183
Птенец выпал из гнезда. Присел я возле облезлого розоватого комка, – наблюдаю повадки.
Дарвин зря унизил обезьян – повадки точь - в - точь, как у моего деда после чекушки – икать всем телом, без сил роняя голову.
Едва собрался уйти и дать воронам перекусить несчатным, как за спиной голосок: – Ой, какой красавчик!
Оборачиваюсь с непроницаемым ебалом мачиста, а там – ангел! – прекраснейшая из девушек. Заправляет за прелестные уши русые пряди и преклоняет в траву шикарные коленки:
– Какой хорошенький, – умиляется, и протягивает рученьки к... прости господи, птице! Глядит на этот эякулят и взор её увлажняется.
– Вороны его съедят. – жалуется она.
– Сожрут красавца. – отвечаю.
А она: – Надо его вернуть. Где гнездо? – и строго смотрит, словно ответсвенный съемщик гадюшника я. Натурально приказывает, а мне это и приятно дурачку.
А глаза какие...! Ебиццкая сила. Море, голубые впадины. Тону, и спасать меня не надо, вот какие глаза.
Я боюсь высоты. Как пяти лет наебнулся с велика, так даже во сне перестал летать. С балкона выгляну – голова кружится и коленки ходуном – второй этаж...
Матери указывали на меня детишкам пальцем, старушки крестились, белки взирали с веток, опасаясь за желуди.
Вынул птицу из кармана, посадил в гнездо и говорю: – Пока не слезу и не уйду, не вздумай выходить, разъебай!
И сверху машу девушке, – мол, всё заебись. А у сам вот-вот навернусь.
Слез, представился барышне. Её звали Юлечка, и кажется, она боготворила животных, потому что на закидон прогуляться, ответила отказом: «А вдруг, – говорит она, – опять упадёт. А вороны так и кружат – надо постеречь. И вы можете принять участие…».
Я не знал, радоваться, или плакать, – хуй я опять полезу на дерево, погрози она мне хоть отсосом – здоровье дороже, да. Однако, остался.
Жаль, говнюк не вывернулся из гнезда по новой. Раздавил бы тогда его ботинком, послал Юлю нахуй, и сейчас был бы здоров и счастлив, как нормальные люди…
Когда стемнело и вороны угомонились, я посадил Юлечку в автобус, помахал и кинулся в ближайшие кусты как олень, – три часа хороводов возле дуба, шутка ли.
– Так вот, Владимир, – папаша моей нареченной отставил чашку, – Юля нежное и преданное создание. Надеюсь, отметили, как любит она животных?
Мамаша благосклонно помалкивала.
Хули не заметить, думаю, когда дом кишит. Развели зверинец, – куда ни сунься: клетка, аквариум иль ссаная подстилка. Не хватало только будки с кассиром на входе, и табличек: «Животных не кормить», «Фотосъёмка сто рэ.»
– Она нипочем не оставит своего увлечения. И если у вас всё слажено, советую сто раз подумать, – готовы ли разделить?
Не люблю животных. Но я соскреб всю патоку и елей с сусек души, и пустил с языка и роговиц:
– Павел Петрович, Мария Францевна, – говорю с улыбкой, – разве не сказал, что со второго класса состоял секретарем кружка юннатов? Собрал сотни гербариев, выкормил десятки котят, а летом, вовсю доил коров в деревне.
– Ц-ц, коров?
– Да. Вот этими руками дергал за сись…, то есть сос…, то есть… – я в ужасе запнулся. Биология не моё.
Мамаша поспешила на помощь: – Вымя, ты хотел…
– Ну разумеется! – заорал я, – Вымытыми руками, а как же иначе.
Они переглянулись. Папаша сказал: – Кхе... Что ж, берите сокровище. Более преданной супруги вам не сыскать. Она и с черепахой не расстанется, что про мужа-то говорить.
Мамаша утирала глазки.
Так, Юлечка переехала в мою квартиру, а вместе с ней: два волнистых попугая, голый кот и псина. Пожитков у этой компании оказалось неожиданно дохуя. А у кота ещё и целый гардероб, – мне впору позавидовать.
Бриллиант домашнего зоопарка (ужасающего паука-птицееда) нам не отдали, как Юля не умоляла. Я блядь перекрестился, что отчаянный папашка любил после обеда покимарить с этим «котёнком» на руках. Вот страх-то господень!
В первую нашу ночь, засыпал я в чудесном настроении.
Пусть попугаи бранятся на кухне, пусть собака щелкает блох и скулит у кровати, а кот свернулся в головах и обмахивает меня хвостом и пристраивает яйца на макушке – сердится, что я его хозяйку…того…
А она, голубка, посапывает у меня на плече, о-о! Боже, и за что мне такое счастье?
Тут, я вспомнил птенца и возблагодарил провидение: «Милая птичка, спасибо тебе. Нарожай побольше деток, выкинь их нахуй из гнезда, – пусть все люди переженятся и будут счастливы, как я».
Ночью, кот исходил меня по заветам Пушкина – кругом, собака скулила, у попугаев бессонница – пиздели всю ночь. Юля же сладко спала – стаж, хули. Перед самым рассветом, совершенно вымотанный, отключился. Открыл глаза, – проспал!
Кинулся прочь из постели и вместо тапок ступил на что-то мягкое и теплое.
Раздался жуткий вой, клацнули на лодыжке зубы. Печалиться некогда, прихрамывая, кинулся из спальни, – йод, бинт, кофе, – срочно!
Ворвавшись в кухню, немедля уёбался в каше из разбухшего пшена и помета, лягнул стол – попугаи сука!
Оглушительно полетели в небытие: ваза с цветами, кальян, чайный фарфор, бутылка вина, фамильный кофейник. В клетке восторженно верещали. По батарее принялись колотить соседи.
«Проклятое зверье! Но, Юлечка же, радость моя, она их так любит…» – уговаривал себя, бинтуя окровавленную лодыжку.
После такого яркого пробуждения, изжеванный псом ботинок был пустяком. Хуй с ним, что нога едва влезает. Главное эта нога здоровая, – забинтованную я бы не провздел. На том спасибо.
Провожая, жена сонно улыбалась в дверях: – Не сердись на Дика, он не виноват. Просто будь внимательней, – гляди под ноги. Загляни к врачу, – пусть сделает укол от столбняка. От бешенства лишне, – он домашний. Я люблю тебя, милый».
Это было лишь начало семейной идиллии…
Через пару дней почувствовал себя неважно: анализы, больничные очереди, диагноз – орнитоз. Уверен, гнусные попугаи нарочно заразили меня. С осложнением на легкие промучился месяц.
Юлечка журила птах – запрещала разбрасывать гавно. Они не вняли. И вот, однажды, одурманенный чашкой кофе с помётом, я оставил клетку настежь.
Боже, какие муки мы пережили! Каждый второй столб в округе украсился объявлением о пропаже долбоёбов по кличке «Поп» и «Угай», с обещанием награды. «Они же как дети. Кто их накормит? А кошки, а-ах!» – хваталась Юля за сердце.
Вознаграждение было весомым, – один шкет, купил на толчке пару облезлых выблядков, и явился за маржой. Отвесил ему пинка и пригрозил милицией. Маленький, а уже каков аферист блядь.
Едва оправившись от птичьей заразы, я стал вдруг подолгу задерживаться в туалетной комнате. Нет, не зачитывался классикой, не наслаждался сигарами, не опустился до кроссвордов – просто срал как заводной. А еще, – нарисовалась язва.
Теперь, это был подарок от кота – лямблиоз. Таков был вердикт медиков.
Возбудители с задорным, танцующим названием «лямблии», как нехуй наградили меня гастритом. Остаток жизни, я проведу на таблетках и овсянке.
Умнейший доктор настаивал избавиться от животных, пока те не вколотили меня в гробину в силу моего слабого супротив их организма. Однако, рассчитывать на это не приходилось…
– Как вернуть родителям? – в святом недоумении, Юля тревожно ловила мой смущенный взгляд. – Они буду тосковать, неужели не понимаешь? Вспомни Экзюпери, наконец. Милый, мы вылечим тебя, но не толкай меня на подлость.
«Чистый ангел» – упивался я нежностью к жене, сервируя ужин: овсянку себе, и ростбиф с красным полусладким Юлечке.
Когда поутру, зябкий Василий попытался протиснуться в холодильник за сосисками, неожиданно для себя помог – распахнул дверку и пнул кота в сраку, призывая не стесняться.
Тот пристально взглянул в глаза: «Ты серьёзно…?» – и весь, целиком, сиганул на полку, – в гости: к колбасе, сметане, к рыбе - сёмге.
Захлопнул дверку, под вопли выставил предельные плюс один, кинулся прочь. Накрылся на диване с головой, – в ужасе жду Юлечку из похода по магазинам. Так и заснул.
Когда под вечер она вошла, то погладила меня ручкой по волосам, поцеловала в нос и пошла согреться чаем. Я прислушался.
Долетел звон чашек, и вдруг – крик львицы, над растерзанным шакалами детёнышем.
С трясущимися руками, кинулся к моей невыразимой любви. Я рыдал в родные колени, клялся, что не заметил, как эта замшевая падла прошмыгнул внутрь.
Неделю держали траур… «Выручили» Юлины родители. Утешили бля, – сказали, подкинут что-то утепленное и покрупнее, что в холодильник не поместится. Какая-то Мей Кун. Охуеть…
Юличка сразу ожила, а я от таких вестей занемог. Недомогание терзало дней пять.
Тем утром было особенно плохо. Ноги руки сводило судорогой, мучила жажда, томно. Решил непременно прогуляться на воздухе, едва станет полегче.
Убегая в институт, Юлечка укутала меня, оставила на тумбочке бутыль минералки и сказала Дику так:
«Миленький, Дик! – сказал она собаке. – Папочке нездоровится, будь хорошим мальчиком. Веди себя тихо и не просись гулять!» – и погрозила розовым пальчиком.
Дверь захлопнулась, я провалился в тяжелый сон. Проснулся от того, что мое лицо сосали, – псина просилась гулять. С отвращением оттолкнул гадину. Она тут же принялась чавкать бессильно свесившейся с кровати рукой.
Я заплакал: «Родная, милая моя, зачем ты обрекла меня на эти муки. Я же умираю. Пиздец мне...»
Тело ломит, в глазах бегают и лопаются разноцветные шары. Осушив бутылку «Нарзана», решил, – выведу гадину посрать, а по возвращении сразу наберу врача.
Когда доползли до озера, где обыкновенно гуляли, я подозвал жилистого мальчика-рыбака, вручил сто рублей и палку, и сказал:
– Сынок, – говорю, – вот еще стоха, и закинь палку на другой берег. Сможешь?
– Ёпта! – ответил тот, и хуйнул на двести один рубль.
Собака бросилась в воду, я к дому. Мы стремительно расходились в противоположных направлениях.
Когда я взбежал на крыльцо, эта гадина, перемазанная тиной как черт, уже ждала – положила у моих ног палку и вывесила победный флажок розового языка.
Поднялись в квартиру, я лег на кушетку и впал в беспамятство.
Очнулся уже в больничной палате. У изголовья Юлечка: «Лептоспироз… Но откуда?! Ты не пил сырой воды, милый?»
Тут же был и доктор. Он поджал губы и процедил: «Вода ни при чём. Я предупреждал, – нужно пристре…долой животных».
– Нельзя так. Не бросаем же мы детей, верно? – жена ободряюще улыбалась мне, – мол хуйня, поправишься, не впервой.
– Да! – согласился я. Мне уже было поебать, – я кажется обрел дзен. Еще помню подумал: «Вот святая женщина! Если она так любит собак, то как любит меня? Буду терпеть».
В день рождения жена увозила меня домой. Я ехал умирать, – так мне казалось. Звериные хвори уже не отступят от меня, а Юлечка от своих идеалов. Кто-то победит?
Дома она усадила меня на диван, укутала и стала кормить кашей, – сюсюкать. Я был почти счастлив. Только собака не давала покоя – куда-то шобла запропастилась.
– Юлечка, а где Дик? У родителей? – с надеждой спрашиваю жену.
– Ну, еще ложечку, сладкий мой.
– Юля…
– Разумеется нет! – так и вспыхнула Юля. – Он там соскучится и будет плакать.
– И?
Отставив тарелку, убежала загадочно хихикая: – Не хотела раньше вечера, но раз уж так…
Вернулась счастливая, вручила бархатную коробочку. Внутри красивые запонки с камушками.
– Это бриллианты. Милый, я люблю тебя!
Мы поцеловались. А она:
– Ну, что же ты не спросишь, где Дик?
– А я спрашиваю.
– Да вот же он! Вот! – она совала мне под нос запонки.
Видя мое замешательство, Юля затараторила:
– О, это чудо, дорогой! Я такая умница! Убила двух зайцев, тьфу, тьфу, тьфу! И тебя спасла от хворей и Дика не предала! Это бриллианты из праха животных! Представляешь?! Последняя мода. Дик здесь, с нами, только такой маленький - маленький! Правда, чудесно?
– Ты что, убила собаку? – только и мог я вымолвить. Мир с треском переворачивался в изнуренном мозгу.
– Ну что ты! Всего-то, – усыпили и сожгли. – пожала она плечиками, как о хуйне.
Я боюсь своей жены. Слова ее папаши засели в мозгу: «Что бы не случилось, – не бросит…»
Проклял день, когда помешал милейшим воронам сожрать птенца!
yaplakal.com