Десантура., Мега вещь! Новый проект Ивакина.

тяжело, очень тяжело

охренеть... очень сильно написано... Автору респект за титанический труд...

ядрён батон.... сижу читаю и представляю себе всё это перед глазами... ужас просто...
Ивакин не устану повторять - просто ШЕДЕВР !!!!!! когда допишешь - отдай какому нить режиссёру ! попробуй ! реально кино можно снимать !

Это сообщение отредактировал LifeMurzik - 16.11.2009 - 13:01

очень правильная, и действительно очень тяжелая вещь. Особенно тяжелая последняя глава. Сильно, очень сильно.

просто нереально цепляет...

Просто невероятно. Потрясает до глубины души. Очень сильно

23.

-Вернемся, конечно, господин обер-лейтенант.
-Итак... Вы получили разрешение на прорыв остатков бригады?
-Да, получили. Мы должны были выйти на участке ответственности генерала Ксенофонтова.
-Это Калиниский фронт, я правильно понимаю?
-Правильно, господин фон Вальдерзее. Калининский фронт. Две дивизии должны были ударить нам навстречу, когда бригада подойдет вплотную к линии фронта и изготовится к броску.
Тарасов замолчал, глядя на курящего обер-лейтенанта.
Тот помолчал и не выдержал первым:
-И?
-Мы не смогли выйти к назначенному времени на линию атаки.
-Почему? - обер-лейтенант прекрасно знал причину, но хотел ее услышать от подполковника Тарасова.
-Почему, почему... Бригаду обложили.
-Мы?
-Вы. Егеря и СС. Обложили так, что мы с трудом прорвались из кольца.
-Понятно... - фон Вальдерзее тяжело потянулся. - На это мы и рассчитывали, герр Тарасов. Жаль, что не просичтали ваш фагнатизм.
-Не понял? - удивился подполковник.
-По всем нормальным законам войны вы должны были давно сдаться. Но не сдались даже тогда, когда ваш лагерь эсэсовцы простреливали насквозь.
Тарасов пожал плечами:
-Это наша загадочная русская душа, господин обер-лейтенант.
Фон Вальдерзее скептически усмехнулся. А Тарасов потер заживающую руку...

**

-Терпите, товарищ подполковник... Еще минуточку... - санинструктор мочил бинт и тихонечко отдирал слой за слоем.
Делать этого было нельзя по всем санитарным нормам - рану нельзя мочить. Тем более, талой, только что растопленной на костре водой. Инфекция и все такое... Полшага до заражения.
А что делать, если бинтов нет уже как три дня, а рану перебинтовать надо?
-Терпите, товарищ подполковник...
Тарасов тихо заматерился, когда санинструктор стал аккуратно отдирать кусочки ватного тампона от раны.
-Сейчас... Сейчас... - медик густо сыпанул стрептоцидом на место раны и снова стал бинтовать, смахнув выступившую сукровицу кусочком какой-то тряпки.
-Чистая, товарищ подполковник, не волнуйтесь, я ее каждый день кипячу и в котелок прячу! - успокаивающе сказал санинструктор.
-А жрешь откуда? - грубо, сквозь слезы сказал Тарасов.
-Да я уж три дня не жрал, - не волнуйтесь! - машинально ответил тот. - Вот! Все готово!
Повязка снова легла на плечо. Сухим и относительно белым на рану. Заскорузлым сбоку.
-Вы ей старайтесь не шевелить, товарищ командир, заживет быстрее. А еще вот что... Вы это... Как по-легонькому пойдете, зовите меня. Я компресс из мочи сделаю, заживет как на собаке! Лучшее средство, ей-Богу!
-Прорвемся, - перебил его Тарасов и натянул поверх гимнастерки свитер. - Обойдемся пока без твоих народных средств. Остальных так же лечишь?
Медик вздохнул:
-А больше уже нечем, товарищ подполковник! Когда уже подброс будет? А?
Тарасов молча посмотрел в глаза санинструктору, а потом, все так же морщась, сунул раненую руку в полушубок.
-Остальные как? - спросил он медика.
-Плохо, товарищ подполковник. Медикаменты нужны. А еще лучше - эвакуация.
Потом подошел чуть ближе и сказал уже шепотом:
-Самоубийства начались, товарищ подполковник! Тяжелые стреляться начали...
На лице Тарасова заиграли желваки.
Но ответить он не успел. Воздух зашипел, а потом снег взорвался черно-бело-красными фонтанами.
-Немцы! - закричали сразу со всех сторон.
-Твою же мать... - ругнулся Тарасов и пополз к временному штабному шалашу, в котором сейчас заседал начальник штаба с командиром разведроты и начальником особого отдела.
Немцы били по большой поляне из своих батальонных минометов, не жалея боеприпасов.
Тарасов перебегал с место на место, громко матеря и разведку, и боевое охранение. Фрицы опять подобрались незаметно и стали бить по расположившейся на дневке бригаде. После ряда стычек они уже не рисковали идти в прямую атаку, швыряя смерть из минометов.
До шалаша осталось уже метров двадцать, как оттуда выскочил Гриншпун и помчалсяк Тарасову. Один раз разрыв почти накрыл его, но особист умудрился выскочить из него здоровым и невредимым.
-Вот же, сволочное твое счастье еврейское... - ругнулся на него Тарасов, когда тот упал рядом с подполковником.
-Ефимыч, - заорал Гриншпун на ухо командиру. - Ефимыч, бригаду поднимай! Положат здесь к чертям собачьим!
-Не ори, не глухой, - зло ответил тот и снова пригнул голову. Очередной разрыв осыпал их обоих мокрой землей. - Что там Шишкин надумал?
Гриншпун не успел ответить. Он навалился на Тарасова прикрывая его еще одного разрыва. Подполковник сдавленно заорал:
-Да слезь ты с меня! Озверел совсем без бабы, что ли?
-Шишкин...
Грохот минометного обстрела становился все больше. Свист и грохот. Грохот и свист. Причем свист страшнее. От миномета не понятно - куда упадет мина. Каждая кажется твоей.
-Да слезь ты, - яростно спихнул особиста с себя Тарасов.
Тот молча и как-то вяло сполз с него.
-Эй, ты это... Гриншпун! Борис, мать твою!
Вместо ответа особист кивком показал куда-то за спину Тарасова.
Тот оглянулся.
Шалаша, в котором только что проходило заседание штаба больше не было. А на его месете дымилась воронка. Маленькая. Совсем не глубокая. Сантиметров тридцать в глубину. А рядом с воронкой лежали валенки. Подшитые кожей.
Начальник штаба Шишкин такие себе сделал несколько дней назад. Подошвы у него совсем расползлись. Вот он и снял ботинки с немца и подшивочку себе сделал. Самостоятельно.
Жаль, не помогло.
-Малеев жив? - задал сам себе глупый вопрос Тарасов.
А потом ответил сам же себе:
-Бригада! А ну вперед, за мной!
И побежал, перепрыгивая замершие тела десантников и ныряя в дым минометных разрывов. Побежал в сторону, откуда должны были лупить немецкие минометчики.
Но обстрел внезапно прекратился. Словно фрицы почуяли отчаянный рывок бригады.

**

Редко кто бывает в апрельском лесу.
Март уже не наращивает наст за ночь, а май еще не растопил остатки зимы.
Снег еще глубок, но уже рыхл и мокр. С еловых лап то и дело соскальзывают мокрые сугробы, апрельское солнышко мирно звенит капелью.
Птицы радостно кричат - а как же! сезон размножения на носу! Звери начинают беспокойно крутить следами по тающим сугробам, выбирая себе пары на лето.
Но это обычно. Когда нет войны.
А когда война - птицы испуганно теряются в стальном дожде, падающем с неба, а звери стараются уйти подальше, подальше - кто на запад, кто на восток. Смотря по какую линию фронта зверь находится.
Молодой медведь - да какой там медведь? Так, медвежонка, всего первую зиму отночевавший - сидел и бережно баюкал правую переднюю лапу, висящую на сухожилиях.
Баюкал и плакал. Слезы на его морде смешивались с кровью - такой же красной, как у человеков. Морда была глубоко поцарапана осколками какой-то круглой железной штуки, на которую медвежонка ненароком наступил. Он раскачивался из стороны в сторону и время от времени взревывал, словно жалуясь небу на боль.
Вдруг он почуял чужой запах. Страшный какой-то запах. Не медвежий. Он привстал, но тут же снова присел. Голова у медведя кружилась от боли и потери крови. Он попытался зарычать, но у него не очень получилось, потому что запах стал еще сильнее. Из ельника вышло двуногое существо белого цвета. Существо что-то залопотало, громко забухтело и сняло с плеча какую-то палку. Медведь снова попытался встать - страх и злость придали ему сил. Но существо не испугалось оскаленной пасти зверя. Оно замахало лапой и из кустов вышли еще трое таких же. Тоже с палками в руках. От них пахло очень плохо. Как от той круглой штуки, которая сделала больно его лапе.
Первый поднял палку, приложил к плечу.
Медвежонка пошел навстречу существу, стараясь напугать его молодыми зубами. Лапу он все так же баюкал. Было больно.
Вдруг откуда-то слева что-то громыхнуло, у существа разлетелась голова, в воздухе запахло кровью и...
И мишка, смешно ковыляя на правую лапу, побежал дальше, дальше вдаль, до безумия, до расстройства живота, боясь всего на свете, а особенно этих существ, раскидавших по лесу боль, смерть и страх.
Мишка так и не узнал, что все, кто его напугал упали убитыми на прогалинке, смешав свою кровь с его. Он пробежал всего лишь сто метров и подорвался на мине снова. На этот раз - смертельно.
А еще через полчаса трое десантников, с лихорадочно блестевшими глазами, свежевали тушу молодого медведя.
-Ну ты молодец, Гриш! Как немца завалил! С одного выстрела! - восхищался раскосый парень.
-Мишка помог, Вагиз! Немцы на него отвлеклись, - ответил ему рядовой Гриша Невстроев, командир отделения второй роты третьего батальона. - Да и вы быстро сообразили! Молодцы! Тремя очередями четверых вальнули! А ну, помоги!
Бойцы с трудом перевернули тушу медведя.
-Ты где так резать зверя научился? - облизнул сухие губы тоже рядовой Петя Черепов.
Впрочем, все трое были рядовыми.
Оставшиеся в живых сержанты уже командовали взводами, а некоторые и ротами. А все отделение состояло из трех бойцов.
-Приходилось в мирное время, - без тени усмешки ответил Невстроев.
-На охоту хаживал?
-Угу...
Гриша отрезал от туши кусок свежего мяса. И, сунув его в рот, закрыл глаза от наслаждения:
-Эх, соли бы сейчас... - пробурчал он сквозь набитый рот.
Вагиз и Петя с оторопением смотрели на него.
-Парное, - наконец проглотил он кусок. - Да жрите вы! Чего смотрите!
Невстроев отрезал от лапы кусок побольше и снова начал жевать его. И опять зажмурился.
Вагиз осторожно спросил:
-Гриш, а можно разве сырое-то?
-Можно, - не открывая глаз ответил тот. Лучше бы мороженое мясо, конечно. Строганинка называется. И перчика бы с хреном сверху...
Первым не выдержал Петя Черепов. И принялся яростно ковыряться во внутренностях мишки.
-Печень не жри. Там паразитов полно могет быть, - икнул Невстроев.
-А остальное?
-Мясо жри. А ты, Вагиз, что? - спросил он рядового Гайнуллина. - Вера не позволяет?
-Какая еще вера... Комсомолец я! - И тоже принялся кромсать теплое, дымящееся кровью мясо молодого медведя.
За полчаса три молодых организма с успехом умяли лапу медведя, обглодав ее почти до кости. Ссохшиеся желудки уже были полны, но глаза требовали - еще, еще, еще! И они лопали мясо, заедая железистый вкус во рту истоптанным снегом.
Лопали и не заметили, что там, откуда они ушли оставив свой пост, всего лишь в сотне метров от туши погибшего на мине медведя, за их спинами - к бригаде прошла пятерка фрицев. А потом еще одна. А потом еще. До трех взводов, включая две батареи минометов.
Гриша, Вагиз и Петя опомнились уже тогда, когда в тылу началась канонада.
Война вернулась, сорвав пелену сытости и дурмана.
Не сговариваясь, все трое вскочили на лыжи и побежали обратно по своим следам. Стараясь не сходить с лыжни. Мишка, конечно, протоптал по минному полю тропку, вот по ней они и ходили в 'лесную столовую' как обозвал медведя Вагиз, а сейчас по ней же спешили обратно.
-Мать твою! - шепотом ругнулся Григорий.
Трупы немцев они оттащили в сторону и закидали их снегом, предварительно обыскав и не найдя ничего съедобного. Там они и валялись, падлы, незаметные для стороннего глаза. А вот на снегу лыжных следов прибавилось. И вели они в ту сторону, откуда шла пальба.
-За мной! - махнул рукой командир отделения, - Вагиз слева, Петя справа!
Сам же пошел по следам.
Им повезло.
Немцы не додумались выставить боевое охранение с тыла. Они выставили егерей вперед, верно зная, что бригада лежит на дневке. Недаром, самолеты кружат и кружат над лесом. А вот наших 'ястребков', как обычно, не видать!
Один расчет вынесли почти сразу. Немцы даже не поняли, сначала, что произошло. Упал один подносчик, другой, потом заряжающий...
А потом немцы забегали, заорали что-то на своем. Из леса тут же подтянулась пехота, залегшая где-то впереди.
Да не простая пехота. Ягеря. Очень уж грамотно они начали отжимать от позиций минометчиков отделение рядового Невстроева. Пришлось отползать под огнем. И огнем метким. Почти сразу же замолчал автомат Пети Черепова. От отделения, похоже осталось лишь двое.
-Вагиз! Вагиз! Слышишь меня? - орал ткнувшись в снег Гриша.
-Слышу, командир! - донесся крик татарина. Первый раз, между прочим, командиром назвал...
-Уходи влево! Я вправо дерну! Растащим фрицев!
-Не могу, командир! Я в задницу ранетый! - проорал ему Вагиз.
-Чтоб тебя... - ругнулся Невстроев и пополз в сторону Гибадуллина.
Но тут же замер, застонав. Пуля больно ударила его в левое плечо, отрикошетив от каски. Потом еще одна. Уже сама по себе. Рука тут же онемела.
-Хана мне, командир! - раздался вдруг стонущий крик Вагиза. - Подходят, кажется! Аааааааа! Ааааа...
Взрыв разметал остатки крика по лесу.
Еще несколько пуль воткнулись в спину Гриши, выбив из маскхалата красные брызги.
'Ну, все. Убили...' - подумал он, сдергивая кольцо с единственной в его отделении гранаты типа Ф-1. 'Хорошо, хоть пожрать успел...' И потерял сознание. В себя он уже не пришел, но рука его разжалась именно тогда, когда к его телу осторожно подходили трое немцев из ягд-команды эсэсовской дивизии 'Мертвая Голова'.
А Петю Черепова подобрали уже после стычки, когда бригада ворвалась на позиции, оставленные фрицевскими минометчиками. Ему повезло. Единственная пуля вошла ему в висок и вышла из другого, на задев каким-то чудом, ни кости черепа, ни головной мозг. Его эвакуировали в лагерь раненых на Гладкое болото, где он, придя в сознание и ждя самолета на Большую Землю шутил - А нет у меня мозгов! Вот немец и не убьет меня! А сам все вспоминал Гришку и Вагиза...
Мишку же съели в тот же вечер. Вместе с костями и печенью...

Неместный я, как это-
"Единственная пуля вошла ему в висок и вышла из другого, на задев каким-то чудом, ни кости черепа, ни головной мозг."
может около скулы?смысле верхней челюсти?
Насколько я знаю, егеря в основном имели винтовку, а её пулька не рикошетила.

Ну а так, каждый день смотрю за темой, жду когда следующая глава появится!!!!
Пиши быстрее, я уже весь измаялся, и шило тоже кончилось(((


Это сообщение отредактировал astroleg - 18.11.2009 - 02:49

Взгляд со стороны медведя - это нечто ! Браво браво браво !

В очередной раз преклоняюсь перед автором! Спасибо за нелегкий, кропотливый труд.

24.

-А вы, Николай Ефимович, поддерживали связь с тем батальоном, который ушел на старую базу?
-С батальоном капитана Жука? Пока была возможность — поддерживали, - ответил Тарасов.
-Каково положение было у них?
-Насколько я знаю, их постепенно эвакуировали оттуда. До наступления оттепели самолеты регулярно садились на болото.
-А когда снег стал таять? -продолжал спрашивать немец.
-А этого я уже не знаю. По объективным причинам, - Тарасов машинально коснулся белой повязки на голове.
-Тогда предположите, герр подполковник! Вы же должны хорошо знать Жука. Что он будет делать, когда самолеты будут не в состоянии приземляться?
Тарасов посмотрел в окно. Снег на улице уже давно превратился в жидкую кашу. Уже при первой попытке прорыва часть десантников побросала лыжи. Действительно, не сегодня-завтра, Жук останется без связи с Большой Землей. И что тогда?
-У Жука есть два варианта. Либо ждать, когда земля высохнет, либо идти на прорыв, - ответил комбриг обер-лейтенанту.
-И то, и другое — самоубийство, - усмехнулся фон Вальдерзее. - В первом случае — медленное, во втором — быстрое. Но есть и третий вариант. Вы можете обратиться к своим солдатам и уговорить их сдаться. Так будет проще всем. Мы относимся к пленным гуманно, вы — живой пример. Гарантируем им медицинскую помощь, еду, безопасность.
Тарасов посмотрел в голубые глаза немецкого аристократа. И вспомнил, вдруг, ту деревню. И покачал головой:
-Нет.
-Вы отказываетесь помочь своим солдатам? Мне кажется, это ваш прямой долг командира - беречь их!
-Мой долг как командира — выполнение поставленной боевой задачи. Я ее выполнить не смог, а потому я им больше не командир, - жестко ответил Тарасов. - Тем более, это же десантники.
-Фанатики?
-Комсомольцы. Они, скорее, застрелят меня, если я приду к ним с таким предложениям.
-Вы не поняли. Никто Вас не собирается отправлять на это болото, - усмехнулся фон Вальдерзее. - Мы сделаем листовку и с нее вы обратитесь к своим бойцам.
-Нет. Ничего писать я не буду, - снова покачал головой Тарасов.
-Напишем мы. Вы подпишите.
-И подписывать тоже не буду.
-Вы упрямец...
С этим Тарасов согласился.
-Значит, вы отказываетесь сотрудничать с нами? - прищурился обер-лейтенант.
-А вот этого я не говорил... - подполковник улыбнулся. Правда, улыбка получилась кривой. Наверное, из-за ранения. Наверное...

**

По какому-то странному совпадению – именно в тот момент, когда подполковник Тарасов и обер-лейтенант фон Вальдерзее обсуждали судьбу первого батальона, капитан Жук обходил своих бойцов.
Раненые отлеживались в своих шалашиках, ожидая ночных «уточек». Они не знали, что самолетов больше не будет. Вообще. Невозможно сесть на перемешанную жижу из стремительно тающего снега и болотной грязи. Разве что на поплавках. Не на лыжах. Только вот не было у авиации Северо-западного фронта поплавков для «У-два». Последний самолет пару ночей назад так и не смог взлететь, завязнув по брюхо в болоте. Летчик ходил вокруг машины мрачный – все заглядывал под крылья, проверял зачем-то расчалки.
Да и в шалашах спать было уже почти невозможно. Вода протекала через хвойные подстилки, не обращая внимания на мат десантников. На этот же мат не обращали внимания и немцы, сменившие тактику.
По лагерю три раза в день открывала стрельбу какая-то батарея. И ведь ровно по расписанию. В девять, в час и пять пополудни.
«Завтрак, обед и ужин» - мрачно шутили десантники.
Количество раненых и убитых росло.
Необходимо было что-то предпринять. Но что? Идти по этой густой жиже почти сотню километров и с боем прорываться через линию фронта? С ранеными на руках?
-Твою же мать, все руки отбил… - внезапно сказал один из бойцов, когда Жук проходил мимо.
Капитан повернулся к десантнику. Этот был не из его батальона. Легкораненый.
-Фамилия, рядовой? Сиди, не вставай.
-Рядовой Пекахин, товарищ командир, - глядя сверху вниз, ответил боец.
-Почему ругаешься при комбате? – война войной, а дисциплину поддерживать надо.
-Диск никак не могу зарядить, - пожаловался Пекахин. – Пальцы поморозил, не слушаются.
И впрямь. Диск для ППШ на семьдесят два патрона и здоровыми руками зарядить сложно. Пружина норовит выскочить и в лоб дать. Собирай потом патроны в снегу, ага… А пальцы у парня и впрямь… Почерневшие, опухшие…
-Эт ерунда, боец. Главное, чтобы обмороженными пальцами ширинку вовремя расстегнуть иначе…
-Иначе что?
-Валенки обледенеют.
И Жук пошел дальше.
Бойцы, слышавшие диалог немедленно заржали. А ведь и впрямь. Ночью до минусовых температура еще опускается. Уснешь в мокрых – скукоживаются, обледеневают. У большинства валенки уже истерты до дыр. Вон, пацан сидит, пытается из обломка лыжи к дырявой подошве дощечку примотать. Проволочкой.
-Ботинки бы взял с убитых, - сказал ему капитан.
-Не могу, товарищ капитан…
-Да сиди, сиди. Экономь силы. Почему не можешь?
-Мама не велела с мертвых брать, - ответил боец и продолжил свое нелегкое дело.
-А босиком по снегу мама велела бегать?
-Нет, конечно, товарищ капитан. Велела беречь себя.
-Вот и береги, боец. Иди к врачам и подбирай себе обувь с убитых. И не майся херней. Бегом! – рявкнул неожиданно комбат.
Боец аж подпрыгнул от неожиданности. Из положения сидя.
-А у тебя чего, Петряев? – этого Жук помнил.
-Да вот лыжу поломал… - вздохнул ефрейтор Петряев.
-А на хрена бинтуешь?
-Так больше нечем, товарищ капитан!
-Думаешь, поможет?
-А я не попереком, я вдолем сломал, товарищ капитан, - удрученно вздохнул Петряев.
-Ты как умудрился-то? – удивился комбат.
Вместо ответа ефрейтор только пожал плечами. И продолжил бинтовать длинную трещину, расколовшую лыжу до самого крепления.
-Думаешь, пройдешь по этой чаче? – кивнул Жук на окружающую грязь?
-Имущество-то казенное, товарищ капитан! – хозяйственно ответил ефрейтор.
На это Жук только покачал головой.
И пошел дальше.
Оглядывать свое измученное воинство в грязно-черных, дырявых маскхалатах.
А под утро батальон неожиданно для немцев ударил по позициям, находившимся по другую сторону оттаявшего болота. Как десантники прошли через жижу и топь, волоча за собой раненых, проваливаясь в ледяную топь порой по грудь – никто, кроме них самих, не знает. Боевое охранение немцев тоже об этом рассказать не смогло. Сдохли, сволочи, вырезанные штык-ножами от «СВТ». А не надо спать у костра, хваленым эсэсовцам.
И сводный батальон капитана Жука, прорвав окружение, вышел на, так называемый, «оперативный простор» и пополз к северной дуге Демянского котла.
Не помчался, не понесся, именно пополз…

**

Раз - шаг, два - шаг, раз - шаг, два - шаг…
Сколько таких шагов надо сделать, чтобы пройти семьдесят километров по мокрому снегу?
Примерно восемьдесят тысяч пятьсот шагов. А по времени? Смотря где и как… Не по мягкой земле, не по горячему асфальту, а по апрельскому снегу, проваливаясь по колено, иногда по пояс…
Раз - шаг, два - шаг…
На шее болтается автомат «ППШ». Бьет в грудь диском. При каждом шаге. В одно и тоже место.
Раз – удар. Два – удар.
Грудь болит от этих постоянных ударов.
Андрей попытался поправить ремень волокуши, чтобы удары эти смягчались об него. Не очень помогает. Через несколько шагов ремень сползает. Диск автомата снова бьет по одному и тому же месту.
-Живой? – Андрей хрипит примерно через каждые сто шагов.
-Угум, - мычит в ответ раненый в грудь – на вылет и, всего лишь, пулей – раненый. Артем не знает – как его зовут. Не удосужился.
Иногда, Андрей начинает говорить с ним:
-Интересно, нам послевоенный билет выдадут потом? Хотя я бы его на довоенный лучше бы поменял. Ты как считаешь?
-Угум…
-Понятно…
И еще пару шагов.
-Ты только это… Не расслабляйся. Дорога еще долгая. Не близко мне. Тебя звать-то как?
-Угум…
-Угу, угу… - Андрей подтянул ремень «ППШ». Чтобы бил по другому месту. И снова зашагал.
Иногда падал. Идти по талым сосудам весеннего снега несколько тяжело.
Иногда падал специально, чтобы отдохнуть. Усталое тело все же требовало отдыха.
-Сто грамм бы сейчас. И покурить, да? Впрочем, тебе курить не надобно пока. Угу?
-Угум…
-И хлебушка…
-Угум…
-Нормально чего-нибудь можешь сказать?
-Мммм…
-Тоже не плохо… Идем?
-Угум…
Андрей снова зашагал вперед. Колючие ветки подъельника порой били по лицу. Сначала он оборонял лицо рукой. Потом перестал. Тугая веревка волокуш сильно сдавливала грудь. Он просовывал больные ладони в дырявых рукавицах под веревку. Но - тут же - выдергивал их обратно. Слишком больно елозит веревка по волдырям, сдергивая кожу.
Андрей шагал и шагал по следам батальона, незаметно отставая от него.
На второй день он упал.
-Не могу больше. Отдохну часик. Жив?
Раненый на волокуше молчал.
-Помер?
-Ммммм… - подал голос тот.
-Хрен с тобой, - устало ответил Андрей. – Наши потерялись. Иду по следам, пока. Слышишь?
Ответа не было.
На третий день он подполз к березе. Достал штык-нож. Срезал старую бересту. Потом стал отдирать молодую. Под тонкими одеждами березки обнажилось молодое зеленое тело. Он приник губами к этой зелени, слизывая влагу. Потом вгрызся зубами в эту зелень.
-Вкусно? Хочешь? Я тебе срежу кусочек.
Ответа нет.
Сколько времени прошло? Ни Андрей, ни раненый – не знали. В путь они отправились, когда Андрей съел всю свежую кору с дерева. Вроде насытился. Под зеленью свежей коры была сладкая, но совсем не жующаяся древесина…
-…Ты красивый, - шептала она ему. – Красивый и добрый. Пообещай мне, что вернешься, ладушки…?
Он кивал и делал еще шаг.
-Тань, ты потерпи, я вернусь, ты только жди…
Она шла перед ним. Маня к себе. Она – шаг. Он за ней. Он – шаг. Она от него.
-Вернись, мой хороший…
Иногда он засыпал.
Потом просыпался, и снова полз вперед.
Они должны дождаться. Должны!
Однажды ночью у него здорово прихватило живот. Андрей снял с себя веревку волокуш. Отполз в кусты. Расстегнул маскхалат. Снял его. Потом снял штаны. Сел, навалившись на какое-то дерево. Открыл глаза. Перед ним, мохнато распустившись почками, свисала ветка. «Верба…» - понял он. Помнил из далекого детства, бабушка домой приносила. Верба да, вербное воскресение, да… Острая боль схватила низ живота. Он поднатужился. Не получилось. Он сломал ветку. Не удержался – обглодал мохнатки. Натужился еще. Потом заострил зубами конец ветки. И стал выковыривать из себя вчерашнюю березу. Потом потерял сознание.
Когда пришел в себя – потерял счет дням.
Просто полз.
Раненый на волокуше уже давно не отвечал.
Но Андрей с ним продолжал разговаривать:
-А ты не молчи, не молчи! Помер, поди? И что, это мешает тебе разговаривать? Ты же комсомолец, ты должен!
Иногда он спал. Свернувшись в клубок.
Иногда просто лежал, смотря в голубое апрельское небо.
Иногда просто полз.
Иногда снова теряя сознание от боли в животе.
А потом он увидел людей.
Они подходили к нему со всех сторон. Выставив вперед винтовки. «Фрицы…» - понял он. «Переодетые. Это они специально в полушубках и ушанках…»
Он стянул со спины автомат. От усталости ткнулся лицом в снег, мокро резавший лицо осколочками льдинок. Прицелился в одну из надвигавшихся фигур. Фигура упала еще до того, как он нажал на спусковой крючок. Автомат, почему-то, не заработал. «Предохранитель…» - подумал десантник, но сдвинуть кнопочку не смог. Пальцы обессилили. Полез в подсумок за родной «лимоночкой». За последним шансом.
Но лишнее движение обессилело его и он опять потерял сознание.
Шел день шестой.
А потом он очнулся в госпитале, где-то под Москвой. Вместе с тем раненым, которого, как оказалось, звали Ильшатом. Как и почему тот оказался жив – никому не известно. Только Аллаху, но тот никогда об этом не расскажет…
А батальон капитана Жука вышел из окружения. Почти в полном составе.
Бойцы того полка изумленно провожали взглядами тощие, черные тени тащившие на себе живых и мертвых.
Десант своих не бросает…
-Ильшат? Жив?
-Жив, Андрюха! Жив! Повоюем еще!
-А то!

25.

-Однако, к батальону вашего Жука мы еще вернемся, герр Тарасов. Расскажите мне вот о чем... Что произошло с вашей бригадой под деревней Черной?
-При первой попытке прорыва?
-Да, - ответил фон Вальдерзее.
-Как я уже говорил, бригада должна была выйти к деревне к назначенному сроку, но не смогла. Мы опоздали на сутки. Дивизии генерала Ксенофонтова должны были ударить раньше. Но, насколько я помню, никаких следов боя мы там не обнаружили. Естественно, при атаке деревни из замаскированных блиндажей и дотов по бригаде ударили пулеметы, был интенсивный минометный огонь, с флангов били два орудия. Первая волна десантников была буквально моментально скошена огнем. Мы потеряли, примерно, около сотни бойцов.
-Сто двадцать, если быть точнее.
При отсутствии поддержки атака была бы губительной. Особенно если учитывать моральное и физическое состояние личного состава, а также дефицит боеприпасов. Но я хорошо помню, что деревня была практически целой. Ни свежих пепелищ, ни воронок, - как будто в тылу.
-Это так, как будто в тылу, - подтвердил обер-лейтенант. - Атаки с внешней стороны не было. Более того, между деревней Черной, где форпост нашей обороны, и до линий русских окопов — не менее трех километров.
-И они не сосредотачивались для атаки? - мрачно удивился Тарасов.
-Насколько я знаю — нет.
-Мда... А радиограммы говорили совсем о другом.
-О чем. Ну, дословно я сейчас не вспомню, но смысл сводился к следующему...

**

-Они обезумели... - покачал Тарасов головой. - Они там точно обезумели...
-Что там, Николай Ефимович?
-На, читай... - Тарасов протянул лист радиограммы Гриншпуну:
Тот читал и глаза его расширялись с каждой секундой:
«Тарасову: Я продвигаюсь западнее и восточнее Черной. Двадцать третья и сто тридцатая стрелковые дивизии еще не заняли эти населенные пункты. Совместными усилиями мы прорвемся к Черной с запада и востока и обойдем их с северо и северо-запада. Эти действия будут отмечены красной и зеленой сигнальными ракетами. Я готов открыть артиллерийский огонь по Старому Маслову, Новому Маслово, Икандово, Лунево, Пеньково, Старое Тарасово и Новое Тарасово. В ходе марша к Луневу и Осчиди по радиосигналу откроем артогонь по указанным точкам. Ксенофонтов»
-Господи, да мы уже километрах в двадцати от Черной! - вспомнил Бога неверующий, естественно, особист. - Что делать будем, товарищ подполковник?
-Что делать, что делать... Снимать штаны да бегать! Все одно они у нас дырявые. Вот, что. Уходим дальше, на север. Если этот поганец не врет... Да не смотри ты так, особист! Я и в лицо ему скажу, что он поганец! Так вот, если он не врет, немцы стянут к месту боя резервы. А мы рванем в обратную сторону.
-На север?
-Да. Прорвемся через дорогу, выйдем на старую базу, а уже оттуда будем выходить к нашим. Как, особист?
-Николай Ефимович, я ж вашей военной тактике не обучен... Мое дело предателей и шпионов отлавливать... - пожал плечами Гриншпун.
-Да знаю я... - тяжело вздохнул Тарасов. - Отвечать-то мне...
-Воздух!

-Воздух!
Десантники рассыпались по лесу, мгновенно замерев.
А по небу шли…
Четверка штурмовиков и четверка сопровождавших их «ястребков» - И-шестнадцать.
-Наши! Наши! – радостно покатилось по бригаде.
Тарасов долго смотрел на самолеты. Наши… На душе стало как-то тепло – вот они, наши, совсем рядом!
-Куда, интересно, они идут? – спросил кто-то рядом.
Тарасов, не отводя взгляда от краснозвездных силуэтов, ответил:
-На штурмовку аэродрома, скорее всего… Как раз в том направлении.
Потом пробормотал:
-Удачи вам, ребята…
Когда самолеты скрылись, десантники – без команд и приказов – снова были готовы двигаться вперед. И пошли. Тарасов и Гриншпун шли впереди колонны.
Минут через двадцать боевой дозор доложил, что впереди проселочная дорога. Ненаезженная, хотя следы колес имеются.
Недолго посовещавшись, Тарасов решил двигать по дороге. Если верить карте, оставшейся от Шишкина, дорога должна была вывести к той самой трассе, Демянск – Старая Русса, через которую они с таким трудом совсем недавно прорывались.
И только бригада двинула по ней, как вдруг небо вновь наполнилось гулом моторов.
Возвращались самолеты. Но не все.
Один «ястребок» и четыре…
Нет, не Ила. Четыре «Мессера». Они обложили нашего с боков, зажали сверху и снизу и, диктуя ему путь пулевыми трассами, отчетливо видными в голубом и прозрачном воздухе, взяли его в двойные «клещи».
-А что он не стреляет-то, а братцы, чего не стреляет? – шептал кто-то. – Патроны, что ли кончились?
Летчик, и правда, не отстреливался. Он предпринимал редкие попытки вырваться из «клещей», но пулеметные очереди вновь и вновь преграждали ему путь.
Тарасов понял. Немцы преграждали ему путь. Хотели посадить на свой аэродром.
Вдруг наш самолет резко взял вверх, пытаясь нырнуть по верхнего немца, прижимавшего его к земле. Но не успел, короткая очередь прошила «Ишачка». Он задымил и нырнул вниз, полого падая в лес. И рухнул.
«Мессеры» недолго покружили над местом падения советского истребителя и умчались домой.
Тарасов, завороженный безнадежным воздушным боем, вдруг резко очнулся.
-Разведка! Трех бойцов к месту падения! Выяснить и доложить, что с летчиком! И бегом обратно!
Разведчики малеевской роты рванули через заснеженный еще лес в сторону столба дыма…

**

Десантники – вроде бы уже привыкшие ко всему – растерянно топтались на краю леса. Осенью прошлого года здесь был страшный бой – видны были занесенные снегом траншеи, блиндажи, огневые точки. По среди поля, склонив хоботы пушек, чернели несколько танков. А в снег вмерзли тела наших бойцов и немецких солдат – везде. На брустверах, у танков, на опушке.
Вот недалеко, у опушки, возле обезглавленной снарядом толстой сосны, валяются немцы с размозженными черепами, с раздробленными лицами. В центре, поперек одного из врагов, лежит навзничь тело огромного круглолицего большелобого парня без шинели, в одной гимнастерке без пояса, с разорванным воротом, и рядом винтовка со сломанным штыком и окровавленным, избитым прикладом. Под закиданной песком молодой елочкой, наполовину в воронке, также назвничь лежит на ее краю молодой узбек с тонким лицом. За ним под ветвями елки виднеется аккуратная стопка еще не израсходованных гранат, и сам он держит гранату в закинутой назад мертвой руке, как будто, перед тем как ее бросить, решил он глянуть на небо, да так и застыл.
И дальше трупы, трупы, трупы… В грязно-зеленых шинелях и стеганых ватниках. Исклеванные воронами и обглоданные волками. Вот и несколько ворон хрипло каркают над полем боя.
Разведчики подошли к летчику, упавшему прямо здесь, на изорванную войной землю. Он лежал в нескольких метров от дымящего, так и не взорвавшегося своего истребителя.
-Видать, выбросило из кабины, - шепнул один из разведчиков.
Летчик явно был мертв. Не шевелился, не дышал, не стонал… Десантники проверили его карманы – документов, как полагается не было. Только «ТТ» - личное оружие пилота. Брать не стали. Лишную тяжесть только нести.
Десантники отправились обратно.
И где-то через километр они наткнулись еще на одну страшную картину. В то время как там, на поляне, шел бой, в лощине, в зарослях можжевельника, располагалась, должно быть, санитарная рота. Сюда относили раненых и тут укладывали их на подушках из хвои. Так и лежали они теперь рядами под сенью кустов, полузанесенные и вовсе засыпанные снегом. С первого взгляда стало ясно, что умерли они не от ран. Кто-то ловкими взмахами ножа перерезал им всем горло, и они лежали в одинаковых позах, откинув далеко голову, точно стараясь заглянуть, что делается у них позади. Тут же разъяснилась тайна страшной картины. Под сосной, возле занесенного снегом тела красноармейца, держа его голову у себя на коленях, сидела по пояс в снегу сестра, маленькая, хрупкая девушка в ушанке, завязанной под подбородком тесемками. Меж лопаток торчала у нее рукоять ножа, поблескивающая полировкой. А возле, вцепившись друг другу в горло в последней мертвой схватке, застыли немец в черном мундире войск СС и красноармеец с головой, забинтованной кровавой марлей.
Так их и похоронила метель — хрупкую девушку в ушанке, прикрывшую своим телом раненого, и этих двоих, палача и мстителя, что вцепились друг в друга у ее ног, обутых в старенькие кирзовые сапожки с широкими голенищами.
Один из разведчиков потянулся к кинжалу, но второй остановил его руку, молча покачав головой.
И так же молча и практически бесшумно разведка скрылась в густых зарослях, унеся память об этих местах в своих обожженных сердцах.
А на дороге шел бой.
Впрочем, боем это назвать было сложно.
Дозор засек два вездехода, неторопливо двигавшихся по проселку. Десантники неторопливо рассыпались по обоим краям дороги и залегли. Когда вездеходы с эсэсовским патрулем втянулись – с обоих сторон ударили пулеметами и все было кончено за несколько минут.
Каким-то чудом уцелел один офицер, которого сейчас и допрашивали Гриншпун и Тарасов. Как и следовало предполагать, немцы патрулировали все дороги, надеясь перехватить в очередной раз ускользнувших тарасовцев. В общем, ничего особо нового.
Когда Тарасов отошел в сторону, а Гриншпун кивнул своим автоматчикам, один из прибывших разведчиков вдруг выступил вперед и сказал,
-Товарищ капитан, разрешите нам! Мы…
-А вернулись! - перебил его Тарасов. – Ну что там с летчиком?
-Погиб… А еще… - и разведчики, волнуясь и перебивая друг друга, рассказали о том, что видели.
Тарасов и Гриншпун играли желваками, слушая рассказ. После рассказа о санроте, Тарасов махнул рукой, а Гриншпун разрешил:
-Действуйте, только быстро!
С немца стащили шинель, потом штаны. Мундир оставили. Потом, в одних подштанниках, привязали к дереву. Тот, в ужасе, вертел головой и что-то лопотал.
-Мутер, мутер… Будет сейчас тебе мутер, да не вертись ты! – один из бойцов ударил коленом эсэсовца в пах. Тот заскулил от боли, но дергаться перестал. Второй боец, в это время, вытащил из немецкого френча записную книжку. Вырвав из нее листок бумаги написал на ней немецким же химическим карандашом:
«За чем придешь – то и найдешь!»
И приколол иголкой над нагрудным карманом.
Затем подумал, вырвал еще один лист и написал крупнее:
«СОБАКА!». Приколол рядом.
Когда офицера привязали, третий разведчик подобрал со снега чей-то еще блестящий клинок и прочитал на нем надпись:
-Alles fur Deutschland… Все для Германии, говоришь? Ну все так все…
И резанул немца этим клинком по горлу. Немец задергался, захрипел…
-Крови-то как со свиньи, - сказал третий, отойдя подальше, чтобы не запачкаться. – Мужики, у меня еще сухари есть. Держите!
Он протянул по сухарю двум своим боевым друзьям. Не заметил, как один из сухарей выпадет на землю. И будет там лежать еще семь дней, пока его не найдет тот самый летчик, оказавшийся живым. Он будет ползти эти несколько километров семь дней, потому как у него были раздробленны ступни. Но он доползет, и этот сухарь поможет ему протянуть еще чуть-чуть, пока он не доберется до своих.
Впрочем, это будет через семь дней, а пока трое разведчиков грызли свои сухари и смотрели на дохлого немца, а рядом горела фашистская техника, валялись трупы вражеских солдат. Десантники шагали мимо по дороге, разглядывая их и этих трех своих товарищей.
Шли молча – кто-то навстречу смерти, кто-то навстречу победе, кто-то к безвестию. Но все к вечной славе…

Для меня "Десантура", как наркотик.
Как только включаю комп, сразу же смотрю обновления.

Не хотел писать,но такой рассказ не может оставить равнодушным,когда десант шел по деревне- аж кулаки сжимаются.Жаль нельзя дотянуться до всех этих президентов,премьеров и т.д. Ирак,Чечня,Вьетнам,Афган как они заколебали...Сами в теплых кабинетах ,а бойцы в земле.

Нет слов... Большой человеческий рахмат

я так понимаю, что исходниками служам архивные материалы десантной бригады 1942 года?!?! Однозначно, поправить текст в сценарий, проконсультироваться с ветеранами и на съемки!!! Ударит сильнее чем Горячий Лед и Звезда!!!

Как всегда порвало в куски!!!Сразу дедов вспомнил!!!Спасибо большое!!!

В обязательную программу средней школы для старших классов. Спасибо большое автору за труд.

АВТОР!!! А можно выложить написанные главы отдельным файлом в формате *.doc - хочу ветеранам передать прочитать????

Скопируй в Ворд, и будет тебе щастье

Ивакин
зараза ты (или Вы), Ивакин... Я плакал последний раз еще малым. Теперь уже сегодня.
Хорошо написано, живо очень. Красочно, я-бы даже сказал. И оторваться сил нет.
Спасибо.

огромное спасибо. глубоко зацепило.

Скоро закончу уже.

По окончанию повествования - рекомендую поместить в "золото". А автора - на доску почета!

в золото по окончании однозначно !!!!!!!!!! и к автору просьба после окончания залить на япфайл и выложить сюда в массы !
и ещё раз говорю - дописать и отдать сценарий !!! готовое же кино !!!