Командир Особого взвода., сериал

Супер!!! Вот здесь много его произведений http://zhurnal.lib.ru/s/sharapow_w_w/ (сорри за линк )

№ 10. Чугай

Аннотация:
Как усмирить медведя?

Пополнение прибыло рано утром.
Старшина Нефедов медленно перевел глаза с гигантских сапог, размера не меньше чем сорок пятого, выше - пока не уперся взглядом в переносицу солдата. Для этого ему пришлось запрокинуть голову так, что Степан еле успел подхватить фуражку. Новичок был похож на медведя, поднявшегося на задние лапы. Впечатление довершала массивная нижняя челюсть, мохнатые брови, и кулаки, напоминавшие приличных размеров арбузы.
- Так, - задумчиво сказал Нефедов, - понятно. Такого у меня еще не было. Как фамилия?
- Чугай. Иван, - пробасил солдат, с легким недоумением разглядывая невысокого старшину.
- Рядовой Чугай, надо думать? - переспросил Степан. Новичок помолчал, потом неохотно отозвался:
- Так точно. Рядовой Чугай.
- Хорошая у тебя фамилия, рядовой Чугай, - усмехнулся старшина, - крепкая. А сейчас вот что. Расскажи-ка мне, откуда ты такой взялся, боец...
- Мамка такого родила, - хмуро ответил Чугай, переступая с ноги на ногу. Он не понимал - что нужно от него этому недомерку, нацепившему погоны с лычками?
- Это понятно, что мамка, а не дух святой, - спокойно продолжал старшина, - почему к нам, спрашиваю? Сам попросился? Не похоже вроде.
- Да что ты пристал, старшина? - прорвало Чугая. - Сам, не сам... Дело мое у тебя, вот и листай. Сразу поймешь, за что сюда. Или особиста спроси, он разъяснит. Сам я сюда не просился, и от пуль не бегал. Так что это вам виднее, зачем меня с передовой сняли!
- С передовой... - Нефедов продолжал разглядывать рядового все с той же усмешливой искоркой в глазах. Потом пригасил ее и спросил равнодушно. - А на передовой что - устав не учат? Или устав не учат только в штрафбате, где ты лямку тянул до сих пор?
Рядовой Чугай скрипнул зубами - негромко, но отчетливо. Потом шагнул вперед и навис над Степаном, кривя рот.
- Ты вот что, старшина... Кто прислал меня сюда - это их дело. А командовать мной не каждый может. И уж точно, не такой как ты. В штрафбате и не таких видали, - солдат выругался и отвернулся.
- Не таких, значит? - в голосе Нефедова звякнуло железо. Он чуть отстранился и вдруг несильно ткнул оторопевшего новичка указательным пальцем в бок.
- Ты присядь, Ваня. Не загораживай свет. А то я просто ужас как не люблю, когда нужно глаза высоко подымать.
От легкого тычка Чугай вдруг задохнулся, ноги его заплелись, и он грохнулся на землю, слепо шаря ладонями по траве. Старшина присел рядом, сорвал травинку, покусал ее, думая о чем-то своем.
- Очухался? - наконец спросил он.
"Сейчас я эту суку... Пополам его поломаю!" - рядовой схватил наглого старшину за плечо, сжал кулак. И ткнулся лицом в землю, чувствуя, как невыносимо полыхает от боли вывернутая кисть.
- Все понятно. Как ты в штрафбате живой остался с таким хулиганским поведением - ума не приложу, - сокрушенно покачал головой Нефедов, продолжая тремя пальцами держать запястье Ивана. Потом вдруг отпустил, отошел в сторону, посвистывая. Чугай медленно поднялся - весь красный от злобы и унижения. Зарычал, пригнулся, становясь еще больше похожим на матерого медведя. Во рту стало солоно от крови.
- Стоять, - Степан Нефедов пристально смотрел в глаза рядовому, и в его голосе и взгляде больше не было и намека на усмешку, - и слушать меня. Ушами. Уже не спрашиваю, зачем тебя сюда прислали - и так ясно, кто же рядом с людьми медведя станет держать? Выходит, выбора у тебя и не было. А сейчас, пока не начал тут передо мной звериные танцы устраивать, лучше оглянись.
Тяжело дыша, Чугай повернул голову, ставшую невыносимо тяжелой. И обомлел, когда наткнулся взглядом на черный кружок дула. Холодно блеснула осветленная оптика снайперской винтовки. Альв, который стоял в пяти шагах, приложив приклад к плечу, делал это с виду небрежно - даже прислонился спиной к сосне и улыбался, открывая ровные белые зубы. Улыбался так безмятежно, что было ясно - не промахнется, вышибет мозги одним выстрелом, дернись Чугай хоть на шаг в сторону. Рядовой замер, чувствуя, как на выдохе тяжело, с хрипом выходит из груди горячий воздух. Теперь дуло смотрело ему точно между глаз.
- Танс"ар. Ль"миссэ тира с"трасс?. Инстраль ол, - сказал альв через плечо рядового, обессиленно ссутулившего плечи.
- Маар"та. Ласс"ни рильнар, * - старшина покачал головой, и альв послушно опустил винтовку, но не убрал, продолжая держать на виду.
- Везучий ты, рядовой Чугай, - невозмутимо, словно ничего и не было, продолжил Нефедов уже по-русски. Говорил, как будто забивал гвоздь за гвоздем, - страшно везучий. Вот сейчас здесь только ты, я и Ласс, больше никого. И никто не видел, как ты на меня хотел дуром попереть. А если бы кто-нибудь из начальства поблизости попался? Ехал бы ты сейчас, Ваня Чугай, в трибунал под конвоем, и уже сам господь бог тебя оттуда вытащить не смог бы. А сейчас, считай, как и не было ничего.
Рядовой подавленно молчал. Старшина словно вывернул его наизнанку, углядев подспудное, темное, что с детства таилось за душой. То, о чем Иван никогда и никому не рассказывал.
- Об этом не думай, - Нефедов будто угадал мысли Чугая, - еще и не то здесь увидишь. Сейчас пойдешь вон туда и устроишься, где скажут. Потом можно спать хоть до завтра. Извини, Ваня, больше не дам. Раз попал сюда, будешь жить как все. Ласс, проводи.

Иван медленно кивнул головой. Старшина показал на лесную тропинку, которая огибала старую сухую сосну. На могучем стволе была приколочена табличка, острым концом глядевшая туда же, в глубь леса. На ней не было ни слова, только непонятный знак - крест в звезде.

* * *
Зима наступила незаметно. Вроде бы, еще вчера лес стоял голый, под ветром и проливными дождями, а сегодня - на тебе, снег повалил крупными хлопьями. Но к вечеру, впервые за две недели, распогодилось, и на небе показались звезды.
Под этими крупными звездами и накрыли длинный стол, наспех сколоченный из горбыля, выпрошенного в хозвзводе, Доски гладко обстругали рубанком, чтобы отметить день рождения Сашки Конюхова. В особом взводе он был с самого начала - и до сих пор ни ранения, ни царапинки; даже когда один раз рядом рванула немецкая мина, пролетел по воздуху вверх тормашками и остался цел, только неделю потом плохо слышал на одно ухо. "Везучий ты, Санька, - завистливо говорили друзья, - и в госпитале ни разу не был!". Маленький конопатый Конюхов отмалчивался, и по своей привычке беззвучно посмеивался, вертя в руках финский нож, которым постоянно вырезал из подходящих деревяшек разные фигурки.

За столом было шумно. Передышка, которая выпала взводу после операции в Новодворово, пришлась кстати. Особенно расслабляться своим старшина не давал, но люди есть люди - отдохнули, за две недели обжили лесную поляну, выловили почти всю рыбу в озере неподалеку. И сейчас веселились, как могли.
Именинника усадили, как водится, во главе стола, хотя Санька все пытался забрать миску и примоститься где-нибудь с краю. Только когда Степан в шутку прикрикнул на него приказным тоном, тот смирился и отчаянно махнул рукой:
- Эх, пей-гуляй, однова живем!
Хохот прокатился по поляне. Все знали, что Конюхов никогда не пил ни капли. Даже когда на задании приходилось сутками мерзнуть, не разводя огня, и Нефедов давал "добро" на пятьдесят грамм - его фляжка оставалась нетронутой.
- Давай, Санька, вдарь стопку! - рассмеялся кто-то.
- Да что на него добро переводить? Все равно что в песок лить!
- Сами выпьем, и без того мало!
- Год не пей, два не пей - а сегодня бог велел!
- У всех стаканы полны? Товарищ старшина! А вы как же?
Степан поднял свой граненый стакан, до краев полный крепким чаем. Молча обвел взглядом собравшихся, на каждом чуть задержал глаза, кивнул пятерым альвам, которые сидели особняком и держали вырезанные из кости кубки. Разговоры и шум стихли. Нефедов поднялся, кашлянул, положил руку на плечо Конюхову.
- Ну, Александр, вот и еще один год тебе добавился. Знаем мы друг друга давно, поэтому говорить буду мало. Удачи тебе, Охотник, долгой жизни! И вот еще что, - старшина подтолкнул к Саньке второй стакан с чаем, - ну-ка, до дна!
Конюхов растерянно покрутил стакан в пальцах, потом поднес к губам и долгими глотками выпил холодный черный чай. На последнем глотке он остановился, потом поставил стакан на доски и под радостные крики выронил из губ в ладонь тяжелую серебряную звезду.
- А это твоя награда, Саша. Нашла тебя, как и полагается. Носи! - и Нефедов протер платком орден Красной Звезды. Ласс, бесшумно появившийся за плечом у солдата, тут же провернул дырку в сукне гимнастерки.
- Спасибо... спасибо, товарищ старшина... ребята! - Конюхов хотел сказать еще что-то, помолчал, потом просто сел, накрыв орден ладонью.
После первой гулянка пошла в гору. Выпили еще, помянули тех, кто не дожил, потом фронтовых друзей, потом кто-то притащил из палатки гармонь.
- Товарищ старшина! - Степана тронул за плечо вестовой из штаба дивизии. - Вызывают вас...
- Ну, мужики, вы тут веселитесь - в меру, понятное дело, а я скоро буду, - Нефедов с досадой встал и поправил фуражку.

...Возвращался он уже в полной темноте, сердитый и озабоченный. Не дойдя нескольких шагов до освещенной поляны, старшина услышал громкие голоса и замедлил шаг. Это были Чугай и Конюхов. Иван - огромный, хвативший изрядно лишнего, что-то яростно доказывал имениннику, остальные слушали.
- Да мне вас всех перепить - раз плюнуть! Особенно, старшину!
- Ты за словами-то последи, Ваня, - хмыкнул Конюхов, заклеивая самокрутку.
- А что? И отвечу за свои слова! В бою он силен, не поспоришь! А вот насчет водки - слаб. Точно говорю! И не пьет никогда водку-то, видать боится, что она его победит, а не он ее.
- Степан боится? Ты, рязань косопузая, что говоришь? Не язык, а помело! - резко сказал кто-то. Но Чугай, обычно обидчивый, только отмахнулся огромной ладонью.
- Да ему со мной не тягаться! Со мной и до войны никто по этой части поспорить не мог!
- Верно, - ехидно заметил Конюхов, - зато по всем другим...
Степан вышел на поляну и разговор оборвался, как отрезанный ножом. Чугай засопел и набычился.
- Так что, Ваня? Значит, слабак я по части водки? - Нефедов, улыбаясь, сел напротив него. - Да ты не стесняйся, давай, говори. Перепьешь меня?
- Перепью! - Чугай вскинул лохматую голову, с вызовом взял стакан. - Да только вы, товарищ старшина, не согласитесь...
- Это почему же?
Степан глянул на Ласса, который с отсутствующим видом водил кривым ножом по точильному камню. Тот, словно ждал этого, подал старшине кружку - мятую жестяную посудину, обмотанную по ручке потрескавшимся кожаным шнурком.
- Эх, сколько лет с собой ношу, - сокрушенно подмигнул Ивану старшина, - а думал, только чай буду из нее пить. Чего уж мелочиться, давай по-взрослому...
Позади кто-то ошарашенно крякнул. Перед Чугаем поставили точно такую же кружку, забулькала по жестяным стенкам водка. Притихшие бойцы изумленно собрались вокруг стола, во все глаза глядя на то, как непьющий старшина взял полную кружку. Понюхал. Резко выдохнул, в три глотка прикончил до дна. Взял ломоть черного хлеба, занюхал, положил перед собой.
Глядя на него, и Чугай выпил свою порцию, и тоже не стал закусывать.
- Наливай еще!
Молча, в гробовой тишине выпили еще несколько кружек. Степан сидел ровно и все так же улыбался, а вот его соперника начало заметно пошатывать. Для устойчивости Иван поставил локти на стол, навалился грудью на жалобно заскрипевшие доски.
- Ну что, герой, может, сам свалишься? - Санька поставил на стол новую бутылку. Но Чугай упрямо покачал головой, медленно разлил водку по кружкам. Нефедов удивленно пожал плечами, - как знаешь, мол, - снова выпил одним духом, даже не поморщившись.
- Ну силен... - прошелестело по людям. Иван выдохнул, несколько раз останавливаясь, через силу, выпил свою водку, брякнул кружкой по столу. Теперь Степан налил себе и ему сам.
Еще две кружки.
- Н...не могу больше, - пробормотал Чугай. Он сидел с закрытыми глазами, бледный, лицо покрылось крупными каплями пота.
- Да ты что, Ваня? - удивился старшина. - Мы же, считай, только начали, а ты уже все? Давай-ка...
Солдат взял кружку. Протолкнул в себя два глотка водки. Кружка выпала из руки и покатилась по земле. Чугай зажал рот руками, вывернулся из-за стола, метнулся в кусты. Ноги заплелись, и он грохнулся всем телом, пытаясь встать, сотрясаясь от рвотных спазмов.
- Э-эх! - хлопнул себя по коленке Нефедов. - Проиграл!
Он встал из-за стола, по-прежнему твердо, словно не пил ни грамма. Взял свою кружку, вытряхнул из нее последние капли жидкости.
- Ладно. Чугая, как проспится, ко мне. Всем отбой, мужики. Отдых наш завтра кончится, так что ловите последние часы, - и прямо, не качаясь, пошел к себе в палатку, провожаемый взглядами. У входа в палатку обернулся, нашел взглядом Конюхова.
- Саша, ты потом зайди. На завтра кое-что обсудить надо.

Когда Санька зашел в палатку, Нефедов уже снял сапоги и сидел за столом, что-то чиркая карандашом на развернутой карте. Охотник долго смотрел на него, потом не выдержал и взмолился:
- Товарищ старшина! Как у вас это получилось?..
- Тихо, Саня, а то все сбегутся, - Степан улыбнулся, щелкнул пальцем по кружке. Почесал затылок и решительно бросил карандаш.
- Так и быть. Возьму грех на душу. Только если ты никому, понял?
- Да ты что, Степан? - возмутился Конюхов, переходя на шепот. - Сколько ты меня знаешь?
- Ладно, ладно, - Нефедов взял со стола фляжку, отвинтил крышку, поднес ее к самому носу товарища.
Конюхов дернулся, скривился от отвращения.
- Спирт? - спросил Нефедов.
- Да уж! Чего ты мне его суешь? Знаешь же, что я даже запах этой дряни не выношу!
Старшина налил в кружку пару глотков спирта.
- А ты, Саня, выпей, - он подтолкнул кружку вперед, - может, понравится.
- Да ну тебя, Степан! - обиделся тот, потом принюхался и взял кружку со стола. Поднес к лицу, изумленно глянул на старшину и пригубил. Выпил до дна.
- Вода?
- Точно, - кивнул Нефедов, - и всегда чистая. Хоть бензин в нее наливай, хоть уксус.
- Это как так?
- А вот так. Еще когда на войну уходил, мне эту кружку дед отдал. Бери, говорит, внук, она еще в русско-турецкую свою службу служила. Колдун один в Черногории ее заговорил деду, да так крепко заговорил, что уж сколько лет прошло, а заговор кончаться и не думает... И мне кружка пригодилась - я ведь водку-то только один раз и пробовал, по молодости лет. А так - никто и не подкопается, сидит старшина и пьет из своей. Сколько нальют, столько и выпью, если надо.
- Так ты что? - медленно проговорил Конюхов, и вдруг расхохотался. Сквозь смех, мотая головой, еле выговорил, - Ты что... воду из нее пил... все время?
- Точно! Ничего, Чугаю полезно будет. Парень толковый, пьет только много. Зато, глядишь, завтра проснется и на отраву эту глядеть долго не сможет...
Степан рассмеялся, вторя Конюхову. Потом ткнул пальцем в карту.
- Ну ладно. Потехе час - это хорошо. А теперь, Саша, слушай приказ на завтра...


---------
*Старший, мне его пристрелить? Негодный человек. - Не спеши. Убери оружие, Ласс.


© Шарапов Вадим Викторович

№ 11. Госпиталь

- А если все так и было - тогда вы почему не сгорели вместе с экипажем?
Ничего себе вопросик, правда? Услышишь такое - и поневоле начинаешь задумываться, не спятил ли.
Особист Меркулов был совсем тихим с виду. В круглых очках, одно стекло в которых треснуло, тощий, сутулый. Медаль "За отвагу" на кителе пристегнута. Значит, воевал, хотя по нему и не скажешь - больше похож на скрипача из еврейской семьи. Был у меня в детстве один такой знакомый, Ганя Фрайберг. Круглый день пилил на скрипке, так что до войны уже стал лауреатом разных конкурсов. А что потом с ним случилось в Одессе, когда бомбами накрыло Молдаванку - не знаю.
Но тот капитан из Особого отдела, как оказалось, на Ганю был похож только лицом и голосом. Зато хватка у него была как у французского бульдога, и настырности - на батальон. Допрашивал он методично, прерываясь только на то, чтобы постучать по столу мундштуком "Казбека" и прикурить, чиркнув самодельной зажигалкой. Клубы синего дыма плыли по комнате, а мне казалось, что это снова горит мой танк...
Плохо, плохо получилось, что и говорить. А самая главная беда - в танке вместе с моими ребятами (за них я и так себе никогда не прощу) сгорели секретные документы, которые нам приказано было передать в штаб. Кто же его знал, что не вся немчура попала в окружение. Один из таких гадов, хоронившихся по лесам в надежде пробраться к своим, увидел на лесной дороге мой танк. Откуда у фрица - в тылу, в глухом лесу взялся "панцерфауст" - теперь уже не разобраться. Может, сошел с ума и вместо остатков сухарей таскал железяку на собственном горбу. А может, специально поджидал растяпу - если из идейных, которым наплевать на голод и холод.
Выстрел пришелся аккуратно под башню. Меня самого спасло только то, что я, в нарушение всех инструкций, тогда высунулся из люка по пояс. Решил осмотреться в лесу - тоже мне, горе-следопыт. Хотя, если бы не это... лежать бы мне сейчас внутри куска спекшейся брони. А так - взрывом меня выкинуло из люка и швырнуло на обочину дороги. Очнулся уже от тряски: разведчики, приотставшие в деревне на краю леса, услышали взрыв, примчались и гнали теперь свой "виллис" на полной скорости, чтобы довезти меня в санбат.
Да уж лучше бы сгореть в танке, чем потом от стыда сгорать перед своими.
Срезал дорогу, нечего сказать.

В тот день с утра я, как всегда, потащился на перевязку. Постоял в курилке, обсудил с мужиками фронтовые вести. Разведчик Сева Кулугуров, признанный госпитальный остряк, громко читал вслух сводку Совинформбюро, остальные слушали, посмеивались одобрительно, когда Сева вставлял от себя крепкую шуточку.
- Вломили, стал быть, гансам по первое число! - сказал, постукивая костылем, Иваныч, пожилой мужик, который в госпиталь попал из-под Ельни, из самого пекла. - Отольется им теперь! Будут знать, крысюки...
- А! Танкистам почет! - Сева заметил меня и помахал газетой. - Андрюха, ты, случайно, родом не с Правобережной Украины?
- Сибиряк я, - пожав руку Иванычу и другим, я закурил.
- Оно и видно. Все махру смолят, а богатый сибиряк - "Дукатом" балуется, - добродушно отозвался огромный моряк Гриша Цыбань по прозвищу "Пскопской". Прозвище он получил после того, как в госпитальном саду, где висел пошитый из простыней экран, прокрутили фильм "Мы из Кронштадта". На фразе испуганного ополченца "мы пскопские, мобилизованные!" - все, кто смотрел кино, так и грохнули смехом, вспомнив Гришу, который всегда важно отвечал на вопросы о родине: "С-под Пскова мы. Пскопские, значит".
- Да ладно тебе, Гриша! - усмехнулся Кулугуров. - Все знают, что по Андрюхе медсестренка Даша неровно дышит! Чуть свободная у ней минутка - сразу в нашу палату: мол, как вы тут живете? А глядит на него...
Я аж закашлялся. Уже подбирал слова, чтобы ответить позлее, но тут Иваныч поддержал меня за локоть и укоряюще прогудел в сторону Севы:
- Ишь, заноза.. Чего к человеку пристал? А мы тут, Андрейка, вишь ты, радуемся, что наши Правобережную Украину освободили.
- Хорошо... - тут я вспомнил, что механик-водитель моего танка, Сашка Придорожный, родом был с Украины. Подавив в себе налетевшую было грусть, задавил окурок в пепельнице и вздохнул:
- Ну, мужики, опять мне на перевязку. Полчаса мучений.
Провожаемый сочувственными голосами и взглядами, я медленно пошел в операционную.

- Отделался ты, Андрей Васильев, легко, что тут сказать, - военврач, усталый мужик, по лицу которого, почерневшему от недосыпа, годов было не разобрать, махнул рукой, глядя, как медсестра осторожно отдирает присохшие бинты от моей стриженой макушки.
- Ай, ч-черт! - не сдержался я, зашипел, слезы сами потекли из глаз. Больно!
- А ты не чертись! Не чертись, солдат! - строго приговаривала медсестра тетка Марья. Была она родом откуда-то из енисейских староверов - высокая, прямая, неулыбчивая, с лицом, точно хоть сейчас его на старую византийскую икону. И с удивительно ласковыми руками. Чуткие руки эти были просто волшебными - вот и сейчас я почувствовал, как прикосновение прохладных пальцев загоняет мою боль глубоко-глубоко.
- Потерпи, парень, - сказала тетка Марья, - другие вон как терпят, христовые, а и то ничего...
За дверями кто-то кашлянул. Военврач распахнул застекленную створку. Там переминался с ноги на ногу незнакомый солдат.
- Товарищ лейтенант! - увидел он меня и встал по стойке "смирно".
- Вольно, - махнул я рукой, - не видишь что ли, ни погон у меня, ни формы...
- Особист приказал... чтобы вам явиться сейчас к нему, товарищ лейтенант!
- Да придет он, - тетка Марья зыркнула на солдата из-под черных бровей так, что он аж отступил на шаг, - перевязать не дадут, окаянные!
- Сейчас иду, - сказал я и закрыл глаза, чувствуя, как быстрые пальцы ловко кладут витки бинта на голову.

Особист молча курил.
Увидев меня, подбородком указал на стул, придвинул ближе к себе лампу. Развязал картонную папку, пошелестел бумагами.
- Значит вы, Васильев Андрей Николаевич, утверждаете, что повели боевую машину по лесной дороге, потому что хотели сократить путь? - голос его звучал монотонно, как скрип мела по школьной доске.
- Да! - я слышал этот вопрос уже несчетное количество раз, и теперь не сдержался. - Сколько можно-то, товарищ капитан? Чего вы из меня врага лепите? Ошибся, давно это признал, и готов вину искупить. Но не враг я! Та дорога разведкой на сто раз была проверена, в тылу находилась... - тут голос у меня сорвался, я захрипел как подстреленный и замолчал, глотая воздух.
- Успокойтесь, - не было в голосе у Меркулова ни гнева, ни раздражения. Вообще ничего не было, словно и не человек. - Продолжим...
- Предлагаю малость повременить.
Голос прозвучал прямо за моей спиной. От неожиданности я дернулся и привстал. Кто-то вошел в кабинет так незаметно, что даже скрипучая дверь не издала ни шороха. Меркулов вскинул голову и впервые я увидел на его сухом лице тень эмоций - досады, и... опасения?
Должно быть, мне показалось. Тем временем, человек обошел меня и встал сбоку от стола. Щурясь от света лампы, я все-таки сумел его разглядеть. Среднего роста мужчина - крепкий, жилистый, со светлыми волосами и простецким, неприметным лицом. Без усов и бороды, да и вообще, выбрит чище некуда. Аккуратно выправленная под ремнем старенькая гимнастерка, орден Красной Звезды. До блеска начищенные сапоги. И серо-ледяные, безжалостные глаза. Раз поглядев в них, я с трудом смог оторваться от этого взгляда - точно вывернули наизнанку, обшарили, обмерили и оценили. А потом отпустили - мол, все с тобой, Андрей Васильев, понятно.
Потом я понял, что показалось странным. На гимнастерке у мужчины были всего лишь погоны старшины, но вел он себя так, словно капитан Меркулов был ему ровней по званию.
Словно прочитав мои мысли, незнакомец улыбнулся, тускло блеснув железом в глубине рта - коронка, похоже на то. Особист тем временем оправился от неожиданности.
- Я веду допрос согласно инструкциям, и... - тут мужчина перебил Меркулова на полуслове.
- Уже не ведете, товарищ капитан. Андрей Васильев вне подозрений. Проверено. Я его забираю.
Лицо Меркулова исказилось, и он вскочил из-за стола так резко, что стул под ним с грохотом опрокинулся.
- Что вы себе позволяете, старшина? - крикнул он так, что я снова дернулся. Не ожидал такого от вечно спокойного следователя. Но старшина мгновенно оказался рядом с особистом, глядя в упор.
- Позволяю... капитан, - сказал он, и голосом словно оттолкнул того к стене. Потом бросил на стол лист бумаги. - Ты сюда глянь, Меркулов. Вот твои доказательства, приобщи их к делу.
Медленно, словно нехотя, капитан взял лист со стола. Долго читал, под конец его лицо разгладилось и стало таким, как всегда - невозмутимым. Дочитав, он вскинул глаза на старшину.
- Голем? С панцерфаустом? Бред... Как такое возможно, Нефедов?
- Выходит, возможно, - отозвался тот, кого назвали Нефедовым, - раньше нам такие не встречались. Мы-то думали, что им только ножи или топоры можно давать. А теперь, оказывается, что кто-то их научил на спуск нажимать.
- Взяли? - жадно спросил Меркулов.
- Какое там, - я увидел, как у Нефедова дернулась щека, хищно искривилась верхняя губа, - дуролом из разведбата попер на голема со своими - мол, стрелять-то ему больше нечем. А мы подтянулись только через пять минут. Пока добежали, тот уже успел руки-ноги половине ловцов повырывать, все кругом кровищей залил. А от крови они крепнут...
Он помял в пальцах папиросу. Я сидел и слушал, даже дыхание затаил, пытаясь понять - кто же он такой, старшина этот?
- Пришлось мне, - продолжил Нефедов, - стрелять. В рот, чтоб в табличку. Сам знаешь, промахиваюсь редко.
- И что потом? - вопрос вырвался у меня сам собой, я прикусил язык, но было поздно. Нефедов снова глянул на меня, мазнул ледяными зрачками. Помолчал, но ответил.
- А потом - суп с котом, лейтенант. Куча обломков и больше ничего. Табличку-то я разбил, голем и тю-тю, - старшина снова перевел взгляд на Меркулова, - а полковник потом мне...
Тут оба одновременно глянули на меня. Старшина замолчал и сунул папиросу в зубы.
- Короче. Забираю у тебя Васильева.
- Да бери, мне-то что? - особист равнодушно пожал плечами, укладывая новую бумагу в папку. Не глядя на меня, он захлопнул картонную обложку и глухо сказал:
- Вы свободны, лейтенант.
Напоследок я хотел что-нибудь сказать, но пальцы Нефедова - твердые, будто стальные - легко вздернули меня за локоть со стула, и спустя секунду я оказался в коридоре. За спиной хлопнула дверь.

- Счастливая мамка тебя родила, Андрей Васильев, - насмешливо, но по-доброму сказал старшина, сунув руки в карманы галифе и раскачиваясь передо мною на каблуках. Тут и меня взяла обида - вспомнилось, что звание лейтенанта не в тылу заработал. Накатила волна злости.
- Знаете, что, товарищ старшина? - процедил я медленно, стараясь не обращать внимания на вернувшуюся боль. - Я, между прочим, уставы учил...
- И что? - Нефедов снова не дал мне договорить. Глядел он на меня через плечо, прищурившись, и вроде даже весело. Только где-то на самом дне зрачков чувствовалось, что устал этот человек смертно и шутить со мной никакого желания у него нет.
- Отдыхай, лейтенант. Теперь ты по всем законам чист, а все прочее - не твое дело. Лечись давай, крестник.
Старшина было шагнул прочь, но остановился. Повернулся ко мне и протянул руку.
- Степан.
- Андрей... - я пожал крепкую ладонь, а глаза не мог оторвать от потертой, заштопанной гимнастерки. Как же так... пропустил я, не заметил, что кроме "звездочки" на груди у старшины было и еще кое-что. Тускло и страшно сверкающее лучами из кованого серебра.
Знак Охотника.

© Шарапов Вадим Викторович

РудиВурлитцер
тут выкладывают по хронологии событий...
Хотя я после первых двух постов нашел на Самиздате все

№ 12. На то и война.

Аннотация:
Магия против человеческой силы.

Он открыл глаза.
Ничего не изменилось. Кругом была непроглядная темнота, и сколько он ни напрягал зрачки, нигде не было ни единого отблеска света. Провел рукой по лицу. Ладонь стала мокрой - непонятно, то ли кровь, то ли просто вода. Потом он вытянул руку вперед и медленно пошел, пока обожженная ладонь не уткнулась в холодный камень стены. Под ногами что-то звякнуло. Степан присел и вслепую пошарил вокруг. Пальцы сомкнулись на знакомой рукояти кинжала.
Сунув его в ножны на поясе, он притронулся к гудящей голове и поморщился от резкой боли, нащупав длинную рваную рану от виска до подбородка.
- Хорошо приложился, - хрипло сказал Степан и сплюнул под ноги. Голос прозвучал глухо, как в погребе. Еще раз зачем-то дотронувшись до стены, Нефедов пошарил в нагрудном кармане и достал латунную зажигалку. Чиркнул колесиком, поставил гильзу на камень. Неяркий язычок пламени резанул по глазам, словно прожектор, и старшина поспешно отвернулся, досадуя сам на себя - теперь несколько минут перед глазами будут вертеться белые пятна.
Он огляделся по сторонам. Взгляду такого освещения вполне хватило, и старшина увидел небольшое помещение - кирпичные стены, брызги чего-то темного на железной двери, криво висевшей на одной петле. И труп в черной куртке, с неловко подвернутыми под себя руками и ногами, лежащий в дальнем углу. Степан натянул на ладонь рукав гимнастерки, подхватил нагревшуюся зажигалку и шагнул ближе, снова выдергивая из ножен кинжал.
Шаг, другой... По лицу мазнул знакомый неприятный холодок, словно мимо метнулась какая-то птица, на лету задев щеку мокрым крылом. Скривившись от боли, снова гвоздем ткнувшей в висок, Нефедов пригляделся. Потом перехватил кинжал за лезвие, зажмурился и сильно метнул, целясь в неярко блестевшую на кирпиче руну.
Вспышка ударила сквозь закрытые веки. Степан отмахнулся от едкой кирпичной пыли и подошел к мертвецу.
Под телом обнаружился "вальтер" с полной обоймой, который Степан, не долго думая, сразу сунул в карман. И больше ничего. Ни документов, ни каких-нибудь нашивок на куртке. Только татуировка слева на груди - две руны "зиг".
- Эсэсовец, стало быть, - пробормотал Степан, - да еще и маг... Видали мы таких.
За косо висящей дверью что-то зашелестело, скрежетнуло по металлу. Старшина отскочил к стене, распластался спиной по камню, направляя ствол "вальтера" в щель. Дверь еще раз тяжело проскрежетала и рухнула внутрь.
- Живые есть? - неуверенно сказали в дверном проеме. Нефедов не отвечал, внимательно вглядываясь в темноту, медленно и бесшумно дыша ртом. Потом тихо присел на корточки и спросил:
- Абросимов? Ты что, к теще на блины направился? Тебя кто так учил в незнакомые помещения заходить?
- Товарищ старшина! - из дверного проема, сжимая в руке автомат, появился тощий, стриженый "под ноль" солдат, с ног до головы перемазанный кровью и грязью. На его лице радостное удивление смешалось со страхом. - Это вы, товарищ старшина?
- Бабушка с того света! От двери отойди! - рявкнул на него Степан, поведя стволом "вальтера". - Быстро! Эй, там, ну-ка, не шевелиться! Стоять смирно, иначе пуля!
- Товарищ старшина... - пробормотал Абросимов, бестолково перекладывая автомат из руки в руку, - это со мной человек, товарищ старшина...
Нефедов внимательно посмотрел на него, потом, не опуская пистолета, сказал в сторону:
- Выходи, только спокойно. Абросимов... тебя как по имени?
- Се... Сергей, товарищ старшина, - от неожиданности запнулся на полуслове рядовой.
- Ты вот что, Серега. Видел кого-нибудь?
- Да нет. Никого. Крысы только.
- Понятно... Погляди там, в углу. Вроде доски какие-то валялись. Зажигалка, я чувствую, долго не протянет. А ты заходи, заходи, не жмись! - кивнул головой старшина, глядя как в комнату, перешагивая через груды кирпичей, пробирается высокий сутулый старик в драном пальто. На его лице, заросшем клочковатой седой бородой, поблескивало старомодное пенсне. Обеими руками старик крепко прижимал к груди набитый чем-то портфель. Степан присвистнул.
- Интересная у вас пара, я погляжу. Абросимов, ты же вроде как из пехоты? Где ты его откопал?
Сергей, с треском ломавший об колено доски, побросал обломки в кучу и потянулся за зажигалкой, продолжавшей гореть еле видным уже огоньком. Обжегся и, зашипев от боли, уронил раскаленную гильзу на камни. В наступившей темноте он виновато объяснил старшине:
- Так точно, товарищ старшина, из пехоты. Недавно после ранения. Оставили меня с такими же калеками, расположение части охранять. Только я сам попросился на штурм, потому что война же... Каждый человек на счету! Вот я и подумал... А этот... прибился в подвале. Немцев-то мы всех в верхних казематах положили, гранат потратили - не сосчитать! А потом сунулись этажом ниже. И тут Сашка Полозков... ну, то есть сержант Полозков уже наладился в первую дверь гранату бросить. А оттуда по-русски - не стреляйте, мол, и выходит этот дед. Без оружия. Кричит, что профессор какой-то, археолог, раскопки здесь вел. Какие такие раскопки? Сгоряча наши его чуть не пристрелили, да Полозков не дал. Отведи, говорит, Абросимов, его до особистов. Я и повел. А тут как рванет! И завалило верхние двери, а меня как на крыльях по воздуху шагов десять несло, пока в стену не впечатало. Очухался, гляжу - а лампочка еле светится, и дед этот рядом, а больше никого нет. И обратно пройти нельзя.
- Погоди-ка, Абросимов, - прервал солдата Степан. Нашарив в темноте зажигалку, он снова чиркнул колесиком и отдал ее Сергею, - слушай... Мы где сейчас?
- Вы что, товарищ старшина? - испуганно переспросил тот, по-детски вскидывая брови. - Вы же, когда своих вели в подземный ход, нас тоже инструктировали перед боем. Что немцы здесь, в фортах, командный пункт оборудовали и надо осторожнее, говорили.
Старшина посмотрел на него странно расширенными глазами.
- Я говорил? - медленно произнес он. Внезапно Нефедов пошатнулся и, теряя равновесие, стал нелепо шарить вокруг себя рукой с растопыренными пальцами, словно пытаясь вцепиться в воздух. Абросимов подскочил к нему и еле успел подхватить тяжелое тело.
Оказавшись на полу, старшина почти мгновенно пришел в себя и попытался подняться.
- Лежите, товарищ старшина! - умоляюще попросил Сергей. - Вы и так весь в крови, вас перевязать надо.
- Не моя кровь, - глухо отозвался Нефедов и все-таки поднялся, покачиваясь и скрипя зубами. Он вытащил пистолет и проверил обойму. Потом обернулся, и Сергей увидел его сразу почерневшее лицо.
- Вот что, Абросимов. Сейчас я пойду впереди, а вы с дедом - за пять шагов. Понял? Смотри на меня внимательно, следи, что буду делать. И упаси тебя бог поперек батьки в пекло соваться. Ясно?
- Так точно! - торопливо закивал головой Абросимов. Нефедов перевел немигающий взгляд на старика.
- Не знаю я, какой такой вы археолог и зачем здесь. С этим наверху разбираться будем. Но пока что - все понятно?
Старик, который протирал пенсне грязным носовым платком, близоруко прищурился.
- Молодой человек! Я достаточно пожил на свете, чтобы понимать...
- Вот и хорошо, - оборвал его Степан и двинулся к выходу из комнаты.
- Товарищ старшина, - тихонько окликнул его Сергей, - а ваши-то где? Вы же с взводом уходили?
- Нет больше взвода. Я один, - ровным голосом отозвался старшина и канул во тьму. Двое поспешили за ним.

* * *

- Значит, так. Работа у нас, как всегда, простая, - Степан Нефедов ухмыльнулся и подбросил на ладони окатанный водой камушек, - поэтому слушайте всеми ушами, я повторять не буду.
Он прошелся по комнате и зачем-то выглянул в разбитое окно. Во дворе полуразрушенного прямым попаданием кирпичного дома никого не было. Вдалеке тяжко били орудия, и в оконной раме тихо позванивал уцелевший осколок стекла. Нефедов подошел к обеденному столу с разложенной на нем картой города. Весь лист, уже потертый на сгибах, был изрисован разноцветными линиями, которые пересекались друг с другом, словно заключая город в паутину.
- Идем отсюда. Здесь старый подземный канал, который выходит к реке Прегель. Сейчас о нем никто не знает, считалось, что он засыпан. По моим данным, - старшина голосом надавил на слово "моим", - пройти по нему можно до самых коммуникаций южного форта. Понятное дело, что просто так, на дурака, мы в лоб на обслугу и гарнизон не полезем. Но наши в это время начинают внешний штурм, поэтому гарнизон будет занят не тем, что творится под землей. А наша работа - выйти вот сюда, по возможности, бесшумно - если потайная дверь, о которой мне сообщили, не заржавела и не просела. Дальше начинается самое интересное. Источники в городе сообщили, что в южном форте на нижних этажах скрывается группа магов, которые сейчас создают над всем кольцом укрепрайона "щит Зигфрида". И пока они его будут держать, артиллерия зря потратит снаряды, потому что стены фортов станет невозможно разбить...
Степан достал папиросу и закурил. Обвел взглядом тех, кто собрался в комнате. Они слушали его внимательно, не прерывая молчания и не задавая вопросов. Люди и альвы. Все одинаково грязные, с лицами в разводах угольной пыли. Люди, к тому же, по глаза заросли густой щетиной. Степан с легкой завистью отметил, что альвы даже сейчас ухитрялись выглядеть отдохнувшими. "Хорошо им, спать-то не нужно", - подумал он и тут же забыл про это.
- Распределение обычное. Впереди идут трое - я, Ласс и Тэссер, как самые тихие. За нами Никифоров и Турухай, - Степан подмигнул высокому светловолосому парню с черной повязкой на левом глазу и маленькому буряту. Оба были обвешаны поверх комбинезонов оберегами из кованого железа и кости, - вашей задачей будет понятно что - вовремя отследить охранные заклинания и их усыпить. Без шума. Учтите только одно - там они на каждом шагу, в каждой стене, так что работы много.
- Остальные, - старшина помолчал и закончил жестко, - как обычно. Ушами не хлопать, смотреть даже не в оба, а во все три глаза! Слишком много здесь, в этом Кенигсберге, древней магии намешано, так что... документы сдать, оружие проверить.
На столе быстро выросла стопка солдатских книжек. Только альвы стояли неподвижно - людских документов у них не было, они с неохотой соглашались носить даже обычные солдатские жетоны, которые у каждого висели на одном шнурке с костяным знаком клана.
- Ну, айда, - Степан свернул карту.
Комната опустела, только дымился на полу окурок папиросы.

Вход в канал оказался на месте. Даже трава вокруг искрошившегося от времени кирпичного кольца была кем-то заботливо скошена. Из черной дыры в земле тянуло холодом и сыростью. Двое альвов, не раздумывая, нырнули в лаз, остальная команда замерла, выжидая. Турухай что-то тихонько рассказывал Никифорову, и Степан прислушался.
- ...настоящим шаманом был дед. Большим шаманом-заарином Эрдэни Жамбалов был. По воздуху мог летать, мог дождь вызвать, ветер поднять. Чудеса творил.
- По воздуху? - с улыбкой переспросил Никифоров.
- Я сам это видел, многие видели. А до посвящения дед дарханом был, кузнецом. Поэтому сам Божинтой-дархан, небесный коваль, его защищал, силу ему давал. Однажды пришел к деду человек из Москвы. С солдатами приехал, золото они искали. Откуда у шамана золото? У деда всего богатства и было, что железная майхабша, ну, вроде шапки с оленьими рогами, да еще ташуур - плеть священная. Московский человек не поверил, стал угрожать, приказал солдатам все перевернуть. Дед ничего не сказал, ни слова. Солдаты ничего не нашли. Тогда начальник сказал - если завтра золота не будет, весь род Эрдэни отвечать будет. Дед две ночи молился, ничего не ел, не пил, не разговаривал ни с кем. А потом, на третий день, никто не пришел, только московский начальник, один. Наказал его Божинтой-дархан, все тело ожогами пошло, куски отваливались, как от пожара. Кричал деду - только вылечи меня!
Никифоров недоверчиво усмехнулся.
- И что дед?
- А дед сказал...
Но бурят не успел договорить. Из темноты подземелья дважды мигнул огонек.
- Порядок, - Нефедов достал из кобуры пистолет, - за мной. И чтоб ни звука.
На зубах у него хрустнул желтый шарик, расплылся горечью, и старшина со свистом втянул воздух, унимая дрожь. Тусклый солнечный свет нестерпимо резанул по расширяющимся зрачкам. Он закрыл глаза и пошел вперед.
Зев канала заглотал цепочку людей. На поверхности осталось только несколько стрелков из пехоты, которые молча и поспешно рыли окоп, напряженно оглядываясь по сторонам.
...Время тянулось как резиновый жгут. Бесчисленные повороты и изгибы канала, по которому они брели по пояс в ледяной воде, перестали откладываться в памяти. Брошенная Турухаем нить слабого заклинания позволяла, хоть и еле-еле, видеть в кромешной темноте. Правда, вид был один и тот же - низкий свод, стены и спины тех, кто впереди. Остановились только один раз - пока альвы ходили вперед, проверять развилку канала, не отмеченную на карте. Это оказался тупик.
Дальше Степан шел очень медленно, пригнувшись, и слушал беспрерывное тихое бормотание за плечами. Никифоров с Турухаем старались изо всех сил, так что охранные руны, выдавленные на кирпичах, грязной крошкой сыпались в воду, не успевая вспыхнуть.
Шагнув в очередной раз, старшина почувствовал под ногами сухую каменную кладку. В тот же миг Ласс остановился как вкопанный, а идущий рядом Тэссер наклонился к уху Нефедова.
- Впереди дверь. Опасно, Старший, - шелест голоса альва был почти неслышим. Степан пригляделся.
В темноте низкая железная дверь, перекрывавшая проход, не казалась зловещей. Но обострившимся, уже не обычным, а внутренним взглядом он сумел увидеть ряды кованых заклепок и гравированный рисунок... что-то непонятное, клубок глубоко врезанных в металл линий.
- Турухай, - бурят, тут же оказавшийся рядом с дверью, развел руки, словно собираясь обнять ее. Ладони засветились синим, вспышки побежали по кончикам пальцев. В тишине стало слышно, как дверь скрипит, поддаваясь напору.
- Ложись!
Турухай упал ничком, и Степан, откатившийся к стене, увидел, как из двери навстречу ему тянутся, прорастают волчьи головы с ощеренными пастями и вздыбленной железной шерстью. Их становилось все больше, словно чудовищный бутон раскрывал свои лепестки. Что-то крикнул Никифоров, тоннель заполнился густым запахом крови, вкус которой металлом отдался на языке, кирпичи свода начали трещать, вырываясь из скреп.
Тишина.
Степан вскочил на ноги, понимая, что вокруг стало светлее. Искореженная дверь висела на одной петле, в воздухе висела густая пыль, сквозь которую с той стороны пролома тускло мигала тревожная красная лампа. Бурят лежал неподвижно у самой двери, обхватив голову руками.
- Без сознания. Транс... - доложил оторвавшийся от маленького шамана Никифоров, комбинезон его дымился и висел клочьями, открывая голое тело. Старшина кивнул.
- Некогда. Оставим здесь. Харченко! Будешь с ним, ждите нас. Остальные - вперед. Как только кто-то появится - огонь! Мы уже здесь нашумели, дальше таиться смысла нет...
Осторожно протискиваясь мимо остывающих, вишнево светящихся остатков двери, отряд двинулся вперед. Здесь уже был электрический свет, по стенам горели зарешеченные фонари. И сразу же, словно лопнула какая-то перепонка, стали слышны тяжкие удары, будто гигантский кулак долбил где-то вдалеке. Альвы были уже в конце коридора, Тэссер махнул рукой - никого.
- Смотреть сзади! - открыто, в полный голос приказал старшина, неторопливо снимая с ремня гранату.
Третий подземный этаж. Опять никого. Они вышли к шахте лифта, в которой болталась цепь, спущенная сверху. Теперь удары отдавались еще отчетливей, пол под ногами подрагивал. Батарея форта била по врагу. Где-то снаружи шел штурм, там рвались гранаты и снаряды, но здесь по-прежнему не было ни души, словно весь гарнизон был на верхних этажах.
И когда Нефедов уже почти поверил, что они смогут дойти до немецких магов без боя, из-за поворота вышел человек.
Секунду он смотрел на старшину в упор. Одетый в черное, перепоясанный толстой серебряной цепью, худой как скелет, он и передвигался, как скелет - рывками поворачивая лысую голову с татуированными на грязном лбу готическими буквами. Увидев Степана, человек вскинул руку, до этого висевшую плетью, но больше ничего не успел сделать. Грохнул выстрел, и он повалился на пол, рассыпаясь, как кукла, которую скрепляли проволочки.
- Маги там! - крикнул Никифоров, показывая на дверь в стене. Впереди и вправду что-то ощущалось, какое-то большое зло, готовое вот-вот вырваться наружу. Раскаленный воздух маревом дрожал над коридором, и думать уже было некогда, некому и незачем. Нужно было делать. Старшина вырвал чеку, швырнул гранату под дверь и отшатнулся за угол, даже не надеясь, что взрыв сумеет ее вышибить. Но дверь распахнулась и гулко лязгнула об стену.
Это стало сигналом.
- Гули! - крикнул кто-то сзади, и затрещали выстрелы. Нежить посыпалась отовсюду, пачкая слизью каменные стены, бесформенные приземистые тела заполнили коридор. А из-за них слаженно ударили автоматы. За гулями шли опытные люди. Солдаты. И это было хуже всего, потому что обереги, заставлявшие нежить отступать, на солдат не действовали никак.
- Никифоров, за мной! - надсаживая голос, заорал Степан и прыгнул в комнату, из которой валили клубы густого и жирного дыма. По ноздрям резанула горькая вонь. Здесь тоже были гули, но пробиваясь вперед, Нефедов смотрел не на них, а на трупы в черном, лежащие головами к центру тщательно начерченного круга. Их было несколько десятков, и это их кровь ручейками текла в центр большого зала, скапливаясь в углублении, где была замурована металлическая чаша, окруженная горящими факелами.
Припав к чаше, из нее жадно, по-звериному лакало черную жидкость существо в красном балахоне. "Опоздали! - отчаянно мелькнуло в голове старшины. - Ритуал прошел! Опоздали!"
Но существо медленно подняло голову, с которой капала кровь, и Нефедов вдруг понял, что это не так. Тот, кто стоял перед ним, трансформировался, его лицо плыло, на глазах превращаясь в жуткую, зеркально отблескивавшую маску, с которой сыпались лохмотья кожи. Это и был "щит Зигфрида" - еще немного, и он превратится в живой отражатель, справиться с которым не смог бы никто. Будь на месте Степана ученый из кремлевских лабораторий, он бы сразу понял, что здесь, в этом зале, построенном на забытом в незапамятные времена могильнике, пересекались силовые линии, теперь взломанные последним ритуалом мертвых магов. Словно в гигантском котле, потоки темной энергии хлестали из пузырящейся кровью чаши, окутывая зеркальную фигуру невидимым плащом. Но старшине не было до этого дела. Всадив кинжал в глазницу наседавшего гуля, не обращая внимания на боль в распоротой когтями щеке, он рывком разодрал нашитую на комбинезон заплату и выхватил тяжелую глиняную фляжку. Размахнулся, и изо всех сил швырнул ее в голову существа.
За спиной Никифоров произнес Слово.
В один голос от боли взревели гули, корчась на полу, и эхом отдался такой же вой из прошитого пулями коридора. Фляжка, кувыркаясь в воздухе, разбилась об зеркальное лицо - фигуру в балахоне окутало облако искрящихся капель. Существо пронзительно закричало. Нефедова ударило, отшвырнуло этим криком, и он врезался спиной в стену, сполз на пол. А "щит" продолжал кричать, и зеркало таяло, покрывалось мутной шипящей коркой.
Алкагест, Универсальный Растворитель, сделал свое дело. В глиняной фляге, разбитой изнутри на перегородки, он хранился в виде отдельных растворов - только так можно было сдержать его всепожирающее действие. Сейчас компоненты соединились, и спасения не было. Существо уже не кричало, а хрипело и булькало, проваливаясь в дымящуюся чашу, кровь из которой мешалась с его разваливающейся плотью.
- Старший! - крик Ласса хлестнул по нервам. Уже не обращая внимания на то, что творится, Нефедов выскочил из зала, за ворот комбинезона выбросив в дверь еле шевелящегося Никифорова. За его спиной с грохотом обрушились своды.
Коридор был завален битым кирпичом и трупами. Альвы, побросав винтовки, вместе с людьми отстреливались из автоматов от наседавших эсэсовцев, которых было много... слишком много. Магии здесь не было, зато свинцовые пули исправно находили свою цель.
- Живые! Назад! Уходим все! - старшина прохрипел это сорванным голосом. Но его услышали, и начали отступать к лестнице. Ласс и Тэссер отходили последними. Старшина обернулся и увидел, как из-за кирпичной баррикады высунулся ствол "панцерфауста". Он отреагировал мгновенно, выстрелил навскидку, целясь в мелькнувшее лицо. Боек сухо и равнодушно щелкнул, в патроннике было пусто. И тут же в их сторону полетел сгусток огня.

Взрыв был страшен, словно на воздух взлетел весь форт целиком. Свет мигнул и погас. Посыпались кирпичи, и через секунду еще одна исполинская кувалда врезала сверху, перемешивая людей и камни. Но этого старшина Нефедов уже не видел.

* * *
Степан шел быстро, вспоминая в уме заученный наизусть чертеж форта. Абросимов со стариком еле успевали за ним. Рядовой вздрагивал от каждого шороха, готовясь пустить в ход автомат, но все было тихо, - ни души. Только завалы, из-за которых приходилось кружить по каменному лабиринту снова и снова. От Нефедова нельзя было добиться ни слова, он как будто кого-то искал, лихорадочно перебираясь через кучи кирпича, переворачивая искромсанные тела. Внезапно он остановился и громко сказал:
- Нет. Их не найти. Они все там.
- Кто, товарищ старшина? - спросил Абросимов, который едва не влетел Степану в спину.
- Мои, - безжизненно сказал старшина. - Никого не осталось. Все там полегли. А я вот... живой.
- Товарищ старшина! - умоляюще заговорил Сергей. - Вы себя не вините! Война же! Нам самим сейчас надо выбраться, а мертвые мертвыми и останутся. Их все равно найдут потом!
Старшина скрипнул зубами и схватил Сергея за грудки.
- Да ты что? Ты знаешь, кого в мертвые записал? Я же с ними...
Но тут он увидел худое, совсем еще мальчишеское лицо, тонкую шею над грязным воротом гимнастерки, и разглядел страх в глубине зрачков. Нефедов разжал пальцы.
- Верно, - произнес он безжизненно. - надо выбираться. Ладно, за мной.
Теперь он пошел медленнее, часто останавливаясь и раздумывая. Завалы были повсюду, но Степан все-таки нашел дверь, которая вывела их на металлическую лестницу с покореженными ступенями. Ожидание выстрелов становилось невыносимым, и Абросимов, весь сжавшийся в комок, не сразу понял, что ослепительный квадрат света, бьющего прямо в лицо - просто неяркая утренняя заря. Старик, все так же крепко прижимавший к груди портфель, не произнес ни слова, но когда они перешагнули через порог и оказались под открытым небом, судорожно не то всхлипнул, не то рассмеялся.
Внутренний двор форта был распахан снарядами, каменные плиты топорщились в разные стороны, во все стороны нелепо торчали рваные витки колючей проволоки. Нефедов постоял, зажмурившись, и осторожно открыл глаза.
Шагах в десяти стоял полковник Иванцов и молча смотрел на него.
Степан провел рукой по лицу, но видение не исчезло. Иванцов смотрел на него, и выражение лица полковника было непонятным, словно он очень хочет и не может поверить.
- Товарищ полковник, - сипло сказал Нефедов. Он поднес руку к голове, собираясь откозырять, но тут же вспомнил, что фуражки на нем нет. Тогда он опустил руку и повторил:
- Товарищ полковник, старшина Нефедов...
- Вольно, Степан, - торопливо сказал Иванцов и быстро подошел, почти подбежал к старшине, - вольно. Живой!
Он крепко обнял Нефедова, а тот ответил тихо:
- Я-то живой. А вот мои...
Иванцов отстранился и глянул старшине в глаза. Потом опустил голову и хотел что-то сказать, но сбоку послышались легкие шаги.
- Старший...
- Ласс! - Нефедова как будто ударило током, он судорожно дернулся и повернулся к альву. Ласс был все так же спокоен, словно и не было подземного боя - только высокий лоб был перевязан свежим бинтом.
- А где... - старшина замялся, словно боясь произнести последние слова. Но альв понял его и повел головой в сторону. У ворот стояли носилки, и хмурый Никифоров аккуратно укрывал плащ-палаткой Турухая, лежащего с закрытыми глазами. Рядом курил Харченко, и еще двое в черных комбинезонах тихо разговаривали. Словно почуяв взгляд Степана, все они повернулись к нему и без улыбки покивали - мол, порядок, командир.
- Тэссер? - старшина неверяще повернулся к альву. - Остальные?
Ласс покачал головой.
- Никого, - и молча отошел, подхватив свою винтовку. В это время полковник Иванцов, пристально вглядывавшийся в заросшего бородой старика, вздрогнул и подошел к нему ближе. Тот, словно этого и ожидая, дребезжащим голосом обратился к нему:
- Извините меня! Но я ученый... Я археолог! Я был варварски, грубо захвачен немцами и был вынужден - понимаете, вынужден им помогать в их... э-э-э, шарлатанских раскопках. А теперь я прошу отправить меня домой. Я пожилой человек...
Иванцов, все это время не отрывающий глаз от лица профессора, теперь прервал его:
- Альфред Фогель?
Старик осекся на полуслове и отшатнулся. Иванцов подошел к нему вплотную.
- Альфред Фогель? Не узнаете меня?
- Простите, я не понимаю... - забормотал "профессор", но полковник уже подал знак двоим солдатам, которые подошли и встали за спиной старика.
- Я уверен, что понимаете, - усмехнулся Иванцов, - мы с вами не встречались, кажется, с тридцать четвертого года, господин Фогель. Тогда, в Мюнхене, вы еще выдавали себя за любителя редких оккультных книг. За простого антиквара. Надо думать, сейчас у вас в портфеле тоже антиквариат, магистр?
Старик молчал. Его плечи слегка напряглись, пальцы на ручке портфеля побелели от напряжения.
- Тихо, - сказал полковник, - не советую. Если не они, - Иванцов кивнул на солдат, - то Степан вас скрутит, не успеете и пальцем пошевелить.
Нефедов поднял голову и равнодушно посмотрел на немца. Ему не было никакого дела до того, что сейчас творится вокруг, но, поймав его взгляд, Альфред Фогель обмяк, ссутулился и тихо охнул.
- Господин полковник, у меня сердце... Я прошу обращаться со мной, как с военнопленным. Я настаиваю.
- В часть. Отвечаете головой, - Иванцов властно понизил голос, и солдаты подхватили археолога за локти, повели к "виллису", тихо рычавшему поодаль мотором.
- Ты знаешь, кого ты привел, Степан? Ему же цены нет! Это он проектировал всю руническую сеть Кенигсберга, все ловушки, связки, точки входа! - Иванцов, впервые за много дней, улыбался. - Не будь меня, так бы и ушел старый волчара, и особисты бы ничего не узнали. А ты его привел, старшина. Ну, верти дырку в гимнастерке. Буду писать представление на орден.
Степан Нефедов медленно расстегнул ремень с кобурой и протянул его полковнику. Рука повисла в воздухе. Иванцов непонимающе смотрел на старшину. Еле шевеля губами, Нефедов проговорил:
- Товарищ полковник. Готов пойти под арест. Я погубил свой взвод, подвел людей. Обещал им, что они выйдут отсюда живыми. Я их обманул. Готов пойти под арест.
- Да ты что... Степан? - Иванцов ошеломленно протянул руку. - Задание твое выполнено. Понимаю, тяжело своих людей терять. Но на то и война, старшина!
- Все мы так говорим. На то и война, товарищ полковник.

Степан Нефедов отвернулся от Иванцова и пошел как пьяный, не разбирая дороги, волоча за собой ремень с кобурой. Он шел, тяжело поднимая ноги, спотыкаясь в неглубоких воронках. Полковник глядел ему вслед. Горькие складки у его губ прорезались глубже. Он посмотрел на Ласса, который так же неотрывно смотрел в спину уходящему.
- Пригляди за ним, ладно?
Альв кивнул. Полковник Иванцов подошел к "виллису" и прищурился, заслоняясь ладонью.
Над дымными пожарищами Кёнигсберга вставало солнце.

© Шарапов Вадим Викторович

№ 13. Дхармапала.

- Приказать тебе не могу. Сам понимаешь. Могу только просить. Ты эти места лучше всех знаешь.
- Не надо. Когда?
- Сегодня ночью.
- Идти одному?
- Одному. Двоих прикрыть не получится. У них там, кроме волчьих ям, еще и маги, сам понимаешь. Но тропу мы тебе пробьем.
- Ясно. Разрешите идти готовиться?
- Погоди. Документы сдай, награды…
- Наград не ношу. Книжка вот. Да не первый раз, все как надо сделаю.
- Знаю. Иди. Нет, погоди, Степан.
Полковник Иванцов крепко стиснул твердую ладонь. Положил руку на плечо старшины, хотел что-то сказать, но осекся – развернул Нефедова, легонько подтолкнул в спину. «Иди».
Дождался, пока тот вышел, сам сел за стол, поставил локти на разложенную карту. Кулаками подпер виски и закрыл глаза.

Степан Нефедов сидел на чурбачке, смолил, щурясь от едкого дыма, папиросу и неспешно выстругивал что-то ножом из дощечки. Мелкий дождь моросил, покрывая выцветшую гимнастерку темными крапинками, но старшина внимания на это не обращал – прицеливался к светлой деревяшке, чертил финкой, срезал тонкую, витую стружку. Кто-то прошел рядом, встал перед ним, угловатая тень накрыла Нефедова с головой.
- Отскочи, Чугай, - не поднимая глаз, буркнул старшина, продолжая резать, - свет застишь. Батя стекольщиком был?
- Папаша у меня всю жизнь печником работал, - Чугай опустился на траву рядом, крякнул, примащиваясь огромным телом. Потом и вовсе лег, заложил ручищи за голову, стал смотреть в небо.
- Сказать что-то хотел? – Нефедов закончил вырезать два плоских острых колышка и теперь кончиком лезвия царапал на них какие-то значки. Чугай промолчал. Степан наконец поглядел на него усмешливо, покатал в зубах мокрый мундштук окурка, выплюнул под сапоги.
- Я говорю – сказать чего хотел, или так, на тучки небесные полюбоваться пришел?
- Ну… - начал тот неохотно. Потрещал костяшками пальцев, потом протянул дальше:
- В общем, ребята прислали. Спрашивают, что такое намечается. Вы же у начальства были, товарищ старшина?
- Вань, а Вань? Ты с каких пор меня на «Вы» стал величать? – Степан дунул на колышки, спрятал их за голенище, а финку сунул в брезентовые ножны. – Начальства рядом вроде нету.
- Степан Матвеич, - Чугай повернулся на бок, оперся на локоть, - не темни. Ясно же, что ты собрался куда-то. Почему один? А мы?
- А вы остаетесь. Потому что это приказ. И куда и зачем я иду – знать не нужно, даже вам.
- Зря ты так, Степан Матвеич…
- Мне виднее. Ты лучше вот что сделай. Ботинки мои старые найди. Я их вчера сдуру выбросить решил, выставил из землянки в кучу валежника. В сапогах не пойду, обносить не успел; а ботинки, хоть и латаные, зато по ноге растоптаны.
- Нашел башмачника… - пробормотал Чугай, но тут же подскочил, ухнул, стряхнул с маскхалата щепки и травинки. – Все остальное готово, или еще чего нужно?
- Нужно. Еще нужен гвоздь кованый, его у Саньки Конюхова возьми. Остальное готово. За старшего останется опять же Конюхов. Ухожу в ночь.
- Понятное дело…
Чугай ушел, а Степан сгорбился на чурбачке, закурил новую папиросу и долго, невидящим взглядом следил как дождевые капли кропят блестящие голенища новых сапог.


* * *
- Он справится? – требовательно спросил человек в шинели внакидку, стоя спиной к чуть слышно потрескивающей керосинке.
- Только он и справится, - ответил полковник Иванцов. Лицо его было серым от недосыпа, покрасневшие глаза, которые полковник непрерывно тер широкой костистой ладонью, чтоб разогнать усталость, глубоко запали в глазницах.
- Почему вы так считаете? – человек в шинели стоял, укрытый тенью, и Иванцов не видел его лица, только силуэт в ореоле света.
- Почему так считаете? – повторил человек. – Есть же спецчасти, диверсанты, разведгруппы в конце-концов… А вы настаиваете на посылке одного человека, да еще из Охотников. Это, конечно, профессионалы, но они чистильщики, у них совершенно другая обязанность.
- Я знаю, - перебил полковник, - но все-таки продолжаю считать, что лучше Нефедова никого нет. Во-первых, он знает эти места не по топокартам, у него отсюда родом дед. Во-вторых, он… скажем так… воспитан не только людьми.
- Альвы? – быстро переспросил собеседник. – Интересно…
- Да, альвы. Он прошел такую жестокую школу, которую нам с вами и представить-то трудно. Раз пообещав, он не остановится. Во-вторых, он практически невосприимчив, иммунен к действию Боевых Слов. И наконец, - Иванцов прищурился и все-таки сумел разглядеть лицо в сгустке теней, ответить на пристальный взгляд своим, не отводя глаз, - наконец, он проверен со всех сторон, и прошлые грехи, за которые он ответил, приказано считать забытыми. Или у вас есть сомнения?
Тишину нарушил голос человека в шинели.
- Нет. Сомнений у меня нет.
- Тогда ставьте задачу.
- Хорошо, - немного помедлив, согласился человек, - задача такая. По нашим сведениям, в этом районе, где немцы развернули мощную оборонительную сеть, их поддерживают не только собственные боевые маги, хотя и без них никак – но и местный, очень сильный колдун.
- Один колдун? – хмыкнул Иванцов.
- Один, - кивнул головой собеседник, - но не из последних. Достаточно сказать, что в наведенную им сеть угодили две группы, заброшенные с воздуха. Естественно, с целью ликвидации. Пойми, Иванцов, - человек оперся на стол, шинель соскользнула у него с плеч и упала на пол, но он даже не заметил, - он нам как кость в горле, этот чертов колдун! Времени нет, мы не можем задействовать еще одну группу. А твой Нефедов, буду говорить честно, приходится ему дальним родственником по матери.
- Это что же… Значит, вы с самого начала знали, что пойдет Нефедов? – глухо спросил полковник.
- Знал, не знал… - собеседник Иванцова махнул рукой. – Не в этом дело. А дело в том, что Степан может на него как-то повлиять. Поговорить или еще что… В общем, сделать так, чтоб колдун работал на нас. Если это не получится – тогда уничтожить. Ликвидировать.
- Предлагаете Нефедову лично убить своего родственника?
- Я не предлагаю, - человек поднял шинель, продел руки в рукава и внимательно посмотрел на Иванцова.
- Я не предлагаю. Я – приказываю.

* * *
Безлунная ночь сменилась блеклым рассветным утром, когда он наконец-то вышел к деревне. Позади остались километры, которые пришлось проползти через бесконечные витки колючей проволоки, огибая ямы с кольями и превозмогая ломящую боль в висках, разливающуюся холодом от стиснутых в зубах оберегов. От них остро и мучительно ныли зубы, и кровь текла из носа почти не переставая, но выплюнуть ледяные пластинки было нельзя, потому что где-то в воздухе, почти задевая мокрые от пота лопатки, шевелилась невидимая сеть. Она раскинула щупальца повсюду, и только обереги мешали тому, кто эту сеть расставил, учуять Степана и насмерть пригвоздить к болотному мху. Если бы на его месте был кто-то другой, не такой чуткий, воспитанный людьми, он бы попался и висел бы уже, как выжатая досуха муха в паутине. Иванцов не ошибался.
Колоть спину и затылок перестало только перед самой деревней, у проселочной дороги. Нефедов поднялся в придорожных кустах на колени, облегченно вздохнул и тут же досадливо сплюнул, тихо выматерившись. Было утро, но в деревне тут и там горели огни и слышались голоса. Где-то играли на гармошке.
«Свадьба, - огорченно подумал старшина, - вот мать их за ногу! Не вовремя… Гулеванить-то здесь горазды, суток на трое затянут. А я, похоже, в самый разгар попал».
Он завертелся на мокрой траве, сдирая с себя маскхалат – добротный, непромокаемый. Под ним Степан был одет в сорочку, обтрепанный, но чистый пиджачок. Брюки он выпустил поверх латаных высоких ботинок, которые в глаза не бросались. Встал, прошелся, подвигал плечами, сунул перемазанную кровью тряпицу в карман, вытащил оттуда кепку. Сойдет.
«Так. Теперь – тихонько, тихонько, краешком леса. Главное – выйти к домам, а там изобразим…»
Он уже миновал крайние избы и осторожно пробирался глухим переулком, избегая совсем светлых мест и уверенно восстанавливая в памяти знакомый маршрут, но тут его окликнули.
- Э-э… Ты кто? Чего прячешься?
Степан застыл на месте, скрипя зубами и ругая себя на все лады. В следующий миг он «изобразил», превратился в пьяницу – ссутулился, покосился на бок, громко икнул.
- А? Че…во? Што гов-воришь? Ково там, прячусь. Н-не прячусь я…
- Хех, ишь нахлестался, - успокоенно помягчел голос, - ты погоди, свадьба-то ить началась только! Еще два дня гулять будем, а ты уже хорош. Поди, на танцы собрался?
Степан помотал головой, забурчал невнятно. Но тут мужик, оказавшийся моложавым и черноусым, подошел совсем близко и глянул Нефедову в лицо, как тот ни старался прятаться, надвигая кепку на глаза.
- Ты чей? – черноусый нахмурился. Глаза его медленно расширились. – Погоди, погоди… Ну-ка… Степан? Нефедов? Ты ж у красных? Ах ты…
Он сунул пальцы в рот, чтоб свистнуть, и тогда старшина ударил – мгновенно и точно, выхватив финку из рукава. Стальное лезвие звякнуло об зубы, проткнув подбородок снизу, свист заглох, не родившись. Вторым ударом Нефедов по рукоять вогнал финку под мышку, распоров сердце. Поглядел убитому в выпученные глаза и вспомнил.
«Митька-Хлюст, сынок Антипа Змеева, на краю этой деревни у них богатый дом был. Мы как-то с дедом сюда заходили, здесь у деда дружок жил… Самого-то Антипа забрали за убийство еще до войны. А этот, значит, вырос, вылитый папаша лицом… Понятно».
Труп он свалил в канаву, забросал травой. Некогда было делать что-то еще. Уже не скрываясь, хрипло напевая бессмысленную песню, Степан проволокся по улице, хватаясь за тын и краем глаза замечая, как на одном из дворов, за высоким забором, кипит веселье. Похоже, это был дом жениха.

Деревню он прошел быстро, хоть пару раз и падал нарочно, пачкаясь в пыли и долго, с пьяными стонами, поднимаясь.
Где искать колдуна – теперь не было никаких сомнений. Горький вкус оберегов, которые он снова держал в зубах, вел его надежней любого компаса, не давая отклоняться от направления. Под ногами петляла узкая тропа, которая упрямо бежала вдоль берега реки. И чем дальше, тем отчетливее он понимал, где она закончится. Горло резало ядовитым, привкус металла стоял во рту.
Степан остановился и сел, укрывшись за толстой сосной.
- Стоп, - сказал он сам себе, невнятно, сквозь обереги, - стоп. Это как так?
Он знал, где закончится тропа. Там, укрытая со всех сторон старыми ивами, стояла мельница. Она давным-давно уже не работала, колесо, раньше вертевшееся в ручье, сгнило и осыпалось, стены покосились. Хлеб давным-давно уже возили грузовиками на совхозный элеватор, и в мельнике нужды не было.
Только старшина помнил и еще кое-что. Рядом с мельницей перед войной появился большой светлый дом с крышей, аккуратно уложенной скатным железом, с тесовыми наличниками и высоким крыльцом. Одно было необычным – рядом с домом не было огорода. Ничего не росло – ни картошка, ни вилка капусты, и даже земля была гладкой, словно утоптанной, отползая от дома лишенной травы проплешиной.
Там жил Никанор Ефимов.
Никто и никогда не звал его «дядька Никанор» - только по имени с фамилией. Жил здесь Ефимов тихо, ни с кем не общаясь, кроме как с безответной и молчаливой женой. По деревням о нем говорили шепотом, и только Степкин дед однажды, зло сплюнув, сказал громко, не таясь:
- Чертов сын этот Никанор! Никогда у нас ни в ближней, ни в дальней родне такого не было, чтоб человек якшался с кем попало. Отродясь никто по черным книгам не учился!
Сказал – и как отрезал, больше о Никаноре дед не упоминал ни разу. Но Степка запомнил. После этого пару раз ему пришлось видеть того издалека. Всегда бледный, прямой, словно жердь проглотил, Ефимов проходил мимо деревни, крепко ступая негнущимися ногами в высоких сапогах. На что он жил, кто и зачем к нему ходил – о том все молчали. И даже власти его не тронули, хоть и приезжали несколько раз из города. После таких визитов Никанора не было видно неделю-две, а потом он опять появлялся, сидел на крыльце дома, построенного неизвестно кем.

- Так, - сказал Степан, мрачно разглядывая зажатую в руке кепку, - вот оно как получается. Ладно…
Он посидел еще немного, потом принялся расшнуровывать ботинки. Подвигал пальцами ног, заправил концы шнурков внутрь. Поднялся и пошел, шаркая подошвами по земле.
Когда он поднимался на крыльцо дома, уже чуть осевшего и потемневшего, дверь распахнулась перед ним, хоть он не коснулся ее и пальцем. Распахнулась и зевнула в лицо черным проемом.
- Заходи, - сказали из темноты.
Он зашел, шаркнул подошвами о половик, лежащий за дверью.
Никанор Ефимов сидел за пустым столом, сцепив перед собой руки, и смотрел на Степана Нефедова. Смотрел страшным черным взглядом, и зрачки его расплывались во весь глаз, превращаясь в черные провалы. Степана качнуло, он почувствовал, как противно заныло в основании черепа и закружилась голова.
Но стоило покрепче прикусить оберег, и все прошло, только на зубы словно плеснули ледяной колодезной водой. Старшина зашипел от боли и скривился.
- Умный, - насмешливо сказал Ефимов. Дверь за спиной у старшины лязгнула, хрустнула петлями, затворилась с тяжелым кованым стуком.
- Умный… - повторил колдун странным высоким голосом. – Потому и пришел, что умный. Родню, значит, прислали. Тоже умные. Родню мои сторожа плохо чуют. Да ты садись, садись. Чего в зубах зажал, боишься?
- Береженого Бог бережет, - в ответ усмехнулся Степан, - а говорить надо «присаживайся», а то примета плохая, - и почувствовал на миг, как Никанор растерянно дрогнул. Но колдун тут же оправился, снова навис над столом, расправив широкие плечи.
- Ты зачем пришел, Степан Нефедов?
- Уговаривать тебя буду. Пряниками угощать. - Степан потер шрам на лице, собираясь с мыслями. – Только не знаю, с чего начать.
- Поздно меня уговаривать. Я уже давно себя уговорил.
- Чем же тебя таким сладким твои теперешние хозяева подманили, что ты на них работать пошел? А, Никанор?
- Ты, Степан, хоть мужик по виду и стреляный, а щенок. Думай, что говоришь. Нет у меня хозяев.
- Ну как же нет, - Нефедов засмеялся, - когда вон они, тут недалеко фронт сдержать пытаются? Плохо выходит, правда, ну да с твоей помощью может и провозятся еще…
- Нет у меня хозяев! – повысил голос Никанор Ефимов, и тут Степан увидел, как дверь в боковую комнату чуть приоткрылась. За ней мелькнула светлая детская головка – не поймешь, мальчик или девочка. Тут же послышался испуганный женский шепот, дверь захлопнулась. Колдун перехватил взгляд старшины, ощерил крупные желтые зубы.
- Углядел? Ну и ладно. Теперь детей ращу, будут мне опорой на старости лет, и никакая ваша власть не помешает…
- Опорой на старости лет? – Нефедов положил ладонь на гладко оструганную доску стола, несколько раз глубоко вдохнул, стараясь успокоиться. – Сука ты, Никанор. Кто немцам сеть помог сплести? Паутину развесил над районом кто? Наших кто в эту паутину запутал? К стенке бы тебя, да только вот эта власть, на которую ты шипишь, поручила мне передать, что все грехи тебе спишутся, если нам поможешь.
- Помогу? Ефимов задрал бороду, рассмеялся в потолок. Потом снова впился в Нефедова глазами:
- Хватит, поговорили, земляк... Сейчас ты шелковым станешь. А там, глядишь, за тобой и приедут. …….!
Слова, которое произнес Никанор, старшина не услышал – гулко зазвенело в ушах, прикушенные обереги взорвались холодом, выбрасывая ледяные стрелы прямо в мозг. Несколько досок в полу выстрелили гвоздями вверх, отскочили, и оттуда рванулись вверх узловатые шипастые корни, оплетая ноги старшины. Но еще быстрее чем корни, Нефедов рванулся вверх, и отростки захлестнулись вокруг пустых расшнурованных ботинок, а Степан грохнулся коленями на стол, сжимая в каждой руке по деревянному колышку. Прямо перед глазами он увидел белое лицо колдуна и пляшущие в черных ямах глазниц багровые искры. Ефимов завыл, раскинув руки – и туда, в эти длинные ладони старшина вогнал колышки, выворачивая чужие руки в суставах, прибивая к столу. Дерево вошло в дерево, как в масло, и загорелось, выбросив вверх два длинных языка ослепительного пламени, которое поползло вверх по коже Никанора.
Тот разинул рот, широко, словно собираясь вывернуть лицо наизнанку.
Степан не успел увернуться. Из почерневших сухих губ колдуна выпрыгнула живая чешуйчатая стрела, воткнулась старшине в грудь, пониже правой ключицы, пробив тело насквозь. На половицы плеснула длинная нить крови, и корни задрожали, свиваясь кольцами.
Все это тянулось одну длинную секунду. А потом Степан Нефедов, коротко взмахнув рукой, всадил Ефимову в висок сплющенный на конце четырехгранный гвоздь, и череп хрустнул, расседаясь как спелый арбуз. Из дыры плеснуло копотное пламя с ошметками мяса. Колдун съеживался, обугливался, превращаясь в груду тряпок на скамье.
Сзади страшно закричали. Валясь со стола, Степан увидел, как на него бросилась жена Никанора – волосы дыбом, на растопыренных пальцах рук длинные острые когти, не похожие на человеческие. Выставив здоровое плечо вперед, старшина отшвырнул ее к стене и тут же всадил под грудь лезвие финки. Постояв еще миг, женщина осела и мягко стукнулась об пол.

Шипастые корни уже увяли и пожухли. Теперь они безжизненно, воняя гнилью, чернели вокруг выломанных досок, словно остатки погребального венка. Тяжело опустившись на стул, старшина тут же дернулся, услышав шорох из комнаты. Окровавленное лезвие в его руке искало цель. Но сквозь боль, чувствуя, как расползается на груди и спине мокрое пятно, он увидел, что на него молча смотрят двое детей – мальчик и девочка, лет трех-четырех, одинаково белобрысые и замурзанные. Девочка прижимала к себе тряпичную куклу.
Обереги молчали. Степан выплюнул их, и металлические пластинки, превратившиеся теперь в обычные бесполезные железки, забренчали на цепочке. Он глядел на детей, а те во все свои ярко-синие глаза смотрели на него. Не шевелясь, не произнося ни слова. Потом девочка тихо сказала:
- Мама…
Поколебавшись, Степан сунул финку в ножны и шатаясь, собрав в горсть гимнастерку на ране, выбрался из дома. Нужно было уходить, как можно скорее, пока немцы, наверняка уже почуявшие, как рухнула и расползлась защитная паутина, не прислали сюда автоматчиков. Он спустился к ручью и босыми ногами ступил в холодную воду, не чувствуя острых камней на дне. «Дойти…»
Старшина шел, пока не подвернулись ноги. Тогда он с размаху повалился в воду, чувствуя, как холод ручья гасит боль, пожаром разливающуюся в груди.

Вечером вторых суток на него наткнулась группа войсковой разведки.
Где-то, теперь уже в тылу, который еще два дня назад был передним краем, капитан снял трубку полевого телефона.
- Докладываю. Так точно. Еще жив, товарищ полковник.


============
* Дхармапала (“защитник Закона) – в буддийском учении гневное божество, повергающее врагов веры, причем не только людей, враждебно настроенных к Учению, но и злых духов, незримые силы. По буддийским верованиям, дхармапала, жестоко расправляющийся с врагами, сам, как божество карающее, лишен возможности достичь нирваны. В народе устойчиво бытует мнение, что молитвы, обращенные к гневным божествам, эффективнее молитв богам милостивым.

© Шарапов Вадим Викторович

Это сообщение отредактировал Лейтенант - 6.10.2008 - 16:02

супер! читаю на одном дыхании..ну и пусть недосказанность - вообще цикл просится на экранизацию -этакая серия возникающих из темноты коротких сцен, уходящих в ту же темноту...

№ 14. Последний приказ.

Ему снова снилось кладбище.
Вот уже несколько лет один и тот же, часто повторяющийся сон - четкий, яркий словно наяву. Кладбище за высоким кирпичным забором, украшенным по верху поржавевшими металлическими завитушками. Полная тишина и безлюдье, ни живой души вокруг. Выложенная потрескавшимися каменными плитами дорожка, ведущая к железным воротам. Сквозь решетку ворот всегда было видно деревья и противоположную стену ограды - кладбище было совсем небольшим, узким и длинным. И кругом памятники - декабристам, революционерам, другим когда-то знаменитым, а теперь напрочь забытым людям; монументы, обнесенные цепями, с штурвалами и якорями; склепы, поросшие мхом. Здесь всегда было чуть пасмурно, и всегда начинался первый день осени, с пожелтевшей травой и листьями, которые ветерок гонял по каменным плитам. Кладбище не пугало.
Оно снилось ему часто, особенно перед боем или зачисткой, когда спать оставалось немного - час, полтора. Но еще ни разу во сне он не смог войти внутрь, потому что ворота всегда были закрыты, и (просыпаясь, он помнил это особенно хорошо) заперты на огромный висячий замок, да еще обмотаны поверху ржавой цепью.
В этот раз он увидел, что ворота распахнуты настежь.

- Товарищ старшина, вставайте...
Он вскочил на ноги еще до того, как проснулся окончательно. Хрустнул суставами, потянулся к автомату. Сон не забывался, но Степан усилием воли заставил себя не думать о нем, отодвинул в самый дальний угол сознания мысли о распахнутых воротах. Почему - распахнутых? Стоп.
Он зевнул и посмотрел на Сашку Конюхова, державшего в руках ремень с кобурой. Застегнул пряжку, поправил кобуру, привычно почувствовав тяжесть парабеллума. И только глянув на длинный, наспех сколоченный стол, заваленный консервными банками, уставленный кружками и бутылками, проснулся окончательно.
- Н-да... Погуляли вчера, не посрамили Особого взвода, нечего сказать. Санька, где наши?
- Все здесь, кто чем занимается. Оружие чистят, дырки штопают. Альвы как всегда... ножи точат, - Конюхов махнул рукой вдоль улицы, заваленной грудами закопченного битого кирпича. Уцелевшие дома слепо таращились оконными проемами. - Только Никифоров ни свет ни заря куда-то потащился. Хочу, говорит, сфотографироваться у этих, как их... Бранденбургских ворот, что ли.
- Грамотный, - хмыкнул Нефедов, туго затягивая шнурки на высоких ботинках, - откуда только знает про ворота, бурят хитромудрый?
- Так они вчера альбом притащили, уже за полночь. Капитан переводчиков с ними, поддатый тоже. Говорит, название "Все виды Берлина". Вот они вчера и спорили, кому что больше из этих видов нравится. Сошлись на том, что у нас лучше.
Конюхов улыбнулся, сверкнул белыми зубами.
- У нас-то? Конечно лучше, - уверенно сказал Нефедов, и тут же построжал лицом. - Никто вчера не напился?
- Ни синь-пороху! - мотнул головой Санька. Два ордена Славы на его гимнастерке тонко звякнули, зацепив друг друга. - Ну... капитана, правда, пришлось унести, прямо в кузове положили. Обезножел от спирта. А наши все с понятием, уже с утра на ногах. Вас будить не хотели, но посыльный из штаба армии за вами...
- Тьфу! - Степан досадливо поморщился. - Чего раньше не сказал?
- Виноват, - сержант произнес это таким тоном, что было ясно - виноватым он себя не считает совершенно, - только сейчас-то зачем спозаранку тревожить?
- Ладно.
Конюхов помолчал, и когда старшина уже собрался идти, вдруг спросил:
- Степан, слушай... Неужели - все? А? Кончилась война?
Нефедов поглядел на него светлыми холодными глазами.
- В штабе, Саша, виднее.

* * *
Подвал, где находился штаб, выглядел аккуратно - должно быть потому, что располагался в одном из домов, который почти все снаряды и бомбы каким-то чудом обошли стороной. Старшина козырнул адъютанту, узнавшему его, и вошел, толкнув тяжелую, по-немецки основательную дверь.
- Степан? - генерал Иванцов оторвался от сосредоточенного занятия - чистки янтарного мундштука специальной щеточкой. Выглядел он, как про себя отметил Нефедов, уже не таким усталым, как в последние месяцы - видимо, сумел выспаться.
- Оцениваешь? - генерал перехватил взгляд старшины, хмыкнул довольно. - Вот, представляешь, сумел урвать сутки. Плюнул на все и давай дрыхнуть, без задних ног, как медведь в берлоге. И сны, Степан, все такие... э-эх! - генерал довольно повел крутыми плечами, на которых китель сидел как влитой, обрисовывая под сукном мощные бицепсы. До войны Иванцов серьезно занимался спортом, и даже, как знал Нефедов, несколько раз брал кубки ЦСКА по боксу.
- Чайник вон там. Погоди, сейчас адъютанту скажу. Эй! - Иванцов крикнул в соседнюю комнату. - Казанцев! Чаю обеспечь нам два стакана. Ты как пьешь, Степан?
- Как и все, из стакана да ртом, - Нефедов усмехнулся, - вы за столько лет не выучили еще? Без сахара.
- Не генеральское это дело - заучивать, - его собеседник тоже улыбнулся в ответ. Зная друг друга с самого начала войны, они оба иногда позволяли себе общаться "без чинов", хотя Нефедов место свое знал и лишнего не позволял.
Принесли чай. Иванцов отхлебнул из стакана и вдруг сразу как-то посерьезнел и задумался, помешивая ложечкой крепкий настой.
- Не кончилась война? - пробормотал Степан, поглядев на него.
- А? Что? - спохватился Иванцов, вскинув голову.
- Это я так, о своем, товарищ генерал. Думаю, у вас ко мне не просто разговор за чаем, верно?
- Твоя правда.
Иванцов снова повеселел, - а может, так просто показалось. Он встал со стула, прошелся, скрипя сапогами, от стены к стене. Зачем-то заглянул в маленькое подвальное окошко, сквозь которое все равно ничего нельзя было увидеть.
- Ладно, нечего вола за хвост тянуть, - сказал он решительно. - Бери мой "виллис", Степан, и езжай в Торгау. Это отсюда...
- Полтораста километров, знаю, - закончил Нефедов, - а по нынешним дорогам и все двести получится. Может, я лучше танк позаимствую?
Посмеялись, а потом генерал вернулся к своему.
- Дело такое, Степан. Там на Эльбе, сам знаешь, сейчас и наши и союзнички загорают. Например, Полубояров со своими танкистами, их все никак передислоцировать не могут, тянут. Вот они со мной и связались. Короче говоря, со стороны американцев просьба о помощи пришла. Их разведвзвод нашел там русскую девочку...
- А мы при чем? - изумился Степан, хлебнув чаю. - Сейчас там сам черт ногу сломит: и беженцы, и лагерники, и черт-те кто! Куча мала. Пусть передадут в санбат или еще куда, зачем по кочкам трястись? Простое дело. Особый взвод по пустякам дергать...
Он не стал добавлять, что уже неделю мечтает выспаться.
- Нефедов! Тебя кто учил старших по званию перебивать? - рыкнул генерал так, что адъютант испуганно высунулся в дверь, но тут же убрался обратно.
- Виноват.
- Виноват будешь у попа на исповеди! Распустился! Герой! Пользуешься, мать твою за ногу... тем, что я тебя давно знаю! А сейчас меня слушай! И кури ты, чтоб тебя, чего мнешься?.. Простое дело, да вот не очень. Они так и хотели - просто передать ее нашим и порядок. Да вот как только девчонка к ним попала, рассказала, что ее какие-то не то альвы, не то колдуны, не то нечисть какая-то в плену держала рядом с Торгау, и что она от них сбежала, а сейчас может показать, где они прячутся. Но покажет только нашим. Вот тебе и простое дело. Американцы с ней бились несколько дней, уговаривали - ни в какую. Только тогда связались с нами. У Полубоярова тоже не дураки, они про Особый взвод и вспомнили.
- На это СМЕРШ есть, - снова усомнился Нефедов, уже понимая, что надо ехать и с генералом не поспоришь.
- Без тебя знаю, что есть. Тут другое - союзники говорят, что девчонка Охотников все время вспоминает. Как заведенная, одно и то же: мол, расскажу Охотникам, где Охотники, Охотников мне дайте! К мамке не просится, родных не зовет, а все одно...
Степан насторожился. Где-то внутри, у него в душе тонко задребезжали невидимые колокольчики. Что-то было не так.
- Не понимаю, - хмуро сказал он, уставившись в пол, - почему она так уперлась? Мало кто по доброй воле Охотников зовет...
- Вот это и узнаешь, - Иванцов встал, одернул китель, давая понять, что разговор окончен. Старшина тоже поднялся, одним глотком допил остывший чай и спросил, надевая фуражку:
- С собой можно взять кого-нибудь?
- Кроме шофера? Бери еще одного, больше тебе и не понадобится. Немцев там нет, а с союзниками ты, я так думаю, воевать не собираешься?
- Всякое бывает, - неопределенно отозвался старшина, разминая папиросу, - разрешите идти?
Иванцов уперся в него холодным, острым взглядом. Он хорошо знал эту заминку в голосе Нефедова.
- Что не так, Степан?
- Мысли всякие... Будет исполнено, товарищ генерал, ничего.

Он взял с собой Ласса.
Саня Конюхов попытался было возмутиться, но Степан пожал плечами.
- Неугомонный ты человек, сержант Конюхов. Вроде, за старшего остаешься, как всегда. Командуй - не хочу, взвод налево, взвод направо! Чего хмуришься? Глаз у альва, чуть чего, надежнее, сам знаешь...
- Да надоело уже бездельничать, товарищ старшина! Ни так ни эдак... Разве я за этим старшинством гонюсь?
- А должен бы, Саня. Помнишь, что плох тот солдат, который не стремится стать генералом?
- Кто это написал? - хмуро осведомился Конюхов. Степан пожал плечами, он и сам не помнил, откуда вычитал эту фразу.
- Знаете что, товарищ старшина? По-моему, плох тот солдат, который не мечтает винтовку в сторону отложить и детей своих обнять. Да еще про жену не забыть. С утра не забыть и в обед не забыть, и ночью вот еще пару раз не забыть... - Санька мечтательно прищурился.
- Это точно, - засмеялся Степан. Он хлопнул Конюхова по плечу и тут же ловко вынул у того из ножен финку.
- Эй! - возмутился сержант.
- Тихонько, не горячись. Я тебе свой кинжал оставлю вместо нее. Вдруг потеряю, или союзники на сувениры стырят? Жалко, всю войну со мной прошел.
- Тогда ладно. Оставляй.


* * *
Дорога на Торгау ничем не отличалась от других фронтовых шоссеек и грунтовок, которых за годы войны Степан изъездил и исходил многие тысячи километров. Похоже, еще недавно это было добротное германское шоссе, но сейчас, разбитое танковыми гусеницами, размолоченное колесами, сапогами и траками, распаханное снарядами, оно скорее мешало, чем помогало ехать. "Виллис" скакал на ухабах, то и дело обгоняя колонны грузовиков и пеших солдат. Трижды их останавливали, и каждый раз Нефедову приходилось доставать из фуражки мятый пропуск, подписанный Иванцовым.
На самой окраине Торгау начальник патруля, молодой капитан, прицепился было с расспросами, но наткнувшись взглядом на знак Охотника, тут же сник, закашлялся и велел пропустить. Когда "виллис" рванул с места, у Ласса с головы свалился низко надвинутый капюшон.
- Товарищ старшина! - окликнул Степана капитан, у которого глаза при виде альва стали большими как плошки. - А этот... он...
- А этот - со мной. Согласно приказу, - пожал плечами Нефедов, и машина унеслась прочь, разбрызгивая лужи грязи. Ласс молчал как каменный - даже вроде бы и не держался за скобу, хотя бедный виллис, скрипя всеми железными частями, уже готовился развалиться. Но альв ни разу не поднял головы и не посмотрел на дорогу. Когда Нефедов сказал ему, что берет с собой, Ласс просто кивнул и тут же отправился собираться. Делал он это недолго - зашнуровал тонкую кожаную куртку, в нарукавные чехлы сунул два длинных костяных клинка. Он ни с кем не прощался, и никто его не провожал.
Как и старшину.

До моста через Эльбу добирались кое-как. Шофер, крепкий мужик, который возил генерала и отказался хоть на денек доверить "виллис" кому-то другому, весь извелся, матюгаясь трехэтажно и выворачивая баранку так, что казалось - он сейчас оторвет ее совсем. По пути остановились только раз, на каком-то повороте, где торчал покосившийся дорожный столб с прибитой к нему дошечкой, на которой химическим карандашом, уже полинявшим от дождей, было написано "Хозяйство Симонова". Стрелка указывала куда-то в сторону полусгоревших фольварков.
- Изгадили землю, эх, мать ети... - сказал шофер, оглядывая бомбовые воронки на полях, и вздохнул. - Нет чтоб пахать и сеять. А у нас сейчас каково? Поди тоже кругом одни осколки.
- Были бы люди, - отозвался Нефедов, прутиком счищая брызги грязи с ботинок, - а осколки все подчистую выберут. И вспашут и засеют. Дай только отдышаться после войны. Солдаты домой придут, главное что живые, а уж руки-то у них по домашнему хозяйству уже зудят.
- Это верно...
Откуда-то сзади послышались отрывистые команды и хлюпанье множества ног по грязи и лужам. Старшина вместе с шофером оглянулись, Ласс только чуть скосил глаза, блеснувшие в тени капюшона. Руки он держал под маскировочной накидкой, но Степан знал, что длинные тонкие пальцы альва мягко касаются сейчас рукоятей двух кинжалов.
Конвой вел пленных - человек двадцать, все в перемазанных глиной шинелях, небритые, кадыкастые, зябко прячущие руки в рукавах. Обычные солдаты, пехота - нет черных эсэсовских шинелей, сплошь выцветшее "фельдграу".
- Эй, землячки! - окликнул шофер троих конвойных. - Куда шагаете?
Один из сопровождавших, высокий пожилой солдат, остановился.
- А ну, на месте стой! Хальт, хальт! - прикрикнул он на пленных. Те сбились в кучу, а солдат степенно откинул полу шинели, достал кисет и принялся сворачивать гигантских размеров цигарку. Автомат он забросил за спину. Глядя на него, повытаскивали свои кисеты и двое других бойцов.
- Ведем сдавать, пусть с ними особисты разбираются. Сами сдались, по лесам тут прятались, пока всю кору не объели. Чисто зайцы.
- Не боишься так оружие держать? - спросил Нефедов, кивнув на автомат.
- Чего бояться? - усмехнулся пожилой. - Куда им теперь бежать? Вплавь к американцам через Эльбу? Так те тоже за оружие по голове не погладят, цацкаться и разбираться не станут.
Где-то среди столпившихся пленных послышался смех. Шофер удивился.
- Это кто у тебя там радуется?
- Так... Есть у них там один весельчак. Всё фокусы показывает. Эй, Франц! - крикнул он. - Иди сюда! Комм, слышь!
Пленные солдаты расступились. Вперед вышел один - высокий, сутулый, коротко стриженый. Пилотки на нем не было, видимо, потерял, и поэтому он втягивал голову в воротник шинели. Зато руки с огромными ладонями-лопатищами торчали из коротких рукавов чуть ли не по локоть.
- Вояка... - хмыкнул шофер.
- Ловкий фриц, - засмеялся пожилой. С монеткой фокусы показывает. Мол, " а ну-ка, отними". Кладет себе на ладонь ихний пфенниг и показывает - давай, забери у меня. Ты его - хлоп, а он уже успел кулак сжать. Зато сам только положи, он вмиг сцапает, не успеешь даже пальцем шевельнуть. Вон, гляньте.
Он сунул руку в карман, достал маленькую монетку, на ладони показал ее немцу. Тот кивнул, ссутулился еще больше, каким-то хищным движением вытянул шею, приглядываясь. Руки у него спокойно висели вдоль тела. И вдруг левая метнулась вперед - так что глазом не уследить - и хлопнула солдата по ладони. Тот крякнул, мгновенно сжал кулак. Но немец уже заулыбался, повертел в пальцах монетку.
- Шустрый, черт! - плюнул конвойный.
- Дай-ка, я... - Нефедов кивнул немцу, показал на пфенниг в его руке. Франц понял, раскрыл огромную ладонь, аккуратно положил монетку ровно в середину. Замер, ожидая. Старшина постоял, внимательно разглядывая пфенниг, повернулся чуть боком. Потом вдруг выстрелил рукой, стремительно коснулся пальцами чужой ладони. Но Франц уже сжал пальцы, засмеялся, потом снова открыл, подбросил монетку на ладони, без страха глядя Степану в лицо. В толпе пленных тоже хохотнули.
- Эх... - разочарованно покачал головой пожилой солдат. Но Нефедов только пожал плечами.
- Ты внимательно посмотри, - бросил он немцу, и когда тот непонимающе глянул на него, пальцем показал на монетку. Франц перевел на нее глаза, и растерянно хлопнул ресницами. Нефедов разжал свой кулак и теперь уже сам подбросил на ладони светлый пфенниг.
- А у тебя, - сказал он, - была немецкая, а теперь советская.
- Вот это да! - охнул конвойный. Пленные притихли. Немец ошарашенно вертел в пальцах русскую копейку.
- Поехали, - сказал старшина и повернулся к "виллису".

У моста их уже ждали.
- Старшина Нефедов? - из-под козырька фуражки на Степана глянули неулыбчивые глаза. Коренастый майор СМЕРШа коротко пожал ему руку, буркнул:
- Стаднюк. Наслышан о тебе, старшина. Да и с меня причитается.
- Это за что же? - из вежливости поинтересовался Нефедов, оглядываясь вокруг. У моста не было почти никого - только стояла наспех сколоченная будка, в которой часовой что-то говорил в трубку полевого телефона. Рядом приткнулся пятнистый грузовик - по виду трофейный "цундапп", в кузове которого сидели трое или четверо бойцов. Внезапно раздался грохот танкового двигателя, и Степан увидел, как из проулка выкатилась пыльная "тридцатьчетверка". Из башенного люка высовывался голый по пояс молодой парень в сбитом на затылок шлемофоне. Танк промчался по улочке и сгинул где-то в путанице дворов.
- Ребята Полубоярова от безделья мучаются, - майор проводил танк взглядом, снова повернулся к Нефедову. - За что причитается, спрашиваешь? Помнишь Кенигсберг? Если бы не ты и твой взвод... не знаю, что бы с нами было. Нас же тогда в западном форте зажали. А когда вы там... ну, короче, спасибо.
Степан Нефедов равнодушно кивнул. Ему уже не раз приходилось выслушивать такие благодарности, и всякий раз они не затрагивали ничего в душе. Охотники делали свою работу. И эта работа отбирала их жизни. Нефедов вспомнил Кенигсберг, и крепостной двор, забросанный скрюченным железом, и пистолет, который у него из руки молча, но безжалостно-железными пальцами выкручивал Ласс.
Вспомнил, поморщился и забыл снова.
Майор неловко похмыкал, вынул из кармана галифе жестяной портсигар.
- Кури, старшина. Будешь? Немецкие, правда. Дрянь редкая, да больше нету ничего, "Казбек" кончился.
- Не откажусь. Сами на бобах пятый день.
Степан чиркнул зажигалкой, затянулся, и аж поперхнулся до слез от страшного "горлодера", как прозвали здесь трофейные сигареты.
- Ну и хреновина! - просипел он. - Дедовская махра, фабрика Вятка от бани третья грядка, и та полегче будет! Тьфу, погань! Как ты их куришь, майор!?
И тут, глядя друг на друга, они расхохотались. Стояли на берегу реки и смеялись - старшина, втаптывая сигарету ногой в песок, и майор, уперев руки в бока. Шофер, закемаривший прямо в "виллисе" проснулся на мгновение, глянул на них и снова натянул пилотку на нос. Отсмеялись - прежняя неловкость прошла, и майор уже без стеснения ткнул старшину кулаком в плечо, чуть повыше нашивки с крестом и звездой.
- Ну что, Нефедов, отобедаешь, чем бог послал, с нами переслал?
Степан коротко подумал.
- Нет, - сказал он серьезно, и всю веселость с лица майора тоже как ветром сдуло, - нам бы скорее эту вашу кралю обратно доставить.
- Да какая она краля? - ухмыльнулся краем губ майор. - Обычная девчонка, совсем маленькая еще. Как только жива осталась, непонятно...
- Вот-вот, - медленно отозвался старшина.
- Ясно. Дело есть дело, значит. Ну, тогда пойдем, старшина.

На середине моста Нефедов остановился, подставил лицо холодному ветру. Ласс стоял рядом, смотрел вперед, не мигая. У текучей воды альв чувствовал себя неуютно.
- Эх, хорошо... Сейчас бы на рыбалку.
- В Эльбе-то? - покрутил головой Стаднюк. - Ну-ну.
Река и впрямь несла по течению всякую дрянь. Какие-то горелые бревна, доски, деревянные обломки. Вода была мутной, грязная пена плавала поверху.
- Да-а... Тут удочку только закинь, можно танк выловить. А мне бы лучше карася килограмма на два.
- Ну ты хватил! Все, пришли.
Союзников было двое, и оба - простые солдаты, как отметил Нефедов. Чужая форма, чужие каски, чужие карабины "Гаранд". Все чужое. А лица обыкновенные, веселые. Переодень такого мужика в нашу шинель, и не отличишь от Васи с Рязанщины.
- Странно. А где офицер ихний? - нахмурился Стаднюк. - Предупреждали же, что будем.
Он поискал офицера взглядом и вдруг огорченно охнул.
- Елкина мать! Переводчика-то я и забыл! А сам двух слов по-английски связать не смогу. Эй, хэлло! - помахал он рукой солдатам. Те переглянулись, засмеялись. Один, низкий и чернявый, жующий окурок дешевой сигары, ткнул пальцем в Нефедова. Небрежно бросил своему напарнику:
- Hey, Jack! Just look at this guy... What a mug, huh? I bet he doesn't know from nothing about his own language...
Второй, здоровенный рыжеволосый детина с веснушчатым лицом, согласился:
- Yeah, - потом глянул на Ласса, - but next to him... Keep your eyes peeled with that one.
Капитан промолчал, не понимая, на что солдаты заржали еще громче. Нефедов улыбнулся невесело, показав стальную коронку. Неторопливо ответил:
- If I judged everybody I saw by appearance, I'd kick the bucket long ago. Got that, kiddo? So who's in charge here?*
Сигара вывалилась изо рта у чернявого и зашипела в сыром песке. Веснушчатый разинул рот, тут же захлопнул его, попытался что-то сказать, но выдавил только неопределенный тонкий звук. Было с чего. Старшина не просто ответил по-английски - мастерски, с издевкой передал тягучий южный выговор чернявого солдата, пробубнил, будто страдая застарелым насморком. Стаднюк тоже взглянул удивленно, промолчал, глубже сунул большие пальцы за ремень.
- Да... конечно... - чернявый растерянно застегнул пуговицу под горлом, - я сейчас сообщу... Фрэнк! Ну, дубина, чего ты встал? Беги, разбуди капитана!
Рыжий детина послушно затопал к фургону, стоящему поодаль.
- Ты чего ему сказал? - поинтересовался майор.
- Да так. Посоветовал дисциплину крепить и наращивать боевую подготовку.
- Это верно. Совсем на солдат не похожи, сидят тут как на пляже...
Степан хотел напомнить Стаднюку про полуголого танкиста, но сдержался, только хмыкнул. А от фургона уже торопился крепко сбитый дядька лет сорока.
- Капитан Джеймс Максвелл, Первая армия, - он откозырял, потом оживленно потряс руку Стаднюку и Нефедову и потер помятое спросонья лицо, - не сердитесь на моих парней, о"кей? Они тут уже одурели от скуки. Все сувениры уже обменяли на десять раз, и даже пива нормального нет...
- Ничего. Где девочка, капитан? Простите, у нас нет времени, нам нужно поскорее добраться обратно в Берлин. Не знаю как у вас, но у нас все еще неспокойно по ночам.
- Не всех фрицев переловили? - хохотнул майор Максвелл. - Как там Дядюшка Джо, еще не надумал отпустить вас домой?
Степан исподлобья взглянул на него и коротко улыбнулся. Вроде бы весело, но Джеймс Максвелл отчего-то перестал смеяться. В ледяных глазах русского не было и намека на веселье - только бесконечно-терпеливое ожидание, и майор почувствовал, как по спине поползли холодные мурашки. "У него глаза как у снайпера, - подумал Максвелл, - все верно. Он уже измерил меня со всех сторон".
- Девочка, да-да, конечно... Фрэнк! Приведи девчонку! Осторожней там, увалень!
- Так точно! - и рыжий опять бегом припустил к фургону.
- Слушай, майор, - спросил Нефедов по-русски, - а к чему кладбище снится, не знаешь случайно?
- Кладбище? - опешил Стаднюк и задумался, раскачиваясь - с пятки на носок - на крепких ногах. Потом пожал плечами. - Да черт его знает! Я же не бабка-гадалка. Точно знаю - сейчас все сны к добру. Война же кончилась.
- Точно? Твоими бы устами да мед пить...
Вернулся Фрэнк, осторожно ступая огромными башмаками по песку. За руку он вел девочку. На вид лет семи, но определить возраст точнее Нефедов не смог - маленькая, худая, грязная, в солдатской куртке, из-под которой виднелось драное ситцевое платье и исцарапанные коленки. На ногах у девочки были стоптанные ботинки с потрескавшимися от старости носами и рваными шнурками.
- Хоть бы помыли девчонку-то! - возмущенно буркнул Стаднюк. Майор Максвелл как будто понял - заговорил, оправдываясь.
- Знаете, мы хотели ее вымыть и переодеть, но она начала вопить и кусаться, просто как дикая кошка! С ней не справился даже Фрэнк, пока мы не пообещали ей, что позовем вас, и вы отвезете ее домой... Извините.
- Вы все правильно сделали, майор, - ответил Нефедов. Он шагнул вперед и присел перед девочкой на корточки. На него угрюмо глянули голубые глаза.
- Как тебя зовут? Ты откуда? - старшина спрашивал, а сам искал, пытался нащупать всеми чувствами любую опасность, знак беды. И ничего не чувствовал. Обереги молчали. Он покосился на Ласса, но альв еле заметно покачал головой. Ничего.
Девочка молчала, глядя в одну точку. И вдруг прошептала:
- Поля...
- Ну все, Поля, поехали домой! - Стаднюк шумно выдохнул, потом проворчал. - Слава Богу... Старшина, ты переведи этому майору, что акт мы составлять не будем. А если она вдруг сообщит, что эти самые колдуны в американской зоне прячутся, то мы соглашение не нарушим, поставим в известность.
Максвелл внимательно выслушал, козырнул:
- Все ясно! - и невозмутимо пошел к своему фургону.

* * *
Попрощавшись со Стаднюком, настойчиво пытавшимся запихнуть Степану в карман пачку немецких сигарет, и очень обидевшимся, когда тот отказался, они двинулись обратно. И почти всю дорогу Нефедов не переставал слушать, напряженно ловил любой шорох, доносившийся с места, где заснула девочка, закутанная в старую шоферскую телогрейку. Она забилась туда как зверек и притихла, закрыла глаза, не отвечая на вопросы.
Наконец, устав от раздумий, старшина покосился на Ласа.
- Что думаешь?
Впервые за долгие часы альв открыл рот.
- Я ничего от нее не чувствую. Совсем ничего. Ни страха, ни боли. Пусто, Старший.
- Вот-вот. Вроде бы чисто. Но как-то слишком уж чисто для девочки, сбежавшей от колдунов...
Альв чуть двинул плечами. У Ласса это означало многое - несогласие, сомнение, даже раздражение.
- Она могла не выдержать. Ее душа могла заснуть, стать камнем.
- Красиво говоришь, - старшина вздохнул, - надо бы ее Никифорову показать для начала. Пусть поглядит, чего и как, он парень ушлый.
Вскоре он задремал, и опять увидел во сне кладбище.
С распахнутыми воротами.

Но показать девчонку буряту не пришлось. Когда в темноте "виллис" дополз до штаба, и измученный шофер поклялся, что больше с места не двинется, Нефедов отправился к генералу.
- Прибыли? - Иванцов при виде старшины явно обрадовался, но виду не подал, тут же свел густые брови, постучал мундштуком по столу. - Где девочка? С вами?
- Так точно, товарищ генерал. Я хотел ее сначала с Никифоровым... - но закончить Нефедову не удалось.
- Нет времени, Степан! Быстро ведите ее сюда, быстро! Тут касательно этих самых колдунов еще материалы подоспели. Все верно, они в нашей зоне, да только точного места никто не знает. Представляешь, как нам эта твоя девчонка важна? Уже оттуда звонили, представляешь? - Иванцов поднял глаза кверху, ткнул мундштуком в потолок. - Так что давай, сейчас за ней прибудут, передадим по цепочке.
- Не нравится мне это. - хмуро сказал Степан. - Проверить ее надо.
- Слушай, Нефедов, ну что ты за Фома неверующий? - генерал Иванцов сердито хлопнул ладонью по висевшей на стене карте Берлина. - Хватит спорить, это приказ! Свет клином на этой девчонке не сошелся! Нянькаюсь тут с тобой, генерал против старшины... Другой бы давно уже на "губу" посадил, а я...
- Так точно, - сказал старшина, но у самой двери оглянулся и упрямо сказал:
- Повременить бы.
- Марш! - рявкнул Иванцов, и Степан со вздохом вышел на улицу.

Он внес девочку в штаб вместе с ватником, поставил на пол и мрачно замер у двери. Следом вошел Ласс. Похоже, альв заметно нервничал - обычно он старался не входить туда, где долгое время жили люди. Двигался он как-то неуверенно и медленно.
- Ты что? - удивленно спросил Нефедов.
Иванцов вышел им навстречу, прошел на середину комнаты, присел перед девочкой на корточки. Она вдруг скинула ватник с плеч и теперь стояла молча, опустив голову.
Ласс прошипел что-то сквозь сжатые зубы и застонал. Оберег на груди старшины вдруг обжег кожу так, что он вскрикнул от боли, словно серебро за секунду вскипело. Мгновенная и страшная догадка промелькнула у него в мозгу.
- Твою в гробовину мать! - он прыгнул вперед и обеими руками разорвал ветхое ситцевое платье на девочке сзади до пояса. Посиневшая грязная кожа была изрезана ровными рядами угловатых значков, они не кровоточили и даже не покрылись коркой заживающих струпьев - только белесое мясо проглядывало из глубоких надрезов, складывавшихся в заклятье, которого раньше Степан не видел. Генерал Иванцов упал на одно колено и пытался встать, на его лице застыло недоумение. А девочка Поля медленно-медленно поднимала руки, раскинув их в стороны. На пальцах стремительно отрастали острые ногти.
- Майсельхас! - выкрикнул Ласс. "Неупокоенный!" - понял Степан. Теперь было понятно, почему девочка так отчаянно отбивалась, когда союзники попытались ее переодеть и вымыть! Майсельхас, мертвец-оружие, свежий труп, начиненный свитками с заклятьями, и надежно укрытый от чужого видения многослойным Слепым Словом, замешанным на трех детских смертях, отшибающим нюх даже у самых чутких на колдовство. И сейчас он стоял перед генералом, готовясь к убийству.
Дед, прошедший огонь, воду и медные трубы, как-то рассказывал внуку Степке о таком мертвеце. Повстречаться с ним Константину Егоровичу довелось во время турецкой войны, на Шипке. Рассказывая, дед то и дело потирал глубокий белый шрам, начинавшийся от нижней челюсти и спускавшийся из-под густой бороды вниз по шее. "Главное, внук, это чтоб окаянный не начал себе грудь раздирать когтями. Разорвет - труба пришла, можно отходную читать. Тут те заклятья, что в него понапиханы, разом и выстрелят. Живой души окрест не останется".

Все это мелькнуло в памяти за треть секунды, а потом старшина схватился обеими руками за голову девочки и крутанул ее что есть силы. Сухо лопнули позвонки, голова повернулась кругом, глядя на Нефедова мутными глазами, в которых уже не осталось ничего человеческого. Майсельхас оскалил черные от крови зубы, руки его взметнулись вверх, выгибаясь под немыслимым углом и полоснули ногтями по лицу старшины, отшвырнув его на стол. Сокрушая спиной столешницу, Степан съехал на пол, одновременно выхватывая из кобуры парабеллум. Три выстрела разнесли половину лба и грудь, но неупокоенного это не остановило. Он снова вывернул руки в суставах, готовый вонзить ногти в собственную плоть.
Ласс опередил Нефедова, собравшегося для прыжка. Он рванулся вперед размытым силуэтом и обхватил труп руками и ногами, прижался к нему, стиснув намертво. Майсельхас взвизгнул режуще. И изо всех сил ударил альва ногтями в подставленную спину, которая мешала ему добраться до своей груди. Ласа выгнуло назад, изо рта плеснула струя яркой крови, но хватку он не ослабил, только лицо искривилось от страшной боли.
- Тэ-эллэс!** - высоким голосом крикнул он, захлебываясь.
Нефедов схватил финку, проклиная себя за то, что отдал Конюхову дедовский кинжал. Обычное лезвие плоть майсельхаса взять не могло.

Подвальное оконце штаба лопнуло, стеклянные брызги разлетелись по комнате. Две черных тени метнулись к мертвецу, и остро наточенное костяное лезвие с сияющей на нем резьбой ли"рраат антоля*** свистнуло в воздухе, отрубая ему руку в плече. Визг неупокоенного был страшен, но нападавших это не остановило - отшвырнув Нефедова в сторону, второй тоже взмахнул клинком, и другая рука майсельхаса стукнула об пол, ногтями оставаясь в спине Ласса.
Это были Тар"наль и Аррэль, альвы Особого взвода.
Майсельхас начал распадаться. Миг - и из-под треснувшей кожи, точно отвратительный фарш, потекло содержимое. Кости, мясо и скрученная бумага, чернеющая, тлеющая на глазах. Мертвец-оружие превратился в невыносимо воняющую груду гниющей плоти. Ласс упал на пол и замер. Теперь, когда в его ранах уже не торчали ногти, кровь потекла сильным ровным ручьем. Но Тар"наль и Аррэль склонились над раненым, и вот уже ручей превратился в тонкую струйку, а потом совсем иссяк. Белое лицо Ласса не дрогнуло.
Цепляясь за опрокинутый стол, Степан Нефедов поднялся. Он посмотрел на генерала Иванцова, который тряс головой, пытаясь прийти в себя от ударного заклятья.
- Товарищ генерал... вы в порядке? - и, не дожидаясь ответа, шагнул к Ласу, упал на колени рядом с ним.
- Он как? Живой? Ну? Что?! - старшина спрашивал, а руки его тряслись сильнее и сильнее. В комнату, чуть не вышибив дверь, влетел Санька Конюхов, но Степан на него и не взглянул.
- Теперь он сам решит, быть ему живым или нет, - бесстрастно сказал Аррэль, и второй альв кивнул молча, соглашаясь.
- К черту! - Нефедов отмахнулся.

Потом он сел на пол, положил ладонь на лоб побратиму. Альвы стояли рядом - ни вздоха, ни слова.
- Ласс. Не умирать, слышишь? Умирать нельзя. Война закончилась, - сказал он тихо, почти шепотом, - понимаешь, какое дело?
И вдруг заорал во весь голос, заметив, что веки раненого чуть дрогнули.
- Не умирать! Понял! Ты же мне клялся! На крови, на кости, на железе! Кланом и родом! Жизнью и смертью! Землей и небом клялся! Я твой Старший, слышишь! Я приказываю! Не смей умирать!




==================
* - Слышь, Джек! Погляди на этого парня... С такой рожей, похоже на то, что он и на своем-то языке двух слов связать не сможет...
- Ага. Зато рядом с ним... С этим нужно держать ухо востро.
- Если бы я судил обо всех, кого я видел, по внешности - давно бы уже отбросил копыта. Сечешь, малыш? Кто у вас здесь командует?

** Братья!
*** Клановый знак, который наносится на одежду, оружие и тело.
--------------------------------------------------------------------------------


© Шарапов Вадим Викторович

№ 15. Новый год.

- Степа-ан!
Голос слышался глухо, порывы метели временами относили его в сторону так, что он обрывался, будто срезанный ножом.
- Степа-ан! Нефе-едов!
Старшина рывком сел и пошарил рукой по вытертой до самой ости медвежьей шкуре. Пистолет... Здесь.
Сон уже ушел, вместе с ним затухло и воспоминание о голосе, выкрикивавшем его имя. В свете затухающих углей не было видно почти ничего. Рядом шумно вздохнул, завозился хозяин чума - откинул шкуры, потянулся, хрустнув суставами.
- Ань торово. Ты чего поднялся, вэйсако *? - спросил Степан, натягивая унты. - Спи себе, да спи.
- Нет... Сяй нгерть тара, ерво **, - отозвался тот и тяжело поднялся, стал раздувать костер, загремел жестяным чайником.
В чуме посветлело. Блики огня заплясали на провисших под тяжестью навалившего снаружи снега шкурах, высветили одежду, закопченные жерди, старую оленью упряжь, свисавшую с них. За неровным кругом, очерченным пламенем костерка, плясали тени, высвечивая бок маленькой железной печки, приклады ружей, ворох сырой одежды. Бедно жил Хороля Вануйто, ничего не скажешь.
- Сте-епан!
- Стоп, - Нефедов, уже потянувшийся за мятой жестяной кружкой с дымящимся в ней черным как деготь чаем, напрягся и застыл, рука замерла неподвижно, - Слыхал?
- Слыхал, - отозвался Вануйто, - кричит кто-то.
Он нахмурился, потер широкое лицо, заросшее редкой щетиной и потянулся за ружьем.
В один прыжок Нефедов оказался у полога чума, осторожно откинул его. В лицо старшине ударил снег, холодные хлопья враз залепили глаза, ручейки воды потекли по щекам.
- Тьфу, черт! - ругнулся он и толкнул ногой безмятежно спавшего рядом, в меховом мешке, солдата. - Богораз, вставай!
- А? - молодой парень открыл глаза и сонно огляделся вокруг. - Товарищ старшина? Что случилось?
- Что-то случилось, - отозвался Нефедов. Он уже стоял, надевая куртку и перехватывая ее в поясе широким ремнем. - Быстро подъем! Останешься здесь, смотри в оба. Я сейчас вернусь. Где Чернецов?
- В соседнем чуме спит, они там вместе с Матвеевым...
- Понятно, - сдвинув кобуру на живот и растегнув ее, старшина вышагнул за полог.

Вьюга ударила его, шатнула, словно проверяя на прочность, рванула за капюшон куртки. Но Степан крепко стоял на ногах, только чуть пригнулся и щитком ладони в перчатке заслонил глаза. Рукавицы были лучше, в них пальцы не мерзли - но стрелять в рукавицах было нельзя.
- Сте-е... - ветер принес совсем тихий голос. Тогда Нефедов выхватил из кобуры "парабеллум".
- Эй, кто там! Сюда ходи! Сюда ходи, слышишь! - заорал он, что было сил. Потом три раза, через долгие промежутки выстрелил в воздух. Опустил дымящийся пистолет и стал ждать, закрыв глаза, вслушиваясь в метель, поворачиваясь туда сюда как волк - всем корпусом.
Где-то рядом хрустнул наст. Темное пятно пробивалось к чуму через снежные вихри. Нефедов присел на одно колено. В своей белой куртке он сливался со снегом, а крутящиеся вокруг вихри делали его и вовсе неразличимым. Пятно приблизилось вплотную. Старшина дождался, пока тяжело дышащий лыжник пройдет мимо, встал и аккуратно хлопнул его по плечу, второй рукой перехватывая приклад карабина. От неожиданности человек охнул и повернулся, наткнувшись всей грудью на ствол "парабеллума".
- Товарищ старшина...
- Трубников? - удивленно хмыкнув, Степан поставил пистолет на предохранитель. - Ты чего тут? Пойдем в чум. Богораз! Чернецова и Матвеева сюда, срочно!
Укрывшись пологом чума от ветра, Трубников долго выбивал снег из капюшона куртки, растирал закоченевшие пальцы. Нефедов молча смотрел на него, но не торопил - видно было, что парень иззябся вконец. "Зачем он здесь? - думал старшина, машинально подбрасывая в костер мелкие щепочки. - Отсюда до стоянки километров десять будет. Как шел по такой пурге?"
Когда Трубников немного согрелся, Хороля протянул ему кружку, полную крепкого чая - сам сел неподвижно рядом, сгорбился, стал посасывать свою трубочку.
- Рассказывай, - Степан проводил взглядом Богораза, шагнувшего за полог и снова поглядел солдату прямо в глаза. Трубников, совсем молодой парень, пригладил волосы цвета соломы на вспотевшем лбу и поставил кружку на маленький столик у ног.
- Товарищ старшина, Никифоров передает, что дело сильно плохо оборачивается... Табкоче Ямал объявился.
- Табкоче Ямал? - Нефедов прищурился. Не поворачивая головы, он почувствовал, как замер и сжался Хороля, у которого выпала из пальцев трубка. - Как так? Он же давно в покойниках числится?
- Объявился, - парень снова глотнул чаю, закашлялся от крутого кипятка, продиравшего горло, - и не один. Связи нет, поэтому Никифоров на словах велел передать - Ямал готовится поднимать менквов.
Нефедов поднялся. Не спеша, прогнулся в спине так, что хрустнули позвонки. Покрутил головой, молча снял с шеста куртку. Хороля Вануйто глядел на него, но из-за глубоких морщин, изрезавших стариковское лицо, нельзя было угадать - о чем он думает. Только когда старшина проверил обойму и снова вогнал ее в рукоятку пистолета, хозяин чума заговорил.
- Собрался, Степан?
- Да уж, - отозвался Нефедов, подгоняя ремень, - теперь некогда ждать.
- Табкоче Ямала твоими пулями не взять. Ямал шибко силен. Хитер Табкоче, может и мертвым прикинуться. Слушай меня, Степан. Шибко хорошо слушай. Есть у Табкоче Ямала три смерти. Одну он уже пережил, а сейчас ты идешь ему вторую давать. Но есть еще третья...
- Как у Кащея Бессмертного, что ли? - фыркнул Трубников. Старшина холодно взглянул на него, постучал пальцем себе по лбу - дурак, мол. Парень осекся виновато, но Хороля на него и не взглянул, продолжая говорить.
- Третья смерть у Табкоче Ямала - в его зубах. Пока он свои зубы крепко сжимает, никак не помереть ему. Ты вот что, - старик с трудом поднялся на ноги, проковылял к дальней лежанке. Пошарил в шкурах, что-то достал оттуда и повернулся к Степану. Приглядевшись, тот увидел, что ненец держит в узловатом кулаке длинный черный нож.
- Возьми вот это, - Хороля протянул нож Степану, и тот принял его, хмыкнув от неожиданной тяжести клинка. Каменный нож был очень холодным, казалось, что незаточенное лезвие покрыто черным инеем.
- Зачем это, товарищ старшина? - недоуменно спросил вернувшийся Богораз. Чернецов и Матвеев неловко толкались на пороге, пытаясь поместиться на крохотном пространстве.
- Воткни это ему в зубы, ерво! - крикнул старик неожиданно зло. - В зубы, чтоб он не мог сжать свои поганые челюсти! И закопай с ним, ерво... Он многих хороших людей погубил.
Степан молча убрал нож в потайной карман куртки. Положил ладонь на плечо хозяину чума, несколько секунд думал. Легонько сжал пальцы на худом по-птичьи плече, опустил руку и негромко сказал:
- Все - за мной...

За пологом чума их встретила снежная круговерть.
- Как ты шел? - крикнул старшина Трубникову, застегивая на ногах ремни широких охотничьих лыж. Парень вытянул руку, показал куда-то в белую муть.
- Никифоров! - отозвался он. - На меня "нитку" бросил, вон она, еще светится!
Все стало ясно. "Нитка", дорожный оберег, работала наподобие компаса, призрачным светом указывая тому, на кого была "брошена", путь к заданной цели. От маршрута можно было отклоняться, но голубая линия, невидимая чужим глазам, только изгибалась и вспыхивала ярче, не обрываясь.
- Первым идет Трубников. За ним, в одном шаге - Богораз, потом Чернецов и Матвеев. Я - замыкаю. Никому не отставать, ясно? Проводник у нас один, поэтому каждый должен видеть спину впереди идущего. Ясно?
- Ясно, - отозвались солдаты вразнобой, переминаясь с ноги на ногу, обвыкаясь к лыжам.
- Ну, тогда вперед.
Трубников с ходу взял приличную скорость, и некоторое время Степан напряженно следил, боясь, что кто-нибудь не выдержит, собьется с ноги, остановится. Но все шли ровно, постепенно старшина тоже приноровился к широкому лыжному шагу и задумался, не отрывая взгляда от широкой спины Матвеева, качавшейся перед ним.
Табкоче Ямал...
Самый сильный шаман, о котором здесь, в открытой всем ветрам тундре, говорили с опаской, оглядываясь через плечо, словно боялись, что он услышит и накажет. Множество темных историй ходило про Ямала, про его "дружбу с темными", про то, что он и вовсе не человек. Историям Степан не верил, но было еще кое-что, заставлявшее крепко задуматься. Еще в Обдорске старшина бегло пролистал старую папку под секретным грифом - отчет северной экспедиции Евладова. На нескольких листах, твердым и уверенным почерком, начальник экспедиции описывал Табкоче Ямала, особо подтверждая необычайные способности этого человека. Листы эти были из отчета изъяты и остались в архивах НКВД, как и записи экспедиции Житкова за двадцать лет до того. Табкоче Ямал упоминался и там - черный шаман, творивший злые, древние обряды, вызывавший духов мертвых, метивший кровью свои жертвы.
Когда за ним, как за "представителем вредного культа" приехали, случилось страшное. Отряд солдат, приступивший было к стойбищу шамана, исчез весь до последнего человека. Присланное подкрепление обнаружило только клочья шинелей, нечеловеческой силой погнутые и изломанные винтовки, и множество вмятин во мху, словно гигантские ноги с силой вбивали его в самую мерзлоту. Кровь была повсюду, но тел так и не нашли. А посреди всего этого, в единственном уцелевшем чуме, рядом со святилищем, устроенным прямо на нартах, неподвижно сидел Табкоче, и глаза его, круглые как у совы, светились в темноте.
Увозить его не стали. По приказу командира, каждый из солдат просто разрядил в шамана, так и не пошевелившегося, всю обойму своей винтовки. Тело, до отказа набитое сплющенным свинцом, закопали тут же, на берегу озера, без всякого знака. "Нехорошо, неладно сделали, - шептались по чумам ненцы, покуривая трубки, - не убили до конца. Вернется".
Вернулся.
Споткнувшись на кочке, Нефедов тихо ругнулся. Мысли перескочили на другое. Старшина поймал себя на том, что думает о своих - как они там сейчас? Оторванный от Особого взвода, Степан чувствовал себя непривычно одиноким, словно исчезла надежная защита, о которой даже и не задумываешься, пока она есть.
Два месяца назад полковник Иванцов был немногословен. Разговор с ним вышел коротким.
- Отправляйся в Обдорск, Степан, - сказал он. После недавнего ранения Иванцов еще больше сутулился, напоминая медведя-шатуна - старого, облезлого, но все еще опасного и сильного.
- В Обдорск? - Нефедов удивился. - Да это ж черт-те куда! Что случилось, товарищ полковник?
- Туда полетишь самолетом. Оттуда тоже - выделяют тебе персонального воздушного извозчика, понимаешь. Гидроплан, прямо с завода. Кое-кто, - Иванцов мельком глянул на висевшую в углу карту Москвы, - кое-кто считает, что ты там пригодишься, и даже очень. Из Обдорска пришла шифрограмма. На Ямале, на острове Белом, найдены следы базы немцев.
- На Ямале? - недоверчиво переспросил Нефедов. - Это ж прямо у пограничников под носом! Чем они смотрят?
- Так-то оно так... А ты знаешь, сколько там пограничников сейчас? Посты - один на триста километров, больше никак позволить себе не могли в войну. Тут не то что базу, тут можно целый флот в Обскую губу привести и там спрятать.
- Ну, ладно. База. А я-то при чем? Там свои чистильщики есть.
- Не просто база, Степан. Есть факты - не спрашивай, что и откуда - что на этой базе в свое время работали спецы. Сеть ловушек там такая... заходи - не бойся, выходи - не плачь, как говорится. Хуже того - немцы, похоже, сумели договориться с местными шаманами, и такого там наворотили... Бомбить пытались, дальнюю авиацию посылали.
- И что?
- И ничего! Не нашли летчики этой базы, как сквозь землю провалилась... Короче говоря, старшина, приказано откомандировать тебя туда.
- Кто со мной? - Нефедов уже мысленно прикидывал варианты.
- Бери Никифорова. И все. Все! - Иванцов повысил голос, глядя на Степана, кторый уже собирался ответить что-то злое. - Больше никого не дам. И не могу дать. Здесь такое творится после войны, что каждый человек, альв ли - на счету. Бери кого даю! Он сибиряк, парень крепкий, да и разбирается в этих делах...
"Этими делами" полковник Иванцов всегда называл боевую магию.

Перелет до Обдорска запомнился старшине Нефедову только тошнотворной болтанкой и пронизывающим холодом, от которого ноги в шнурованных ботинках превратились в два задубевших полена. Всю дорогу Степан страшно завидовал Никифорову, который предусмотрительно обзавелся унтами и мирно спал, укутавшись в полушубок. На аэродроме их встретили - только затем, чтобы через сутки усадить в гидроплан и отправить на Ямал. Им повезло - вода в Обской губе еще не встала, самолет благополучно проскользил до самого берега.
Дальше началась выматывающая нервы и тело бесконечная северная дорога.
Олени. Олени. Олени. Собаки. Лыжи. Снова олени. Мгновенно набравшая силу полярная зима. Степан и Никифоров, вместе с несколькими приданными в Обдорске солдатами из местных уроженцев, мотались по дальним стойбищам - небритые, вечно голодные, с красными от недосыпа глазами. Но головоломка постепенно выстраивалась - сквозь глухое испуганное молчание ненцев, сквозь слухи и выдумки, кочующие по тундре, сквозь отрывочные шифрограммы, которые удавалось принять в пурге, если Никифоров мог открыть канал связи. Каждая новая часть мозаики становилась на место, и Степан, сметая крошки последних сухарей в ладонь, чувствовал, как беззвучно собирается нужный механизм - словно "парабеллум" из отдельных промасленных деталей.
Все следы вели к Белому острову - и к Табкоче Ямалу.
И вот теперь все полностью встало на свои места. Шаман вернулся - живой ли, мертвый, неважно. Степан привычным чутьем уже ощущал угрозу, исходившую от этого странного существа, с которым ему - он знал этот точно- вскоре предстояло столкнуться лицом к лицу.

* * *
- Откуда знаешь? - спросил Степан Нефедов, отставляя в сторону пустую кружку. Никифоров постучал по старинному медному чайнику. поднял крышку, сыпанул туда еще горсть заварки.
- Завтра - Ночь Ворона. Здесь верят, что в эту ночь мертвые тоже встают из могил и идут платить живым за все обиды.
Они сидели в чуме Маруя Яптика. Совсем бедный чум, шкуры во многих местах прохудились и оттуда нещадно задувал холодный зимний ветер, заставляя спящих кучей солдат натягивать на лица куртки и сжиматься комком. Сам хозяин с извиняющейся улыбкой сидел чуть поодаль и при скудном свете очага латал рваную малицу, пришивая на нее очередную заплату, которых и так уже густо пестрело на вытертой до блеска оленьей коже.
- Отсюда до Белого совсем немного - километров десять через пролив, - Никифоров засучил рукав гимнастерки, ловко выхватил из огня печеную картофелину, подул на нее, уронил под ноги.
- Картошка здесь откуда? - удивился Нефедов, недоверчиво трогая обугленный клубень. Никифоров улыбнулся.
- Это, товарищ старшина, трофей. Маруй говорит, что здесь несколько лет назад большой корабль всплыл из-под воды и разбился в шторм на камнях.
- Очень большой, совсем большой, - пробормотал Маруй Яптик, протаскивая нитку сквозь малицу.
- Подводная лодка, что ли?
- Похоже на то. Гляди.
Никифоров выдернул из костра не догоревшую еще палку, указал ей вбок. Приглядевшись, Степан хмыкнул. У стены чума лежал лист поржавевшего железа, на котором четко виднелась часть свастики.
- Местные жители что успели - растащили, а остальное утянуло в океан. Так что, в войну тут, видать, не совсем спокойно было...
- Понятно, - старшина снова задумчиво потрогал пальцем горячую картофелину, потом спросил:
- Значит - завтра? С Обдорском связи нет?
- Отсюда? Какое там... Даже до погранзаставы не могу докричаться. Пурга, и в голову точно гвоздь забили.
Степан уже спал, с головой закутавшись в меховой мешок, а Никифоров еще долго сидел у потухшего очага. Потом он встряхнулся, небрежным движением рук проверил охранные обереги, расставленные вокруг стойбища. Кончики пальцев резануло ледяной бритвой, и военный маг довольно усмехнулся.
Перекрестился, лег и уснул.

До Белого шли в полной тишине. Пурга закончилась, и мир вокруг стал стеклянисто-нереальным, призрачно светилось небо, на кромке горизонта сливающееся с землей странным белым ковром. Каждый скрип снега звучал как выстрел. Запасные олени сбились в плотную кучу и шли, боязливо прядая ушами. Даже собаки, обычно перелаивавшиеся друг с другом, притихли, только вожак - большой хаски, которого Никифоров прозвал Ворюгой - злобно хрипел в постромках. Солнце краем показалось из-за горизонта и снова упало, погрузив все во мглу. Абсолютное безмолвие тяжко давило на уши, и Нефедов все чаще приказывал остановиться, свериться с компасом, разворачивал карту. Ничьих стойбищ здесь не попадалось, отсюда давным-давно ушли все, кто мог.
Лед пролива перешли без приключений, оставив оленей на берегу, под присмотром испуганно притихшего Маруя Яптика, который наотрез отказался идти дальше.
- Здесь, - хрипло сказал Никифоров, - это уже почти рядом.
Нефедов глянул на него. Солдат шел, запрокинув голову и закрыв глаза, как будто его тянула вперед невидимая веревка.
- Что - рядом? - спросил он, знаками показывая солдатам, чтобы они распределились цепью.
- Святилище... - пробормотал Никифоров. Потом остановился, упал на четвереньки в снег - и зарычал по-волчьи, вздернув верхнюю губу, не открывая глаз. Как будто только этого и ждали, дружно взвыли собаки.
- Твою мать! - в пальцах у Степана пополам сломалась пластинка оберега. И тут же вокруг осыпалась невидимая паутина, открывая человеческому взгляду шевелящийся снег тундры. А из под снега - тянулись вверх, вставали, озирались пустыми глазницами, ощерив промороженные челюсти...
Менквы. Души великанов, о которых детям рассказывают страшные сказки. Только сейчас вместо великанов на Степана и его людей шли мертвецы. Обычного роста, в обрывках шкур и погребальных бус, переставляя почерневшие ноги, на которых лопались остатки сухожилий, они поднимались, сжимая обломки копий и ножей, буравя собой мерзлоту, в которую были уложены века назад.
- Там! - Никифоров кричал, указывая за сопку. - Там святилище Ямала! Он должен быть там!
Военный маг вскинул руки, до хруста сжал в кулаках острые кристаллы кварца. Кровь потекла по запястьям, воздух вокруг него загудел, подернулся серебряными нитями. Менквы молча шли, продираясь сквозь невидимую защиту.
- Стрельба по готовности! - Степан сдернул с плеча карабин. Захлопали выстрелы. Никифоров выкрикнул что-то, вспыхнул дрожащий, перекатывающийся по снегу шар синих молний, оглушительно рвануло воздух. Несколько менквов мгновенно рассыпались в прах, так что туча пыли осела на снег. Но их было слишком много.
Нефедов плел привычную сетку движений - уворачиваясь, нападая, стреляя. Выпустив все пули из карабина, он выхватил дедовский кинжал, и теперь дрался как на тренировке, втыкая длинное лезвие в черепа, разрубая суставы. Сзади кто-то закричал, но старшина не обернулся.
- Степан! Лови!
Отбросив изломанный ударом труп, Нефедов метнулся на голос. Никифоров, белый от напряжения, с подбородком, перемазанным в крови из закушенной губы, кинул ему небольшой мешок. В шаге от старшины мешок ударился об снег, из него веером высыпались обереги. Всадив кинжал в горло менкву и чувствуя, как кулак обволакивает едкая ледяная слизь, Нефедов выдернул клинок, сшиб мертвеца с ног и сгреб разноцветные пластинки в горсть.
Он ломал их сразу все, без разбора, рыча по-звериному и чувствуя, как голову изнутри разрывает бешеный поток, от которого меркнет сознание.
Редкие снежинки, падавшие с неба, остановились и застыли, не долетая до земли.
Он побежал вперед, на сопку. Никифоров, смахнувший со лба кровь, увидел, как размывается и блекнет в движении силуэт старшины. Больше он не успел ничего заметить - удар когтей швырнул его навзничь, и в последнее мгновение маг прошептал то, что ему оставалось. Слово Резерва смело бросившихся к нему мертвецов, выжгло в снегу и обнажившейся земле исковерканный цветок розы, построило до неба стеклянную стену между людьми и ожившими трупами.

Степану казалось, что он бежит страшно медленно, движется, словно попав в густой кисель. Сердце не билось - стрекотало в груди с пулеметной скоростью, рот был полон вязкой крови. На вершине сопки кто-то стоял, и Нефедов знал, что должен добраться до этого кого-то, должен, должен... а ноги никак не хотели двигаться вперед, и он завыл от бешенства так, что кровь изо рта выплеснулась в воздух и застыла стеклянными шариками. Потом прямо перед глазами он увидел черное лицо шамана.
Табкоче Ямал глядел на него неживыми глазами, растянув в хищной ухмылке губы и оскалив длинные острые зубы, натыканные во рту сплошным частоколом. Степан ткнул в это лицо кинжалом, но клинок обломился как глиняный и зашипел на снегу, а шаман только чуть пошатнулся, схватив Нефедова за руку холодными пальцами. Старшине показалось, что в левую часть груди ударили молотом, что-то захрустело и, опустив глаза, он увидел острые концы костей, прорвавших кожу чуть пониже локтя. Боли не было, но предавшая хозяина рука разжалась, выпустив бесполезную рукоятку с острым обломком лезвия. Табкоче швырнул Степана в снег, рухнул рядом, впился зубами в плечо.
- Мое! - нечеловечески-звонким голосом крикнул он. Время начало убыстряться, и с ним тотчас же пришла боль. Нефедов заорал во весь голос, выкатился из под врага, не замечая, как сломанные кости скребут по насту. Пальцы другой руки нащупали грубо оплетенную рукоятку.
- Твое? Н-на, сука! Н-на, тварь! - он вскинул черный нож и с размаху всадил лезвие между зубов шамана.
Вой накрыл сопку. Менквы тупо брели, взбираясь на ее вершину - срывались, падали, катились к неподвижному телу Никифорова, оставались лежать, дергаясь в корчах, как марионетки. А наверху старшина Нефедов все глубже и глубже втискивал дымящийся клинок между скрежетавшими по нему челюстями, вязнущими в черном камне. Сквозь мельтешившую в глазах радугу он видел, как Табкоче Ямал, выпучив мертвые глаза, рвет себе горло когтистыми пальцами, не в силах выдернуть зубы из ножа, и как чернота растекается по этим зубам.
- Что? Не по себе... кусок... откусил, паскуда? - выдохнул Степан, и повалился лицом в снег, успев почувствовать, как тело, приходя в себя после оберегов, ответило немыслимой болью.

- Товарищ старшина? Живой? Старшина! - кто-то бил его по лицу, тер отмороженные щеки. Степан застонал, выматерился в душу мать. Открыл глаза. Над ним кто-то склонился - огромное, в пол-неба лицо, хлопавшее глазами. Прищурившись, он наконец-то узнал Никифорова.
- Живой, хохол? - прохрипел старшина и попытался приподняться на локте, забыв о сломанной руке. - А-ах, в гробовину душу мать!
Вдоволь поматерившись и кое-как поднявшись, Степан осторожно потрогал руку.
- Ты, что ли, бинт наложить успел? - хмуро спросил он Никифорова.
Маг усмехнулся.
- Не я. Я только поднять тебя сумел. Вот он перевязывал, - подбородком указал на сидящего рядом, у разбитых саней, Матвеева. Руки у мага были перебинтованы - казалось, что он в белых перчатках.
- Все, товарищ старшина! - радостно крикнул появившийся из-за сопки Богораз. - Ни одного дохлого чучела не осталось! Мы их всех в кучу стащили и костер запалили!
Из-за сопки вверх тянулся столб черного дыма.
- Демаскировочка... Ну, значит, все, - сказал Никифоров.
- Все, да не все, - неохотно, сплюнув в снег густо-красным, отозвался Степан Нефедов. Обвел взглядом замерших солдат и пояснил:
- Другана нашего, Табкоче, с почетом утопить придется. Знаю я одно место на той стороне пролива, глубокое озеро. Ненцы его "Бездонным" называют. Мне про него Хороля Вануйто рассказал. Там и утопим гада. Оттуда не выберется, да еще с этим в зубах...
Все дружно оглянулись на труп шамана, который валялся у подножия сопки. Мертвый Табкоче Ямал, скрючив пальцы в бессильной злобе, пучил глаза в темное небо. Черный нож прочно сидел у него между почерневшими зубами, и снег набивался в окровавленный рот.
- Так что, сейчас грузим его на собак, и вперед, - Степан похлопал себя по карманам в поисках папирос. Ничего не нашел и огорченно махнул рукой, - а по пути невредно нам будет мимо пары стойбищ проехать, чтоб тундра знала - нет больше шамана Ямала.
- А что с базой?
- Ну уж, не-ет... - выдохнул старшина, неуклюже прилаживая на место кобуру. - Базу, я думаю, мы открыли на всеобщее обозрение, так что теперь в нее только слепой не попадет. Ты уж напрягись, браток. Пошли им сообщение - и пусть хоть все самолеты со всеми бомбами сюда шлют. А наше дело закончено.
Он посмотрел на часы, пальцем протер заляпанное кровью стекло. Долго вглядывался в циферблат.
- Ну, дела... - наконец, сказал Степан Нефедов и засмеялся. - С Новым годом!


------------------
* Уважаемый. (ненецк.)
** Чай надо поставить, начальник. (ненецк.)
--------------------------------------------------------------------------------

© Шарапов Вадим Викторович

№ 16. На Горе и под Горой

Лежали молча.
Под животами стыло намокали комбинезоны: мох, пропитанный дождевой осенней водой, походил на почерневшую губку. Но пошевелиться было нельзя. Всюду, между деревьями и в подлеске, чувствовалась смерть, ее горький, неощутимый обычным человеческим нюхом запах резал ноздри альвам, медным привкусом расползался по языку старшины Нефедова.
Степан, лежащий во мху, незаметно повел лопатками, заставил мышцы сокращаться, чтобы чуть-чуть согреться, не пошевелив при этом ни рукой, ни ногой. Единственное, что он позволил себе - немного сдвинуть указательный палец, поудобнее устроив его на изогнутом железе спускового крючка. Хотя знал, что стрелять, скорее всего, не придется.
Тихо. Тихо. Только не шевелиться...
Ветер прошумел в верхушках сосен, сверху посыпались пожелтевшие иголки, застревая в волосах. Высохшая шишка царапнула Степану лоб, оставив белый след, но он даже не вздрогнул. Когда ветер стих, снова наступила тишина - мертвая, почти призрачная. Здесь, в этом лесу, не было никакой живности, даже муравьи не ползали во мху. Все живое давно бежало, оставив после себя только почерневшие сосны с осыпающейся хвоей. Краем глаза Нефедов заметил какое-то шевеление, яростно скосил зрачки. Нет, это просто ветер вздыбил траву рядом со старшиной, который неподвижным булыжником застыл среди поросли багульника.
Только не шевелиться...

* * *
- Скучаешь, Степан? - хозяин дома, старик Родионыч, покашливая, вышел на крыльцо и начал, кряхтя, примащиваться рядом со старшиной. - Табачку не отсыплешь?
- Это завсегда, - старшина сунул руку в нагрудный карман своего черного комбинезона, достал пачку "Казбека". - Угощайся.
- Ишь ты, по-царски... Я-то думал, махорка у тебя, а тут "Казбек". Ну-к што ж, угощусь, - Родионыч размял папиросу, чиркнул спичкой и выпустил клуб дыма. Тут же он снова закашлялся.
- Тьфу ты... кха-кха!... черт его дери. Каждый раз с утра будто ваты в грудь набили...
- Бросай курить, - улыбнулся Степан, думая о чем-то своем.
- Скажешь! Тебе легко, ты вон, как я замечу - покурил-покурил, а потом, если надо, и неделю к ним не притрагиваешься. а я не могу. Привычка. Шахтер - он завсегда шахтер, там и так целую смену без курева натыркаешься, потом на свет божий вылезешь - как же не покурить?
Старик поглядел на Нефедова, нахмурил редкие брови, заметив, что старшина его и не слушает.
- Думаешь, Степан?
- Да, есть над чем подумать. Тут хорошо, чисто, голову продувает.
Изба Родионыча стояла на самом берегу Енисея, на отшибе деревни Атаманово, почти сползая небольшим огородом под обрыв. Забор уже давно съехал вниз, но хозяин особо не беспокоился, приговаривал только:
- Да кому оно нужно, это добро? Все равно я там не сажаю ничего!
Давным-давно схоронив жену, старик жил бобылем. Когда-то он и впрямь работал шахтером где-то в Кузбассе, вынес оттуда целый ворох грамот, инвалидность, да скрюченную руку, придавленную обвалом в забое. Распрощавшись с горной работой, он переехал поближе к родным местам под Красноярск, там и схоронил жену, а на войне потом потерял двоих сыновей.
- Чего молчишь-то, Степан? - снова спросил старый шахтер, здоровой рукой доставая из коробки "казбека" еще одну папиросу. - Можно? Не разорю?
- Да бери ты хоть все, Родионыч! - отмахнулся старшина. Он неотрывно смотрел через реку, на другой берег, где поросшей лесом громадой в сумерках высилась гора. Проследив его взгляд, старик кивнул.
- Дурные места, Степан... Зачем туда глядишь? Туда и по грибы никто не плавает, одни медведи шастают.
Старшина Нефедов не слушал его. Он думал о своем.

* * *
Генерал Иванцов аккуратно свернул носовой платок, вытер им вспотевший лоб и снова потянулся к стакану с чаем. Сидящий напротив Степан Нефедов свой чай уже допил, и теперь рассеянно сгибал в пальцах ложку, точно пластилиновую скатывая ее в трубку.
- Ты что делаешь? - прогудел Иванцов. - У меня на всех вас ложек не хватит! А ну, положи!
Спохватившись, старшина ложку привел в порядок, коротко извинился.
- Ерунда. Ты вот о чем лучше думай, Степан, - Иванцов подошел к сейфу, шлепнул на стол карту, - вот об этом. Война закончилась, надо мирную жизнь строить.
Нефедов хмыкнул.
- Для кого закончилась, - сказал он, невольно дотронувшись до шрама на щеке, - а для кого и нет.
- Для всех закончилась! - Иванцов достал изгрызенный янтарный мундштук, зарядил его сигаретой. - И ты не исключение.
- Я - исключение, - Нефедов сумрачно посмотрел в глаза генералу, без напряжения выдержал посуровевший вгляд, зрачки в зрачки, - и мои люди тоже такие же.
- Люди... нелюди... - генерал резко пододвинул стул, сел, уперся локтями в карту. - Хватит, старшина! Ты уже давно не хуже меня во всем этом разбираешься! Пользуешься тем, что я тебя не могу спросить, не жмут ли погоны. Потому что и снимать у тебя нечего, да и не за что... пока. Слушай внимательно, Нефедов. Война - кончилась.
- Это я знаю. Демобилизация идет вовсю. Только нас она, как я понимаю, не касается, верно, товарищ генерал? О каком тогда конце речь?
Генерал досадливо крякнул, затушил окурок в бронзовой пепельнице, изображающей лапоть.
- Вот же... Что мне с тобой делать, Степан? Все правильно ты говоришь. Только не с той стороны. Твой взвод - это, как ты понимаешь, настолько ценная боевая часть, что распускать ее пока никто не собирается. Таких частей у нас - раз, два и обчелся, но ни у кого нет подобного боевого опыта, как у Особого взвода номер три.
Нефедов вздернул бровь. Он впервые слышал про номер.
- Три? - переспросил он. - А первые два где?
- Это, брат, нам с тобой знать не нужно. Нету их. Сгинули. Первый - еще до войны. Больше ничего не скажу, да и не об этом речь. - Иванцов шумно выдохнул, потер щеки ладонями. - Устал я. Выспаться бы, а? Слушай дальше. Ждет тебя, красавец писаный, дальняя дорога... На Енисей, в тайгу.
- А ручку позолотят мне там? Знакомые места, - Нефедов закурил.
- Знакомые, да не совсем. Смотри на карту.
Оба склонились над бумагой.
- Здесь все и будет, - Иванцов ткнул пальцем в карту. - Над Енисеем. Стране нужна атомная энергия, Степан.
- Ясно, - старшина отвел равнодушный взгляд от карты. Он накрепко запомнил все топографические цифры, изгибы Енисея, метки высот и теперь укладывал их в памяти: аккуратно, точно в свой потертый планшет. Остальное было не его делом. - Какова наша задача?
- Прыткий какой, ты смотри... Это место там называют Гора. И там, что бы ни случилось, будет построен комбинат. Секретный комбинат, Степан, - генерал нажал голосом на слово "секретный".
- Мало ли у нас секретов? - Нефедов пожал плечами. Иванцов устало посмотрел на карту.
- Немало... Только тут другое. Именно на этой Горе или в ее окрестностях три месяца назад оборвалась связь с Особым взводом номер два.
Когда он отвел глаза от стола, перед ним сидел будто бы другой человек. Старшина прищурился и глядел на генерала своим обычным, холодным и цепким взглядом, в котором не было ничего человеческого. Такой взгляд бывает у хорошего стрелка, перед тем, как пуля из ствола винтовки безошибочно находит цель. Живую цель.
- Всех не возьму, - сказал он, - пусть люди отдохнут. А Сашке Конюхову и вовсе на свадьбу пора.
- Так-то лучше, - генерал закурил снова.

* * *
- Ласс.
Слово было произнесено шепотом, одним шевелением губ. Вокруг не было никого - но несколько мгновений спустя из тьмы, которую ручной фонарик располосовал желтым конусом света, вперед шагнула фигура. Остановилась на самой границе света и тьмы. Тихо брякнули костяные амулеты, намеренно сжатые в ладони. Нефедов выключил фонарик.
- Старший...
Еле слышное шипение в голосе ясно показывало, что рядом стоит альв. Но старшина и так знал, кто перед ним.
- Ласс... - он помолчал и перешел на язык, знакомый с детства, потому что найти в русском нужные интонации было трудно. - Приказывать не хочу и не буду. Людская война кончилась. Ты сам знаешь, что договор с альвами почти утратил силу, теперь вы не обязаны нам помогать. Альвы честно сражались рядом с нами, теперь ваши земли в неприкосновенности. Ты знаешь это.
- Знаю, старший.
- Кланы приняли назад своих бойцов, они дали им новые имена и новые ли'рраат антоли *. Теперь больше нет того, что связывало кланы и людей. Ты знаешь это.
- Знаю, старший.
- Моя война всегда со мной. Она поцеловала меня в губы, Младший, и теперь не уйдет. Я не желаю приказывать. И не могу просить. Я просто спрашиваю. Ты - уйдешь?
Ласс молчал. Он молчал минуту или две. Потом черная тень на границе света и тьмы чуть шевельнулась.
- Я - стир'кьялли **, Старший. Ты спрашиваешь зря.
Из темноты выступили еще двое. Тэссер и Тар'Наль, альвы-снайперы. Нефедов уже давно видел, как изменились тени, но молчал, никак не показывая это. Теперь посмотрел на каждого, качнул головой.
- Мы все стир'кьялли, - сказал Тэссер. - У нас нет другого пути, мы присягали тебе на кости, железе и крови...
- Я освобождаю вас от присяги, - ответил старшина. Он нагнулся, взял щепоть земли из-под ног. Потом медленно снял с шеи костяной оберег на тонком кожаном шнуре, положил в ладонь поверх земли. Свободной рукой вынул из ножен финку и полоснул чуть выше, по бугру около большого пальца. Кровь потекла в ладонь, согнутую ковшиком.
- Железо отворяет кровь. Кровь обмывает кость. Кость ложится в землю. Земля впитает кровь. Кровь источит железо, - он резко сжал пальцы и сломал оберег, превратив его в горсть костяных осколков. Ледяной ветер ударил ему в лицо, ладонь онемела, точно на сильном морозе. Альвы молча смотрели, как из кулака по запястью текут черные струйки, переплетаясь и застывая. Ласс шагнул вперед и положил свои пальцы на кулак старшины.
- Ты освободил меня от присяги. Я себя от присяги не освобождал. Мы все пойдем рядом с тобой.
Трое кивнули, отступили в тень, растворились во мраке, словно их и не было.
- Ран'стал, тэллэс... * - сказал им вслед Нефедов. - Спасибо.

* * *
- Что глядишь туда? - спросил у старшины старик Родионыч. - Плохое место, сынок.
- Гляжу, потому что мои все это время там были, на берегу, - Нефедов не хотел темнить, да и незачем было, - я их еще вчера туда отправил. А сейчас они возвращаются.
- Ох ты... - проворчал старый шахтер. - На том берегу? Да как же они... А почем знаешь, что возвращаются?
- Потому что они уже здесь, - Степан ткнул пальцем за край обрыва, - я их чую.
Родионыч хотел что-то сказать, но окурок вывалился у него из пальцев, когда, будто из ниоткуда, у крыльца появились двое. Мокрая, блестящая от воды кожаная одежда плотно облегала узкие тела, стянутые ремешками капюшоны оставляли открытыми только глаза. Нечеловеческие, угольно-черные, без белков - точно дыры, пробитые вглубь черепа.

- Говори, - Нефедов даже не пошевелился, сидел расслабленно, жевал травинку. Ласс, который стоял чуть впереди, пожал плечами... и этот жест, такой обычный, окончательно убедил Родионыча в том, что перед ним не люди - таким стремительным и плавным было движение.
- Там... странно, - чуть замешкавшись сказал Ласс. - С другой стороны, у крислирр *** недавно стояла деревня...
- Ну да, точно, Николаевка это! - встревожившись, быстро закивал головой Родионыч. Старшина быстро положил руку ему на плечо, останавливая. Сам он в это время вспоминал заученную наизусть карту.
- Отметки сто восемьдесят семь и девять, двести тридцать и три, - пробормотал он. - Дальше?
- Теперь деревни там нет, - бесстрастно сказал Тар'Наль. Его слова как громом поразили Родионыча, который откинулся назад. Палка, служившая старику опорой, упала в траву.
- Как же...? - выдохнул он и зашелся в рвущем кашле, колотя себя здоровой рукой в грудь. Альвы даже не посмотрели в его сторону.
- От домов остались одни... фундаменты, - Тар'Наль останавливался, подбирая чужие слова, но на родной язык не переходил, помня о том, что Старший тоже заговорил с ними по-русски. - От бревен только щепки. Все поросло красным мхом. Такого больше нигде нет. И во мху - кости. Кругами, выложены ряд за рядом. Сначала мужские, но внутренний круг - только детские. Женских нет.
- Дальше, - голос Нефедова царапнул жестяно, - разбираться будем потом.
- В кругу - столбы, глубоко вбитые, - это снова был Ласс, он говорил равнодушно, а руки альва в это время на ощупь разбирали затвор винтовки, проверяя, все ли в порядке. - На столбах скелеты. Это не жители деревни.
Тар'Наль шагнул вперед и протянул старшине лоскут материи. Тот взял его, вгляделся - и Родионыч впервые увидел, как у Степана Нефедова исказилось лицо и задрожала щека, располосованная глубоким сизым шрамом. Лоскут оказался нарукавным знаком.
Крест, вписанный в пятиконечную звезду.
- Их жрали живьем, Старший, - сказал Ласс, - начиная с ног. Кости перемолоты в кашу, раздроблены в порошок. И всюду на костях следы зубов. Я принес.
Он вытащил из-за пазухи что-то, аккуратно уложенное в кожаный чехол. И вытряхнул на крыльцо обломок берцовой кости человека. Родионыч глухо застонал, заматерился, но старшина, не брезгуя, взял кость, поднес близко к лицу. Ноздри его раздулись, зрачки в глазах уменьшились, стали с булавочную головку.
- Здесь кран тарен ****, - сказал он, положив кость обратно на теплые доски. - И не один. Текучая вода не дает им перейти реку, и это к лучшему. С севера и запада их держит изгиб Енисея. На востоке - две речушки, Большая и Малая Тель. Это хорошо. А вот на юге - только Кантат, совсем узкий и петляет как попало, да еще дорога вдоль него идет. Эх, елки-палки! Был бы этот чертов сын один, можно было бы попробовать. Но против двоих-троих переть малыми силами не выйдет. Даже большими людскими - никак. Так можно и последние штаны потерять, и мамка не дождется. Ну, цветочки-лютики...
Старшина вроде бы балагурил, но старый шахтер, присмотревшись, понял, что он лихорадочно думает, отбрасывая разные варианты, мысленно прокручивая ход действий. Внезапно Нефедов замер, и его взгляд, направленный куда-то в одну точку, снова ожил.
- А вот так мы еще не пробовали, - сказал он. И непонятно добавил:
- Старые долги надо платить.

* * *
Еще один день промелькнул над немноголюдным Атамановым быстро и незаметно. К вечеру над Енисеем собрались тучи, накрапывал дождь, морща студеную воду. Весь день Нефедов где-то пропадал и вернулся только к сумеркам - усталый, с ног до головы перемазанный болотной грязью и еще какой-то пахучей дрянью. Но он казался веселым, зашвырнул в угол какие-то гнутые железяки, а на короткий вопрос Родионыча - не принять ли по одной, - только рассмеялся.
- Да я не пью, Илья Сергеич, вот ей же ей! А чайку твоего знаменитого, на травах, охотно принял бы, чайничек или даже два.
Пока дед заваривал чай, старшина насвистывал что-то бодрое. Пили при керосинке, потому что опять отключилось электричество. "В грозу завсегда так", - объяснил Родионыч, матюгая местную подстанцию.
Степан, обжигаясь, выхлебал сразу целую кружку крепкого душистого чая, налил еще одну, выпил до половины и только тогда откинулся к стене и закурил, вытирая вспотевший лоб.
- Чего, Матвеич? - спросил старик. - Ждешь кого, ли чо ли?
- Жду, - ответил Нефедов и прислушался. за окном совсем уже стемнело, только барабанил дождь по стеклу. Внезапно во дворе коротко гавкнула собака, захлебнулась тоскливым воем и притихла, повизгивая, как щенок.
- Чо это там Шарик занервничал? - Родионыч поднялся было, но старшина молча протянул руку, сказал:
- Сиди. И не бойся того, что увидишь.
Потом он повернулся лицом к двери и громко сказал:
- Заходи как можешь. Приглашаю.
Сначала старый шахтер не понял, что такое случилось, и почему входная дверь смотрится мутно, будто сквозь черный кисель. А когда понял - вжался спиной в стену, рукой потянулся перекрестить лоб, да не донес щепоть, потому что Степан зыркнул исподлобья и нахмуренно покачал головой - не надо, мол. Постояльцу своему старик отчего-то верил без слов, потому и руку уронил обратно на коленку, только облизал высохшие губы. Кисель растекался у порога, потом враз собрался в черное веретено, от которого пахло землей и... медом. Не доверяя чутью, Родионыч принюхался сильнее - нет, точно мед, словно стоишь у пасеки. И вдруг веретено враз пропало.
На пороге стоял юноша, одетый в солдатскую гимнастерку, галифе и сапоги. Он улыбнулся спокойно и прошел на середину горницы. Старшина сильнее выкрутил фитиль в керосинке, и по избе заплясали ломаные тени. Только за юношей никакой тени не было.
- Здорово, Казимир, - буднично сказал Нефедов. - Без шуток, я гляжу, не можешь. Ну присаживайся.
Вампир Казимир Тхоржевский сел с другой стороны стола, и Родионыч услышал, как под тяжестью худого с виду тела заскрипели сосновые ножки табурета.
- Звали, товарищ старшина? - спросил юноша.
- А то как же, - Степан постучал мундштуком папироски по столу, трамбуя табак. - Звал.
- Однако, я вижу, бережетесь? - усмехнулся Казимир, оглядывая избу. Старик не понял, к чему нежданный гость это сказал, но старшина пожал плечами.
- Сразу не узнаешь, каким ты стал. А береженого... да ты сам знаешь, - и вдруг обнаружилось, что по обоим сторонам от Казимира, чуть сзади, неподвижно стоят Ласс и Тэссер.
- Привет, - не оборачиваясь сказал вампир, а Нефедов кивнул альвам, и те мгновенно пропали с глаз, только стукнула и тут же затворилась дверь.
- К делу, - Степан Нефедов поглядел в серые, с красноватой искоркой, глаза Казимира, - знаешь, зачем звал?
- Кран тарен, - отозвался тот.
- На лету схватываешь, - ухмыльнулся Нефедов, поднося к губам кружку с чаем. У Казимира дрогнули губы в подобии усмешки. Потом он аккуратно взял поставленную старшиной кружку и поднес к лицу.
- Пахнет-то как, - пробормотал вампир с тоской, - а вкус я уже не помню. Так хотелось бы...
- Извини, - сказал старшина без всякого выражения. Тхоржевский хмуро посмотрел на него.
- Ты зачем меня звал? - он поднялся, и Родионычу показалось, что вампир стал больше размером, навис над столом, загораживая свет. Керосинка замигала, над фитилем поднялась тоненькая струйка копоти. Старшина не шевельнулся, он продолжал смотреть Тхоржевскому в глаза, приподняв закаменевшие плечи. Солдатская кружка в его пальцах скрежетнула и промялась, выплескивая заварку.
- А ну, сядь, - проговорил он медленно, сквозь сжатые зубы, - или разговор будет совсем другой. Ты меня знаешь. Привык там у себя... Сядь!
Казимир провел рукой по лицу и послушно сел, почти упал, на взвизгнувшую табуретку. Теперь он сутулился, и на лице у него стали заметны резкие морщины.
- Извините, товарищ старшина, - тихо сказал он, - извините. Забылся. Какие будут приказания?
- Приказаний не будет, Казимир. Будет просьба, потому что без тебя нам не справиться.

* * *
Они лежали во мху, и Нефедов чувствовал, как стынет тело, под которым растекается выжатая из моховой губки вода. Но он не шевелился, так же, как и альвы рядом, превратившиеся в призраков - бездыханных, бесчувственных, настроенных только на одно. На смерть. Сам старшина тоже почти не дышал: один вдох за два десятка секунд, и такой же осторожный выдох широко раскрытым ртом, из которого свешивался кожаный ремешок лежащего между зубами оберега.
Перед глазами у Нефедова был красный мох, в котором лежали кости. Проплешина на месте бывшей деревни Николаевки матово светилась впереди, и четыре столба, торчавших посредине, казались отсюда черными черточками на красном. Старшина ждал. Время ползло медленно, а потом вдруг рвануло вперед, словно взбесившаяся лошадь. Новый порыв ветра взметнул опавшие листья и иголки, закрутил их небольшим смерчем. Нефедов не отрывал взгляда от столбов, но и он пропустил ту сотую долю секунды, когда рядом с ними появился оборотень.
Кран тарен был огромен, и даже сейчас, когда он припал к земле и жадно нюхал воздух, его загривок вздымался почти вровень со столбом в полтора человеческих роста высотой. В ощеренной пасти виднелись длинные острые клыки, и даже на таком расстоянии Нефедов чувствовал, как пахнет от чудовища.
Чужой кровью, гнилью и медным привкусом смерти.
А потом из-за плеча кран тарена вышла фигура, одетая в темный балахон, подвязанный веревкой. Она спокойно погладила оборотня по вздыбившейся шерсти необхватной шеи. На краткий миг у Нефедова от удивления сбилось дыхание, но он тут же восстановил ритм, радуясь про себя, что лежит лицом к ветру.
"Значит, Казимир был прав: кран тарен тут только в шестерках ходит... Ну-ну... Посмотрим, сказала бабушка дедушке... Значит, деревня полегла, чтобы сделать еще одного... мяса много нужно... Но где он? Где? Почему не здесь? А этот... кто он? Человек или нет? Да или нет?"
На поляну вышел второй кран тарен. Этот был поменьше, и клыки в пасти торчали не такие большие. Нефедов знал, как быстро растут оборотни после окончательного превращения. Значит, этот был совсем недавний. Молодой кран тарен принялся расшвыривать когтистой лапой мох - он что-то искал и взрыкивал от нетерпенья. Фигура в черном подошла ближе, присела рядом, потом обеими руками потянула что-то тяжелое из наваленных щепок, помогая чудовищу.
Кольцо крышки погреба!
В голове старшины все встало на место еще до того, как он услышал глухой многоголосый стон, который шел откуда-то из-под земли. Оборотень не питается падалью! Никогда! Так вот почему не было найдено женских костей! Сладкое живое мясо оба кран тарена приберегли для себя, или точнее - приберег тот, кто ими командовал. Живые консервы, хорошее изобретение...
Нефедов еще думал, но его тело уже поднималось из мха, опережая выстрелы альвов, и уже хрустел на зубах оберег, прошивая стальную коронку холодной молнией боли. А над поляной стремительно темнело, точно день вдруг мгновенно превратился в ночь.
Но это была вовсе не ночная мгла. Миллионы комаров , полчища таежного гнуса из дальних болот и распадков - все жалящие и кусающие собрались здесь, влекомые неслышным зовом, которому нельзя было сопротивляться. Зовом вампира. Черное облако над остатками деревни заколыхалось - и разом обрушилось вниз, облепив три недоуменно замершие фигуры.
Оборотни очнулись почти моментально, прыгнули и покатились по мху, сбрасывая с себя "шубу" из насекомых. С их густой шерстью гнус им был не страшен, но глаза и раззявленные пасти все же были набиты мошкой. "Балахону" повезло значительно меньше. Превратившийся в шевелящийся ковер из комарья, он взвыл не своим голосом и попытался что-то выкрикнуть - видимо, отвлекающее заклятье, но тут же захлебнулся, отплевываясь и тонко визжа от мириадов укусов.
Все это Нефедов не видел, а скорее, фиксировал глазами, точно тягучую резину. Сейчас он превратился во влекомый рефлексами механизм из мяса и костей, с огромной скоростью приближавшийся к поляне. Когда старший кран тарен, сунув морду в мох, на секунду освободил ее от комаров, перед ним выросла туманная фигура с поднятыми вверх руками. Оборотень, реакция которого так же превышала человеческую, как реакция человека - скорость улитки, рванулся вперед.
Он не успел. Нефедов опустил руки вниз, и два длинных зазубренных штыря, потрескивавших от скопившейся боевой магии, врезались чудовищу в глаза, лопнув глубоко в черепе брызгами заговоренного металла. Одновременно две разрывных пули перебили кости в передних лапах оборотня, и он повалился на грудь. От его рева воздух всколыхнулся и волнами покатился к лесной опушке. Потом тварь издохла и начала скукоживаться, дымясь и дергаясь, теряя клочья шерсти и зубы. Младший кран тарен ударил старшину в бок, но тот успел увернуться, и жесткая морда только разодрала комбинезон. В тягуче-застывшем времени Нефедов увидел, как туча комаров медленно-медленно опускается, целясь в оскаленную пасть, но оборотень, который уже вошел в боевой режим, двигался слишком быстро для ищущих крови насекомых. Рядом дергалась фигура в балахоне, пожираемая гнусом. Действие оберега проходило, и старшина почувствовал, как мир вокруг него ускоряется, точно разгоняют кинопленку. Ревущие звуки превратились в жалобный визг "балахона", а нечто, сверлившее мозг на пределе восприятия - в яростный рев кран тарена. Потом лапа с когтями, похожими на кривые ножи, ударила старшину, и он покатился в мох, мимо набитого стоном погреба, пытаясь достать еще один заговоренный штырь и удивляясь, почему руки не слушаются.
Выстрелы трех снайперских винтовок альвов, перезаряжаемых с нечеловеческой скоростью, слились в одну очередь, но кран тарена, на котором пули оставляли глубокие дымящиеся ямы, это почти не задерживало. Он развернулся, впившись глазами в старшину, и прыгнул.

"Хана", - Нефедов наконец-то вытащил штырь, но понял, что уже не успеет. И тут, пока оборотень еще летел, выставив вперед лапы, тьма над поляной рассеялась, и черное веретено рухнуло, воткнувшись оборотню в голову, которая треснула и развалилась на куски, точно перезрелая дыня. Веретено упало в мох, задымившийся и вспыхнувший, а старшина успел отчаянно крутнуться на траве, уворачиваясь от туши, рухнувшей рядом. Времени, чтобы лежать и отдыхать не было. Чтобы чувствовать боль - тоже. Степан рванулся вперед и с размаху, точно кастетом, ударил кованым штырем в голову фигуре в балахоне, только-только протеревшей заплывшие глаза. Но перед этим он повернул штырь острием к себе, чтобы удар пришелся рукоятью. Только не насмерть! Фигура ткнулась лбом в землю и застыла, нелепо сложившись.
- Ласс, Тэссер, Тар'Наль! - крикнул старшина, чувствуя, как рвотные спазмы сотрясают все тело. Его и правда вывернуло наизнанку - основательно, дожелчи, а когда он, отхрипев и отфыркавшись, поднял голову, чья-то рука подхватила его под локоть и легко вздернула на ноги. Рядом стоял Ласс и протягивал флягу.
- Вода? - хрипло спросил Нефедов. Стерегущий Спину еле слышно фыркнул.
- Нет, конечно, - констатировал Степан и потянулся к горлышку фляги. И тут же взвыл не своим голосом: альвийское питье точно бритвой полоснуло по разбитым губам и прикушенному языку. Он заставил себя сделать несколько глотков, чувствуя, как в голове начинает звенеть и возвращается ясность.
Из мха, шатаясь, поднялся Казимир Тхоржевский. Вампир, и без того обычно бледный, сейчас был белым как полотно, с огромными черными кругами под глубоко запавшими глазами.
- Вообще-то, - сказал он, - я предпочитаю такого не делать... слишком часто. Сразу все за один раз - это даже для моего деда многовато будет. А это кто?
Казимир вяло махнул рукой в сторону человека в балахоне. Да, теперь было точно ясно, что это человек. Небольшого роста, толстый, с плешивой головой, он уже начал приходить в себя и теперь стонал, ворочаясь в измызганном и заблеванном мху. Альвы подхватили его с двух сторон, а Ласс, бесшумно появившийся сзади, выдернул из кожаного футляра стиалл ***** и всадил человеку куда-то чуть ниже затылка. Тот обмяк и уронил дрожащие руки, которые повисли плетьми. Нефедов облегченно вздохнул - теперь он не опасался, что колдун (а в том, что это колдун, старшина почти не сомневался) выкинет неожиданный фортель.
- Так, - сказал он, оглядывая поляну. Красный мох уже начал увядать, осыпаясь бурыми хлопьями на два куска шерсти и шкуры, прикрывавших кости. Кран тарен никогда, даже после смерти не превращается в человека, он просто высыхает, точно бурдюк, из которого выпустили воду. Старшина поглядел на болтающегося в каменных руках альвов человека.
- Кто такой? Ну? - спросил он. Плешивый пошевелил распухшими от укусов губами.
- Не убивайте...
- Ответ неправильный. Я спросил - кто такой? - Нефедов не давал волю ярости, которая в любую минуту могла прорваться наружу. Он просто спрашивал, и в голосе его скрипели ржавые шестеренки.

* * *
- Так он что - сам этих тварей привадил? - изумленный Родионыч сильнее задымил самокруткой. "Казбек" кончился и теперь старшина, который сиделл рядом на крыльце, бережно скручивал цигарку, стараясь не разбередить забинтованное плечо и туго перетянутую повязкой грудь.
- Сам. Он, Илья Сергеич, всю войну в этих местах отсиживался. Дезертир, сволочь. А места эти хорошо знал, потому что из Кедрового родом, как оказалось. Непонятно только, как он с оборотнями договорился. Через его скуленье да сопли я мало что разобрал. Похоже, он им пообещал, что к людям приведет. И мало того - сам ручей плотиной перекрыл. Кран тарен - он ведь, когда сытый, даже понимает что-то. А этот гад еще до войны якшался с колдуном одним, тот ему и объяснил, как к себе такое зверье приваживать, чтоб не тронули и слушались. Вот он и привадил. Сначала - чтоб его защищали, если вдруг начнут дезертиров искать. А потом - просто, потому что почувствовал, как это сладко, когда чужие жизни себе под каблук кладешь.
- Паскуда... - старик покашлял горестно.
- Дальше - больше, - жестко продолжал Нефедов. Ту деревню, Николаевку, он всю раскатать приказал. Не потому что оборотни голодали. А потому что, как оказалось, девка там жила, которую он домогался. А она от него сбежала, да еще и своим родным рассказала. Они собирались в район звонить. Вот он и привел кран таренов... Когда сюда прибыл тот, другой взвод - они не знали. Там были только люди, поэтому шансов у них не было, полный ноль. И ведь все рассчитал, гад ползучий! Чтоб второй, который помладше, подрос, этот... целый погреб набил деревенскими, подрезал им жилы на ногах да руках, и оставил. Сам подумай, Родионыч - это человек ли?
Он вздохнул, прислонился спиной к дверному косяку и прикрыл глаза. Старый шахтер, увидев это, засуетился, встал, покряхтывая.
- Ты вот что, Матвеич... Посиди-ка, отдохни. Или поспи, это лучше всего. А я, старый дурак, к тебе с расспросами лезу... - бормотал он.
Степан сидел неподвижно, дышал глубоко. "Спит, - подумал Илья Сергеевич, - военный человек, оно и понятно. Где сел, там и спит. Ну ладно".
Он зашаркал в избу, стараясь потише стучать палкой.

* * *
Старшина Нефедов не спал. Он вспоминал. Тогда, на поляне, захлебываясь слезами, плешивый рассказал все, ничего не скрывая - да и зачем ему было нужно что-то скрывать? Кислый, медный привкус смерти отступил, пропадая с языка. Степан посмотрел на Казимира, который безмятежно чистил длинной щепкой свои аккуратные ногти.
- Властям сдашь? - спросил Тхоржевский.
- Ага. Как же. Еще и чаю ему налить, может, и на гармошке поиграть? - скрипнул зубами Степан.
- Тогда? - полувопросительно произнес вампир, но старшина уже видел, как хищно вздрогнули его губы.
- Забирай.
- Н-нет! Куда? А-а-а!... Я все рассказал! - вой плешивого разорвал тишину, но альвы уже отступили, и он мешком плюхнулся под ноги Казимиру. Ласс выдернул стиалл и тоже отвернулся равнодушно. Вампир наклонился и схватил человечка за шею, разом превратив крик в невнятное бульканье.
- Я отлучусь, - сказал он, - ничего особенно красивого в этом нет.
- И где ты такой вежливости нахватался? Валяй, - старшина был занят другим. Он подошел к погребу и долго смотрел вниз, туда где плавал затухающий стон.

- Я проверил, Старший. Они все пахнут кран тареном, - Ласс подошел и встал рядом, - на каждом его метка. Если их оставить так, то через два-три дня они превратятся. И тогда это уже не остановить.
- Ни одного? - мрачно переспросил Нефедов.
- Ни одного. Похоже, когда им резали жилы, кран тарен кусал каждого. Точно пробуя на зуб. От его слюны нет противоядия, Старший. Только для нас... и может быть, для тебя.
- Ясно. Тогда я сам.
- Как прикажешь, Старший.
- Помнишь ту деревню под Волоколамском, Ласс? - вдруг спросил Степан, глухо покашляв в кулак. - Те сами выбрали, быть им людьми, или... А этих... за что? И нам за что такая радость? Особый взвод... чтоб нам всем ни дна ни покрышки. Последний резерв...
- Сюда придут другие люди, - сказал вдогонку альв. Нефедов замер и обернулся, перестав материться.
- Ага, - сказал он, - Потом сразу наступит рай земной и полная красота. За этим нас и прислали. И построят они здесь, конечно, завод по производству детских колясок!
Старшина выдернул из чехла финку и начал спускаться в погреб.



==================
* Клановые знаки, которые наносятся на одежду, тело и оружие.
** "Все равно, что мертвый". Слово, обозначающее тех, кто по каким-либо причинам оказался вне клана.
*** Урочище, падь.
**** Старший оборотень, отличающийся от обычных силой и размером, который не может больше превратиться в человека.
***** Специальная игла, которую альвы используют для воздействия на энергетические точки организма.
--------------------------------------------------------------------------------

© Шарапов Вадим Викторович

не всё успел прочитать, работы как назло сегодня много, но завтра по-любому буду продолжать, спасибо автору.
плюсодинкнул.

№ 17. Награда

Аннотация:
Твоя награда - люди.


Часы на Спасской башне пробили полдень.
Степан еще раз огляделся вокруг, пытаясь запомнить и удержать в памяти сразу все - неровную брусчатку Красной площади, ели у стен Кремля, купола собора Василия Блаженного, где как раз начиналось богослужение. Церковный звон переплелся с боем курантов, эхо отдавалось от стен, и Нефедову на секунду показалось, что вся площадь гудит, как один большой колокол.

Он посмотрел на часы и заторопился. Привычно большими пальцами заправил складки гимнастерки назад под ремень, поправил фуражку и шагнул к воротам Кремля. Пока часовой в будке внимательно изучал его пропуск, Степан стоял неподвижно, глядя вперед, туда, где виднелась дорога, ведущая вглубь старой крепости.
Потом у него еще несколько раз проверяли документы. Мимо, скользя по нему взглядами, то и дело проходили офицеры, которым Нефедов машинально козырял, думая о своем. Наконец, возвратив ему пропуск, очередной часовой указал на двери большого здания:
- Проходите туда, товарищ старшина. Там подождите.
Степан вошел в вестибюль и начал уже неспешно подниматься вверх по широкой, застеленной ковровой дорожкой лестнице, как вдруг кто-то хлопнул его по плечу.
Он обернулся. Позади, слегка запыхавшись, стоял улыбающийся пехотный майор в новеньком парадном кителе с несколькими рядами орденских планок на груди.
- Степан? Это ж ты, Нефедов! Ну, быстро ходишь, ничего не сказать. Еле догнал тебя.
- Не припомню, товарищ майор, извините, - старшина сокрушенно развел руками.
- Да ты что, Степан? Ну давай, вспоминай! Ну? Помнишь Ельню, сорок второй, прорывались мы к своим? Ну? Костя-лейтенант!
Да, теперь Нефедов вспомнил его.
Тогда, под Ельней, в адском котле окружения, куда немцы бросили самые отборные свои части, чтобы стереть в пыль две русские армии, этот Костя, совсем еще молодой паренек, был взводным. И он же стал единственным выжившим из всего своего взвода. После очередного артналета он, с ног до головы перемазанный грязью и кровью, скатился в траншею, где Нефедов со своими, матерясь, вычищал глину из ушей и волос. На короткий вопрос: "Кто такой?", который ему задал огромный, вечно молчаливый Чугай, парнишка трясущимися губами сумел пробормотать:
- Костя я... Костя-лейтенант, - а после этого долго озирался, не понимая, над чем так хохочут эти солдаты, одетые в разномастные куртки и маскировочные комбинезоны. Степан вывел его вместе со своими из котла, потеряв только четверых, хотя леса, по которым пришлось идти, дышали смертью.
За ту неделю под Ельней Костя-лейтенант, вчерашний курсант, изменился навсегда. Он видел, как стреляют альвы, молниеносно перезаряжая винтовки и улыбаясь. Он слышал, как по следам взвода ночью мчатся вурдалаки, переговариваясь ревом и завыванием. Он отстреливался от наседавших тварей, состоявших словно бы только из клыков и когтей. И он видел, как тот самый Чугай, так после встречи и не перемолвившийся с ним больше ни одним словом - как Чугай, взревев по-медвежьи, отмахнувшись от бинтовавших его смертельную рану, кинулся прямо с носилок на вылетевшего из чащобы оборотня, ломая его голыми руками.
Правда, Костя так и не узнал, с кем ему пришлось делить патроны и хлеб, оставаясь в уверенности, что старшина просто собрал уцелевших штрафников. Потом их пути разошлись - разбросало по фронтам. Пару раз еще Степан получал треугольники писем "от К. Панфилова", которые сумели сумасшедшими путями догнать особый взвод. А потом и думать забыл о лейтенанте.
И вот сейчас давешний Костя стоял перед ним, блестя новенькими майорскими погонами.

- Ну надо же! - обрадовался Степан. Они обнялись, потом старшина оглядел майора с ног до головы, придерживая за плечи. - Да, Костя. Заматерел, не тот уже лейтенант, что был. Не тот.
- Тебе спасибо, Степан, - снова засмеялся майор, - если бы не ты тогда, и не твои... - он на секунду запнулся, едва не выговорив "штрафники", и досадуя на себя за это, продолжил, - не твои ребята, то и не разговаривали бы сейчас с тобой.
- Да ладно, - усмехнулся Нефедов, - брось старое ворошить. Сюда-то зачем, в Кремль? За наградой?
- А как же! - Панфилов с гордостью (видно, что уже не в первый раз) щелкнул замочком офицерской планшетки и достал сильно потершуюся на сгибах газету. Развернул, пальцем отчеркнул место в длинных списках награжденных.
- Вот. Панфилов Константин Андреевич, майор... Орден Суворова третьей степени. Еще в сорок девятом, оказывается, дали, да путаница в списках произошла. Однако, разобрались.
- Молодец, майор! Стало быть, награда нашла героя, - пошутил Степан и тут же снова глянул на часы, - не опоздаешь?
Панфилов удивленно глянул на него, снова пряча газету в планшетку.
- А ты, Степан, разве не... - он снова осекся, словно бы новым взглядом посмотрев на старшину. Только теперь Константин обратил внимание на отутюженную, но старую, добела застиранную гимнастерку с единственной "красной звездочкой" на груди, на солдатские, до блеска начищенные сапоги. Опустил глаза - на фуражку с линялым синим околышем, которую Степан держал в руке. "Понятно. Стало быть, обошли Степана по службе. Так и остался старшиной, сколько лет уже прошло, а ни одного ордена на груди. А ведь храбрый мужик, настоящий солдат", - подумав это, майор с сожалением, но в то же время с тайным чувством невольного превосходства покачал головой и протянул Нефедову руку.
- Ну что ж, Степан... Ты вот что. Давай-ка сегодня вечером мы с тобой встретимся, а? Посидим у друзей моих, выпьем, поговорим. Ты же не московский?
- Нет, - старшина вздохнул и руку пожал, - не могу я, Костя. Сам понимаешь - служба не ждет. Завтра уже обратно, дела...
В это время какой-то человек в обычном, гражданском костюме, проходивший мимо, окликнул их:
- Товарищи, а вы что же не в зале? Здесь опаздывать не принято.
- Эх! Увидимся, Степан, - махнул рукой Панфилов и побежал вверх по ступеням, перепрыгивая сразу через две. Нефедов усмехнулся и пошел за ним, машинально приглаживая ладонью волосы.

Кремлевский зал был полон. Сплошь кители и гимнастерки - редко-редко мелькнет среди них обычный пиджак. В шуме и говоре слышался смех и радостные восклицания, когда встречались друзья и знакомые. В глазах у Степана зарябило от блеска медалей. Летчики, танкисты, моряки - все сидели и ждали, и Нефедов тоже пристроился с краю на один из стульев, вытянул шею, стараясь углядеть, что творится впереди.
Вдруг зал замолчал - затих кашель, разговоры, и в этой тишине на сцену неторопливо поднялся сухонький старичок с совсем белой бородкой. Сосед Степана - капитан второго ранга с черной перчаткой-протезом вместо одной руки, громко сказал:
- Это ж Калинин! Сам Михаил Иваныч!
Рядом кто-то захлопал в ладоши, потом аплодисменты подхватили и остальные. Калинин приветственно помахал рукой и подошел к микрофону. Овация все не стихала, и тогда он, улыбаясь, покачал головой и сказал:
- Товарищи... Товарищи!
И, во вновь возникшей тишине, стал зачитывать приветственную речь. Потом началось награждение, и Нефедов с волнением вглядывался в каждого, кто выходил на сцену, пытаясь узнать - не встречались ли, не с ним ли когда-то приходилось видеться на фронте? Но знакомых лиц не попадалось, и постепенно старшина перестал щуриться и принялся разглядывать уже награжденных. Почти у каждого дырочка для ордена была прокручена в сукне на груди заранее, и теперь, возвращаясь на места, они сразу же начинали привинчивать награды. У некоторых от волнения дрожали руки и сделать это сразу не получалось - тогда просили тех, кто сидел рядом. И Степан тоже помог соседу-кавторангу, получившему третий орден Красного Знамени.
- За что Знамя, товарищ капитан второго ранга? -шепотом, уважительно спросил он.
- За Балтику, старшина, - широко улыбаясь, отозвался тот, - эх и дали же мои катера там гадам прикурить! Только брызги летели!
Тут на них зашикали, и Нефедов снова замолчал, совсем погрузившись в воспоминания и уже не обращая внимания на то, что творится в зале. Кто-то пробирался мимо него к своему месту, кого-то вызывали, а он сидел и перед глазами проходил весь его взвод. Люди... альвы... живые и уже мертвые. Те, у кого права на награду было много больше, чем у него, безо всякого сомнения посылавшего их в самое пекло.

- ...старшина Нефедов, Степан Матвеевич! - в сознание Степана пробилась его собственная фамилия, которую назвал со сцены уже не Калинин, а тот самый мужчина в штатском костюме, что на лестнице предупредил их не опаздывать. В зале снова стояла тишина, только теперь уже другая - странная, напряженно звенящая. Нефедов обернулся по сторонам и поспешно спросил у кавторанга:
- Что такое случилось?
- Охотников начали выкликать, - тихо отозвался тот, - самих Охотников.
Тогда Степан встал, неловко положил фуражку на стул и шагнул по проходу, ведущему к сцене. Он шел, глядя прямо перед собой, и ему казалось, что весь огромный зал состоит только из блестящих, распахнутых ему навстречу, глаз.

Майор Константин Панфилов смотрел на идущего Степана, не веря своим глазам. А рядом вдруг приглушенно ахнул полковник-танкист, все лицо которого розовело глянцевыми пятнами старых ожогов.
- Мать честная! Так это же он... меня из танка вытаскивал!
А в третьем ряду потрясенно поднялся комбат морской пехоты, громадный мужик, скомкав в руке фуражку. Его дергали за китель, но он отмахивался: "Да погоди ты! Я же его помню! Если бы не они, смели бы нас маги в море...Они же все там полегли!". И все новые и новые люди поднимались с кресел и неверяще переглядывались, видя, как поднимается на сцену невысокий старшина в застиранной гимнастерке.
- Спасибо, товарищ Нефедов, - пожал ему руку человек в штатском. - От всех нас спасибо.
Он протянул раскрытую коробочку, и Степан нетвердой рукой принял ее, мельком увидев свой орден - четвертый Георгиевский крест.
- Служу Советской России, - хрипло сказал он и тут же зачем-то добавил, - вы извините, что не в парадной форме я. Прямо с задания, не успел ничего...
Но тут старшина увидел, что из президиума к нему идет Калинин. Михаил Иванович взял Степана за плечи и долго смотрел ему в глаза. Потом расцеловал - троекратно, по-русски.
- Ты в зал посмотри, старшина, - сказал он негромко. - Там вся твоя парадная форма стоит. Все их награды - твои, можно сказать.
Нефедов повернулся, и у него перехватило дыхание. Сжимая коробочку с орденом, сквозь пелену, от волнения застилавшую глаза, он увидел, как тут и там по залу встают люди. Десятки людей. Разных званий и родов войск, офицеры и солдаты - все они смотрели на Степана и молча, стоя по стойке "смирно", отдавали ему честь.
Старшина беспомощно оглянулся на Калинина и тут же снова стал смотреть в зал. Теперь он увидел, что сбоку отдельной группой стоят Охотники.
Каждого из них он знал в лицо.

Последние солдаты особого взвода, раскиданного по всей стране и собранного в Кремле, смотрели на своего командира. А он, словно слепой, осторожно спускался со сцены, не отводя от них глаз.


©Шарапов Вадим Викторович

№ 18. Закон пишут люди.

Аннотация:
Людскому закону подчиняются все.


Грузовик скрипнул сцеплением и остановился на обочине.
Скользя по весенней грязи, Степан подбежал к нему и рванул на себя дверь. Шофер - молодой парень в сдвинутой на затылок замасленной кепке, весело глянул на него.
- Привет, - поздоровался Степан, - мне бы до Черновилова доехать. Возьмешь?
- А почему не взять-то? Давай, браток, садись.
Нефедов закинул тощий вещмешок, влез в кабину и захлопнул дверь. Скрежеща всеми своими железными частями, "полуторка" двинулась по разбитой дороге.
- Курить у тебя можно? - спросил Степан, кое-как умостившись на прорванном сиденье.
- Давай, - разрешил шофер и тут же просительно глянул на нечаянного пассажира. - Может и мне табачку отсыплешь? Уши пухнут, сутки не куривши уже.
Нефедов кивнул головой и достал из кармана потертый кожаный кисет. Сыпанув на ладонь щедрую горсть крепкого самосада, из того же кисета он извлек сложенную гармошкой газету и оторвал полоску. Шофер искоса глянул и тут же отвернулся - на пожелтевшей газете был виден портрет генерала Пермякова. Поймав взгляд паренька, Нефедов хмыкнул.
- Не боишься? - спросил шофер, изо всех сил давя на заедающий рычаг передач. - Все-таки, враг народа.
- А я его в кисете ношу, да? - коротко рассмеялся Степан. Потом посерьезнел. - Ты вот что... как тебя?
- Иван, - через плечо бросил шофер, крутя баранку.
- Вот что, Ваня. Тут, как говорится - меньше знаешь, крепче спишь. Это во-первых. А во-вторых - без разницы мне, кто на моей самокрутке изображен. Кроме Самого, конечно. Понял? Или все еще любопытствуешь?
Парень было хотел что-то возразить, но услышав холодный смешок старшины, промолчал. Немного подождав, Нефедов чиркнул спичкой и нещадно задымил, поглядывая в окно. Дорога петляла между холмами, поросшими молодым сосняком. Тут и там в траве виднелись желтые пятна маслят.
- Богатые места, - задумчиво сказал Степан, выдыхая горький дым в открытое окно, - даже интересно, почему так мало людей здесь живет. На карте всего две деревеньки. Черновилово - ну тут понятно, станция, склады. И Волково рядом.
Иван крутнул руль и нехотя отозвался:
- Какое там... Волково-то нынче совсем заброшено. Один погост остался. Жили там раньше, верно. Старая деревня, дед говорил - еще барская.
- Вон что..., - старшина коротко поглядел на шофера. - И что же? На войне всех выкосило или сами разбежались?
- Да... как сказать, - парень помусолил в зубах цигарку, потом сдвинул кепку на лоб и решительно закончил:
- Говорят, нечисто там, - и пристукнул ладонью по рулю.
Нефедов вроде и не отреагировал. Как смотрел в окно, так и продолжал смотреть, скользя взглядом по сосенкам и желтым песчаным проплешинам. Потом выщелкнул догоревший окурок в окно и кашлянул.
- Нечисто, говоришь... Бабки плетут или сам боишься?
- Ты, земляк, говори, да не...! - вскинулся было Иван, и тут же поймал глазами серебряный отблеск на груди старшины. И обмяк, прикусил язык. То была не обычная "звездочка" или "отвага", привычная для демобилизовавшегося солдата.
Волчий Знак, отличие Охотника.
Иван побледнел, нещадно выкручивая баранку на крутом повороте.
Об Охотниках говорили разное - кто называл их душегубами почище немцев, а кто, как Ванькин дед, каждое воскресенье выпивал за их здравие чарку водки, крестясь на образа в красном углу. Там, где в войну проходили их отряды, нежить оставалась лежать мелким пеплом, а живым бояться было нечего. Но живые все равно боялись.
Нефедов перехватил взгляд шофера, скосил глаза на серебряный кругляш. Потом вдруг фыркнул и рассмеялся - совсем по-мальчишески, запрокидывая голову и широко открыв щербатый рот.
- Вон ты чего! Значка испугался. Не слышал что ли, что Охотники только для всякой погани опасны?
- Много чего слышал, - хмуро ответил Иван. Дернул рычаг, машина взвыла и пошла чуть быстрее, - слышал вот, что после боя вас и награждать было некому. И не за что.
Он покосился вбок и невольно осекся. Рот старшины покривила злая усмешка. Степан дернул щекой, помолчал. Потом все же не сдержался.
- Много ты знаешь, сопляк... Если бы не мы..., - и закусил губу, молча махнул рукой. Шофер упрямо набычился, смотрел прямо перед собой, боясь повернуть голову. Но Нефедов уже и думать забыл о брошенных сдуру словах. Перед глазами у него как наяву, встал кровавый март сорок четвертого на окраинах Фюрстенвальде.

... - Где они? Куда пошли? - надрываясь, хрипел седоусый капитан с простреленной грудью, дергаясь на кровавых тряпках, брошенных на землю вместо носилок. - Куда пошли?
Он повторял это упорно и без остановки, никак не реагируя на врачей, умело пластавших на нем задубевшую от грязи шинель.
- Куда пошли? Куда?
Медсестра, совсем еще девчонка, безуспешно пыталась успокоить его, громко повторяя на ухо:
- Все хорошо, товарищ капитан! Они вернутся! Вернутся! Тише вы!
Старшина Степан Нефедов, чуть поодаль спокойно набивавший патронами магазин своего автомата, точно знал, что уже не вернется никто из первой штурмовой волны. Затишье, от которого звенело в ушах, было зловещим. И тем внезапней стала атака смертников, подкрепленных прусскими магами. В один миг земля под ногами роты вздыбилась огненным смерчем, зашипело синее пламя, словно кто-то зажег горелку - и живые факелы по сторонам взметнулись с режущими уши криками, принялись судорожно метаться, валиться почерневшими головешками, затихая насовсем. Беспорядочная стрельба не остановила фигуры в черных мундирах, которые бежали, не разбирая дороги, перепрыгивая лужи огня. Степан дернулся в сторону, увидев, как синевато блеснувший штык прошел мимо, ударом приклада разбил немцу лицо. Тут же выстрелил в грудь другому, выдернул из голенища короткий нож, перехватил за лезвие и метнул, целясь в клеенчатый плащ мага, изготовившегося для нового огненного удара.
- Поляков, сука! Где твои люди, Поляков!? - отстреливаясь, орал за спиною в телефонную трубку белый как бумага военврач. Крик сменился хрипом, и обернувшись, Нефедов увидел, как голова майора разлетелась брызгами.
Тогда, в марте, из всего отделения под командой Степана, живым остался только он сам. Бронекатера с реки подошли, как и было запланировано командованием - но уже слишком поздно для тех, кто в полном составе был изрезан, изорван и опрокинут с берега в стылую воду Одера, покрытую масляными пятнами и кровяными разводами. С ходу сломав сопротивление врага, десант, расстегнув бушлаты и открыв синие полоски тельняшек, тут же окунулся в резню. А старшина Нефедов остался сидеть на берегу, сплевывая кровь и выкашливая жирную сладковатую гарь из легких. Политрук, наткнувшийся на него, и уже открывший было рот, замолчал, стремительно бледнея, когда увидел глаза Степана, молча и даже как-то скучно двинувшегося на него. Потом был штрафбат и много всего - совсем даже неинтересного.

"Полуторка" взбрыкнула на ухабе, и Степан оторвался от воспоминаний. Иван, насвистывая что-то веселое, глядел вперед, выставив локоть в окно. И вдруг резко нажал на педаль тормоза. Старшина с размаху саданулся грудью об железную ручку и коротко выматерился, помянув неведомую бабушку Прасковью.
- Ваня, ты чего? Одурел? - но тут же замолчал, скрипнув зубами.
Ивану показалось, что старшина проскользнул сквозь закрытую дверь - так быстро все случилось. Грузовик еще останавливался, буксуя на склоне, а Нефедов уже стоял на одном колене - уперев левую руку в землю, в согнутой правой сжимая плоский "парабеллум". Дуло пистолета хищно шарило по сторонам.
У ног Степана на краю дороги лежал труп. Узкое мертвое лицо, покрытое грязью и кровью, было неузнаваемо изуродовано ударом чего-то тяжелого. В груди, обтянутой тонкой серой рубахой, еще кровоточили четыре прокола. Но даже и в таком виде мертвец оставался тем, кем и был.
Слишком белые волосы, слишком совершенная форма длинного тела. Лесной альв, бессмертный, лежал здесь на пригорке, и земля подплывала его кровью.
Иван выбрался из кабины и растерянно подошел к Нефедову.
- Это что же получается? - спросил он. - Сроду здесь такого не было...
- Значит, теперь есть, - сквозь зубы сказал Степан, не переставая быстро-быстро вертеть головой. Ноздри его раздувались, как у гончей, напавшей на след, - Ваня, ты бы шел в кабину. Мешаешь только.
- Ну как знаешь..., - обиженно начал было шофер и не договорил, сбитый с ног мелькнувшим в воздухе телом. Старшина дернулся в сторону, и второй альв, летевший на него, кувыркнулся мимо, вскочил на ноги и замахнулся, - но замер, глядя в черное отверстие дула.
- Тих-ха, - сказал Нефедов, глядя в горящие бешенством красные зрачки. Кривой сизый шрам у него на щеке побелел. - Тих-ха. Ты, брат, быстрый, да я побыстрее. И шофера моего отпусти, ни при чем он. Ну?
- Его убил человек, - прошипел альв, не двигаясь с места. Первый повел рукой, и Иван похолодел, чувствуя, как кожа на горле натягивается под лезвием зазубренного железного ножа.
- И что? - спросил старшина, поднимаясь на ноги. Голос его звучал спокойно, словно бы даже и равнодушно. - Вижу, что вилами добивали... Давай, отпусти шофера. Ты убьешь его - я убью тебя. Если отпустишь, будем разбираться. Я сам буду разбираться.
- Его убил человек! - резко крикнул альв. Белые волосы взметнулись вихрем, когда он мотнул головой. Старшина опустил пистолет.
- Слушай внимательно. Законы здесь написаны не мной и не тобой. Их наша власть пишет. И я сейчас за эту власть отвечаю. Убил ваш - дело ваше. Убил человек - найду его я. А не ты. Понял?
Альв коротко прошипел сквозь зубы что-то непонятное. Мускулы его тела дрожали как в лихорадке, и Иван закрыл глаза. Потом нечеловеческая хватка разжалась. Беловолосый отступил на шаг.
- Ты обещал, - сказал он.
Степан кивнул головой.
- Точно, - сказал он. - Обещал.
Не сводя с него глаз, оба альва коротко поклонились, сошли с холма и исчезли в придорожных кустах.
Нефедов еще постоял, потом длинно выдохнул и сунул "парабеллум" в кобуру. Вытер пилоткой пот со лба и повернулся к Ивану, бессмысленно глядевшему на дорогу.
- А я уж думал, все, - усмехнулся он. - Там в кустах еще четверо ждали. Давай, Ваня. Заводи, поехали.

© Шарапов Вадим Викторович

№ 19. Первый ход.

Аннотация:
Человек и нечеловек.

Хрустнуло, зашуршало что-то за окном, словно кто-то большой продирался через кусты сирени. Степан Нефедов оторвался от шахматной доски и вопросительно глянул на замершего напротив колдуна Панкрата. Тот сидел, словно неживой - казалось, и не дышит даже. Только глаза под нависшими седыми космами светились остренькими желтыми огонечками. Не поймешь его - слышал что-нибудь, нет ли. На лице у колдуна ничего не прочесть. Тем более, что нету у Панкрата никакого лица - клубится под рваным башлыком серая муть, так что порой даже привычному человеку становится не по себе.
А непривычных к Панкрату на станции Черновилово нету - да и с чего бы, ведь жил он здесь задолго до того, как протянулась через дремучие леса и болота тонкая нитка железной дороги. Еще первые поселенцы - солдаты с бабами и детьми, поневоле согнанные сюда аракчеевским указом, пугали им своих детей. Пока не поняли: пугай не пугай, а Панкрат вот он, живет рядом, в лесной берлоге, в дела людские не суется, но и к себе близко не подпускает. А уж когда излечил он умирающую от оспы девчушку и благодарная мать в ноги колдуну пала - тут-то и вовсе местные стали считать колдуна за Лесного Хозяина, кланяться ему при встрече на узкой тропинке и оставлять лыковые корзинки с немудреной деревенской снедью на пеньке рядом с обомшелым входом в его обиталище. Панкрат молча дары принимал. Живого слова от него доселе никто никогда не слышал, но понимали, что раз живет и не уходит - стало быть, доволен.
После революции Советская власть в лице присланного из Петрограда продкомиссара Иденбаума захотела было Панкрата искоренить как суеверие, которое в освобожденной от религиозного мракобесия стране существовать не должно. Сутуловатый, черный как грач комиссар в треснувшем пенсне бесстрашно пришел в пещеру колдуна и долго с ним о чем-то беседовал, оставив взвод сопровождения жариться на солнышке посреди поляны. Спустя час Иденбаум вышел и поспешно, придерживая деревянную кобуру маузера, пошел восвояси. Был он бледен и молчалив, не отвечая на расспросы. Вернувшись в Черновилово, продкомиссар закрылся в кабинете начальника станции и долго терзал старенький телефонный аппарат, накручивая ручку и крича в эбонитовую трубку сорванным голосом. Потом собрал свой продотряд и уехал восвояси. Долго еще судачили по избам мужики, что такого сказал Панкрат большевику, а только с тех пор и продразверстки и другие напасти обходили деревню стороной - как отрезало. Останавливались на станции эшелоны - что верно, то верно, а больше ничего не случалось.

Вторая война с германцем повымела точно железной метлой всю мужскую половину Черновиловки. Домовые ,повылазив из запечных нор, с тоской глядели вслед уходящим хозяевам, а кикиморы, обнявшись с бабами, ревели навзрыд, выплескивая вслед воинам воду из чугунков - на добрую дорожку. Многих не досчиталась деревня. Все знали - кто найдет поутру у себя на крыльце красный, словно кровью оставленный отпечаток лапы, похожей на петушиную, только с двумя задними пальцами - в ту избу, стало быть, солдата не жди, не вернется.
Поговаривали, что так колдун Панкрат предупреждает жителей, посылая своих скорбных вестников вперед военкомовских извещений. Однако, и помогал в эту лихую годину деревенским старый колдун немало. Молча выслушивал приходящих на поклон девок и старух, совал в руки кожаный мешочек с измельченными травами и поворачивался кряжистой спиною. Как быть дальше, знали все - достань в полночь, снявши нательный крест и повернув образа ликами в стену, зелье Панкратово, да всыпь его хоть в питье больному, хоть по земле развей в нужном месте. И вставала на ноги единственная кормилица-коровенка, горячка вмиг оставляла заболевшего мальца, на скудном огороде невиданно урождалась картошка. Но знали все - иди к колдуну, только если нужда и горе уже так придавили - хоть плачь. Иначе только отвернется и пропадет в своей берлоге.

Неизвестно, отчего, но только вдруг глянулся старому колдуну демобилизованный комендант станции. Старшина Степан Нефедов мужиком оказался хозяйственным, молчаливым и спокойным. Семьи не имел, жизнь вел холостяцкую, но опрятную и каждое утро, строго в семь часов уже стоял у окна, выскабливая подбородок источенной золингеновской бритвой и насвистывая при этом затейливую мелодию. Правая щека старшины, глубоко располосованная при штурме катакомб Кенигсберга, когда на отборных солдат генерала Черняховского из глубин лезла древняя чудская жуть и вызванные черными ритуалами гули, бритью поддавалась плохо - отчего он каждый раз незлобиво матерился.
Однажды утром мимо окна проходил по неведомым своим делам Панкрат. Опустив бритву, старшина Нефедов уважительно окликнул его, а когда два желтых глаза неподвижно глянули сквозь клубящийся морок, не осекся. Только помолчал, но тут же предложил... сыграть в шахматы. Местный пьянчуга Мирошка, коловший неподалеку дрова за стакан самогона, потом божился, что Панкрат гулко рассмеялся и качнул головой в рваном башлыке - да какая ж вера такому дрянному человечишке может быть? Однако, врал Мирошка или нет, а с тех пор колдун зачастил в комендантский дом. И ради Панкрата на столе у Степана всегда стояла шахматная доска с расставленными фигурами. По-прежнему ни единого слова не произнес Лесной Хозяин. Но когда в чащобе под Черновилово объявились германские альвы-диверсанты, которые навели смертную порчу на местную скотину, Панкрат сам пришел к Нефедову и молча вывалил из мешка на дощатый пол четыре срезанных под корень остроухих головы.

Обо всем этом размышлял старшина и сейчас, неторопливо переставляя коня, чтобы съесть чужую пешку.
Колдун напротив пошевелился, зашуршали лохмотья. И внезапно комендант станции вдруг почувствовал смертную тоску - так, что колени его ослабли и пальцы, судорожно вцепившиеся в резную фигурку, вмиг заледенели. Словно тень метнулась за отворенным окном, да такая, что между лопаток у Нефедова потек холодный пот и в сердце заколол десяток тонких иголок. Выпавший из руки конь стукнул о доску, но Степан уже и думать про него забыл. Потому что увидел, как напротив медленно и страшно поднимается во весь немалый рост колдун Панкрат. Нечеловеческие его глаза светились теперь совсем невыносимо, ярко, точно оранжевые фонари, воздух в комнате стал невыносимо горячим. Хрустнула под тяжелой ороговевшей ладонью столешница. Колдун поднес к капюшону руку, рванул завязки ворота, словно что-то его душило. Степан стиснул зубы, нашарил на подоконнике рукоять пистолета. И в этот миг колдун заговорил. Тяжело, тускло падали из клубящейся мглы скрежещущие слова, будто тот, кто их произносил, делал это через великую муку.
- Сте-пан... Идет... Она... Вели-кое Зло и-дет... Ты неупо-коенных подымал... Что-бы врагов одо-леть... А с ни-ми и Она... Теперь жди... Помо-гу чем могу...
Голос Панкрата был невыносим - не живой, не мертвый, он резал уши как лезвие ножа. И вдруг смолк.
Старшина Нефедов убрал онемевшие пальцы с рубчатой рукояти. Обугленная скамья напротив него была пуста. В окно пробивался первый рассветный луч солнца, и где-то на ветке звонко щелкала беспечная синица.

© Шарапов Вадим Викторович

Ыщё давай! Однозначно плюсую)

Это сообщение отредактировал SiRiS - 6.10.2008 - 16:32

№ 20. Дед.

Аннотация:
У солдата нет сердца.

Степан еще раз перечитал кривые, разъезжающиеся по листку бумаги строчки. Потом аккуратно сложил его пополам, еще раз перегнул. Подумал - и разорвал на мелкие кусочки. Высыпал их в жестянку из-под американской тушенки, стоящую на подоконнике вместо пепельницы, и чиркнул спичкой. Тяжело опустился на стул и долго смотрел на мечущийся по бумаге огонек. Молча закрыл лицо ладонью и тихо, едва слышно взвыл, навалившись грудью на край письменного стола.
Молодой солдат, совсем еще мальчишка, из первогодков, который только что доставил коменданту станции письмо ("Пляшите, товарищ старшина! Из дому пишут!"), жалостливо морщил лицо, переминался с ноги на ногу у дверей, не осмеливаясь напомнить о себе. Потом все-таки робко покашлял в кулак. Степан Нефедов убрал ладонь и поднял на него глаза. Лицо его было спокойным. Белый шрам, да бьющаяся жилка на виске - и все, ничего больше не понять, хоть целый день смотри.
- Спасибо, Коля, - качнул старшина головой, - все нормально. Обожди, я распишусь, что получил. Порядок нужен, без порядка никуда...
Скрывая облегчение, почтальон подставил журнал, и комендант начертил хитро закрученную подпись напротив нужного крестика на серой бумаге.
- Разрешите идти? - солдат поправил брезентовую сумку и козырнул. Нефедов поднялся и подошел к нему, шаря по карманам галифе.
- Коля, слушай... Вот, возьми деньги, передай там на крыльце кому-нибудь из ребят, кто посвободнее. Скажи, мол, старшина просил... водки бутылку. Хорошо?
- Ясно, товарищ старшина. Передам, - почтальон принял смятый комок бумажных денег. И не вытерпел, спросил. - А что случилось-то?
Степан Нефедов сумрачно глянул на него, махнул рукой.
- Иди, Коля. Человек один умер. Хороший был человек.
Когда за солдатом хлопнула дверь, Степан снова подошел к столу. Сел, положил голову на стиснутые добела кулаки.
Дед... Ах, деда, деда, что ж ты так? Обещал - дождешься меня. Обещал еще и правнуков уму-разуму научить.
Не успел.

... - Стало быть, уходишь, Степа, на войну? - в толпе воющих баб и девок, провожающих эшелон, Константин Егорович, "дед Кистентин", как называла его бабка, оставался спокойным. Как всегда, чуть улыбался краем рта сквозь прокуренную свою бороду. А может, вовсе и не улыбался.
- Ухожу, дедушка, - Степан, тоже нимало не волнуясь, глядел, как заполняются людьми теплушки, как бегут с котелками те, кто еще успел набрать кипятку на дорогу.
- Ну, добро. Слушай меня, внук, - гуднул дед, положил каменной тяжести руку на плечо Степану. - Попадешь на войну - бей их, гадов. Как я в турецкую, да отец в гражданскую. Чего еще сказать? Сердцу воли не давай, головой думай. Сердце - оно потом, как отвоюешь, о себе даст знать. Молитву не забывай.
- Не верю я в бога, деда, - отозвался внук, закуривая. Константин Егорыч усмехнулся в усы.
- Ну не веришь - и ладно. Бог с тобой, вот и все. А уж мы с бабкой за тебя помолимся, ох как помолимся... Ты, главное, не бойся. Ни человека, ни нечисть. А зверей я тебя сызмальства научил не бояться.
Помолчал и добавил:
- Жаль, отца нет... Он бы посмотрел, какой солдат вырос.

Степан почти и не помнил отца. Знал, что тот воевал, в гражданскую вроде бы командовал эскадроном, а после - был егерем, оберегал окрестные леса. И погиб вместе с женой, отбиваясь от стаи волков, натравленных на заимку волей одного варнака-колдуна, обиженного на то, что егерь Матвей Нефедов не разрешил ему вольничать, как прежде, когда никакой власти не было.
Но Матвея земляки любили - много за что, не перечесть тех, кому помог. И человеком он был сильным и спокойным. Поэтому после похорон мужики, не сговариваясь, молча взяли рогатины и винтовки с наговорными пулями, и пошли в чащобу. Там, у болота, в короткой стычке, двое из них истекли кровью, но и чернокнижник не ушел - подох как змея, скрючившись на вилах и не уставая проклинать своих губителей. Орал он, пока отец егеря не вбил ему в рот комок горящей смоляной пакли. Там же, на краю трясины, колдуна сожгли, а пепел смешали со стоялой водой. Плюнули на то место и вернулись в деревню - поминать Матвея и Марью. Пили, плакали, орали песни, дрались и мирились.
Один только дед Константин был неподвижен, молчал чугунно и лишь без закуски глотал стакан за стаканом самогон. На третий день он встал, хрястнул пустую бутыль об стол, пластанул ситцевую рубаху на груди пополам, только пуговки поскакали по половицам - и принялся плясать. Без остановки, несколько часов подряд, отшвыривая мужиков, пытавшихся крутить ему руки. Рухнул, обессилев, только затемно, и воющая над ним бабка Авдотья еле сумела дотащить неподъемного мужа до постели.
Проспавшись, он сразу же отправился к шабрам и привел в дом пятилетнего внука Степана, который все дни поминок жил там, в стороне от мужицкой гульбы. Привел и сказал спокойно:
- Ну вот, Степка. Теперь мы тебе заместо батьки с мамкой...
Внук, хоть и мал, понял все и только головой кивнул. Уже тогда дед про себя удивился - ни слезы, ни крика у Степки не вырвалось.
А как только зазеленел май, дед Константин увел внука с собой в лес - и до осени. Так и повелось. Когда Степан подрос, он и сам чуть ли не круглый год пропадал в чаще, с ружьем да кавказским кинжалом - еще прадед, который с Ермоловым служил, привез домой бритвенно-острый клинок с серебряной чеканкой.
Первого оборотня тринадцатилетний парнишка поймал на это лезвие. Едва не переломившись при том под тяжестью волчьего тела. А когда увидел, что шерсть исчезает, и перед ним на земле дрожь бьет помирающего голого мужика с синеватой кожей, то сблевал. Но дед не дал отвернуть глаза.
- Смотри, Степан. Хорошо смотри. Ить вот оно как, мог он человеком быть, а выбрал - нелюдем стать и людей резать. А нелюдю - и смерть нелюдская. Ни похорон ему, ни дна ни покрышки.
Старый Константин рассказывал внуку все, не скрывая секретов. От него первого Степан узнал, как надо правильно убивать и как правильно жить, так, чтобы глаза от людей не прятать.
- К примеру, как оно, - учил дед, пока снаряжал патроны или подшивал драную об ветки одежду, - иной человек - дрянь гнилая, и Лесному не всякому в подметки сгодится. И наоборот - вот те же альвы или мавки. Они живут и нас не трогают. И мы с имя в ладу должны жить. Ежели то не черные альвы, Степка. Тех опасаться надо, ненавидят они людей. Коли встретится такой - бей первым, но и по сторонам гляди - они поодиночке не ходят.
- А те, что не черные? - спрашивал внук.
- С теми я сам в последнюю турецкую войну плечом к плечу в разведке служил. Из нас таких, у кого ни кола ни двора, ни царя в башке, собрали отряд "охотников" - для ночных действий, значит. Плохо башибузукам турецким спалось, пока с нами альвы ходили. Быстрые они и бесшумные - проскользнут там, где человеку и пути-то не видится. Только все одно - нелюдская у них суть, жестокие очень. Пленных не берут, и не дай Господь к ним в руки врагом попасться. Смертную муку примешь, неделю умирать будешь, а они рядом петь на своем языке и смеяться будут. Понять их трудно. Но если один раз понял, и они тебя за своего приняли - навек своим будешь.
- А ты им свой, дед? - поинтересовался как-то Степан. Константин Егорыч долго молчал, сплевывал табачной слюной на траву. Потом поерошил бороду и ответил задумчиво:
- Это как сказать... Кому вроде как и за своего сойду.
Весь день после этого он ходил и что-то бормотал про себя. А вечером подозвал Степана, который на улице у заимки возился с капканом, и сказал решительно:
- Собирайся, внук. Пойдем. Хочу тебя показать кое-кому.
Они шли всю ночь, петляя по одному деду ведомым приметам и тропкам. А потом и вовсе пошло бездорожье, пришлось перелазить через рухнувшие стволы и продираться сквозь спутанные ветви. Только к рассвету они вышли на удивительно чистую поляну, трава на которой росла словно бы вся одного размера. Дед оставил Степана посередине, а сам исчез на другом краю леса, кинув напоследок короткое "жди".
Усталый Степка и не заметил, как задремал. Спал он крепко, но проснулся - словно внутри толкнулась пружина. Затуманенная голова еще не успела ничего сообразить, а тело уже вскинулось на четвереньки, рука нашарила кинжал.
- У него хорошее чутье, Охотник, - тихий, шипящий голос раздался сзади совсем рядом. Парнишка суматошно крутанулся, полоснул впереди себя острием. Потом замер.
В двух шагах от него стоял альв. В непонятной зеленой одежде, висящей лоскутами, с ножом, который он небрежно крутил на ремешке. Смотрел на Степана холодно и равнодушно, чуть морщился от запаха дедовской махры. Дед стоял рядом и привычно усмехался.
- Зачем ты его привел? - спросил альв.
- А то сам не понимаешь?
- Хочешь, чтобы я научил... Охотник, ты понимаешь, чего хочешь? Нам запрещается это. Нас и без того мало, а если люди узнают...
- Не узнают, - твердо сказал дед.
- Чего ради? - вскинулся альв. Нож мгновенно исчез из его пальцев.
- Того. Ты помнишь егеря, который тебя, Сурраль, третьей зимой спас от гулей? Это его сын.
Альв замер неподвижно. Потом мазнул по лицу Степана черными зрачками, отвернулся.
- Да. Ты прав. Это мой кровный долг.
- Иди с ним, внук, - сказал дед. - Иди. Надо тебе узнать больше. Я вот староват уже, а он...
Степка узнал позже - "он" возраста не имеет. Сколько в этих лесах жил Сурраль, не было известно никому. Но с тех пор Степан Нефедов проводил с альвом почти все время. Три года подряд он жил, спал и дышал так, как ему тихим голосом приказывал безжалостный воспитатель, кроивший тело юноши по своему разумению. Писать, читать и уважать Советскую Власть его научили сельская учительница и дед. Не научили только верить в бога - наверно, и тут виною всему был альв Сурраль: трудновато верить в то, чего не можешь увидеть сам, когда рядом - вон они, чудеса.
Потом альв исчез. Ушел однажды и сгинул, растворился в лесах, словно бы и не было никогда его рядом. Куда ушел, не смог сказать и дед. От него на память ученику остался только костяной нож, да шрамы на всем теле, которые от этого ножа и появились - Сурраль всегда повторял, что тренировка без крови не имеет смысла.
А потом началась война.
Степан которому только-только стукнуло девятнадцать, в военкомат поехал сразу же, как по репродуктору, прибитому на столбе у сельсовета, прочитали приказ о мобилизации. Даже хотел со своей винтовкой, но Константин Егорыч не дал.
- Ружье, Степка, тебе там дадут. Ружей на войне много - только стреляй... Главное, стреляй метко. Или ты его, или он тебя.
Напоследок, у поезда, дед повесил внуку на шею свой медный крест да бабкин оберег. Бабушка Авдотья солдата не провожала - уж так повелось в роду Нефедовых, что на опасное дело мужики испокон веку уходили не оборачиваясь и не слыша причитаний за спиной. Так ушел и рядовой Степан Нефедов, махнул деду рукой и запрыгнул в теплушку. Не зная еще, что воевать ему придется без передышки долгих пятнадцать лет.

...Старшина Степан Нефедов поднял голову. В коридоре простучали шаги, дверь приоткрылась и в нее просунулась голова Сашки Ерохина из комендантского взвода.
- Товарищ старшина, я вам принес... Водки, как просили.
Нефедов принял газетный сверток, развернул бумагу, поставил на стол зеленую бутылку. Нашарил на полке пыльный стакан, протер рукавом. Содрал пробку с бутылки и налил водки сразу по рубчик. Поднял стакан и с выдохом проглотил обжигающую жидкость в три глотка. Закашлялся и вытер глаза.
Не пил Степанс самой юности. Вначала запрещал дед, потом отучил Сурраль, говоривший, что пьяного в лесу по запаху не найдет только слепой безногий волк. На войне тоже как-то не до того было. Но сейчас старшина пил водку, словно в стакане была обычная вода. Пил, и легче ему не становилось.
За окном смеркалось. Уже давно простучал колесами и ушел эшелон, увозя конвойную команду. Начальник эшелона сунулся было к коменданту, но Ерохин его не пустил, как тот ни ругался и ни грозил рапортом по начальству. Под конец приезжий покрыл всех матом и уехал ни с чем.
Степан сидел и глядел на пустую бутылку. Мыслей не было, только тяжесть где-то там, на месте сердца. Поэтому он и не услышал сразу, как бесшумно отворилась обычно скрипучая дверь. Обернулся, роняя стул, только тогда, когда на плечо легла узкая ладонь.
- Ты разве совсем постарел, ученик, что разрешаешь так подкрадываться?
- Сурраль...
Альв обошел комнату, сел напротив Степана. Брезгливо тронул пальцем бутылку.
- Легче стало?
Нефедов опустил голову.
- Дед у меня, Сурраль...
- Знаю, - перебил его альв, - потому и пришел. Держи. Это твое.
Он положил на стол замшевый мешочек. Потом поднялся и пошел к двери. Уже взявшись за ручку, сказал, не оборачиваясь:
- Сегодня думай сердцем, Степан. Сегодня можно. А завтра - уже нет. Я тебя хорошо научил. Такие как ты, воюют всю жизнь.
И исчез, как будто растворился во тьме коридора.
- Сурраль! - Степан кинулся следом, распахнул дверь. Никого.

Он вернулся и взял в руки мешочек. Потом развязал его и достал оттуда скрученный в трубку листок бумаги и коробочку.
Медленно развернул записку.
"Здравствуй, Степан!
Чую, что больше нам с тобой не свидеться. Знаю, что воевал ты все это время честно, как я учил, да и отец бы твой гордился, будь он сейчас жив. А по мне не грусти - это сколь же можно небо-то коптить? Тебя вырастил, пора и честь знать. Об одном жалею - что не довелось мне тебя обнять, пока старые кости еще носят. Ну, это ничего.
Передаю тебе, внук, награду твою. Десять лет без малого, почитай, она тебя ждала - еще с первой похоронки, которую мы с бабкой на тебя получили. Так и лежала в красном углу. Думал - вернешься, а я ее тебе за столом накрытым и вручу при всей родне. Но теперь уж держи ее и надень сам. Заслужил, внук. Считай, и от меня тебе эта награда.
А теперь - прощай, Степушка. Нечего нам с тобой, мужикам, долгие проводы устраивать. Приезжай в родные места, навести наш дом. Твой он теперь - боле никого не осталось.

твой дед Константин Егорович Нефедов".

Степан открыл коробочку. Там на черном бархате лежал, тускло отсвечивая полированным серебром, Георгиевский крест. Старшина достал его, сжал в кулаке, чувствуя, как острые грани врезаются в ладонь.
И заплакал.

© Шарапов Вадим Викторович

№ 21. Везучий.

Серегу Осинникова, "Осину" - зарезали картонным ножом прямо у меня на глазах.
Расскажи про такое кому-нибудь - не поверят. Картонным? Это как?
А вот так.

Когда я опустил дымящийся "шварцметалл" и повернулся, он стоял, привалившись спиной к бревенчатой стене, и подошвы его ботинок медленно, очень медленно скользили по траве. А руками он зажимал горло, и я увидел, как между пальцами сочатся ручейки крови - яркой, точно нарисованной на серой коже перчаток. Осина всегда носил перчатки - это было в его "козырном" стиле.
Потом кровь изо рта плеснула ему на подбородок, и он съехал спиной по бревнам, оставив на случайном гвозде длинный лоскут пиджака.
- Осина! - я рванулся к нему, но наткнулся на взгляд серых глаз. Кроме боли там было еще что-то. "Не подходи!" Второй рукой он шарил по земле, будто что-то искал, не сводя с меня глаз. Я понял, что это, когда он сжал в кулаке прозрачное лезвие.
Нож вспыхнул и переломился. Черные капли горящего картона текли по кожаной перчатке, выжигая в ней дорожки, и воняло чем-то невыносимо, и Осина все сильнее щурился в судороге, а лицо его белело.
За спиной у меня кто-то заворочался, и прыгнув в сторону, я увидел Кольку-Винтореза, который стоял на коленях и качался, держась за грудь. Лицо у него было все в крови, но бандюга на это не обращал внимания. Только смотрел как горит нож, и тянулся к нему растопыренной пятерней. Я ударил его в скулу, двинул от всей души, и он опрокинулся на спину, но сознания не потерял. Сунул правую руку в карман ватника и выдернул оттуда "наган". Новенький, в заводской смазке.
Мелодично тренькнул барабан, щелкнул курок, но я уже нажал спуск "шварцметалла". Хороший немецкий пистолет, никогда, сколько работаю в угрозыске, меня не подводил.
А сейчас подвел.
Пусто щелкнул боек, что-то скрежетнуло внутри, затвор намертво заклинило. И тут же наган полыхнул ответной вспышкой. Ощущение, словно кто-то крепко вдарил мне палкой по лицу. Странно, но темноты не было. Правая щека стала мокрой, и я, удивляясь, что еще жив, смотрел, как Колькин палец медленно выбирает ход спускового крючка "нагана".
Потом Винторез утробно крякнул, покосился набок и заскреб землю каблуками хромовых сапог. Револьвер он выронил, и рука судорожно тряслась, а указательный палец скрючился и дергался теперь, будто Колька все еще спускал курок.
Рука тряслась, а бандит все не падал, скособочившись и закатив глаза. Но я уже понял, почему. Сзади Винтореза держали за плечи. Крепко держали.
И держал его не человек.

Уложив Кольку лицом вниз, он аккуратно, быстрым плавным движением свел его руки вместе и одним взмахом обмотал вокруг кистей короткий шнур, закончив его сложным узлом. Винторез что-то пробулькал и его стошнило, к вони горелого картона добавился резкий и кислый запах.
Альв не обратил на это внимания, только наклонился и выдернул из затылка Кольки длинную блестящую иглу. Сунул ее в кожаный футляр на поясе, достал другую, всадил еще глубже. И поглядел на меня. Глаза у него были черные, без зрачков.
А я вспомнил про Осину. Черт! Бросив "шварцметалл", я рванулся к нему - он сидел, опираясь на локоть, все еще сжимая в дымящейся перчатке остатки проклятого ножа, и мне показалось, что я успею...
- Он умер, лейтенант. Ему не поможешь
Я не понял этих слов. Я тряс Осину за плечи - вставай, Серега, вставай, ты что, мы же его взяли, взяли мы Винтореза, вставай, Серега! Я весь перемазался в его крови, и тогда чьи-то руки вздернули меня вверх, оторвали от Осины, и я развернулся, чтоб заехать в морду тому, кто мешает мне поднять товарища... Промахнулся.
- Ну-ка, тихо. Тихо!
Тут в морду получил я - жестко, прямой короткий тычок, от которого перед глазами у меня вспыхнули искры. Зато земля перестала крутиться, и я смог вздохнуть, расцепить сжатые в ярости зубы.
- Вот и хорошо. Ласс, свиэр"тил рассэ!*
Альв шагнул ко мне и мертво заклещил в ладони мой локоть. Пальцы у него были ледяные, это я почувствовал даже сквозь свитер. Потом (я даже дернуться не успел) он выдернул свою иглу и всадил мне ее в шею.

Боль разом утихла, а в голове стало ясно и холодно. Правда, поворачиваться теперь пришлось всем телом, "по-волчьи".
- С-с-суу... Ну спасибо... - просипел я. От иглы или от чего-то еще, только голос у меня пропал, оставив сдавленное шипение. Стирая со щеки кровь, я глядел на человека, который стоял передо мной и прикуривал папиросу. И чем дольше я на него глядел, тем сильнее мне становилось не по себе.
- Привет, Борисов, - поздоровался со мной Степан Нефедов. - Головой только не дергай, отвалится к ёшкиной маме. Лучше присядь, потолкуем.
Это точно был он. И даже погоны остались те же - выгоревшие погоны старшины. Звездочек не прибавилось. Хмурый и жилистый, невысокого роста, в черном комбинезоне, он стоял и разглядывал поднятый с земли "наган" Кольки-Винтореза. Старшина Нефедов.
- Вы как здесь... оказались?
Не шевеля головой, я попытался нашарить в кармане пачку папирос, но на ее месте обнаружилась только здоровенная дыра в подкладке. Нефедов протянул мне уже размятую "казбечину", сам затянулся, выпустил струю дыма в небо.
- Оказались вот, - ответил с неохотой, - везет тебе, Борисов, сам не знаешь даже, как. Как новорожденному везет. Видать, мамка за тебя крепко молилась.
- Я детдомовский.
- Ну, значит, кто-то еще. Как тогда, в сорок четвертом, под Брянском, помнишь?
- Как не помнить. В атаку пошли - двести было, а вернулись семеро...
- Вот-вот. Вернули, - голосом надавил Нефедов, - семерых.
Все это время он озабоченно хмурился, поглядывал на часы. Альв, которого он называл по имени - Ласс? - неподвижно замер рядом с постанывающим и ворочающимся в блевотине Винторезом, не высказывая никаких эмоций. Только ногой в мягком кожаном сапоге без каблука прижимал бандита к земле. С виду этот альв выглядел совсем хрупким, узкоплечим, но я помнил других таких же, как он, и понимал, что Винторез под сапогом сейчас стонет от боли.

Брянская область, май 1944 года

Мы вляпались серьезно. Сначала Сашка Куренной, наш взводный, еще пытался храбриться, тихонько пел: "Шумел сурово брянский лес...", но, получив жестокий удар в затылок, свалился нам под ноги. Никто его не поднимал - нам, трусящим по лесной тропке в сыромятных ошейниках, жестоко стягивающих гортани, было не до того. Только Пушок, рядовой Пушкарев, дернулся было в сторону, но захрипел, когда веревка рванула его обратно. Куренного поволокли позади, он мычал, и голова его болталась по-неживому.
Черные альвы гнали нас в свое логово, как скот.
Я встретился взглядом с Кузьмичом. Он был самым старшим во взводе. Самым опытным, самым рассудительным и никогда не унывавшим. Даже в отступлении, которое складывалось в недели и месяцы, даже тогда, когда мы попали в окружение и выбирались болотами, рискуя нарваться на облавные отряды немцев. Тогда старый вояка держался лучше всех, делился с нами махрой и подбадривал ядреными шутками. "Вот выберемся, хлопцы - первый на бабу заберусь, и ну над ней трудиться!"
Сейчас в глазах Кузьмича я увидел только ужас. Точнее, в одном глазу. Второй был выбит, липкая кровянистая дорожка тянулась из пустой глазницы по щеке.
- Все, Вовка. Отвоевались! - выдохнул он быстрым шепотом. - Хана нам...
- Почему? - спросил я, чувствуя, как мокнет ледяным смертным потом гимнастерка на спине. - Ты что, Кузьмич? Прорвемся!
- Не... От этих не сбежать. И назад не смотри. Не смотри!
Но я уже оглянулся.
Там резали нашего взводного. А он мычал, давился кровью, пытался выкрутиться из рук черных. Только потом я понял, что сначала ему отрезали язык - а сейчас не мог оторвать взгляда от равнодушных темных лиц. Двое придавили Сашку к земле, а третий наклонился над широкой, волнами мускулов ходящей спиной, располосовал грязную гимнастерку. Потом всадил лезвие узкого и длинного кинжала под правую лопатку.
Хруст ребер словно бы что-то внутри меня надорвал, и я перегнулся пополам, выташнивая под ноги желчь. Белый как известка Кузьмич ухватил меня под мышки, бормоча:
- Тока не падай, Вовка, не падай... Нельзя падать...
А я слышал хруст и бульканье там, сзади и знал, что вот сейчас, в эту секунду, черные альвы делают "орла крови", выворачивают Куренному ребра и вынимают опавшие, дергающиеся легкие, чтоб разложить их, как крылья.
И я даже не мог заткнуть уши.

Наверно, дальше я все-таки шел сам, потому что остался жив. Но путь вглубь леса мне не запомнился, а очухался я только тогда, когда меня окатили холодной водой. Захлебнулся, закашлялся и открыл глаза.
Мы были в лагере черных.
А дальше осталась только - кровь, кровь, кровь...

* * *
- Все помню, - хмуро ответил я. Альв, повинуясь кивку старшины, таким же мгновенным движением выдернул иглу из моей шеи, и онемевший позвоночник с явственным скрипом наконец-то обрел подвижность. Боль не возвращалась. Я затянулся папиросой и поднял глаза на Нефедова.
- Долго они что-то, - непонятно сказал тот, снова глядя на часы.
- Кто?
- Кто надо. Группа зачистки. А! Легки на помине...
Во двор влетела "полуторка", завывая мотором и страдальчески дребезжа всеми своими фанерными частями. Из кузова попрыгали люди. Рослые, плечистые как на подбор, в одинаковых черных комбинезонах без знаков различия, но при этом - все какие-то разные. Рассыпались по двору, привычно и умело осматривая каждый уголок. Недоумение мое росло.
- Что ищете, старшина?
- Кольку твоего. Винтореза ищем.
Несмотря на то, что улыбаться было больно, я рассмеялся.
- А вон там кто лежит тогда? Привидение? - махнул рукой в сторону альва, который коротко покосился на меня и снова уставился в спину лежащему бандиту.
- Там? - Нефедов глядел на меня и, похоже, думал о чем-то. - Ну пойдем, покажу тебе, кто там лежит.
Он подошел к Винторезу, я - шипя от боли поплелся за ним. Дышалось отчего-то с трудом, но в целом, нормально, бывало и хуже.
- Ласс, р"тисслар са,**- коротко приказал старшина, и альв, не переспрашивая, вынул еще одну иглу и всадил Кольке за ухо на всю длину. Меня передернуло, а он без усилия перевернул связанного на спину.
Я обомлел. Лицо Кольки-Винтореза отваливалось кусками. Кожа вспучивалась, ходила желваками, трескалась, а из-под нее... Во все стороны из-под этой треснувшей кожи топырились короткие шипы, точно у рассерженного ежа. На кончиках некоторых из них ворочались маленькие глаза, разглядывавшие нас с голодной тупой злобой. Существо дергалось, но не могло пошевелиться - видно, Ласс хорошо знал свое дело.
- Ч.. ч-то это? - я сам не узнал своего голоса, который задребезжал и сорвался петушиным выкриком.
- Мангыс, - спокойно сказал за моей спиной Нефедов и чиркнул спичкой, - я же говорю - везучий ты, лейтенант.
- Он что... съел его?
- Взял. Но не целиком. А то, что осталось, сейчас мои ищут. Потому и не повезло твоему другу, ты уж извини. Мангыс ему мог и пальцем горло перерезать, да под руку ножик из американского сухпайка попался. А потом он за тебя взялся.
Старшина покачал на ладони мой "шварцметалл". Потом передернул затвор, и тот остался у него в руках. На землю посыпалась густая бурая ржавчина и куски пружины.
- Видал? Слепить на твой ствол Ржавое Слово ему было - как два пальца... облизать. А его бы "наган" не подвел. Подвело другое - что пытался себя вести как человек. На кой ему, сам подумай, тот револьвер сдался? Куда проще пальцем было тебя проткнуть. Тут он и прокололся, потому Ласс его взять и успел, воткнул свой стиалл куда надо. Вовремя мы...
- Как всегда, - пробормотал я. Пусто было в голове, пусто и холодно, и только одна мысль стучалась - что ж я Насте скажу, Сережкиной жене?


Брянские леса, 1944 год

Они пришли тогда, когда семеро нас, остававшихся в живых, уже ни на что не надеялись. На моих глазах умер Пушок, когда альвы срезали с него все, что можно, оставив голые кости, и вытянули красные нити жил, накручивая их на заостренные колья. Потом обмяк на веревках Кузьмич, перестав страшно кричать и материться, весь дымящийся и черный от ожогов.
Хуже всего была музыка - непрерывная, монотонная, сводящая с ума мелодия. Под нее, пританцовывая, двигались наши палачи, сдирая кожу, подвергая нас, одного за другим, немыслимым мукам, которые могут причинять только черные альвы. У них были безжалостные руки и рысьи глаза.
И все же их караульные проглядели опасность.
Когда с деревьев, обступивших поляну, полетели костяные стрелы, я подумал, что это бред. Но черный, уже схвативший меня за подбородок, охнул и упал в костер. Потянуло горящей плотью. А из-за деревьев уже бежали - нет, умопомрачительно быстро двигались, скользили люди в пятнистых куртках, с обнаженными ножами в руках.
Среди черных не было трусов, посреди лагеря они сошлись с врагами лицом к лицу. Люди и альвы рвали друг друга на куски, резали ножами на кровавые ломти, дробили врагу кости и падали мертвыми. Но альвов падало больше. А с деревьев летели и летели стрелы, и ни одна не пропадала впустую. Пленных не брали, да они и не просились в плен.
Что-то чиркнуло по моим веревкам, и я, не удержавшись на ватных ногах, повалился, ударившись лицом о корень дерева. Надо мной присел человек - худощавое лицо его было искажено в яростной гримасе, зубы оскалены. Увидев черные зрачки, расширенные на всю радужку, я понял, что он сейчас под действием каких-то боевых снадобий - раньше мне приходилось слышать о таких, но применялись они только в спецчастях. А потом я увидел нашивку на рукаве комбинезона. Крест в пятиконечной звезде. Охотники.
Лицо своего спасителя я видел совсем недолго, но запомнил твердо. Потом он несколько раз навещал меня в госпитале, задавал вопросы. И вдруг исчез. Куда? - никто о том не знал.
Это был он самый.
Степан Нефедов.

* * *
- Понял теперь, лейтенант, почему ты везучий? - рассеянно спросил старшина, глядя на то, как несколько его людей выносят с заднего двора что-то длинное, накрытое брезентом.
- А вот и твой Винторез, почти в целости, но далеко не в сохранности, - усмехнулся он. - Ну, я так думаю, МУР об этом шибко жалеть не будет?
Он присел возле носилок, на которые уже уложили Осину. Лежал мой друг, подставив лицо неяркому сентябрьскому солнцу, вытянувшись всем своим длинным и нескладным телом, и одна рука свешивалась с носилок - пальцы скрючились, словно пытался дотянуться и после смерти до бандита. А я смотрел на него, и тяжелый камень рос в душе.
Старшина вздохнул, поправил покойнику руку, покачал головой.
- Геройским парнем был Сергей Осинников. Понял он, с кем схватился, и тебя спас, заговоренный нож остановил. Только поздно... Жаль, что таких чаще всего посмертно награждают...
Он положил широкую ладонь Сереге на лицо, закрывая ему глаза. Из-под пальцев старшины выкатилась слеза и скользнула по небритой щеке Осины. Меня шатнуло, и я отвернулся.
- Ладно, лейтенант. Рапорт я составлю, отмечу вас в нем, - я равнодушно слушал слова Нефедова, они проскальзывали мимо сознания. Он, видимо почуяв это, оборвал фразу на полуслове, помолчал. Пожал мне руку и пошел к "полуторке". Но тут же вернулся.
- Ты вот что... Шибко не прыгай ближайшую неделю. Я начальству твоему сообщу. Нельзя тебе сейчас на задержания, да и вообще - полежи дома, оклемайся.
- Почему - нельзя? - спросил я, выталкивая слова непослушным языком. Очень хотелось спать.
- А потому, - старшина поглядел куда-то вниз. Опустив подбородок, я увидел на своем свитере круглую дырку и темное пятно, расплывшееся вокруг нее - на груди слева. Сквозь дырку виднелся свежий рубец на коже.
- Потому что убил тебя этот самый мангыс-Винторез, - мягко сказал старшина Нефедов. - Два выстрела было, а не один. Только второго ты не помнишь и помнить не можешь. Секундой позже - и ни мои обереги, ни Лассовы стиаллы тебя бы уже не спасли. Точно в сердце попал он тебе из "нагана" - меткий, паскуда, они все такие... А ты - живехонек, только поболеешь немного. Ну, бывай, Борисов, не хворай.

И уходя, повернувшись ко мне спиной, он добавил своим обычным, насмешливым тоном:
- Я же говорил - везучий!


=================

* Ласс, помоги ему! ** Ласс, покажи.
--------------------------------------------------------------------------------

© Шарапов Вадим Викторович

№ 22. Понедельник.

Все началось с того, что проверяя эшелон, старшина Степан Нефедов, комендант станции Черновилово, обнаружил неучтенный опломбированный вагон.
На крашеных зеленой краской досках не было никаких обозначений, кроме обычных меловых пометок, которые оставляют путевые обходчики. Но насторожило Степана не это. От вагона, забивая все другие запахи, плыла сладковатая трупная вонь, и между досками капала вода.
Вызвав патруль, старшина приказал сорвать пломбу. Дверь вагона отъехала в сторону - и один из патрульных, молодой парнишка, сразу же сблевал в пыль, цветом лица сравнявшись с досками. На полу теплушки аккуратными штабелями лежали мертвецы. Не люди. Белые волосы, узкие лица со смуглой кожей, длинные шнурованные рубахи, густо перемазанные кровью.
Вагон был набит черными альвами. Над дырами от пуль густо кружили мухи. Похоже, что раньше здесь был устроен ледник, потому что прелая солома, на которой лежали трупы, пропиталась водой. Эшелон простоял в тупике два дня, пока ремонтировали полотно дороги - рельсы неизвестно отчего покривились, шпалы вспучило, словно из под земли прямо под дорогой пробивалось что-то большое. Когда раскопали насыпь, оказалось, что здесь невесть откуда взялся горячий ключ.
Полотно выправили, но поздно. Лед в вагоне уже растаял.

Нефедов побелел от злости. Солдаты, которые давно не видели старшину таким, притихли и отошли подальше от состава, не желая попадаться под горячую руку. Степан врезал по доскам кулаком так, что отлетела длинная щепка и в голос выматерился. Загибал он в десять этажей, не стыдно было бы такое послушать и корабельному боцману. На шум и ядреные матюги прибежал худой очкастый интендант - начальник эшелона. Он тихонько отвел старшину в сторонку и начал отчитывать за то, что ему сразу не сообщили о вскрытии вагона.
- Ты что, старшина!? - с ходу попытался он завершить спор, тыча пальцем в грудь Нефедова. - Ты знаешь, КТО за этим всем стоит? Немедленно закрой вагон и гони всех вон!
Закончить он не успел и выпучил глаза, потому что старшина, нехорошо улыбнувшись, аккуратно взял его за запястье, так что в руке щелкнули кости.
- Значит, будем на "ты"? - Нефедов аккуратно снял с плеча старшего лейтенанта невидимую ниточку. - Ясно. Ну и что ты, начальник? Перегрелся? Понимаешь, что сейчас на станции начнется, если кто-то узнает? Ты сам-то хоть одного живого альва видел? Вот то-то и оно... А здесь рядом их леса. Белые альвы испокон веков рядом со здешними местами обитают. Тебе, может быть, племена перечислить? Так я могу.
- Это же белые... - хрипло оправдывался интендант, пытаясь высвободить руку из клещей. Он почему-то сразу понял, что невысокий старшина - из тех, с кем лучше не спорить, и даже не вспомнил про свои звездочки на погонах.
- Белые, черные... Разницы нет. Ясное дело, здешние альвы этих ненавидят. Война прошла, лейтенант! По разные стороны фронта они дрались. Но это война! А сейчас что? Хочешь, чтобы здесь резня началась? Тебя, - Нефедов злился все больше, солдат от греха подальше словно ветром сдуло, - тебя точно не отправят леса зачищать. Будешь в своей Москве сидеть, а здесь альвы сначала скот у крестьян порежут, а потом до детей доберутся. Ты видел, как они это делают?
Окончательно сникший "старый лейтенант" расстегнул планшетку и протянул Степану сопроводительные документы.
Оказалось, что прицепную теплушку к составу добавили еще в Восточной Пруссии, по личному приказанию товарища Василия Иосифовича Сталина - "для важных опытов государственного значения". Все нужные печати на бумаге стояли, и подписей тоже хватало. Комендант станции выдохнул сквозь сжатые зубы и поднял глаза к небу.
- А теперь непонятно кто будет за сорванную пломбу отвечать, - занудел над ухом старший лейтенант, почуявший, что раз старшина при исполнении, то можно требовать свое. Но голос его застрял в глотке, когда Нефедов бешено повернулся к нему, багровея шрамом на щеке.
- Знаешь что, лейтенант... Давай-ка, отойдем вон туда, - он показал за вагоны, - чтоб солдаты не слышали. Незачем им.
Интендант, глядя на него, как кролик на удава, завороженно покачал головой. Заведя его в тупик между двух теплушек, старшина закурил папиросу и спокойно сказал:
- Старлей. Не наше с тобой дело судить, как и зачем их в Москву везут. Но ты послушай. Если после этого здесь, в Черновиловских лесах пропадет хоть один ребенок... Тогда я приеду в Москву. И будь ты хоть из МГБ, я тебя найду.
Начальник эшелона побледнел еще сильнее, но взгляд, впервые за все время, не отвел.
- Ты, старшина, не пугай. За что и как ответить - я знаю. Самому эту погань в Москву не хочется везти. А что прикажешь - вилами их разгружать прямо здесь, может быть? Или хочешь наплевать на приказ?
Нефедов остыл и задумался. Поправив на ремне трофейный "парабеллум", он крепко выругался еще раз, помянув отсутствие на вагоне предупреждающей маркировки - и махнул рукой.
- Есть такая идея. Тут рядом склады, два ледника есть. Бери своих, нечего им в карты резаться - и пусть таскают. Носилки там же возьмут, сторожу пусть скажут, что я приказал. Вони меньше будет - спокойно до Москвы доберешься, а там, может, и по голове погладят, за то что ценный груз сберег.

Избавившись от начальника эшелона, с облегчением юркнувшего в свой вагон, старшина прошелся вдоль вагонов, машинально сосчитав их количество. Думал он совсем о другом.
Понедельник и впрямь начинался хреново. Мало того, что всю прошлую неделю в лесах около узловой станции Черновилово безобразничали волколаки, от которых колхозники, оберегавшие пуще глаза каждую тощую коровенку, уже криком кричали. Дедовские заговоры от обнаглевших оборотней не помогали, а обеспечить зачистку в лесах было некем - два запроса, посланные в город, вернулись с отказом. Людей не хватало, должен был приехать какой-то важный чин оттуда, и на охрану бросили почти всех свободных оперативников. Можно было кричать криком от безысходности, только лучше от этого не становилось.
Самым страшным и непонятным было то, что ночью в среду с погоста явился прежний комендант станции, еще весной сорок четвертого умерший от старых ран, и хрипя под окном, требовал у Нефедова вернуть ему именной пистолет и личные дела. Будь сейчас война, Степан бы принял это как должное. Но вокруг не было ни магов, ничего, хоть как-то похожего на пущенное исподтишка заклятье. Пришлось расстрелять мертвеца серебряными пулями, потратив предпоследнюю обойму - и собственноручно, поплевав на руки, зарыть издырявленное расползающееся тело во дворе.
Кроме того, Степану жутко не нравилось, что Акулина, местная кликуша, ко всем своим беснованиям с падениями в церкви и выкликанием имен тех, кто должен был в скором времени помереть, теперь добавила еще и ещенощные полеты. Происходило это всегда одинаково. Молодая женщина вставала с кровати заполночь, босиком выходила во двор, раскидывала руки крестом и отрывалась от земли, рыдая в голос. Ее пытались и опаивать, и привязывать к кровати полотенцами, которые рвались как нитки - но все повторялось раз за разом. Сама Акулина поутру не помнила ничего, но старухи в очереди за сахаром и мылом судачили, что конец света уж верно, близится.
Соседи Акулины пробовали было за советом подойти к попу Ефрему, но батюшка к этому времени окончательно одряхлел, перестал служить и все время проводил на лавочке у церквушки, греясь на солнце и тихо шепча Псалмы Давида. Новый дьякон в селе и не появлялся, хотя известие о его назначении пришло еще месяц назад.

Все было плохо. Тревожная струна давно уже позванивала где-то в сознании, а сегодняшний эшелон окончательно укрепил Нефедова в одной мысли. Проходя мимо чертова вагона, где уже копошились солдаты с носилками, он терпеливо и молча дождался, пока они не разровняют колотый лед поверх трупов, и решительно приказал закрыть теплушку от греха подальше. Пломба была зажата по-новой, а дощатые стенки облиты лизолом для дезинфекции. После исполнения, старшина, морщась от резкого запаха, подмахнул химическим карандашом разрешение на проезд эшелона и за руку попрощался с обрадованным интендантом, который что-то торопливо обещал привезти, достать и прислать "из самой Москвы"...
Махнув рукой, старшина отвернулся и пошел в комендатуру, слыша за спиной тревожные свистки паровоза. Недоигранная шахматная партия с колдуном Панкратом была забыта. Степан шагал, на ходу снимая с шеи серебряный амулет на цепочке. Он сжал его в кулаке и почувствовал, как острая грань прорезала кожу, впитывая выступившую кровь. Серебро начало нагреваться.
Пора было звать Своих.

© Шарапов Вадим Викторович

ЗЫ. На этом у меня всё, ждём продолжения.

Как, и это все?.. Нееет!... Лейтенант, будь комрадом - кинь ссылку на ВСЕ рассказы в ПМ, пажалусто!..
Я ведь теперь не усну, не прочитав продолжение!

Сильнейшая фэнтези, на уровне Сергея Алексеева!
мильонпицот+1
Пости еще, если есть.

+плюс стомильенов )))) просто супер!!!

Про награждение... просто слезы полились... сентиментальная наверно...

прочёл на странице автора ВСЕ произведения! сборник - просто бомба! ему бы книгу написать об этом русском ведьмаке - был бы бестселлер!

Ахтышка
Чесслово, я выложил всё, что было на странице автора (плюс искал в нете, надеялся, но..) . Так что ждём, я тоже фшоке и требую продолжения!

Кстати, у меня появилась такая мысль - а что, если написать самому автору и спросить, типа долго ли мы будем ждать продолжения? Мыло [email protected] (Не украдено, а с Самиздата))))))

Гут, очень гут. Читая отдыхал!