Да запросто, читаем классиков:
"Теперь пожарное дело в Москве доведено до совершенства, люди
воспитанны, выдержанны, снабжены всем необходимым. Дисциплина образцовая --
и та же былая удаль и смелость, но сознательная, вооруженная технической
подготовкой, гимнастикой, наукой... Быстрота выездов на пожар теперь
измеряется секундами. В чистой казарме, во втором этаже, дежурная часть --
одетая и вполне готовая. В полу казармы широкое отверстие, откуда видны
толстые, гладко отполированные столбы.
Тревожный звонок -- и все бросаются к столбам, охватывают их в обнимку,
ныряют по ним в нижний сарай, и в несколько секунд -- каждый на своем
определенном месте автомобиля: каску на голову, прозодежду надевают на
полном ходу летящего по улице автомобиля.
И вдруг:
-- Пожарники едут! Пожарники едут! -- кричит кучка ребятишек.
В первый раз в жизни я услыхал это слово в конце первого года
империалистической войны, когда население нашего дома, особенно надворных
флигелей, увеличилось беженцами из Польши.
Меня, старого москвича и, главное, старого пожарного, резануло это
слово. Москва, любовавшаяся своим знаменитым пожарным обозом -- сперва на
красавцах лошадях, подобранных по мастям, а потом бесшумными автомобилями,
сверкающими медными шлемами,-- с гордостью говорила:
-- Пожарные! И вдруг:
-- Пожарники!
Что-то мелкое, убогое, обидное.
Передо мной встает какой-нибудь уездный городишко, где на весь город
три дырявые пожарные бочки, полтора багра, ржавая машина с фонтанирующим
рукавом на колесах, вязнущих по ступицу в невылазной грязи немощеных
переулков, а сзади тащится за ним с десяток убогих инвалидов-пожарников.
В Москве с давних пор это слово было ходовым, но имело совсем другое
значение: так назывались особого рода нищие, являвшиеся в Москву на зимний
сезон вместе со своими господами, владельцами богатых поместий. Помещики
приезжали в столицу проживать свои доходы с имений, а их крепостные --
добывать деньги, часть которых шла на оброк, в господские карманы.
Делалось это под видом сбора на "погорелые" места. Погорельцы,
настоящие и фальшивые, приходили и приезжали в Москву семьями. Бабы с
ребятишками ездили в санях собирать подаяние деньгами и барахлом, предъявляя
удостоверения с гербовой печатью о том, что предъявители сего едут по сбору
пожертвований в пользу сгоревшей деревни или села. Некоторые из них покупали
особые сани, с обожженными концами оглоблей, уверяя, что они только сани и
успели вырвать из огня.
"Горелые оглобли",-- острили москвичи, но все-таки подавали. Когда у
ворот какого-нибудь дома в глухом переулке останавливались сани, ребятишки
вбегали в дом и докладывали:
-- Мама, пожарники приехали!
Две местности поставляли "пожарников" на всю Москву. Это Богородский и
Верейский уезды. Первые назывались "гусляки", вторые -- "шувалики". Особенно
славились богородские гусляки.
-- Едешь по деревне, видишь, окна в домах заколочены, -- это значит,
что пожарники на промысел пошли целой семьей, а в деревне и следов пожара
нет!
Граф Шувалов, у которого в крепостные времена были огромные имения в
Верейском уезде, первый стал отпускать крестьян в Москву по сбору на
"погорелые" места, потому что они платили повышенный оброк. Это было очень
выгодно помещику.
Когда таких "пожарников" задерживали и спрашивали:
-- Откуда?
-- Мы шувалики! -- отвечали задержанные.
Бывали, конечно, и настоящие пострадавшие от пожара люди, с подлинными
свидетельствами от волости, а иногда и от уездной полиции, но таких в
полицейских протоколах называли "погорелыциками", а фальшивых --
"пожарниками".
Вот откуда взялось это, обидное для старых пожарных, слово:
"пожарники!" © Гиляровский "Москва и москвичи"
yaplakal.com