- «ИЛы спокойно пересекли линию фронта.
Но что это? Внизу на бугре, среди кустарников, явно маскирующийся танк. Не наш, нет, не наш, — догадываюсь я. Обратной связи с Пошевальниковым у меня нет. Как же ему сказать? Качаю самолет с крыла на крыло, привлекая его внимание.
Тогда тот поворачивает голову, смотрит вопрошающе, спрашивает:
— Тринадцатый, тринадцатый, в чем дело? Я показываю рукой вниз.
Командир смотрит, кивает головой, давая понять, что видит и знает, о чем речь.
Я снова смотрю вниз, сомнения нет, в лесу вражеский танк, причем на нашей стороне.
«Танковая разведка, — соображаю я, — конечно, не один. На разведку их посылают по два, по три. Замаскировались и сидят. Штурмануть бы».
И словно отвечая моим мыслям, в наушниках голос командира.
— Вижу цель. В лесу вражеские танки. Атакуем.
Самолет Пошевальникова сделал разворот и пошел в атаку за ним. Дал очередь из пушек, не поймав цель в прицел, поднял самолет. Внизу рвались бомбы, снаряды. Танк стоял целехонек. Пошевальников пошел на второй заход, остальные — за ним.
И все, «ИЛы» были пустые, бомбовые запасы иссякли, кончились снаряды, горючее. А танк стоял невредимым.
— Черт с ним, — гуднул командир в наушники. — Всем на аэродром!
А вечером Пошевальникова вызвал сам командир корпуса генерал Рязанов.
Возвратился комэск от генерала угрюмый. Утром собрал участников вчерашнего полета, объявил:
— Натворили мы делов, твою мать! Танк атаковали, а он наш. То есть английский, по лендлизу получен. «Валя-Таня», его танкисты почему-то называют. Говорят, дерьмо и гроб с музыкой. Но дело не в том. Главное, был в нем, «Вале-Тане», сам наш комкор, генерал Рязанов. На наблюдательный на этом танке выехал. За нашим же боем следил. А мы его...
— Как же так, почему с нами не говорил? — закричал кто-то.
— В том-то и дело, что в тот момент рация у них отказала, — пожал плечами Пошевальников. — В общем, наказаны мы. И не за то, что на свой танк накинулись, знаки на нем опознавательные не разглядев, а за то, что — к счастью — один танк разбить не смогли. За этот позор и взыскание. Приказано всем тренироваться в бомбометании"
- "Тут-то и подошел Пошевальников.
— Ну, друже, теперь моя очередь тебя выручать, — улыбнулся он.
— Не нужно. Может быть, и вылета не будет, а в случае чего сам слетаю. Настроение такое, что хочется в воздух подняться.
— Понимаю, брат, все понимаю. Думаешь, у меня тогда другое настроение было?
Не знаю почему, но мне очень не хотелось уступать дежурство. Степан Демьянович приказал, добился своего. Пришлось сдаться.
Аэродром опустел. Мне следовало заняться подготовкой к вечеру, но какое-то тревожное чувство мешало уйти с поля. Я сел на траву и решил ждать возвращения самолетов, недоумевая, зачем отдал свое дежурство?
Прошло полчаса. Чувство тревоги, ожидания беды все усиливалось. Еще полчаса. Я уже не находил себе места. Минуты казались часами. Наконец, вдали показались самолеты. Я облегченно вздохнул. Идут на посадку. Один, второй, третий... Одиннадцать. Где же двенадцатый? Где Пошевальников? Бегу к самолету, который отруливает к месту стоянки, стараясь перекричать шум мотора, буквально ору летчику, показывая пальцами: где, мол, ваш ведущий? Где двенадцатый? И вдруг вижу, что пилот, сидя в кабине, плачет.
Будто неведомая сила ударила меня сзади под колени. Я упал на траву и зарыдал. Я не скрывал своих слез. Погиб друг и учитель! Погиб Степан Демьянович, который ушел в полет, подменив меня! Может быть принял на себя мою! мою смерть!
К самолетам сбежался весь состав полка. Плотным кольцом окружили летчиков, только что вернувшихся с задания. Я оставался лежать в стороне. Дикие мысли лезли в голову. Смогу ли я сам себе простить то, что произошло? Кто-то опустился на землю рядом со мной. На плечо легла дружеская рука.
— Талгат, не нужно. Талгат, пойми...
В этот день я дал себе клятву жестоко отомстить за Степана Демьяновича. Бить, бить, бить! Я не мог тогда слушать рассказ о том, как погиб командир эскадрильи. Лишь через несколько дней мой стрелок рассказал об этом."
- "Штаб армии был от нас недалеко. Доехали за минуты. В просторном, с прихожей, блиндаже сидели сам командующий армии, командир нашего авиакорпуса генерал Рязанов и еще кто-то.
Я вытянулся в струнку по стойке смирно, доложился.
Жадов глянул на меня и в его глазах мелькнуло удивление. Я уже к этому привык. Действительно, какой я... Рост — метр шестьдесят четыре, да и в ширину — оса перепоясанная. У него в армии все в сажень, а тут...
Он повернулся к Рязанову, спросил недоверчиво:
— Летает?
— Не только летает, товарищ командующий, но и бьет немцев, крушит на земле и в воздухе. Герой Советского Союза. Эскадрилью особую, разведочную, доверил — комэск теперь.
Жадов пожал плечами.
— Ну, ну, это хорошо, это здорово! Ты что, капитан, татарин? — спросил он.
— Никак нет, товарищ командующий, казах я.
— Казах? Знаю. У меня в армии есть казахи. Хорошо воюют. А тебе, Бегельдинов, задание. Ответственное задание!"
Пике в бессмертие, хорошая книга. всем советую.