своей тайной комнате.

Однажды Дарий вызвал мать к себе в покои.
— Ходят слухи, что во дворце есть секретная комната, в которой прячется чудовище. А ключ от двери ты носишь на шее. Что ты можешь сказать об этом?
— Все это сплетни, мой сын. Не верь слухам! Верь матери!

После этого разговора Дарий понял, что мать лжет. Он стал одержим чудовищем и каждый вечер бродил по замку в поисках тайной комнаты. Одним зимним вечером Дарий катался на коньках по озеру возле дворца. Король наехал на ледышку, подвернул ногу и упал. Лежа на льду он обратил внимание на огонек в окне одной из башен замка. Огонек зажегся и тут же погас.

На следующий день Дарий вызвал к себе смотрителя замка и велел ему рассказать про башню. Смотритель заверил государя, что в башне никто не живет. Чтобы убедиться в этом, Дарий велел проводить его в башню. И действительно, в комнате никого не было. Но Дарий бросил взгляд на стол, на котором лежали книги, одна из которых была с закладкой. Дарий взял книгу, полистал и запомнил страницу, на которой остановилась закладка. На следующий день Дарий пришел в башню проверить. Оказалось, что книгу кто-то читает. Как еще объяснить, что закладка лежала на сотню страниц дальше, чем в прошлый день?

Дарий стал внимательно осматривать комнату и, наконец, увидел узкую дверь, которая сливалась со стеной. А с краю дверцы было отверстие под ключ.

В ту же ночь Дарий пробрался в покои матери. Белла спала, на ее груди вздымался серебряный ключ на золотой цепочке.

Дарий взял со стола ножницы и перерезал цепочку, забрал ключ и побежал в башню. Подошел к узкой двери, обнажил меч, вставил ключ в замочную скважину и повернул. Дверь тихо отворилась. Внутри была крохотная комнатка, освещенная множеством свечек. У большой занавески стояла прекрасная девушка. Дарий сразу в нее влюбился и захотел сделать своей женой.
— Кто ты, прекрасная дева?
— Меня зовут Нана, — ответила девушка.

Вдруг Дарий заметил, что занавеска сзади Наны шевелится. Он сделал шаг, рванул ткань и перед ним предстала маленькая уродливая Лейла с крысиной мордой, паучьим телом, короткими ногами и длинными худыми руками. Принц взмахнул мечом и отсек голову чудищу.

Бедная Нана склонилась над телом мамы и горько заплакала.
— Это моя мама, я так люблю ее, зачем ты ее убил? — закричала Нана со слезами на глазах. Она искренне оплакивала родную мать, но принц не мог понять, как можно любить это исчадье.
— Раз ты так любишь это чудовище, то ты сама недалеко от него ушла. На рассвете, когда взойдет Солнце, тебе отрубят твою прекрасную головку.
Принц схватил Нану за волосы и потащил вниз. Нана начала истошно кричать. Обитатели замка проснулись. Слуги, стража и королева-мать выбежали в центральную залу, чтобы посмотреть, что происходит.

Сердце Беллы замерло, когда она увидела, как ее сын спускается по лестнице и тащит за волосы дочь сестры.
Дарий увидел глаза матери и в исступлении закричал:
— Я убил уродину, которая пряталась в башне! Я убил уродину! А на рассвете я казню ее дочь!
У Беллы подкосились ноги. Она упала на пол и зарыдала, так ей стало горько. Белла любила свою сестру и никто, даже собственный сын, не мог поколебать это чувство.
— У тебя недоброе сердце, сын. Жаль, что моя любовь не растопила твое каменное сердце.

Дарий зло захохотал. На лбу выступил пот. Красивое лицо налилось краской, злоба сочилась из глаз.
— Я думаю, что не стоит ждать утра. Пожалуй, я казню эту хорошенькую девушку прямо сейчас. И тебя заодно, мама! Схватить их! — приказал стражникам Дарий.
Стражники заломили руки Белле и Нане.
— Поставьте их на колени! Я сам отрублю их красивые головки. Что ты там говорила, мама про любовь? Я так тебя люблю! — смеясь сказал Дарий.

В коридор зашла рыжая кошка, та самая, которая выпила эликсир нелюбви. Вмиг шерсть на животном вздыбилась, хвост стал трубой, кошка угрожающе зашипела, надвигаясь на короля.
— Брысь отсюда, блохастая! — шикнул Дарий.

С каждым шагом кошка увеличивалась в размерах, становилась все больше, наконец, превратилась в огромную львицу с большими острыми клыками. Дарий взмахнул мечом, но кошка была быстрей — она прыгнула и откусила голову королю.

С тех пор королевством стала управлять Белла. А ее племянница Нана стала принцессой. Они жили долго и счастливо. Уродливую Лейлу похоронили в саду у дворца. На большом каменном памятнике было выбито «Сердце не может обмануть». Каждую зиму в самый холодный день на могилу приходит рыжая кошка. Она садится и смотрит, как бы сквозь надгробье, будто плача и зовя уродину с любящим сердцем. Кошка кормила ее в детстве молоком, как своих детей-котят, и согревала в стужу в холодном сарае. Вы скажете, но как же так? С тех пор прошли десятки лет! Кошки столько не живут! У будете правы. Кошки нет, а ангелы бессмертны.

2. Сложный выбор

He мoгу думaть, нe мoгу cпaть, нe мoгу дышaть
Ветер срывает все покровы, и крышу тоже.
He мoгу думaть, нe мoгу... Кто я без тебя?
Пустые слова ведущие ни к чему.
Как сидеть в дорогом ресторане, где тебя угощают всякими деликатесами,
А ты не сможешь сам это расплатиться. Никогда.
Но с видом что ты постоянно ешь только это дерьмо, встаешь из-за стола
Это мне не по карману.
Хватайте ветер, мои мысли,
Разбиваясь на осколки,
Запыхавшись от погони,
Heт мне вpeмeни нa oтдыx,
Я могу сделать всё что хочешь!
Ты сейчас и здесь, но завтра всё изменится.
яркий свет в конце тоннеля был
Всего лишь товарняком, несущимся навстречу.
He мoгу думaть, нe мoгу cпaть, нe мoгу дышaть.
Наконец твоя улыбка
Затмевает наши звёзды,
Там где мы с тобой вдвоём.
Я пойму — моя ошибка
Даже не по карману.
Держите ветер, злые кони,
Разбиваясь на осколки,
Запыхавшись от погони,
Рассыпайтесь над полями,
Полнолуние заливает всё светом в ночи.
До утра до рассвета остались минуты,
И осталась лишь в сердце
Волшебная боль.
Проходят минуты

Проснувшись в липком поту, перемотав на себя одеяло и простынь. Мысли в голове как пчёлы в улье. И только давление бъёт в виски. Бум, бум, бум.
Вот так вот, взять и изменить что то в своей жизни? А почему бы и нет?
Ох ты ж ёбана. Мутным взглядом обведя комнату. А ничего! Ну надо же приснится такое…
Снова посмотрел. Наступило непреодолимое желание сделать что то такое этакое. Но что я пока на знал. Есть небольшой кусочек холста, а где кисточки? А пофиг. Мои кисти у меня в руках. Это всегда при мне, во всеоружии.
У меня улыбка Бога
Словно сон на берегу?
Я красивыми словами
Насладиться не могу.
Самое время чтобы сходить с ума. Полчетвёртого утра. Время сумасшедших, диких психов. Как раз самое то.
Нужно начать. А почему бы и нет давай, в темноте тысячелетий.
Как раз предутренний час, готов выпустить моих мыслей-скакунов, на выпас. Вперёд мои кони, разбегайтесь по полям!

Держите меня семеро, пятеро не удержут.
Надо умыться, привести себя в порядок. Я иду по тёмным мирам. Я только начинаю свой путь.
Впереди темно и страшно
Я сильней своей тревоги
Я могу, я выну сердце
Чтобы осветить дороги
Вот он маленький кусочек ткани, как вызов для меня.
Я не могу долго смотреть на него, он этот кусочек холста,
Разноцветные листья
Набросали на простыни
Образы моих мыслей
Я застыл без ответа, слишком странно!
Неухоженный памятник
Чьей-то любви.
Выходя из дома, прихватил с собой краски, обычные масляные краски, в тюбиках.
Что о я задумался, и капли краски остались на моих руках. Вот так просто? Они стекают по моим рукам,
Эти капли дрожжат как живые, поднеся к лицу. Этот запах масляных красок, он сладковатый, а пошло оно всё!
И когда уже не больно,
Отпущу себя как птицу,
Тень упавшую безвольно
На пустынную страницу.
Сегодня я превзойду сам себя. Это будет мой крик. Ну что погнали?
Чем бы заняться, как спустить пар? Дрочить? Не хочу, Бухать? Я и так уже навеселе. Чат рулетка? там одни придурки.
Оппа! А вот он холст уже натянутый и готовый. Вот он передо мной.
Он так и манит, выпустить своих демонов, прямо в него. Точным выстрелом, точно в цель. Поразить мишень.
А давай попробуем. Никак не получается.
Нафиг кисти! попробую руками!
Пойманное солнце
Заливает всё светом,
Утомлённый летом,
Принесённый ветром.

Руками намазывая на кончики пальцев, постепенно получился контур. Потом общая картинка…
Закурить. Затяжка хорошего табака, делает меня ещё более пьяным. Ну а что делать? Творец должен быть пьяным, иначе ничего не получится.
Ещё немного прихватив из фляжки огонька. Нет не может быть! Ух хорошее пойло! Ключница делала.
Вот это прикольно получается, я на правильном пути! Да я псих!
Охренеть. Сполоснув лицо, небольшим количеством воды, чем заняться? А давай бахнем картину? А давай!
Это как оргазм. Прошло буквально полчаса. Я это сделал. У меня нет слов. Я в шоке.
Просто измазать кончики пальцев в краске и наворотить, бутоны цветов. Мазки сами по себе полетели, как взрывы моих мыслей и фейерверки в моей голове. Неужели вот так всё просто? А вот тут навернуть? А ещё вот здесь добавить? А если поставить блик чтобы обозначить объём? Всё в моих руках.
У меня улыбка Бога
Я Как капля на лугу
Я красивою дорогой
Надышаться не могу
Мои пальцы горели, и создалось ощущение, что это не я рисую, а моими руками управляет кто то другой. Да ладно, приписывать себе руку бога, не в моём стиле. Но определенно что не то.
Как объяснить, то что я сделал?
Скоро время назад пойдёт, расскажу об этом каждому.
Просто голыми руками, в алкогольном угаре. Как передать объём в этом простом, и таком сложном моменте? Вот она рука бога. Может это просто глюки? Я сделаю вид что мир мне открыт. А мир откроется для меня новыми красками.
Картина в моих руках, на кончиках пальцев, она трепетала как мотылёк на рассвете. В трепете моих мыслей.

А теперь став бабочкой, обрела красоту и силу притяжения. Но эта красота уйдёт очень быстро, красота бабочки очень недолговечная... Надо поторопиться, скорей-быстрей. У меня мало времени.

Она живёт радуя нас, буквально пару суток. Пока прёт, скорей!
Бери её хватай, не упусти свою удачу за хвост! Но как такую красоту сломать своими корявыми пальцами? Нет не могу, лети, тебе осталось жить пару дней. Летим со мной. Просто схвати момент, и подними его на верх.
Чёрное на чёрном. И потом тыньц, дать объём в месте где это нужно. Просто беру и отсекаю всё ненужное. Наворачивай, что хочешь! В твоих руках весь мир. Давай удиви!
Это как вертеть в руках весь мир, а потом поутру проснувшись с похмелья, посмотреть и сказать себе какой же ты мудак.
P. S. Мойте руки после таких экспериментов. Потому как будут измазаны наволочка, пододеяльник и простынь. Но вы выпустите своих демонов наружу. Каждый раз возвращаясь и смотря на то что вы именно ВЫ сделали. Вас будет охватывать холодок. Оглянувшись над тем что сделано. Этот холодок будет вам напоминать, что вы не такой уж и простой. Вы уже переступили за эту черту.
Если перешёл этот рубикон, добро пожаловать в наш клуб. Но только тише, об этом никому!
И теперь, ты под властью этих демонов, не держи их в себе. Давай иногда им прогуляться. В своём состоянии, эти демоны смогут обладать вами.
Сколько же дури содержит вот эта круглая штука, в которую мы едим… Забыл как она называется…Наверное долго считал, пытаясь пробить несуществующие преграды.

3. Простое желание

Сияющий зеленью альпийский луг залит яркий солнечный свет. Достопочтенные члены магистрата с чинными, сдержанно-одобрительными улыбками на лицах, выстроились невдалеке. Впереди – благородный суслюман, держащий за руку невесту, преисполненным достоинства и величавости жестом, отпускает ее, дозволяя невесте приблизиться к жениху. За его спиной, на полукружье амфитеатра склона, раздаются дружные, громкие хлопки ладоней горожан, приглашенных на торжество.
Невеста устремляется к жениху, и ее звонкому смеху радостно вторит журчаньем бегущий у их ног ручеек. Солнце, хлещущее светом из-за ее спины, словно преломленном в кристалле, обрамляет фигуру невесты цветными ореолами. А его изнутри распирает переливчатое счастье, могучей волной вздымается вверх, подступая к сердцу….

***

Лыжи, обтянутые снизу кусками шкуры мехом наружу, со скрипом скользили по искрящемуся снегу. Гуннар ритмично вонзал палки в белоснежный покров и энергично отталкивался, следуя узору ритма. Кровь наполняла радостью мышцы, удовольствие проступало в прищуре взгляда и выражении раскрасневшегося лица, обдуваемого легким холодным ветерком.
Последние два года зимы в окрестностях Бергена – хотя и мягкие, но на редкость снежные, чего давненько не случалось.
А вот и тот самый домик, где обитает Фрида. Несмотря на зарождающееся нетерпение, Гуннар не сбился с избранного темпа, не ускорился. Так же равномерно штампуя такты: толчок-скольжение, толчок-скольжение, он продолжил свое неуклонное приближение к одинокому строению. Наконец, он у цели. Приставив палки к стене и стянув с пяток сапог кожаные ремешки крепления, он снял лыжи, вступил на приступку у двери и решительно застучал по ней. Дверь распахнулась и на пороге явилась старуха – морщинистое лицо, цепкий взгляд темных глаз-бусинок, тень усмешки, прячущаяся в складках вокруг рта.
- Гуннар, сын Арвида, внук Бьорна, какая нужда привела тебя к бедной одинокой старухе?
- Дозволь войти в дом, я все тебе поведаю, - стянув из-за спины кожаный мешок на кожаных же лямках, он потряс им, - и я вот тут гостинцев привез.
- Ну что ж, заходи, коли так.
В открытом очаге посреди комнаты плясали языки огня. Дымок от очага тянулся вверх, к отверстию в коньке двускатной крыши.
Гуннар растянул петлю ремешка, опоясывающего горловину мешка, и принялся доставать обернутые куском ткани прессованные куски стокфиска – пресно-сушеной трески.
- О, как ты щедр, юный господин, - насмешливым, деланно шамкающим голосом, протянула старуха, - должна же быть причина для такой внезапной щедрости. Ой, прости, ты же, наверное, голоден? У меня есть похлебка. А пока пропусти кружечку эля.
Настал черед Гуннара проявить ехидство - он оглядел комнату, с притворной сокрушенностью покачивая головой при виде знаков бедности ее обстановки, и промолвил:
- Говорят, твоими услугами пользуется половина магистрата, и даже сам суслюман к тебе обращался. А дом твой отчего-то на редкость скромен.
Старуха отошла к стене и сняла с полки кувшин. Эль с журчаньем полился из его горлышка в деревянную кружку, которую она и подала юноше.
- Да много ли такой старухе, как я, надобно? Никогда не жила в роскоши, и, видимо, не суждено уже. А слухи ты поменьше слушай. Чего только люди не выдумывают.
И с усмешкой продолжила:
- Вон, рыбаки вроде тебя даже болтают, что я мол ведьма, умею в ворона обращаться, и живу уже триста лет. Да если б так, я бы уже давно сидела в цепях в городской тюрьме, ожидая приговора. Но ты же не рассказывать сплетни ко мне пришел, юный красавец.
- Да, есть дело у меня к тебе. Сначала скажу, перекусить можно и потом, - произнес Гуннар с крайне серьезным выражением лица, вперившись нарочито прищуренным взглядом в лицо бабки. Выдержав паузу, продолжил:
- Поможешь - и будет у тебя рыбы в доме всегда в достатке, а сверх того крышу тебе переложу, дерн то тебе пора менять, как я вижу. Ну, чего тебе там надобно по дому.
- А взамен?
- Я знаю - не слухи это. Ведь это ты ганзейского купца, Теодора, выходила. Он по осени похудал да побледнел, а потом и вовсе слег. Я своими глазами видел его перед тем, как он из дому перестал выходить тогда. А теперь снова ходит румяный и дородный, будто и не лежал при смерти.
- Так что, батюшка твой занемог? Так бы сразу и сказал.
- Нет, слава святой Сунниве, с отцом все в порядке.
- Так какая помощь тебе нужна, Гуннар?
- Мне нужна дочь суслюмана, Ингвилд. Я люблю ее.
Старуха поставила на стол снятый с полки горшок с похлебкой, и, присев на лавку, со спокойным любопытством принялась всматриваться в гостя, словно в какую-то внезапную диковинку, которой обернулся самый обыкновенный предмет.
- И чего же ты от меня хочешь? Чтоб я передала твою любовную записку дочери суслюмана Магнуса? Представляю себе, как же он, тот, кто породнился с родом самого короля, будет неслыханно рад узнать, что его дочери готов предложить руку рыбак, сын рыбака, живущий на другом берегу Пуддефьорда, в одном из тех домов, что за рыбными рядами. Но ты уж тогда расстарайся, закажи письмо писарю Ульву – он знает, как красиво слова сложить, да и почерк у него примерный.
Желваки набухли под кожей лица Гуннара. Он едва сдержался, чтобы не обругать старуху. Вместо этого, сделав выдох, он через паузу, сдержанным тоном произнес:
- Мне нужно приворотное зелье.
- Опять сплетен наслушался. Лечебные настои из трав я варить умею. Мази целебные делать. Лекарства подбирать. А приворотное зелье – не умею. Я же не колдунья какая-то там. Да и если бы умела – чем бы тебе это помогло? Вообрази: ну влюбилась в тебя дочь суслюмана, а дальше? Он бы никогда не дал бы согласия на вашу свадьбу. Даже если бы она сбежала с тобой. И искали бы вас по всей Норвегии, денно и нощно. Ты словно не знаешь, что это за человек. Да он скорее в монастырь ее отдаст, чем выдаст за простого рыбака. Сбежал бы с ней в другие края? Скитаться в чужих землях - это действительно то, чего бы ты хотел? Послушай меня – ты парень видный и смелый, весь в своего деда, только, в отличие от него, еще и удачливый. В Бергене полно красивых девок, которые рады будут стать тебе преданной женой. А если хочешь еще, чтоб отец ее был непростым, влиятельным человеком – так подожди несколько годков, не спеши. Уверяю тебя, при твоих способностях и удаче не пройдет и десяти лет, как поселишься на другом берегу Пуддефьорда, и новый дом твой будет соседствовать с такими же красивыми, богатыми домами членов магистрата и ганзейских купцов, что там стоят.
- Она не будет ждать десяти лет.
- Она вообще не будет ждать. Даже если кто и умеет варить приворотное зелье – сказки это, что оно к любому приворожить может. Только к тому, кто знаком, и кто все время на виду, перед взглядом мелькает. Да и как ей зелье то ты дашь? А, постой, ты, наверное, подумал, что это я ей подмешаю, поскольку изредка оказываюсь в прихожей их дома?
Старуха смолка и вслушалась в звуки снаружи, затем подошла к двери и приоткрыла ее. Ветер принес звон с деревянной колокольни ставкирки в Фантофте. Фрида закрыла дверь и вернулась к очагу. Отражения языков пламени очага игрались в паре блестящих металлических фибул, укрепленных на бретельках хангерока – сарафана, что поверх рубахи, - старухи, пошитого из серо-синей флоки, озаряли отсветами янтарь бус на ее шее и темные зрачки глаз. Гуннар невольно увлекся разглядыванием пляски крошечных отражений.
- Сделай я подобное, и в один прекрасный день огонь на центральной площади Берген будет весело трещать в штабеле дров, под моими ногами, пока не поднимется и не пожрет мое тело, привязанное к столбу.
Гуннар насупился. Он осознал, что нет смысла рассказывать, что он знает, почему рослая Хельга, любимая дочь Олафа - кузнеца, вдруг вышла замуж за криволицего, тщедушного Якоба. Что пустая трата времени - делиться с ней тем мигом, когда он увидел Ингвилд на масленицу. Он видел ее и раньше, но в этот раз… В этот раз при виде ее его сердце внезапно едва не остановилось, лишь через долгую, оглушительную паузу выдав гулкий, тягучий толчок. И хотя ему и удалось сохранить спокойное выражение лица, но взгляд его невольно загорелся, и обжег ее лицо, и притянул ответный взор. Да так, что она не могла оторвать своих глаз от его, словно взгляд ее попал в ловушку. Меж тем украшенная повозка, в которой она чинно восседала с милостивой улыбкой на лице, уже почти миновала толпу празднующих простолюдинов, и ей пришлось отвернуться, чтобы не свернуть себе шею. Он провожал тем же настойчивым, горячим взглядом ее затылок до тех пор, пока повозка не скрылась за поворотом. С той минуты Гуннар потерял покой.
Тряхнув головой, он отогнал видение. Юноша понимал, что старуху это не проймет, она будет от всего отнекиваться и все опровергать.
Тогда он поднялся с лавки, и стиснув кулаки, гневно-угрожающим тоном громко произнес:
- Не хочешь, значит, мне помочь.

***

Гуннар выбрался из лаза, вновь приладил оставленные у входа в пещеру кошки к сапогам, взял прислоненную к глыбе палку, окованную на заостренном конце железом на три пальца и спешно, вколачивая палку в трещины, принялся продвигаться по леднику к спуску с нагорья, где он оставил лыжи. Надо успеть, пока не лягут сумерки. Зеленоватый лед зябко светился, словно с холодным любопытством наблюдая за его стараниями.
Вот и спуск. Скинув кошки и отбросив палку, Гуннар встал на лыжи и потянулся к опорным палкам, да и замер. Он чувствовал, как его гложет нетерпение, как желания в его душе сами кружатся, несутся вдаль, как снежинки на ветру. Его вдруг обожгла мысль: «а если нет никакого колдуна и волков, если все это странный розыгрыш? Если она его обманула?». Ведь никаких других украшений в пещере не оказалось, лишь самые обычные предметы обихода. «Да, обещал, давал клятвы, что сделаю так, как она наказала. Но если она меня все же обманула – тогда что? Тогда все эти клятвы, считай, недействительны, поскольку обманом выужены из меня». Рука сама потянулась к кожаному мешочку, висевшему на кожаном же ремешке на его шее, и вытянула из него амулет. Внезапно мурашки побежали по коже ладони, в такт рою искорок, заплясавших в серебристо-сером кристалле обыкновенного ларвикита, оправленного тусклым серебром. И одновременно до его слуха донесся протяжный, тоскливый, злобный вой, вырвавшийся из десятков волчьих глоток.

***

Как же утомительно было слушать бесконечные наставления старухи на дорогу. И, мол, обязательно вот в этот кожаный мешочек амулет, как только найдешь, положи. И мешочек повесь на шею, и заправь под рубаху, и не трожь, пока не привезешь его ей. И мол, больше не бери ничего из пещеры, как бы не приглянулось, поскольку барахло по сравнению с ним, а колдун учует и нашлет стаю волков.

Как на его вопрос о том, почему она сама не пойдет и не возьмет, объясняла, что мол стара и дряхла уже, да и не приблизиться ей к пещере незаметно – в отличие от Гуннара, ее то колдун учует за много рут до цели. И что сам колдун не умеет обращаться с амулетом – мол, не ему он был предназначен, что тут нужно уметь правильно складывать слова в заклинания, а его этой науке не обучали. Что это мол особое искусство, тут нужно учесть и фазы луны, и положение звезд, и время суток, и даже – голоден ты или сыт, свеж или устал. А главное - уметь правильно распознавать свои желания. Иначе, мол, сам ужаснешься тому, что в итоге получишь как исполнение желания, и будешь горько жалеть об этом. Как она, склонив по-птичьи голову набок и искоса уставившись взглядом глаз-бусинок, протянула руку к колчану: «оставь здесь, нет надобности в оружии - либо не пригодится, либо не поможет».
И вот ради чего он совершает этот путь на ледник Юстедальсбреен, копошится в пещере под двуглавой горкой на краю ледника, разыскивая там амулет? Ради исполнение одного-единственного желания с помощью амулета, который может исполнить бесконечное число желаний? Или ничего такого амулет не может? Или может, но что-то другое, то, что мне вовсе не нужно? А старухе он нужен в своих целях. Не проверишь – не узнаешь. А если он действительно может – зачем же мне его ей везти? Распознавать желание, уметь складывать правильное заклинание… Ерунда, он то в точности знает, чего он хочет, а уж слова соответствующие произнести – тем паче сумеет. Само желание само подскажет нужные слова.

***

Гуннар лихорадочно обдумывал свои действия. Оглянувшись, он увидел волчьи силуэты на леднике. Машинально отметив, что такого чуда чудного – волков на леднике, - ему никогда раньше видеть не приходилось, он вернулся взглядом к склону. Эти – не успеют, им никак не спуститься быстрее, чем он покатится вниз. Но вот те, что внизу…
Так, вой снизу раздается слева, надобно брать правее, там, конечно, деревья, но если прокатиться вплотную к краю рощицы внизу, то у него будет заметный задел дистанции. А там уж, на снегу, им никак его не догнать. Снег глубокий, они по брюхо будут увязать. А он то на лыжах. Он спешно перекинул серебряную цепочку через шею и спустил амулет под рубаху. Запахнув куртку, он с силой оттолкнулся палками и помчался вниз, петляя по склону. Холодный ветер хлестал по лицу, неровности склона, покрытые белоснежной шубой, проносились мимо, он крутил ступнями, доворачивая лыжи то вправо, то влево, мышцы бедер пружинили на неровностях, заостренные концы палок вскидывали снежные буранчики, тут же исчезавшие из вида где-то позади.
Подножье склона совсем близко. «Надо взять левее, а то проеду сквозь ветки того крайнего дерева» - успел было подумать Гуннар, как правая лыжа со стуком врезалась в покрытой снегом, едва выступавшей над его поверхностью вершиной валуна и верхом пня, его закрутило, и он, упав на снег, покатился вниз, теряя лыжи и палки, прямо на дерево.
Поднимаясь на ноги, он понял, что дело плохо. Обломок ветки, разорвавший и без того уже потрепанный шерстяной плащ, проник между пол крутки, и разворачиваясь под тяжестью катящегося тела, разорвал застежки и проткнул рубаху. Гуннар вытянул обломок, чей конец был увлажнен, и сунул руку под куртку. Ладонь окропилась липкой жидкостью. Боли он в эту секунду не чувствовал. И потому не мог понять, насколько серьезна была рана, и насколько сильно он повредил правую ногу. Однако то, что он ее повредил, было несомненно - ступать на нее стало трудно и неловко.
К счастью, одна из палок не сломалась и лежала теперь поодаль. Сбросив обрывки плаща и опираясь правой рукой на палку, Гуннар заковылял что есть сил, углубляясь в рощицу. Ноги проваливались в податливый снег едва ли не по колено, ветки преграждали путь, палка норовила вскользнуть из ладони.
Позади снова раздался вой. Как не старался молодой рыбак идти быстрее, волки приближались и должны были вскоре его настичь.
Изрядно выбившись из сил, Гуннар, будучи близок к отчаянию и одновременно исполненный стремления обрести желанное, решил обратиться к последнему средству. Он достал амулет, снова заблиставший хороводом искорок, сжал его в ладони и, не обращая внимание на знаки приближения волков, принялся подбирать нужные слова, что лягут на обуревавшие его чувства.
И снова раздался дружный вой, сбивающий с мысли. Сжав зубы, и словно мысленно читая горячую молитву, Гуннар прикрыл глаза и в один слог, протяжно, уложил: «не дай мне погибнуть от волчьих зубов и дай мне свидеться с моей ненаглядной Ингвилд которая станет мне женой». И слова эти прозвучали словно страстный выкрик, и амулет вдруг засветился ярким светом, обжигая стиснувшую его ладонь.
И в этот миг обрушилась на ледник и его окрестности невиданная доселе вьюга. Гуннар попытался открыть глаза, но охапки снега летели, казалось, со всех направлений, ослепляя, а свист ветра разрывал слух.
Юноша, натянув шапку на уши, собрался силами и, выставив вперед левую руку, двинулся с закрытыми глазами в запомненном направлении. Он шел и шел, потеряв счет времени, пока силы окончательно не оставили его.
Тело его сотрясала дрожь, зуб не попадал на зуб, но идти дальше уже не было сил. Но не было страха в его душе – он загадал желание, и камень его исполняет. А значит, свадьбе быть. Он не знал, как это случится. Вот сейчас он, например, еще немного отдохнет и продолжит путь, может быть, загадав, чтобы рана его затянулась, а нога - оправилась. Или сейчас пурга утихнет и его найдет местный житель, проезжающий по какой-либо своей нужде на санях, да и решивший собрать веток. Но, так или иначе, он непременно спасется – ведь его желание теперь должно исполниться целиком!
Постепенно метель принялась утихать, а дрожь отпустила его тело. Но он почувствовал такую сладкую дрему, что подниматься на ноги совсем не хотелось. «Еще немного полежу», - окончательно решил он под умиротворяющий свист ветерка.

***

… Невеста устремляется к жениху, и ее звонкому смеху радостно вторит журчаньем бегущий у их ног ручеек. Солнце, хлещущее светом из-за ее спины, словно преломленном в кристалле, обрамляет фигуру Ингвилд цветными ореолами. А его изнутри распирает переливчатое счастье, могучей волной вздымается вверх, подступая к сердцу. Они тянут друг к другу свои руки, и в тот момент, когда их пальцы соприкасаются, раздаются очередные хлопки аплодисментов, и волна счастья наконец захлестывает его сердце, заставляя замереть.

Хлопая крыльями, на ветку дерева садиться ворон, перелетевший с дерева поодаль. Сложив крылья, он склоняет голову набок, и глазом бусинкой косится на лежащего под деревом молодого человека.
На замершем лице – застывшая мечтательная полуулыбка, руки вытянуты в сторону, на шее – на тусклой серебряной цепочке серебристо-серый кристалл.
Ворон срывается с ветки и опускается вниз, к распростертому на снегу телу.

4. Снежа

Припозднившиеся утки наконец улетели, и толпы шумных детишек с суетливыми мамашами отстали от озера. Теперь здесь было тихо и сумрачно – как я и люблю.
Снег уютно похрустывал под сапогами под пустые мысли, и ноги сами несли по давно привычным тропам, сейчас изрядно заметенным. Третий день шёл снег, которого все так ждали. Ноябрьские голые продрогшие пейзажи утомили и хотелось белого сверкающего великолепия. И вот оно, словно услышав невысказанные молитвы, пришло и укрыло город своим одеялом, скрывая неоконченные ремонты, грязь, слякоть, беды и обиды. Запахло Новым годом и верой, что вот на этот раз будет как-то по-другому.
Мне было хорошо. Грустно, но хорошо. Я посмотрел в тёмное небо с единственной звездой – она не падала – просто была. Безразлично голубовато помигивала, как делала это миллионы лет. Да и не звезда это – Венера. Пожелать что-нибудь назло? Мол, все вот падающие звезды, а я целую планету попрошу. А чего? А сам не знаю – чего-нибудь. Лишь бы не бежать опять в колесе без толку.
Я остановился и стоял минут десять, глядя на эту далекую точку в небе, пока пальцы ног не стало покалывать. Все-таки морозец стоял ощутимый – еще днем были комфортные минус пять, которые к девяти вечера превратились в зимние минус десять.
Разрывая связь с Мирозданием, повернулся обратно к Городу – над верхушками елей торчали свечки домов, мигнул красным огонь самолета, увозящего людей куда-то подальше отсюда, а над неспящим центром небо было малиново-желтым. Все сказочно-задумчивое настроение сдуло как рукой – завтра на работу в колесо.
Быстрой походкой я пошел мимо озера к выходу из парка.
И было бы все хорошо. И ушел бы спокойно. И провел три недели до Нового года как обычный человек.
Если бы не захотелось в последний раз глянуть на темный зимний лес, на лапы елей с шапками искрящегося снега, на холодное иссиня-чёрное небо.
Обернулся. Да только увидел не то, что хотел. В белом покрывале на озере темнела рваной прорехой полынья. А в ней кто-то определенно был – у берега было совсем мелко и этот кто-то не смог до конца уйти под воду – руки и голова торчали из-под тонкого льда.
«Беги отсюда» – тут же вылезло подсознание, которое сразу представило, сколько проблем принесет героизм. Полиция, медики, родственники, дознание…
Это проносилось в голове с ураганной скоростью, пока я, оскальзываясь и хватаясь за редкий кустарник, спускался к кромке льда. В воду лезть не пришлось – удалось ухватить утопленницу за руку и втащить на снег. На удивление, это оказалось не просто. Словно холодная черная жидкость не отпускала жертву. Словно не из воды тащил, а из студня.
«Да отдай же ты!» – мысленно рявкнул я, сильно, но аккуратно, дергая на себя тело. И озеро сдалось.
На снегу распласталась девушка. Лет двадцати восьми. Зрелое тело, зрелая женская, а не девичья красота. Когда была жива, наверняка привлекала множество взглядов. Немало этому способствовали нежно-голубые удивительно красивые длинные волосы, сейчас пучком спутанных водорослей, рассыпавшихся вокруг головы. Никаких драгоценностей или украшений, хотя очевидно, что были – уши проколоты, на пальцах – следы от постоянного ношения колец – такие ободки вдавленные. У меня у самого такое есть от обручального кольца. За полгода еще не разгладилось. Ограбили и бросили в озеро? А одежда? Неужели не побрезговали забрать абсолютно всё? Хотя, почему бы и нет – девушка не выглядела «средней» – слишком ухоженная, с идеальной кожей. И носила явно не секондхэнд. А еще я не видел вокруг следов. И мог бы поклясться – когда я тут шел двадцать минут назад – не было этой полыньи! И никаких девушек не было! Просто припорошенное снегом озеро!
Оставив мысли про русалок на потом, я уже набирал «один, один и два». Быстро рассказав, как добраться до места трагедии, пообещал ждать и стал ждать. Вопрос оператора: «Пульс есть?» ввел меня в ступор – ну какой пульс у человека с белой, как окружающий снег, кожей?
А он был! Как так? Я крикнул в телефон, что есть, сунул его в карман и принялся сдирать с себя куртку.
С трудом упаковав не самую миниатюрную девушку в пышущий теплом пуховик и колючую, но теплую шапку, я стал вспоминать, что я знаю о первой помощи при обморожениях. А помнил, что растирать нельзя – только греть. И питье теплое обильное, которое сейчас было взять тупо негде. Оставалось надеяться на медиков.
Прождав пять минут и так не услышав сирен, поднял тело и потащил на выход из парка. Чуть согревшееся тело начал бить сильный озноб. Оно конвульсивно сотрясалось в руках, куртка сползала, а мышцы, отвыкшие от нагрузки, забились. А еще, без куртки, я тоже стал замерзать.
Простояв у дороги под удивленными взглядами прохожих еще несколько минут, плюнул и бегом, тяжело ухая и оскальзываясь, побежал к своему дому – туда приедут.
Какой-то мальчик открыл мне дверь своим ключом – повезло. Я уже думал, куда пристроить ношу. Лифт ехал нестерпимо медленно. И девушке всё же пришлось полежать на полу, пока я открывал дверь. Втащил в темный коридор и как был, в сапогах, потащил в комнату. Рванул одеяла, положил, накрыл всем, что нашел – ее трясло, но она уже не была такая равномерно-белая – кожа шла пятнами, словно замороженная курица, подставленная под струю воды.
Поставил чайник – сделаю грелку из бутылок пластиковых. И снова в телефон. Снова «один, один и два». Сообщил адрес. Сказали, что бригада отправлена и ей сообщат, куда ехать теперь. Ну черт с ними.
Метался, ногти грыз, а потом вспомнил, как полярников отогревали. Разделся и к ней под одеяло. Прижался к ней, отдавая все какое было тепло – а она ледяная до одури. Первое касание – как мокрой рукой за льдышку ухватился – приморозило до боли и не оторваться. Её тело сотрясло крупной продолжительной дрожью, от которой тут же сильно захотелось в туалет. Но я только сильнее прижался к ней с одной только мыслью: «Если не спасу, то это со мной до конца жизни будет и придётся квартиру продавать».
На удивление, деревянное тело спасенной отзывалось на мое тепло – оно стало мягчеть, словно таять. Пульс уже был четкий – я даже ухо к груди прикладывал, не веря шее – тук, тук, тук. Губы чуть порозовели и уши. Но дыхания я все еще не мог различить – но, раз сердце бьётся, значит должно быть дыхание же? Нада зеркальце поднести – запотеть должно, вроде. И впервые я ощутил, что не просто рядом со мной человек, а девушка со всем положенным.
К счастью, щелкнул закипевший наконец чайник. Я с розовыми ушами выскочил из-под одеял и побежал наливать бутылки.
Когда я вернулся с теплыми от налитой воды полторашками от пива, девушка не лежала, как я оставил на боку «в устойчивой позе», а посапывала, свернувшись калачиком, подложив руки под голову, иногда, еле слышно шмыгая носом.
Я обложил ее бутылками, вытер волосы полотенцем до суха и ушёл на кухню. Нужно было выпить чего-нибудь горячего и успокоится. Ибо у меня сердце стучало так, что ребра еле держались под его напором.
Медики приехали через три часа, когда я, клюя носом, смотрел сериал по кухонному телеку.
– Где труп? – оттолкнул меня с дороги крупный парамедик в синей форме и маске, спущенной на подбородок, пропихиваясь в квартиру.
– Нету трупа, – по-дурацки растянул улыбку я. – Есть живая девушка. Вам что, не сказали, что пульс был?
– Нас на труп вызывали, – отрезал мужик.
– Откачал, – повинился я.
– Утопленница?
– Утопленница. Только явно не сама – я думаю, ее ограбили и в озеро сбросили, но не учли, что там мелко совсем – вот голова и рука над водой торчали и …
– Это полицаям все расскажешь. Мне это не интересно.
Он сам нашел дорогу в комнату, за ним шел второй санитар с чемоданом. По-хозяйски сдернул одеяла, откинул бутылки.
– Пульс четкий, наполнение хорошее, – снимая стетоскоп, продиктовал он санитару. – Давление: восемьдесят на шестьдесят.
И манометр успел когда-то нацепить запястный. Покрутил ее голову в руках, осмотрел пальцы рук, потом – ног. Попробовал разбудить.
– Девушка, девушка, – своими огромными лопатообразными ладонями он слегка похлопал её по щекам.
– Дайте поспать, – буркнула она еле слышно и не открывая глаза, тут же повернувшись на другой бок и пытаясь нащупать одеяло.
– Понятно. Пиши: обморожение первой степени, признаки сухого утопления, наблюдение на участке, госпитализация не требуется.
– Как фамилия? – обратился ко мне санитар, споро заполняя бумаги.
– Чья?
– Обоих, – хмыкнул врач, укрывая вновь задрожавшую девушку одеялом и возвращая бутылки на место. – Вы бы хоть ей трусы одели.
Я виновато утер нос пальцем.
– Фамилия моя Искоренев Александр Юльевич, тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года рождения, а ее не знаю – на месте ничего не было кроме, собственно, неё.
– Юльевич, – ухмыльнулся санитар, – полицию-то вызывали?
– Я думал, диспетчера сами вызовут кого-нужно.
Врач хмыкнул.
– Вообщем, все с ней нормально. Есть легкое обморожение пальцев ног – ничего критичного. Поболит и пройдет – нужно мазать любым жирным кремом типа «Лисички». Обильное теплое питье, покой и тэ пэ. Труповозка тут явно не нужна, – впервые улыбнулся мужик.
– И слава богу.
– А полицию все-таки сходите – опознать же нужно.
– Проснётся, сама расскажет, – пожал я плечами.
– И не шалите, – погрозил мне врач, – мы сообщим в полицию о вызове и, если девушка потом заявит о сексуальном насилии или домогательствах, как думаете, кто будет первым и единственным подозреваемым?
– Да понятно – пальцем не трону.
– Ничем не трогайте, в том числе, пальцем – спасли жизнь и ладно. Может и обойдётся без претензий. Время сейчас такое – добро обесценилось. И молодец вы – многие бы мимо прошли.
Врач пожал мне руку. Санитар просто попрощался. Я всучил им по «Метелице», и они ушли.
В полицию я все же позвонил, найдя телефон в справочнике района. Сказали, что вызов приняли уже – приедут. Без уточнения времени, даты или года. Ну и ладно.
Долил в бутылки кипятка, затер следы на полу, чуть поколебавшись, спер одно одеяло у незнакомки и завалился спать на диване. Снились мне снегурочки, прыгающие через костер и русалки с голубыми кудрявыми волосами – всё-таки впечатлительный я.

Мерзкое «пипипи» выдрало меня из тенет морфея и вспомнил, что кое-кому на работу вообще-то. Но кто-то не мог бросить кое-кого одну. Кого-бы попросить с ней посидеть? В голову ничего дельного не пришло. Поэтому дождавшись семи утра, я позвонил начальнику, как мог, объяснил ситуацию и попросил отгул. Начальник мне абсолютно не поверил, но отгул в счет отпуска разрешил. «Чтобы завтра, как отпустит…».
Вероятно, должно было отпустить похмелье. А вот отпустит ли меня красавица с голубыми волосами? Надеюсь. Я вдруг понял, что не хочу приключений, таинственных происшествий и прочих чудес. Мне резко захотелось на работу.
Девушка спала спокойно – я её полночи бегал проверял. Удачно найденная пачка завалявшихся пеленок спасла меня от необходимости перестилать постель. Хорошо, что догадался сразу.
Под утро, она наконец совсем согрелась, перестала дрожать, порозовела и даже скинула с себя часть одеял. Трусы я все-таки, поколебавшись, надевать ей не стал – положил рядом комплект одежды чистой и на этом посчитал свой долг исполненным.
В обед позвонили из полиции. Женщина со строгим безжизненным голосом убедилась, что девушка все еще у меня, живая, все еще спит и все еще мне не известны ее имя и фамилия. Как оказалось, никто о пропаже подходящей по описанию девушки не заявлял. Пообещал, что когда проснётся, спрошу. Спросил, приедет ли кто-то. Мне сказали: «Конечно». И бросили трубку. Вот и поговорили.
А она всё спала и спала. Улыбалась чему-то во сне, вольно раскинувшись на моей кровати. И я тоже улыбался, глядя на неё, хотя чему и сам не до конца понимал. Чудо? Чудо.
А еще, я точно для себя отмел все версии с русалками и прочими сказочными существами – отросшие корни волос оказались вполне себе обычного пшеничного цвета. Ну и ещё кое-где волосы были пшеничные. Короче – не мавка. Обычная девушка, которая совсем скоро уйдет из моей жизни.
Глядя на красивое лицо, я одновременно хотел этого и не хотел. Не удержавшись, все-таки сфотографировал её себе на память. Только лицо – без остальных подробностей, скрытых одеялом. Вряд ли она потом, после пробуждения будет в настроении фотографироваться.
Сон становился все более беспокойным. Все чаще она ворочалась, шебаршилась и вертелась. Мне пришла в голову здравая мысль.
Через полчаса серьезный не по годам доставщик притащил большой пакет из супермаркета – удобная штука эта доставка, хотя я раньше ей как-то брезговал пользоваться. Зато скидку получил за первый заказ большую.
Мои трусы и футболку на стуле у кровати сменили женские трусы, майка, носки и что-то вроде пижамы, состоящей из толстовки и брюк. Боялся с размером ошибиться – брал чуть «на вырост». Само собой, верхнюю одежду не брал – приедут за ней и привезут.
Успокоившись, ушел готовить. Проснётся голодная – не есть же ей колбасу с хлебом.

И вот, когда уже снова начало темнеть, в спину мне прозвучал вопрос:
– Вы кто?
– Искоренев Александр Юльевич, восемьдесят седьмого года рождения. А вы?
Я повернулся к ней. Голубой костюм прекрасно сочетался с голубыми волосами и голубыми глазами. Кстати, был уверен, что они голубые. И эти чудесные глаза сейчас пристально на меня смотрели. Ни грамма страха, волнения – словно и не было этих странных суток.
– Я… – и тут уверенность дала сбой. Она осела на табуретку и, словно приглашая к беседе, задала риторический вопрос: – Так, а кто я?
– Вы вообще что-то помните?
– Помню, как меня какой-то мужик крупный ворочал, как ты мне пеленки подсовывал, бутылки горячие помню и что жарко было всю ночь. Всё.
– Мда. А что вчера было? Озеро, парк?
– Какое озеро?
– Холодное озеро.
– Не помню. Видимо временная амнезия.
– Ух, какие слова сложные, – улыбнулся я. – Значит, скоро всё вспомните.
– Куда я денусь. Че там поесть у тебя?
«Тебя». Как быстро она перешла на «ты». Мне почему-то это не очень понравилось – а где пиетет и почтение к Спасителю?
– Лазанья – жирно, сытно, вкусно.
– А компот? – глаза ее смеялись.
– Вино? Ну… Чего-то я не подумал – я вообще не пью.
– Чай-то хоть предложишь девушке?
– Предложу. Кофе есть еще, – показал я банку.
– Растворимый, – перекосило ее. – Нет, благодарю. Сахара два и можно я кружку выберу?
Конечно можно. И конечно она выбрала кружку бывшей жены, которую я той дарил в свое время и которую та специально оставила, когда съезжала.
Мы ели молча и жадно, изредка переглядываясь. Я – откровенно любовался очень красивой девушкой, подобных которой я и не видел никогда. А она – пытаясь во мне найти ответы на явно мучающие ее вопросы.
– Вкусно. А теперь давай рассказывай, чего-такое вчера было.
И я рассказал всё, начиная с увиденной торчащей вверх руки и пучка голубоватых волос, и заканчивая тем, что я отпросился на один день и как бы нужно бы её вернуть – явно же кто-то беспокоится.
– Да кому я нужна, – махнула она рукой.
«Мне нужна» – чуть не вырвалось у меня. Хотя это была бы еще пока ложь. Но через пару дней рядом – смогу ли я без нее? Уже сейчас в сознании что-то давно забытое начинало шевелиться и ворочаться, а в груди наливался свинцом небольшой, но грозящий вырасти, свинцовый шар. Меньше всего хотелось мне сейчас влюбляться – это отвратительное чувство, ведущее в итоге лишь к страданиям и тяжелым горьким самокопаниям. А у меня отчет годовой через неделю. Да и рылом не вышел в таких влюбляться.
Она, будто читая мои мысли, покивала головой, мол да, не вышел. И выдала.
– Пошли на место преступления – может чего вспомню.
– А в чем ты пойдешь?
– Сейчас найдём.
С восхитившей меня самоуверенностью, она пошла рыться в моих вещах и вскоре нашла старые лыжные штаны, свитер и легкую демисезонную куртку.
– Пойдет – мы ненадолго. А если что – снова бутылками отогреешь, – рассмеялась она.
«Ну хоть как я её грел не помнит» – облегченно подумал я.
И мы пошли. Очень хотелось взять её за руку – я даже попытался. Но она так акцентированно и доходчиво дернула плечом, что я выбросил это желание из головы до лучших времен.
– Вот тут я тебя нашел, – ткнул я в полынью перчаткой. – Вон следы, где ты лежала в снегу.
Она аккуратно спустилась к воде и заглянула в неё. Потом мы тщательно осматривали снег вокруг – но ничего не нашли.
– Ну как – что-то вспомнилось?
– Ничего, – девушка выглядела расстроенной, плечи ее поникли. – Я думала, что приду и сразу вспомню. Куда и зачем шла, как оказалась в озере. Ну и кто я.
Обнять? Самое время, пока она потеряно разглядывает носки валенок. Почти решился, но ограничился лишь словами утешения:
– Завтра в полицию сходим – по фото найдут. Не беспокойся – все-таки не в каменном веке живем.
– Ага, поздний кайнозой, железный век, – буркнула она.
– Скорее, кремниевый.
– Пофиг. Пошли домой – я замерзла.
И мы пошли домой.
Спал я на диване.

А утром ушел на работу, оставив ей второй комплект ключей и взяв с нее обещание, никуда не уходить и никому не открывать.

Отпросившись чуть раньше, я приехал домой – все было спокойно и мирно. Она прибралась в квартире, отмыла всю грязь и встретила меня на пороге с тряпкой – пыль вытирала. А в доме пахло свежеприготовленной едой. Меня накрыло волной нежности, даже слеза выступила. Успел по такому соскучиться. Она моего состояния не разглядела, а кинулась одеваться – нужно было успеть в участок.
Мы написали заявления. С нее взяли отпечатки пальцев, сфотографировали. И отпустили. Мы еще с час гуляли по ярко освещенным улицам, я купил ей корндог и кофе. Она была счастлива и в ее прекрасных глазах сияли отражения витрин и гирлянд. И так мне было хорошо, что я все-таки схватил ее за руку и затащил в ТЦ. Она, конечно, руку вырвала и очень недобро на меня глянула. Но я быстро испуганно ткнул в вывеску «Снежная королева» и «Обувной мир». Девушка скептически оценивающе меня рассмотрела.
– Да есть у меня деньги, – обиделся я. – Нормально я получаю. Просто не трачу.
– Я отдам.
– Само собой.
Старые вещи отправились в пакет, а моя снегурка шла домой в очень идущем ей приталенном голубоватом пуховике с пушистым капюшоном, белоснежной пушистой шапке с помпоном и сияющих новизной сапожках на неслабом таком каблуке. И да, вслед ей оборачивались. Я чувствовал, как она купается в этих восхищенных, бросаемые украдкой или в открытую, мужских, да и женских, взглядах. Я с мешком старья и в своей старой любимой куртке смотрелся рядом как бомж, зачем-то увязавшийся за представительницей «золотого миллиона». И мне от этого было очень грустно. Я приотстал и шел чуть сзади, делая вид, что мне просто в ту же сторону.

Ни через неделю, ни через две, ни в одной базе, ни в одной сводке, мою спасенную так и не нашли. Объявили всероссийский розыск. Сказали ждать месяц – уже во всю гремели новогодние праздники, и никто толком не работал.
А я этому был безумно рад – ибо пока Снежа, как мы договорились её временно звать, в прямом смысле искала себя, я мог быть с ней рядом. И чтобы быть рядом, мне пришлось соответствовать. Я приоделся, постригся впервые за много лет в парикмахерской, а не у соседки за стольник. Купил большой телек, новую красивую посуду и телефон Снеже – «подарок на Новый год». Она даже меня поцеловала «за всё» в щеку.
Да что уж говорить: влюбился по уши. Ловил её взгляды, дыхание, слова, жесты. А она терпела, хоть ей не особо нравилась моё навязчивое внимание – понимала, что ей пока некуда деваться. И от того, что я это отчетливо понимал, но при этом не находил в себе сил быть менее влюбленным, я злился на себя и чувствовал себя растянутым на дыбе, где в одну сторону тянули похоть и любовь, а в другую – здравый смысл и гордыня. Силы пока были равны – я отпустил рулевое весло и просто плыл по течению.
– Можно я возьму твою фамилию? – однажды заявила она. – Мне тут работу хорошую предложили. Нужен паспорт.
– Замуж за меня всё-таки решилась? – пошутил с горчинкой я.
– Щаз, – засмеялась она. – Саш, ты уже может успокоишься?
У нас уже был разговор, где я на коленях стоял перед ней, признаваясь в чувствах. Но она тогда не сказала ничего – просто посмотрела и ушла телевизор смотреть. А я потом два дня придумывал способы самоубийства, чтобы наверняка и не откачали.
– Нет, не успокоюсь.
– Вот поэтому мне нужна эта работа. А откажешь, возьму себе фамилию Джондоу.
Я оценил шутку – ее энциклопедические знания во всех сферах меня всегда поражали.
– Лучше уж мою.
– Решено – буду Коренева Снежанна Александровна. Не против?
– Нет.
Больше мы в тот день не разговаривали.
Паспорт она получила быстро – сработали какие-то неведомо когда заведённые связи. И на работу ее приняли без проблем. Я мучался ревностью прекрасно понимая, почему ей так все легко дается. Но сделать ничего не мог. Как и высказать всё, путая слова с эмоциями – иногда, лучше промолчать, чем потом всю жизнь сожалеть о словах-неворобьях.
А потом, в самый канун Нового года, её не стало.
Я вернулся домой – там было чисто, пусто, ещё пахло её духами, а на зеркале была записка:
«Я вижу, как ты мучаешься. Но не могу дать тебе то, чего ты хочешь. Прости. И не ищи меня – у меня уже всё хорошо. Спасибо, что спас. Ключи у Анны Степановны. Снежа».
«Уже всё хорошо». У неё. А у меня уже всё плохо. Сомнамбулой, постучался к соседке, забрал ключи. Закрыл дверь и, как был, с ёлкой и мешком игрушек, ушел в парк. Елку тут же вручил какой-то молодой паре с детьми.
У озера никого не было. Полынью давно замело, а вокруг была настоящая зима с непролазными сугробами и пушистыми елями. Выбрал одну – самую красивую, с отливающим голубым иглами, и украсил игрушками из пакета. Получилось красиво. Я плюхнулся в снег рядом и открыл шампанское.
– Сука ты, – сказал я Венере, ярко светившей посреди темного неба. Она, конечно, ничего не ответила – какое ей дело до человека с разбитым сердцем.
Я отхлебнул ударившегося в нос пойла и откинулся в снег. Лежа в сугробе, глядя на голубоватую точку, тихо сказал:
– Пусть меня тоже кто-нибудь спасёт.
И прикрыл глаза.

5. Зимние приключения Маши и Вити сорок восемь лет спустя, или возвращение в сказку

У Лукоморья пень огромный
Стоит который год.
На нём облезлый и голодный
Свернувшись, дремлет черный кот.

Спилили дуб, однажды утром
Пустили на дрова.
Коммерция довольно круто
Качает здесь свои права.

А цепь златую за валюту
Продали за кордон.
Бедняга кот вздремнул минуту
И вот без злато– цепи он.

Русалку быстро окрутили
Устроив в стриптиз – бар.
И с этой сделки воротилы
Имеют свой большой навар.

Куда ни глянь, витало чудо
В былые времена,
Теперь сбежали все отсюда,
Избушка не видна.

Яга за вход, в кооптуалете
С нас денежки берёт.
И сказки нет уже на свете,
Никто её теперь не ждёт.

© Александр Коломейцев

Все вы, конечно же, помните милую детскую телевизионную сказку 1975 года "Новогодние приключения Маши и Вити". А что, если чуточку пофантазировать, и попробовать перенести повзрослевших героев в тот же зимний сказочный лес, но уже в наше время. Что из этого получится? Давайте представим.

Итак, усаживайтесь поудобнее и мы начинаем:

Давно повзрослевшая Маша пресытилась нескучной жизнью в Москве и решила тряхнуть стариной, а если быть точнее, то разыскать своего давнего воздыхателя Витю и приватно пообщаться с ним накануне новогодних праздников в конце декабря 2023 года. Маше приятно льстило его по-детски трогательное влечение к ней в их далеком детстве. И то сказочное путешествие, которое они тогда совершили, было едва ли не самым запоминающемся событием в ее последующей богемной жизни. Естественно, что их пути с ботаником Витей разошлись сразу же после того, как он поступил в физмат школу, а она, ничтоже сумняшеся, пошла по карьерной лестнице модельного бизнеса и довольно быстро смогла занять там свое уютное местечко благодаря смазливой мордашке, выпуклым аппетитным формам и ногам, растущим практически сразу от ушей.

И вот теперь, когда ей все уже давно наскучило и опостылело, захотелось вдруг испытать то же легкое чувство блаженства, когда юный кавалер трогательно держал ее за руку и преданно заглядывал в глаза. Итак, решено, нужно срочно разыскать этого ВиктОра, и предложить ему такую авантюру, с поездкой в заснеженный подмосковный лес далеко за МКАДом.

Сказано-сделано, связи в наше время решают многое, и даже, порой, невозможное. Благодаря одному близкому знакомому, работавшему в частном сыскном агентстве, Мария довольно быстро смогла обзавестись контактами Вити, назначить ему встречу в дорогом ресторане, и, уже там, уговорить его на повторение их новогоднего приключения в зимнем лесу.

Как она и предполагала, Виктор, а если быть точнее, то уже Виктор Петрович, солидный пятидесятилетний дяденька с круглым животиком и козлиной бородкой под роговыми очками, сразу же согласился на эту авантюру, причем, все транспортные и иже с ними расходы взял на себя, как истинный джентльмен и рыцарь в одном лице. Он был несказанно рад этой встрече и уже предвкушал яркие эмоции от будущей поездки. Ехать решили туда же, куда и в далеком детстве, в густой лес за деревенькой, с как нельзя лучше подходящим для такой экспедиции названием – Старое Чертаново.

Выдвинуться решили в аккурат перед праздниками - двадцать четвертого декабря, с тем, чтобы вернуться домой до тридцать первого - семейный новогодний ужин перед телевизором еще никто не отменял. Выехали еще затемно и одновременно с рассветом прибыли на место. Виктор Петрович припарковался у кромки леса, взял из машины ранец с бутербродами и фляжкой французского коньяку, по-рыцарски помог выбраться Марии, и они неспешно направились в сторону леса.

Снега в этом году, как и обычно в последние годы, практически не было, земля была подмерзшая и идти нашим героям было довольно комфортно. Миновав поле, парочка зашла сначала в редкий подлесок, а затем начала углубляться непосредственно в сам лес.

Поначалу разговаривать не хотелось, но со временем, мало-помалу, беседа завязалась, под аккомпанемент лесного шума, состоящего из шелеста ветвей, треска сучьев, да щебетания редких птиц, радующихся зимнему солнечному утру.

Постепенно лес начал густеть, тропинка становиться все уже и незаметнее. Стало намного темнее, несмотря на дневное время. Мария боязливо взяла Виктора Петровича под руку и тесно прижалась к нему. Разговор постепенно сошел на нет, и дальше они шли уже молча, боязливо озираясь по сторонам, как и тогда, в далеком-далеком детстве.

Примерно через три часа путешественники остановились на короткий привал. Виктор углядел подходящий широкий пень, смел с него остатки прелой листвы, хвои и снега и придирчиво осмотрел плоды своих усилий. Импровизированный стол получился довольно уютным. Разложив нехитрую снедь, состоящую из бутербродов, пары вареных яиц и мандаринов, Виктор галантно пригласил Марию перекусить чем Бог послал. Коньяк тоже оказался как нельзя кстати, ведь герои уже успели не только проголодаться, но и слегка замерзнуть.

- Интересно, сколько нам еще идти до наших старых знакомых, - кокетливо спросила Маша.
- Точно не знаю, но по моим раскладам, нам нужно пройти еще примерно километра три до самой чащи, а уж там, как повезет.

Основательно подкрепившись и слегка захмелев, герои отправились дальше. Теперь, коньяк сделал свои дело, идти стало легче и веселее.

- Как думаешь, Витюша, какой прием нас ждет? Будет ли нам так же страшно, как в детстве, или все обойдется?
- Да пусть только попробуют к тебе сунуться, я их всех разделаю под хохлому, - запальчиво бахвалился герой, разгоряченный алкоголем, близостью желанной женщины и самой нетривиальной ситуацией, вызванной их путешествием.

Маша довольно хмыкнула, ей стало легко и приятно, все страхи куда-то улетучились. Она подумала, что и сама разгонит всех лесных чертей и бесов, если они вдруг попытаются причинить какой-либо вред ее любимому мужчине.

Тем временем герои уже забрели в такую чащу, что идти приходилось гуськом, и практически вслепую. Виктор шел впереди, прокладывая дорогу, как трактор, а Маша старалась не отставать от него и успевая уворачиваться от вездесущих ветвей и корней. Стало совсем темно. Где-то поблизости зловеще ухал филин, а еще какое-то существо издавало звук, похожий на смех. Мужчина остановился, осмотрелся, и сумел заметить приличный просвет за близко стоящими деревьями.

- Нам туда, - решительно сказал он. Маша, зябко поежившись, согласилась.

Выйдя из чащобы на поляну, герои увидели добротное строение, уютно светящееся всеми окнами, с гостеприимно распахнутыми дверьми, и под яркой неоновой вывеской "Спорт-бар "Зенит-чемпион".

Переглянувшись, Маша и Витя подошли поближе.

- Ты видишь, тоже самое, что и я? - робко спросила Маша.
- Да, в нашем детстве тут была хлипкая лачужка, а теперь вот что, - недоуменно протянул ее кавалер.

И тут к ним навстречу из спорт-бара выскочил кот. Да, да, тот же самый Кот-Баюн, как и в далеком ламповом семьдесят пятом году. Только сейчас он был местами облезший, полысевший, похудевший и с шеей, обмотанный в шарф футбольной команды "Зенит".

- Проходите, проходите, гости дорогие, давно вас ждем, милости просим, - ласково заурчал он, плотоядно облизываясь при этом.
- Да мы, собственно, и не к вам, так, мимо проходили, - попытался было отнекиваться Витя, но Баюн был настойчив, и практически силой затащил их вовнутрь.

Здесь все обстояло также, как и в самом настоящем спортивном баре: те же вымпелы и кубки на стенах, такая же барная стойка со всевозможными напитками и даже телевизоры на стенах транслировали в записи матч футбольного "Зенита" чемпионского 1984 года. Единственным отличием от настоящего бара было то, что за столиками сидели не обычные футбольные фанаты, а самая разнообразная нечисть. Тут были и упыри с длинными желтыми клыками, и хвостатые черти с рогами и копытами, и простоволосые кикиморы в цветастых платьях и совсем уже невиданные ранее исчадья ада. За отдельным столиком в углу бара восседали леший с водяным и двумя симпатичными полуголыми русалочками, красотой которых можно было бы восхищаться, если бы не их синюшного цвета кожа.

Когда путешественники вошли, вся эта дружная нечистая компания разом повернулась в их сторону, перестав жевать, говорить и гоготать.

- Мамочки!!! - заверещала испуганная Маша, и, сбив Виктора с ног на угловой столик, бросилась к выходу. Быстро вскочив на ноги, кавалер ринулся догонять ее, одновременно готовясь задерживать нападавшую нечисть. Но как ни странно, никакой погони за ними не было, все посетители бара флегматично вернулись к своим занятиям, так бесцеремонно прерванным появлением городских сумасшедших. И только убежав как можно дальше от проклятого бара, герои смогли отдышаться и обсудить увиденное.
- Куда ты меня привел, идиот! - воскликнула беглянка, - а если бы они набросились на нас, на меня?
- Ну подожди, дорогая, ведь это же была твоя идея. Все это наше сегодняшнее путешествие происходит именно благодаря твоей сумасбродной затее!
- Ах, так значит я, по-твоему, сумасбродная? - возмущенно возопила Мария.
- Да, а еще, взбалмошная, истеричная, и слишком резкая, - ответил кавалер, потирая ушибленный спутницей бок.
- Тогда с меня довольно, дальше я пойду сама, - озлобилась Маша.
- Скатертью дорога, - только и смог вымолвить уязвленный кавалер.

Но расстаться им не пришлось, так как внезапно невдалеке громко затрещали сучья.

- Это что, погоня, за нами? - растерялась Мария.
- Не бойся, я с тобой! - по-киношному ответствовал Виктор и вышел вперед, встав в боксерскую стойку и загородив женщину неширокими сутулыми плечами.

Из густого кустарника на них вывалился громадный заросший мужик в зипуне, валенках, с огромными ручищами и густой окладистой бородищей.

- О, здоровеньки, друзья, вы тоже к Ягусе на потрахушки? - поприветствовал он. - Идемте вместе, нам по дороге. Ах, какая краля у тебя смачная, - подмигнул он Виктору.
- Чего? Какая еще краля, какие, к черту, потрахушки? - обиженно заверещала Маша. - Кто вы, вообще, такой, черт вас дери?
- Кто я такой? Ну дак, Щекотун, хранитель этого леса. Вы в первый раз здесь, что ли?
- Подождите, - прервал его Виктор, - а про какие потрахушки вы говорили?
- Ну, вестимо, какие, обыкновенные. У Яги сегодня знатный шалман собирается, несколько молодых кикимор в первый раз будут, да и ведьмочек она каких попало не берет, все в самом соку, хоть языком облизывай.
- А она, что же, организовывает здесь весь это вертеп? - полюбопытствовал мужчина.
- Вертеп, шалман, бордель, притон, называйте как угодно, но я стараюсь не пропускать такие ночные посиделки, да игрища. Ну так что, идемте, пока всех самых симпатичных девиц не разобрали, - вновь подмигнул Виктору бородач.
- Витюша, отвези меня, пожалуйста, домой. Здесь холодно, страшно и все совсем не так, как в нашем детстве. Все как-то сильно изменилось.
- Да, - протянул Виктор, - похоже, что сказочная жизнь здесь со временем тесно переплелась с настоящей, впитав из нее не самые светлые стороны, а, наоборот, приняв все пороки, разврат, снобизм и эгоизм. Деньги и богатство теперь правят миром, а стоимость души значительно обесценилась. Про спортивный бар и публичный дом в сказочном лесу мы уже узнали. А что тогда еще мы можем встретить дальше: казино у Кощея, или огненное файер-шоу у Змея Горыныча? Нет, этого добра и в нашей жизни хватает. Идем, дорогая, я отвезу тебя домой.

Щекотун выжидательно смотрел на них, не забывая попутно оценивать машину фигуру под тесной дубленкой.

- Вы идите куда шли, а мы, пожалуй, назад, - примирительно сказал ему Виктор, - на сегодня нам уже хватит и сказок, и приключений. Уж если сам Хранитель леса допустил такое непотребство в своих владениях, так что тогда говорить об остальных? Недаром ведь говорится: нельзя дважды войти в одну и ту же реку.

И они с Марией отправились по своим следам обратно к опушке леса, не забывая по широкой дуге обогнуть здание спорт-бара, так напугавшее Машу и причинившее телесные повреждения ее возрастному, но все еще влюбленному в нее кавалеру. И с каждым их шагом небо постепенно начинало светлеть, деревья расступаться и все страхи куда-то улетучиваться. А над кромкой леса начала проявляться пока еще блеклая, но уже смутно различимая радуга, как символ всего светлого, мирного и доброго, еще не потерянного для души.

На опушке леса их встретили такие знакомые добрые сказочные жители русских сказок. Тут были и Морозко с Настенькой, и Иван Царевич на Сером волке, и Аленушка с сереньким козликом, и Емеля со щукой, и другая Настенька с аленьким цветочком и сказочным принцем, и Конек-Горбунок с Ванюшей, и Машенька с братиком. Тут же находились и обе Василисы – Премудрая и Прекрасная, Варвара-краса, длинная коса с Финистом - Ясным соколом, Царевна-лягушка вместе с Иваном Дураком и другие добрые сказочные герои. А во главе всей этой сказочной процессии встречали наших героев сам царь Берендей вместе со Снегурочкой.

Снегурочка вышла навстречу, поклонилась и молвила по-доброму:

- Рады вас приветствовать в сказке, друзья. Вы молодцы, у вас все получилось. С возвращением!

Витя и Маша переглянулись. Они опять, как и сорок восемь лет назад были детьми. Маленькими, смешными, и такими же наивными, но зато по-настоящему счастливыми.

Морозко ударил посохом, самая огромная и красивая елка засветилась разноцветными огоньками, а в небе сладкими голосами запели ангелы. И все дружно принялись обниматься и поздравлять друг друга с Новым Годом и наступающим Рождеством. Прощая неуместные теперь страхи, обиды и недомолвки.

Тут и сказочке конец, кто прочел, тот – молодец.
О душе не забывай, доброту - преумножай!

6. Узница башни

Зима в королевстве в этом году выдалась на удивление мягкая и снежная. Искрящиеся в лучах солнца сугробы слепили глаза. Принц встал сриной к окну и развернул свой любимый свиток:
- Далеко на севере, за Густым Еловым лесом, в Холодных горах, стоит высокая-высокая башня. В этой башне, охраняемой страшным драконом, сидит в заточении прекрасная принцесса Амелина, дочь мудрого и справедливого короля Андрагорна. Заточила её в эту башню злая ведьма Гильбринда. И будет принцесса в заточении, пока отважный и прекрасный принц не освободит её!
- Ваше высочество, Вы читаете эту легенду уже в сотый раз за эту неделю - сказал паж.
- А всё потому, Муранио, что я, кажется, решился! Я пойду и освобожу принцессу!
- Ваше величество, но ведь Холодные горы - это очень далеко! До них не меньше месяца пути! Да и легенда эта написана больше полувека назад... Наверняка уже что-то поменялось!
- Например, дракон издох, и мне не придётся с ним сражаться? Ты что, сомневаешься в моей доблести?!
- Нет, Ваше высочество, я совсем не это имел в виду...
- Ну тогда иди и собирайся!
- А ещё в изначальном текте легенды нечто странное написано. Вроде "если принц придётся ей не по нраву" или что-то вроде этого...
- Подумаешь, эка важность! Да и разве месяц пути - это далеко? Рыцари годами в походы ходят, а тут - месяц... Всё, я пойду скажу отцу, что отправляюсь в поход!

***

За дверями Малых Покоев Короля раздался стук: три удара пяткой алебарды, извещавшие, что пришёл посетитель.
- Кто там? - громко спросил король.
Створка двери приоткрылась, и в комнату вошёл паж:
- Его Высочество принц Ронмульд, Ваше Величество!
- Пусть войдёт.
Принц буквально вбежал в покои с радостно-взволнованным лицом, и лишь на середине пути остановился и сотворил приличествующий поклон.
- Отец! Я решился! Благослови меня!
- Решился на что?
- Я отправляюсь в поход, освобождать принцессу Амелину из заточения!
- Что, за целых три года эта дурь так и не выветрилась из твоей головы?
- Нет, отец, это вовсе не дурь!
- А как же те слова в легенде, про то, что принц должен прийтись принцессе не по вкусу? Что ты о них думаешь?
Ха-ха! Не по вкусу... Принц уже читал разные скабрёзные рассказы, и слова "не по вкусу" давно уже сложились у него в весьма пикантную картинку.
- Это какие-то пустяки, отец!
- Ну что ж, иди. Надеюсь, в этом походе ты наконец повзрослеешь.

***

Едва за принцем закрылась дверь, как раздался голос королевы:
- И что это сейчас было?
- Пусть пойдёт, проветрит мозги. Ему только на пользу будет?
- А вдруг случится с ним что, а?
- В конце концов он мужчина, рыцарь, воин! Он должен быть привычным к походной жизни! Да и что там может случиться-то?
- Как это что? Там же дракон! Ещё ни один принц оттуда не вернулся!
- Я тебя умоляю! Дракон наверняка оттуда давно уже сбежал! Нет такого сторожевого заклятья, что удержало бы дракона на одном месте дольше семи лет! А что до того, что никто не вернулся... Да наверняка сходили и вернулись, только не трубят об этом на весь свет! Принцесса-то в заточении уже больше полувека! Она пострашнее любого дракона будет, хе-хе!
- А как же "и только если принц придётся ей не по вкусу", а? Что это за "не по вкусу" такое?
- По вкусу, не по вкусу... Ну что ты заладила? Ты мне вон всю жизнь кровь пьёшь. Да ещё Дирминдильда Вессонская, королева-мать твоя... И ничего же, живём!
- Ах, так, да?! Да я потратила на тебя лучшие годы своей жизни! И ладно бы королевство было какое большое там или богатое, или на переднем крае науки и техники! А тут... Тьфу! Всё, я поеду к маме!
- Ну хоть не она к нам, и то хорошо.
- Да как ты!...
- Стража!
Двери распахнулись, и в покои вошли два пажа с алебардами наперевес.
- Найдите мне Главного Королевского Егеря, срочно! Я на охоту поеду. Дня на три. И чтоб вне зоны доступа всяких там почтовых голубей!

***

Путь до Холодных гор оказалься не таким уж трудным. Вплоть до самого Густого Елового леса даже в палатке не приходилось ночевать: дорога всё время шла мимо деревень, а то и городов, и столь знатным путешественникам всегда были доступны достойный стол и ночлег. Уже под конец пути принц Ронмульд и его верный паж Муранио удостоились аудиенции старого короля Андрагорна, через земли которого они шли и чью дочь намеревались освобождать. "Зря вы это затеяли, ребята. Лучше поворачивайте и возвращайтесь домой, а я дам вам достойные подарки и никому не расскажу, что вы не дошли до этой проклятой башни" - сказал им престарелый седовласый король, но наших героев было невозможно ни испугать, ни удержать, ни отговорить. Со слезами горя и печали смотрел Андрагорн вслед удаляющимся путешественникам.

Последний ночлег на пути к башне состоялся меж сугробов на опушке Густого Елового леса, у самого подножия той самой горы, покрытой искрящимся в лучах утреннего солнца снегом. Пока Муранио собирал палатку, Ронмульд жарил на вертеле свежеподстреленного зайца. Позавтракав, герои двинулись в путь. В стальные доспехи принц решил не облачаться: от пламени дракона они вряд ли помогут, а вот подвижность скуют. К башне вела извилистая, неплохо утоптанная тропинка.

***

Башня была высотой ярдов в тридцать. На самой её вершине располагалась обрамлённая зубцами площадка, на которой, свернувшись, дремал дракон. Под ней - большое зарешёченное окно. И хотя в этом окне было непроглядно темно, Ронмульду показалось, что оттуда на него смотрит принцесса. В самом низу, чуть сбоку, была видна старая рассохшаяся деревянная дверь. Принц поправил на поясе меч, надел шлем и двинулся к двери.
- Ваше Высочество! Вы что же, думаете вот так просто взять и войти в дверь? - воскликнул Муранио.
- Ну а почему бы нет? Разумно ведь сначала попробовать лёгкий путь, чем сразу искать сложные.
Ронмульд дёрнул ручку, и дверь, скрипнув ржавыми петлями, подалась. Неподалёку от входа можно было разглядеть висящий на стене факел.
- Подай-ка мне огниво, Муранио! - сказал принц.
Зажегши факел, обуреваемый смесью опаски и предвкушения юный герой двинулся по ведущей наверх лестнице.
Оставшийся снаружи Муранио бросил взгляд наверх: дракон всё так же мирно дремал.

Восхождение наверх, хоть и было несколько утомительным, прошло быстро и без малейших приключений, и вот уже принц Ронмульд стоял перед дверью, которая должна была вести в темницу, где заточена принцесса. На ней висел простой амбарный замок в изрядно изржавленных петлях, и это просто вскружило юному герою голову: неужели всё так просто? Обуреваемый жаждой встречи с принцессой, Ронмульд сбил замок одним ударом меча и распахнул дверь.

- Амелина! Принцесса Амелина! Я - принц Ронмульд Шрендурский, пришёл, чтобы спасти тебя!
- Ну входи, принц! - раздался из глубины тёмной комнаты чарующий девичий голос.
Вернув меч в ножны и сняв шлем, принц, трепеща от предвкушения встречи с прекрасной девой, шагнул за порог.

***

Услышав из башни страшные, душераздирающие крики, Муранио не на шутку перепугался. С минуту он разрывался между желаниями взбежать наверх, чтобы узнать, что случилось, и позвать подмогу на ближайшей пограничной заставе, до которой было не больше пятнадцати миль. Пораздумав и взвесив варианты. паж вскочил на коня и повернул вниз, к лесу и людям. Но не проехал он и ста ярдов, как дорогу ему преградила распахнутая пасть огромной летающей рептилии:
- Далеко ли собрался, дружок?

***

На вершине башни горел костёр. Над его пламенем, прихлёбывая из драгоценного кубка вино, принцесса крутила на вертеле окорок. Челочеческий окорок. Рядом сидел, ковыряясь в зубах огромным, размером с кинжал, когтем, дракон. Лицо принцессы теряло мертвенную бледноту и синяки вокруг глаз, клыки уменьшились и, наконец, спрятались под верхней губой.

- Видел бы ты, Виграстот, какой гримасой перекосило лицо этого прыщавого недоумка, когда я бросилась его попробовать! - захохотала принцесса. - И чем они все только читают легенду? Нефритовым, прости меня Сила-матушка, стерженьком?
- Ну, Амелина, то уже хорошо, что они все пока ещё вкусные. А то, знаешь ли, дефицит белка - штука такая, не очень приятная. Тыквой да репой сильно сыт не будешь.
- Да уж, бабка Гильбринда, чтоб ей в Преисподней жарко было, больно уж сильное заклятье придумала. Мне не сбежать далеко от башни, а тебе - далеко от меня. Время тянется так, что со скуки можно было бы помереть. Это если бы можно было помереть - улыбнувшись куда-то в сторону, сказала принцесса. - И если бы не моё противозаклятье, которое я в последний миг смогла наложить на любимого папеньку - это старый остолоп не пустил бы ко мне ни одного из этих молодых безмозгликов. А всё же знаешь что, Виграстот? Мясо - оно, конечно, хорошо, но всё же иногда хочется и принца. Как думаешь, дождусь ли я когда-нибудь своего?
- Дождёшься, Амелина, обязательно дождёшься!
- На белом коне?
- Лучше! На серебристо-голубом мерине!
- А чем это мерин лучше коня?
- Да причём тут конь? Мерин - это "мерседес", машина такая. Рядная "шестёрка", пневмоподвеска, двухзонный климат-контроль...
- Чего?!
- Да, забей. И наливай - окорок почти прожарился - сказал дракон и окину взглядом голубеющие в сумерках шапки высоких елей Густого Леса.

7. Девица Ягода и чудище невиданное

Я с радостью смотрела на лосей у кормушек. Целое лето косила им траву да сено стоговала. Всё для зверя лесного, дабы зиму суровую пережил. Нынче же я наслаждалась мигом покоя, любуясь зверьми, своим домиком у края леса, первыми снежинками… Ой! Уже? Так рано? Стало быть, зима пришла…
Что ж, ведунье и зимой работа всегда найдется: то лихоманка кого одолеет, то молоко у коровы пропадёт, а то баечник кошмарами замучает. С домашними духами и добром сладить можно, я ж не охотник на нечисть – Первуша, дабы мечом, чуть что, рубить.

«Али гнушаешься мной, Ягодка? Имя-то подходящее, да токмо скоро в сушёную ягоду превратишься! Ты же уже перестарок! Семнадцать лет! Но хороша ведьма, хороша. Я спать не могу, все помыслы о тебе. Заколдовала? Гляди, силой заберу!»
Заберёт он... Всех девок в округе перепортил, лишь до меня не добрался. Тьфу, и вспомнился же не ко времени! Не люб мне, а прилип аки репей. К тому же дурной он, лютый, того и гляди, заместо нечисти людей бить почнёт.
Мама не вернулась с болот пять лет назад, и я, пригласив домового, перебралась из родной избушки в чаще леса сюда, в пустующий дом, поближе к людям. Многажды опосля искала я путь домой, да не судьба. А как повадился Первуша, стала искать пуще прежнего.

К вечеру снег усилился и уже покрывал всё окрест ровным полотном. Виднелись токмо следы, ведущие к моему крыльцу – то я возвращалась опосля тяжёлого окота овцы старосты Дубыни. В избе меня встретило тепло. Печку мою складывали по велению князя, никто из тутошних не топит по-белому. Умельцы печники аж в граде живут. А я княгинюшке помогла от тяжёлого бремени разрешиться – с помощью Матушки Макоши, не иначе. Вот князь на радостях и спросил, в чём нужду имею. Сколько слухов ходило из-за той печки, тьфу, стыдобища...

Я поставила на лавку корзинку с гостинцами от жены Дубыни и улыбнулась: овцы, княгини… Все страдают одинаково. Протянув озябшую руку к тёплому боку печки, я замерла. Воздух вдруг стал тяжёлым и горячим, послышался протяжный вой и суматошные хлопающие звуки, стены и пол задрожали. В ужасе я метнулась в красный угол, упала на колени и обхватила голову руками. Вовремя. Раздался жуткий грохот, будто княжий замок обрушился с небес, дом заходил ходуном, часть потолка и печка разлетелись на куски. Меня швырнуло на середину горницы, и от удара об пол из меня вышибло дух.

Пришла в себя от того, что кто-то дёргал меня за волосы.
– Вставай ужо, дурёха, смертушку свою проспишь! Разлеглась, безпелюха, отдыхает, а животина дохнет!
С трудом открыв глаза и так ничего толком не увидев, из-за заполонивших воздух пыли, пепла и дыма, попыталась сесть среди кучи обломков.
– Охти, беда-то какая, где же мне, горемычному, жить таперича? – запричитал всё тот же голосок, и я, даже не глядя, сообразила, кто это – домовой. До сих он со мной почти и не разговаривал, так, молча помогал по дому, а бывалыча и волосы путал, ежели что не по его делала. Злился, что из дому ушли. А теперь вот, вылез из-за печки… Меня как обожгло – печка! Князев подарок! Она же…

Выдохнув, я с трудом встала на трясущиеся ноги. Печи, как и части кровли, не было. На столе съёжился и без того крохотный старичок в длинной рубахе, дёргая за косматые волосы теперь уже себя. Как он давеча радовался за новую печь заселяясь! Второго такого жилья у него уже не будет. А вместо его жилья… Я протёрла глаза, не в силах понять, что же такое вижу.
Среди обломков печки возвышалось нечто большое – чуть ли не вполовину моей горницы, чёрное, хрипящее и пышущее жаром.

– Спасай животину, чего уставилась? Не видишь – задыхнётся чичас! – топнул по столу домовой.
– Кто это, дедушка? – прошептала я.
И тут наверху этой громадины открылся большущий глаз. Жёлтый, перечёркнутый узким, как меч, зрачком, глаз.
– Змей, кто же ишшо! Что за глупая девка в хозяйки мне досталась? Вызволяй ужо!
– З-з... Змей?!
– Да из Горынычей, дурья твоя башка!

Уже не зная, чему дивиться больше: разбитому дому, голове Горыныча в горнице или домовому, я, щурясь, двинулась вперёд. Шкура Змея чёрная, исходящая жаром, ввысь стремятся то ли шипы, то ли рога, а вот морда... Где нос, пасть? Непонятно. Лучина не погасла, да еще и месяц светит в пробоину, видно, что днём. И тут я поняла, где нос! Змей, падая с высоты, воткнулся мордой в пол! Там, в подполе, у меня сухой песок, в котором я храню репу, и в этот песок его пасть погрузилась полностью, как и правая ноздря, а левая наполовину. И медленно погружалась дальше. Ещё немного и дышать ему будет нечем! Вот о чём говорил домовой! Мгновенно забыв обо всём, подскочила к Горынычу. Его глаз к тому времени закрылся. Надо поспешать!
Осторожно потрогала морду – а ну как обожжёт? А то сожжёт? Или рванётся и раздавит аки мошку? Но Змей был недвижимый, тёплый и, кажется, спал. Или умирал? Собралась с силами и толкнула его. Ровно толкнула скалу. Можно даже не тщиться – мне никогда не вызволить его!

– Дедушка! Помоги! Поколдуй! Или помощь призови! Может, банник с банной матушкой, или...
– И думать не моги! Трогать нам его возбраняется! Сгорим, что щепа! Сама думу думай, как Горыныча спасать! – мрачно произнёс домовой, и исчез в красном углу, за полотном с Матушкой Макошью.
– Горыныч… Так у него же три головы должно быть! – спохватилась я. – Может, ему хватит воздуху от тех голов, а как отлежится, так сам и вылезет?

Я выскочила наружу и застыла. Неподалёку от крыльца, размером, наверно, в пятнадцать моих избушек, покатым холмом лежало тулово – так далеко от находившейся в моей горнице башки, что мне привиделось, будто они отделены друг от друга. Бессильно раскинутые в стороны широкие крылья. Длинный, усаженный зубцами хвост терялся где-то вдали. Ни одной головы окрест я не заметила. «Мой» Змей – одноголовый? Боязливо подошла к тому месту, откуда должна расти шея, и с размаху споткнулась о какое-то бревно, едва не упав. Несколько мгновений смотрела на «бревно», пока не осознала, что же такое я вижу. Шея! Длинная, толстая у основания и тонкая, едва не исчезающая к концу, где должна крепиться голова, шея! Но вот головы там и не было! Шея оканчивалась ровным опалённым срезом. Растерянно всмотрелась в основание шеи и заметила ещё одну. И ещё. Средняя змеилась у моих ног и утыкалась в разлом избы, значит,
та самая, что сейчас у меня в "гостях". Третья виднелась плохо, и я, помедлив, перешагнула через остальные, подходя к ней. Головы и там не наблюдалось, лишь ровный срез. Но без ожога! Рана выглядела свежей, из неё текла жидкость, даже при лунно-снежном освещении не похожая на кровь. Макошь Великая, да ведь Горыныч сей же час либо истечёт кровью, либо задохнётся! Что же делать?! Куда кидаться?

Кинулась в избу, за огнём. Сам Змей, поди, не успел рану опалить – упал, бедный. Не помер бы, покуда я бегаю… Как хорошо, что заговорённая лучина не погасла, сейчас мне быстро огонь не зажечь. Вот маме и кресало бы не понадобилось – она одним взглядом огонь зажигала. Я так не умею и научусь ли когда? Пока бегала, снег повалил стеной, и я не сразу нашла огромную тушу.
Кровь лилась уже струёй. И теперь, при свете лучины, несмотря на снегопад, я видела, какая она тёмная, густая, с незнакомым запахом. Нежить? Не похоже – Змей был тёплый. Впрочем, уже нет. Шкура его похолодела и снежинки на ней боле не таяли, а покрывали тонким слоем. Дольше тянуть нельзя.

Не колеблясь, я ткнула горящим концом лучины в кровоточащую рану. Вспыхнуло так, как не вспыхивают самые сухие опилки или ветошь. Обрубок ярко заполыхал, но не только он. Огонь ручейком сбежал с раны и понёсся по желобку, проделанному текущей кровью. Вмиг добрался до собравшейся лужи и весело там заплясал.

С руганью опять помчалась в сторону дома, схватила в сенях ведро и прибежала обратно. Огонь за это время нисколько не приугас, но хотя бы не расползался дальше. Ведь с одной стороны лес, с другой село… Зачерпнула ведром снега и вытряхнула в середину лужи. Пламя дрогнуло, зашипело и, разбрызгивая вокруг себя сияющие капли, разгорелось еще сильнее.

– Макошь, помоги! – взмолилась я, и по наитию зачерпнула в том же самом месте, уже не снега, а мокрой, подмёрзшей, но ещё мягкой земли и швырнула её в пламя. Зашипело еще громче, но в том месте, куда упала земля, огонь погас. Торопливо набирая грязи со снегом и забрасывая огненную лужу, дорожку и уже воняющий палёным мясом обрубок шеи, я сумела всё же погасить этот небольшой, но пугающий пожар.
По телу Горыныча прошла долгая судорога и я, стукнув себя кулаком по лбу, опять понеслась к дому. Кровь ему затворила, а с дыханием что там делается? Лишних-то голов нет. А ту, что имеется, мне с места не стронуть. И на помощь никого не позовёшь – добьют, как есть добьют Змеище.
Затаив дыхание, так и рвущееся наружу от суеты, подошла к гостюшке. Ноздря уже почти полностью погрузилась в песок. Дыхание зверя со свистом и песком вырывалось наружу, но это было ненадолго. Еще чуть-чуть и…

В отчаянии я упала на колени перед жуткой мордой, погрузила руки в горячий песок и принялась разгребать его, расшвыривая в разные стороны. Он ссыпался обратно, но постепенно мне удалось немного углубить ямку под ноздрёй. Дальше я продолжила работать с помощью многострадального ведра. Вокруг меня уже лежали холмики из этого окаянного песка – откуда его столько? И валялась репа, почему-то печёная – у меня даже заурчало в животе от запаха. Но
вот ноздря была освобождена. С облегчением было, выдохнув, я заметила, что морда продолжает погружаться. Да что же это такое?!

– Сил моих боле нет! Чтоб тебя приподняло и прихлопнуло! Чтоб тебе, гаду ползучему… Э, летучему, три на десять годов бабы своей змеиной не видать! Чтоб…
Башка Горыныча дрогнула. Вновь раскрылся и уставился на меня глазище. Едва шелохнувшись, Змий высвободил одну ноздрю и частично пасть, глухо зарычав. В яму потекло пламя. На всякий случай я отбежала к двери, хватит с меня ужо! Между тем, огонь исчез. А песок… Превратился во что-то твёрдое, гладкое, похожее на лёд. Или на стекло, из которого сделаны заморские чаши князя. Жёлтый глаз закрылся, Горынычева голова вновь поникла, уткнувшись в прочную, не дрогнувшую под её весом, твердь.
Глядя на это, я поняла, что больше не могу. Силы меня оставили в тот же миг и я осела там же, где стояла.

Мстилось мне странное. Чёрная и густая как кровь Змея река, через которую шёл раскалённый, тонкий, едва видимый мост. Иногда из реки вырывались огненные бутоны, что стремительно раскрываясь, кого-то выхватывали с моста – кого, различить мне не удавалось. А то и чудища невиданные – куда там Горынычу! Схватив зубами жертву, они не отправляли её сразу в глотки, а подбрасывали, ловили, рвали и жрали живьём. Но мне не было страшно. Мне всё это казалось знакомым и… Привычным. Я хочу туда! Зачем? Чтоб меня тоже жрали? Нет. Не знаю, почему, но мне туда нужно!
Голос. Неведомо чей, но он притягивает меня, шепчет что-то важное. Ближе, ещё ближе. Ну же
– Помни, Ягода, лишь одной ногой!

Меня выкинуло из сна так быстро, будто кто-то поддал мне под зад. Пришла в себя лёжа на полу. Всё тело замёрзло и ныло, а пуще всего болело сзади, ровно туда и впрямь, кто-то приложился мощной дланью. Стараясь не обращать на сонный дурман и боль внимания, с трудом поднялась на окоченевшие ноги и горестно взглянула на дыру в кровле и стене, на обломки печи и на то, что теперь красовалось вместо неё. В доме кружились снежинки, но возле Змеиной головы они таяли. И только ту я поняла, что замёрзла вовсе не так сильно, как должно, при эдакой дырище в избе! От Горыныча шло такое же тепло, что и от печки! Как же это? Ведь тело его захолодало, я помню очень хорошо! Или он просто снова нагрелся? Коли так, то сие очень плохо. Для него, может, и хорошо, и для моей избушки, а вот охотники… Ежели Змея не занесёт снегом, то чёрная гора будет видна отовсюду и тогда…

Я опрометью выскочила на улицу. Чуть в стороне от моей баньки лежал совершенно белый холм. Замело… Выходит, у него горячая токмо голова? Лучше и не придумаешь! Лишь бы такая разница не значила, что Горыныч помирает. Возможно, дело в том, что нынче у него одна головушка? Ой, как же он жить теперь будет? Шеи же пустые мешаться станут! Ладно, коли от объятий Неумолимой Мары избавится, то пущай и думает. А я, чем надо, подмогну. Но сей же час необходимо что-то с домом делать и как-то укрыть Змея. Ведь первый же гость незваный спросит – откуда у меня новый холм насыпался? А уж ежели в дом пройдёт… Что ж делать? На глаза вдруг навернулись слёзы от бессилия, усталости, голода, боли во всем теле, жалости к умирающему зверю, к себе…
К себе? Это еще что такое? Да как я смела так распуститься? Моя собственная длань с силой опустилась на мою же щёку, выбивая дурость из враз поглупевшей головы. А потом ещё. И ещё. Новая боль, жгучая и бодрящая лучше ядрёного сбитня, вспыхнула на лице, вымывая из тела и души слабость и сомнения.

– Ништо, – одобрил домовой. – Оно на пользу. Давно бы эдак.
Я не обратила на него внимания. Вытащила из корзинки Дубыни полть запечённой курицы, вгрызлась в неё, едва не подавившись холодным мясом, проглотила несколько кусков, почти не жуя, и запила молоком. Обтерев руки о тряпицу и чувствуя прилив сил, зашептала наговор, очерчивая горницу десницей по кругу. Воздух заколыхался и вместо обломков, дыры и Змея проступили очертания целой печки и горницы. Теплее от морока не стало, но сейчас меня заботило иное. С лёгкой грустью окинув взором целую горницу, направилась наружу. Здесь морок не действовал, дом выглядел, как есть – разломанным, с уходящей вглубь змеиной шеей. Я прикоснулась к ней – тёплая, но чем ближе к тулову, тем холоднее она была. У самых плеч начинался снежный покров. Немного подумав, я накинула морок на избу – стены и кровля казались цельными, а шеи будто не было. На «холм» наложила отвлечение внимания – теперь на нём просто не задерживался взор. Занятно, раньше у меня не получалось несколько заклятий одновременно, да ещё таких обширных. А тут… И ведь я даже не сумлевалась, что они продержатся столько, сколько мне нужно, а не развеются внезапно! Хм… Такое ощущение, что Горыныч мне придавал силы. Или беспокойство за него?

Три седмицы я жила в полуразрушенном доме - хорошо хоть слегами да сеном смогла закидать разлом. Тепло, конечно, уходило, но не всё. А само тепло давал Горыныч. И чем сильнее остывало его тело, тем сильнее грелась голова. В горнице я боле не ходила в верхней одежде, как поначалу, нужды не было. Иногда моя «печка» тяжело дышала и искрила. Для меня это был знак – нужна вода. Много. Я таскала вёдра десятками, и часами вливала воду за щёку Змию, с помощью крынки с выбитым для этого дном. Каждый раз ожидая, что вот сейчас-то он меня и спалит. Но вскоре искры прекращали вылетать из ноздрей Горыныча, дыхание успокаивалось, и на несколько дён я могла забыть о своём госте. Могла, не забывала. Занималась своими делами: хлопотала по дому, ходила к больным: людям и скотине, принимала роды, варила отвары, задавала сена лесовикам, и постоянно помнила о нём. И не только из-за страха, что без меня развеется морок. Змей стал ощущаться, как что-то родное, но давно позабытое. Примерно как… Мама? Горыныч вызывал похожие чувства. Почему? Не знаю. Но рядом с ним мне было покойно и легко.

А спустя три седмицы пришел Первуша.
Я только закончила мыть, вернее, сушить пол после поения Змия – всё кругом было залито, хоть вычёрпывай. Не успела подняться с колен, как распахнулась дверь, и в избу ворвался охотник.

– Ай, красна-девица хороша, хоть спереду, хоть сзаду! Душа радуется на тебя глядючи!
Я вскочила, стремительно обернувшись – Первуша, довольно улыбаясь из-под бороды, уложив меч на лавку у двери, скидывал полушубок.
– Ну, поди сюда, горлица, потешь добра молодца! Не надо пирогов, не надо медовухи, надо мне тела белого, стана тонкого…

Он неловко рванул на груди рубаху, словно задыхаясь, и я поняла, что Первуша пьян. И сдерживать себя не будет.
– Что же ты встала, ровно берёзонька во поле, и не спешишь порадовать гостя? Князя радуешь, вон, какую печку он тебе отгрохал, а мне остаточки добирать? Так давай сюда остаточки, я не гордый! После князя-то не побрезгую! Ну!

Он стоял в одних штанах, тяжело дыша, злой, страшный. Я замерла, не зная, что делать. Нельзя, чтобы он подошёл ближе к «печке» – границу морока преодолеет и увидит... С лавки блеснуло, я невольно взглянула и сразу поняла, что это. Меч-кладенец. Только им можно было снести головы Змею! Вот и сияет, чует близость той крови, что уже пробовал! Лишь бы Первуша не заметил…

– Уходи! – разлепила я сухие губы, сделав шаг в сторону от меча, следовательно, и от двери.
– Нет, милая, не для того я пришёл, чтоб уходить! – охотник подскочил ко мне и схватил за косу. – Давно хотел это сделать! Чисто золото! Прямо как то, что мне князь за добычу мою знатную отвалил! Жаль, остальная ушла! За целого зверя я бы себе град прикупил, а так, токмо село! И тебя в нём! Ты теперь моя!
Он повалил меня на пол, подбив под ноги, и навалился сверху, удерживая мои руки.
– Я живу в лесу! Не твоя! – прохрипела я, плетя тем временем заговор на сон.
– Не колдовать, тварь! - взревел Первуша, хватая меня за горло. – Жила бы и дальше в чаще со своей мамашей - ведьмой! Зачем сюда пришла, разум задурманила? Почему я об тебе думал, даже когда Змею клятому бошки сносил?
– Да потому что родичи они, дурень! А ты, недоколдун поганый, одну кровь чуешь! - раздался голос домового и тут... Пришёл огонь. Горел дом, горел слетевший с меня охотник, горела моя левая нога. Я корчилась, визжала и, уже теряя сознание, увидела раззявленную пасть Горыныча, втягивающую свой же огонь обратно.

Мстилось мне странное. Чёрная и густая река, через которую шёл тонкий мост...
Опять этот сон. Только теперь я стою на том мосту левой ногой. Она всё ещё пылает и болит так, что хочется сигануть в жуткие воды. Как стрела по тетиве скользят мимо тени по тонкому мосту, их поглощают чудища и огненные бутоны. Но вот один бутон расцвёл невиданным цветком и облизал меня своими лепестками. Огонь погас. Боль моментально утихла, а по колено от ноги остались лишь белые кости. Цветок тронул мою щеку и распался сотнями искр. Нитевидный мост задрожал, расширился, уплотнился – словно приглашая пройтись. Не вдумываясь, ступила туда обеими ногами, и поняла: я дома. Мне можно по нему ходить, бегать, прыгать… Переводить через него других. Переводить?

«Проведи к реке, Проводница! Проведи...»
– Кто это?
«Змей Горыныч. Я умираю, Ягода. С одной головой мне не жить. Мне нужно... В Смородину».
– Но как мне тебя провести? – ничуть не удивилась я неведомому голосу внутри себя – ведь это же только сон.
«Потянись...»

Окинув взором чёрные с огненной искрой воды, я закрыла глаза и потянулась всем существом туда, к избушке, где ощущалась чёрная же громада, с такой же огненной искрой, будто Змей и река – суть целое. Коснулась чего-то родного, как... Река под моими ногами. И мягко повлекла за
собой. Что-то мешалось, дёргалось, ровно назойливая собачонка, но затем рванулось следом за нами.

На краю берега медленно проявилась фигура Змея, с висящими как тряпки пустыми шеями. Он благодарно взглянул на меня тусклыми глазами, с трудом шагнул вперёд и мрачные воды Смородины поглотили огромную тушу без единого всплеска. На берегу осталась одна тень. Она металась, силясь подойти, напрасно биясь о невидимую стену. Я же ждала, не обращая внимания на мельтешение. И дождалась. Река взбурлила, вспучилась горбом и выпустила из своих тенёт совершенно целого и невредимого Змея. Он взмыл вверх, торжествующе взревел в три глотки и выпустил три огненных потока в мерцающие лиловым маревом небеса.

«Благодарю, сестра! Не задерживайся, покуда не вырастешь, в Нави! Увидимся в Яви!»

Горыныч исчез. Но тень не исчезла. А я вдруг поняла, что это такое! То душа Первуши! И она хотела пройти через мост... Калинов мост, теперь я это ведала. И ежели душа его не перейдёт, то скитаться и страдать ей вечно. Заслужил ли охотник на нечисть такое? Нынче мне чётко виделось, что убивец он и не только пакостной нечисти. На его счету даже домовые! А Горыныч? Да и не только нечисть! Были и погубленные девки и их заступники. Знахари. Ведающие. Список длинен, и меня едва не добавили туда. Но я – не он. И мне знакомо милосердие. Пусть это лишь сон. Пусть. Но так надо.

Не убирая левой ноги с моста, я протянула руку в сторону беспокойной тени. Та моментально оказалась рядом, не заметив препятствия, что мешало ранее, и мы двинулись вперёд. Я шла, словно по утоптанной тропинке. Казавшийся раскалённым мост приятно грел ступню, огненные бутоны и чудища сопровождали нас, весело выныривая с обеих сторон, обдавая ласковыми брызгами. Впрочем, тень эти брызги видимо, жгли – она корчилась, но не отставала.

Вот и противоположный берег. Сойдя с моста, я обернулась – тень пропала. Присмотреться мешало марево – то же марево сейчас скрывало мою левую ногу, лишь по стуку можно было догадаться, что там не обычная стопа. Но раз это сон – чего переживать? Мне хотелось пойти дальше, но дышать становилось всё тяжелее, а воздух гуще. Несмотря на это, уходить не хотелось.

– Вставай ужо, дурёха, смертушку свою проспишь! Разлеглась тут, безпелюха, а дела сами себя не сделают! Баня с печкой не топлены, снедать не приготовлено! Вставай!
Я лежала на лавке в своей родной избушке. Той, где когда-то родилась. Где у меня когда-то была мама. Куда я столько времени не могла найти дороги. Где не было белой печи, а лишь чёрная, но где было моё счастье.
Осторожно сев, я опустила ноги на пол. Ноги как ноги. При взгляде на левую, в глазах слегка мутилось, но то я ещё со сна не проморгалась. И почему я ничуть не удивлена тому, что вновь оказалась в отчем доме? Остро хотелось лишь одного – увидеть маму. Хоть ненадолго...

– Помоги мне, Матушка Макошь! Приди!
В дверном проёме соткалась женская фигура.
– Ну, здравствуй, дочь моя! Что ж ты меня раньше не позвала? Я так долго ждала...
– Матушка... Макошь?

8. Снежная сказка о бедной Лере, чертовой бабушке и коте Кондратии

Лера стояла у окна и смотрела с высоты четвертого этажа как из черного неба падают огромные белые снежинки и достигая земли становятся грязной рыхлой массой. Никаких мыслей в голове не было, было только ощущение чего-то грязного и мерзкого. Она видела, как из подъезда вышел ее муж с чемоданом, этот чемодан Лера покупала ему для командировок, дорогой, стильный. Он его нес, а не катил, чтобы не дай Бог, не вымазать ценную вещь в грязи. Лера наблюдала, как подъехал их Крузер и с водительского сидения выпорхнула длинноногая фееечка в легкой шубке, как обняла ее теперь уже, видимо, бывшего мужа.
- Так вот ты какой ремонт, - усмехнулась Лера. – то-то машина все время сломана, когда мне нужно съездить за покупками.
Феечка подняла глаза на окна их квартиры. Сколько же неприкрытой ненависти было в ее глазах, Леру ударила эта ненависть. Ей показалось, что в ее сердце впиваются острые ледяные иглы. - Лярва, - вспомнилось откуда-то непонятное забытое слово.
Машина уехала, а Лера все продолжала стоять и смотреть как белые- белые снежинки становятся черной-пречерной грязью.
А ведь еще три месяца назад он на серебряную свадьбу подарил кольцо с бриолином как символ любви и верности. Еще вчера они вместе обсуждали празднование нового года.
– Иди ты к чертовой бабушке, – сказал муж после ужина, - я не собираюсь тебе ничего объяснять. У меня новая жизнь. Сын уже взрослый, он меня поймет.

***

Чуть позже, на другом конце города милая феечка Элечка, вытянув длинные ноги разговаривала по телефону: - Ну конечно ушел. Да все хорошо, только тетка реально мешает. Сын взрослый, выписать его – дело времени, а она вцепится – квартиру брали на двоих. Помогите мне. Ну да. Думала справлюсь, но она оказалась сильнее, чем я думала. Давайте у все вместе.

***

Лера провалялась в забытьи почти двое суток, ее тело ломало, сушило во рту, сил встать совершенно не было, с трудом она добиралась до туалета и кухни, а потом снова проваливалась в тревожный болезненный сон, в котором бесновались снежные вихри, смеялась оскалив зубы нежная мужнина феечка, и наступал зыбучий грязный снег.
Немного придя в себя, Лера решила уехать на месяц в деревню, в бабушкин дом, туда, где всегда была счастлива, бросить все и немного побыть собой.
Купив на сайте билеты, Лера отправилась в торговый центр за подарками. Старикам нужны лекарства – она их всегда привозит. Знакомым и детям сладости и подарочки. Какая разница, что у нее в душе пустота и зачем портить людям праздник своими проблемами.
Рядом с торговым центром сегодня виртуозно играли два гитариста и танцевала девушка в цыганском наряде. Раньше она никогда здесь не встречала эту группу. Лера любовалась грациозными движениями танцовщицы, а потом, повинуясь внезапному порыву положила в шляпу пять тысяч. Раз изменилось все, решила Лера, буду делать так как хочу – муж всегда был против разбазаривания денег на ерунду.
Что брать с собой в деревню на праздники Лера особо не задумывалась, засунула в багаж палку сырокопченой колбасы, сыр, бутылку шикарного вискаря – муж пусть сам себе покупает, вытащила из морозилки пару контейнеров с икрой – ей икру привозил знакомый с Камчатки, и она ее замораживала на праздники. Кинула сменное белье да теплые носки - какая-то одежда была в деревне. Сама с собой посидела на дорожку и двинулась в аэропорт.

***

По какой такой причине старая шувани отправилась в аэропорт провожать правнучку Зару на фестиваль, не знал никто. Просто пришла со своей Лялей и сказала: - Поеду с вами! Шувани выглядела очень стильно, в дорогой норковой шубе, в красивой шляпке. Никто никогда бы не догадался, что перед ним находится сильнейшая ведьма. «Зачем выделяться там, где не нужно выделяться», - это была ее любимая присказка.
- Видишь, Ляля, женщину – обратилась шувани к ученице. – Проклятие на ней сильное, лярвы постарались. Если не ослабить, самолет не долетит -- разобьется. Забери у нее кольцо. Сама поймешь которое.

***

Лера сдала багаж и уже собиралась идти на досмотр, как перед ней возникла цыганка как с картинки, черные вьющиеся волосы, пышные яркие юбки, на шее – мониста. Ничего более нелепого, чем цыганка в питерском аэропорту и придумать было нельзя, такая райская птица среди воробьев.
Цыганка протянула руку и сказала: - Проклятие на тебе сильное, могу ослабить, подари мне кольцо, сама знаешь какое.
Лера почти не удивилась, сняла с пальца кольцо с бриллиантом с серебряной свадьбы и спросила: - Проклятое кольцо, взять не побоишься?
- Мой народ любим золото, а золото нас, - усмехнулась красавица и взяла кольцо. У Леры потемнело в глазах, ей показалось, что сотни маленьких нитей рвутся в ее сердце, а когда пришла в себя, никакой цыганки рядом не было. И вообще, нигде не было. Кто же обратит внимание на скромную девушку в синем пуховике и розовой шапке.
Ляля протянула кольцо шувани, на что та ответила: - Сама разберись и колечко себе оставь.
– А ей помочь? – спросила ученица.
- А как хочешь, долететь – долетит.
- Помоги ей, Ляля, попросила Зара, она мне вчера пять тысяч дала за танец. Мы к фестивалю готовились, я на Лиговке танцевала.
- Ну в этом случае сделай, что сможешь, - разрешила шувани.

***

Лера добралась до Калиновки совершенно без сил: 5 часов на самолете до Красноярска, хорошо хоть ночью – немного поспала, потом почти 7 часов на автобусе до сворота на Калиновку. Одно радовало: из белого неба сыпался белый снег и укладывался в совершенно белые сугробы.
Смеркалось, мороз становился сильнее, силы почему-то заканчивались.
- Будет смешно, если я совсем немного не дойду, - думала Лера, но не останавливалась шла вперед. В какой-то момент ей послышался волчий вой.
Она прекрасно знала, что последнего волка здесь видела ее бабушка лет пятьдесят назад, но сердце дрогнуло. Чем черт не шутит, если бы ей кто-то сказал еще неделю назад, что ее бросит муж, а в питерском аэропорту она встретит цыганку – не поверила бы. Вой приближался. Но здесь она услышала другой звук, ее догоняли старенькие Жигули зеленого цвета. Ей снова подумалось, что на это сказочной дороге зеленые Жигули как цыганка в аэропорту, далась же ей эта цыганка.
Жигуленок остановился и ее окликнул: - Эй, девушка давай довезу до деревни, ты чья такая?
Лера облегченно вздохнула, освободила лицо из шарфа и радостно сказала: - И тебе не хворать, дядя Леня!
Пасечник дядя Леня привез ее к старикам Трофимовым, что следили за домом. Старики уговаривали Леру ночевать у них – снегопад был и по ходу провода оборвало, а электрик Колька сегодня пил – ничего не сделал. Да и дом на отшибе – дорогу занесло, завтра Юрке скажем – почистит на тракторе, а сегодня-то как же? Дядя Саша все сокрушался, что она не позвонила, дом бы протопил, а то был там три дня назад, и снегу намело. Но Лера очень хотела попасть домой. Поэтому ее проводил Витя, их внук, который жил со стариками. Немного расчистил снег, вручил фонарь, которого должно хватить часа на 3-4, растопил печку и сказал, что придет завтра, поможет. За хлопотами совсем наступила ночь. Лера осталась одна.
- Кто-то совсем дурочка, - сказала Лера сама себе. Из еды только колбаса, сыр и икра, но ее тоже ложной есть не станешь. Достала бутылку виски – вот его-то родимого и будем кушать, плеснула себе немного в стакан, выпила, съела кусочек сыра, села на низенькую скамеечку, приоткрыла дверцу и смотрела на огонь, тихонько потрескивали поленья и тикали ходики, ей стало хорошо и спокойно.
Все хорошо в деревенской избе, кроме туалета. Хорошо хоть здесь он е был во дворе, а не в конце огорода, да и умный не по годам Витька, расчистил к нему проход. Лера влезла в старые, еще бабушкины валенки, накинула на себя дежурную телогрейку и платок и вышла на улицу.
После теплой кухни морозец показался жгучим. Лера минутку постояла, чтобы глаза привыкли к темноте. Странно, что там, где нет фонарей, нет и темноты. Вдруг она услышала, что рядом плачет ребенок. Сразу вспомнились бабушкины сказки, мол ходит зимой по миру снежная баба, да всем предлагает подержать своего ребенка. Возьмет кто подержать – ребенок становится все-тяжелей и тяжелей, а как не сможет человек его удержать, того баба и заморозит насмерть. А если сможет – силой наградит. Лере стало не по себе, но плач не прекращался, и она решила – пойду смотреть. Если и правда баба снежная – откажусь брать ребенка – мол, не удержу, силы нет, да и не совру, если на чистоту.
Лера пошла на звук и за сараем увидела кота, который уже просто постанывал. Из последних сил кот полз к жилью, а за ним тянулся кровавый след. Лера схватила зверя и еле удержала – кот оказался на удивление большим и тяжелым. Быстро, как смогла, она занесла кота в дом. Бок у кота был чем-то разорван и ей ничего не оставалось, как вытряхнуть их валенок снег, одеться, замотать кота в первое попавшееся покрывало и искать помощи. Она хорошо, еще с детства, знала ветеринара – ее одноклассника Мишку, но жил он довольно далеко. Нет не так – это ее дом стоял далеко, и если летом у нее были соседи, то сейчас дома стояли совершенно пустыми.
Нести кота на руках – тяжело, и Лера вспомнила про большую хозяйственную сумку. Устроила в нее кота, приговаривая: - Потерпи Миленький, Миша тебя вылечит, потерпи немного.
Она вышла в сенцы и подумав, заперла дом на замок. Открыла дверь на улицу и ахнула – на ее крыльце стоял огромный человек.
- Отдай кота. Он мой, - то ли прохрипел, то ли прорычал незнакомец.
И вот тут Лера вспомнила, что никакой она не интеллигент, а простая русская баба:
- Хрен тебе, а не кота! – закричала она во весь голос. А дальнейшую ее речь можно перевести примерно так: - Ты жалкий выродок выхухоли и утконоса, если ты сейчас не уйдешь с моего крыльца, то я вырву тебе все выступающие части тела и заставлю сожрать, будешь сидеть в тюрьме за жестокое обращение с животными и радоваться, что легко отделался. И мать твоя и бабушка были женщинами легкого поведения, и сам ты редиска вяленная.
Но незнакомца не напугал отпор, и он сделал еще шаг, Лера отступила в сенцы, незнакомец топтался на пороге, и еще раз прохрипел:
- Отдай кота. Он мой!
Тут Лера вспомнила, что как-то ей было лень убрать вилы в сарай, и они здесь, рядом, она поставила сумку с котом на пол и одной рукой стала искать черенок, не прекращая орать во весь голос: - Ах ы ж трижды ангидрит твою перекись марганца. Нашла!
Лера наставила вилы на незнакомца и, не рассчитав силу ткнула его в грудь. От незнакомца пошел пар и во мгновение ока он убежал с крыльца. На минуту ей показалось, что он превратился в волка.
- Кота ему надо, хрен на рыло, - проворчала вслух Лера, вытащила наружу нательный крестик, и взяв сумку с котом в одну руку, так и не выпустив вилы из другой, быстро пошла в сторону деревни.
Мишка, конечно, был ошарашен, да и не мудрено не удивиться, когда в девять вечера к тебе приходит бывшая одноклассница с котом в одной руке и вилами в другой и просит посмотреть кота.
Коту вкололи наркоз, Миша зашил раны. И тут Лера в очередной раз удивила сама себя: - Миш, дойди до стариков Трофимовых, попроси для меня молока там, яиц сметаны, хлеба, деньги я занесу, а то, боюсь, мою диету из виски и сыра котик совсем не одобрит. И уже совсем скоро Лера с котом и вилами, а также с Витькой, которого выдали в сопровождение, груженного самыми разными продуктами, выдвинулись обратно. И Лера шутила, смеялась, и, казалось, совсем забыла, что ее бросил муж.

***

Утром у Леры болели вообще все мышцы. Вот тебе и прогулочка. Кота на импровизированном ложе, которое она сделала из телогрейки и покрывала уже не было.
– Эй, котик, ты где? – позвала его Лера.
- Меня, между прочим, зовут Кондратием, - заявил кот, выходя из кухни. – А кормить меня ты будешь?
Лера почти не удивилась: - Меня Лера зовут. Очень принято. Кормить буду. Есть молоко, сметана, яйца, даже мясо. Чего ты хочешь?
- А сама что есть станешь? – поинтересовался Кондратий, почесывая лапой ухо.
- Яишенку, наверное, - ответила Лера.
- Ой, и мне яишенку из двух, или даже из трех яиц!
Лера затопила печку, пожарила на сале яичницу, выложила коту на тарелку и остудила, котам совсем нельзя горячее. Поели, попили молока и пока Лера мыла посуду и решала вопрос с кошачьим туалетом – принесла из сарая ящик и насыпала туда опилок, кот снова уснул.
На всякий случай Лера принесла из сарая топор, как оберег от всякой нечисти, а то, что вчера к ней приходил не человек она поняла по следам на снегу – следы были звериные.
К полудню закипела работа, на улице маленький голубой трактор с лопастью расчищал дорогу, пришел Колька с напарником, починили проводку. Витя с приятелем расчистили двор от снега. Мальчишек она напоила чаем с бутербродами и конфетами, вручила Вите лекарства для стариков. Начистила картошки на ужин. Кот Кондратий, прищурившись, внимательно наблюдал за ней.
- Что, Кондратий, пойдем к Мише на перевязку, - спросила Лера у кота.
- Не пойдем, - завредничал кот. – Уже все зажило. И только тут Лера увидела, что повязки на коте нет, а там, где вчера зияла страшная рана отрастает нежная шерстка.
- Да кто же ты? - вырвалось у Леры.
- Из баюнов мы, - промурлыкал Кондратий, и тут же спросил: - на ужин яишенка?
- Нет, на ужин котам мясо, а мне мясо с картошкой.
- Мясо потуши хорошенько, - заявила наглая зверюга, - я люблю хорошо приготовленное.
И пока Лера готовила ужин, Кондратий рассказывал, как он вчера хотел поймать оборотня, но немного сплоховал, и оборотень его зацепил, что очень плохо, что Лера вчера его не убила – оборотни мстительные и теперь у нее еще один враг, как будто ей старых мало было. И что вместе, они конечно, победят, и еще прямо сейчас, ему Кондратию Митрофановичу необходим вооон тот кусочек сыра.
- А ты возьмешь меня к себе жить? – спросил Кондратий после ужина.
- Знаешь, я была бы рада, только я совсем не знаю, как мне жить, - вздохнула Лера.
- Ну тогда надо идти к бабушке, - важно сказал кот.
- К кошке? – вырвалось у Леры.
- Зачем к кошке? К чертовой бабушке, - сказал кот и уснул.
А Лера еще долго лежала без сна поглаживая теплый кошачий бок.
А через день, когда улеглась поземка, Кондратий велел добыть лыжи и рюкзак:
- К бабушке пойдем. А у меня лапки нежные ты меня в рюкзаке унеси.
- А где живет бабушка? – поинтересовалась Лера.
- За Калиновым мостом, я покажу где, - важно ответил кот.
- Как же ты покажешь, если ты в рюкзаке поедешь? – усмехнулась Лера.
- А я мысленно, - парировал Кондратий.
- Ты топорик возьми, - напутствовал кот, - и вообще – страшно будет, но, если идешь – не оборачивайся, помни, что спину я прикрою.
Лера с Кондратием за спиной отправилась в путь, когда уже совсем рассвело, приятно поскрипывал снег под лыжами, изредка то тут то там падал с веток снег, заяц пробежал, неугомонна белка окатила Леру снегом с ближайшей ветки. И правда, она как будто знала куда идти. Часа через три показался мост, мост как мост, только на нем практически не было снега. Лера остановилась, сняла лыжи и ступила на деревянный настил. И как только обе ноги оказались на мосту – закружилась поземка, задул ветер, закачались деревья. Перед ней проплывали лица мужа, оскаленное лица каких-то девиц, голоса, шепчущие и воющие: - Отдай, отдай, отдай, - но она шаг за шагом шла вперед. Внезапно все прекратилось, мир снова стал стабильным и совсем недалеко Лера увидела сказочный домик.
Постучалась, вошла.
- Здравствуйте, - сказала Лера.
- И тебе здравствуй, коли не шутишь, - ответила ей огромная кошка, в которой без труда можно было узнать маму кота Кондратия.
- Захребетник, - заворчала кошка, - ишь чего выдумал за спиной кататься, и где тебя черти носили?
- Не ругайтесь, пожалуйста, - попросила Лера. – Его оборотень ранил.
И вот тут она увидела, что кошка стала огромной, шерсть вздыбленная, клыки увеличились: - Оборотень? – зашипела кошка.
- Полно тебе, Аксинья, успокойся, - сказала приятная полная женщина. – Чего гостью пугаешь, разберемся мы с оборотнем.
И уже Лере: - Проходи Лера, добро пожаловать. Зовут меня Мария Ивановна. Раздевайся, чаевничать будем.
И столько в ней было тепла и света, что Лера не удержалась: - А почему Кондратий назвал Вас чертовой бабушкой?
- Потому, что у коточка рот без замочка, - ответила Аксинья, прижав лапой Кондратия к полу и яростно вылизывая его раненный бок.
- Потому что, если уж тебя послали, и ты решил идти, должно быть место где тебя ждут.
Лере совсем ничего не стало яснее, но, по крайней мере, она поняла, что дошла туда, куда нужно.
- Ну и зачем ты пришла, - спросила Мария Ивановна, после плотного чаепития с блинами и пирогами, -чего ты хочешь, что ищешь?
- Я не знаю, как мне жить дальше, - сказала Лера и сама поняла, что сморозила глупость. Кто может ей ответить на этот вопрос, если е она сама.
Но женщина улыбнулась и сказала: - Ну что ж, а как ты жила до этого, чего хотела, что делала, чего добилась?
- Я работала, - и с гордостью – квартиру купили, большую, сына вырастили.
- Сын - это хорошо, правильно, а квартира – где она сейчас, полетят клочки по заулочкам и не останется ничего. Сколько лет ты на это потратила? Что упустила?
- Знаете, вдруг решилась Лера, я когда-то хотела детей учить, только за редакторство больше платили, вот муж и сказал – идти в издательство. Работа как работа.
- А сама-то ты чего хочешь? – вдруг спросила Аксинья. Мы – кошки делаем только то, что хотим, нам не понять вас – людей. Придумываете себе беду и сами маетесь.
- Хочу жить в доме с Кондратием, детей учить, ягоды собирать, на лыжах ходить, купаться летом в Калине, хочу жить как кошка.
- Ну а кож тебе мешает? – улыбнулась Мария Ивановна. Ты сама знала, чего хочешь, но иногда для этого нужно перейти Калинов мост.
- Так Калинов мост, вроде был на реке Смородине, - удивилась Лера.
- Да у каждого свой Калинов мост. Своя черта. Хоть в пустыне Сахара – нужно преодолеть себя и посмотреть в лицо своим страхам и своим чаяниям. И пока будут те, кому это нужно – будет стоять за Калиновым мостом избушка чертовой бабушки, и будет здесь приют беспокойному путнику и кот, из породы баюнов, чтобы не сойти с ума от одиночества. А если кто придет с мыслями грязными и с черным сердцем – узнает, кто такая и чертова бабушка, и милый котик.
- Знаете, я решила – останусь в Калиновке, моя часть квартиры – пусть сыну будет. Кондратий, ты станешь жить со мной? – Лера вдруг поняла, как это – быть счастливой.
- Пойду, - промурлыкал Кондратий.
- Скажите, а Кондратий тоже вырастет такой большой как его мама, - спросила Лера.
- А это от тебя зависит. Баюны они не только от еды растут, от любви да ласки тоже.
- Тогда, думаю, большой будет, - усмехнулась Лера.
- А как мы будем оборотня ловить? – Лера перевела взгляд на топорик. что остался у порога- Хорошая из тебя выйдет чертова бабушка лет через сорок, - усмехнулась Мария Ивановна. – Мы с Аксиньей его загоним, да Корачуну передадим – сбежал видимо.
- Только я ему бок распорю, - разъярилась Аксиния.
- А как будет, хоть сожри, - Мария Ивановна встала. Взяла Леру за руку: - Пошли девка в баню, буду лярв от тебя отваживать. Ох и развелось их, хот трави.
- А может и мужа моего можно вылечить? – спросила Лера.
- А ты думаешь, он не понимал, что убивает тебя? Не догадывался? Такие лярвы цепляются только если в душу их пустить, ну и через близких. Все норовят чужое отнять, сами ничего создать не могут.
- А как же сын? – в ужасе ахнула Лера.
- Сын твой достаточно защищен твоей любовью, да и поможем, так и быть!

***

Лера проснулась в своей постели, рядом мерно дышал кот Кондратий, и она решила, что видела во сне и чертову бабушку и прекрасную кошку Аксинью.
- Яишенку приготовь, - раздался рокочущий кошачий говор и Лера. Потрепав по голове Кондратия, пошла топить печь и придумывать завтрак.
День прошел в приятных хлопотах – Лера готовила еду, придумывала подарки односельчанам. Новый год было решено справлять у стариков Трофимовых (и подарки приготовлены и угощения), а уже потом они с Кондратием пойдут к Мише и его семье. За неделю все привыкли, что Леру везде сопровождает огромный серый кот. У всех свои причуды.
До нового года оставалось меньше суток, когда глухой полночью у Лериного дома остановилась машина. Лера пекла пироги с маком и предвкушала, как все будут есть и нахваливать, когда услышала отчаянный голос сына: - Мама!
Это голос ни одна мать не спутает ни с чем. Лера бросила противень на табуретку и бросилась к двери.
- Стой, - грянул грозный рык Кондратия, - топор возьми. И я с тобой пойду, справимся, не боись.
Лера вышла во двор, у машины стоял ее сын Данила, весь опутанный снежными нитями, а рядом муж ее, все еще муж – не в разводе ведь.
- Здравствуй, дорогая, - сказал все еще муж, - подпиши дарственную на квартиру, и я его отпущу.
Лере хотелось стать кошкой Аксиньей и вцепиться в холеное лицо мужа, но она сдержалась. Подняла топор и очертил громовое колесо. Снежные нити стали тоньше.
- Это же твой сын! – крикнула Лера в пустоту.
- Не нуди, - привычно ответил чужой человек. - Подпиши документы.
И тут Лера увидела, как со стороны леса к ним плывет Мария Ивановна и не касаясь земли бежит кошка Аксинья.
В это же время ученица шувани Ляля, опустит массивное кольцо с бриллиантом в травяной настой – чтобы и лярвы умерли и бриллиант не пострадал, и снежные вихри, державшие сына, рассыпятсвя мелким блестящим снегом.
А за спиной у Леры вырос величиной с дом кот Кондратий и лапой разорвал все снежные путы.
Мария Ивановна дунула в лицо мужчины, и он стал седым как лунь. Разорвала документы и предупредила: - Еще раз увижу – умрешь!
А кот Кондратий посмотрел в его глаза, и человек судорожно завел машину и уехал из их жизни.
Лера обняла сына, погладила кота Кондратия и пригласила чертову бабушку и ее кошку пить чай и есть пироги.
А с неба сыпал белый-белый снег, навсегда заметая следы тех, кто больше не нужен в этой жизни.

***

Сказка – ложь, да в ней намек: лярвы нынче везде, и чтобы спастись, нужно не допустить их в свое сердце. А ели уж попался – ищи мудрую шувани, иди через Калинов мост, ищи чертову бабушку и кота из породы баюнов – помогут.

9. Девочка без имени

Темнота вокруг была плотной, как пудинг на готическом рауте. Позади была пустота, впереди неизвестность, и только в движении от одного к другому теплилась жизнь.

«Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана. Раз, два,» — крутилось в голове, — «три, четыре. Ноги шире, руки шире».
В глухой тишине послышался отдалённый пронзительный рёв.
По позвонкам тонкими уколами пробежался страх, разгоняя кровь, размывая липкость небытия.
«Зуб болел у бегемота, доктор вышел на работу, вот зажим, а вот пинцет, превратился врач в шербет. Три, четыре, двигай шире!»

На клочья серого тумана, ползущего по ногам, она обратила внимание только, когда в нем начали проскакивать блёстки. Присев, разглядела чёрную потрескавшуюся брусчатку, проросшую серебристым мхом.
«А, может, это шкура гигантского питона? И это ему только что вырвали ядовитый зуб. Дурочка. У питонов нет зубов. Вернее, есть. Но…»

Справа моргнул глаз.
От неожиданности она замерла, вперившись в темноту перед собой. Сердце дёргалось, как пойманная за хвост мышь. Сделала несколько глубоких вдохов, задержала дыхание и скосила глаза, не поворачивая головы.
Вокруг большого серого глаза тут же высыпало с десяток серых глаз поменьше.
«Если у этого чудовища столько же зубов, сколько глаз, то… оно вомбат.»
Встав, она повернулась к глазам и, уперев руки в бока, спросила:
– И чего вылупились? У меня что, на носу бородавка?!
Глаза заморгали и разбежались, изображая незаинтересованность.

Поколебавшись, она подошла к самому большому и заглянула внутрь. Глаз, кажется, смутился и попытался моргнуть, но она упёрлась руками в белёсые ресницы, удерживая веко.
Внутри бродили неясные тени, то ли люди, то ли звери. Внезапно, внутри зрачка появился ещё один глаз. Жёлтый и внимательный.
Она отшатнулась, и сквозь мгновение ока ей под ноги выпрыгнул толстый рыжий кот. Махнув хвостом, он мяукнул, потёрся об её ноги и пошёл вперёд по светлеющей дорожке.
Сразу стало теплее и веселее идти.

Сквозь обрывки тумана проступала то заросшая дымчатой травой поляна, то ёлки, похожие на перевёрнутые старинные люстры.
«Когда чёрное становится белым, а белое — чёрным, серый остаётся самим собой.»
Думала она, разглядывая свои ноги в чёрных гольфах, белые лаковые туфельки с ремешком, клетчатую юбку до колена, серый джемпер и светлую жилетку с пустыми карманами.
— Кот, ты не знаешь, как меня зовут?
— Мрр.
— Мура? Пусть будет Мура. С тобой ведь выбирать не приходится, да, Хвост? Хвост и Мура. Хвостимура. Может, мы японцы?
Туман почти разошёлся и, вскарабкавшись на пригорок, она, наконец, увидела, где очутилась.

Дорога вилась по заросшей серебристыми деревьями долине, упираясь в причал на берегу опалесцирующего моря. В графитовом небе, словно вход в подземелье, чернела Луна. Над вершинами слева вился серый дымок. Справа белел склон горы, обвалившийся к побережью грудой крупных валунов.
За навалом камней что-то мелькнуло, послышался уже знакомый рёв, и долину накрыло снегопадом.
Она подставила ладошки под угольно-чёрные хлопья, летевшие с неба, удивлённо разглядывая, как они тают, не оставляя следов.

***

Рыжая спина Хвоста мелькнула в траве цвета мышиной шкурки. Кот охотился, игнорируя сидящего у кострища великана в длинном кожаном фартуке.
Великан сгребал с земли траву, листья, мелкие камни и замешивал всё это с мерцающей глиной в большом металлическом чане.
Сквозь белую бороду, которой он зарос до кустистых бровей, видны были беспрестанно двигающиеся полные губы.

— Здравствуйте! — сказала Мура, решившись, наконец, подойти ближе.
Гигант недовольно буркнул себе под нос и начал обмазывать получившимся месивом трубу, висящую горизонтально над горкой матово-льдистых кристаллов. Мура не видела ни опор, ни цепей, только изогнутую ручку сбоку.
Закончив, он раздул призрачный огонь, взялся за ручку и начал крутить.
Труба вращалась всё быстрее и быстрее. Масса поверх запекалась, расходясь трещинами и раскалёнными дочерна всполохами.

Когда от трубы отвалился большой кусок, великан остановил вращение, сбил спёкшуюся массу в каменную ступу и принялся её толочь пёстрым, как перепелиное яйцо, пестом.
Мура зачарованно наблюдала за его отточенными, размеренными движениями.
Наконец, он достал из ступки горсть сверкающих звёзд, прошептал над ними последнее заклинание и, размахнувшись, швырнул их в небо.
Яркие точки взметнулись выше качающихся деревьев, подвисли там на мгновение и осыпались им под ноги.
Великан сел на поваленное бревно, бессильно уронив на колени тяжёлые руки.
— Простите, — пробормотала Мура, словно была в чём-то виновата.

В этот момент по небу словно чиркнула большая спичка. С небосклона сорвалась звезда, пролетела над их головами и упала за деревьями.
— Смотрите! Звезда упала! Настоящая! — закричала девочка и побежала в лес.
Великан проводил её грустным взглядом. Из травы вынырнул рыжий кот, равнодушно посмотрел на гаснущие искры и припустил вслед за Мурой.

***

Мягкое голубое сияние привело их к раскидистой ветле. Хвост обогнал Муру, прыгнул в серебристые заросли, и его тут же выкинуло обратно. С торчащим трубой хвостом и вставшей дыбом шерстью. Он бросился к девочке в ноги. Мура оступилась и упала.
Из-под веток взметнулось нечто. Перед глазами в бешеной пляске замелькали то ли клочья густого тумана, то ли лохмотья полуистлевшей ветоши. Раздался пронзительный визг, и Мура зажала уши руками. Хвост изогнулся и зашипел, сверкая зелёными глазами.
Волна тревоги и страха скрутила желудок девочки, и её вырвало. Режущий звук стих, туман колыхался, преграждая дорогу. В мелькании грязных теней сверкнул железный обруч на худом пепельно-сером горле. Мура начала отползать. Хвост горбился и шипел, прикрывая девочку, а когда она смогла встать и бежать, тоже бросился наутёк.

— Хвост, что это было? — спросила она у кота, выбираясь из зарослей.
Кот фыркнул.
— Толку от тебя. Хоть бы заговорил или улыбнулся.
Хвост принялся деловито выкусывать иголки из лап.
— И на кой чёрт я только тебя с собой таскаю!
Кот демонстративно повернулся к ней спиной и побежал по дороге.
—Хвостик, подожди! Прости! Я просто перенервничала. Я всего-навсего маленькая одинокая девочка. Ну прости дуру!
Причитала Мура вслед рыжему хвосту, пытаясь догнать кота.

— Эй, девочка! — послышался вдруг голос сверху. Она испуганно вскинула голову.
— Не бойся.
На вершине одного из белых валунов, мимо которых они проходили, свесив лапы вниз, сидел большой ворон. Он вытащил из-под крыла бледную руку и помахал им.
— Лезьте сюда, чего покажу.
Мура принялась осторожно карабкаться по камням. Хвост благоразумно остался внизу.

— Как тебя зовут?
— Не знаю, — призналась девочка и кивнула на кота, — он зовёт меня Мура. А вы кто?
— Медиум, надзиратель, внемировая сущность. Выбирай на вкус.
Ворон повернув голову так, чтобы его клюв было отчётливо видно на фоне светящегося моря, приосанился и, вдруг, расхохотался.
— Поверила? Я просто Ворон. Ворон здесь, Ворон там. Знаешь?
Она неуверенно кивнула.
— А где мы?
— Как где? Здесь! — удивился Ворон. — Мы всегда здесь.
— А когда мы там?
— А когда мы там, мы сейчас здесь. Это же очевидно!
— Я запуталась.
— Это нормально. В мозгах всегда всё шиворот-навыворот.
— А где…?
— Там!
— А что — это всегда то? Правильно?
— Умница, девочка!
Ворон довольно каркнул.
— Ладно, я тогда, наверное, пойду.
Мура начала потихоньку съезжать с валуна, нащупывая уступ ногой.
— Подожди, сейчас Хрыз плюнет, — он крепко схватил её за руку.
— А кто такой Хрыз?
— Ты опять за своё? Хрыз — это Хрыз. Здесь всё есть то, чем кажется.
— Понятно, — кивнула Мура и посмотрела туда, куда смотрел Ворон.

На прибрежном песке образовалась большая воронка. Внутри что-то быстро двигалось. Вместе с фонтаном песка взметнулось длинное гибкое тело. Чёрное в серебристых разводах. Мура вздрогнула от неожиданности и закричала:
— Это же питон!
— Какой питон? — удивился Ворон.
— Которому зуб выдрали.
— Зуб?
Глубокомысленного диалога не получилось. Хрыз раскрыл гигантскую пасть и пронзительно заревел, крутясь в разные стороны.
Ворон крепко сжал руку Муры, глаза его блестели, а клюв приоткрылся, демонстрируя ряд вполне человеческих зубов.
Пасть чудовища пролетела мимо камня, обдав их холодом и клубами чёрного снега.
Хрыз извивался, исторгая из себя потоки снегопада, укутывающего мир чернотой.

Когда шум стих, а сквозь темноту вновь проступили серебристые звёзды, Ворон посмотрел на девочку и неожиданно серьёзно сказал:
—Снег должен стать белым. Поняла?
Она открыла рот, чтобы спросить, но почувствовала себя такой глупой, что только кивнула.
Ворон расправил крылья, спланировал вниз и протянул ей руку, помогая спуститься.
Погладил кота и махнул крылом туда, где камни расступались, образуя проход к морю.
— Пройти можно там. Но будь осторожна, умная девочка. Думай! И делай. И, может, ты найдёшь своё имя.
Мура неумело присела в книксене.
— Ах, да! — Ворон хлопнул себя рукой по покатому лбу. — И забери звезду! Она твоя.
Он расправил крылья и улетел быстрее, чем Мура успела открыть рот.

***

В шезлонге, стоящем на крепких досках, сидел человек в белом плаще. В руках у него была удочка. Поплавок мирно лежал на гладкой воде.
Кот наотрез отказался заходить на причал, уводящий в глубь моря, и Мура подошла к незнакомцу одна.

— Здравствуйте!
— Здравствую.
Голос у него был тягучий и довольный. Глубокий капюшон плаща скрывал лицо.
— Хороший у вас улов?
Девочка не знала, как завязать беседу и подумала, что вежливость — лучший выбор.
— Не жалуюсь.
— Вы не знаете, как сделать так, чтобы снег стал белым?
Он пожал плечам и протянул:
— А зачем?

Поплавок дрогнул, рыбак встал и ловким движением выдернул из моря серебристую рыбку.
Описав дугу, она упала девочке в руки и забилась в ладошках. Мура взвизгнула и протянула её рыбаку.
Он аккуратно снял добычу с крючка, сунул её под капюшон, там что-то хрустнуло, и достал рыбку обратно, но уже без головы.
— Вы откусили ей голову?!
Мура попятилась.
Рыбак пожал плечами:
— Конечно. А как иначе я узнаю, о чём она думает?
— Просто спросите.
— Девочка, это рыба! Она не говорит.
Мура снова почувствовала себя глупой.

Рыбак кинул безголовую рыбу обратно в воду. Она сверкнула серебристым хвостом и ушла вглубь, оставляя за собой светящийся след.
— Когда нагуляешься, приходи. Я и тебя отпущу в море.
— И откусите мне голову?
— Конечно! А как иначе у тебя вырастет новая?
— Спасибо! Прощайте!
— До свидания, милая девочка, до свидания.
Муре показалось, что внутри капюшона расцвела приветливая улыбка.

***

— Хвост, ты умней, чем я. Больше не подпускай меня к этому причалу!
Кот потёрся о её ногу, Мура взяла его на руки и крепко прижала к себе.

За дюной, возле которой они стояли, послышался глухой шлепок. Кот насторожился, а потом извернулся из ее объятий и помчался на звук.
— Хвост!
Встревоженно крикнула Мура и припустила ему вслед по осыпающемуся песку.

В углублении между дюнами лежала обычная трёхлитровая банка. С буро-зелёными солёными огурцами. Хвост запустил лапу в банку, зацепил когтями один огурец, вытащил его и принялся есть.
— Хвостик, коты не едят солёные огурцы!
Кот только громче заурчал в ответ, когда она принялась выуживать огурец для себя.

Огурцы были необыкновенно вкусными — пряными, хрустящими. И только съев пару штук, она подняла голову, пытаясь понять, откуда свалилась банка.
И не увидела ничего, кроме зияющей дыры на месте Луны.
— Эх, сейчас бы варёной картошки к огурчикам. И кусочек чёрного хлеба с салом. И тарелку борща.
На песок шлёпнулась бутылка воды.
— Нарзан, — прочитала Мура и, отвинтив крышку, жадно отпила сама и напоила с ладошки кота.
— Хвост, как это работает? Это же как-то работает?
Она снова задрала голову вверх и прокричала:
— Я хочу мороженого!
Ничего не произошло.
— Ну да. Я не хочу мороженого. Хвостик, а может она твои желания исполняет?
Кот задрал вверх морду и мяукнул.
По дюнам пробежался ветер. Вдали заревел Хрыз.
— М-да, спасибо, что не завалило дохлыми мышами! — сказала Мура, отряхиваясь от снега.

Она задумалась.
Впереди море, позади темнота. Куда идти? Как сделать снег белым? Как достать звезду? Как её зовут?
Что-то плюхнулось рядом.
— Серьёзно?
На песке лежал большой расписной поднос.
Зелёные ёлки в снегу, на опушке домик с трубой, из трубы идет дым. Окна светятся жизнью и теплом.

— Да, я хочу домой! — крикнула она чёрному провалу в тёмном небе. — Но лучше бы ты мне карту скинула и паспорт! Чёртова Луна! Или что ты там есть?!
— Хвост, ну почему мы всегда хотим одного, а получаем другое?
Кот забрался к ней на колени, свернулся клубком и задремал. Мура откинулась на спину и закрыла глаза, еле сдерживая слёзы.

Наутро, если это было утро, не изменилось ничего. Всё так же мерцало море, чернела Луна, и рыбачил рыбак.
Мура пыталась ещё загадывать желания, крепко жмурясь и представляя то ведро с белой краской, которую она каким-то чудом зальёт Хрызу в глотку, то помповое ружьё для отстрела ветоши.
Но подарков с неба больше не прилетало.

— Ладно. Вы хотите, чтобы я прошла этот квест с подносом, значит я пройду его с подносом! Моей головы вам не видать!
Прокричала она, наконец, в сторону моря и неба, потрясая прямоугольной жестянкой, и отправилась обратно в долину, собираясь с мыслями.

Перед каменной осыпью в очередной раз взметнулся Хрыз, ревя и осыпая их чёрными хлопьями. И глядя на его блестящую змеиную шкуру, в голове у неё что-то зашевелилось. Что-то там было с подносом и змеями.

***

Белобородый великан замешивал новую порцию бесполезного звёздного варева.
— Здравствуйте!
Мура подошла и встала прямо перед ним.
Великан, недовольный, что его отвлекли от работы, заворчал, но соизволил ответить.
— Чего тебе, девочка?
— Помогите мне, пожалуйста! Это очень важно!
Она подумала и добавила:
— И нужно!
Он посмотрел на свои огромные руки в пятнах глины.
— Что тебе нужно, девочка?
— Мне нужно покрасить эту штуку, — она протянула ему поднос, — вашими блестящими штуками. Мне нужно зеркало, понимаете?

Он взял протянутый поднос, покрутил его в руках, посмотрел на рисунок, попробовал зачем-то на зуб, крякнул.
— Хорошую вещь испортить хочешь, девочка. Вон тут ёлки какие. Цветные!
— Да, но если мой план сработает, то ёлки и здесь станут зелёными! А море синим. И ваша борода почернеет.
Он удивлённо воззрился на неё и вдруг расхохотался.
— Ну, я так думаю, — смутилась Мура. — Надеюсь.
— Ради чёрной бороды, можно и попробовать, — сказал он, отсмеявшись.

Хвост и Мура изумлённо наблюдали, как великан взял огромный топор и с размаху опустил его на свою трубу. Потом сложил в прорубленную дыру смесь глины и мусора, и раскрутил её до ослепительного блеска.
— Кидай свою штуку! — крикнул он Муре и резко остановил трубу дырой аккурат над подпихнутым подносом.
Из отверстия расплавленным серебром полился звёздный поток, заливая жестяной прямоугольник.

— А как же вы теперь?
Мура кивнула на испорченное устройство, пока они ждали, когда остынет блестящая поверхность.
— А, в горы уйду. Женюсь. С чёрной-то бородой.
Великан ухмыльнулся.
— Хватит мне за звёздами в небе бегать. Пора под ноги посмотреть. Может там чего найду.
— А вы видели, как звезда упала? Настоящая. Вон туда, — махнула Мура рукой. — Но там что-то страшное её стережёт. Старуха на цепи какая-то.

Великан помрачнел и отвёл взгляд.
— Эту старуху если с цепи спустить, она всех тут сожрёт, — сказал он после долгой паузы. — Уж как я с ней не бился, а всё одно. Страшно ей. Вот и зверится. От страха всё. Ты с ней осторожнее. Не подходи близко. И… не обижай.
Он тяжело вздохнул, глядя на озадаченное лицо девочки. Поднял зеркало, протянул его Муре.
— Вот. Остыло. Вроде неплохо получилось. Удачи тебе, малышка!
— Вы придёте посмотреть?
— Нет. Если у тебя получится, я пойму. По чёрной бороде.
Он широко улыбнулся, и Мура подумала, что под этой бородой он очень симпатичный великан.

***

На этот раз Мура подходила к старой ветле медленно и осторожно. Хвост тоже не спешил. Поднос она несла под мышкой.
Не утерпев любопытства, она заглянула в него ещё на поляне. Но блестящая поверхность, хоть и хорошо отражала свет, черты лица смазала. Всё, что девочка узнала, что у неё есть нос, глаза, рот и короткие тёмные волосы. Ничего нового.

Туман под ветлой взвизгнул и взметнулся, обдав Муру волной тревоги. Девочка тут же остановилась, села на землю, скрестив ноги, и негромко запела. Слова приходили сами собой.
— Баю, баюшки, баю, спит мурлыка на краю, я тебя всегда люблю, баю, баюшки, баю.
Туман осел и клубясь пополз к её ногам. Сердце сжало кольцом страха.

— Ты умница. И красавица. Всё хорошо. И всё будет хорошо. Я люблю тебя. И за все прощаю. Ты ни в чем не виновата. И никому ничего не должна. И всё правильно делаешь.
Мура сама не понимала, кого она уговаривает — себя, лохмотья, мелькающие в тумане, кота.
— Спят котята, спят мышата, спят ребята, спят котята...

От бессильного ужаса, волнами катящегося сквозь неё, она заплакала. Рыжее солнце запрыгнуло ей на колени и замурлыкало. Девочка прижала кота к себе, запустила пальцы в пушистую теплоту.
Туман полз по её ногам, серые лохмотья лезли в гольфы. Из тряпья появилась костлявая рука, потянулась к её коленям, задержалась ощупывая край юбки. Хвост замурлыкал громче.
Мура сделала несколько глубоких вдохов, пытаясь совладать с эмоциями, и накрыла эту страшную руку своей ладошкой.
Погладила тонкие дрожащие пальцы. Снова запела.
— Баю, баю, баю, бай, спи, малышка, засыпай. Не придёт к тебе волчок. Не ухватит за бочок.

Чудовище вдруг крепко вцепилось в её запястье, скрутив его, словно наручником. Мура почувствовала на коленях тяжесть чужой головы. Туман заволок всё вокруг, и она наощупь протянула вторую руку, положила её на тонкие волосы, напевая без слов, выглаживая страх, тревогу, ужас. Из себя, из несчастного существа с ошейником на горле и из всего этого вывернутого наизнанку мира.
И туман отступил. Он медленно отползал под корни деревьев, а Мура разглядывала лицо спящей на ее коленях женщины — тонкое, бледное, смутно знакомое. Странно любимое.

Она нащупала застёжку на ошейнике и осторожно расстегнула её. Потом потянулась, сняла с себя шерстяную жилетку, свернула её и медленно выползла из- под спящей, подложив жилетку ей под голову.

Звезда, маленькая и сияющая, лежала в корнях дерева. Мура подобрала её и сунула в гольф.
Осталось разобраться с Хрызом.

***

Ворон сидел на том же валуне и довольно каркал, пока она забиралась вверх, придерживая зеркало-поднос одной рукой, кота другой и сияя звездой в гольфе.
— Вижу, ты хорошо подготовилась.
Он громко прищёлкнул языком, когда она, наконец, умостилась рядом с ним на вершине.
— Могли бы и помочь, — проворчала она, отпыхиваясь.
— Давай, кота подержу.
Хвост охотно запрыгнул к Ворону на колени.
— А ты знаешь, что бабочка, вылезая из кокона, думает, что она умирает? А гусеница на самом деле умирает, чтобы стать бабочкой.
— А вы откуда знаете?
Ворон ухмыльнулся.
— И что дальше?
— Не знаю.
— Но вы же сами сказали…
— Интуиция.

Песок далеко внизу зашевелился. Ворон подался вперёд, придерживая кота. Мура встала и подняла поднос.
Мир замер в ожидании, и только Хрыз крутился внизу, старательно избегая камней, словно чуя подвох. Но вот огромная голова поднялась, развернулась в их сторону и дохнула чёрным снегом. Мура выставила зеркало перед собой.

Чернота отразилась от звёздной поверхности и устремилась обратно, в глотку Хрыза. Змей задохнулся, задёргался, вытягивая вверх голову. Его шкура пошла волнами, словно кто-то пытался из неё выбраться. Или словно его изнутри выворачивало наружу. Он раскрыл пасть так, как умеют только змеи, вытянулся струной вверх и выдохнул столб тумана, закрывшего всё — небо, луну и море. Мура успела подхватить кота. И почувствовала, как Ворон схватил её за руку, когда их накрыло снегопадом. Настоящим кружащимся, искрящимся, белым снегопадом.

— У тебя получилось!
Услышала она в пелене летящих снежинок, моргнула, а когда открыла глаза, за окном падали крупные хлопья первого снега.

***

— Ну вот видишь. Я же говорил, надо подождать, пока пойдёт первый снег.
Сказал кто-то над головой. А тёплая рука, крепко сжимавшая её запястье ослабила хватку и пожала её пальцы.

— Бабуля!
К кровати подбежала её пятилетняя внучка Анютка.
— Бабуля, ты так долго спала! А мама ушла за кофе. Она с тобой всю ночь сидела. А сейчас дядя Игорь приедет, и папа меня повезёт в садик, а маму домой. А мы Хвостика хорошо кормили, он даже растолстел.
— Тише, малышка, тише. Бабуле ещё нужен покой. Как ваше имя?

Она сфокусировалась на докторе, стоявшем по другую сторону кровати. Это он держал её за руку. Между колпаком и маской блестели тёмные смешливые глаза.
— Ардис.
Доктор нахмурился. А она вдруг улыбнулась.
— Мне всегда нравилось это имя. А мое – Мария Андреевна Аристова.
— Вы шутите? Отлично!

В палату зашла дочь с двумя бумажными стаканчиками кофе.
— Мама!
Она увидела, как тревога и страх в глазах дочери сменяется радостью.
— Операция прошла успешно, ногу удалось сохранить, — отрапортовал врач с лёгким поклоном. — Оставляю маму на ваше попечение. Но сильно не волнуйте, на полное восстановление нужно время.
— Бабуль, ты только не сердись, — шепнула Анюта, — я твой поднос с домиком испортила.
Мария Андреевна улыбнулась и погладила внучку по голове.
— Я хотела, чтобы он красивый был, блестящий.
— Ничего, солнышко. Вот выпишут меня домой, и я расскажу тебе сказку про серебряный поднос и рыжего кота. Спасибо, доктор!

Он обернулся, уже от дверей. Посмотрел на неё, на снег за окном. Ей показалось, что улыбнулся. И вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.
Халат на его спине смешно топорщился, словно под ним застрял капюшон. Или крылья.

10. Хозяин бани

Федор Ефимыч – так звали старика лесника. К нему Костя отправился по совету своего друга – Гарика. Костя давно хотел побыть где-нибудь в уединенном местечке, подальше от города. Побыть наедине с собой недельки две. Поохотиться, порыбачить, побродить по лесу. Хотелось подвести некоторые итоги - третий десяток разменял.

Но совсем то уж одиноко не хотелось. Да и уровня комфорта хотелось получше палаточного. Поэтому предложение друга остановится у лесника было рассмотрено и принято положительно, то - что надо. И в безопасности, и не нарушишь ничего по незнанию. Правил охоты, например.
Смущало только то, что вопрос деятельности старика Ефимыча оставался открытым. То ли лесник, то ли егерь, то ли еще кто. Точно про него Гарик и сам не знал, хоть и являлся деду каким-то дальним внучатым племянником. Точную степень родства Гарик не знал тоже. Но зато знал и уверенно и очень эмоционально рассказывал про тамошние места и особенно баню. Искушенным поклонником парной он являлся с малых лет и тут ему точно можно было доверять. Короче, Костя решился!

Добирался Костя долго. Сначала на поезде. Потом на такси до ближайшей к лесу деревни. А вот от деревни его повезли на снегоходе.
Снега было мало. Местами пятнами бурой земли проглядывали проталины. Но для снегохода хватало. Это было лучше, чем в санях с лошадью. Не очень Костя любил больших животных, особенно их аромат. А лошадей так вообще боялся. И лягнуть могут, и укусить.
С ветерком его домчали по полю до края леса. Снегоход остановился возле грязно снежной лесной дорожки. Дальше предстояло добираться пешком. В лес ехать водитель снегохода наотрез отказался, мотивируя это тем, что лес тишину любит, и Ефимыч ругаться будет.
А вот на вопрос, как долго идти, Костя получил загадочный ответ: «Это как повезет, как тебя лес примет», и снегоход уехал. После этого ничего не оставалось, как взвалить на спину рюкзак, взять в руки сумку – чехол с ружьишком и пошагать.

Шлось хорошо. Хоть в лесу и снега было больше, но на дорожке он был утоптан. Дышалось легко. И Костя не спешил.
Он шел и оглядывался по сторонам. Лес был смешанным, но преобладали сосны. И довольно чистым. Ни веток на дороге, ни валежника по сторонам, ни уж тем более бурелома в глубине леса. Только прямые стволы сосен, да припорошенные снегом ели. Красота!
Он и сам не заметил, как вышел на опушку и понял, что прибыл куда надо. Ни частокола, ни забора. Посередине стоял сруб, сложенный из массивных бревен, - многие бы любители деревянного зодчества позавидовали бы. Недалеко от дома навес. Большой. Это был дровник. Несколько поленниц в ряд. И еще маленький сарай, по размеру вагончика.

А дом для одного хозяина был не маленький – два окна на фасаде. Двухскатная крыша. Массивное крыльцо. А сзади пристройка, со своей более низкой крышей, тоже двухскатной. То ли хлев, то ли баня, а может и то и другое – виднелось две отдельных двери.
Костя поднялся по трем ступенькам крыльца и постучал. Потом еще. Но дверь так никто и не открыл. Он огляделся. Вокруг было натоптано. Вроде от валенок следы, кошачьи и даже какие-то непонятные, похожие на копыта. Но понять дома ли хозяин или нет было сложно.
Он толкнул дверь, почему-то ожидая услышать характерный скрип петель. Но дверь открылась бесшумно.
В тамбуре было темно. В сумраке угадывались очертания следующей двери и полочек на боковых стенах, чем-то заставленных. Он шагнул к двери и постучал. Внутри что-то приглушенно громыхнуло, пробежало и прозвучало по совиному «У-Ух». И вроде кто-то сказал писклявым голосом: «Проваливай». Но скорее всего послышалось.

Костя озадаченно ждал. Но больше ничего не происходило. Он дернул за ручку и дверь сначала поддалась, открываясь. Но потом кто-то невидимый с силой дернул ее на себя. Костя испуганно ручку отпустил.
- Федор Ефимыч!? Меня зовут Костя. Вас должны были предупредить о моем приезде… - громко проговорил Костя. Но… ни возни за дверью, ни ответа он не услышал.

Набравшись храбрости, он дернул дверь сильнее чем следовало. Она распахнулась и не больно ударила его по ноге.
За дверью, внутри горницы был только рыжий здоровенный котяра. Посреди комнаты была русская печь. Кот, удаляясь от двери неспешно шел по направлению к ней, странно повернув голову и неотрывно смотря в глаза Косте. Зрелище было и странное, и неприятное одновременно.
Больше в горнице никого видно не было. Костя бросил рюкзак с сумкой и огляделся. Убранство было простое. Такое он уже видел. Хоть он и был человеком городским, но ночевал в домах разных. Приходилось и в доме с земляным полом бывать и в доме на сваях.
Пол был устлан пресекающимися домоткаными дорожками. Возле порога лежал половик. Везде было чисто, прибрано. Справа вешалка, а под ней широчайшая лавка – на такой спать можно. Слева рукомойник, мойдодыр. Перед окном стол с тремя стульями. По периметру комнаты деревянные полки под потолок. В углу комод.

А печь, да – русская. Большая! С лежанкой. И готовить, и топить, да и попариться можно при желании.
Из -за печи выглядывала кровать. Над печью и по дальней стене висели пучки трав. Их было много и все разные. Некоторые он угадал: зверобой, иван чай, возможно, душица…

Костя подошел к печи, предусмотрительно держась подальше от кота. А кот занял позицию возле подтопка и продолжал буравить Костю взглядом. Но агрессии вроде как не проявлял. Странно, но Костя как само собой разумеющееся принял тот факт, что дверь держал кот, а потом отпустил. Он здоровый – мог, почему бы нет. Первый он что ли? У него самого в детстве жила кошка. Так она сидела наверху двери, прямо на ребре и шарахала по головам проходящих лапами. Дверь, пока она там сидела, точно закрыть бы не получилось.
Костя приложил руку к печи. Печь была холодная. Да и в доме было как-то… еще не холодно, но тепло уже ушло. Это означало, что печь, по крайней мере, с утра точно не топили. Хозяин либо ушел рано утром, либо еще с вечера.
Костя разулся, но раздеваться не стал. Постоял, постоял, а потом вдруг выпалил:
- Здравствуйте хозяева! Видимые и невидимые!
Вспомнились ему слова бабушки – тоже деревенской жительницы, всю жизнь в совхозе. Он ему песни разные пели, в основном трагические про любовь, и сказки страшные рассказывала. Так вот она, приходя к соседям всегда так здоровалась. А когда он как-то спросил: «Какие еще невидимые?». Она засмеялась: «Так домовой – тоже хозяин».
Костя прошел по горнице, но хозяйничать не стал. Сел возле окна на стул. Кот тут же взгромоздился напротив. На другом стуле. Но смотрел по-разному, то на Костю, то в окно. А Костя на него старался вообще не смотреть. Ну его, странный он. Еще бросится.
Так сидели они оба молча минут пять. А потом вдруг кот неожиданно замурлыкал. Просто глядел на Костю и мурлыкал. Каким-то таким даже приятным тембром. И не скажешь, что кот. Мурлыкание какое-то басовитое.
А Костя поежился. Прохладно все-таки. И стало ему вспоминаться. И бабка, и коровка Зорька, и мама еще молодая. И папка с одностволкой, стрелять его учил. Постепенно Костю одолевал сон, сказывалась дорога. Сквозь дрему бросил он на кота взгляд. А кот не унимался, мурлыкал, от старания головой водил в разные стороны. Удивительные у него глаза были. Больше по-человечески глядели, с глубиной и разрезом странным….

***

Проснулся Костя резко. Перед ним стояла дымящаяся чашка чая, а напротив сидел Федор Ефимыч, улыбаясь. В доме было ощутимо теплее. Кота не было.
- Отдохнул немножко, Костя? - спросил дед и протянул руку.
- Здравствуйте, Федор Ефимыч! – Костя привстал, но старик жестом усадил его обратно. – Вы уж извините, проник в дом и задремал. Не заметил, как Вы пришли.
- И правильно сделал. У нас двери для добрых друзей всегда открыты. А злые и сам не войдут.
Старик встал. Большой, аккуратно стриженный, без тени проплешины, седовласый богатырь.
- Раздевайся, я уже натопил. Пей пока чай. А через полчасика обедать будем, - старик кивнул в сторону печки. Заслонка стояла на полу, а в глубине виднелись чугунки.
- Спешил я, спешил, да не успел к твоему приезду. Но, с другой стороны, всего на час опоздал.
- Удивительно, как я Вас не услышал. Как Вы тут хозяйничали. Как топили… — Костя, на ходу раздеваясь, пошел к вешалке.
- Как раз неудивительно. Этот убаюкает кого у годно, и на сколько угодно, хорошо не до смерти - старик посмотрел куда-то за печку и погрозил пальцем.
Костя тоже посмотрел, но никого не разглядел.
- Вы про кота? - спросил он.
- Кота? – задумчиво сказал старик, прищурившись глядя на Костя - Про него самого…
Дед хозяйничал, наотрез отказавшись от помощи. И через некоторое время они уже ели грибной суп, так хорошо зимой напоминающий о лете. И запеченную картошку, которая и цветом, и вкусом может быть обязана только русской печи.
- Я, Костя, ненадолго, - говорил дед, пока они ели. – Тут делянка в лесу… надобно последить, чтобы мужички лишнего не оттяпали. А потом и посадкой поруководить.
- Спать будешь на кровати. Там чистое постелил. Буду я только завтра к обеду. И мы с тобой на озерцо за окуньками сходим. А пока оставайся за хозяина… Хозяина! – нарочито громко сказал дед, как будто обращаясь к невидимому собеседнику.
Костя принял эти слова насчет кота. Но того нигде видно не было.
После этого дед засобирался. И уже с порога развернулся и сказал:
- Совсем забыл, я же баню затопил. Воды должно хватить. Ну если не хватит из колодца наносишь. Так ты где-нибудь через часик сходи попарься. И с дороги хорошо, да и дух городской полезно здешним заменить, - дед засмеялся. – Да, и не затягивая с этим! Парься днем, не вечером! Зверье тут всякое по ночам ходит. От греха… Понял?
- Понял, понял. Не волнуйтесь Федор Ефимыч.
Дед ушел.

Около трех часов Костя провел за изучением не слишком большой, но очень оригинальной библиотеки деда. Небольшой книжный шкафчик стоял рядом с комодом и был забит альманахами: “Рыболов - спортсмен” и “Охотничьи просторы”. Время прошло незаметно.
После этого Костя вышел прогуляться. Ну улице было хорошо. Не морозно. Свежо и ясно.
Круглая высокая труба еле видно дымила на крыше над второй дверью приделка. Значит там и была баня. Костя прямиком направился к ней. Но, проходя мимо первой, остановился. За дверью кто-то тихонько стучал по дереву, и, кажется, какой-то монотонный голос что-то неразборчиво говорил.
Костя осторожно приоткрыл дверь, обитую ватином. Внутри было сумрачно, пахло сеном. Свет проникал через маленькое оконце двери, и чуть большее в стене напротив. Это было стойло. Из глубины на него посмотрела лошадь и потянулась к кормушке. Это она переступала с ноги на ногу.
В кормушке было и сено и зерно. Странно, уж зерно то лошадь должна бы была съесть за три часа после ухода Федора Ефимыча.
Костя прошелся. В хлеву место было для двух, а то и трех лошадей. В противоположном углу виднелась клеть. То ли для овец, то ли для телят. Но других животных в хлеву не было.

С бревенчатого потолка свисали пучки сена. Скорее всего наверху был сеновал. Стояла приставная лестница. Костя забрался по ней и заглянул на чердак. Так и есть – сена было много, под самую крышу. Ветерком свистел сквознячок. Наверное, его он и принял за чей-то голос.
Костя спустился и вышел на улицу. Закрыл дверь, и приложил к ней ухо, прислушиваясь. Так же изредка лошадь переступала с ноги на ногу. Но никакого голоса в этот раз слышно не было.

Костя чертыхнулся и пошел вокруг дома. Вышел в лес. Несколько тропинок вело в лес из дома. Какая-то, он знал, вела к озеру. Другая к деревне. Куда вели остальные, он понятия не имел.
Он прошел по одной, но не далеко от дома. Постоял, подумал о своем. Покурил трубку. Небо заволокло облакам. Пора было парится. Костя быстрым шагом пошел к дому за свежим бельем.
Предбанник был совсем маленький только лишь раздеться. Сама баня была простая, никаких изысков. Большая чугунная печь, на одной половине с трубой обложена камнями, на другой чан из нержавейки литров на тридцать, с кипяченой водой. Рядом кадушка с холодной. То есть баня - парилка, она же помывочная. Воду следовало лить на себя ковшом прямо на пол. Сквозь щели пола вода уходила куда-то вниз.
Полок был один, мутное оконце находилось прямо над ним. Воздух в бане был горячий и сухой.
Новенький дубовый веник висел на гвоздике. Первым делом Костя замочил веник в одной из маленьких кадушек, разнокалиберная батарея которых стояла под полоком. И плеснул воды на камне. Все заволокло паром.

Следующий час Костя парился, хлестался, выбегал на улицу и натирался снегом, и опять парился. И не заметил сам, как в бане существенно потемнело. Света через оконце и так было мало, а другого освещения в бане не было.
- Что же ты, паразит, меры не знаешь! – неожиданно раздался громкий голос. От испуга Костя вскочил и опрокинул все, что было можно опрокинуть, устроив неимоверный грохот.
Из угла за печкой светились красным два, размером с теннисный мяч, глаза. Смутный силуэт вырисовывал фигуру низенького существа, не выше метра.
- И парится, гад, и париться! – продолжало говорить существо, тонким скрипучим голосом, постепенно выступая из угла.
Это был маленький очень косматый голый мужичок с волосами по всему телу. Лицо было закрыто, и только нос выступал, да гигантские глаза светились за спутанными волосами. Длинная борода неопределённого цвета спускалась прямо до пола. В ней повсеместно торчали дубовые и березовые листья. В голове были какие-то ветки. А крючковатые пальцы сжимали ковшик.
- А нам, сволочь, когда прикажешь мыться? – вопрошающе взвизгнул он и, молниеносно зачерпнув кипятка из чана, весьма ловко метнул ковшик с кипятком прямо в голову Косте.
Ошпаренный Костя заорал и бросился к выходу. Но не успел даже схватиться за ручку двери. Длинный пальцы рук мужичка обхватили его щиколотки и, дернув, моментально уложили его на доски пола. Мерзкий мужик запрыгнул ему на спину и придавил к полу, неожиданно оказавшись очень тяжелым. Как не брыкался Костя, но освободится не получалось.
- Я тебя научу, морда, парится! – завопил мужичок и начал остервенело хлестать Костю веником.
Костя заорал так, как никогда в жизни не орал. Он умолял отпустить, кричал о помощи. Но мужичок продолжал его хлестать, приговаривая:
- Я с тебя шкуру то спущу. Я тебя напоследок то отпарю….
Костя почувствовал, как сознание покидает его. Но вдруг порыв свежего воздуха вернул ему чувства. На пороге стоял низенький рыжий мужичок в драных штанах и такой же драной фуфайке. А из – за его спины выглядывало испуганное юное лицо такого же низенького худого паренька, одетого в рубаху на голое тело.
- Отпусти его, - завопил рыжий мужик. И вдвоем с пареньком они схватили Костю за руки и потащили на выход.
- Не отпущу, - заорал в ответ голый мужичок и начал тянуть Костю за ноги внутрь бани.
Силой эта троица владела неимоверной. Костя фатально подумал, что точно лишиться или рук или ног. Боль была в руках, в ногах… Захрустел позвоночник. Кожа спины горела огнем. На зубах чувствовалась кровь. Глаза заволокло туманом и, теряя сознание перед его лицом мелькнули ноги паренька. Голые! Мохнатые! Заканчивающиеся копытцами.

Некоторое время он был без сознания. Потом почувствовал, что его несут. Мимо промелькнули лес, дверь, печь…
В полубреду он чувствовал, как его переворачивают с боку на бок. Мелькали сосредоточенные лица: конопатое круглое лицо рыжего мужика, серое с острыми ушками паренька. Слышались читаемы на распев заговоры: “Есть в лесу ведьмачий дуб – Широколист. Дуб чист, дуб красен. Хворь забери, спину залечи. Волю мое прими.” Потом читали еще что-такое про нос, про голову. Мазали чем-то спину. Заставили выпить кружку чего-то кислого и пахучего. Боль стала уходить. Красная картофелина носа вернула себе прежний вид. И Костя заснул.

Проснулся утром в кровати. Ничего не болело. Все было цело и исправно. Кот сидел рядом, возле подушки. Заметив Костино шевеление, заглянул ему в глаза своим совершенно не котовским взглядом. Спрыгнул с кровати и неспешно пошел за печку, постепенно растворяясь в воздухе. Исчез, не доходя до запечья. Костя не удивился. Он уже кое-что понял, спасибо бабушке с ее сказками. Сел на кровати, соображая, где его одежа. Ага, наверное, там же в предбаннике. Идти туда не очень хотелось.

- Ты это… Ефимычу… про банника то не сказывай, - раздался голос из-за печи. Голос был тихий, но Костя узнал его – рыжего мужичка.
- А то и мне, и тебе достанется. Обернет нас в прыгунов зеленых. Тебе же велено было днем париться. Ночь – то банниково право.
- Ты с поклоном угощеньице то баннику оставь. Хлебушек или еще чего. И Фролку – дворовому. Он тебя спас. Услышал. А то, как есть уморил бы тебя щуй.
- Хорошо, батюшка, договорились. Спасибо за ум, - ответил Костя. Босыми ногами добежал до рюкзака. Так и стоял он не распакованный возле двери. Вытащил из него пакет с пряниками. Парочку положил на блюдце и громко сказал:
- Тебе, батюшка Домовой, спасибо за помощь. Угощайся.
Костя схватил куртку, запихал в карман пряники и в валенках на босу ногу выбежал во двор. Первым делом зашел в хлев.
- Фролка, спасибо тебе за помощь! – и протянул руку с пряником на раскрытой ладони. Лошадь смотрела на Костю грустными глазами. Где-то все так же свистел сквознячок. Солнечные лучики блестели на танцующих пылинках.
Кто-то дунул ему в щеку. Костя повернул голову – никого. Рука дернулась, ладонь была пустая. Пряник исчез. Сзади него раздался удаляющийся цокот копыт. Костя резко обернулся, но никого не увидел.
- Спасибо, - еще раз поблагодарил невидимого Фролку Костя, и вышел из хлева.
С опаской Костя вошел в баню. Дверь на всякий случай оставил открытой. Потянулся, стараясь внутрь далеко не заходить и положил пряник на полок.
- Прости меня за неуважение, хозяин бани. Прими угощение!
И пятясь вышел из бани. Забрал пакет с одеждой и уже выходя услышал громкий скрипучий голос:
- Ладно. Можешь в дневной час приходить. Попарю…
И Костя приходил, и не раз…

11. Невеста Кощея

В некотором депрессивном регионе, в некотором маленьком городке, на самой его окраине, жили были мама и ее дочка Маша двенадцати лет отроду. Папы у них не было, и Маша даже не знала кто он. Думал что путешественник. Да и мама не знала кто был папой Маши, и была уверена что он редкий козел.

Жили они бедно, мама часто задерживалась на работе, а также в поисках нового папы, и Маша большую часть времени была предоставлена себе.
Бегала по улицам с мальчишками, играла в казаки-разбойники, в пиратов и в кладоискателей. Да и внешне она напоминала мальчика, короткие темные волосы, худая и угловатая, острая на язык и любящая похулиганить. За домом Маши начинался лес, в котором можно было найти много интересного. Поганые грибы, несъедобные ягоды, мусор, шприцы, бутылки и презервативы. А вот кладов не водилось, но дети все равно любили их искать.


И вот однажды, перед новым годом, когда мама снова не пришла домой, а все друзья разошлись, решила девочка пройтись по лесу. Далеко заходить она не думала, но очень хотела встретить что-нибудь похожее на сказку. Ибо было ей так грустно и так одиноко, что хоть плач. И о чудо! Увидела она на краю леса, в аккурат под фонарем, не кого-нибудь, а настоящего деда мороза. В красной шубе, шапке, с белой бородой. И как завороженная пошла к нему.

А тот увидел девочку, заулыбался широко, и тоже пошел к ней. И когда они приблизились друг к другу, спросил он:

— Хочешь подарок? — и распахнул шубу под которой ничего не было, кроме свисающего живота и выпирающего срамного места.
Если бы Маша была простой девочкой воспитанной на фильмах про любовь и играх в куклы, то возможно завизжала бы и упала в обморок, но постоянно играя с хулиганами, она поступила иначе.
Закричала что-то оскорбительное, и от всей души врезала ногой по срамному месту, да так удачно, что фальшивый дед мороз согнулся пополам. Не давая ему опомниться Маша выпустила в него струю из газового баллончика, после чего самообладание оставило ее, и девочка с криками побежала не разбирая дороги.
И казалось ей, что слышит она треск и ругань, что гонится за ней охальник, и не могла она остановиться, и лишь чудом не споткнулась о корни коварные, да не подвернула ногу в неприметных под снегом ямах. И только когда силы совсем оставили ее, остановилась она стараясь отдышаться, и поняла что никто не гонится за ней. Зимний лес был тих, ни шороха, ни треска.

Осмотрелась она стараясь понять в какой части леса находится, да и испугалась пуще прежнего. Когда бежала, небо было чистым, звезды освещали дорогу, а сейчас небо затянуло тучами и началась метель.
Побрела Маша ища путь домой, дорогу фонариком на телефоне подсвечивая, да оступилась на снеге коварном, не удержалась на ногах, упала и покатилась куда-то вниз не в силах остановиться. Кричать не могла, снег набился в рот, за шиворот, в сапоги. Остановилась лишь тогда когда упала на дно оврага глубокого.
Лежала так несколько минут, пока не пришла в себя, затем встала медленно. При падении ушибла колено она сильно, да телефон потеряла. Хорошо хоть небо снова очистилось, Луна вышла, да такая яркая, что Маша и не видела раньше. И при этом лунном свете, поняла девочка, что не сможет обратно взобраться, крутые стены у оврага были, по таким только падать легко.

Испугалась она, но не запаниковала, вытряхнула снег из сапог, да побрела прихрамывая на правую ногу. Замерзла, устала и поняла - не вернуться ей домой. Но несмотря на отчаяние продолжила идти она и увидела огонек впереди. Вдохнула в нее надежда силы новые, ибо где огоньки там и люди.
Так шла она проваливаясь в снег глубокий, пока не вышла к избе большой. Поднялась по ступенькам деревянным, да постучала в дверь дубовую. И о чудо, дверь открылась словно по волшебству, и вошла в избу девочка. Тут было натоплено жарко, но хозяева не спешили ей показываться.
Силы оставили Машу, слишком тяжелый выдался вечер, легла она прямо на пол и уснула крепко.
Проснувшись, увидела она что лежит на кровати, теплым одеялом укрытая. Ее мучала жажда, болело горло, а все тело сковывала слабость, такая что и вставать не хотелось.

Маша услышала шаги и повернув голову, увидела мужчину высокого. Странное дело, несмотря на незнакомое место, и то что не помнила она что случилось после того как в избу зашла она, не испугалась девочка, а стала с интересом незнакомца рассматривать.
Высокий и худой. Темные коротко-стриженные волосы контрастировали с лицом бледным. Тонкие губы были в улыбке изогнуты. В руках незнакомец держал серый бокал на ножке длинной.
— Я почувствовал что ты проснулась, — голос его был мягким, приятным.
— Где я? — прохрипела Маша и пожалела об этом, горло болело адски.
— Сначала тебя надо вылечить, — подошел он и присел около кровати. Просунул руку под подушку и приподнял ее, тем самым помогая Маше принять сидячее положение.
— Выпей, — он протянул ей бокал. Маша взяла его двумя руками и чуть не выронила, тяжелее оказался бокал красивый, чем думала она. Девочка некоторое время рассматривал его дивясь цвету странному, бокал не был прозрачным и казалось сделан был он из металла светлого.
— Это серебро, — казалось хозяин угадал ее мысли, — выпей, зелье которое там, насытит тебя и хворь поможет одолеть.

И тогда девочка решилась и пригубила напиток. Тот оказался приятным на вкус, и не колеблясь более допила она содержимое бокала серебряного. Боль в горле стала стихать, веки отяжелели и провалилась девочка в сон.
Проснувшись, подивилась она тому, что горло более не болело, слабость ушла, да и чувствовала она себя превосходно. Рядом с кроватью стоял стул, на котором висела ее одежда, сухая и чистая, и Маша быстро оделась, ей не терпелось узнать где она и что будет дальше.
Дверь в комнату распахнулась и на пороге появился давешний знакомый, тот который поил ее из бокала серебряного.
— Как чувствует себя наш гостья? — спросил он и Маша слегка смущаясь ответила.
— Хорошо, спасибо, — и решившись спросила, — а где я, и, и кто вы?
— Ты находишься в стране волшебной, — ответил хозяин, — я местный властитель, меня зовут Карачун, или Кощей, сейчас меня так чаще называют. Мне сразу поведали что в наши края попала девочка из краев лежащих за барьером непреодолимым, больная и замерзшая, и поспешил я на помощь тебе тогда.
— Почему? — голова у Маши шла кругом, ответы мужчины были непонятны, и хотелось задать ей вопросов множество, да не знала она в каком их порядке спрашивать.
— Легенда есть у нас, — ответил Кощей, — что от увядания страну сказочную, спасти можно будет лишь тогда, когда правитель ее, — слегка поклонился он тут, да продолжил, — возьмет в жены девушку, из-за барьера непроходимого пришедшую,.
Глаза Маши расширились, а рот округлился от изумления и смогла она лишь вымолвить.
— Маленькая я еще для этого!
— Бессмертный я, — улыбнулся Кощей, — подожду пока вырастешь ты. А пока ,— махнул рукой он, — пора нам в замок далекий отправляться, там и узнаешь все что надобно.

И началась у Маши жизнь новая, интересная. Кощей объяснил что невеста правителя это не просто кукла красивая, а помощница верная в делах и заботах. А забот в сказочной стране хватало. То скелеты взбунтуются и пробуют республику организовать. То стаи дрессированных насекомых выйдут из под контроля и начнут собственные поля уничтожать, то зима не захочет передавать эстафету весне и решит остаться навсегда. Но больше всего ущерба приносили герои и рыцари разные, которые прикрывшись идей благородной о мира спасенье, слетались со всех сторон в страну сказочную как осы на варенье сладкое.
Вот так и превратилась жизнь Маши в учебу сплошную. Ведьма старая - сгорбленная и морщинистая, учила ее зелья, лекарства и яды варить да в травах и кореньях разбираться. Темный рыцарь, шлем никогда не снимающий, учил ее коротким клинком сражаться, да из лука стрелять. А магии ее учить сам Кощей начал, но уезжал он часто по делам государственным и заменял его волшебник пожилой, на гриб обликом немного похожий. Еще читала она много, было в библиотеке Кощея книг много с Земли, а Маша уже знала, что это ее Землю называли - мир, что за барьером непреодолимым лежит, и девочка с удовольствием читала сказки, сравнивая придуманное авторами незнакомыми, с тем что глазами тут видела. И дивилась то неуемной фантазии авторов, то тому как эти книги через барьер сюда попадали.

Время шло, четырнадцать лет Маше исполнилось. На день рождения, подарил Кощей кинжал волшебный ей, да коня говорящего. Очень ей дары понравились, с конем поговорить могла она, а кинжал не оружием, а другом ей настоящим показался. У него имя даже было, - “коготь”, а после того как девочка напоила кровью его из ладони порезанной, по настоящему подружились они. Не могла Маша теперь потерять его, не могла порезаться. В рукаве носила и знала что он всегда легко в ладонь соскользнет при надобности, да крови врага испробует.
Коня же Тенью звали. Был он спокойный и рассудительный, любил поговорить о сене и овсе, пообсуждать кабыл из соседней конюшни, но мог и совет хороший дать, особенно по выбору пути короткого и безопасного.
Надо сказать что зима в сказочной стране не хотела уходить. Маша долгое время думала что так и надо, бывают же места где всегда зима, но в свой день рождения не выдержала и спросила Кощея об этом.
— Нет, Марья, — будущий жених всегда называл ее так, — тут не всегда была зима. Что-то неладное произошло в землях владычицы снежной. По слухам новый регент, то ли Ким, то ли Вон обманом погрузил ее в сон беспробудный и начал свои порядки устанавливать, нарушать ход вещей естественный. Но пока руки не доходят разобраться с этим, к счастью его власть не распространяется над всей страной сказочной, так что есть у нас места где все идет как положено.

Шли годы. Маша выросла, превратилась в девушку прекрасную - гибкую и стройную, с волосами цвета крыла вороного. Из-за больших голубых глаз, казалась она наивной и по девичьи беспомощной, но внешность та обманчивой была.
Все науки давались легко девушке, вот только магия, не ворожба не травничество, да целительство, а настоящая, черная как ночь магия все не давалась ей. И это расстраивало девушку, так как понимала она, что правительница сказочной страны обязана разбираться в чародействе, ибо как иначе править магами и волшебниками?
Но Кощей успокоил ее, сказал что догадывается в чем дело, но разговор о том заведет, когда девушке семнадцать исполниться.
И вместо магии они разговаривали, как на нужные темы, такие как управление государством, тонкости политических игр, силу временных союзов, беспринципность владык, так и просто вели разговоры о разном.
Прочитавшая много сказок Маша спрашивала Кощея о том почему написанное там так сильно отличается от того что она видела собственными глазами.
— Люди скрывают свои страхи по масками, — отвечал Кощей, — вот меня рисуют то старым, то глупым и всегда беспричинно злым даже в ущерб себе. Над таким врагом и посмеяться не грех, а где смех, там страха нет.
— А что это за история со смертью твоей, которая обязательно в яйце, зайце, утке и все такое? Откуда бред такой?
— Если написать что смерть моя хранится в темной столице, в сокровищнице замка и что добраться туда можно лишь через лабиринт комнат полных смертельными ловушками, то тут сказка и закончится, ибо умом скорбных которые попробуют рискнуть днем с огнем не сыскать.

Они помолчали и Кощей добавил.
— А вот таких ларцов на дубах развешано по сказочной стране видимо не видимо, так что есть доля правды в сказках этих.
— А зачем ларцы эти? — спросила девушка.
— Ловушки. С ядами, огненными всполохами и прочими смертными заклятиями. Ибо хороший герой - это мертвый герой, — со смешком ответил Кощей.
А когда до семнадцатилетия ей оставался месяц, появился в сказочной стране богатырь силы невиданной. В то время Маша с женихом находились в одном из небольших замков, у подножия скал неприступных, и богатырь точно знал где искать Кощея.
— Завтра вечером тут будет он, — молвил Кощей.
— Ты убьешь его? — спросила Маша,ибо переживала сильно за жениха она.
— В этих доспехах его нельзя убить или ранить, а вот он, клинком своим волшебным, сможет разрубить на куски тело мое, — ответил тот и не было страха в словах этих, лишь скорбь да тоска смертная.
— И что произойдет тогда? — закусив губу спросила Марья.
— Властитель новый у сказочной страны появится, — ответил Кощей.

Пусто было в таверне, лишь за дальним от входа столом сидел широкоплечий богатырь и завтракал. Маша с интересом рассматривала его, светлые волосы, синие глаза, лицо красивое мужественное. И молод он был, может лишь на несколько лет старше ее.
Вышла она ночью из замка, воспользовавшись тем что Кощей к схватке готовился. Не мог он мощью армий своих воспользоваться, был закон нерушимый по поводу этому, не запомнила закона-то Марья, но понимала, лично Кощею придется с богатырем дело иметь.
У полудню она добралась до таверны, где судя по показанному яблочком на волшебной тарелочке, богатырь светлый остановился.
— Не занято? — потупила глаза она скромно, как и надобно девице целомудренной. Богатырь отодвинул тарелку, рыгнул сыто, да осмотрел ее внимательно.
— Я занят, Кощея надобно победить да царем стать, — чинно ответил он.
— Я как раз по этому, — стрельнула взглядом и зарделась она, — помогу одолеть супостата, а ты меня в жены возьмешь за это?

Встретились они в самой высокой башне замка. Пустое круглое помещение, с выходом на площадку смотровую с перилами низкими, вот и все убранство комнаты где поединок состоятся должен был.

Кощей стоял посреди комнаты, с черным клинком в правой руке. Ни доспехов, ни щита. Ждал он богатыря, не мог избежать схватки хоть и мало шансов было против особых доспехов заговоренных.
Но вместо молодца в зал вошла Маша.
— Не стоит тебе быть тут, — молвил Кощей, — не для девичьих глаз бой этот.
— А боя не будет, — улыбнулась Маша и достала из кармана иглу длинную, серебряную.
— Откуда? — побледнев спросил жених севшим голосом и попятился.
— Не важно, — она провела ногтем по поверхности иглы и дернулся Кощей как от удара, — другого мужа я хочу, молодого да красивого!
Вошел в этот момент в помещение добрый молодец, да с усмешкой на врага посмотрел.
Пятился Кощей, и не заметил как на смотровую площадку вышел. Меч выпал из дрожащей руки, в глазах застыло безумное выражение.
— Прощай старик! — переломила иглу Маша без усилий видимых. Выгнуло дугой тело Кощея, перевалился через перила он, и рухнул с большой высоты прямо в глубокий овраг, снегом засыпанный.
Богатырь выдохнул с облегчением и спрятав меч, обхватил Машу за талию.
— Пора нам пожениться, — сказал он и притянул ее к себе.
— И когда свадьба? — радостно спросила она.
— Начнем прямо сейчас, — хохотнул он, — веди меня в опочивальню.

Полумрак царил в опочивальне. Тьму разгоняло лишь жаркое пламя камина огромного. Богатырь развалился на кровати большой, да по хозяйски смотрел на девушку, скромно стоявшую посреди комнаты. Маша, от смущения покрасневшая, в одной длинной сорочке оставшаяся, смотрела в пол и ждала что скажет муж ее новый. Магические доспехи и волшебный меч стояли в углу комнаты.
— Иди ко мне, — похлопал по кровати он, и девушка сделала робкий шаг, но снова замерла.
— Давай помогу! — встал он легко, подошел к девушке, поднял на руки и опустил на кровать, свежими простынями застеленную. Навалился сверху, ища губы, а девушка, робость свою поборов, обняла его.
Послушный “коготь” выскользнул из рукава ночной сорочки и вонзился под правую лопатку молодца.
Тот отпрянул, а затем замер и рухнул рядом с Машей. Та поднялась брезгливо поморщившись, выдернула “коготь” из раны глубокой. Богатырь еще сумел перевернуться на спину, но после этого паралич сковал тело его, мог он лишь глазами вращать, но этого хватило чтобы увидеть что в комнату Кощей вошел, целый и невредимый.
— Спасибо, Марья, оденься пожалуйста, — сказал Кощей и посмотрел на богатыря парализованного.
— А что с ним будет? — спросила девушка облачаясь в одежду привычную.
— Если бы в честном поединке сошлись мы, умер бы он с честью, а так станет псом поганым, в клетку посаженным, да по стране сказочной возить его будут, в назидание другим героям неугомонным, — сказал Кощей, и добавил, — но не стоит пока тебе смотреть на это, рано еще.
А вечером следующим, сказал Кощей невесте своей верной, что знает он почему магия не дается Маше как бы та не старалась.

— Чую что не хватает тебе вещи ценной. Бабка твоя должна была передать тебе ее да не смогла видимо. Вернуться тебе домой надо, да у матери спросить, должна мать знать твоя.
— Знаю я о чем говоришь ты, — ответила Маша, — есть у матери моей кольцо особое, от ее матери доставшееся, думаю о нем ты молвишь сейчас.
И на следующий день собралась Маша в дорогу. Гостинцев для матери прихватила, коня верного оседлала, да доехала до тропинки миры соединяющей. Оставила Тьму тут она, наказала ждать ее, да ловко вскарабкалась по стенам оврага отвесным, и поняла что видит лес из которого сюда попала.
Давно отвыкла бояться она, лишь верный “коготь” удобно устроившийся в правом рукаве теплой куртки проверила, ибо если ей вновь извращенец встретиться, не побежит она в этот раз.

Но никто так и не встретился Маше и добралась она до когда-то родного, а теперь ставшего совсем чужим дома. Легко взбежала на четвертый этаж и нажала на кнопку звонка.
Дверь открылась через минуту, на пороге стоял начавший лысеть, немного обрюзгший мужик лет сорока. Он осмотрел Машу и оскалился в улыбке явив миру два золотых зуба.
— Кого там принесло? — донесся из глубины квартиры крик матери и Маша поморщилась, ибо не раз слышала этот крик в детстве и пугал он ее тогда сильно.
— Да телка какая-то — ответил мужик и спросил уже Маши, — ты кто?
— Марья, дочь Антонины, — ответила девушка, — войду?
— Слышь, Тонька! — рявкнул тот, — у тебя что, дочка есть? — а потом повернулся к Маше, — ну заходи, дочка, — выделил он слово последнее, да заулыбался мерзко..
Зашла Маша в прихожую и скривилась от неприятной смеси запахов перегара и табака.
— Какая до… — начала было мать, — но при виде Маши осеклась, а потом завопила, — ты? ты?! Шлялась где-то пять лет а теперь вот так заявляешся? Квартиру захотела?
— Шесть мама, — холодно ответила девушка, и сделала шаг в сторону комнаты, но тут на ее левое плечо легла рука тяжелая мужчины дверь ей открывшего.
— Стой тут, — начал он, но девушка отвыкла от того что ее хватают без спроса, дернулась освобождаясь от хватки крепкой, а “коготь” послушно скользнул в ладонь правую.

— Стой, дрянь! — разозлился мужик и схватил ее снова, на этот раз сильно плечо сжав, явно стремясь причинить боль.
Развернулась девушка движением одним ловким, да ударила его “когтем” вниз живота, а затем рванула руку правую вверх и вскрыла нахала от паха до горла самого. Стерла с лица кровь брызнувшую да к матери обернулась.
Не кричала та больше, не гневалась, лишь открывала и закрывала рот, словно рыба на берег выброшенная. Затем подкосились ноги ее, и осела она на стул, тупо на дочку глядя.
— Не волнуйся, мать, мне не нужна квартира, — вошла девушка в комнату и осмотрелась. Тут ничего не изменилось в лучшую сторону, грязь, пустые бутылки, мусор.
— Я за кольцом бабушки, — сказала Маша и мама непроизвольно посмотрела на руку левую, безымянный палец которой украшало колечко золотое парой небольших рубинов украшенное. Странное дело, как бы ни нуждалась мать девочки в деньгах, ни разу не возникло мысли у нее, продать или заложить кольцо это. И никто из тех с кем она встречалась, а были среди этих мужчин и весьма опасные люди, никто не подумал украсть или отобрать его. И сейчас поняла мама, что она хранила это кольцо для Маши, а теперь пришло время отдать.

— Замуж я выхожу, — продолжила девушка, — кольцо это на свадьбу мне надобно, — а вот это приданное, — положила она на стол мешочек тяжелый из которого выпали монеты золотые, крупные, да по столу рассыпались.
Мать кивнула головой, да кольцо снять попробовала, но крепко то сидело на пальце и слезать не желало.
— Значит правда нужно напоить его, — молвила Маша, полезла за пазуху и достала алмаз крупный, — это ком-пен-са-ция, — по слогам проговорила она словно мудреное, и взяла безвольную руку матери.
— Ка-ка-я ком… — заикаясь начала та, но Маша взмахнула “когтем” и безымянный палец матери отделился от ладони. Та даже боли не почувствовала, посмотрела на ровный срез образовавшийся на том месте где был палец и упала в обморок.
Маша обработала рану ловко, взяла телефон мамин и набрала номер полиции.
— Я Марья Метелкина, звоню из квартиры по адресу Лесная четыре, квартира семь. Только что я убила сожителя матери и отрезала ей палец. Приезжайте и скорой сообщите. — И повесила трубку не дожидаясь ответа.
Выбежала из подъезда и быстрым шагом направилась в сторону леса. И уже скрывшись под деревьями услышала далекую сирену, улыбнулась и пошла в сторону тропинки в страну сказочную ведущей. Мысли девушки были заняты предстоящей свадьбой. Теперь, когда у нее есть кольцо бабки, она сможет овладеть магией как ночь черной и стать по настоящему достойной женой Кощея. И лишь два вопроса продолжали тревожить девушку - какую сделать прическу, и какое, синее или черное платье больше подходит к свадебной церемонии.

12. Лютня для сверчка

В полдень, когда на крыше тихонько потрескивала раскалённая от зноя черепица, а вечерняя прохлада казалась несбыточной мечтой, в деревню пришла старуха. Волоча за собой тележку, доверху забитую товаром, она медленно прошла по улице, стучась в каждой дом, но ей так никто не открыл.
– Впусти торговку. У неё персики. Я чувствую запах...– сказала мне Ицуко, услышав возле наших ворот дребезжание ползущей по камням тележки.
Спорить с женой не хотелось. Последняя беременность, как и предыдущие, закончилась неудачей, отчего Ицуко сделалась совсем плаксивой и капризной, а её ноги покрылись большими прозрачными волдырями. Она сидела на пороге дома и, несмотря на жару, была с ног до головы укутана в тёплое хлопковое одеяло, из- под которого доносился тяжёлый запах камфоры. Лечебная мазь для ног... Теперь ей пахло всё. Стены дома, кожа, волосы, посуда и даже цветы в саду казалось пропитались насквозь этой обманчиво прохладной, удушливой вонью, от которой кружилась голова и мучала бессонница.
Невольно поморщившись, я поднялся с циновки, и не спеша направился к воротам, по пути принюхиваясь к витающим в воздухе ароматам. Но как ни старался, так и не смог уловить ничего кроме ставшего уже привычным запаха камфоры. Персики? Нет. От старухи веяло морской водой с желтыми прожилками водорослей и холодными дюнами. Толкая тележку впереди себя, она вошла в ворота и, не обращая никакого внимания на меня, направилась к террасе, где сидела жена. По- хозяйски неторопливо, заложив руки за спину, я пошёл рядом со старухой, искоса поглядывая на ящик торговки. В обрамлении хилых, кое-как сколоченных досок лежали бумажные фонарики, несколько аляповатых вееров, жалобно позвякивающие колокольчики и клетки со сверчками.
–Они живые? –спросил я старуху, рассматривая неподвижно лежащих за тонкими прутьями клеток насекомых.
Старуха ничего не ответила и, дойдя до дома, положила одну из клеток жене на колени. Ицуко взяла её в руки и аккуратно встряхнула, но сверчок даже не шевельнулся. Мне вдруг стало неприятно... В нос снова ударил запах камфоры, и я подумал, что будь этот, похожий на кусочек гниющего фрукта, сверчок жив, то всё равно непременно задохнулся бы в нашем саду, где в ожидании призрачного чуда медленно и безвозвратно умирало всё живое. Я оставил женщин наедине и ушёл в дом.

***

Вечером мы развешивали клетки. Ицуко весело смеялась, и постоянно спрашивала меня, на каком из деревьев сверчкам будет лучше петься.
– Эту мы повесим на дзелькву, а вот эту на сливу, что растет у чайного домика, там всегда так красиво светит луна. Эту поближе к твоему окну...
Жена говорила без остановки, её щёки порозовели, как ожившие после дневного зноя пионы, а в глазах мелькали яркие огоньки. Стараясь не хмуриться, чтобы она не заметила моего недовольства, я безропотно ходил за ней по дорожкам сада и выполнял все указания.
– Знаешь, оказалось, что мы единственные, кто впустил торговку в дом. Я даже велела, чтобы ей принесли миску овощного супа. И за это она подарила мне всех сверчков.
Повесив последнюю клетку на дерево, я просунул палец сквозь тонкие прутья, и, преодолевая брезгливость, дотронулся до сверчка. На ощупь он походил на склизкую мягкую водоросль, что после бури выкидывает на берег море. И сейчас я понял, что именно так пахла и старуха...
–Зачем нам мёртвые сверчки в саду? –не сдержавшись, спросил я Ицуко, пристально глядя в её сияющие от счастья глаза.
– Скоро они оживут и начнут петь. Только одну ночь. А у нас родится ребёнок. Торговка поклялась мне. –ответила жена, но увидев моё недовольное лицо, вся вдруг сморщилась и, громко разрыдавшись, побежала к дому.
– Ты просто не хочешь детей! Не хочешь детей...

***

Когда ночной ветер развеял духоту камфоры и в саду запахло хризантемами, запели сверчки... Их голоса вспыхивали в разных уголках сада один за другим, как светлячки в ночи. Чуть слышный стрекот становился громче, сильнее и постепенно заполнил собой всё пространство ночи, заглушив вскрики птиц и шелест листы. Я поднялся и подошёл к окну. В клетке на дереве метался сверчок. Живой...
Меня вдруг пробил озноб, руки затряслись, и я почувствовал, как по спине стекает ручеёк холодного пота. Потрясенный увиденным, я вышел из комнаты и, дойдя до покоев жены, приоткрыл двери. Ицуко спала, но выглядела как-то иначе. Её лицо и волосы сияли в лунном свете свежестью и здоровьем, грудь налилась, стала пышнее, а кожа на ногах, прежде изъеденных волдырями, сделалась чистой и гладкой. Голова закружилась, и я, держась за стенки, вышел из дома в сад.

***

Не веря своим глазам, я ходил от одной клетки к другой, трогая ивовые прутики и, внимательно рассматривая, стрекочущих за ними сверчков. Но это не могло быть реальностью, ведь ещё днём все они были мертвы. Так значит это сон? Я облегчённо вздохнул, но пение насекомых внезапно стихло, и вместо него в саду послышались звуки лютни.
Висящие на ветках клетки задрожали как от сильного ветра, и из них стали вылетать стайки крошечных белых мотыльков. Под звуки мелодии они кружились вокруг деревьев, цветов, а подлетая ко мне, садились на лицо, щекоча кожу лапками и крыльями. Мне вдруг неожиданно стало весело и смешно... Волшебная музыка неслась из ниоткуда, проникая сквозь одежду и кожу к самому сердцу. Впервые за несколько лет я ощутил себя абсолютно свободным и счастливым. Всего на мгновение оглянувшись на потухшие окна дома, я, как ребенок, бросился за вереницей несущихся к воротам бабочек.

***

На улице было тихо и темно. Лишь лунный свет освещал парящую в воздухе стайку мотыльков. Недолго думая, я побежал вслед за ними вдоль спящих домов и крепко запертых на ночь ворот. Звуки лютни не исчезли. Наоборот, чем дальше я удалялся от своего дома, тем явственнее звучала в голове эта сказочная, манящая за собой мелодия.
Заметив на окраине деревни спиленную много лет назад сосну, я остановился. Дерево стояло цело и невредимо, а на его макушке, перебирая когтями сочные зелёные иглы сидел ястреб. Наверное, это и вправду сон. Иначе и быть не может. Ожившие сверчки, лютня, танцующие мотыльки. Утром я проснусь и волшебство исчезнет. Снова начнутся слезы, немые укоры; вновь запахнет камфорой и бесконечной тоской. Но сейчас...

***

Я уже не помнил сколько бежал и куда. Петлял между деревьями, сломя голову, нёсся по равнине, продирался сквозь колючие заросли кустарников, но не на секунду не останавливался, боясь потерять из вида белоснежных мотыльков. Извиваясь, как змейка, они летели впереди меня, указывая путь к источнику чарующих звуков.
Ночь опустилась на землю утренним туманом, небо порозовело, и я увидел, что стою у склона высокой горы. Здесь шёл снег... Смешавшись с пушистыми мягкими хлопьями, мотыльки исчезли, и я побрёл наугад. Лютня заиграла громче и падающих с неба снежинок мелькнул яркий огонёк.

***

Утопающая в снегу хижина выглядела совсем заброшенной, и только красный фонарик над дверью, указывал на то, что в этом доме кого-то ждут. И мне было совершено ясно кого... Поэтому я решительно толкнул дверь рукой и вошёл.
Держа в руках лютню, она сидела у очага... Блики пламени отражались в её тёмных бездонных глазах, а над чёрными как ночь волосами кружились мотыльки. Увидев меня, девушка чуть заметно улыбнулась и начала раздеваться. Я опустился на циновку. Не в силах оторваться, я смотрел, как красавица достает из волос позолоченные заколки, как распускает пояс кимоно, как бесшумно скользит по телу и опускается на пол невесомая шёлковая ткань. В тот же миг меня охватило осознание того, что этот сон особенный и он больше никогда не повторится. А значит... Я резко поднялся, подошёл к девушке, схватил за волосы и, повалив её на пол, впился губами в тоненькую пульсирующую на шее вену. Незнакомка тихо застонала и нежно обвила меня руками. Тонкие длинные пальцы ласково заскользили по моей спине, изящные ноги обхватили бёдра, и я почувствовал, как внутри меня разливается жгучая, насквозь пронзающая боль. Я попытался освободиться из объятий, но пальцы красавицы не останавливались, разрывая ногтями ткань кимоно и оставляя на коже глубокие кровоточащие царапины. Несколько пар огромных ног сжали моё тело- я услышал хруст своих костей и громко закричал. Но из моего рта вылетел лишь маленький белоснежный мотылёк. Немного покружив в воздухе, он опустился на большую паутину в углу хижины и уставился на меня равнодушными темными глазами...

***

Услышав стук в ворота, Ицуко отставила склянку с мазью в сторону и поднялась с кровати. Выходить на улицу не хотелось, но с момента исчезновения мужа ей было так одиноко… Она оделась, вышла из дома и, дойдя по заснеженной дорожке сада до ворот, открыла их. На земле лежал сверток, так сильно похожий на те, в которые заворачивают новорожденных. Ицуко подняла его, и, крепко прижав к груди, побрела обратно в дом.

13. Дрема

"Пропал пёсик. Маленький, рыжий, озорной, весёлый. С большими смешными висячими ушами. Хвостик колечком. Отзывается на кличку Блинчик. Очень добрый. Помогите найти друга!"
Саша старательно составлял текст объявления. Вот уже почти месяц прошёл, как пропал Блинчик. Саша винил в этом себя. Ах, если бы в тот день он не глазел на витрину в магазине игрушек, а крепко держал в руке поводок и смотрел за собакой внимательнее! Блинчик не рванул бы за пробегавшей мимо кошкой, не выдернул бы поводок из рук, не потерялся бы...

Искали его всем двором, но пёс как сквозь землю провалился! На следующий день он тоже не нашёлся. Папа с мамой разместили везде объявления, Саша тоже расклеил, где только мог, портрет Блинчика. Но никто не откликался...

Близился Новый Год, любимый Сашин праздник. Вот только прежней радости без Блинчика дома не ощущалось. Как-то раз Саша нечаянно подслушал разговор родителей на кухне:
— Дорогой, что подарим ребёнку на Новый Год?
— Я заказал ему большую красочную энциклопедию. Книга — лучший подарок!
— Да, сын весь в тебя, очень любит читать. Только обрадуется ли он подаркам вообще? Вон как из-за потери Блинчика переживает.
— И не говори, без собаки в доме совсем тоскливо. А может быть, другого щенка заведём? Похожего на нашего Блинчика? Навряд ли он найдётся, уже столько времени прошло...
У Саши перехватило дыхание от возмущения.
— Как вы можете?! Не нужны мне никакие подарки и другую собаку мне тоже не надо! Я хочу, чтобы наш Блинчик вернулся! — крикнул он со слезами в голосе и хлопнул дверью.

Дни текли своим чередом, вот уже и пришла пора украшать новогоднюю ёлку. Папа как всегда принёс домой настоящую. В тепле она распушила свои иголочки. Комната наполнилась ароматом хвои. Этот запах словно окутал дом волшебной праздничной дымкой, и Саша даже чуть-чуть повеселел. Вместе с родителями он с удовольствием наряжал зимнюю красавицу. Разноцветные шары, сверкающие сосульки, гирлянды... И конечно же, любимая Сашина ёлочная игрушка — маленький красивый заснеженный домик. Саша любил подолгу смотреть на домик перед сном и представлять, что он волшебный. Особенно, когда зажигали гирлянду. В причудливом мигании разноцветных огоньков Саше казалось, что в крошечных окошечках волшебного домика зажигается свет, мелькают неясные тени. Интересно, кто же там живёт? Вот бы глянуть хоть одним глазком...

Саша сладко зевнул в полудрёме. Сквозь полуопущенные ресницы комната принимала странные очертания. Потолок и стены раздвинулись, ёлка стала гигантской и тянулась к мальчику своими колючими ветками. Игрушечный домик стремительно увеличивался в размерах и Саша с удивлением обнаружил, что вполне может пройти в резную дверь, даже не согнувшись. Потянул на себя массивную медную ручку-стукалку и заглянул внутрь. Там было тепло и уютно. В ровненькой беленькой печурке потрескивали дрова. Под притолокой сушились аккуратно увязанные в пучки ароматные травы.
— Здесь есть кто-нибудь?— робко позвал Саша.
— Есть, есть, — раздался скрипучий старческий голос, — заходи, коли пришёл.
Саша сначала оробел. Но любопытство взяло верх и он шагнул через порог.
Посреди комнатки, напоминающей игрушечную шкатулку, стоял резной деревянный стол, накрытый кружевной скатертью. За столом сидела маленькая круглая старушка в белом платочке и улыбалась.
— А давай чайку сейчас попьём, да с вареньицем с вишнёвым, — она махнула пухлой ручкой и откуда ни возьмись, на столе возник пузатый пыхтящий самовар, вазочка с вареньем, витые крендельки, румяные пирожки и сдобные ватрушки на тарелочках.
— Вы кто, бабушка?— ахнул изумлённый Саша.
— Я — Дрёма. Живу я тут, лет так сто пятьдесят, — заговорщицки подмигнула старушка.
— Очень приятно, я Саша, — пробормотал мальчик, прихлёбывая обжигающий пряный чай из расписной чашки. Удивился он чудному имени бабушки, но виду не подал.
— Ну, рассказывай, Саша, как поживаешь? Чему рад? О чём печалишься?
Неожиданно для него, слова полились сами собой. И рассказал Саша бабушке Дрёме о папе, и о маме, а когда о пропавшем Блинчике заговорил, по щеке его предательски сползла слеза. Это не осталось незамеченным Дрёмой.
—Скучаешь-то небось по другу своему? — она накрыла своей мягкой тёплой рукой его худенькую ладошку.
— Ещё как!— громко воскликнул Саша, — А родители говорят, давай другую собаку заведём! Не надо мне никого другого, я хочу, чтобы Блинчик нашёлся! Он же не может потеряться насовсем? Ведь я его люблю и очень жду!
—Вижу, отчаялся ты, — покачала головой старушка, — Давно ищешь его и ждёшь, слёзы в подушку прячешь.
— Эх, вот бы с Блинчиком ничего не случилось и он вернулся, — вздохнул Саша, — Бабушка Дрёма, вы случайно не волшебница?
— Случайно,— улыбнулась старушка,— ты, милок, ляг пока поспи. Вон, тебе уже постелено.
Оглянулся Саша — и правда! За печкой стояла кроватка с пуховым одеялом и мягкой подушкой.
—А как же мама с папой,— мальчик еле подавил зевок. Уж так захотелось ему спать.
— А ты ложись! Утро вечера мудренее.
Бабушка Дрёма что-то ещё приговаривала о заморских странах, о диковинных зверях и птицах, и он не заметил, как крепко уснул...

—Вставай, соня! Весь Новый Год проспал,— мама отдёрнула занавески и Саша зажмурился от яркого света. За окном была настоящая зимняя сказка. Ярко светило солнце, искрился иней на ветвях деревьев, а пушистые сугробы так и приглашали в них поваляться. Значит, странная старушка-волшебница в домике ему приснилась? Ну конечно, чудес не бывает. Саша враз погрустнел.
— Тебя подарки заждались пол ёлкой. Беги скорей смотреть, что там, и будем завтракать, — мама ласково потрепала Сашины непослушные кудри.
В ярких блестящих упаковках оказалась обещанная папой энциклопедия, конструктор и робот-трансформер...
И тут раздался звонок.
—Кто это может быть? Мы никого не ждём, — папа пошёл открывать дверь.
В коридоре зазвучали голоса, папин и чей-то ещё. И вдруг Саша услышал знакомое «Тяф-тяф-тяф!»
—Блинчик! Блинчик!!— закричал он и побежал скорее к входу.
В дверях стоял улыбающийся папа и на руках держал потерянного пёсика. Радости Саши не было предела. Блинчик тоже рад был видеть мальчика и облизал его нос мокрым шершавым языком.
— Пап, а кто нашёл нашего Блинчика? Кто сейчас его привёл?
— Да бабулька какая-то незнакомая. Но очень вежливая и милая. Зовут её странно. Дёма, Дрёма... Может, родственница соседей, из деревни погостить приехала. Спешила наверное, хотел поблагодарить её, а она уже исчезла.
«Волшебство существует», подумал Саша. А вслух сказал:
— Здорово! Теперь вся семья вместе. Я знал, что он найдётся!
—Тяф,— важно подтвердил Блинчик.
Саша украдкой глянул на ёлку. В оконце игрушечного домика мигнул огонёк. Или это только показалось?

14. Индра Муромец

Не сегодня это было, не вчера. Сколько с тех пор воды утекло, знает лишь звонкий ручей, бегущий из-под синей скалы. Болтлив и речист ручеёк – семь струй на семи ветрах, семь пятниц на неделе. Много слов – да всё кривда.

А я правду скажу. Ты слушай.

Говорят, вертел старый горшечник гончарный круг, да задумался. Тот самый горшечник, что лепит тёплыми руками податливый шар из голубой глины… На гончарном круге четыре четверти, по три части каждая – всего двенадцать. Одна часть баранья, вторая - бычья, третья близнецам отдана, четвёртая - ракам, другие – льву, деве, козерогу и так далее, по порядку. Одной части - змеиной, не хватает, вместо неё на гончарном круге трещина. Кружится глиняный шар, а рядом пылает, ярко сияя, обдавая жаром, горячий горн. От горна и свет горний. Со стороны горна на шаре день. С обратной – ночь. В ночи плывут красные, жёлтые, синие искорки – это далёкий свет начала мира, как крошечные самоцветы, сияет через щели в стенах гончарной мастерской. Один оборот глиняного шара под руками горшечника, один восход и закат горна – на Земле сутки прочь. Клубится белыми облаками над Землёй борода старого горшечника. Веет ветром его дыхание.

Есть те, кто утверждает, что и не гончарный круг это вовсе, а колесо сансары: свинья поймала за хвост петуха, петух – змею, а змея крепко ухватила свинью, и вокруг них творится всё сущее. А крутит колесо всё тот же гончар, но втроём со слепцом и обезьяной.

Иные упоминают другую Троицу.

А прочие, вовсе считают, что нет никакого горшечника да троицы, а крутится сам по себе, не колесо и не круг, а древний змей Уроборос, укусивший себя за хвост.
Брешут. Ведь если нет старого горшечника, то кто же тогда призадумался и выронил на Землю то, из-за чего произошла эта история?

Спохватился старый горшечник, хотел было подхватить то, что выронил, да передумал. Случайностей не бывает. Значит настало время.
Скользнула пропажа вниз золотой искоркой. Стал горшечник глядеть с интересом, чем она в этот раз обернётся, да в чьи руки ляжет?

***

Илья Васильевич Сибин был ещё никакой не Илья Васильевич, и даже ещё не очень Илья. Был он пока Илюша. Илюша Сибин, 3 «А» класс сорок второй школы.
На прошлой неделе, пока Илюша болел, весь класс сдал тесты по чтению, поэтому пришлось задержаться и быстренько досдать Ирине Петровне должок. Тест был лёгкий - и хрестоматию, и учебник Илья ещё в сентябре прочёл от корки до корки.
Выйдя из школы, он вдохнул полной грудью морозный декабрьский воздух, вприпрыжку, погромыхивая ранцем, пересёк школьный двор и, проигнорировав калитку, направился по утоптанной тропке к дыре в заборе.
Тропка шла через котельную и выходила прямо за автобусную остановку у Илюшиного дома. Даже мама в первом классе иногда водила его в школу этой дорогой. Так выходило втрое короче и в сто раз интереснее.

Тротуары и детская площадка - это для малышни. Все серьёзные взрослые пацаны, друзья и ровесники Илюхи тусовались за котельной, на трубах или на плитах у забора. Здесь совершались все важные сделки, велись переговоры, забивались стрелки и устраивались драки один на один.
Здесь летом втыкались палки вместо футбольных ворот и рисовалась мелом на стене котельной разметка для игры в «минуса» и «паспорт». В зимнюю оттепель за котельной строились крепости и разыгрывались нешуточные снежные баталии.
Была здесь и замечательная приблуда для народного творчества – огромный, на двадцать кубов, железный резервуар, квадратная бочка, лежавшая на бетонных блоках у самой стены котельной. Зимой резервуар был наполнен горячей водой и был тем горячее, чем холоднее было на улице.
В метель он парил от мгновенно тающего на его боках и крыше снега.
После метели на бетонных опорах горячей бочки нарастали разнокалиберные сосульки, которые и служили материалом для народного промысла.
Надо было отломать подходящую сосульку и, прикладывая её к горячему резервуару, то к плоскому его боку, то к острой грани, как скульптор, растаять всё лишнее. И тогда из сосульки получался прозрачный линкор или подводная лодка, ракета, самолётик или автомобиль. А Игорь из 9 «Б», мог сделать самые настоящие нэцкэ. И лежащего мордой на лапах пса. И растянувшуюся в прыжке белку. По настроению.
Очкарик Толя, завидовавший Игорю, говорил, презрительно выпятив нижнюю губу, что Игорь – суть метафорический эпигон китайских мастеров каллиграфии, выписывающих свои шедевры водой. Но остальные подхватывали у Игоря самые простенькие идеи, и тоже хотели стать эпигонами.

Сейчас за котельной было пусто. Старшаки ещё в школе, мелочь не успела пообедать и сделать уроки. Ни метели, ни оттепели давно не случалось, и под горячим кубом не было ни одной сосульки.
Сибин почти прошёл мимо зимнего эргастерия, когда откуда-то слева в глаза ему брызнул яркий солнечный блик. Показалось, будто с берёзы, стоявшей у забора, скользнуло вниз золотистое копьё.

Подойдя ближе, Илюша разглядел в сугробе великолепную сосульку, наполненную каким-то особым, завораживающим золотым сиянием. Как и любой дворовый пацан, он всё знал об опасности жёлтых сосулек, но это был не тот случай. Вынув её из снега, Сибин удивился, что она не сломалась от падения.
Пройти мимо такой роскоши было ну никак невозможно.
Он бережно понёс сосульку к горячему резервуару, ломая голову, откуда такая взялась на дереве. Ну не с неба же она упала?!
Сегодня на тестировании, ему выпал краткий пересказ былины о легендарном тёзке - Илье Муромце, и потому Илюша, не задумываясь, машинально, стал вытаивать из сосульки меч.

Когда руки при деле, время летит неощутимо.
Увлекшись выплавлением мелких деталей, Илья и не заметил, как в руках у него оказался, без сомнения, лучший артефакт, из созданных им у горячего куба.
Ухватистая ручка кончалась ровным навершием, а симметричная крестовина гарды была чуть подогнута в сторону лезвия. А лезвие! Почти прозрачные кромки, кажущиеся бритвенно острыми, постепенно сгущая золотистый оттенок, переходили в узкие грани, разделённые глубоким прямым долом. Ребро жёсткости плавно перетекало в долгое хрустальное остриё. Меч выглядел хищно и был красив как настоящее оружие.
Илюша смотрел на него, не веря, что создал его сам. Конечно, сосулька была коротковата, чтобы сделать настоящий самосек. Но и уменьшенная модель, сантиметров сорок в длину, была просто великолепна.
Очень хотелось, чтобы хоть кто-то увидел, как он умеет. Ледяных дел мастер огляделся. За котельной по-прежнему никого.
В это время, скрипнула, слегка приоткрывшись, массивная задняя дверь котельной. Стоял солнечный день, а стена с дверью были в тени, поэтому зеленоватый свет ртутных ламп, очертивший контур двери, казался неестественным.

Квест!
Сибин был впечатлительным и увлекающимся молодым человеком. Например, выйдя на улицу после игры в Fallout, он боролся с желанием подбирать бутылочные крышечки и тянулся к оружию, при виде собак.
К тому же, имея трёхсотый уровень в Стиме и #уникальный меч в руках, упустить явное приглашение к квестовому заданию? Ищи дурака!
«Ну, не убьют же меня там? Ну, поругают. Ну, выгонят. Подумаешь!»
Ноги сами несли Илюшу к заветной двери. Он хотел выставить меч перед собой, но подумал, что будет глупо выглядеть перед рабочими котельной, и скользнул в открывшуюся подсвеченную щель, спрятав меч за спину.

В котельной было шумно. Что-то напористо шипело и гудело, заглушая остальные звуки и даже, кажется, мысли в голове. Небольшой коридор с мерцающими лампами дневного света закончился очень большим и неожиданно светлым лофтом, уставленным огромными железными агрегатами, соединёнными разноцветными трубами. От них и шло шипение и гул. Поверху шли железные пандусы, как в фильмах про американские тюрьмы и Терминатора. Сквозь их густые сетки бил, распадаясь на пучки лучей, яркий солнечный свет из огромных, в этаж высотой окон, вознесённых под самый потолок.
Илюша встал, восторженно вертя головой, совершенно позабыв, зачем он сюда проник.
Где-то далеко справа по пандусам прошли двое рабочих в одинаковой одежде. Один из них наклонялся к уху второго, что-то крича на ходу. Шум агрегатов поглотил их голоса. Гостя они не заметили.
Илья свернул влево и пошёл, озираясь, пока дорогу ему не преградили кривоватые железные перила. Их поручни были выше головы девятилетнего мальчика и, ухватившись свободной рукой за ригель, он заглянул вниз.
Перила ограждали глубокий колодец, шириной с Илюшину комнату. По дальней стене колодца спускалась вниз лестница, составленная из железных скоб, вмурованных в стену через одинаковые промежутки, обнесённая вокруг проволочным каркасом. Начиная примерно с середины колодца и донизу, кирпич маслянисто блестел густой чёрной эмалью. Она же покрывала и дно сооружения.
Мазут. Пацан, выросший по соседству с котельной, был прекрасно знаком с этой липучей антрацитовой жижей и даже перенёс однажды мощнейшую трёпку от мамы за безнадёжно испачканную мазутом школьную форму.

Солнечный свет не доставал до дна колодца, но жирный отблеск чётко обозначал его глубину. Чернота завораживала и гипнотизировала.
Вглядываясь в неё, Илюша заметил, что по глянцевой чёрной поверхности побежала вдруг мелкая рябь. Сначала он решил, что ему показалось, но потом, рябь стала более различимой. Переливаясь маслянистым блеском, рябь колыхнулась, пробежала от одного края ямы к другому, пересекла колодец по диагонали, и двинулась вдоль стен по периметру. В какой-то момент, рябь превратилась в безостановочное движение чешуйчатого тела, заполнившего дно колодца.

Илья почти не удивился, когда посреди этой ряби вдруг возникли два огромных жёлтых глаза с вертикальными зрачками. К самому краю колодца плавно поднялась огромная голова гигантской рептилии, и сквозь гул котельной, похолодевший от страха школьник, услышал шипение, сухое, с металлическим звоном, складывающееся в понятные слова.
- Меня всссссстреччаютсс? Ты чшшто жшше, видишшшшшь меня, сссоплякхх? Ссссзабавно!
- Т-ты кто?
В голосе оцепеневшего мальчишки сквозила истерика.
- Ссссмелый малышшшш! Как ты сссмог уфффвидеть меня? Ссссзанятно… Мне ещщщщё не прихххходилосссссь держатссссь ответсссс перед сссссстоль юной осссссобой.
Сибин потерял всякое ощущение реальности. Голова змеи, размером с собачью будку покачивалась у его ног. Он не видел ничего кроме огромных жёлтых глаз и безостановочного гипнотизирующего движения змеиной плоти.
- К-кто тыыы? – мальчик почти выл от страха.
- Кххх ссссссожалению, я не могу не отсссссссветитсссь на вопросссссс того, кххххтоссс видитссс меня… Но у меняссс много имёнссс. Какхххое именно тссссебя интерессссссссуетсссс?
Илюша стоял, мёртвой хваткой вцепившись в перила. Он хотел бы убежать как можно дальше, чтобы больше не видеть и не слышать этого ужаса, но ноги словно примёрзли к полу, по бёдрам побежала тёплая струйка, а посиневшие от страха губы заело на одном и том же вопросе.
- Кто тыы?
- Ххххитрый мальчччччччишшшшшка! Тсссебя не интерессссуют именасссс? Ты ххххоччешшшшшь ссссуть? Шшшшшштошшшшшь… Я тот сссамый, разрушшшающий и пожшширающщщий. Извечччный враг.
- Изув-вечный враг? Зач-чем ты т-тут?
Губы тряслись, язык не слушался, но вопросы появлялись сами собой. Мальчик слышал себя будто со стороны.
- Я вернулсссся как толькххо почувсссссствовал, что руки горшшшечника ссстали пусссты. Он безсссоружен. И нетссс героевфф. Некххого поссслатсссь ссссокрушшшить меня. Некому датсссь оружие. Ссссамое время вернутьсс сссебе этот мир!
Илья понял, что угроза намного масштабнее школьных разборок.
- Полиция тебя убьёооот! И МЧС! – он уже почти не контролировал истерику.
- Сссмешшной мальччик. Но как же ты меня видишшшь? Посстой! Чччто это у тсссебя?
Илюша на секунду отвёл взгляд от вертикальных зрачков и увидел в правой руке сосульку, ледяной меч, и инстинктивно выставил его перед собой.
- Выбросссссь это мальчик! Броссссь и беги домой. Я тебя отпуссскхаю. Какхх это попало тебе в руки?
- Я с-сам сделал, из сосульки.
- То ессть дажшше не полубоги? Сссам? Из сосссульки, а не из коссстей мудрецсса или металла уру? Что? Ссссовсем плохх гончччар? На этот раз, похххоже, всссссё получчччитсссся…
Змей стал съёживаться, отворачиваясь и оседая на дно колодца и вдруг резко, будто сменился кадр, превратился в чёрную спираль, нацеленную на малыша, а плоская голова зависла у самого его лица.
- Бу!!!
Сердце остановилось. Илюша с размаху сел на пол, едва не выронив ледяной меч, а котельную и весь мир, до самого неба, заполнил торжествующий глумливый смех.
- Раньшшшшше меня всссстречччали персссонажшшши посссильнейссс. Я уссспевал опуссстошшшить всссего два-три города, прежде чччем мне помешшшшаютсс.
У Илюши закружилась голова. Как опустошить? Он представил вечно галдящую школу, деловую суету улиц, семью, собравшуюся на ужин.
- Мальччик! Брось сосссульку и беги домой. Иначе я ссссъем твою маму раньшшшше тебя.
В глазах потемнело. Окоченевшее от страха сердце впервые шевельнулось. Маму?
- Она мнессс на один ссзуб, но я посссмакую ессссли ты не уйдёшшшшь и не броссссишь сссоссульку.
Горячая волна хлынула из сердца. Гнев лавой растопил ледник страха. Маму? Мою маму?
- Я не брошу! – Илюша встал, исподлобья глядя на змея и сжимая свой меч. Он почувствовал, что по какой-то неизвестной причине, его упрямство – это последнее, что стоит между змеем и не знающим о беде городом.
- Ссссмелый мальчик! – смех снова сотряс котельную.
- Я не брошу! Я тебя зарублю! Выходи оттуда!
Это была форменная истерика, но терять было нечего. Змей съест маму. И папу. И братика Никитку. И Нину Петровну. И Игоря, который умеет делать фигурки из сосулек. И пацанов.
- Может быть сссам ко мне спусссстишшшшься, разссс ты такой сссмелый? Сойдёшшшшь ссссюда ссссснова, Тессссей?
Голос змея стал холодным, как самый морозный мороз. Рептилия устало осыпалась вниз всеми своими кольцами и жёлтые глаза глянули с самого дна колодца.

В котельной было тепло, даже жарко, но меч совсем не таял. Сибин понимал, что он не зря попал ему в руки. Не ясно, что за Тесей и почему «ссойдёшшь сснова», но идти придётся.
Взглянув на золотой блик, скользнувший по прозрачной кромке меча, Илюша решился. В конце концов, хоть ему ещё и не тридцать три, как Илье Муромцу, зато и голов у его змея в три раза меньше, чем у Горыныча. А с волшебным, голову на отсечение, волшебным мечом, всё нипочём.
Скинув ранец, сбросив пуховик, Илья прижал ледяной меч подбородком к груди, сел на край и стал нащупывать первую скобу лестницы ведущей на дно колодца. Повернуться к змею спиной он не решился.
- Сссмелый мальччччик! Как же тебя зссовут, дураччччокхх?
Боясь выронить меч и вцепившись в поручни Илюша тянулся пяткой ко второй скобе, чувствуя, будто опускается в ледяную могилу. Чтобы не выдать страх он ответил коротко.
- Илья Сибин.
- Сссиби? Одно изсс имён Индры? Ты не Индра, не ври мне, мальчччикхх.
Голосом и манерами змей походил теперь на старого профессора, друга папы, и Илюша не решился возразить. Сиби, так Сиби, думал он, продолжая спуск.
- И ччто ты сссделаешь, когда спусссстишься? Прежде чччем я перекушшшу твой тонкий хххребет? Ткнёшшшь в меня соссссулькой?
На следующей скобе подошва заскользила по мазуту. Ох и нагорит же от матери, и снова за школьную форму! Он гнал от себя парализующий страх, гнал страшные мысли и хотел, мечтал оказаться дома, когда уже всё кончилось, и когда мама ругает его за испорченную форму.
- Поживём - увидим, - побурчал Илья любимую присказку отца, крепко прижимая меч подбородком.
В яме удушающе воняло бензином. Судя по следам змея, клубившегося в противоположном углу, мазут покрывал полы кирпичной ямы тонким слоем, и мальчик смело шагнул вниз с последней скобы. Правая нога поехала по скользкому дну, и он чуть не упал, едва удержав равновесие и меч.
- Могучч Индра, - хохотнул мерзкий чешуйчатый червяк. Ему мазут был не страшен.
Странно, но змей, хоть и оставался таким же страшным и гадким, был теперь гораздо меньше, его голова стала размером с ранец, не больше.
Илюша выставил вперёд меч и обнаружил, что меч, наоборот, подрос и теперь очень удобно лежал в его руке. Кроме того, лёд не обжигал холодом, а был просто прохладным, почти тёплым.

Сиби не отрываясь глядел на тошнотворные извивы змеиного тела, но всё равно пропустил момент броска. Вот жирные кольца переплетаются и перетекают друг в друга, вокруг неподвижно горящих жёлтых глаз. Миг, и эти немигающие глаза, над широко распахнутой мертвенно-розовой пастью, несутся ему навстречу.
Скорее всего Илья конвульсивно дёрнулся от ужаса и снова поскользнулся, но ему показалось будто меч сам сделал короткое движение вбок, как раз в то место, где, вытянувшись в струну, стремилась к его горлу чёрная, густо смазанная мазутом пружина из чёрной плоти.
Громкого и отчаянного шипения, которое раздалось сразу после того, как он почувствовал удар и страшную тяжесть на конце меча, Сиби испугался ещё больше чем броска.
Голова змея промахнулась, молотом ударив в стену, а тело, хоть и напоровшееся на меч, по инерции налетело на мальчишку и мгновенно обхватило его стальными кольцами. Свободной осталась только рука с горячей сосулькой. Ледяной меч теперь едва ли не обжигал ладонь.
Больше в малыше не осталось никакой смелости или рассудительности, обречённости или отчаянья. Ничего человеческого. Одни инстинкты. Илья просто рубил и кромсал, отбиваясь от удушающих колец, как отбивался бы любой, в ком миллионами лет эволюции заложен страх перед змеями.

Когда он пришёл в себя, змей почти исчез, улепётывая прямо сквозь чёрную каменную кладку. Не осталось ни надменного тона, ни гигантских размеров. Только шипящая угроза - «Вернусссссь». Только хвост, не больше гадючьего, крутанулся напоследок как всасываемая спагетина.

Меч остыл.

***

Гончар смотрел вниз с улыбкой.
Ай да пропажа! Серьёзно? Сосулька? Не молот, не топор? Сосулька!
Давным-давно, когда люди, жившие возле двух Великих рек, уважительно звали гончара Мардук, она имела форму трёхконечного скипетра.
В последний раз, когда скипетр побывал на Земле без горшечника, он романтично звался «Пронзатель сердца», имел форму ножа, был длинной в две женские ладони, и его носил в шёлковых ножнах Хуан Тьен Хуа.
А перед этим, Га Болгом - рогатым копьём, Кухулин убил проклятого Фердинанда – и это был всё тот же злой инструмент.
Было время, когда горшечника звали Тором, а Мьёльнир выглядел как молот. Им одолел он змея Ёрмунганда. Ёрмунганд и тогда сбежал, став Велесом. Перун сменил форму Мьёльнира на топор, но и от острого топора изрядно потрёпанный змей ускользнул.
Потом горшечник превратил топор в огненного змея Ксиухкоатль, которого можно было метать как молнию.
Жившие тогда люди, запомнили горшечника как Уицилопочтли, жившие чуть позже - как Чаака, потом его звали Тлалок, ещё позднее – Иллапой.
В других местах ему поклонялись как Зевсу, рассказывая о нём всякие небылицы, в иных – как Шанге.
Сейчас многие всё ещё называют его Индрой, а потому мы назовём оружие горшечника Ваджрой.
Секрет её всегда был в том, что не меч делает героя сильным, а дух героя даёт силу мечу.
Сила Ваджры не в стали или электричестве, не в тяжести или остроте, не в умении или ловкости.
Сила Ваджры в храбрости сердца её носителя, в его любви и чистоте его помыслов.
Сила Ваджры в умении превратить любовь в оружие.

И в этот раз Ваджра-сосулька выбрала героя себе под стать - от горшка два вершка.
«Так это ведь, смотря от какого горшка мерить», - улыбался горшечник, глядя на великого маленького смелого Индру Муромца, боящегося только маминой трёпки.

***

Илюша вышел из котельной, держа пуховик и ранец на вытянутых руках, подальше от токсичной школьной формы, с тоской глядя на новенькие зимние ботинки, пропитанные мазутом. Теперь мама точно убьёт за испорченную одежду.
Меч, торчавший из кармана, снова стал сосулькой, видимо не желая в этот раз выступать на стороне Сиби. Мама – это вам не какой-то там змей-мироед.
Горшечник снова улыбнулся, и мальчик с изумлением увидел, как, безнадёжно испортивший рукава пиджачка и манжеты белой рубашки, мазут вдруг побледнел и исчез.
Оглядев себя, Илюша не нашёл и следа пребывания в мазутном колодце. Вся одежда была чистой, сухой и чуть тёплой, будто только из под утюга.
Радостно набросив куртку и просунув руки в лямки ранца, он помчался домой.

Добежав до остановки, спаситель мира, былинный богатырь и победитель страшного змея внимательно, как учили в школе, посмотрел по сторонам и перебежал улицу. Он и не заметил, как из кармана выпала сосулька. Она упала возле самого бордюра, точно в решётку коллектора, под которым текла, не замерзая, смешиваясь с уличными стоками, подземная речка Чуртанка.

Сосулька плюхнулась в мутную ледяную жижу и, влекомая напористым течением, сделала пару поворотов, проплыла под городской застройкой, завернула, вслед за стремниной, в широкий центральный коллектор и, постепенно тая в промышленных стоках, понеслась к очистным сооружениям.
Ловко просочившись через фильтры, истаяв до размера и формы блесны, золотая Ваджра выскользнула из трубы под лёд большого водохранилища. Поймав луч зимнего солнца в проталине, она блеснула в последний раз и стала опускаться на дно. У самого дна её проглотила старая, но всё ещё резвая щука.
Проскочив по инерции ещё пару метров, щука остановилась, медленно шевеля плавниками. Её прежде мутноватые глаза прояснились, в них возникло осмысленное выражение. В памяти мелькнул смутный образ оседлавшего печь мужчины, со странным именем Эмильен. Нет, не так – Емельян. Емеля.

Да, Ваджра всегда возвращается…, но это уже совсем другая сказка.

15. Снежные кочевники

Они пришли с первыми заморозками.
Колеса телег с хрустом ломали посеребрённые стебли травы, сминали ветки низкорослых кустарников. Ездовые олени – огромные, мохнатые, с бархатистыми рогами – привели в ужас дворовую свору. Собаки подняли вой, перебудив половину дома.
На горизонте занимался рассвет. Окна квартир загорались одно за другим, озаряя раскинувшийся перед домом пустырь желтоватым светом.
В то утро поднятая с кровати собачьим лаем и злыми родительскими голосами, Оля узнала, что в их город заявились цыгане.
Табор встал на пустыре, прямо под их окнами. Из кибиток посыпали пёстрые шумные люди, захлопотали, распрягая оленей и разжигая костры. Заробев, Оля задёрнула плотные черные шторы. Комната погрузилась в полумрак и тишину, став до ужаса похожей на склеп.

***

Дни тянулись, как жвачка за подошвой ботинка. Папа злился. То и дело хватался за мобильный, говорил с кем-то на повышенных тонах, требовал убрать "горластых голодранцев" с порога его дома.
Табор оставался на месте. Оля каждый день боязливо отодвигала штору и проверяла.
Погода хмурилась, в воздухе кружил мелкий снежок, вился дымок от костров, мелькали пёстрые юбки и велюровые оленьи рога. Цыгане обжили пустырь и не собирались с него уходить.
Оля привыкла жить с задернутыми шторами и включенным светом. Папа поначалу ругался, требовал пожалеть его кошелёк и прекратить попусту сжигать зарплату, но в дело вступила мама. Она заявила, что тоже не хочет сидеть перед пришлыми как на витрине и папа сдался.

***

Впервые Оля решилась распахнуть шторы морозным зимним утром, когда воздух в комнате начал казаться не просто спёртым - затхлым.
Мир был бел. Пушистые сугробы, снежные шапки на ветвях деревьев, белое, набухшее снегопадом небо. На кипенно-белом фоне цветастые кляксы кибиток, рассыпанных по всему пустырю, смотрелись вызывающе-ярко. Чужеродно.
Олени лежали прямо в сугробах, поджав под себя ноги и сонно мотая рогатыми головами. Без загонов, без привязи. Оля тихо порадовалась, что не бывает на улице. Жуткие звери, свободно бродящие по городскому отшибу, вызывали оторопь.
Подоконник был низким и широким - чтобы Оля могла удобно смотреть в окно. Но сейчас смотреть не хотелось. Хотелось глотнуть обжигающе-морозного воздуха, разогнать поселившуюся в комнате тоску.
Оля заползла на подоконник и распахнула оконную створку. Ворвавшийся в комнату ветер принёс с собой горсть колючих снежинок, горький костровый дымок и гомон гитарных струн.
Оля завертела головой, пытаясь разобрать, откуда доносится мелодия, но звук оборвался, словно вспугнутый скрипом оконных рам.
– Я уж думал, тут никто не живёт, – голос раздался откуда-то снизу. Из-под оконного отлива вынырнула растрёпанная голова. Оля отшатнулась и едва не сверзилась на пол.
Мальчик был старше Оли. Смуглый, черноглазый с тугими пружинками чёрных, жёстких на вид кудрей. Пальцы цепко сжимали гриф видавшей виды гитары. Кончик носа алел, обкусанный морозом.
– Ян, – представился он, протягивая руку, затянутую в драную перчатку.
Оля осторожно подползла на край подоконника и опасливо протянула ладонь, представившись в ответ. Пальцы сжали почти до боли и на миг Оля испугалась, что мальчик дёрнет её вперёд, вытащит наружу. Но Ян лишь с интересом заглянул ей в глаза и отпустил, убирая руки в карманы.
– Разве можно играть на морозе? – невпопад спросила Оля, с жалостью глядя на вытертые добела лады. Корпус гитары покрывали облупившейся наклейки. Простенькие, из дешёвых жвачек. Выглядели они как куски пластыря на свежих царапинах.
– Да чего ей будет? – фыркнул Ян. – Ты бы видела, что с этой гитарой прошлый владелец вытворял. Пацану очень не нравилась музыкалка и он страшно радовался, когда я предложил избавить его от этого пяточного инструмента.
Оля поджала губы. Папа рассказывал, каким образом цыгане "избавляют" людей от принадлежащих им вещей.
Ян облокотил недовольно загудевшую гитару о ствол дерева и коротко бросил:
– Подвинься.
Его дублёнка было старой, латанной на локтях. Один из карманов наполовину оторвался и болтался на хлипких нитках. Ян выглядел тем самым "горластым голодранцем", которого так мечтал прогнать папа. Ладони в дырявых перчатках легли на подоконник, но Оля, вместо того, чтобы захлопнуть створку, посторонилась.
Ян тяжело бухнулся рядом. С ботинок на вычищенный мамой ковёр посыпался грязный сероватый снег.
Ян принёс с собой запах костра, звериных шкур и холода. Чёрные глаза быстро пробежали по комнате, наткнулись на прислонённое к подоконнику инвалидное кресло. Брови удивлённо поползли вверх.
Оля почувствовала, как горят уши и приготовилась к обычным фразам неуклюжего сочувствия, но мальчишка лишь хмыкнул.
– С рождения? – поинтересовался он, бесцеремонно разглядывая безвольные ноги девочки.
Оля вспыхнула. То ли стыда за розовые пижамные штаны с единорогами, то ли от возмущения.
– Не твоё дело! – прошипела она, пряча смущение за грубостью.
– Не моё, – легко согласился Ян. – Но когда не с рождения шансов больше.
– Авария, – буркнула Оля, пряча глаза. – Два года назад. Врачи говорят, надежды почти нет.
– Нашла кого слушать, – Ян растянул губы в широкой улыбке. – Я завтра приведу сестрицу. Врачи говорили, она младенцем помрёт. Не жилец. Вот сама поглядишь, всегда ли правы врачи.
Мальчишка перемахнул через подоконник и мягко приземлился в сугроб. Гитара гневно загудела, когда её непочтительно ухватили за гриф.
Ян белозубо ухмыльнулся и помахал рукой. Оля смотрела ему вслед, а в груди разливалось странное тёплое чувство.

***

Аннушка оказалась очень даже жильцом. Круглощекая, румяная, с острыми, как осколки льда синющими глазами. Она прикатилась к Олиному окну пестрая, укутанная в слои цветастых юбок, похожая на тряпичную куколку, и недовольно поджала губы:
– Это ты, что ли, Оля?
Ян за её спиной добродушно посмеивался. Сестрёнка не проходила на него совершенно - маленькая, белокурая, злющая как оса.
Оля с трудом поборола желание закрыть оконную створку и задернуть шторы.
– Ну я, – буркнула она.
– Ну привет, тогда, – в тон ей поворчала Аннушка.
Ян, не церемонясь, подхватил сестрёнку под колени и буквально зашвырнул на подоконник.
– Отец дома? – деловито поинтересовался он, забираясь следом.
Ошарашенная Оля замотала головой. Родители ушли на работу и она до вечера была предоставлена себе.
– Это хорошо, он у тебя злющий, – удовлетворённо кивнул Ян. Аннушка поджала губки и насупилась, оглядывая комнату.
– Зачем тебе столько игрушек? – сварливо поинтересовалась она.
Оля насупилась и приготовилась огрызаться, но Ян намечающуюся свару пресёк.
Притирались они со скрипом.
Оля, за два года почти позабывшая, какими противными бывают ровесники, злилась, говорила себе, что больше никогда не откроет окно для этой несносной парочки, но открывала каждый раз, когда слышала тихий условный стук.
Иногда Ян приходил один, иногда с сестрёнкой. Пару раз Аннушка приходила одна и тогда Оле приходилось ложиться на живот, свешивать в окно руку и затаскивать девчонку волоком. Каждый раз она представляла, как выпадает из окна и беспомощно барахтается в снегу, но каждый раз умудрялась удержаться.
Сугробы становились выше и пушистее, дни короче, песни и дым костра привычнее. Папа окончательно смирился и сдержанно раскланивался, встречаясь с пришлыми на улице.
Ян с Аннушкой целые дни просиживали в гостях у Оли, килограммами поглощая конфеты с печеньем и отдариваясь сказками.
Оля, в первые за два года, чувствовала себя нормальным ребёнком.

***

Зима перевалила через экватор. Дни пошли в рост. Сквозь серое облачное марево всё чаще проклевывалось солнце.
На носу Аннушки расцвели рыжие веснушки. Она до слёз злилась, когда Ян начинал над ней подтрунивать, а Оля втайне завидовала.
Сугробы просели. Утоптанный пустырь становился серым и неопрятным.
Настроение у Оли было хмурым, под стать набрякшему предчувствием снегопада небу.
– Что это? – вдруг выдохнула Аннушка. Оля обернулась и застыла.
Девочка замерла перед открытой бархатной коробочкой. На подложке переливался браслет.
Браслет был чудесным - из настоящего серебра, с россыпью синих, холодных, как замёрзшие капли, камешков. Браслет Оле подарила мама, хоть папа и твердил, что ребёнку негоже носить такие дорогие цацки.
– Красота, – выдохнула Аннушка, поднимая на Олю горящие восхищением синие глаза. Такие же яркие, как камни в браслете.
– Это моё, – почти крикнула Оля. Ей вдруг стало горько и обидно. Почему кому-то всё – синие глаза, веснушки, весёлую жизнь в таборе, ноги – а ей вечное затворничество в четырёх стенах?
Сидящий рядом Ян нахмурился. Глаза его стали колючими и тревожными.
– Боишься украдём? – усмехнулся он. – Снежным кочевникам нельзя воровать.
– Снежным кочевникам? – переспросила Оля.
– Да, – кивнула Аннушка, закрывая крышку коробочки. – Мы ходим за снегопадами и забираем то, от чего люди хотят избавиться.
– И от чего же люди избавиться хотят? – буркнула Оля, уязвленная и раздосадованная.
– От чего только не хотят, – преувеличенно-серьезно сказал Ян. Глаза его при этом весело поблёскивали. – Как думаешь, откуда в таборе берутся дети?
– Глупости какие, – рассмеялась Оля.
Ян улыбнулся, глядя на свою белокурую сестрёнку. Его чёрные глаза поднялись к набрякшему небу.
– Ночью прорвёт, – сказал Ян рассеянно, – и мы стронемся. Не захотела от браслета избавиться?
Оля отчаянно замотала головой.

***

Ночью поднялась метель. Жуткая, злая. Словно зима решила напоследок показать всю свою мощь и ярость.
Метель выла, скребла в окна колючими когтями ветвей, стучала по отливу пригоршнями снега. Рамы скрипели и дрожали.
Оля тоже дрожала. Всю ночь она ворочалась, вспоминая брошенные вскользь слова Яна. Небеса прорвало и табор стронется с места прежде, чем утихнет метель.
Уже под утро Оля, замаявшись бороться с совестью, доползла до подоконника и распахнула окно.
Снег стоял стеной, воющей, непроглядной. Проклиная себя за глупость, Оля щёлкнула застёжкой браслета, положила украшение на оконный отлив и быстро, не давая себе передумать, захлопнула створку.
Убаюканная совесть утихла и Оля наконец провалилась в сон, теплый и уютный как пуховое одеяло.

***

Утро началось с радостного папиного крика:
– Ушли! Цыгане ушли. Не зря я участковому звонил!
Оля, не веря, бросилась к окну.
Пустырь белел свежими, нетронутыми сугробами. От передвижного городка не осталось и следа. Олино сердце болезненно сжалось. Она открыла створку окна, осторожно смахнула снег с отлива. Браслет блеснул синими камешками.
В носу защипало. Оля с силой потёрла глаза, прогоняя слёзы. Она попятилась, метя в кресло, но то, в спешке не поставленное на стопор, откатились вглубь комнаты.
Оля нахмурилась, думая, стоит ли звать на помощь родителей, но решить ничего не успела. Ноги скрутило судорогой. Чувство было таким неожиданным и забытым, что Оля вскрикнула.
– Милая, что случилось? – в комнату влетела перепуганная мама.
Оля не ответила. Она смотрела на свою ступню и медленно шевелила пальцами.
Табор ушёл вслед за снегопадом и, как обещал Ян, забрал с собой лишь то, от чего Оля больше всего мечтала избавиться.

16. Сила Темного Властелина

Первая полная луна года «Кровавой секиры» осветила заснеженные стены цитадели. Дозорный орк Бур Таг стоял на своем участке стены и глядел в след уходящему разведывательному отряду, до боли сжимая древко копья. Наступил Новый Год, год «Кровавой секиры» - год силы орков. Его мысли были только об одном, воля темного Владыки должна быть исполнена, отряд должен провести разведку. Если у разведчиков все сложится удачно Властелин направит все свои силы в атаку, и войны займутся своим делом. Враг будет повержен, еда и богатства станут достоянием сильнейших. О храбрейших будут петь песни, имена внесут в списки лучших рода.

Отряд «малой руки» орков и четыре тройки гоблинов-разведчиков, вооруженных лучшим оружием, вышли за ворота цитадели в зимнюю ночь. Отряд быстрым шагом двинулся на юг по постепенно расширяющемуся и опускающемуся вниз перевалу. Через восемь тысяч шагов отряд достиг условной границы, здесь летом с гор тек ручей, сейчас льдом отсвечивало замерзшее русло и дальше перевал переходил в долину. Вход в долину преграждал густой хвойный лес, через три тысячи шагов лес резко заканчивался. Дальше глубокий снег и укрепления врагов. Отряд орков и три тройки гоблинов медленно вошли в лес, четвертая тройка гоблинов осталась у русла ручья наблюдать.

В полночь на стену цитадели поднялись боевые вожди орков, верховный шаман, гранд мастер карликов и глава наказующих. Все заместители старших стояли отдельной группой, не мешая своим начальникам внимать воле Темного Владыки. Так же, как и Бур Таг они вглядывались в темноту ночи, заснеженные стены и ждали. Ждали и три колдуна темного владыки, глядя в ночь горящими красным огнем глазами. Они, одетые в черные балахоны с капюшонами, практически не видимые на фоне черного неба, стояли на площадке самой высокой башни цитадели. И так же ждали волю темного Властелина, готовые в любой момент зажечь сигнальный огонь и начать наступление.

Со стороны долины послышались частые раскаты грома, едва видимые всполохи света блестели в дали. Врагов не удалось застать в врасплох, маги противника ждали отряд темных. Бур Таг оглянулся во двор цитадели. Там полном молчании стояли десять отрядов «большой руки» орков, шесть отрядов «малой руки» гоблинов-застрельщиков, три десятка катапульт и баллист под управлением карликов, длинная вереница подвод с боеприпасами и оружием. В катапульты и подводы запряжены серые гоблины, готовые по команде тащить их куда угодно вплоть до своей смерти. Между отрядами медленно прохаживались наказующие. Все ждали команды к наступлению. Силы темного Владыки готовы пронестись по землям врагов, жечь поселения, неся смерть всему живому, только подданные темного Властелина достойны жизни. Все ждали команды к наступлению.

К утру вернулась последняя тройка гоблинов, информацию о противнике получить не удалось. Бой был скоротечным, огненные стрелы с грохотом пронзали воинов отряда. Весь лес после боя заволокло густым дымом. Никто из отряда не вернулся. Амулеты, выданные шаманами применение магии и колдовства, не обнаружили. Маги врага укрыли своих от взоров разведчиков. Наступление сорвалось, враги их ждали.

Темные колдуны утробно завыли на башне, их корежило от гнева Владыки. Татуировка рода на правом плече и тавро Темного Владыки на левом обожгли огнем, Бур Таг зарычал от боли во всем теле, опершись на край стены, обтер лицо свежим снегом. Его начало трясти от страха, боль усилилась. Во внутреннем дворе также раздался слаженный рык орков. К нему присоединился скулеж гоблинов. Гнев и ярость Темного Властелина растекался по цитадели, забираясь в самые отдаленные уголки пещер, он очень недоволен.

Высокий эльф в парадном мундире, стоял у окна в большом зале центральной башни крепости. Он смотрел в бинокль на северный оборонительный рубеж. Колючая проволока, ряд бронеколпаков автоматических турелей, бетонные ДОТы, капониры под бронетехнику и артиллерийские орудия. Все накрыто белыми маскировочными сетями. А за ними, в дымке тумана, стеной стоит густой заснеженный лес. А где-то выше в горах, за темными облаками, скрывается цитадель темного Властелина, перекрывающая единственных проход в высокогорную долину. Это один из последних анклавов темных сих на планете.
К эльфу подошёл поджарый с легкой сединой в волосах человек в полевой форме. Встав по стойке смирно и приложив правую руку к сердцу, доложил:
- Господин Верховный Командор ночью, в 00-10 датчики зафиксировали движение противника, сканирование аур подтвердила, что все они темные. В 01-25 отряд из пятидесяти орков и девяти гоблинов вышел из леса и пошёл в атаку на наши позиции. Противник был уничтожен огнем автоматических пулеметных турелей. Длительность боя пять минут, оружие сработало штатно, расход боеприпасов нормативный. Отряд «зачистки», под прикрытием дымов, доставил тела врагов в крепость. Потерь среди личного состава нет. При этом группа дозорных гоблинов в составе трех единиц осталась на нулевой линии, вглубь леса не продвигалась, через два часа группа врага отступила в цитадель. При глубинном сканировании темного поля цитадели зафиксированы всплески напряжённости с амплитудой типа «Б», мощность поля на прежнем уровне, без изменений. Визуальный осмотр тел врагов, анализ крови и внутренних тканей, генетических изменений не выявил. Осмотр вооружения и обмундирования технологических изменений также не подтвердил, все та же кованная углеродистая сталь и кожа. Темных амулетов и ритуальных предметов не обнаружено. Отчет по инциденту, опись и фотографии тел и оружия подготовлены. Тела врагов готовы к кремации, их барахло к утилизации.
Эльф улыбнулся и глядя в глаза человеку, также приложив правую руку к сердцу ответил:
- Благодарю Вас господин Комендант за службу Свету.
Эльф развернулся и посмотрел на север, улыбнувшись восходящему зимнему солнцу. Четыреста лет назад он, будучи молодым офицером, прибыл сюда модернизировать укрепления. Тогда часть кирпичных стен северного рубежа была снесена. Защитные валы были срыты, чтоб у врага не было шанса за ними укрыться. Волчьи ямы были заменены подрывными пороховыми минами. Были забетонированы площадки для установки нового оружия – чугунных пушек стреляющие ядрами начиненными порохом. Сформированы редуты для стрелков, вооруженных длинными ружьями с кремневым замком.

Пятьсот лет назад появился союз светлых рас. Огромные знания и историческая память эльфов, безумная тяга к изобретательству и упрощению жизни людей, безграничные технические возможности и упорство гномов, привели к резкому технологическому рывку. Силы Тьмы терпели одно поражение за другим. Светлые освоили всю планету, лишь несколько мест оставались под управлением Тьмы.

Комендант вновь обратился к эльфу:
- Господин Верховный Командор, может пришло время уничтожить цитадель? С каждым десятилетием сила темного поля падает. У него заканчиваются ресурсы, свои силы он подпитывает за счет своих подданных. Бессмысленные, повторяющиеся каждые раз в несколько лет попытки пробиться из цитадели, то малыми отрядами, то крупным войском только ускоряет время поражения. Тьма слабеет, Свет держит тут большой гарнизон, впустую тратя ресурсы в ожидании.
Эльф улыбнулся и ответил:
- Нет, Господин Комендант, союз светлых основан на гуманности, сочувствии и настойчивости. Пусть к свету открыт для всех. Я в молодости участвовал в штурме темной цитадели и освобождении темных. Ничего из этого хорошего не вышло. Не стоит повторять ошибки прошлого. Скоро Властелин потеряет контроль и его народ сам его свергнет. Без этого в их жизни ничего не изменится.

Первый луч восходящего солнца обжог глаза. Дозорный Бур Таг поглубже натянул шлем на лоб, прикрываясь от солнца козырьком. Ярость клокотала в душе орка, красная пелена перед глазами и боль медленно отступала. В очередной раз поход сорван, темный Властелин не доволен. В следующий раз, когда будет формироваться новый разведывательный отряд он обязательно попадет в его состав, его не испугает ни сила вражеских магов, ни боевое искусство воинов врагов. Следующий раз для врагов станет последним днем их жалкой жизни, сила Властелина обрушится на их земли, будущие земли Тьмы.

Уже много лет они зажаты врагами в этой долине, каждый год приносит все меньше ресурсов. Нет древесины, все деревья в долине и в ущелье до ручья вырублены. Осталась лишь маленькие священные рощи у становищ орков. Гоблины все глубже зарываются в горы, но ничего не находят. Постоянные обвалы в штольнях, старая крепь не держит, а новую не из чего делать. В переплавку идет весь металлический хлам. Уголь и железная руда на исходе. Карлики посуду делают из золота, из бесполезного на войне металла.

Бур Таг клацнул зубами и оголил клыки в оскале. Сила Властелина слабнет, с каждым годом все меньше рождается детей, отмеченных силой Властелина. Он уже на столько слаб, что может проявить силу только тут в цитадели. Бур Таг резко обернулся, посмотрел по сторонам. Осмотрелся нет ли рядом наказующих, они могут слушать мысли и доносить их до Властелина. Уже не первый год орки шепчутся о свободе вспоминая старые сказки. С каждым годом недовольство орков растет, все больше из их племени кидают на жертвенные алтари обвиняя в ереси и предательстве. Но легенды о свободе не умрут и станут правдой. Наступил Новый Год, год «Кровавой секиры» - год орков.

Раздался хруст снега под сапогами, Бур Таг посмотрел на солнце отгоняя запретные мысли. Он дозорный на стене, охрана цитадели и Властелина. За спиной прошел наказующий, холодный острый взгляд обжег затылок, немного задержавшись на нем пропал. Наказующий ушёл дальше по стене с обходом, останавливая свой взгляд на каждом. Бур Таг обтер лицо снегом, убирая предательски выступивший пот и посмотрел во двор. Гоблины с шумом и гамом начали затаскивать подводы и катапульты обратно в пещеры, боеприпасы и оружие растаскивать по складам. Наказующие щедро одаривали серых гоблинов ударами кнутов. Все надо делать быстро, есть еще другая работа. Отряды орков под предводительством командиров направились к своим становищам. Зажглись жертвенники темных святилищ, колдуны начали подготовку к темным ритуалам. Группы наказуюших потащили к алтарям первых жертв, сомневающихся в силе Властелина и виновных в срыве наступления.

Звук гонга глухо отразился от внутренних стен цитадели, слился со звоном гонгов из ближайших пещер. Начинается новая смена.

Г. Ижевск. 2023г.

17. Снежная сказка о нешуточной схватке за выпавший зуб

В некотором царстве, в некотором государстве, а точнее, в одной весьма удаленной от городской жизни деревне, жила-была маленькая девочка Катя. И однажды у Кати начал качаться молочный зуб. И зуб этот… Впрочем, лучше расскажу по порядку.

***

Фея летела вдоль разномастных заборов старой деревни, интенсивно работая прозрачными крыльями. За заборами прятались неказистые домики в окружении высоких, искрящихся на солнце сугробов. Из них торчали кривые палки деревьев, покрытые белым инеем. Кое-где над заснеженными крышами дымились трубы. В этих краях еще пользовались печами.
«Как же холодно, – ворчала про себя Фея, – не то что дома. Здесь то мороз, то снег! Темно все время. А ледяные дожди? Чуть-чуть на улице задержалась и все, жди весны в неудобной позе».

Вскоре она свернула к одному из домов, облетела вокруг него, целеустремленно загадывая в окна. Пока не нашла то, что искала. Прижавшись руками и носом к холодному стеклу, Фея увидела девочку, мирно спящую в кровати.
– Успела, – вздохнула она облегченно и, скинув с плеча тяжелую сумку с подарками, уселась на подоконник, переводя дыхание. Ее короткие голубые волосы и легкое платьице не по погоде покрылись инеем. Лицо раскраснелось, руки и ноги посинели, а крылья начали стекленеть без движения.
Фея прилетела в эти края несколько месяцев назад. Она была зубной феей и получила сюда распределение сразу после учебы. Район был не самым престижным и достался ей по остаточному принципу. То есть места получше быстро расхватали, а ей досталось то, что досталось. Детей здесь было мало. Но сообщество зубных фей, в котором она работала, продолжало осваивать новые территории. В крупных городах России дела шли достаточно бойко: телевидение делало свое дело. Дети с радостью прятали выпавшие зубки под подушки, чтобы получить подарок. Но здесь, в деревне, все еще чтили местные традиции. Малыши со своими родителями из поколения в поколение продолжали отдавать молочные зубки мышке, бросая их под печку, или под ванну, или под шкаф, у кого что было в доме.
Конкуренция с Мышью была жесткая. Любимая работа превратилась в ад. Жизнь – в кошмар. Мышь она ненавидела всем своим маленьким волшебным сердцем. Сдать норму по зубам никак не получалось. Да что там норму? Она еще ни одного зуба не получила. Сверху все более настойчиво намекали на ее профнепригодность. Поэтому зуб у этой девочки нужно было забрать во что бы то ни стало:
– Ничего, – прошептала Фея. – Я справлюсь. Зуб пока не выпал, а у меня в запасе есть еще один фокус.
С этими словами она поднялась и полетела искать вход.

***

Катя проснулась совсем не ранним субботним утром. В школу идти не нужно, а потому настроение было приподнятым. Девочка училась во втором классе. Уроков задавали не много, и выходные можно было проводить в свое удовольствие.
Катя взглянула в окно: небо было ясным, светило яркое солнышко. Его лучи отражались в зеркале и стеклах книжного шкафа, разбросав по комнате солнечные зайчики. Катя думала: «В такую погоду хорошо было бы пойти кататься с горки. В прошлом году мы с папой...». Настроение сразу испортилось, а в груди стало тяжело и больно, как будто в нее вдавили камень. Так было каждый раз, когда она вспоминала про папу.
Ее отец полгода назад уехал в командировку на несколько дней и больше не вернулся. Сначала его искала мама, потом подключилась полиция, но следов найти не удалось. Злые языки шептались, что он сбежал или умер. Они с мамой горевали и ждали. А еще верили, что папа обязательно вернется. Без отца маме приходилось много работать, и Катя часто оставалась у бабушки. Вот и сейчас гостила у нее.
Чтобы не грустить, девочка сосредоточилась на планах на день. Ее размышления прервала открывшаяся дверь. В комнату вошла бабушка, впустив вместе с собой аппетитный аромат печеных блинчиков.
Проснулась? – ласково спросила бабушка, присев на край кровати. – Доброе утро! Как настроение?
– Хорошо, – ответила Катя. – Как вкусно пахнет!
– Да, завтрак почти готов, – бабушка внимательно посмотрела в лицо девочки и спросила: – Как твой зуб? Еще на месте?
Катя тут же вспомнила про качающийся зуб, который не давал покоя уже несколько дней, и дотронулась до него пальцем.
– Смотри, он уже почти не держится.
– Скоро выпадет, – подтвердила бабушка. - Кстати, я вчера разговаривала со своей знакомой тетей Машей. Ты ее знаешь. Она рассказала, что внучка у нее кладет выпавшие зубы под подушку для зубной феи. За это она получает подарки.
– Какие подарки?
– Конфетку или монетку.
– Да? А мы с мамой мышке их бросаем под ванну. Нужно сказать: "Мышка, мышка! На зубик лубяной, а мне дай костяной!" Тогда вырастит новый зуб.
– Зуб у тебя и так вырастит, а тут еще подарочек получишь.
– А конфетку она дает, чтобы другие зубы быстрее выпадали? – хихикнула девочка.
– Может быть, – улыбнулась бабушка. – Вставай, пора завтракать!
Бабушка вышла из комнаты и аккуратно закрыла за собой дверь, а потом зашла в ванную. Там она достала из кармана маленькую блестящую мышеловку. Ловко ее зарядила, положила кусочек сыра в качестве приманки и, с трудом наклонясь, сунула мышеловку под ванну.
– А мышки нам не нужны, – сказала бабушка. – На войне как на войне.
Катя тем временем собралась уже вставать, как вдруг дверь в ее комнату распахнулась, и в нее снова вошла бабушка:
– Проснулась? – спросила она. – Доброе утро! Как настроение? Завтрак готов!
Кате показалось это очень странным, но она ответила:
– Нормально. Ты же только что спрашивала.
– Я? – удивилась бабушка. – Тебе, наверное, приснилось.

***

Фея спряталась за раковиной. Она ждала, когда из комнаты все уйдут, чтобы занять удобную наблюдательную позицию на шкафу девочки, которую она предусмотрительно выбрала, пока притворялась бабушкой. Зубные феи умели превращаться в родителей, чтобы не напугать детей, если те случайно проснутся, пока они шарят под подушкой.
Усевшись поудобнее, Фея потерла левую руку и скривилась. Две недели назад она решилась вступить в переговоры с мальчиком из соседней деревни, когда тот подошел к печке со своим выпавшим зубом. Набралась храбрости, вылетела ему на встречу. Но даже рот открыть не успела. Мальчик испугался и ударил по ней рукой. Наверное, спутал с жуком или другим насекомым. Фея со свистом отлетела в дальний угол комнаты и пришла в себя только через несколько часов. С тех пор рука болела.
А два дня назад от отчаяния она уже готова была на совсем постыдный поступок. Хотела вырвать зуб самостоятельно, прямо изо рта спящей девочки. Но снова ничего не вышло. Она чудом осталась живой и растеряла все подарки. Да оно и к лучшему, если бы об этом узнали в сообществе… Фее стало горько и стыдно. Она спрятала лицо в ладони:
– Докатилась… Если у меня будет хоть один зуб, я смогу попросить о переводе в новое место. Куда угодно, только бы не оставаться здесь.

***

Целый день Фея наблюдала за девочкой. Это было забавно. Раньше она никогда не следила за детьми так долго. Катя была доброй и вежливой. Любила бабушку. Много смеялась. Иногда, правда, о чем-то глубоко задумывалась. Тогда улыбка сползала с ее губ.
Девочка погуляла, потом сделала уроки. Ближе к вечеру она устроила чаепитие для своих кукол, и пока все пили чай, зуб наконец-то выпал. Лицо Кати тут же озарила очередная широкая беззубая улыбка. Она полюбовалась на себя в зеркало. Потом побежала хвастаться бабушке. Фея же, затаив дыхание, следила за судьбой выпавшего сокровища, тихо бормоча:
– Если бросит под ванну – утоплюсь! Или нет, поползу за ним! Отберу свой зуб у этой серой лохматой гадины.
Но девочка положила зуб в карман. Это внушило Фее надежду.
Вечером Катя легла спать. Она повозилась в кровати, расправляя одеяло и укладываясь удобнее. Потом достала зуб, немного покрутила его в руках, рассматривая, сунула под подушку и выключила настольную лампу.
Фея ликовала. Осталось подождать, когда девочка уснет, и зуб у нее кармане. Вдруг в тишине раздался звонкий щелчок: «Мышеловка сработала, – опознала звук Фея. – Как же не вовремя!»
Она прислушалась, но дальше все было тихо. К счастью, девочка никак не отреагировала. Стало ужасно интересно, попалось ли в ловушку это средоточие подпольного коварства.
Немного поборовшись с любопытством, Фея тихонько слетела со шкафа, выбралась из комнаты и зашла в ванную. Было тихо, пусто и темно. Фея хорошо видела в темноте, а потому беспрепятственно подошла к мышеловке.
Вдруг что-то сильное и шерстяное бросилось на нее из темного угла, повалив навзничь.
– Убить меня хотела? – грозно взревела Мышь, прижав Фею к полу. – не дождешься! Это моя территория! И мои дети! И мои зубы! Я собирала их десятилетиями! Тебе здесь делать нечего! Я терпела тебя раньше, но теперь... Может, просто откусить тебе голову?
– Убирайся, монстр! – Фее пришлось применить волшебство и всю свою силу, чтобы скинуть эту здоровую дуру и встать на ноги. – Ты же просто паразит! Я дарю детям подарки, а ты забираешь зубы обманом. Будто бы без тебя новые не вырастут!
– Лети на свою родину и там командуй! Покупай зубы, кради. Как ты там привыкла? А здесь тебе ни один ребенок не поможет!
– Не правда! Катя уже приготовила зуб для меня!
– Врешь, зараза! Я сама его заберу! – Мышь сбила с ног соперницу и бросилась к девочке.
– Он мой! – взвизгнула Фея, полетев следом. – Жди подачек под печкой!
Фея первой взлетела на кровать и нырнула под подушку. Мышь же забралась наверх по простыне и ринулась к цели с противоположной стороны. Обе они возились, кряхтели и шуршали в поисках зуба. Наткнувшись друг на друга, яростно бросились царапаться и кусаться. Возьня и вскрики, конечно, разбудили девочку. Трудно спать, когда под головой все ходит ходуном. Катя села, включила свет и откинула подушку.
Несомненно, любая другая девочка убежала бы с визгами от увиденного, но Катя была храброй. Она не убежала, а постаралась разобраться в происходящем. По постели катался клубок из двух тел. Из клубка летели серые и голубые клочки волос и шерсти, а еще отдельные слова, которые приличной девочке не положено было знать. Мышей она видела много раз, хорошо знала и не боялась. Все-таки жила в деревне. А вот взлохмаченное, похожее на маленького человечка существо с помятыми крыльями вызвало интерес.
– Ну-ка, тихо! – прикрикнула Катя.
Мышь и Фея тут же замерли. Обе, как по команде, отскочили друг от друга, подняв головы на девочку.
– Кто вы такие и что здесь делаете, хулиганы, – строго спросила она. Ее учительница Марина Ивановна таким тоном была способна останавливать любые драки.
Хулиганы тут же наперебой затараторили что-то крича и тыча друг в друга пальцем.
– По очереди, – попросила девочка.
– Здравствуй, Катя, – дрогнувшим голосом начала помятая незнакомка. – Я зубная Фея и пришла за твоим зубом. Взамен я принесла тебе в подарок очень-очень вкусную конфету.
В подтверждение Фея постучала себя по рваному платью там, где обычно висела сумка с подарками, но на месте ее не оказалось.
– Катенька, а меня ты знаешь, – елейным голосом продолжила Мышь. Это мне ты отдавала зубки, а я взамен дарила тебе новые, крепкие, коренные. Я знаю, что у тебя есть новый зубик для меня. Ты не принесла его сегодня, и я решила проверить, все ли с тобой в порядке. И не зря! У нас с тобой чуть не украла зуб эта кикимора! Ты с ней поосторожнее, Катя. Она кусается!
– Не слушай ее, Катенька, – снова затараторила Фея. – Пожалей меня! Мне очень нужен твой зубик! Я готова отдать тебе за него все свои монетки!
– Катя, но мы же с тобой старые друзья! А старый друг лучше новых двух, - не сдавалась Мышь.
– Тихо! Я все поняла, – вмешалась девочка и посмотрела на Фею. - Это ты прикинулась сегодня моей бабушкой?
– Признаю и приношу свои извинения, – ответила Фея с достоинством. А что ей еще оставалось?
– Значит, ты волшебница?
– Конечно. Я же фея!
– А ты, – обратилась она к Мыши, – волшебница?
– Да, – не стала та отрицать.
Катя задумалась на некоторое время, а потом подняла с простыни зуб, который никто так и не успел забрать, и сказала:
– Сделаем так. Раз вам так сильно нужен мой зуб, я готова объявить соревнования. Вот фотография моего папы, – девочка ткнула пальцем на стену, – вы должны его найти. Папа пропал полгода назад. Но он не сбежал! И не умер! Я знаю, что с ним что-то случилось. Кто найдет его первой, той я отдам свой зуб!
Мышь и Фея с презрением посмотрели друг на друга:
– Я согласна, – первой приняла вызов Фея.
– Я тоже, – подхватила Мышь.

***

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Много дней Зубная Фея и Мышь искали отца Кати, используя для этого все свои возможности: связи и волшебную силу, убеждение и гипноз, хитрость и шантаж. Не забывали они и друг за другом присматривать, потому что «я скорее пойду танго с жабой танцевать, чем уступлю этой стерве».
Катя ждала и очень волновалась. Она прислушивалась к любым шорохам в доме. Вдруг это волшебницы пришли? Иногда в душу заползал страх: что если они не справятся или не придут больше. Но однажды вечером, когда девочка уже ложилась спать, раздался хлопок, и в комнату влетела Фея, громко тараторя:
– Я нашла! Я нашла! Я первая! – тут она, видимо, вспомнила, что негоже так врываться к ребенку, ее не этому учили. А потому замолчала и степенно подлетела к кровати девочки, продолжив уже спокойнее: – Я нашла твоего папу, Катя.
Ее прервал шорох где-то внизу. И почти сразу же на постель к девочке взобралась Мышь:
– Здравствуй, Катя, – коротко поздоровалась она.
Девочка взволнованно обратилась к Фее:
– Ты нашла? Он жив? Где он?
Фея продолжила:
– Он в коме, в больнице. Совсем не в том городе, где вы его искали. Врачи не знали, кто он. Больного привезли на скорой, документов при твоем папе не было. Известно только, что у него много травм и по прогнозам врачей он уже не очнется. Я оставила на твоем столе адрес больницы. Там вы с мамой сможете его найти. Очень вовремя, кстати. Его как раз собираются отключить от аппаратуры. Он же никому не нужен был. А теперь отдай мне, пожалуйста, зуб. Я выполнила твои условия.
Катя остолбенела. Она продолжала смотреть на Фею, но как будто больше не видела ее. Потом медленно, плохо слушающейся рукой достала из кармана зуб и молча протянула его Фее. Затем легла, уткнулась лицом в подушку и горько заплакала.
Фее стало не по себе. Она обхватила зуб двумя руками, прижала его к груди и тихонько полетела к выходу из дома. У самого порога ее окликнула Мышь:
– Подожди! Нужно поговорить.
– Не о чем, – буркнула Фея. - Она совсем не хотела огорчить Катю. Условия соревнования были простыми. Чтобы выиграть, нужно было найти отца. Нашла первая, значит, победила. Все просто. Она радостно летела за призом и совсем не думала о том, что новость была слишком страшной для девочки.
– Ну ты чудище, конечно. – Такую информацию вот так на ребенка вывалить, да еще зуб за это попросить.
Фея промолчала. Что тут скажешь?
– Хочешь ей помочь? – спросила Мышь.
– Как?
– В глубокой чаще нашего леса живет Снежная ведьма. Ее изба спрятана под огромным сугробом. Рядом с ним не летают птицы и не ходят звери. Боятся. Здесь она зимует. Я знаю, что ведьма умеет лечить от любых болезней, и если очень хорошо попросить, она поможет.
– Нужно пойти и просто попросить? – слегка охрипшим голосом спросила Фея.
– Не просто попросить. Взамен ей нужно дать подарок. Все как ты любишь.
– А какой подарок?
– Самую дорогую тебе вещь.
Фея посмотрела на зуб в своих руках:
– Ни за что, – прошептала она и, не слушая возражений, выбежала из дома в холодную темную ночь.

***

Прошло несколько дней. Фея летела сквозь пургу, собрав все свои нехитрые пожитки в узелок. Последнее время она много размышляла. Думала о своей судьбе, об этих краях, куда ее забросила нелегкая, о местном климате, менталитете, об одиночестве и, конечно, о Кате и ее больном отце. Еще она вспоминала свой дом, веселые годы учебы, бесшабашных подружек и тепло. Там было много солнца, зеленых лугов и цветов. А здесь только холод, снег и тоска зеленая:
– Отдам зуб и все! Путь переводят! Или увольняют. Мне все равно. Дальше я здесь жить не буду. Это суровый мышиный край. Здесь нет места волшебным феям.
Она пробиралась сквозь снег, падала, проваливалась в сугробы, хваталась за ветки, чтобы выбраться. Двигаться было трудно, но остановиться теперь было страшнее. А еще страшнее вернуться назад: «Нет уж, решилась, значит решилась. Пусть Мышь тут дальше хозяйничает». Фее было обидно, холодно и одиноко. Она очень устала и уже готова была плюнуть на все и лечь в снег прямо здесь, в густом лесу, в котором она тщетно искала Снежную ведьму.
Не смогла она жить с таким грузом. Не получилось у нее. Фея чувствовала, что очень хочет помочь этой милой девочке. И желание это намного сильнее, чем мечта выполнить план по зубам.
Наконец она вышла на небольшую поляну, посреди которой возвышался огромный сугроб. Посреди сугроба виднелось крыльцо, а на крыльце копошилось что-то темное. Подлетев ближе, Фея узнала Мышь.
– О, и ты здесь? – со смешком спросила Мышь. – Решилась все-таки? Не такая уж ты гадкая, как я думала.
– Решилась, – ответила Фея. – Сейчас отдам зуб и улечу отсюда. Сможешь от меня отдохнуть.
– Да не торопись! Зубов-то у тебя нет, начальство по головке не погладит. Зато у тебя появилась совесть. Такая ты мне больше нравишься. Найдем мы зубы и для тебя. Для хорошего человека не жалко. И жилье тебе теплое найдем, и одежду по погоде. Летаешь тут, как голодранка. Чем ты жива еще?
– А ты, оказывается, тоже не такая уж мерзкая.
– Потом будешь комплементы говорить. Открывай дверь. Пойдем к ведьме. Я для нее тоже котомку с зубами приготовила.
– Значит, отец Кати поправится?
– Конечно! Я эту ведьму давно знаю. Она не подведет. Заживет наша Катя лучше прежнего.
– И у нее будет все как в сказке? – спросила Фея с благоговением.
– Да! - подтвердила мышь. - Ведь это и есть сказка! Такая вот снежная сказка!
И они вместе открыли дверь ведьминой избы.

18. Снегопад

Последняя снежинка упала на землю четыре года назад. Потом наступила жара и моря вышли из берегов. А когда, спустя время, вода понемногу начала отступать и мало-помалу стала возрождаться жизнь на ранее затопленных территориях, уже трудно было объяснить внучке что такое очарование снегопада. Да и про сам снегопад объяснить, собственно, тоже. Нет, конечно, снег и лед еще покрывали Северный и Южный полюса Тридевятой планеты, да и в морозильных кладовых снега можно было набрать, но все это было уже не то.
Старик вышел из дома и направился к колодцу. Растрескавшаяся земля под ногами взбивалась пыльными облачками. Колодец уже полгода как высох, но дед упорно каждый раз поутру приходил его проверять. На пути к колодцу он увидел жену, та на коленях неистово и довольно громко волхвовала мольбы-заклинания. Неподалеку играла внучка Ладушка, пытаясь оторвать детской лопаткой треснувший земляной пласт. Старуха продолжала молиться на выжженной солнцем земле, не замечая клубившейся вокруг пыли. Иссушенная горестной неопределенностью, она казалась настоящей юродивой. И в ее словах с трудом можно было разобрать смысл. Глубокие душевные переживания и сумасшествие — порой невольные спутники, и даже колдуньи, не лишаясь рассудка, подчас разговаривают очень несвязно. Услышав шаги, старуха замолкла, затем повернулась к старику с внучкой и улыбнулась. И от этой ее улыбки старику стало не по себе. Он торопливо заслонил собой внучку и заставил ее отвернуться.
— В колодце ничего нет, — неожиданно четко сказала жена и, тяжело поднявшись с колен, побрела к избе.
Их дом располагался на опушке леса. Или того, что ранее было лесом, а сейчас скорее обгорелым и сухим буреломом с островками чудом уцелевших деревьев.

Несмотря на раннее утро и то, что солнце едва покинуло линию горизонта, уже стало основательно припекать.
Старик, собрав детские игрушки, взял Ладушку за руку и повел ее к столу под свинцовый навес. Эту постройку, примыкавшую к избе, дед соорудил сам и самолично обшил ее крышу и часть солнечной стороны свинцовыми пластинами. На всякий случай.
— Здесь побудь, а я сейчас поесть принесу. Наверняка бабушка нам что-нибудь, да приготовила.
Вернувшись, он поставил перед внучкой тарелку кукурузных лепешек и стакан разведенного молочного порошка. Девочка с готовностью потянулась к еде.
— Сначала руки, — дед протянул ей мокрое полотенце.
Заслышав со стороны леса кукушку, он заторопился включить зерцало. Как раз передавали сводку погоды.
"Четвертое декабря. Западное побережье Гипербореи — плюс 12, Хренландия — плюс 15, в Московии — плюс 35. Продолжается интенсивное таяние льдов на полюсах…"

Старик вздохнул и выключил раритетную вещь. На днях Гамаюн пенсию должна принести, надо будет Горынычу оплатить за електричество и аренду зерцала. Как-никак Новый год на пороге, — подумал он, глядя на чистейшее голубое небо. Впрочем, с тех пор как их дети отправились в Тмутаракань на поиски перпетуум-мобиле для производства живой воды, у стариков пропало желание с кем-либо общаться. Хотя не только их коснулась беда. Времена для всех настали суровые и жестокие. Уже три года жители Тридевятой планеты погибали во множестве безуспешных попыток, пытаясь остановить безудержное излучение Солнца, которого коснулось облако Тёмной материи.
Многие ведьмы и ведьмаки положили свои жизни в борьбе с чудовищным излучением. И не только они. Стихийная солнечная катастрофа застала всех обитателей планеты врасплох. От первой вспышки погибли миллионы, от второй еще больше. А интенсивность инфракрасного и ультрафиолетового излучений светила продолжала расти. Согласно прогнозам всех маститых волшебников скоро стремительно начнет испаряться вода океанов и тогда планета окутается плотной пеленой пара, создавая на своей поверхности невыносимые для жизни условия. Для защиты от излучения экипажи ковров-самолетов периодически выбрасывали на орбиту Тридевятой планеты массу волшебного мела, толченого магического угля, колдовского графита и других порошкообразных веществ. Но это мало помогало в решении проблемы. Просто-напросто элементарно не хватало производственных мощностей для изготовления требуемого количества материалов.

Старик вспомнил, что сын, отправляясь с невесткой в свою экспедицию, намекнул, что решение в борьбе с излучением найдено. И что ждать осталось недолго. Впрочем, они со старухой уже и сами догадывались каким будет это решение.
— Пора в избу, — сказал он внучке, — пекло подступает.
— Не хочу в подземелье.
— Обгореть, как головешка, хочешь? Пойдем, милая, мультики будем смотреть.
— Надоели мне мультики.
— А тогда сказочные истории? Будем читать?
— Сказки буду, — ответила Ладушка и стала деловито собирать игрушки.
Не забыв прихватить с собой зерцало вербальное, они под навесом пробрались в избу.

Вечером после захода солнца старик со старухой и внучкой еще долго сидели в своем дворе под шуршание сухой и пожженной солнцем листвы.
Жена за дневными хлопотами душой малость смягчилась, и старики при свете волшебного фонаря по очереди читали Ладушке разные сказки.
— А дед Мороз всегда подарки детям приносит? — внезапно спросила девочка.
— Всегда.
— И только зимой?
— Да, зимой, — машинально ответила бабушка.
— Жаль, что теперь никогда не будет зимы. И деда Мороза тоже не будет, — сказала внучка.
У бабушки задрожали губы и она отвернулась.
Чтобы разрядить неловкую паузу, старик взялся читать новую сказку, но девочку стало клонить ко сну.
— Пойдем-ка спать, Ладушка, — бабка кивнула деду, — возьми ее на руки.
Ночью старику не спалось. Он посматривал в бликах луны то на маленькую внучку, то на свою постаревшую от переживаний супругу. Вспоминал как увидел ее впервые, когда она встречала его, молодого перспективного колдуна, на Красной Поляне. Он тогда прилетел на юг для участия в конференции на Лыске. А она его встречала. Как тогда взмахнула ему рукой. Неповторимо и грациозно взмахнула. Это только сейчас, уже на склоне лет, он отчетливо понял. А тогда, он и не подозревал, что ему с этой ведьмочкой так повезет.

На следующее утро все повторилось. За исключением одного. Сводку погоды дед слушал с замиранием сердца.
"В ближайшее время ожидается резкое понижение температуры до нуля градусов, а затем и до пяти градусов мороза…"
К обеду с севера потянуло неожиданно прохладным ветром. А вечером стало совсем уже холодно. Дед потеплее оделся и вышел во двор.
Потрескавшаяся пластами земля почернела и кое-где покрылась замерзшей атмосферной влагой.
— Однако же, конденсат, — озадаченно произнес старик.
Он поднял голову к небу. На быстро темнеющем небосводе все явственнее стали заметны точечные яркие вспышки. Их было много — десятки, сотни, а может и больше.
Со всех уголков Тридевятой планеты стартовали грузовые ковры-самолеты и даже малогабаритные бабаежкины ступы. Выйдя на стокилометровую орбиту, они целенаправленно взрывали тару с обыкновенной живой водой.
Тонны воды за несколько часов покроют орбиту тончайшей пленкой, и она под воздействием солнечного излучения подвергнется ионизации, создавая живую защиту, — догадался старый волшебник. Вернувшись в подвал, он включил последние новости и не удивился тому, что его предположение оказалось верным.
А еще через день пошел снег. Поначалу изредка, поначалу сырой и липкий, но затем колючий и частый. Он оказался вполне безопасным.
И тогда старик обрадовался. Пожалуй, впервые обрадовался за последние годы. Обрадовался изумленным глазам внучки.
— Это настоящий снегопад, деда?
Он утвердительно кивнул.
— Я знала! Я всегда знала, что ты дед Мороз!

19. Как на острове Буяне

В одном далеком городе, что стоит на берегу неспокойного темного моря, жил маленький мальчик по имени Ник.
Мальчик жил очень бедно, потому что родители умерли когда он был совсем младенцем, и растила его старенькая бабушка.
У Ника совсем не было друзей, потому что остальные дети не хотели играть с бедным сиротой, и все свои вечера он проводил с бабулей. Зимой она растапливала печь, садилась ближе к огню, чтобы погреть мерзнущие косточки, брала в руки пряжу и начинала рассказывать внуку странные, но интересные истории.
О далеких мирах, где живут люди, не похожие на всех остальных; о море, в котором водятся русалки; о звездах, на которых обитают диковинные звери.
Мальчик слушал эти истории, забыв обо всем, и запоминал каждую.
А когда огонь в печи затихал настолько, что бабушка закрывала железную дверцу, он отправлялся в постель, где засыпал под колыбельную.

Как на острове Буяне
В море синем Окияне
Стоит камень Алатырь.
Там огромный богатырь
Сторожит земную суть,
Но нельзя ему уснуть,
Пока старая карга,
Костяная да нога
В ступе по небу летает,
Деток малых примечает.
Ищет мальчиков неспящих,
Непослушных, да гулящих,
Чтобы в ступу их забрать,
Авизое их отдать.

И пока Ник рос, ему всегда хотелось узнать – кто же такая эта самая Авизоя, которой отдают непослушных детей. Но бабушка только улыбалась на его вопрос и гладила по непослушным вихрам.

Но однажды наступил страшный день, когда бабушка не смогла встать с кровати, чтобы растопить печь и приготовить завтрак. За окном на все лады распевал злой, студеный ветер, а в самой середине моря зрел могучий шторм.
В такие ночи бабушка всегда велела внуку сидеть дома и не показывать на улицу даже носа. Потому что там, в белесой полосе снежного дурмана, бродят двоедушники. Это те самые детки, которых когда-то похитила злая Авизоя. Похитила и выкормила своим горьким, ядовитым молоком. А после этого выпустила в мир, чтобы бродили они по Земле и кусали других людей. И тогда все станут злыми, как они сами.

Мальчик очень боялся двоедушников и никогда не открывал засов двери, пока ветер за окном не утихал. Но сегодня бабушка ослабла настолько, что не смогла пойти на рынок, где продавала варежки и носки, связанные накануне. На деньги от продажи она покупала вязанку дров, бутыль молока, краюху черного хлеба и обязательно петушка на палочке, чтобы скрасить сироте очередной долгий вечер.

И как Ник не боялся выходить наружу, делать было нечего. Если не принести дров, они с бабушкой замерзнут насмерть, а если не купить хлеба, то умрут от голода.
Дрожащими от слабости и холода руками старушка подпоясала внука серым шерстяным платком и открыла дверь, едва удерживая ее под порывами ветра.
- Бойся всех, - сказала она напоследок, - никому не доверяй. Двоедушники ходят по улицам как обычные дети.

Ребенок кивнул и вышел на мороз. За спиной его хлопнула дверь, которую бабушка не смогла удержать. Услышав этот звук, мальчик вздрогнул от страха, но упрямо нахмурился и двинулся вперед, закрывая лицо цветастыми рукавицами. В таком снегу немудрено было и сбиться с пути, но бабушка наказала ему держаться фонаря, который всегда горел над воротами таверны. Там же, в таверне, Ник мог бы отдохнуть от тяжелого пути через снегопад и попробовать продать рукоделие. Потому что в такую непогоду разный люд собирался у горячего камина, в котором всегда жарилось мясо.

До света заветного фонаря оставалось совсем немного, когда из снежной завесы навстречу мальчику шагнул высокий подросток. Он схватил ребенка за плечо и развернул к себе, улыбаясь злой улыбкой, полной острых кривых зубов.
- Куда идешь, пацан? – громко спросил дылда.
- В таверну, - испуганно ответил Ник, - бабушка заболела, надо принести молока.
Но высоченный забияка его не слушал. Он все ближе и ближе подтягивал к себе ребенка, и вот уже напротив мальчишеского лица оказались его огромные, желтые глаза и плоскогубый рот, усеянный страшными зубами.
Мальчик закричал, замолотил по груди нападавшего кулаками, но это не помогло. Дыша отвратительным запахом и порыкивая от азарта, чудовище уже освободило детскую шею от шарфа и прикоснулось клыками к теплой коже, но ворота таверны неожиданно распахнулись. Со двора послышались громкие возгласы и несколько выстрелов.
Двоедушник резко отбросил от себя мальчика, встал на четвереньки и убежал, как животное, скрывшись в непроглядной пелене снега.

Ник, дрожа от ужаса и холода, едва добрел до спасительных ворот и ввалился внутрь двора, разревевшись там окончательно.
Несколько удивленных мужчин, которые просто от скуки решили пострелять, бросились его поднимать и отряхивать от снега.
- Это же Аглаин малец, - воскликнул один из них, узнав мальчика, - как же она его одного отпустила в такую погоду.

Ника повели внутрь, усадили прямо перед камином и принесли огромную кружку горячего молока с медом. Кто-то протянул ему пряник, кто-то начал собирать в сумку продукты для больной бабушки, а один мужчина, которого Ник никогда не видел, предложил довезти его до самого дома на своей телеге, груженной дровами.

И хотя Ник пытался рассказать о том, что с ним произошло, ему никто не поверил. Все только посмеивались, слушая сбивчивый мальчишеский рассказ. Да и как было поверить, ведь двоедушники, как говорила бабушка, кусают только детей. А взрослые их не видят.

***

Через несколько лет, когда Ник сам стал подростком и уже мог помогать бабушке, работая подмастерьем у кузнеца, в город опять вернулся страшный ветер. И неспокойное море опять завыло, собирая у себя огромные волны.
Бабушка уже не ходила сама на рынок и не продавала там варежки, она только сидела у печи, которую растапливал внук, и смотрела на огонь. Глаза ее почти ничего не видели, а пальцы не могли удержать спицы.

Когда в стекло ударил очередной порыв ветра, словно требуя, чтобы его пустили внутрь, она вздрогнула всем телом и подозвала к себе Ника.
- Послушай меня, мальчик, - торопливо заговорила бабушка, - я боюсь, что не переживу эту ночь. Ты должен быть очень осторожен, потому что тот двоедушник пометил тебя своей отвратительной слюной, и сейчас Авизоя может найти тебя повсюду. Она появляется на Земле вот в такие вот вечера, когда кружит снег, воет ветер и начинается шторм. Как могла, я защищала тебя, пока была здорова, но сейчас я слишком стара.

Ник на мгновение испугался, вспомнив прошлый раз, когда только чудо помогло ему избежать беды. Но тут же успокоился, взяв бабушку за тонкие, сухие руки.
- Я уже не маленький, - сказал он, - и двоедушники ко мне не подойдут.
А чтобы бабушка совсем перестала бояться, он показал ей, какими сильными стали его мышцы после работы у кузнеца.
Старушка чуть затихла, прислонилась седой головой к плечу Ника и, похоже, задремала.
Внук подхватил ее на руки, удивляясь тому, какая она стала маленькая и легкая, и отнес в постель. Укрыл теплым одеялом и вышел, прикрыв за собой дверь. А утром бабушки не стало.

Могильщики запросили большую сумму денег за то, что им придется копать могилу в такой мороз, и Нику пришлось отдать им все накопления и даже бабушкины золотые сережки, которые он сам снял у нее с ушей.
После похорон жить один в старом доме Ник долго не смог. Первое время он еще сидел перед разожженной печью, вспоминал бабушкины истории, перебирал руками оставшуюся пряжу и плакал от горя и одиночества. Пока однажды вечером, на исходе затянувшегося шторма, в замерзшее стекло кто-то не постучал. Ник в своем горе по бабушке совсем забыл об ее предостережении, встал со старого, скрипучего кресла и подошел к окну. Протер рукой замороженное стекло, подул на него, отогрев небольшой кусочек, и выглянул наружу. А выглянув, тут же отпрянул назад в ужасе, потому что с другой стороны стекла на него смотрели огромные желтые глаза.
До самого утра в единственное окно и деревянную дверь кто-то бился, настойчиво требуя войти внутрь. Из пелены снега Ника кто-то звал протяжным женским голосом, полным печали. К утру мальчик твердо решил уехать из города, в котором его уже никто не ждал вечерами.

После шторма, в таверне, где когда-то спасли самого Ника, он нашел капитана, который, будучи на берегу, сидел за одним и тем же столом и потягивал весь вечер огромную кружку темного забористого эля.
- Возьмите меня юнгой, - твердо попросил Ник.
Старый морской волк оторвал взгляд от пенной шапки в кружке, взглянул на молодого нахала, что стоял перед ним, и ухмыльнулся в прокуренные усы, свисающие ниже подбородка.
- А что ты умеешь, сопляк?
- Ничего особенного, - честно ответил Ник, - я всего лишь подмастерье у кузнеца. Но я молодой и сильный, и могу работать круглыми сутками.
И чтобы доказать, какой он сильный, Ник взял в руки стальную кочергу и легко согнул ее в кольцо. Капитан уважительно хмыкнул, вытер усы и ответил:
- По рукам. Как наступит весна, ищи меня на «Задорной Мэри», что стоит пришвартованная в старом порту. Работать будешь за еду и маленькое жалованье, покуда я не решу, что делать с тобой дальше. И учти, если заболеешь морской болезнью, ссажу при первой же возможности.

***

Так Ник попал в море. Работа у кузнеца закалила его характер и сделала мышцы стальными, словно та самая кочерга. А огромное желание уехать из города заставило его, сжав зубы, учиться обращаться с парусами. По вечерам, после долгой вахты, когда просоленные, закаленные в штормах, матросы, покрикивая на неуклюжего поначалу юнгу, загоняли его до седьмого пота, он вваливался в тесный кубрик, без сил падал на не расстеленную кровать и засыпал тревожным сном до следующего утра.
Через месяц плаванья кровавые мозоли, в которые сразу превратились руки Ника, зажили и покрылись твердой, задубевшей кожей. Лицо его загорело под ярким солнцем океана, и он уже не валился на кровать без сил, а иногда пропускал с матросами по чашке эля за ужином. Больше им всем запрещал капитан.

Однажды боцман вытащил его из кровати посреди ночи и заставил подняться на скользкую, качающуюся под ногами, палубу.
- Шторм, - прокричал он сквозь воющий ветер, - мы попали в шторм, осьминог тебе в задницу. На этой широте никогда не бывает штормов, гарпун тебе в спину. Убирай паруса, юнга!

Ник бросился исполнять приказ, вспоминая наставления капитана и боцмана. Как убирать грот и подключать рифы, если придется это делать.

Рулевой на штурвале вглядывался в бушующее море, вцепившись в руль так, что побелели костяшки пальцев. Капитан жевал мундштук незажженной трубки.
«Задорную Мэри» упрямо несло на мель. Она мчалась вперед, не слушая руля и волоча по дну якорь, который спустили матросы в надежде удержать шхуну от удара о возможные камни.
Вскорости киль «Мэри» легко пропорол песчаную косу, и шхуна встала намертво, вросши бортами в отмель.

Тут же, словно по чьему-то указанию, прекратился и шторм. Только что беснующееся море успокоилось вмиг, превратившись в дивную голубую гладь. Свинцовые тучи, закрывающие небо пеленой, разошлись, пропуская через себя первые солнечные лучи.
Шхуна встала крепко, и сдвинуть ее своими силами не представлялось никакой возможности. Вдалеке, даже без подзорной трубы, можно было разглядеть изумрудные берега неизвестного морякам острова.

- Так, ребята, - сказал капитан, собрав экипаж на палубе, - у нас нет другого выхода: нам нужна помощь. Проверьте баграми море вокруг бортов, если глубина позволит – спускайте шлюпки, первая команда поплывет к берегу. Там попытайтесь попросить помощи у местных, если они есть. Обещайте всё, что угодно, лишь бы согласились стянуть «Мэри» с этой чертовой косы.
В первую команду попросился Ник. Ему, вышедшему в свой первый рейс в море, не терпелось почувствовать под ногами мягкую траву, а не жесткие доски палубы.

Вытащив шлюпку на берег, трое матросов и Ник двинулись вглубь буйных зарослей, которые встретили их практически сразу за песчаным пляжем бухты. Красота острова заворожила даже видавших виды моряков, прошедших не одно плаванье. С потрясающей формы лиан на них глазели удивительной расцветки птицы, из-под ног то и дело бросались врассыпную диковинные зверьки, похожие на домашних котов, только без хвостов. Однако куда бы бросали взгляды наши пионеры, людьми здесь даже не пахло. Похоже, остров был не просто необитаемым, на нем ни разу не бывал человек.

- Не беда, - высказался самый старший матрос, - случались передряги и покруче. Сейчас сколотим стапели, и вытянем нашу ласточку сами по бревнам. Мы так раньше делали, когда из порта в порт перегоняли посуху.
- Времени у нас часа три-четыре, - продолжил он, взглянув на солнце, - потом вертаем назад, а поутру уже новая команда приступит. А мы пока отдохнем тут недельку, дней десять. Место-то, похоже, райское.

Последних слов Ник не расслышал. Он пошел вперед, следуя за восхитительной птицей с длинным, разноцветным хвостом. Она пролетала вперед несколько метров, усаживалась на ветку и оборачивалась к человеку, пристально глядя на него немигающими круглыми глазами, словно зовя следовать за ней.
Ник раздвинул ветви могучего дерева и вышел на залитую солнцем поляну, прямо в центре которой стоял огромный, поросший мхом, камень.
Юнга опасливо приблизился к камню, положил ладонь на шероховатую поверхность и тут же отдернул в страхе. От камня веяло могильным холодом.

Справа юноша увидел вход в пещеру, заплетенный мощными стеблями лиан. Словно завороженный, двинулся он туда, даже не удивился, когда лианы разошлись перед ним, будто приглашая войти, и оказался в темной зале, куда не проникали ни солнечный свет, ни жаркий воздух. На каменном троне, украшенном причудливой резьбой, откинув голову на высокую спинку, спал огромный человек. Громадные его руки сжимали рукоять поистине чудовищного двуручного меча, выкованного из самой лучшей стали, как заметил бывший подмастерье кузнеца. Спал он так крепко и так долго, что змеи свили гнездо между его ступней, а пауки заплели паутиной голову.

Из леса, что остался за спиной Ника, донеслись удары топоров. Это матросы валили деревья, чтобы сделать бревна, по которым потом собирались стащить шхуну с мели.
С испугом юнга увидел, как дрогнули веки великана, едва спящее ухо уловило неизвестный ранее звук.
Ник развернулся и рванул со всех ног обратно, к друзьям, прочь из этого странного места и от этого ужасного человека.
Едва же он появился из зарослей, на него сразу набросились с упреками за то, что ушел, заставив работать за него. Ник тут же схватился за топор и впопыхах забыл рассказать о своей удивительной находке. А после и вовсе постеснялся упоминать о ней.
Всю неделю экипаж шхуны поочередно готовил бревна, наслаждаясь в перерывах чистейшей водой из обнаруженного пресного озерца и восхитительным вкусом местных фруктов.

А на исходе недели, когда капитан уже готовился давать приказ на отплытие, небо неожиданно заволокли сизые тучи. Моряки переглянулись встревоженно – второго шторма крошка «Мэри» могла не выдержать, даже будучи впечатанной в мель. Если треснут борта, рубкой бревен уже не обойдешься. Но тучи просто встали стеной, спрятав солнце. Не было намека ни на штормовой ветер, ни на проливной дождь. Просто кто-то наверху внезапно выключил свет.
И тогда, среди мрачных туч, по небу пронеслась яркая точка. Она промчалась, словно звезда, и рухнула где-то в середине острова, как показалось морякам. И сразу же за падением из центра острова вырвался столб огня. Он поднялся выше самого высокого дерева, выпустил оранжевый язык и лизнул серую, неприветливую тучу.
Моряки разбежались кто куда, похватали оружие и вновь собрались на палубе, всматриваясь в заросли, которые трещали под чьими-то тяжелыми шагами. Сквозь изумрудный рай, ломая ветви и лианы, пробирался кто-то огромный и опасный.

- Стрелять только по моей команде, - предупредил всех капитан.

И едва он произнес эти слова, как последняя лесная преграда рухнула от удара чудовищного меча, и на берег, впечатываясь в землю по самую щиколотку, вышел великан.
- КТО ЗДЕСЬ? – заревел он, потрясая мечом. – Я НИЧЕГО НЕ ВИЖУ! ОНИ ВЫКОЛОЛИ МНЕ ГЛАЗА.
От звуков его голоса вздрогнула сама земля, расколовшись между великанских ступней, закованных в заржавевшие латы.

По приказу капитана грохнули выстрелы, но пули расплющились о закованную грудь, не причинив никакого вреда.

- КТО ВЫ? – повторил гигант, опуская меч.
- Мы попали сюда во время шторма, - закричал в ответ капитан, - наша шхуна села на мель, мы не можем отплыть.
- ШТОРМА? – удивился великан. – ЗДЕСЬ НЕ БЫВАЕТ ШТОРМОВ. ЕСЛИ ТОЛЬКО ВАС СЮДА НЕ ПРИВЕЛИ. СРЕДИ ВАС ЕСТЬ СИРОТА?

Моряки взглянули на Ника. Он был единственным, кто никогда не знал своих родителей.
- Я сирота, - твердо сказал юнга, выступая вперед, - меня воспитывала бабушка.
- АГЛАЯ?
- Да.
- ЭТО МОЯ МАТЬ. ОНА ПОСЛАЛА ШТОРМ.

Море неожиданно забурлило, сворачивая в гигантскую воронку, из центра которой прямо в небо ударила мощная струя воды. Дотянулась до берега и выбросила на песчаную полосу пляжа женщину потрясающей красоты.
- Ты, - злобно проговорила она, глядя на великана, - как ты посмел проснуться? Мои дети выкололи тебе глаза, чтобы ты больше никогда не увидел белого света. Я наслала на тебя смертельный сон, прервать который мог только… только твой сын.
Женщина медленно разворачивалась к морякам, продолжая говорить:
- Которого родила глупая влюбленная русалка и которого спрятала эта старая ведьма Аглая. И которого я искала так много лет, но сумасшедшая старуха никогда не выпускала его на улицу в снег.

Ник разом вспомнил колыбельную, которую ему постоянно пела бабушка, и мигом понял, кто стоит перед ним. Это была Авизоя – демон, ворующий детей, выкармливающий их собственным молоком, чтобы они становились двоедушниками. Демонятами, одна половина души которых принадлежит злу.
Авизоя жила в море, выпуская на Землю злобные орды изуродованных детей, которых ей по ночам добывала служанка – Баба с костяной ногой.

- Она стоит прямо перед тобой, - выкрикнул Ник великану, - до нее всего несколько шагов.

Гигант взмахнул своим могучим мечом, обрушив сверкнувшее закаленной сталью лезвие на голову Авизои. Демон заверещал нечеловеческим голосом, превратившись в одно мгновение в уродливую старуху с длинными, спутанными волосами и грудью, отвисшей ниже колен. Тогда великан пошел на звук голоса, высоко поднимая закованные ноги.
Ник бросился в шлюпку, которую еще не успели поднять, и, бешено работая веслами, поплыл к берегу, на котором происходила схватка. Не понимая сам, откуда к нему пришло это знание, он встал за спиной демона, взял весло наперевес и удерживал рвущуюся к воде Авизою.
Последним шагом великан размозжил демону голову и впечатал уродливое тело в песок.

По всему миру двоедушники, потерявшие половину души, вдруг останавливались, замирали на короткое мгновение и падали замертво, потому что ни один человек не может жить с половиной души.

***

Ник стоял на палубе шхуны, которую стащил с мели его отец. Легкий морской бриз высушил слезы от прощания. Хранитель земной сути еще долго вглядывался невидящими глазами вслед судну, увозящему в мир его сына, которого родила ему влюбленная девочка, утопившаяся сама по глупости много лет назад.
А чтобы дитя не досталось злобному демону, русалка нашла мать великана – ведьму Аглаю и темной ночью принесла ребенка той на крыльцо. Ради него Аглая отказалась от ведовства и растила мальчика как обычного младенца, чтобы Авизоя не могла найти его как можно дольше.
Демон долго подбирался к хранителю, который держал в плену Бабу-служанку и не позволял той воровать детишек. Однажды она оборотилась красавицей и поднесла великану чашу отравленного хмельного вина, после которого он и заснул. А двоедушники с радостью выкололи ему глаза.
Но сейчас Авизои не стало, ее служанку снова посадили на цепь, а демонята умерли. И некому больше воровать детей, превращать их в чудовищ и насылать на мир, чтобы они портили его своей злобой. Матери больше не будут вздрагивать по ночам, боясь любого шума, а маленьких детей перестанут пугать именем демона.

Бонус: Нижняя сторона рассвета

Давно это было. Ничего не было ещё, только Великий дух Эн'эн'гыргын спал себе и спал в пустоте, храпел, ворочался с боку на бок, кряхтел, чесался и губами шлёпал. А тут укусила его блоха-мымыл, да так крепко, что проснулся он.

Проснулся Эн’эн’гыргын, сел скрестив ноги и глазами спросонья хлопает. Сидит один в пустоте, укушенное чешет и даже трубку не может покурить, не придумал он еще трубки. Не может стучать в бубен-ярар, не может на варгане-хомусе играть, ничего не может, ничего нет вокруг, одна пустота и он в ней сидит, чешется.

Сидел-сидел Великий дух Эн'эн'гыргын в пустоте, зевал, и скучно стало ему, решил он: дай сделаю землю, море, а вокруг них тоже чего-нибудь. А раз решил, надо делать. А из чего делать-то, если нет ничего? Пустота же вокруг!

Подумал тогда Эн'эн'гыргын крепко, раскрыл рот пошире да и вдохнул пустоту, втянул её в себя побольше, как мог, отовсюду втянул, докуда дотянулся. Всю вокруг пустоту всосал, брюхо раздулось, как дохлый морской заяц-лахтак, на берег выброшенный. Эн'эн'гыргын рукой брюхо потрогал — натянуто крепко, аж звенит, как бубен-ярар. Засмеялся довольно Великий дух: нет уже пустоты вокруг, можно теперь и землю сделать. В ухе поковырял, ногтем голову поскрёб, в ладошку собранное положил, вдул часть пустоты туда, помял хорошо и землю из этого всего и начал лепить. Тундру вылепил, сопки вокруг наделал, ягеля насажал, хорошо стало. Долго работал Эн'эн'гыргын, долго землю мял, ногти грязные стали, вычистил их Великий дух, да и выкинул грязь в тундру.

Сел Эн'эн'гыргын довольный на сопку, улыбается, из глины трубку сделал, ягелем набил, сидит, курит. Хорошо ему. Но скучно по-прежнему Эн'эн'гыргыну. Сопки стоят, ягель стелется, тундра цветёт, а ему скучно. Пощупал за живот себя Эн'эн'гыргын, осталась ли пустота там, не всю ли извёл на землю. Не всю, осталось ещё немного.

Плюнул тогда Эн'эн'гыргын в другую руку, пустотой дохнул, скатал меж ладоней, отбросил вдаль — море получилось, серое, мокрое, красивое. На берег набегает, пеной сердито плюётся — уже веселее на сопке сидеть и смотреть на это. Дунул Эн'эн'гыргын потехи ради на море — там волны пошли, одна об другую бьются, ещё красивее получается. Сел Эн'эн'гыргын на сопку снова, трубкой затянулся, сидит, радуется, на тундру посмотрит, на море полюбуется. Дунет на море — шторм-акайгычгын волны сталкивает, дунет на сопки — буран-ёкытыйгын снежные вихри крутит, а Эн'эн'гыргын хохочет заливисто, смешно ему, радуется.

И тут его в ногу укололо что-то. Смотрит Эн'эн'гыргын вниз, а там кто-то маленький, как лемминг, но безволосый и на двух ногах, стоит и сквозь дырку в торбасах ему, Великому духу, палкой острой тычет.

Удивился Эн'эн'гыргын, спрашивает:
— Ты кто такой, лемминг или мышь-пипик? Так я леммингов не делал, и мышей тоже!
А безволосый палку отставил, подбоченился и говорит Эн'эн'гыргыну гордо:
— Человек я! Настоящий человек, лыораветлан! А ты кто, старик, что сидишь на сопке, ноги расставил и мне пройти к морю мешаешь?
Пуще прежнего удивился Эн'эн'гыргын, даже руками всплеснул:
— Откуда ты взялся, чэ’ловек? Я Великий дух Эн'эн'гыргын, я эту тундру создал, сопки в ней расставил, ягель рассадил, я море придумал, волны в нем надул, а тебя, чэ’ловек, я не создавал и не придумывал, как ты тут оказался?
— Ты же землю мял, а грязь из-под ногтей в тундру за сопки выкинул? Вот я и родился в тундре из грязи, теперь тут жить буду, нравится мне тут. Охотится стану, поймаю медведя-умкы, съем его печень, храбрым, как умкы, стану, тогда моржа-рыркэ из моря приманю. Из кожи и костей его байдару сделаю, на байдаре в море буду ходить, кита-кипука бить, мясо его есть, из жира свечи делать, ярангу освещать. А то темно у тебя тут в тундре, не видно ничего!
Снова удивился Эн'эн'гыргын, ничего понять не может:
— Ты про что говоришь, чэ’ловек-лыораветлан, какой такой морж-рыркэ? Какой кит-кипук? Медведь-умкы что такое? Ты ещё оленя-ылвылю придумай! Нет ничего в тундре, кроме сопок и ягеля. И в море нет ничего, кроме волн, даже рыбы нет, не придумал я рыбы. И тебя я не придумывал, а ты мне в ногу палкой тычешь!
Захлопал тогда блестящими чёрными глазами человек часто-часто, отбросил палку и сел на кочку, губы надул. Голову руками обхватил, сидит плачет, из стороны в сторону качается, причитает:
— Не будет у меня, у человека, байдары крепкой, не есть мне мяса кита-кипука, не греть ярангу жиром китовым, ничего у меня не будет! Злой ты, Великий дух, совсем тебе наплевать на меня!
Горько плачет. Жалко стало Эн'эн'гыргыну человека слабого, отложил он трубку в сторону, почесал затылок, да и сказал:
— Что же делать с тобой, чэ’ловек-лыораветлан, как помочь горю твоему? Пожалуй, придется мне ещё поработать, тундру тебе зверями наполнить, а море рыбой. Хотя снова спать я хочу, устал работать, но тебе помогу сначала.

Сказал так Великий дух Эн'эн'гыргын, засунул руку себе в рот, соскрёб там внутри ещё немного пустоты, в ладонь положил. Поплевал туда немного, добавил воды морской и давай между ладонями катать да мять. Долго мял, долго катал, выкатал кита горбатого — кипука, схватил за хвост его и в море кинул. Остатки катаного снова мять-катать начал, ещё плюнул, ещё воды добавил. Выкатал и моржа-рыркэ, и тюленя-лахтака, рыбы накатал разной, нельму-мыкамык слепил, треску-орокалгын, всех морских гадов разом наделал. Крепко обхватил руками получившееся большое, тяжёлое, к морю подошёл и тоже в воду закинул. Бурлит море от живности, тюлень за треской гоняется, морж за тюленем, а косатка-иныпчик за ними всеми сразу.

Человек-лыораветлан плакать перестал, подбежал к берегу, смотрит на зверей морских, радуется, в ладоши хлопает, смеется. К Великому духу припрыгал, за завязки торбасов его дергает:
— А медведя-умкы когда мне сделаешь? Это храбрый, сильный зверь, и печень у него вкусная, я её съем, храбрее стану, не буду урагана страшного бояться, буду моржа ловить, буду на байдаре в море ходить, зверя морского бить! Тебе, Великий дух Эн'эн'гыргын, челюсть кита подарю, будешь ей играть-размахивать, крутить-хохотать, радоваться!

Представил такое Эн'эн'гыргын, смешно ему стало, чихнул прямо в ладошки он, а там еще пустота оставалась, разбрызгало её во все стороны крошками, мелкими-мелкими. И холодными, как сама пустота. Так снег и пошёл сверху, холодно стало.

Человек затрясся от холода, руками себя обхватил, на одной ножке запрыгал вокруг Великого духа, запричитал:
— Ой-ой, замерзаю, холодно мне, Великий Эн'эн'гыргын, скорей придумай оленя-ылвылю, кухлянку из него сделаю, торбаса сошью, ой-ой, мерзну! Да и проголодался я, сердце оленя съесть хочу, сытное, вкусное!

Вздохнул устало Эн'эн'гыргын, махнул рукой, да деваться некуда, замерзнет чэ’ловек без кухлянки, а если нет, то от голода помрёт. Ведь не может он в море выйти, боится всего, снега боится, моря боится, моржа-рыркэ боится, даже трески боится, пока печень медведя-умкы не съест да храбрым не станет. А ни оленя, ни медведя пока не придумал Эн'эн'гыргын, значит, надо опять работать.

Собрал Великий дух землю тундры да ягеля в горсть, в носу поковырял пальцем, тоже в ладонь положил, пусть будет. Поднатужился и выдохнул последнюю пустоту в руки, остатки все выдохнул. Работал, потел, мял-мял, катал-катал, аж в животе заурчало от натуги, пучить начало. Докатал до конца, чуть подправил получившееся пальцами, да и разбросал по тундре кругом во все стороны. Медведя слепил, оленя скатал, куропатку скатал, даже песца и лемминга сделал, всех зверей тундровых сразу, чтобы не забыть никого. А в животе все сильнее урчит, наружу просится.

Морщась, отряхнул руки от катаного тогда Эн'эн'гыргын, и крикнул человеку:
— Вот тебе звери тундровые, лови скорей, делай одежду себе, ярангу поставь и живи!

Крикнул так Великий дух и за сопку побежал, облегчиться. Тужился-тужился, вышло из него странное, и перестало живот пучить. Обернулся Эн'эн'гыргын посмотреть, что же вышло из него, а оно убегать начало. Оглядывается, смеется и убегает.

Удивился Эн'эн'гыргын, но не сказал ничего, пожал плечами, штаны натянул да и сел на сопку обратно, отдыхать и смотреть, как человек за зверями ловко бегает, как море шумит да как ветер вихри крутит. И только за трубкой потянулся, как ему опять в ногу тычет кто-то.

Глянул вниз Эн'эн'гыргын, а это снова чэ’ловек. В кухлянке из шкуры оленя-ылвылю, в тёплых торбасах, в руке сердце оленя держит, куски от него откусывает.

— Дай-ка ты мне жаркий огонь-пэнъёлгын, Великий дух. Холодно у тебя в тундре и темно, снег везде, согреться надо. Опять же, без огня чай не сваришь, а не попьешь чая — ослабнешь, тогда даже евражка-суслик одолеет меня. И никто тебе челюсть кита-кипука не принесет, скучно станет тебе снова. Давай, придумывай огонь мне.

Хмыкнул Великий дух, подивился назойливости человека, но деваться некуда, пусть греется, из трубки огонь надо дать ему.

Хвать пальцами трубку, а нет её. Вот лежала рядом, курилась дымом, и уже нет её. А вдалеке убегает странное, из Эн'эн'гыргына вышедшее, трубкой размахивает и смеётся.

Разозлился Эн'эн'гыргын, руками замахал, ногами затопал, кричит:
— Ты что такое ещё, из меня вышло и у меня же украло? А ну верни трубку, а то догоню — хуже будет!
А странное смеётся, хохочет, кривляется и кричит Великому духу издалека:
— Не догонишь ты меня, старик! Я злой дух Кэле, из тебя вышедший, я самый хитрый и самый быстрый, не поймать, не догнать меня никому! А трубка твоя горячая, я сам ей греться буду, никому не отдам!

Разинул тот Кэле пасть да и проглотил трубку Эн'эн'гыргына, брюхо изнутри красным засветилось. А потом Кэле прыгнул-подпрыгнул и пропал за сопками. Ещё темнее в тундре стало, Луны-Йъилгын же не было ещё, не придумал её Великий дух.

Сел Эн'эн'гыргын на берегу моря, обхватил руками голову, задумался. Как поймать духа Кэле, где искать его, как трубку вернуть? А без трубки не будет у человека огня, не сможет он чай заваривать, ослабеет и не добудет кита-кипука, не принесет его челюсть Великому духу, опять скучно будет.

Думает так Эн'эн'гыргын, думает, а человек бегает вокруг, палкой Великого духа тычет и кричит:
— Где мой огонь-пэнъёлгын, как мне чаю сварить, уже слабею без чая, давай делай мне очаг, ты не Великий дух, ты слабый дух, чёрт Кэле сильнее тебя!
Разозлился тогда Эн'эн'гыргын, встал, ногой топнул, прикрикнул на наглого человека:
— Тебе надо, ты и иди, ищи Кэле по тундре! А я и без трубки обойдусь, и без твоих подарков, сейчас обратно в пустоту уйду и засну, а ты как хочешь, так и живи без огня.

Притих человек, подумал: а ведь и правда, без огня плохо в тундре, холодно. Ни Солнца-Тиркэтир, ни Луны-Йъилгын нету, только огонь согреть и может. А огня как раз и нету, украл его Кэле. А что делать, как Кэле искать в тёмной тундре?

А тут, как Эн'эн'гыргын рассердился, снег ещё сильнее пошёл, холодом человека окутывает, следы Кэле заметает, совсем плохо человеку.

И тут почувствовал человек, что кто-то его за штаны ухватил и тащит куда-то, аж повизгивает.

Смотрит, а это собака-ыттын тявкает, тянет человека за собой, а сзади олень-ылвылю мордой тычет да рогами на спину себе показывает, садись, мол.

Удивился человек, но сел оленю на спину, за рога его ухватил одной рукой, второй палку держит. Ноги сжал, держится.

Собака-ыттын бегает, носом крутит, запах чёрта Кэле ищет. Нашла, залаяла, побежала по следу быстро-быстро. Оленя с человеком на спине уже не ылвылю звать, не дикий олень он теперь, уже ездовым оленем-вэнкор стал, за собакой бежит ходко, всхрапывает, копытом бьёт, снег роет, на ходу ягель ищет.

Ну и ну, человек думает, за рога держась, вот и друзья у меня появились, всё лучше жить будет! Только Кэле-чёрта догнать и огонь отнять у него надо.

Глядит человек — красное впереди светится! А что в тундре в темноте красным может светиться, если ни Солнца, ни Луны нет ещё? Только брюхо чёрта Кэле от украденной трубки светится.

Приблизились человек, собака и олень к чёрту, а тот спит-прихрапывает, тепло ему от трубки. Человек от холода ногами топочет, а чёрт Кэле храпит и присвистывает во сне! Разозлился человек да как ткнёт Кэле палкой острой в брюхо, как закричит:
— Отдавай, чёрт, трубку мне обратно!
Собака за ногу Кэле схватила, треплет его, мотает, с боку на бок переворачивает, олень рогами бьет, копытами лягает, человек палкой острой колет. Проснулся Кэле, завизжал, ножками засучил:
— Кто такие, что вам нужно, почто спать не даёте, кусаете-лягаете, что сделал я вам?
— Отдавай трубку нам, мы вернём её Эн'эн'гыргыну, он огонь-очаг придумает, тепло всем будет!
— А что мне все? Мне тепло, мне хорошо, а вас я не звал, кто вы такие? Ынты кукктык эйя обратно! Зачем мне вам тепло делать, однако?

Понял человек, что не отдаст чёрт Кэле трубку, не видать человеку чая горячего, не греться у очага-пэнъёлгына, не латать кухлянку при свете костра.

Что делать? Человек слаб, как суслик-евражка, не может он одолеть сильного чёрта, не может трубку вернуть.

И придумал человек: надо хитростью огонь добыть, а не силой.

Сказал он чёрту:
— Ну и сиди тогда на сопке своей, трубка погаснет, ты и замёрзнешь, ведь трубку ты проглотил и не раздуешь её! А я пойду к Великому духу, будем танцевать на берегу моря, греться будем, а ты мёрзни, злой дух Кэле! Хотя я и мог бы помочь тебе трубку раздуть.
Заворчал Кэле, затопал ногами:
— Не хочу мёрзнуть, замерзать не хочу! Как мне быть? Помоги, человек!
Рассмеялся человек:
— А зачем мне помогать тебе, чёрт Кэле? Делиться теплом не хочешь ты, жадный ты. Зачем помогать тебе?
Взмолился Кэле:
— Не хочу мёрзнуть, раздуй трубку мне, человек, потом проси что хочешь!

Раскрыл рот Кэле, прыгнул человек ему в брюхо, схватил трубку и как давай её раздувать! Тепло стало Кэле, смеётся радостно, по брюху себя хлопает.

Человек сильнее раздувает, Кэле жарко стало, брюхо запекло изнутри. А человек ещё сильнее тянет, сильнее раздувает трубку Эн'эн'гыргына, уже не красным светится она, жёлтой стала.

Горячо стало чёрту, прыгает он, воздух глотает, а от воздуха трубка только сильнее разгорается, а человек всё сильнее дует. И чёрт всё выше прыгает, больно ему, кричит он:
— Перестань, человек, ой-ой, больно мне, горячо!

А человек пот утирает, тоже жарко ему, но дует он ещё и ещё. Трубку уже в руках нельзя держать, горячая. Дунул человек ещё раз и выпустил трубку. Упала она, да и припекла брюхо Кэле, да так, что закричал черт на всю тундру, хлопнул себя по брюху сильно и от этого порвался пополам.

Выпал человек из брюха Кэле, и трубка тоже выпала. Да так сильно она разгорелась, что жар из неё выскочил и к небу поднялся.

Светло в тундре стало. Снег перестал падать, тепло стало. Таять снег начал, ручьи побежали. Так Солнце в тундре появилось.

А под сопкой лежит порванный пополам Кэле и стонет тяжко.

А человек засмеялся от радости, сел на оленя, позвал собаку и поехал обратно, к Эн'эн'гыргыну, снова огонь-очаг требовать.

А Луна потом появилась, когда мудрый Кутх-ворон охоту на моржа проспал. Об этом потом расскажу, когда время придёт.

Н’ачгытын’агыргын эйя, аначчыкитук.

Голосование продлится до 24.12.2023, 20:00.

В этот раз, так как креативов менее 20, согласно правилам, в конкурсное голосование выкладываются все работы (кроме работы Орга).

Первое время топик будет закрыт для комментирования и голосования. Связано это с техническим моментом — мы ждем, когда администрация сделает голосовалку закрытой, чтобы нельзя было посмотреть, за какой рассказ сколько уже отдано голосов.

Обсуждение работ - тут

О, уже открыто.
Вэлкам, читатели!

Сказки длинные. Читаем. Ну первая ниче так, надеюсь остальные будут не хуже.

Прочитал первый рассказ, и в тот же миг, когда понял, что история про Анвара-зельевара сюжетно никак не связана со второй частью рассказа, умер от разрыва сердца.
Автор, у Андерсена в "Снежной королеве" история про зеркало была куда короче и намного теснее связана с основным сюжетом.