Заключенные проломили стену между женской и мужской зонами

"На фронте был только внешний враг. А здесь мы все были в окружении войск, которые должны были подавить наше упрямство невыхода на работу. Кроме того, у меня было ощущение присутствия внутреннего врага: нами распоряжались заключенные в масках и без масок, с кинжалами и без кинжалов, которым мы должны подчиняться из страха перед ними. Кто придумал задним числом эту идеализированную сказку о единстве бастующих заключенных Степлага?" - пишет Юрий Васильевич.

"Через пролом в жензону бросились желающие увидеть своих землячек. Вечером расширили пролом по стратегическим соображениям, чтобы проникнувшие в жензону не оказались в западне. Пролом увеличили метров до двадцати, прибрали битый камень, кирпич, саман, и началось беспрепятственное хождение в жензону. Все происходило без каких-либо эксцессов, ни одна из женщин не подвергалась оскорблениям, за этим строго следили все..."

"Я не сдержал своего намерения не участвовать в нашествии. Оно стало массовым. Так или иначе, а отвечать придется всем. И мне тоже. Мужчины поодиночке и малыми группами текли ручейком к хоздвору, проходили по нему к участку разрушенной женской зоны. Прошел и я.

Неприятное ощущение - идти, видя, что на вышке слева и на вышке справа стоят охранники с автоматами.

По ту сторону пролома стояли женщины, рассматривая входящих к ним мужчин. Вероятно, у этих женщин еще не было партнеров, и они надеялись их встретить", - все это Грунин уже пишет от собственного имени.

В своей книге он рассказывает очень трогательную и весьма личную историю любви с одной арестанткой. Они сначала переписывались, используя тайную тюремную почту, а потом наконец-то встретились.

"Наши последующие дни и ночи можно выразить только одним словом: нежность. Позже воспоминания об этом легли в стихотворные строки:

Чем умел я, тем ее и радовал,
ни на шаг ни дня не отходил,
вечерами спать ее укладывал,
лаской по утрам ее будил...

Я жил одной мыслью, одним стремлением: сберечь Аню (ее настоящее имя было - Ганна Рамская), сберечь ее покой, ее радость, ее жизнь в этом вертепе... А лагерь тем временем кипел", - вспоминает он.

"Ничего другого не существовало - только одна она, Ганна Рамская. Я смотрел в яркие черные звезды ее радостных глаз, обводил своим взглядом контур ее манящих губ - и был счастлив этим. Ни она, ни я не участвовали в том столпотворении, которое буксовало вокруг - мы просто отключились от всего происходящего и жили друг другом.

За время мятежа я сделал с нее несколько графических портретов, посвятил ей несколько стихотворений. Сохранились стихи и портреты и ее более поздние фото, но я не помещаю их в эту рукопись: они настолько мои, что делиться ими ни с кем не хочется", - пишет Грунин.

Однако после освобождения из лагеря их пути разошлись. На воле Юрий Васильевич женился на другой женщине, у них родились двое детей.

Но вернемся к Кенгиру. Объединение мужской и женских зон продолжалось 40 дней. Говорят, сами участники событий назвали происходящее сабантуем. Заключенные пытались оригинальным способом послать весточку в мир.

Из кальки они соорудили аэростат, нагрузили его листовками, снабдили котелком с горячими углями и запустили в небо. Правда, самодельный аэростат из-за порыва ветра налетел на колючую проволоку. Тогда заключенные начали запускать воздушных змеев с листовками.

"Часовые стреляли по змеям, но змеи сбросили листовки. Их отнесло ветром в степь, в противоположную сторону от поселка. И охранники на мотоциклах гонялись за листовками по степи..." - вспоминает Грунин.

А еще заключенные создали свое радио.

"Умельцы оборудовали маленький радиоузел, использовав телефонные трубки, электроаппараты физиолечения, усилитель кинопередвижки. Свое радио внесло какое-то оживление в настроение заключенных", - пишет автор.

Тогда администрация отключила электроэнергию.

"Кто-то придумал крючья с проводами, набросили их на внешнюю электросеть - воровали энергию для дальнейших радиопередач. Охранники догадались, обрезали и эти провода. Но инженеры преобразовали старый электромотор в генератор, вывели в потайном месте на нужную высоту водопроводную трубу с краном и силой падающей воды получили электричество для радиоузла. Соревнование умов! Символический шахматный турнир продолжался", - пишет Юрий Васильевич.

Закончилось все утром 26 июня.

"Восстание подавляли очень жестоко, при помощи вооруженных солдат и танков Т-34 в количестве шести штук (количество танков в разных источниках меняется - прим. автора)", - говорит научный сотрудник Музея памяти жертв политических репрессий поселка Долинка Иван Кондрашов.

Грунин в своей книге приводит воспоминания бывшего охранника лагеря:

"Против по существу безоружных людей бросили около дивизии личного состава с четырьмя боевыми танками. А чтобы заключенные не услышали рева танковых моторов, при подходе к лагерю за час до операции и во время ее на железнодорожной ветке, ведущей в лагерь, курсировали несколько паровозов с товарными вагонами, лязгали буферами, подавали гудки, создавали какофонию звуков на всю округу.

Танки применили боевые снаряды. Вели огонь по траншеям, баррикадам, утюжили бараки, давили гусеницами сопротивляющихся. Один танк при штурме снес здание общественного туалета, провалился в выгребную яму и там застрял. Солдаты при прорыве вели прицельный огонь по бунтовщикам. Таков был приказ командования, санкционированный прокурором.

Штурм начался внезапно для заключенных, на рассвете, продолжался около четырех часов. С восходом солнца все было закончено. Лагерь был разгромлен. Догорали бараки, баррикады и траншеи разрушены гусеницами. Вокруг валялись десятки и десятки убитых, раздавленных, обожженных заключенных, четыреста человек получили тяжелые ранения".

В своей книге Грунин пишет и о тех людях, которые отбывали с ним срок в Кенгире. Особенно запомнилась история об одном архитекторе.

"В 1937 году Каганович задержал Людвига (Генрих Маврикиевич Людвиг) после заседания Политбюро с приглашенными архитекторами, где обсуждался проект высотного здания Дворца Советов.

Людвиг раскритиковал этот проект, охарактеризовав его практически невыполнимым. Сталин и бровью не повел. А Каганович попросил задержаться для обсуждения деталей. Домой Людвиг не вернулся: особое совещание дало ему десять лет по 58-й статье. А в 1947 году ему то же самое ОСО добавило еще пять лет. Дворец Советов так и не построили: все случилось так, как Людвиг предсказал", - рассказывает Грунин.

А еще автор в подробностях описывает работу, которой были заняты заключенные.

"Мокнут ноги, лом соскальзывает с мокрой поверхности. Забиваю кувалдой клин в расщелину, отламываю от каменной целины угловатую глыбу. Ее нужно выносить на своих плечах вверх по уступам, на поверхность, иначе его не вывезешь из карьера. К вечеру укладываем добытый камень в штабель - два метра на три в основании, а вверх - сколько получится. Перед съемом с работы бригадир с нормировщиком произведут замеры. А мы устали как собаки. Дни за днями - без перемен", - вспоминает Юрий

"Весной 1953 года - общая радость, которую никто из нас не выразил вслух: умер Сталин. А летом еще одна радость: маршала Лаврентия Павловича Берию объявили по радио врагом народа. Но бетонный оплот партии непробиваем: Сталина нет, Берии нет, но ГУЛАГ остается", - рассуждал Грунин.

Освободился он в 1955-м.

"Выйдя оттуда, подбросил шапку и поймал ее. Дежурный у входа понимающе улыбнулся мне, а я ему. Я не питал ни к кому никакого зла. Я впервые шел по городу Джезказгану без конвоя: по новому городу в новом лагерном бушлате, под которым был новый гражданский костюм", - пишет Грунин.

Примечательно, что после освобождения из лагеря он поселился в одной из двухэтажек, которую сам и строил, будучи заключенным.

"Мы жили на улице Гагарина", - вспоминает Ольга - дочь Юрия Грунина. И снова интересный факт - сама она сейчас живет в российском городе, который называется Гагарин - так же, как и ее улица из детства.

"Вообще, дома отец не любил вспоминать ни о войне, ни о плене, ни о лагере. Единственное, что он обычно рассказывал, это какие-то смешные случаи про своих друзей, с которыми он там познакомился, подружился. А о том, как там было тяжело, голодно и плохо, не говорил. В основном во всем старался найти что-то хорошее, он даже из заключения извлек профессию - стал архитектором", - говорит Ольга Юрьевна и отмечает, что в лагере ее отец какое-то время работал чертежником в проектном бюро, в так называемой шарашке. Там трудились профессиональные архитекторы, у которых он многому научился. После лагеря он работал в проектном институте, благодаря его работе возведены многие здания в городе.

Всю жизнь Грунин прожил в Жезказгане, ему нравился местный климат.

"Каждую весну мы с отцом ходили в степь собирать тюльпаны и подснежники. Он очень любил ходить пешком, и мы довольно далеко уходили в поисках цветов", - вспоминает дочь Грунина.

"Куда везут меня? Я узнал об этом после, когда привезли, но поздние сведения не сотрут первого впечатления об этой пустынной земле. Она казалась мне уснувшим батыром - восточным богатырем. Обнаженный, с вытянутыми вдоль туловища руками, он распластался ничком, бесчувственный ко всему.

На его загоревшей, кое-где поросшей растительностью спине бугрятся мышцы, повторяющие собой рельеф лопаток, ребер; тянется гряда позвонков... Каким ветром, откуда и зачем занесло на эту огромную спину маленького ничтожного муравьишку?" - так писал о своем первом знакомстве с Казахстаном Юрий Грунин.

Эти развалины - все, что осталось от Степлага. По ним сложно узнать, что здесь происходило. Но зато об этом хорошо свидетельствует литературное наследие Юрия Грунина.

Автобиографическое

Был сыном единственным,
был для родителей перлом.
Родился в Симбирске
весной в девятьсот двадцать первом.

Прийти до войны я хотел к вам -
прийти было не с чем.
Я рос простаком-недоделком,
поэзии нищим.

В Казани студентом-
художником начал: пойду, мол!
Но Гитлер об этом
немного иначе подумал.

За горький ломоть я
киркой грохотал да лопатой
да прятал в лохмотья
билет комсомольский помятый.

Потом, в сорок пятом,
домой собирался в дорогу -
но Сталин об этом
подумал иначе немного.

И тут передряг,
может, даже поболее стало:
корпел в лагерях,
каменел на камнях Казахстана.

В руде и породе
слагал я стихи про невзгоды:
мол, годы проходят -
все, стало быть, лучшие годы.

Так я отзвонил,
оттянул, отпахал свой червонец -
и вышел, как был:
не считая стихов, ничего нет.

Мне было прийти с чем.
Однако не знал я покуда,
что вышел нечистым,
персоной нон грата - оттуда.

Пишу я стихи.
От стихов - ни мышиного писка:
застыли, тихи,
только в копиях машинописных.

И все ж я приду к вам
строкою единой хотя бы.
Приду не придурком,
приду тем, кем был, - работягой.

Пускай эпигоном,
гонимым весь век графоманом.
Пускай эпилогом
того, что не стало романом.

Прошел я все двери,
все бури не в лаврах героя.
Поэтому верю
в пришествие это второе.

И вы мои строки,
пожалуйста, раз хоть прочтите.
Меня в свои сроки
своим человеком сочтите.

1969 год, Юрий Грунин.

Всё понятно с этой историей.

Это сообщение отредактировал rrr123 - 18.10.2020 - 11:21