86
Трамвай был промерзшим. Натужно гудящая печка тянула еле теплым по ногам, но холодный сквозняк, гуляющий по салону, все равно заставлял пальцы в кедах поджиматься. Ник упорно не вставал. Было у него ощущение, что если он встанет, то упадет. Ибо прошлая ночь выдалась насыщенная, и сейчас он ехал ко второй паре только из опасений всесильного Радикулитыча, который своими внимательными глазками под кустистыми бровями умудрялся запоминать всех присутствующих на лекции. А не всех он наказывал. Ник уже проходил через это дважды, и одни воспоминания о трех пересдачах курсовой вгоняли его в озноб не хуже ноябрьских ветров.
«Остановка Птичий рынок. Осторожно, двери закрываются. Следующая – Скворцова. Уважаемые пассажиры, уступайте места пожилым, детям и инвалидам».
Ник усмехнулся: «Пожилым детям». Обычно он притворялся спящим, если рядом стояли тетки или старики – а чего им дома не сидится в час пик? Нет, прутся всё куда-то. Это ему – в институт с одного конца города на другой. А они вон по две остановки и всё – уже выковыливают обратно. Где-то в глубине души маленький вихрастый Николай из светлого прошлого пинал его сандаликом и говорил, что мама учила всегда уступать не только старшим, но даже просто всем женщинам любого возраста: «Потому что ты – мужчина». Да где она та мама – вроде, в Москве была вчера с лекциями. А через неделю где будет и неизвестно. У нее своя жизнь давно – яйцо подбросила да упорхнула, кукушка полосатая. А что гнездо золотое – так спасибо по гроб жизни и поклон до земли в пояс. Парень взгрустнул. Бабушка вспомнилась. Ему даже чуть теплее стало. Единственное, чем он не пренебрегал – так это ходить иногда на кладбище. И ведь как ни придет – так какая-нить птица прилетит. Вроде и повидались, значит.
В вагон вошла цыганка. В первую дверь – далеко от него. Но Ник тут же проверил на месте ли телефон. На месте. Но не удержался от вздоха – забыл вчера зарядить. Сидит вот теперь думы всякие невеселые думает, от мыслей отмахивается, таких же колючих, как вьюга. А мог бы слушать что-нибудь про синюю грусть, ну или синий иней. Который лег на провода. Насчет лёг… Как там Лерка, интересно?
Ник высунул шею из пуховика, словно огромный оранжевый гриф, и всмотрелся в окно. Вон её панелька мимо пронеслась – раньше они под руку с Лерой пешком от института шли, делая перерывы на поцелуи и мороженое. А над головами шумели кронами тополя Сквера Победы. Высокие, зеленые, запашистые. А почки под ногами чпок-чпок… Он и забыл, почему они поссорились. То ли он куда-то не пришел, то ли она куда-то не позвала. Ник наморщился и принялся вспоминать – почему-то ему это показалось очень важным. Но в голове была звенящая пустота и чувство горькой утраты. Нет, телефон нужно заряжать обязательно. Сейчас бы взял и позвонил. «Лера, а почему мы поссорились?» Она бы послала, бросила трубу, а потом бы в телегу накатала две простыни с обвинениями и оскорблениями. Истеричка. Он вспомнил. Ну поцеловался с Пичугиной разок. Так пьяный был. Утром бы извинился – цветыконфеты. Но нет, нужно было устроить скандал… Когти её еще эти… Ник машинально потер щеку. Ну и пусть сидит у себя в однушке-клетушке, дура синеглазая. Анжелка не хуже. Была. Тоже дура оказалась. Новую найти что ли… Или ну их. Опять траты… А мать уже как раньше денег не дает – говорит, иди работай. Щаз. Ник посмотрел на уже с утра замученную, нахохлившуюся как воробей, кондукторшу, греющую ноги на железном ящике. А впереди целый день еще «передаем за проезд за двадцатку в месяц. Он столько в день иногда тратил. Нет. Он сперва выучится, а потом уже пойдет работать на нормальную работу за нормальные деньги. Заработает и улетит из этого вечно промерзшего города туда, где пальмы, песок и вечное лето. Но сперва купит машину. Любую. Как с правами порешает, так и купит.
«Остановка Предельная. Осторожно, двери закрываются. Следующая – Кладбище».
Кладбище в центре города – прерогатива крупных старых городов. С Леркой они иногда бродили по нему – там было тихо, уютно и загадочно. Можно было обниматься в старом обвалившемся внутрь склепе купцов Сермяжных и есть конфеты, набранные с могилок по пути. Ну, их же для этого и кладут ведь?
Тем временем в вагоне произошли изменения. Был бы в наушниках, как обычно, так и не услышал бы ничего. А так сзади стал раздаваться глухой надтреснутый очень быстрый голос. Он попытался прислушаться – бабка, явно очень древняя и выжившая из ума, несла какой-то типичный бред про «касатиков» и «охтибидох». Неприятно. Уже пару остановок эта говорильня медленно продвигалась в его сторону. Что забавно – цыганка, рассмотрев эту пока невидимую бабку, ласточкой сиганула в распахнувшиеся на первой же остановке двери. Что, интересно, её так напугало? Ник думал, что ромалы ничего и никого не бояться. А тут такой неприкрытый ужас. Обернуться что ли?
Да не, что-то было ему очень зябко оборачиваться на: «еду еду рынок в другой стороне не в ту сторону еду а вот нужно к вам нужно было вот и еду не туда».
– Охухоешки хохо, – буззубо прошамкали прямо над ухом, – от тутава я и посижу. Эй, вьюнош, уступи бабушке место теплое.
Это она мне что ли? Ника продрало каким-то нехорошим ощущением близости чего-то большого, темного и жуткого. Словно гора черного, не размятого пластилина сейчас навалена была рядом. И что там из пластилина вылепливалось, даже думать не хотелось. По плечам прокатилась судорога.
– А никак глухой? Эй, оглобля стоеросовая, кому говорю: уступи бабушке место.
Мест было много. Вперед через сиденье, справа весь второй ряд – люди только у окон сидели. Выбирай любое да садись – че пристала? Ник поглубже утонул в пуховике.
И тут по голове ему натурально постучали чем-то твердым.
– Просыпайся. Просыпайся! Вставай – устали ножки у бабушки. Много лет бегают по дорожкам. А у тебя ручки-ножки молодые, глазки острые, ушки вострые. С такими не сидеть – летать нужно!
«Встань» – прочитал он по губам сидящей в пол оборота женщины в платке с переднего сиденья с грустными глазами.
– Ну-ка, тиха там, – вдруг прикрикнули сверху и в поле зрения мелькнула клюка, которой явно потрясали в воздухе.
Тетка тут же отвернулась, старательно начав рассматривать что-то в заиндевевшем окне.
А вот не встану. Назло. Мест много. И не обязан. У нас эмансипация и всеобщее равенство.
– Не встанешь, значит, – словно прочитала мысли гора пластилина, – ну сиди, сиди, голубь сизокрылый, сил набирайся. Ещё налетаешься.
Слова прозвучали внезапно звонко, хлестко и совсем не по-стариковски. Женщина впереди заерзала на сиденье. А у Ника зачесалась голова. Хотелось драть ее ногтями, что он тут же и сделал. И нашел в шевелюре целый ворох серых перьев.
– Вы зачем мне на голову пер…
Ник в праведном гневе вскочил, но лишь увидел какой-то темный комок из перемотанных платков, выкатывающийся из вагона.
– Идиотка. Дура старая – в волосы перьев насыпала, – на публику чуть с пафосом выдал Ник. Но все сидели, отвернувшись и старательно пряча глаза.
Машину нужно срочно покупать. Нурик за десятку обещал права сделать – после пар позвоню. Поучиться бы у кого-нить еще. У Лерки права есть, может…
Он даже сплюнул в сердцах. Да чего эта Лерка, будь она проклята, лезет в голову.
Он лихорадочно почесал волосы, вытряхивая оттуда остатки перьев. На «Институте» он вышел, так больше и не сев обратно на сиденье, вокруг которого во множестве также лежали серые перышки. Его вдруг наполнила какая-то кипучая энергия. И он зачем-то побежал к дверям впереди, хотя до начала второй пары еще была пропасть времени. Причем, бежал изо всех сил, до кругов перед глазами, до сдавленной груди и липкой слюны.
– Ник, ты куда так торопишься? – окликнул его какой-то знакомый, курящий рядом с дверями и стряхивающий пепел в бетонную клумбу.
– Жить тороплюсь.
И парня поглотило темное нутро Альма-матер.
***
Крыши, дворы, улицы, крыши, проспект Вернадского, узнаваемый по серым стенам «сталинок», выстроившихся по линейке до самого Собора, снова крыши, мусорные баки, машины, карнизы, снова дворы, снова крыши, снова дворы, снова крыши дворы крыши…
Ника вырвало желчью, какими-то зернышками, камушками и еще чем-то совсем непонятным, а голова еще некоторое время сильно кружилась, пока картинки из калейдоскопа не сложились во внутренний двор пятиэтажки.
– Мама, смотри, дядя голый!
– Пойдем отсюда, – тревожно забормотала мать, подхватила радостно лыбящегося ребенка с пакетиком семечек и потащила его с детской площадки.
Что? Голый? Ник попытался встать и тут же упал обратно, не устояв на раскатанном обледенелом снегу. Было очень больно, будто на нем… нет одежды? А тут и холод стал кусаться. Несильно сперва, но все сильнее и сильнее с каждой секундой. Тело продрало спазмом. За которым пришел сильный озноб. Парень скрючился на снегу в позе эмбриона и так лежал, сотрясаясь, не в силах что-то сделать или прийти в себя. Происходящее мозг отказывался принимать и упорно твердил, что Ник идет в сторону чебуречной, где он собирался перекусить и потом ехать домой. Он в теплом пуховике, он в джинсах, свитере. Он не голый!!! Этого не может быть!
Бок, на котором он лежал, быстро замерз и стал леденеть, доставляя уже вполне реальную осязаемую усиливающуюся боль на грани терпимости.
Как ни хотелось ничего не делать, как ни хотелось притвориться, что все хорошо и этот кошмар сейчас закончится сам, но пришлось вставать, падать, снова вставать, хватаясь за железную промороженную детскую лазилку, отдирать от нее примерзшую тут же кожу и стряхивая налипшие семечки и крошки. Почему так холодно? Утром же было не ниже минус пяти. И все серым-серо было. А сейчас почему небо голубое? И пар при дыхании. Нет, это явно ниже. Черт, да он сейчас насмерть замерзнет – от давно онемевших пальцев ног паралич поднимался выше и выше, грозя вскоре добраться до колен. Деревянными негнущимися ступнями Ник поковылял к самому ближайшему подъезду и почти бесчувственными пальцами затыкал в кнопки наугад.
– Алё? Хто эта?
– Пенсия.
– Ой, что ж рано так, у меня ж не прибра…
Пикнул замок и Ник ворвался в пахнувшую теплом и затхлостью лестничную клетку, где тут же прижался к раскаленной батарее, дрожа и выстукивая зубами морзянку.
– Наркоманы, – пробурчал грузный краснолицый мужик минут через пять, заходя в подъезд и мазнув взглядом по разомлевшему от тепла парня. – Совсем охренели уже.
– Ограбили, – пробурчал первое попавшееся в голову Ник.
– Ага, мозги украли. И стыд! – припечатав, сказал мужик и стал подниматься по лестнице.
Что же делать. Не сидеть же вечно у батареи – скоро народ с работы потянется. И далеко не все мужики будут пацифистами – могут и полицию вызвать или в морду дать. А если дети еще какие голым засекут и, не дай бог, на телефон снимут. Потом пришьют такое, что отправят на север снег убирать. От входной двери, даже закрытой, тянуло холодом. Но это был единственный путь… Не сказать, что к спасению, но просто куда-то.
– На вот, – на Ника сверху упал какой-то комок.
Тот инстинктивно прикрылся руками – но ворох был мягкий.
– Одевайся. Все чистое: от сына осталось – на тебя был похож… И вали, пока дети не увидели.
– Спасибо! Я верну! Как вас зовут? Из какой вы квартиры?
– Так я тебе и сказал.
Выше по лестнице послышались тяжелые шаги и через некоторое время хлопнула дверь.
Твердо пообещав себе вернуться в этот дом и отблагодарить нежданного спасителя, Ник быстро натянул спортивный костюм, влез в тесноватый в плечах драный пуховик, на голову – шапку-гребешок. Ноги же с трудом запихал в тесные дубовые валенки. После чего выбежал из подъезда, вежливо придержав дверь, идущей навстречу женщине с пакетами.
Первым делом – вернуться домой, помыться, поесть. Что-то в плане казалось неправильным. Домой… Как он попадет домой без ключей?! Мысль пробрала его насквозь до пяток, тут же накатила волна паники.
Нет, сперва вернуться туда, где он помнил себя последний раз.
Идти оказалось недалеко. А бежать – еще ближе. А он бежал, подстегиваемый бушующим в крови адреналином и с безумной надеждой, что все утерянное: и телефон, и карты, и дорогущий финский пуховик, и, главное, ключи, будут горкой лежать на скамейке.
Конечно, нашлись только ключи, висящие на заборчике, пакет с тетрадкой и ручкой, да выпотрошенный кардхолдер, по которому, похоже еще и потоптались. Но и ключам он радовался, прыгая как безумный попугайчик, смеясь и прижимая их к груди. Когда эйфория схлынула, он осознал, что уже темнеет. Что он очень голоден, замерз, устал. А еще у него нет ни копейки, чтобы оплатить проезд.
Два раза его высаживали из вагона. Но после пяти народа стало столько, что буркнутого очередной затюканной кондукторше нарочито оскорбленное: «Оплачивал уже» и поднятого с пола чьего-то билетика, хватило, чтобы добраться домой, ввалиться в квартиру и упасть на кровать без сил.
Телефон, позвонить в банк, чтобы заблокировать карту, пришлось просить у соседа.
– Ты б заявление на кражу написал, – дежурно посочувствовал тот, – много денег то украли?
– Да там было пара тысяч – не страшно, – вздохнул Ник. – Обидно просто. И телефон только купил…
Тыщ там было не пара, вернее пара, но десятков, но соседу все детали знать не обязательно.
– Ну удачи.
Наевшись хлеба с колбасой и выпив все пиво, какое нашлось в холодильнике, Ник выяснил, что не было его сутки. За которые и пришел арктический антициклон, принесший похолодание. И что за эти сутки его никто не хватился – даже от матери в мессенджерах, которые он открыл с компа, сообщений ему не было. Ну пропал и пропал. От этого становилось грустно и пусто на душе.
Симку он тоже уже заблокировал и даже заказал доставку новой. Как и новой банковской карты – хорошо хоть паспорт с собой не таскал.
Весь следующий день просидел дома. На всякий случай. Все попытки разобраться в произошедшем приводили только к той стрёмной бабке из трамвая, которая его прокляла, и парень сутки воображал, что он голубь, бегая голым по городу, лазая по крышам и питаясь на помойках. Тонким местом гипотезы оставалось то, почему он тогда не обморозился? Или он разделся незадолго до возвращения рассудка? Были бы связи, так с камер вездесущих бы записи посмотреть. Да вот нет связей – не оброс еще ими. Оставалось только промониторить все новостные каналы, группы с прикольными видео и прочие околоразвлекательные сайты на предмет наличия видео с собой, где он, курлыкая и маша локтями, ест из кормушки. Видео не было. Что радовало и расстраивало одновременно.
День прошел буднично, и Ник слегка успокоился. Обрастая имуществом, он снова ощутил твердую почву под ногами. Особенно радовало, что банк вернул все средства с украденной карты.
Посчитав инцидент исчерпанным, он отправился утром в институт. Правда, на такси. Один вид трамваев вызывал в нем нарастающее чувство беспокойства, переходящее в паническую атаку. Ни купленного нового телефона, ни карточек он с собой не взял. А второй комплект ключей оставил тете Глаше из соседнего подъезда, которая была подругой бабушки, и они часто в детстве к ней ходили в гости. Никого ближе он придумать не смог.
Занятия прошли как обычно. Никому, опять же как обычно, не было до него никакого дела. Даже его вчерашнее отсутствие осталось незамеченным. Даже Лера ни разу не взглянула в его сторону за все шесть пар, хотя раньше нет-нет, да стреляла глазками. Хотя, когда это раньше было? Он и не помнил толком, целиком отдав все свое время распушиванию хвоста перед Анжелой. Ну и ладно. Не очень и хотелось.
За два следующих дня жизнь окончательно вошла в привычное русло. О произошедшем напоминала лишь одежда в прихожей, боязнь трамваев и настороженное отношение к голубям и старухам.
В выходные Ник решил остаться дома и устроить себе киномарафон фильмов ужасов – клин клином вышибают. Старательно подготовил плейлист, что и в каком порядке смотреть, обложился попкорном, чипсами, снеками, пивом и засел за просмотр. Первым фильмом он выбрал Хичкоковских «Птиц». Поедая кукурузу, он усмехался наивно сейчас выглядящим спецэффектам, чучелам птиц и переигрыванию актеров, так ненатурально играющих ужас.
А потом почувствовал, что летит. Испугаться не успел – грохнулся на пол. Падение выбило из него дух и некоторое время он просто лежал, старясь прийти в себя. И все время с ураганной скоростью в мозгу прокручивались картинки: шкаф, люстры, шторы, попкорн, снова шкаф, вода в унитазе, кухня, шкаф, попкорн. Очень быстро, невнятно и головокружительно. В этот раз ему удалось не вытошнить – просто было нечем: желудок был абсолютно пуст и болезненно урчал. Поднявшись, он осмотрелся. В воздухе еще кружились серые мелкие перышки, а шкаф, зеркало, пол вокруг, были заляпаны зелено-белесыми шлепками, будто в квартире летал туда-сюда… голубь? Ноги подкосились, и он плюхнулся обратно на пол, вновь подняв перья в воздух. Перья! Чертовы перья! Эта все бабка та!
Ник внезапно расплакался. Слезы потекли ручьем, и он их даже не вытирал. Сидел, опустив руки в абсолютном отчаянье. Ничего не кончилось! Все продолжается! Опять сутки он был голубем. Да только не человеком, который думает, что он голубь. А самым настоящим голубем! Чертовой птицей! Гадящей пернатой крысой!
Следующее потрясение его ждало, когда он посмотрел на дату в телефоне – нет, не сутки, а трое! Три дня он засирал квартиру, жрал попкорн и пил из унитаза. Три. Дня.
Жуя колбасу, он нацепил провонявшую курятником одежду и выскочил из дома. Нужно было найти ту бабку. И заставить ее все вернуть обратно! Или выпросить. Вымолить. Пообещать что угодно. Лишь бы это все прекратилось. Извиниться за всё, валяться в ногах, целовать ей руки.
Он вызвал такси. Где бабка зашла? На Кладбище, вроде. Тогда он стал ее бормотание слышать.
Но сколько он ни бегал по окрестностям, сколько ни приставал к прохожим с вопросом, не видели ли они бабку с клюкой, замотанную в черные платки, никто ничего ему так и не сказал. Нет, не видели тут такой.
Мимо проехал трамвай, звоном сгоняя автомобиль с путей.
Точно! Можно же в трамваях поспрашивать кондукторов – явно часто ее видят.
Ник метнулся к остановке, но вагон уже закрыл двери и встал на перекресток, ожидая разрешающего сигнала. Ничего, следующий скоро придет. Он машинально посмотрел на немногочисленных пассажиров. И увидел ту тетку! Которая его предупреждала! Которая говорила ему встать! Она точно знает!
Тетка его тоже узнала и в ее глазах была жалость.
Знает сто процентов!
Ник стал ломиться в двери, стучась и маша водителю, но тот то ли его не заметил, то ли просто не стал открывать вне остановки. Трамвай поехал. Нельзя его было упускать. Сперва Ник бежал рядом. Но когда трамвай стал набирать скорость, оставалось лишь одно – колбаса. В отчаянном рывке парень попытался закинуть тело на задний бампер. И у него почти получилось – руками он вцепился крепко и некоторое время даже удерживался на скользкой железке, но ноги вскоре сорвались и его потащило за трамваем. Машины загудели, пытаясь привлечь внимание водителя трамвая. Да он не слышал. К счастью, между рельсами был укатанный ровный снег, а не шпалы, а следующая остановка близко. Как только трамвай остановился и открыл двери, Ник влетел в первый вагон и сел напротив тетки. Ноги болели, сердце гулко колотилось и пыталось вырваться из груди.
– Как снять проклятие? – выдохнул он.
– Голубь? – уточнила тетка.
– Голубь.
Она покачала головой.
– Говорила ж тебе, дурню. Марфа окончательно рехнулась в последние годы… Говорит, совсем молодежь распоясалась, учить нужно. Вот и учит... Да ничего страшного. Сходишь к ней, поклонишься, по хозяйству ей поможешь – делай всё, что скажет. Даже если тебе противно будет или страшно. Как она решит, что отработал, так все и вернет, как было.
– То есть я не первый такой?
Тетка улыбнулась.
– Да нет, конечно.
– А были, кого она… не простила.
– Были, конечно…
– А вы тоже?
– Нет. Я с ней сейчас мотаюсь – присматриваю. Да вот, тех кто слушает, от беды спасаю.
– Она тут? – напрягся парень.
– Нет, вышла уже. Сегодня все уступают места, двери придерживают, продукты до дому донесли. Даже через дорогу помогла девушка перейти. Вот и закончила свой дозор пораньше.
– А как ее найти?
– Остроухова девять. Квартира пять.
– Отроухова…
– Это рядом с кладбищем – улица вдоль которая слева идет.
– А можно ваш телефон на всякий случай?
– Нету у меня телефона, – улыбнулась тетка. – Старую собаку не научишь новым фокусам.
Ник всмотрелся в совсем не старое на вид лицо женщины.
– Вы не старая. Вам же лет пятьдесят?
Тетка засмеялась.
– Спасибо за комплимент. Чуточку больше.
– Ну хоть адрес.
– И адреса нету, – она вдруг погладила Ника по щеке. – Давай только не тяни. Прямо сейчас езжай – ты же хороший парень в глубине души, Николай. Она хороших жалеет.
– Спасибо, – парень потерся о теплую мягкую руку, пахнущую чем-то знакомым и травянистым. – Я исправлюсь.
– Верю. Поэтому и помогаю. Все, лети, голубь.
Трамвай в обратную сторону пришел только через пятнадцать минут. Ник уже весь извелся – давно нужно было пешком идти. Уже и дом на карте нашел, и все подходы изучил. И когда наконец прозвучало «Остановка Кладбище», он протиснулся в едва открывшиеся двери и побежал. Улица нашлась – укатанный зимник вдоль самой ограды. По пути за ним увязалась стая бродячих собак. Они не лаяли, не кидались – просто бежали позади чуть отстав. И глаза у них были чересчур умные и понимающие. От подозрений, у Ника засосало под ложечкой, и он еще ускорился. Собаки отстали почти у самого дома – двухэтажного барака тридцатых годов из потемневшего от времени бруса. Окна первого этажа были забиты досками и листами фанеры. Большой остекленный балкон второго этажа, весь покрытый резьбой, с красивыми вычурными наличниками, просел и накренился – от падения его удерживала пара длинных растрескавшихся бревен, которые, видимо, когда-то, судя по обрывкам проводов, были телефонными столбами, да основательная лестница – видимо и являвшаяся входом – туда вела единственная натоптанная тропинка. Соседние дома, такие же бараки, стояли посреди нетронутой снежной целины и чернели выбитыми окнами.
Рядом с деревом был небольшой огороженный рейками сад, куда вела небольшая калитка, где кроме кустов, угадывающихся под сугробами, росла высокая яблоня, которая вся была усеяна птицами – воробьи, снегири, свиристели, голуби, синицы. Они все оглушительно чирикали, видимо, заметив большую пушистую кошку, сидящую на тропинке и внимательно смотрящую на Николая желтыми умными глазами.
Ник нерешительно пошел вперед – по мере его приближения, птицы смолкали. И по отчаянно скрипящей лестнице он уже поднимался в полной тишине.
Темная утепленная ватой дверь оказалась открыта. Внутри царил пыльный полумрак – свет через грязные стекла проникал нехотя, а пол прогибался при каждом шаге. Балкон изнутри являлся сенями – здесь на половиках стояла обувь, на огромных ржавых гвоздях, вбитых в стены, висела разнообразная одежда и платки. Дверь внутрь была закрыта. А рядом с ней, выбиваясь из общей картины, была вполне современная кнопка звонка.
Дзззыыы.
Тишина. Абсолютная. Даже старый дом перестал скрипеть – затаился.
Дзыззззыыы.
Тук тук тук.
Ничего.
Зашедшая внутрь кошка обошла Ника, обтершись по пути о ноги, и царапнула легонько дверь.
– Мяу, – кивнула головой кошка.
– Так закрыта же…
– Мяу, – уже более настойчиво, даже требовательно сказала кошка.
– Ну мяу, так мяу.
Ник снова толкнул дверь и… она открылась.
– Ау, хозяйка? Это Николай… – он шагнул внутрь в мягкую маслянистую тьму, кое-где прорезанную острыми лучами пыльного света, идущего из дырок в шторах.
Глаза медленно привыкали к полумраку. Он пошарил по стене, ища выключатель, но лишь ободрал обо что-то пальцы.
Сзади послышалось какое-то шуршание – он оглянулся. В проеме двери сгрудились собаки, перед которыми сидела и жмурилась кошка. Птицы заняли верх двери, заглядывая внутрь и поблескивая глазками. Но внутрь не входили.
Ник пошел дальше. Тут гостиная – большой круглый стол с старыми стульями вокруг. Телевизор – современный. Рядом – электрический чайник, сахарница и штук пять разных кружек. На стенах – какие-то рамы, закрытые тканью. Налево наверняка кухня. Направо – заваленная разным хламом дверь, которую явно очень давно не открывали. Прямо – приоткрытая дверь в спальню.
На сетчатой кровати с блестящей спинкой кто-то лежит – темная бесформенная масса рядом с белоснежной горой подушек.
– Бабушка, вы спите?
Напольные часы стоят – маятник замер в верхнем положении. А зеркало большого шкафа отражало только непроглядную тьму, хотя в комнате было почему-то светло.
Ник подошел и попробовал потормошить лежащую.
Она вдруг легко откинулась на спину и на него уставились белые безжизненные глаза.
Ник попятился, ударился обо что-то. Загрохотало, зазвенело, покатилось. А он пятился, пятился, пока не выбрался из пахнущей смертью спальни.
Поймав ждущий взгляд кошки, он пробормотал:
– Мертва.
Кошка кивнула и грациозно зашла в квартиру, прошла мимо и зашла внутрь спальни. Оттуда послышались чавкающие звуки, после чего кошка вышла – вся мордочка была измазана в крови.
– Мяу, – как-то устало проговорила кошка и села умываться. И тут же собаки и птицы хлынули внутрь, снеся с дороги Ника. Из комнаты раздавалось утробное чавканье, рык, хруст костей.
Вскоре, из комнаты стали уже не торопясь выходить и вылетать животные. Были там и ранее не замеченные им крупные крысы.
Когда выскочила последняя мышь, все еще что-то жующая на ходу, кошка лизнула лапу и показала на дверь.
– А я?
Она ничего не сказала – запрыгнула на стол и столкнула оттуда ему под ноги коробок спичек. После чего ушла, махнув хвостом на прощание.
Ник заглянул в комнату: на кровати залитой кровью, лежал полуобглоданный изрядно погрызенный скелет. Цела была лишь голова с пустыми глазницами.
Нет, его не вырвало. Он бы и сам с удовольствием вгрызся клыками, изодрал когтями, исклевал эту ведьму, возомнившую себя…
Он тряхнул головой – наваждение спало. Нет, он человек. Пока? Может и всего лишь «пока», но человек.
– Алло? Полиция? Да. Я труп нашел обглоданный. Да. Остроухова девять. Где такая улица? Так рядом с кладбищем – она вдоль идет. Островского идет? Ну я же тут – как это нету? Ну где бараки еще. Хорошо, встречу у остановки.
Он вышел на улицу и жадно дышал холодным свежим воздухом. Интересно, быстро приедут? Он постоял еще десять минут слушая тишину и пошел к дороге. Машин не было. Зазвонил телефон.
– Алло? А вы где? У кладбища? Иду уже.
Удивительно, но идти оказалось далеко – туда он как-то быстрее добрался. А сейчас он шел и шел по укатанному зимнику вдоль покосившихся крестов, железных пирамидок со облупленными звездами, кривых черных деревьев, оградок, мраморных обелисков и целых некрополей, отделенных от других могил основательными заборами. Когда он думал, что уже не дойдет, вдалеке мелькнул красным пятном проехавший трамвай.
Полицейский уазик терпеливо пыхтел выхлопом рядом с центральным входом у вечно распахнутых ворот.
Водительская дверь открылась и высунувшийся из машины полицейский помахал рукой.
– Веди, я за тобой.
Вести так вести – Ник развернулся и пошел обратно. Сзади подвизгивал убитым сцеплением УАЗ. Вновь кресты, пирамидки, мрамор, габро, гранит…
Сзади бибикнули.
– Эй, как тебя там, всё – прошли. Давай садись.
– Куда прошли?
– Туда, где можно ехать – садись.
И действительно – после пары минут тряски, они остановились около знакомого дома.
Полицейский вышел, поправил фуражку и, бросив машину прямо посреди дороги, не закрывая и не глуша, уверенно пошел к дому. Парень последовал следом. Почему-то только сейчас он обратил внимание, что следов присутствия здесь десятков животных нет. Вот следы бабки – широкие, глубокие. Вот его кеды. И всё. Он даже остановился. Но наверху уже хлопнула дверь, и Ник поспешил следом.
– Отмучились, – произнес полицейский, включая свет поворотом допотопного выключателя и освещая внутреннее убранство спальни.
– Отмучалась?
– Мы отмучались, – усмехнулся полицейский, фотографируя все подряд на телефон, – ничего не трогал?
– Я – нет. А кошка, вот, спички скинула, – он носком ботинка ткнул в коробок.
– Понятно. И не трогай. В спальне?
– Ага. Я пришел, она…
– Уже была объедена. Ты сразу позвонил в полицию.
– Нет. Она просто лежала – похоже, что легла спать и не проснулась.
– Когда ты пришел, она уже была объедена. Ты сразу позвонил в полицию. Сам то не попробовал?
Из кожаной папки на стол был извлечен лист бумаги с уже отпечатанной сверху шапкой Заречного УВД.
– Нет конечно!
– Ну и дурак. Можешь сейчас – там вроде есть немного на костях мяса – тебе хватит. Ты ж ещё…
Парня так передернуло, что полицейский только вздохнул.
– Пиши заявление.
Ник написал, потом переписывал уже под диктовку. А лист, где описывалась стая собак, птицы и кошка, полицейский забрал себе с комментарием: «Писатель, блин».
– Ну и все. Сейчас отсниму тут всё и на выход.
– А труповозку?
– Не нужно.
– Как это «не нужно»?
Полицейский проигнорировал вопрос. Сфотографировав каждый закуток, он поднял коробок спичек и пошел на выход коротко кивнув следовать за ним.
Спустившись по лестнице, он сунул в рот сигарету, выудил спичку, чиркнул, внимательно посмотрел на ровное пламя, прикурил, а все еще горящую спичку кинул на лестницу. Та неожиданно быстро занялась ровным пламенем, стремительно взбежавшим вверх. Уже через несколько секунд дом пылал, трещал, рушились балки, лопался шифер. Столбы не выдержали и балкон осыпался вниз с хрустальным звоном.
– А… – Ник в шоке смотрел на происходящее.
– Так было нужно – тебе же подсказали. Мог бы и сам, в принципе.
– Не мог! А теперь мне что делать?
– Привести дела в порядок. И да, мне жаль, правда, жаль.
Полицейский хлопнул парня по плечу, сунул коробок себе во внутренний карман, прыгнул в машину и уехал, лихо развернувшись на узкой дороге.
Ник еще минуту смотрел на пылающий дом, а потом быстрым шагом пошел к остановке, которая теперь была видна даже отсюда. Сдаваться он не собирался.
Раз есть те, кто про это все знают – и тетка, и полицейский этот странный. Значит есть и другие такие «бабки», которые снимут проклятие!
***
Снова в безумном круговороте образы: крыши, карнизы, дворы, машины, проспект Вернадского, помойки, и опять крыши, крыши, крыши… Голубю явно нравилось смотреть на город с высока – он все реже приходил в себя на земле. Ника привычно вырвало камешками и полупереваренной кашей – его организму это было не нужно. Его организму была нужна одежда и нормальная еда. Он аккуратно проковылял по наваренным ребрам на занесенной снегом крыше и нырнул в слуховое окно. Там, в неприметном углу, лежал пакет – самое дешевое, из секондхэнда: куртка, штаны, свитер. А еще влажные салфетки, пара пачек печенья и бутылка воды. Точно такие же пакеты были им припрятаны на чердаках домов, где он чаще всего оказывался. А еще в некоторых дворах, включая тот, первый – голубь его тоже любил.
Ник быстро обтерся, оделся и, на ходу грызя печенье, пошел срывать ломиком замок с лестницы вниз.
Выйдя из подъезда, он легкой рысцой побежал к следующему намеченному адресу: по слухам, там жила какая-то старушка Варвара, умеющая заговорами зубную боль лечить.
Да, ему пока попадались исключительно шарлатаны и выжившие из ума. Были просто дураки, которые сами себе придумали, что они что-то могут, веря в себя и очень расстраивающиеся, что на самом деле они не могут ничего. Но Ник продолжал искать не сдаваясь. Ему казалось, что вот-вот, и он найдет настоящую ведьму или кто там была та бабка. Ему дадут несложное задание, он искупит свое поведение, его простят. И… всё. И будет как раньше. Жаль вот только, что тетка из трамвая больше не появлялась, хотя он ждал ее на остановках, забегая в каждый трамвай и вглядываясь в лица пассажиров. Кондуктора уже знали, что платить за проезд ему нечем – проедет остановку и выбежит, чтобы в другой трамвай забежать. Крутили пальцем у виска и не обращали внимания.
Из института его пока не отчислили – бомбардировали только гневными сообщениями и пропущенными звонками из деканата и от старосты. Но ему было все равно. Ему уже многое было все равно – как выглядеть, что есть, где спать. Он осунулся, похудел. Знавшие его прежнего и не узнали бы в тощем высушенном щетинистом мужике с серой обветренной кожей, красными потрескавшимися вечно обмороженными руками, запавшими диковатыми глазами старого Ника. Они и не узнавали – он часто ошивался возле Института, где можно было сожрать недоеденную шаверму или гамбургер, брошенные опаздывающими на пару студентами. Он постоянно был голоден – птица успевала сжечь все так лихорадочно потребляемые им калории. А то, что голубь успевал склевать, двоим явно не хватало.
Ник всё дольше оставался голубем и все короче – человеком. В начале у него были три дня. Теперь – чуть меньше суток. И выделенное ему время с каждым превращением ощутимо уменьшалось. Поэтому, каждую отведенную ему секунду старался использовать по максимуму и мотаться домой в спальный район ему теперь казалось расточительным. Вот станет снова человеком. Тогда и будет жить как полноценный человек, спать в кровати, есть три раза в день и прочее. А еще, купит права, купит машину, жениться на Лерке, окончит институт, они уедут в Сочи и будут каждый день ходить на море и под солнцем лежать.
Он заскочил в подошедший трамвай и плюхнулся на сиденье с печкой – хоть немного согреться. «За проезд оплачиваем»
Ник оскалился на кондуктора в подобии улыбки.
– А нету.
Женщина отшатнулась и пробурчав: «На следующей выходим», торопливо ушла в другой конец вагона.
На «Рынке» в вагон вошла цыганка. Задремавший Ник встрепенулся – а не та ли эта, которая тогда выбежала…
Пока мозг думал, тело действовало и через секунду он уже крепко вцепился в плечи женщины в цветастом платке и норковой шубке. Он молчал и смотрел ей в темные, черные глаза.
– Не ищи, – сказала она. – Не найдешь.
Одним неуловим движением сбросила его руки с себя, оказавшись у него за спиной.
– Нужно было съесть хотя бы кусочек, – зазвучал шепот.
– Я перестал бы быть голубем?
– Нет, ты бы просто смог уйти легко.
Миг – и он остался один.
«Остановка Кладбище».
Вот так значит. Он сжал зубы до хруста. Остановка – Кладбище, значит… Не дождетесь! Он еще потрепыхается!
***
– Бабушка…
Фотография с мраморной плиты смотрела безразлично.
– Я подвел тебя да?
Она не ответила.
***
– Мама. Я превращаюсь в голубя. Скоро меня не станет.
– Сын, ты там сдурел? Признавайся – наркотики? Ты стал наркоманом? Говорили мне, что ты пропускаешь лекции, не появляешься дома…
– Мама, я не наркоман. Я дурак. Я всё просрал, мама.
– Мы тебя вылечим. Я на следующей неделе прилечу. Хотя нет, через две недели, мы тебя поместим в лучшую клинику.
– Летать не так уж и здорово, мама.
– Всё пока. Целую – я спешу.
– Прощай.
***
– Лера, открой.
Девушка открыла и отшатнулась, зажав рот руками.
– Это я.
– Ник?
– Я.
Она попыталась захлопнуть дверь, но он подставил ногу.
– Подожди.
– Я вызову полицию! У меня ничего нет! Не убивай меня!
– Я сейчас уйду… Я понял, что люблю тебя. И мне жаль, что всё так вышло. Прости, если сможешь.
Ее глаза были колючими.
– Ты все сказал?
– Да.
– Тогда убери ногу.
Он убрал. Дверь захлопнулась.
***
Он сидел на крыше одной из «сталинок» на Вернадского. Отсюда открывался прекрасный вид на город. Где-то вдалеке, за золотыми крышами Собора, где он часто питался щедро насыпаемыми старушками и детьми крошками, маячила скорая весна. Всего два дня и кончится зима. Будет тепло – он наконец согреется. Будет сытно. Можно будет раздувать грудь перед самочками и призывно гулить. Драться с другими голубями – он был крупнее и сильнее их и легко побеждал.
В этот раз он оставался человеком всего около часа, а образы голубя в сознании давно смешались с его собственными воспоминаниями. Насколько он вернется в следующий раз? На минуту?
Он посмотрел вниз на покрытые льдом еще зимние улицы, на спешащих по своим делам людей, закутанных в одежду. У него ее не было – он уже не успевал на помойках находить хоть что-то. И зачем? Скоро снова его покроют теплый пух и перья.
Может прямо сейчас, пока он еще человек…
Да нет, страшно.
Он заскользил вниз, неловко пошевелившись, испугался. Но к счастью уперся ногами в снегозадерживатель.
Но тот глухо, как сухая ветка, хрустнул и... Ник отчаянно пытался уцепиться, скребя ногтями по льду, но не смог. Крыша кончилась и под ногами оказалась пустота – он летел. Впервые – летел как человек, а не как голубь. И это было… классно!
Он засмеялся, подставляя тело под тугой, бьющий в грудь воздух, раскинул руки.
– Падает! – расслышал он крик снизу, и закричал в ответ:
– Нет! Лечу! Я – человек! И не умею летать, как птицы! Зато умею, как человек! Как же это здорово! – закричал он и обрадовался, что асфальт и испуганные лица прохожих уже так близко!
Большой сине-серый голубь в последние секунды расправил сильные крылья, вдоль самой земли промелькнул мимо остолбеневших людей и взмыл обратно в небо.
©JackMcGee (aka UrsusPrime) 2024
yaplakal.com