"… Меня бросили в роддоме, с тех пор я одиночка. Мое прошлое — бесконечная тупая пи…да. Такое колхозное детство даже сложно представить. Я жил на отшибе всякой цивилизации, в селе. Вокруг степь. Там, в Донецкой области, находился интернат (инкубатор) имени урода Макаренко. Вместо уроков мы ходили обрабатывать поле, копать, собирать траву, из которой плетут веники. Их продавали, так у директора появлялся доход. За успехи в учебе там чмырили, причём — публично, на линейках. Я отправил в местную газету несколько эссе, которые опубликовали. После этого воспитатель натравила на меня старосту, который меня избил. Вся школа этому радовалась.
К одиннадцатому классу, кроме меня и ещё пары человек, никто не умел читать. Вокруг одни имбецилы, включая преподавателей (которые сами были безграмотны, а некоторые ещё — с психиатрическим диагнозом в карточке). Вся система интерната стоит на взаимном взыскательном унижении. Воспитатели чмырят воспитанников, а те, когда подрастают, чмырят воспитателей. Детям сызмалу втирают, что они не должны были родиться, что они — уроды. Поэтому дети выходят из интерната морально изуродованными: нюхают клей, воруют и убивают.
Когда я оттуда вышел, я тоже был имбецилом, но умеющим читать. Я этого никому не говорю, ибо в это никто не поверит.
Поскольку мне негде было жить в Донецке, я каждый год без экзаменов вступал в училище. У меня их было пять. Ремёсла в училищах меня не интересовали, я же великий филолог. Я не учился. Меня до совершеннолетия не имели права отчислять и выбрасывать на улицу. Это была бесконечная круговерть, я перебегал из училища в училище, но рожи везде были одинаковы. И везде возникали одинаковые ситуации, когда я получал тумаков. Из предпоследнего училища меня, как дворнягу, вышибли пинком. Это было 30 января, на моё 18-тилетие. И с этого дня по октябрь я жил на улице. Сначала я ночевал в подъездах, и местные жильцы пинали меня и гнали к бомжам. Потом я ночевал в сырых зловонных подвалах, падал от голода в обморок. В марте я стал ночевать на скамейках. Было очень страшно. Я простудил себе почки. Целыми остались у меня только шесть передних зубов, остальные загноились и раскрошились – я ведь не чистил зубы. От зубной боли я кричал и падал на дорогу, на шоссе чуть ли не под колеса машин. Вызвали скорую, но ведь скорая бомжей не обслуживает… Сейчас я вылечил зубы, а вот почки и язвы желудка — нет.
Сейчас у меня нет прописки. Без нее я не могу лечиться, ходить в библиотеку или просто уехать из этого быдлостана. По сути, у меня нет самых простых гражданских прав. Хочу, чтобы этот еба…ый Хохлэнд подорвали террористы. Вместе со мной. Смерть быкам! Здесь книги не издаются именно потому, что помимо тюремного быдла тут ни… уя нет.
Потом я пару раз подставлял очко за гречку. Оба пидараса оказались мерзкими и богобоязненными. Я называю это карнально-приапическим периодом моей жизни. Я так плохо выглядел, что во мне никто не хотел видеть сексуальную хрюшку. И у меня не было ни копейки, чтобы выйти в интернет и схлестнуться с каким-нибудь гомосексуальным чмом.
Я воровал книги. Думал, что сдохну, и мне очень хотелось перед смертью почитать что-нибудь феерическое. Так я слямзил томик Беккета. Книга оказалась паршивой, зато с суперобложкой и цена феерическая.
Летом 2007 года моя подруга Алиса привезла меня в Киев. В сентябре я нашёл приют для туберкулёзных бомжей и чудом поступил в следующее училище. Меня снова за скрытность били малолетки, а в феврале отчислили. К счастью, меня из сочувствия взял жить Стас — мой друг и главред нашего журнала. Так я стал редактором.
...
Многие думают, что я «вхожу в образ». Но четкой границы между мной и Серонхелией нет. Просто я по-разному проявляю чувства. Имя Сергей — эти избитые шесть букв — мне в роддоме какое-то ху…ло в паспорте начеркало. Я человек, а потом уже Сережа или Серонхелия".
Это сообщение отредактировал Sertorius - 16.05.2014 - 21:14
yaplakal.com