Конкурс Короткого Креатива №30 «Из огня да в полымя или Гори, гори ясно»

Как всегда, у тебя, читатель, есть три голоса-выстрела для выбора.
Читаем медленно и вдумчиво, делаем выбор осознанно.

Деанонимизация автора, в любой форме, ведет к снятию рассказа с конкурса. Поэтому тщательно взвешивайте ответные комментарии перед публикацией.
Нежным и трепетным авторам дам совет запастись пипеткой с успокоительными каплями и цистерной чувства юмора.
Этот сайт непредсказуем. За это мы его и любим.

Критики, будьте конструктивны! Жаберы – будьте креативны! Читатели – снисходительны!
Приводите читать рассказы друзей, мам и котов.
Авторы, удачи.

ПС.
Собственные номинации – ПЗС, 3 ха-ха, Толстая жаба, Порнохаш - можете заявлять в процессе.

Меценат 1

Приз "Просто за то, что ты есть". Условия получения этого приза таинственны и скрыты, и будут объявлены после оглашения итогов.
Условия неизвестны. Меценат неизвестен. Сумма приза неизвестна.

Меценат 2

Приз М/Ж 500 рублей - угадай пол автора. То есть, не половину, а половые признаки.



1. Сюжет
2. Позывной - Род
3. Орфей
4. Основной инстинкт
5. Угольки
6. Стоянка
7. Суета суёт
8. Из жизни насекомых и людей
9. Соседи
10. Птичка
11. Право на жизнь
12. Иван, джинша и озабоченный конь
13. Лучшие люди
14. Осторожно, двери закрываются
15. Огненник
16. Храм Человека
17. Шизофрения
18. На чердаке
19. Теперь можно
20. Праведники и грешники
21. Укромное место

Это сообщение отредактировал Паласатое - 27.05.2024 - 13:05

1. Сюжет


Жгли все.

Жёг апрель, который едва достигнув середины, расстарался и переплюнул не только типичный май, но и, пожалуй, июнь. Жаркие деньки и тёплые ночи совершенно выбили из колеи и напрочь отбили рабочее настроение.

Жёг любимый портал, который запустил конкурс креативов с горячим и совершенно непонятным условием от прошлой победительницы Расстегаj– написать рассказ на тему «Из огня да в полымя». Тема – огонь, провозгласила в старттопике орг Паласатое. Наверное, так и есть, но только для тех, кто до этого хотя бы знал значение слова «полымя». Как выяснилось, с полыньёй этот старославянизм не имел ничего общего.

Жгли коллеги по цеху – Машрум, Чок, Передван и прочие, которые, жалуясь на абсолютную непригодность темы для творческого развития и отсутствие канвы для сюжета, тут же накидали в топик массу шутливых идей, каждая из которых наголову разбивала все мои слабые потуги. Это что ж они для себя то приберегли?

Жёг старый дружище Омега42, который в ответ на жалобу в личку о творческом кризисе, предложил не заморачиваться, а, по сути, пропустить конкурс, отделавшись очередной шалостью. Прости, Андрюх, но не в этот раз. Только не в этот.

Потому что вокруг жгли все, и на работе, и дома, и мне просто необходимо было отвлечься, занырнув во что-то с головой.

Напропускав предыдущих конкурсов, я рвался в бой, но завяз в тухлых идеях и заумно-занудных концепциях.

В итоге, я решил взять первый попавшийся сценарий и упрямо пинать его к финалу, надеясь, что умишко озарит в процессе написания, и мне подвернётся неожиданный ход.

Ради усложнения задачи, ведь тривиальные идеи лежали гладкими скатертями и не предвещали озарений, я решил послушать известного брюзгу из окололитературной тусовочки и сделать по-своему.

Эд неоднократно обещал «рубить пальтсы» тем, кто в очередной раз возьмётся за выдоенную и высушенную тему ангело-демонических сущностей и их проделок. А слабо рубануть пальтсы за моё свежее, увлекательное и, несомненно, оригинальное прочтение темы? В конце концов, я же не хуже Райна? Украсить клюквой тривиальную тему мне уж точно под силу.

И я, с твёрдым намерением, если не порвать всех, то не посрамить седин Гешефта, сел за компьютер.

Полубес Миша затащил на закорках пару поленьев, размером с «Газель», в изрядно прогоревшее костровище под «графоманским» котлом и постоял ещё минуту, оценивая эффект. Когда интенсивность криков из котла стала сильнее гула пламени, в котором Миша стоял, не опасаясь ожогов и даже не чувствуя дискомфорта, он удовлетворённо кивнул и отправился к котлу имени Виссариона Григорьевича Белинского, где в клокочущем дешёвом пальмовом масле жарились литературные критики и те, кто считал себя таковыми. Масло в этом котле подгорало, отчасти из-за своей дешевизны и, соответственно, качества, отчасти, от запредельной температуры, до которой, по указу начальства, раскочегарил его хвостатый кочегар.

Котёл чадил, причиняя своим квартирантам дополнительные адские страдания.

Пошебуршав под ним кочергой, он двинулся дальше по привычному маршруту – от критиков, к, довольно молодой по составу, жаровне с блогерами и дальше, к стримерам, к стендаперам, к пранкерам, которые варились в своих новеньких котлах с очень пригарным покрытием. В последнее время вотчина Миши - «Отдел творческой интеллигенции», переросла изначальную узкую специализацию, наполнившись всяким сбродом, и продолжала неуклонно расширяться.

«Так и до статуса беса, а то и ведущего беса недалеко» - шевельнулось в украшенной небольшими, по чину, рожками, голове романтика багра и кочерги.

… а дальше полный ступор. Я всегда живо соглашался с йошем, который пенял начинающим писателям, мол, нельзя садиться за рассказ, и уж тем более, крупную форму, не имея в голове, а то и на бумаге, законченной фабулы и плана произведения.

В подтверждение этого тезиса, в моей голове, в отличие от рогатой башки полубеса, не шевелилось ни одной мыслишки.

Божечки! Да я бы, кажется, душу продал за красивый сюжет…


- Здравствуйте! Вызывали?

Хрипловатый голос за спиной прозвучал неожиданно, и я вздрогнул, опрокинув локтем полулитровую кружку с кофе. Он мутным цунами выплеснулся на клавиатуру и стойку монитора, подхватил и смыл на край полированной поверхности несколько бумажек, и тонкими струйками с трёх сторон стола потёк на ламинат и мне на джинсы.

Развернувшись вместе с креслом, я столкнулся со жгучим взглядом совершенно чёрных зрачков, глядящих на меня исподлобья. Зрачки тонули в густо-багровой радужке и от этого были такими яркими, что, казалось, жили отдельно от лица. Я вспомнил улыбку Чеширского кота, но плывущий отдельно от хозяина чёрный взгляд не сулил ничего доброго.

Я не сторонник избитых выражений и штампов, но взгляд этот, будто пробуравил меня до задней стенки черепа.

Собрался я не сразу, да и вопрос, собрался ли?

- А В-вы... с-с-с кем имею, так сказать? – пролепетал я невразумительно.

Хотя, конечно, вопрос был излишним. Как человек, прочитавший тонну книг, я видел перед собой, хотя и отказывался в это верить, несомненного, не совсем классического, но, по всем признакам, настоящего чёрта.

Чёрт был в спецовке, какие носят не совсем уж последние работяги, но и не начальство – что-то типа бригадира или замзавцеха. Выше по-козлиному тонких щиколоток, растущих из довольно устойчивых на вид раздвоенных копытец, серые штаны карго.

Ещё выше, серая же куртка с лаконичным, в цвет спецуре, шевроном «Hellinc.»на клапане левого кармана и «Миша» - на клапане правого. Над курткой, на обычной шее сидела абсолютно лысая, даже без бровей и ресниц, голова, с маленькими рожками над высоким лбом.
Взгляд моего гостя, и тошнотворно живой, вяло шевелящийся хвост, обвивающий то одну ногу, то вторую, не оставляли сомнений в принадлежности персонажа к потусторонней братии.

Всё ещё надеясь, что это дикий розыгрыш, я сделал тщетную попытку взять себя в руки.

- К-как вы вошли? И зачем?

- Не вошёл, а явился, - невозмутимо парировал чёрт,- и не чёрт, а полубес, - прочитав мои мысли, добавил рогатый, - сами же вызывали.

Не стану описывать первые, позорные для меня, минуты нашего знакомства.

Через полчаса мы - я в чистых джинсах и полубес, освоившийся и перешедший на ты, сидели за насухо вытертым столом с новым дымящимся кофе.

- Лучше б, конечно, пива, – начал было мой гость, но пива не оказалось.

Закинув одну козлиную ногу на другую, признаюсь, выглядело это совершенно дико и неестественно, и закурив из моей пачки, Миша жаловался на свою работу.

- Это раньше вы были «творческая интеллигенция», а нынче, когда все шибко грамотные, интеллигенции и следа нет. Таких фриков наваливают, что хоть в отдел шапито переименовывайся.

Штат не добавляют, а народу стало – не продохнуть. А зачем, спрашивается? На кой? Это раньше за каждую душу война и конкуренция. Захомутал бумагомараку – престиж, почёт и премия. А сейчас только свистни. За ради хайпу готовы сотрудничать. Да только вы ж и так наши, с такими то выкрутасами. Одна мне радость – старые проверенные клиенты. Есть с кем интеллигентным словцом перекинуться.

- А разве им того? Можно? Они ж там жарятся…

- Вот тут ты не прав. Тут ты не додумал. Ну, сколько можно человека жарить? Ну, пять секунд. А дальше? Шок. Отключка.

Нет, конечно, есть отделы, где клиентов пытают. Кровь, вонь горелой плоти… Но и там это не непрерывный процесс. И там особо важные клиенты. Эталонные злодеи и грешники. В моём отделе режим помягче. Ад, ведь, он в другом…

- А в чём ад? - уже слегка освоившись, переспросил я.

- Случалось тебе ждать взлёта в душном самолёте? – Миша раздавил окурок в пепельнице.

- Ну… - во мне плеснулась полузабытая паника.

- Знаю, что случалось. Вот представь: сидишь ты в этой духоте и выйти, вздохнуть полной грудью, хочется так, что вот-вот истерика… Клаустрофобия наваливается.

- Кошмар!

- Это ещё не кошмар. Люди ко всему привыкают и приспосабливаются. Да только в самолёте ты рано или поздно взлетишь, заработают кондиционеры, а потом и вовсе посадка…

- … и воздух свободы.

- И воздух. А у нас духота будет вечной. И духота, и ноющая головная боль, и скованность движений, от которой хочется кричать, и теснота, даже давка… И никакой надежды на освобождение. Вечность там, где даже час кажется вечностью. Полное и беспросветное отсутствие надежды даже не на отдых –на передышку. Конечно, не чёрт весть что, но, согласись, не сахар.

- Вообще не сахар.

- Да разве ж вы, душнилы, не заслужили?

Миша взял вторую сигарету, его взгляд затуманился, и он закурил, глядя сквозь меня, возможно буквально.

- И что же старые клиенты? – я попытался перевести разговор с неприятной для меня темы.

- Прости за сравнение, они мне как глоток свежего воздуха. Я ведь не покладая рук. Хожу-хожу, а вас всё больше и больше. А тут Есенин высунется из своего котла, мол, хочешь, брат ты мой Миха, новых стихов почитаю?

- Как? И Есенин у вас? Он же не графоман? – оторопело перебил я полубеса.

- Да не. Его за другое. Рукоблудил он, собака, прости, темнейший.

- А разве за это тоже к вам? – оборвалось у меня сердце.

- Кого как. Дело-то не в поступке, а в вине.

- Ничего не понимаю.

- Ну, вот, цумбайшпиль, тот же Чикатило. Он хоть и косил под дурака, мол, не убивал, а очищал планету от скверны и карал распутниц, а на самом деле что?

- Что?

- На самом деле понимал, шельмец, что безвинных тиранит. Знал, что не в скверне дело, а в потакании собственной похоти.

- Знал, что творит, сволочь.

- И наоборот, мало ли тех, кто разумом скорбен, да чью-то душу живую загубил, не ведая, что творит? А вот их и есть Царствие, как говорится, ибо…

- Ну, я понял.

- Вот и Серёга. Сколько баб вокруг вилось! Да каких! А он, даже после самой жаркой ночи, как пьянь, которой надо непременно водку пивком полирнуть, возьмёт, да и полирнёт, зараза. Да всё под берёзку норовил. Родную, вишь, землю оплодотворял гениальностью. Гордыня!А знал ведь, что Онан не за рукоблудие пострадал, а за то, что семя на землю излил. Ведал, а творил! Всё равно, мол, в рай не ходок. А от чего ж, не ходок? Светлый он, в остальном, человечек. Да и то, амнистия ему через годик, аккурат к юбилею, выйдет. Только он об этом не знает, ибо там, где есть надежда, уже не ад.

- И что же, новые стихи пишет?

- О зиме, о свежести тоскует. Да только ты не старайся. Я-то прочту, да ты ни строчки потом не вспомнишь…

Я разочарованно вздохнул, а Миша бросил окурок, по-цоевски задрал морду к потолку и стал декламировать неожиданно чистым дискантом.

За слюдой морозных кружев,
Снег душистый вертит-крутит,
Возносясь и опускаясь,
Небо над Россией мутит.
Пой ты, ласковая вьюга,
Колыбельную свою,
Я тебе, Зима-Царица,
Нынче песню подпою.
Про поля и перелески,
Что под снегом спят пока,
Про замёрзшего на сене
Пожилого ямщика,
Про грядущие разливы
Полноводных рек степных,
Что одарят урожаем
Бесконечных волн ржаных,
Мы не вечные с тобою:
Дай, Зима, отзимовать!
А весеннею порою
Вместе легче умирать.

Эти пронзительные строки совсем не вязались с рогами и спецовкой полубеса, и я не нашёлся с ответом, да и не нужно было слов. Я был уверен, что голос Миша позаимствовал у автора стихотворения.

- А я до весны не дожил, - грустно признался Миша обычным своим хриплым баритоном и закурил следующую. - Ну, чё там? Зачем звал-то?

- Да я и не звал, вроде. Так. К слову пришлось.

- Да брось. Мне-то не гони. Это ж, хоть и не моя работа, за душами по вызовам таскаться, ан, кое-что могу.

- Зачем же ты явился, раз не твоя работа? - попытался я оттянуть время, лихорадочно соображая, что делать дальше.

- Так ты ж сам обо мне в книжку писал. Клиентоориентированность. Начальство решило, что так проще установить контакт.

- И, в общем-то, было право, - озадачено констатировал я.

- Как всегда, - тяжело вздохнул Миша.

- А что просить-то?

- Ну а чего ты хотел? Новый сюжет? Или может обеспечить тебя новыми историями до конца жизни? Или плевать тебе на сюжеты, и ты хочешь в конкурсе победить? Пожалуйста! А хочешь, вообще во всех литературных конкурсах побеждать будешь? Можно и проще – конкурсы, так-то, длинный путь и никакой гарантии не дают. Может, ты хочешь стать знаменитым, печататься, денег заработать? Может, тебе готовых романов накидать?

- Я не знаю. Такой ассортимент… А можно что-нибудь, не особо ценное, за кусочек души купить?

- Не-а. Не дискретное! Зато, специально для тебя, есть комплексное предложение.

- Ниху…

Миша брезгливо поморщился.

- Обалдеть,– торопливо исправился я, - а это как?

- Ну, знаешь, как в Гугле, кнопка «Мне повезёт». Или даже, ещё точнее, как в турбизнесе предложение «фортуна» - задёшево заезжаешь в случайный отель. Пакетное предложение с рандомизатором ништяков.

- Фигассе, маркетинг. А если мне не понравится рандомный выбор? Могу я договор расторгнуть? - меня поразило, как полубес легко переключился с интонаций затюканного работяги, на сленг бывалого менеджера отдела продаж. Даже лексикон сменил.

- Вот смотри: то, что я тебе сейчас скажу, я должен был озвучить, только если задан прямой, непротиворечивый, требующий однозначного ответа вопрос. То есть, ты должен был загнать меня в угол. Но у меня другая специализация и срать я хотел на их правила. Отвлекают от основной работы, понимаешь, а я на командировки не подписывался.

В общем, так. Фишка как раз в том, что никто и не бывает доволен. Чего бы вы ни просили – деньги, власть, триумф, месть, баба, воскрешение близкого - что угодно, не принесёт радости, как не приносит удовольствия читерское прохождение игры.

- Ну, это как посмотреть. Если с читами не в кайф, почему за них платят?

- А ты не путай, мил человек. Удовольствие получают не от читерского прохождения, а от того, что надул систему и получил денег или славы. Здесь само прохождение – лишь способ, а не цель. Понял?

- Да понял, понял, конечно. Но, знаешь, я так не играю. Можно мне отменить вызов?

Услышав это, Миша удовлетворённо кивнул и показал большой палец. Но, только я хотел что-то сказать, он часто замахал руками, призывая к молчанию. Затем, приложив ладонь к уху, он показал, что нас слушают и даже записывают, что стало понятно по его следующему жесту, изображающему крутящиеся катушки с магнитной лентой.

- На горло себе наступаю, но можно, - он говорил, будто и не было никакой пантомимы, - нравишься ты мне, парень, хоть и... Лучше, кропай-ка свою тягомотину. Я, знаешь, тоже не лишён честолюбия. Только про душу больше ни гу-гу, андестен?

- Яволь… Слушай, а может, хотя бы приз за тринадцатое место мне намутишь, по знакомству?

- Так ты что? Из-за денег всё это? – разочаровался Миша, - Так и сказал бы: хочу миллиард долларов в местной валюте каждый день в прикроватной тумбочке находить. Оп! И договор.

- Ага! А ты бы доллар уронил, да? Ну, чтобы никакого удовольствия? – я сделал вид, что просто теоретизирую.

- Да ну! Ронять финансовую систему из-за такой мелочи? Конкурирующей конторе не понравится…

- А разве не в этом цель? На войне все средства хороши.

- Чтобы было понятно, скажем, что есть две конкурирующие корпорации. А учредитель, бенефициар и единственный акционер обеих - Он. Дихотомия, брат. Единство противоположностей. Первый курс.

- И как ты в свою контору угодил? За грехи?

- Вообще-то, я в рай попал.

- В рай?

- В самый что ни на есть. Да только рай – это не бесконечное бренчание на арфе. Сам понимаешь, надоест это быстро. А бесконечный типа рай – это тот же ад. Потому что вечное безделье и полное отсутствие надежды, что когда-нибудь станет лучше или, хотя-бы, по-другому - хуже преисподней.
Отдохнул я после кончины, да и законтрактовался грешников мучить. Не со зла. Обычная работа: карьера, связи, скиллы полезные и социальный рейтинг. А отдел свой выбрал, оттого, что в земной жизни тоже пописывал, и получше некоторых. Клиентоориентированность. Помнишь? Продлю пару раз контракт, и брошу. У нас там знаешь ещё сколько работы? А я тут с тобой лясы точу… Так что, бывай, брат.

- Погоди. А можно ещё один вопрос?

- Смотря какой…

- Важный вопрос. Важный, брат. Давно меня мучает.

- Валяй, - полубес сидел за столом, гоняя по дну кружки осадок от кофе, прикусив кончик хвоста и не глядя на меня.

- Слушай, если Бенефициар один, как Он допустил всё это?

- Что именно? Формулируй, не стесняйся. Ничего тебе за это не будет.

- Ну, всё вот это: концлагеря и Чикатило, больных детей и собирание им денег смсками, рак простаты и деменцию, чуму и гомосеков, цунами и террористов…

- Так это вы допустили. Сами. А Он вам не президент, не полиция. Он вам Судия. Так что, валяй свои вирши, глядишь – и не свидимся больше, ни здесь, ни там. Разве что, после контракта.

- И тебе можно вот так просто это всё рассказывать?

- А ты что, с кем-то поделишься? И кто тебе поверит, чудак-человек?

- Значит, мне и дальше фигнёй страдать?

- А как ты хотел? Сюжетик для конкурса тебе на блюдце, и чтобы бесплатно? Человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремляться вверх. Так что страдай.

Он вышел на середину комнаты, обмотал хвост вокруг пояса, потом обернулся и тихо произнёс.

- И это… Нашим привет передавай...

- От Миши?

- Ага. Ekimosssa.

Хлопнул в ладоши и исчез в маленькой, будто взрыв негромкой петарды, вспышке. Вопреки ожиданиям, в воздухе запахло не серой или порохом, а озоном.

Я ещё немного посидел, ошарашенно глядя в пустой центр зала, а потом развернулся и подтянул к себе клавиатуру.

Признаки недавних кофейных купаний на ней отсутствовали.

Только сейчас я сообразил, что, полубес побери, минуту назад прошёл самым краем и, кажется, легко отделался. К тому же, заполучил-таки, свой сюжет…

Но лезть с ним на конкурс? Чистое самоубийство!

Вот тут я и понял, что значит из огня да в полымя.

Но вариантов нет: привет принят и должен быть доставлен. И пусть эти злоеб…

Нет. Сквернословить я теперь как-то побаивался.

Пусть эти злокозненные Эд с йошем и прочие высокомерные выскочки хоть пискнут что-то против. Рассказ-то делается, считай, на заказ. И, если что, мы с Мишей вам сами пальтсы поотрубаем, откуда они, зараза, растут, ясно?

Я перегнал курсор на самый верх вордовской страницы и ударил по клавишам как пианист:

Жгли все.

Жёг апрель, который едва достигнув середины, расстарался и переплюнул не только типичный май, но и, пожалуй, июнь…

Это сообщение отредактировал Паласатое - 19.05.2024 - 09:35

2. Позывной - Род


Механические замки контактов привычно щелкнули, подключив оператора к экзо-доспехам. Мех вздрогнул. Броня сомкнулась за спиной десантника. Погрузившись в утробу родного доспеха, старший сержант Ли Макалистер почувствовал прилив уверенности. Получив данные телеметрии, Ли отметил отсутствие сигнала датчиков левого плеча, и традиционно ударив по наплечнику правой рукой, привел всё в норму. Ритуал был соблюдён, и одна из самых мощных боевых единиц известной вселенной – бронированный штурмовик, начал движение.

На палубе орбитальной станции, после получения данных предстоящей операции, штурмовики выстроились в три группы, по два звена в каждой. Генерал Нейман, двухметровый амбал, ставил боевую задачу.

- Ваша цель прикрывать перемещение колонистов. При высадке, вы углубитесь на тридцать метров под поверхность, и отвлекающим огнём перетяните внимание инсектойдов на себя. Этим манёвром вы должны обеспечить гражданским достаточно времени для перемещения между укреп.районами. Позиции необходимо удерживать в течение двух часов. После выхода на точки мы сможем вам помочь артиллерийским огнём, по указателям, и дополнительным снабжением. Командирами групп назначаются, - генерал на секунду замолчал проверяя списки. – Третья группа, капитан Дуглас, позывной - Мачете. Вторая группа – капитан Ахметов, позывной – Домовой. Первая группа – старший сержант Макалистер, позывной – Род.

Из первой группы, перебив генерала, вышел мех лейтенанта Шелдона, – Господин генерал, - начал Шелдон, не соблюдая устава. – Я старше по званию. В академии я был одним из лучших по стратегическому командованью и имею более десяти боевых вылетов. В предыдущих высадках командование группой входило в мои обязанности…

Генерал сделал шаг вперёд и глядя на, трёх метровый, мех лейтенанта, снизу вверх, отключил переговорное устройство последнего, не дав ему договорить.

- Лейтенант, ты хочешь вернуться живим? – спросил он подключив к беседе только Ли и Шелдона.

- Если будет необходима моя смерть, я готов…

- Не надо бравады Шелдон, - прервал его генерал. – Ты хочешь сохранить парней и вернуться живым?

Лейтенант замер.

- Лейтенант Шелдон Ван, встать в строй! – приказал Нейман.

Мех лейтенанта нехотя, вернулся в строй.

Генерал повторил, - Командиром первой группы и старшим над подразделениями на поверхности Женевы-1291, на время проведения операции, назначен старший сержант Ли, позывной – Род.

- За человечество! - начал операцию генерал Нейман.

Планета GNVA-1291 или просто Женева-1291, была колонизирована более 500 лет назад. Её поверхность почти не пригодна для жизни, без скафандра на ней находится нельзя, но вот кора планеты. Образовавшаяся в результате кипения твёрдых пород, кора планеты представляет собой 200 километровый слой пористой структуры, невероятно твердого кристалла. Размеры пещер образованных в процессе формирования коры, достигают сотен квадратных километров, что в совокупности с большим количеством пепла и осадочных вод сделало, мантию планеты исключительно удобной для создания любых изолированных микро экосистем.

Более 300 лет колонии на Женеве-1291 стремительно развивались, превратив планету в атлас всех известных сред обитаний, пока однажды не столкнулась с инсектойдами. Местные называли их сектойды, штурмовики – секами.

Сек - псевдо членистоногое создание, высотой около полутора метров и весом до 60 килограмм. Рядовой или рабочий сек, имеет до тридцати ног по всему периметру круглого, защищённого панцирем, тела и вооружен клешнями как у краба, и жвалами, как у земных муравьёв. Жвалами и клешнями, секи грызли кристаллообразный грунт и все что попадало им на пути. Крупные особи могу быть как единым организмом, так и состоять из нескольких мелких и часто в случае атаки, они расшвыривали свои части с огромной силой. Запущенный, таким образом, сектойд, с 50 метров, мог сбить флаер, а ложноножки растопыренные в полёте, пробивали метал, толщиной больше миллиметра. Так же на вооружении инсектойдов были, кислота, которой они метко плевались до сотни метров, и прочнейшая паутина, служившая секам мостом, в случае если колонии нужно преодолеть пропасть или подняться на высоту.

Неизвестно был ли у секов центр принятия решений, гнездо или главная матка, но действовали они слажено и целенаправленно.

Человечество уже не раз освобождало Женеву-1291 от сектойдов, зачищая все обнаруженные скопления этих тварей, но проходило несколько лет и они снова атаковали, появляясь из ниоткуда.

Пилот десантного корабля не церемонился с грузом, влетев в атмосферу планеты без «лишних» маневров, даже адаптивная система доспехов не сгладила встряску воздушного судна.

- Мисс Васкес, - обратился Ли к пилоту. – Не могли бы вы, отправить мне картинку перед посадкой.

Зная отношение пилотов к штурмовикам, вечно забирающим себе славу любой успешно проведённой операции, Род, не спешил командовать. На борту корабля, пилот может отказать десанту, под любым предлогом.

На картинке, полученной штурмовиками, легко угадывался район высадки уже изученный по картам. Район стремительно приближался по мере снижения корабля. Сброс штурмовых десантных капсул (ШДК), начинался после арт подготовки по местности, но на Женеве-1291 бои велись под поверхностью, по этому арт подготовку решили не проводить.

- Мисс Васкес, - снова запросил Род пилота. - Я в курсе отмены арт подготовки, и в связи с этим, не могли бы вы, перед сбросом, сделать пару кругов над районом, - Род старался быть учтивым и вежливым, и потому что Васкес нравилась ему как женщина, и потому, что таким манёвром она нарушала работу системы, за эти дополнительные траты, с неё могло спросить командование.

Пилот не ответила, но судя по изображению местности, корабль снизил скорость и поменял угол захода на цель.

Поверхность планеты была безмятежно спокойна.

- Всем! - командовал Род. - В случае значительного перевеса противника отходим на поверхность..

Васкес зашла на второй круг.

Штурмовики получили команду - Высадка!

Капсулы, легли точно. Вторая и третья ШДК, разгоняемые, специально установленными двигателями, пробив поверхность попали в огромную пещеру используемую в качестве сельскохозяйственной фермы. Капсула первой группы, провалившись под грунт, угодила в тоннель, заполненный секами.

Система безопасности десантной капсулы взревела. Наполняя пространство вокруг штурмовиков непрерывным ревом тревоги, ШДК начала погружаться в сердце атакующего авангарда секов.

- А вот и встречающие! – переорал тревогу Род. – Видно, мы в подходящий момент!

Бесконечно поливаемая потоками кислоты, капсула ходила ходуном, медленно опускаясь вниз по телам сектойдов. Облегчённый потолок её, уже напоминал решето в дырах которого постоянно мелькали клешни секов, готовые рвать остатки метала крыши. Раздался первый выстрел. Разрывной снаряд ушёл точно в цель, осыпав ШДК градом осколков снаружи.

- Прекратить огонь! – рявкнул Род. – Крыша нам ещё понадобиться. Дум-Дум, - обратился он к минёру группы. – Собери все мины и гранаты, нужен мощный направленный взрыв. Время?

- Минута! – начал действовать Дум-Дум.

- Больше у нас не будет, – усмехнулся старший сержант. - Второй, третий как у вас обстановка?

- Тихо как в церкви. Закрепились на позиции. Визуальный контакт между группами есть.

- Отлично! Поставьте минное заграждение, мы приведём гостей.

Внешний бронированный корпус капсулы местами был разорван. Кислота секов текла по стенкам капсулы и капала с потолка, оставляя на доспехах заметные следы. Стволы всей группы были направлены вверх, но без команды никто не стрелял. В бесконечном скрежете рвущегося метала капсулы, и шипении растворяемых в кислоте доспехах и тел десантников, - время замерло.

- Сержант, надо открыть огонь, разбить крышу и вылетать отсюда звеньями! – не выдержал лейтенант. – Иначе нас утопят здесь как котят!

- Огонь не открывать! – вместо ответа приказал Род. – Дум-Дум?

- Готово! – даже в руках огромного экзо-доспеха собранная бомба казалась нелепой и громоздкой.

- Всем приготовиться к сбросу ШДК! – буднично, но четко командовал старший сержант.

Мехи мгновенно пристыковались по местам.

Род распахнул тяжёлую крышку бронированного дна капсулы, открыв хайло в преисподнюю. Клешни секов, выдавленных сородичами в открытый люк, загремели, пытаясь достать десантников. Несколько рабочих секов прорвались внутрь и вгрызлись в доспехи штурмовиков. Их жвала остались в броне мехов, а разбитые ударами десанта панцири, разлетелись по полу. Род канонадой главного калибра, шрапнелью освободил место, под днищем, для бомбы, и поставил задержку взрыва – три секунды. Опустив заряд под капсулу, он захлопнул люк.


Пространство вокруг капсулы вздрогнуло и, превращая всю окружающую материю в плазму, взрыв запустил утлую скорлупку ШДК вверх. Перемалывая секов в фарш, капсула, крутясь во всех направлениях, летела к поверхности. После нескольких ударов об стены, неуправляемый снаряд капсулы отлетел от свода тунеля и на излёте, пробив одну из стен рухнул в рассчитанную локацию к остальным группам. Волна секов, разливом хлынула в пробитую дыру, в след за капсулой десанта.

После падения, штурмовая группа действовала по схеме, отработанной десятками вылетов. Двумя звеньями десантники, по очереди, поднимались под потолок и поливая секов из всех калибров, отходили, заманивая инсектойдов в клещи второй и третьей группы.

Артиллерия, пробив поверхность, поддерживала штурмовиков и, работая по целеуказателям, крушила скопления тварей.

Боевая задача была выполнена. Колонисты без потерь переместились в безопасное место.

На корабле, меняя сожжённые кислотой мягкие ткани всей первой группы штурмовиков, врачи резали и наращивали конечности. Упрекая десантников в неаккуратности и пренебрежении к имуществу министерства, доктора постоянно подчёркивали стоимости подобных операций.

Лейтенант Шелдон, стоя по стойке смирно в кабинете генерала, докладывал о неоправданном риске, которому старший сержант Ли Макалистер, необоснованно подверг группу.

- По уставу, в случае попадания в подобную ситуацию, группа звеньями вылетает из района, не прекращая огня! - с жаром докладывал он. - Мы же, под командованием старшего сержанта, пренебрегающего уставом, подвергли доспехи существенным повреждениям от кислоты инсектойдов и сами значительно пострадали.

- На какую глубину погрузилась капсула? - генерал Нейман, слушавший доклад Шелдона, сверлил его взглядом.

- Не известно!

- Была ли у вас точно рассчитанная схема пролёта звеньев?

- Нет, но...

- Визуально, вы могли бы определить место, в котором звенья могли бы перегруппироваться, как указано в уставе?

Лейтенант заметно сник, - Нет.

- Вы свободны лейтенант! - закончил разговор Нейман.

В медицинском отсеке Ли Макалистер остался один. Требующие замены - нога, порванная секом, и шестьдесят процентов сожжённой кожи, не получали одобрения где-то в кулуарах, и Ли скучал. ЗабежавшаяВаскес, сделала вид, что ошиблась дверью, но напоследок оставив аромат своих духов, подбодрила сержанта больше чем могла бы это сделать словами. Генерал Нейман, никогда не посещавший мед.отсек, пришёл в конце второго дня, когда кожу всё-таки поменяли.

- Ли, - генерал с трудом подбирал слова. - Министерство обороны не нашло оснований продлевать с тобой контракт. - Нейман неуклюже топтался. - Ты старше всех известных мне штурмовиков, тебе рекомендуют уйти на пенсию.

- А что с ногой? - Род с трудом сохранял спокойствие.

- Возрастным десантникам, министерству не выгодно клонировать органы, - потупил взор гость мед.отсека. - Ли, был бы ты хотя бы лейтенантом, я бы добился... - генерал снова замялся. - А так, только кинетпротез.

Мужчины молчали.

- Запросил для тебя должность консультанта в училище, - первый нарушил тишину генерал. - Но... - он сел на кровать. - Был бы ты хотя бы лейтенантом...

- Многие из наших парней обязаны тебе жизнью, - с жаром начал Нейман, глядя перед собой. - Не подчиняясь приказам, ты сохранил штурмовиков больше, чем я когда либо смогу. Но система... - генерал встал. - Система не любит непокорных, - обреченно выдохнул генерал и зашагал на выход.

- Ты хотел сказать честных, Джон?

Нейман замер в дверях. - Я постараюсь... Всё, что в моих силах.

Ли остался один.

Маленький механизированный домик, в богом забытой колонии – всё, что досталось штурмовику первого десантного отряда тяжелых мехов. Сержантская пенсия не позволяла Ли, найти жилье на центральных планета объединения независимых миров. Помотавшись по разным военным компаниям, инвалид Ли Макалистер, не нашел применения своему боевому опыту. Стоя перед своей берлогой, иначе строение с двумя окнами, назвать было сложно, Ли впервые ощутил холодок пробежавший по спине. «Индивидуальная гробница» - промелькнуло в голове штурмовика, и он сделал шаг в свой "ад".

Днём ад был жарким и удушливым. Нанося пыль из окрестных степей, он постоянно забивал кондиционер, лишая берлогу, бывшего старшего сержанта, прохлады. Вызывать ремонтников, не позволяла пенсия, а ремонт своими руками не всегда приносил нужный результат. Все, что росло в степях, у Ли на крошечном участке не росло совсем. Слой удобрений, которые он разбросал, в надежде вырастить что-нибудь, ветрами разнесло в разные стороны, и лужайка стала частью пустоши, преобладавшей вокруг. Каждое утро ад наваливался на Ли, отсутствием дел и перспектив, и давил безнадёгой.

Ночью ад становился злым и колючим. Постоянными ветрами, завывая в углах лачуги, он усиливал тоску и одиночество, подчёркивая пустоту и в доме, и в душе его обитателя. Периодическое отключение света, при особо сильных ветрах, заставляло автоматику домика перезапускаться. Объявляя о своих действиях голосом, похожим на казённый голос десантного корабля, автоматика рвала нервы бывшему штурмовику, не давая спать. Даже нейролептики закупаемые коробками, не давали ему уснуть как бывало, и Ли всё чаще в обрывках сна, бил себя правой рукой по левому плечу, бесконечно запуская верный мех.

Огонь ада войн, который Ли прошёл в прошлом, забирал своё, выжигая остатки бывшего десантника, пламенем мучительного одиночества и ненужности.

Ли похудел и осунулся. Когда-то могучее тело, выгоревшее изнутри, иссохло и скрючилось. Выбираясь в центр, получать чеки от министерства, он пугал немногочисленных соседей своим остовом, чёрным протезом, контактами болтавшимися на отвисшей коже и огромным штурмовым тесаком, последнем напоминании о прошлом. Его сторонились. Мальчишкам, когда-то залетавшим к нему, послушать военные истории, всё чаще запрещали появляться у его берлоги, и тропинка к нему скрылась в песках, отрезав его, даже от случайных челноков и агентов.

Двое суток автоматика "персональной гробницы" не загружалась из-за сбоев питания, и только на третьи, сообщила о покойнике в доме.

Военный патруль в обязанности которого входила забота о телах отставников прибыл на планету в сопровождении огромного корабля штурмовиков.

Громадные могучие мехи штурмового десанта, парадом шествующие мимо последнего пристанища своего боевого брата и отважного война - старшего сержанта Ли Макалистера, надолго потрясли окрестности, величием своего марша. Поразив, местных жителей обилием высокопоставленных военных, техники и не санкционированным салютом, десантура навсегда обозначила эту местность, именем - Ли Макалистера.

3. Орфей


"Одиночество – сволочь, одиночество – сука-а-а! Я люблю тебя в полночь, я люблю тебя утро-о-м!"
Коля брился, пританцовывая перед зеркалом и отбивая такт босой ногой.
С одиночеством в эту субботу не сложилось. Теща требовала Колиного присутствия на даче для полива огурцов в теплице – у тестя заклинило спину. Хотя Николай подозревал, что хитрый Ефимыч умело спрыгнул с темы, чтобы спокойно отлежаться перед телевизором.

— Коль, ты скоро? Там мама на изжоге.
Дверь в ванну приоткрылась, в щель протиснулась недовольная мордочка жены Сони.
— Изжога – второе имя Риммы Юнусовны, — недовольно пробормотал Коля. – Я бы даже сказал, изжога последней стадии, перешедшая в глубокую эрозию пищевода.
— Не любишь ты маму, - надула губы Соня.
— А зачем мне ее… любить? Достаточно любить ее огурцы по субботам.
— Зато какие они вкусные в маринаде!
— Ты мне все равно запрещаешь употреблять их правильно, под водку. А с макаронами я и майонеза в тарелку могу надристать.
— Фуу-у-у-у!
— …! - Коля порезал щеку возле уха и чертыхнулся.
Соня выдала классическое «Ты меня не любишь!» и ретировалась в коридор.


Старенькая «шкода» семьи Тюльпановых бодро преодолела двадцать километров до тещиной дачи и улеглась отдыхать в тень под двухметровым забором из профнастила.

— Оооой, кого это занесло в наши краяя-я-я, — пропела теща, выплывшая из-за батареи кабачковых посадок в ореоле солнечных лучей и навозных запахов.
— Действительно, кого, - пробормотал себе под нос Коля.
Вслух же сладко произнес: — Доброе утро, Римма Исусо… Юнусовна. Как там Зиновий Ефимович, жив ли?
— Твоими молитвами, исключительно, - фыркнула теща. — Лежит на веранде, под пуховой шалью, перебирает семена тыквы.
— Да хватит вам, — одёрнула препирающихся конкистадоров Соня. – Ну где тут твои огурцы?

— Пойду пособолезную папеньке! — провозгласил Коля и направился к дачному монументу, стараясь не наступить на кирпичные бордюры грядок. Наступишь – и можешь не рассчитывать на вечернюю сауновую акцию. Хоть там в предбаннике можно употребить захованный под вениками шкалик с горючкой.



— Ээээ… Риммочка?
— Не сцы, дядь Зин, это я.
Николай ухмыльнулся, услышав, как стукнулся оземь фанфурик самогона, который поставлял им сосед Серёга. Тесть торопливо выпутывался из пучка шарфов, чтобы устранить видимые признаки тихой охоты на спиртное.
— Ну, что тут у тебя? Парализовало от затылка до печени? Закупорило спиртные железы?
— Не поверишь...
— Конечно, нет. Надо было симулировать приступ геморроя. Мол, сажусь на унитаз – и сразу прободение кармы.
— Юморист сраный.
— Давай завяжу шарфик потуже, а то поясница прольется. Накапай граммчик, не жопься.


— ЗААЙ?!
Заговорщиков чуть не накрыла Соня, уже переодевшаяся в садово-огородный маскарад, с граблями и лейкой наперевес.
— Ну, шта?! Иду я, иду-у поливать ваши грёбаные огурцы.
— Да там надо на крыше антенну поправить сначала. Каналы слетели.
— Кстати, да, — вспомнил тесть. – Вчера хотели посмотреть «Битву экстрасенсов» — облом-с. Пришлось заниматься…
Тут Зиновий Ефимович сбился и покраснел.
— Вот оно что, Ефимыч?! Не тяжелым огородным трудом спину-то сорвало?!
И Коля захохотал, чуть не задушив тестя шерстяной удавкой шарфа.


Спутниковую тарелку на тещиной крыше год назад вешали трудолюбивые дети востока. За скромную оплату и вечерний плов на три рыла. Но устранять последствия эконом-варианта пришлось, естественно, Николаю.
— Зачем вы вообще наняли этих детей ишаков, Римма Исусовна, смыть их в ведро? – возмущался зять.
— По рекомендации! Ты же айтишник, что тебе стоит устранить легкие недостатки? – на пафосе припечатала теща.



Прошлая зима выдалась вьюжная и снежная. Может быть, повредилось параболическое зеркало, может, сместило коннектор. Тогда битый час он ползал по крыше, вылавливая южное направление и перевешивая кронштейны. И снова надо начинать все сначала…
— Стремянка в теплице, — подсказал тесть и уютно откинулся на подушки.
— А ты сортируй семечки, Золушкин-сан, сортируй.


Пока Коля искал инструменты в сарае, пока пристраивал стремянку, погода резко испортилась. Небо затянуло слоистыми черными тучами, деревья в саду полоскало ветром.
— Может быть, поедем домой? – сказал Николай, печально разглядывая горизонт.
— Ага, щас, — Соня сдула челку со лба и подбоченилась. – Я тут килограмм колорадского жука собрала, морковь прополола, а ты, Тюльпанов, на чиле, рванешь домой. Чини тарелку – и свободен, потом можешь париться в бане.
Она не добавила, что иначе мама вырвет ему волосы из ноздрей, но Коля понимал это и так.



— Врагу не сдаё-ётся наш гордый варя-я-яг!
— Пассатижи переложи в задний карман, а то яйца перевесят, — советовал довольный тесть – наблюдатель-контролёр, намотавшись на перила веранды.
— Советчик, бдынах, — ворчал Коля, уже с крыши.


Он быстро нашел причину сбоя – лопнул коаксиальный кабель. Наладить – фигня вопрос. Поглядывая на чернеющее небо и отмахиваясь от озверевшего комарья, Николай торопливо делал стяжки и мысленно уже садился на горячий деревянный полок, с веником в руках, когда…
Небо вдруг стало синим в мраморную золотую сеточку, потом взорвалось длинной, петляющей по синеве, стрелой и ударило ровно в вершину тарелки, за которую держался Коля.
На втором этаже дома Славиным воплем заголосил телевизор. «…Одиночество – сволочь, одиночество – скука, я не чувствую сердца…».
Кабель дал связь.


… Темно. Темно. Темно. Золотые молнии свисают с синего потолка, как стеклярус с елки. Ветерком колышет эти желтые лохмотья, звяк-звяк-звяк…
— Коля… Коленька…
Голос мамы, которую он не видел тридцать лет.
— Коля, держись за струну.
— Какую струну, мам?
— Коля…
Мамин шёпот угасал, тускнел, подергивался пеплом. Пепел засыпал крышу тещиной дачи, лысину тестя, оседал в горле и душил, заставляя кашлять…


— За-ай?! Коля, Коля, не умирай!!!
— Да не собираюсь я ни...куда… умирать.

Николай выполз из болота пепла, размахивая руками, и обнаружил себя лежащим на скате крыши. Не упасть со второго этажа помог кабель, обмотавший левую ногу стоваттным удавом. В правую ногу вторым удавом вцепилась Соня, повисшая на последней ступеньке стремянки.

— Дождь, — слабо прокашлял Коля. – Иди в дом, пр… про… прмкне…
У него плыло и двоилось в глазах, словно реальность накрыло гофрированным стеклом. При этом фигура Сони была окутана багровым покрывалом, которое вспыхивало яркими искрами – вздрагивало и переливалось.
— Мы тебя сейчас осторожно спустим, мама уже ушла за помощью к соседям. Не шевелись.

В пять рук – бухой Серёга в гипсе, теща и бомж Бабос из соседской заброшенной дачи – Колю спустили на землю.
— Выпей, полегчает, — сердобольный Серёга все болезни лечил самогоном. Пусть даже лечение заканчивалось гипсом. Он подсунул Николаю под нос горлышко фанфурика, и того бурно вытошнило на тещины резиновые сапоги в розовых зайцах.

— От же как тебя накрыло, етить мою бывшую, — огорчился Серёга, — и лекарство не спасает.

Действительно, с окружающим миром творилось нечто неладное. Николай поднялся на ноги, хватаясь за протянутые руки и промахиваясь мимо них. Человеческие фигуры струились и плыли в ореоле воздушных струй. Струи фокусировались в пучок, словно вязанка кабелей, и уходили вверх, скрываясь в низко нависших облаках.

— Сотряс, кажыс, — процокал Бабос, качая клочкастой бороденкой в ореоле синего пламени. – Шайтан тебя шатал, сылно шатал. Сколка палцыв видишь?
Он пошевелил кургузыми обгрызками перед носом Коли. Из каждого пальца торчал моток призрачной проволоки. Николай попробовал схватиться за него, почувствовал легкий холодок, невольно отдернул руку.

— А-а-а, шайтанама! Болна!

Бабос качнулся вслед за рукой, словно собака, которую дернули за поводок.
— Все-таки придется умереть, — подумал Коля и снова вырубился, отключившись от суеты. Сквозь сумерки сознания он слышал, как Соня бегает вокруг, умоляя вызвать «скорую», а теща пытается нащупать пульс на его запястье.




Через год.


Николай скучающе рассматривал озадаченные лица финансового директора и юриста фирмы-партнера, сидящих в креслах напротив.
Он аккуратно придерживал кончиком ментального жезла линию принятия решений над затылком директора, чуть раскачивая ее в стороны, чтобы у носителя линии создавалось ощущение самостоятельности.
— Но… эээ… Николай Андреевич… Мы с вами обговаривали несколько иные суммы, — растерянно произнес юрист.
Коля осторожно пошевелил пальцами другой руки, стараясь одновременно не сбить прицел с директора и подхватить зеленый лазер из головы юриста. Хороший юрист, несговорчивый. Но разве живой человек справится со струнами митроздания?


После удара молнией Коля провалялся в больнице неделю. Серьезных последствий для организма не нашли, кроме причудливого ожога на виске и двойного – на обеих щиколотках. Около месяца мучили головные боли и ночные кошмары. Проблем со зрением также не обнаружилось – ни отслоения сетчатки, ни атрофии зрительного нерва. Хотя он продолжал видеть людей в коконах – оплётках струй. Человек был окутан ими, словно одет в нематериальный скафандр.

Не сразу получилось понять, что из себя представляли эти линии. Коле пришлось прошерстить гигабайты интернета в поисках возможных вариантов ответов на вопросы. И, наконец, в древних трактатах он смог найти способы управления «струнами» — силовыми линиями человеческого биополя.

Сначала Коля упражнялся на теще, заставляя ее выполнять несвойственные ей действия – поцеловать тестя, станцевать вальс с котом, выбросить вазы времен СССР.

С тестем пошло по накатанной. Пробно он ликвидировал ему алкогольную струну. Вопреки убеждению, что она растет из печени, спиртомания гнездилась в солнечном сплетении. Достаточно было раз увидеть, как струна выстреливала при виде стакана с пивом.
Кончик линии было сложно ухватить, но Николай справился – осторожно вытянул наружу и завязал крепким узлом, справедливо рассудив, что развязать – ха-ха, каков каламбур – несложно.

Манипулировать мужчинами было проще: линии силы, как правило, росли симметрично, без нахлёстывания друг на друга, их цвета были яркими и категоричными.
Управлять женщинами оказалось сложнее. Линии меняли расположение ежедневно, и не всегда было понятно, какой цвет отвечал сегодня, например, за шопинг-активность, а какой – за депрессию. Иногда Коле казалось, что он плавает в прозрачном бассейне среди разноцветных водорослей, пытаясь распутать их и ухватить проплывающих рыбок за хвост.
На семейной жизни умение дергать за ниточки сказалось особо положительно. Эротическая струна в резонансе давала такой выхлоп в постельной сфере, что все Саши в грейсе отдыхали.


С прежней работы он уволился, вытребовав по соглашению сторон выплату двадцатикратного оклада (главный бухгалтер чуть не поседел от распоряжения управляющего) и открыл собственную фирму по закупке и ремонту компьютерного оборудования. Дела шли в гору, фирма расширяла горизонты, а Николай подумывал о создании глобальной версии маркетплейса.


— Изменились обстоятельства и требования администрации по софинансированию нашего проекта, поэтому изменились и суммы. Вы хотите отказаться от подписания? – Николай снова мысленно зацепился за затылочную линию директора и пропустил ее через юриста.
Юрист вздрогнул и поморщился, потом согласно кивнул. А Коля облегченно выдохнул. Манипулировать людьми было тяжелым, но увлекательным – в плане результативности – занятием.


Пронзительно замяукал телефон.
— Сонечко, у меня тут важ...
— Зай, маме плохо! Срочно приезжай, я не знаю, что делать, а «скорая» едет уже полчаса!
— Да что произошло?! Объясни толком.
— Ей внезапно стало плохо, она посинела и упала на пол... и...
— Еду.

К тёщиному дому Николай пролетел за рекордные двадцать минут, игнорируя визги полицейских машин и блокируя водителей, пытающихся вырулить в левую полосу.
Тесть встретил его в подъезде в тревожном красном зареве, бледный, в мятых пижамных брюках. Трясущимися руками он вцепился в Николая и потащил его в квартиру, причитая что-то невразумительное.


«Всё плохо», понял Коля, как только увидел тёщу, распростёртую на персидском ковре возле дивана. Линия жизни уже не дымила плотной голубой струёй, а почти втянулась в шейные позвонки. Но самое страшное было не это. Главные струны – садово-огородные – раскинулись безжизненными сухими плетями, как прихваченный морозом виноград.

— Что она делала… ну, до того, как вы.. как она…
— Я был в туалете, — проблеял Зиновий Ефимович. — То есть, я чинил розетку… а потом пошел…
— Я приехала на обед полчаса назад, поэтому не видела, что… мама… ААА! Она умерла! Умерла! Коляяя!
— Так, звоните снова в скорую, орите, угрожайте, говорите, что засудите… и – кыш отсель. А я буду делать искусственное дыхание.
Он вытолкал жену и тестя в коридор, плотно закрыл за ними дверь и опустился к недвижному телу в бархатном халате.

«Просто картина Репина, разбуди тёщу Ивана Грозного», усмехнулся про себя Коля и прикоснулся к пульсу на шейной артерии. Его, естественно, не было. Он потянул из позвоночника голубую струю, которая рассыпАлась на глазах на мелкие пушистые брызги и сразу втягивалась обратно.
— Роза Исусовна, да оживайте уже, оживайте… запускайте свой сердечный клапан… гидрокомпенсаторы… или чо там у вас сбоит.

Огородные струны оказались более восприимчивы к стимуляции.
«Огурцы мерзнут», бормотал Коля. «В теплице надо менять стойки, бикрост заказан для крыши. Ну-у?!»
Пульс на шее слабо шевельнул лапкой.
« А кроты?! Знаете, что сделают с грядками кроты? А машина с гравием за мильон?»

Одна плеть чуть наполнилась толщиной и поднялась, покачиваясь.
«Так… Роза Исусовна, если вы сейчас не запустите сердце, я начну делать искусственное дыхание… ага… Рот в рот. И выкопаю все кабачки!»

Коля начал судорожно вспоминать тесты по гражданской обороне. Как там делается непрямой массаж сердца? Тридцать компрессий на два вдоха? Или сто – на один?
Он ударил кулаком по мощной грудной клетке тёщи и отчаянно присосался к её губам, выдыхая воздух.
Линия жизни полыхнула так яростно и полно, что отдачей Колю отшвырнуло в угол.
Дверь в комнату со стуком распахнулась.


— Что здесь происходит? – в спальню влетела толстушка в белом халате с чемоданчиком в руках и фонендоскопом на шее.
— Знаете легенду про Орфея, как он спасал Эвридику? – слабо вопросил Коля из угла.
Вслед за толстушкой забежал парень, с чемоданом побольше, потом бледный тесть, потом Соня.

— Дефибриллятор! – командовала тем временем врачиха. — Сердечный тонус слабый, пульс нить… Эпинефрин… Под ключицу клади второй электрод, неуч!
— Вы через Монголию на адрес ехали? – пытался слабо пошутить Коля. Чувствовал он себя при этом весьма неважно, поэтому переполз в кресло у телевизора.


Тесть и Соня побежали искать соседей, чтобы помогли вынести носилки. Суета продолжалась минут десять, а потом наступила тишина.
Обессиленный Николай попытался подняться из кресла, но понял, что ноги не слушаются.
Он потянулся вперед, чтобы ухватиться за подол шторы, но промахнулся и мазнул пальцами по экрану телевизора.
«Да что же это такое?!» озлился Кола и снова рывком попытался вытряхнуть своё тело из кресла. Мельком заметил, что под ногами валяется кусок провода, наклонился, чтобы его поднять — и ощутил, что в ладони словно взорвалось маленькое солнце, которое пронеслось за секунду до этого перед глазами по касательной.
Взрыв отключил сознание окончательно.


— Тюльпанов, ты спишь, что ли?!
Возмущенный голос жены вгрызся в мозг через ухо горячим сверлом.
— Мы там за маму боремся, а ты отдыхаешь на ковре.

Коля осторожно приоткрыл один глаз, чтобы проверить, жив ли он, или находится на своих похоронах. Лучше бы не открывал.

— Не наступи на провод, Сонь. Там оголенный провод брошен, от недоделанной розетки.
Жена повертела головой и отступила к стене.

— Вы приехали? Что с мамой?
— В реанимации. Папа остался с ней. Мне так страшно, зай. Если бы ты не приехал…
— Я сейчас уберу провод, а ты иди на кухню… Чаю налей. Чтобы не пришлось вызывать «скорую» еще раз.
Соня всхлипнула и вышла из спальни.

Коля полежал еще пару минут, потом огляделся по сторонам, перевернулся на живот и осторожно поднялся. Ладонь жгло, перед глазами плясали огненные искры, но двигаться он уже мог.
Держась за стенку, медленно выполз в коридор и дошаркал до кухни. Глянул на жену, зажмурился и отвернулся.

— Что с тобой, зай?
— Твой бестолковый папа бросил необесточенный провод у телевизора. И смотался в сортир.
— То есть… это он винова…
— Походу, Роза Юнусовна, в приступе перфекционизма, схватила провод за голый кончик, чтобы не валялось…
— О боже!
Соня поднесла трясущуюся ладонь к губам и уронила на пол кружку с налитым кипятком. Ойкнула и бросилась собирать осколки с пола.

— Не говори ему потом, что случилось. Где тут у вас найти изоленту?

Коля потер глаза руками, для чего-то поковырял пальцем в ухе, потряс головой. Перевел взгляд на окно, потом – на жену.

«Солнечный Митра, верни мне прежнее зрение. Пожалста. Откати меня в заводские настройки и дай мне это развидеть!».

Увы. Он прекратил видеть линии биополя. Зато мог сказать, что теперь видит человека насквозь.

Легкие в теле Сони сжимались и разжимались в такт биения сердца – маленького багрового мешочка, подвешенного в пространстве между острыми пиками ребер. В желудке плескалась непонятная желтая жидкость, чуть ниже шевелился клубок скомканных слизистых шлангов, в обрамлении махровых лепешек и складок. Стройные ножки выглядели не лучше: длинные тонкие кости в гнёздах шипованных суставов ходили ходуном, словно вот-вот выпадут из них, как клюшки для гольфа из неглубокой сумки. Как выглядели глаза на лицевой поверхности черепа, лучше и не говорить.

— Зай?
— Называй меня мистер Рентген, - пробормотал Коля.
— Что?!
— Тебе очень идет это платье, дорогая.
— Но я в джинсах!
— Налей мне лучше кофе. Крепкого кофе с тремя ложками сахара.


Глядя на кружку, зажатую в пучке своих мелких лучезапястных косточек, Коля думал, менять ли сферу деятельности на медицинскую или сделать еще одну попытку с перезагрузкой зрительной системы молнией.

default:
return

Это сообщение отредактировал Паласатое - 19.05.2024 - 09:44

4. Основной инстинкт


Теплой майской ночью Петру Петровичу не спалось.

Какого, спрашивается, идола, заказывали дорогущие шторы с пультом управления? «Полный релакс! Ни лучика света снаружи даже в полдень!» - страстно журчала продавайка, и рука Петра Петровича сама потянулась за карточкой, хоть, Бог свидетель, неподатлив он был и строг. И вот теперь что-то заело там, наверху, и только слабо жужжало, и даже вручную не получалось задернуть полотнища, а наглая круглая луна заливала всю спальню бессонницей.

«Не то что-то, не так, - мучился Петр Петрович, - не так живу...» Откуда эти мысли, казалось бы? Шутка ли — провинциальный выскочка руководит собственной компанией! Все сам, все с нуля! Ну, не совсем с нуля, конечно. Сначала-то с Ленкой продали бабкину трешку в центре, подаренную на свадьбу. Родителей чуть инфаркт не хватил, лет пять они их простить не могли и даже внука видеть не хотели. А потом мать случайно встретила на рынке Ленку с Петюней-младшим на руках, да еще с авоськами, денег-то на коляску не было, и не выдержала. Внук был копия сына, как из ксерокса. Мать долго рыдала в гостях, в общажной их комнатке-крохотуле, навезла фруктов, игрушек, а Петюня недоверчиво отталкивал банан и тянулся к мятой картошке с молоком. Только картошка тогда и оставалась, молоко на ребенка да баночки мясного питания, строго по полбаночки в день. Это потом уже поперло, когда дело вдруг развернулось широко и ранние кредиты, казавшиеся неподъемными, измельчали и потерялись в новых масштабах. И пошел он в гору, на глазах превращаясь из Петьки в Петра Петровича. Из задрипанной общаги съехали в пятикомнатную в новостройке, а после в собственный дом. Потолки четыре метра, как при Сталине, под домом участок в два гектара с куском леса. Дыши во все дырки — простор! И теперь, сука, до карниза даже со стола не дотянешься, жужжит, падла, и все! Он в бешенстве отшвырнул пульт и опять бесплодно подергал шторину. Вешайся на ней — даже не шелохнется! Он плюнул и мрачно прошелся туда-сюда.

Жена слабо похрапывала в постели. Ей-то что, ее пушкой не разбудишь. В девять вечера глаза закроет и в отключке до пяти, хоть прыгай вокруг нее по койке с бубном и цветомузыкой. Жаворонок-мозгоклюй, мать ее. «Любовницу заведу!» - крикнул он внутри себя в бессильной злобе и тут же осекся, виновато засопел. С женой повезло, чего уж. Мало того, что по молодости вытерпела и нищету, и долги, и всякие темные чудеса из девяностых, так еще и в богачестве не скурвилась. Ни тебе художественных галерей, ни мулатов с шампанским, ни шмотья на миллионы. В пять встанет, в семь уже на работе — планерка, утренний обход. Зав. отделением - халат белый, глаза стальные. На кафедру звали, сейчас бы уже профессором была, но семья, дети... Петюня, говорит, кандидатская, Катюха — докторская. Он нахмурился.

А какой она была — ух! Родителям выделили участок под картошку, и ему в первый раз доверили лопату на правах взрослого мужика — копать луночки. И он старался изо всех сил, держал скорость вровень с отцом, чтоб не опозориться, потому что на соседнем участке деловито разбрасывала картошку из ведра тогда еще незнакомая ему Ленка в косыночке и линялой футболке, которая едва не лопалась на спелой девичьей груди. Ленка то и дело проходила мимо него с ведром, и он все яростней налегал на лопату, ибо сил никаких не было не замечать торчащие даже сквозь лифчик соски и круглую жопку в черных трениках. Потом, ночью, он не мог уснуть и мучился, потому что жутко ныли все мышцы и мозоли на руках, а хрен стоял колом, подымая вигвамом пудовое ватное одеяло.

Теперь вот тоже мода пошла на одеяла с отягощением. Ленке нравится, спится, говорит, под таким отлично, только ей хоть под чем спится, а Петр Петрович не мог отделаться от ощущения, что сверху не одеяло давит, а крышка гроба. Какие уж тут вигвамы. Он обиженно надулся. Мог бы бабу себе завести, мог, мало ли их юлило перед ним, на любой вкус, всех кондиций и расцветок. Да с возрастом все их ужимки видны стали насквозь. Был Петькой, тонким и звонким, с тугими бицепсами, с поджарым животом, с долгами на полвека — любила только Ленка, до одури, до покусанных губ. А стал Петром Петровичем, обзавелся пузком, кожаным креслом и коллекционной перьевой ручкой для резолюций, - такие фемины начали томно заглядывать в глаза, что сам, порой, диву давался. Это ж надо так деньги любить! Жаль, годы были уже не те, мозги срабатывали раньше гормонов, и замечал он не выставленные напоказ трепетные перси, а холодные щучьи глаза и хищные виниры.

Налоговая столько не отожмет, сколько такая лапушка высосет. Квартиру, машину, бирюльки, да на расходы, да крови попить. Мало ли было вокруг таких же Петровичей, что срывались, сломя голову, за вертлявой молодайкой, и никто век счастья не выгадал. Не уж, лучше с Ленкой, надежной как кремень, еще и с искрой, хоть редкой, но все же... Он с умилением покосился на спящую жену. Трудяжка. Не какая-нибудь гламурная гнида — пульмонолог от Бога, астматики к ней в очередь, легкие насквозь видит, сама как рентген. Вся в работе, не до баловства. Сережки вон с камушками, как подарил ей десять лет назад, так и носит. Годы-то идут, уже не до оргазмов — инсульт бы не накрыл.

Петр Петрович растрогался и захлюпал было носом, но в животе забурчало от голода и мысли опять помрачнели. Ленка не то чтобы морила его диетами, но распускаться не позволяла, и вечером он поужинал легче обычного, поскольку днем обедал с клиентом. Теперь растянутый желудок коварно напомнил дневные излишества.

Дожились. Раньше жрать было некогда и нечего, еще и носился целыми днями как савраска без узды, теперь, пожалуйста, закушался до диет и беговой дорожки. Петр Петрович философски погрустнел. Вспомнился Володька Шелехов, которого он помнил по институту веселым дрыщом. А вот поди ж ты, выбился в большое начальство, раскабанел и помер глупо и страшно. Лег в элитную частную клинику на ушивание желудка, заплатил чуть не миллион. После операции, говорят, начал жаловаться на боли в животе. Ему любезно принесли в палату бутылку французского коньяку, мол, лучшее средство от спазмов и нервов. Он и лечился пару дней, а когда уже в беспамятство впал, то поздно было. Свезли на «скорой» в городскую больничку, там и преставился от перитонита.

«Не то что-то делаю в жизни, не то!» - Петр Петрович опять заметался и сбежал из спальни, потому что жена сонно зашевелилась. Муторно было внутри, тревожно, как будто забыл что-то важное, нужное. Пожрать что ли в самом деле?

Он прошлепал на кухню и сунулся в холодильник. Холодильник был забит едой, но выбрать что-то конкретное он никак не мог. Резаные фрукты и зелень в стеклянных лоточках — это Катькин силос, фигуру блюдет, коза. Какие диеты в шестнадцать лет? Золотое времечко — молодость! Эх, не догонишь, не вернешь! Ленкины котлетки — ел уже, не хочу... Петюнины курогруди да яйца. Протеин потребляет, сукин сын. Если б в универе на отлично не учился, в армию бы его сдал, жизни понюхать. И то сказать, грех на детей жаловаться. Балованные, конечно, не доставалось как родителям, но по сравнению с другими — тьфу-тьфу-тьфу! Петюня, хоть и мажорит, но не борзеет, в дело вникает и будет с него толк, будет. Катька в медицинский готовится. Глаза как у коровищи, а характер тот еще, похлеще, чем у матери. Шмоточница, правда, ну, что теперь. И у Петра Петровича отец вздыхал, мол, жизни Петька не нюхал, не воевал, не голодал по-настоящему, однако ж в черном теле сына не держал и помогал чем мог. В сытые времена дети повзрослели — бывает, чего там...

Холодильник нервно запищал из-за долго открытой двери, Петр Петрович сердито захлопнул его и пригорюнился. Хотелось чего-то эдакого... Не хитрожопого, не вычурного, а настоящего.

Родители копали картошку, а он, пятилетний, сидел у костерка и важно поправлял палочкой пекущиеся в угольях клубни. Пока взрослые туда-сюда мельтешили с ведрами, он завороженно глядел на прогорающие дровишки. А если дымок менял вдруг направление и начинал, щипля глазки, идти в лицо, то Петька потихоньку, чтоб никто не видел, складывал из пальчиков маленький грязный кукиш и бубнил под нос тайное дедово колдунство: «Куда фига, туда дым! Куда фига, туда дым!»

Уставшая мать подходила к нему первой, вытирала сопливый нос и целовала в лобик. Все рассаживались вокруг газеты, доставали соленые огурцы, лук, крутые яйца, соль, хлеб, сало, выкатывали из угольков картошку. Батя слегка соскребал с картофелины золу, разламывал ее пополам, присаливал, и, осторожно дуя, чтоб не обжечь, передавал Петьке. Дед насаживал на прутик кусочек сала и подсаживался к костерку. Сало над огнем становилось прозрачным, капало жирком и подергивалось еле заметной летучей чернотой снаружи. Дед снимал его с ветки, клал на ломоть хлеба, отдавал внуку, и было это так вкусно, что словами не передать! Нежное дымное сальцо на дырчатом свежем хлебе, желтоватая внутри и черная снаружи картошка с солькой, чай из термоса — крепкий, сладкий, с душицей, потому что бабушка заваривала. И конфетки-подушечки с повидлом внутри, потому что поработали хорошо и дед добрый.

Лунный свет все лился и лился млечной благодатью, Петр Петрович размяк истерзанной душой и решился. Жареная картошка с молоком - похеру мороз! Он сунулся в плетеный ящик под столом и с обидой и гневом увидел, что купленная картошка вся подвяла и проросла мерзкими водянистыми ростками. Со психом дернувшись вверх, он вдобавок больно — по-настоящему больно, до искр из глаз — приложился о столешницу и взревел:
- ЕЛЕНА, МАТЬ ТВОЮ!!!!!

После нескольких секунд тишины дом ожил. С нескольких сторон послышались торопливые шаги, на кухню первым ворвался Петюня-младший, за ним подбежали жена с дочкой.
- Бать, ты чего?
- КАРРРТОШКА, БЛЯ!!!! КАРТОШКА ПРОРОСЛА!!! - Петр Петрович в бешенстве рвал из-под стола застрявший ящик.

Петюня напуганно и недоверчиво глядел на ополоумевшего отца. Таким он его не помнил, а Елена помнила и решительно оттащила сына назад. Когда четверо бугаев в кожаных куртках ломились к ним в комнатку, мужа так же накрыло, кровь пошла у него из носа, и он вылетел навстречу тем бугаям с перекошенной рожей, с детской клюшкой в руках, и орал и выл так, что все соседи повыскакивали, и братки, струхнув, сбежали, решив все-таки договариваться по-хорошему. И ведь договорились. Муж лежал потом с пакетом замороженной мойвы на затылке, плакал, а Лена тихо гладила его по плечу.

- Проросла — надо сажать! - Елена отдавала команды быстро и четко, Петр Петрович замер и вытаращил глаза. - Петюня, лопаты в сарайке, Катька, режь картошки пополам!
- ДА!!! - Петр Петрович радостно жахнул кулаком по столу и полез за ножом.
- Пил? - строго спросила Елена, отбирая нож и передавая его дочери.
Петр Петрович сатанински захохотал и дыхнул ей прямо в лицо. Она подозрительно заглянула ему в глаза и облегченно выдала правильный диагноз:
- Долбо..!

***

Владик с белым, как простыня, лицом, стоял над свежевскопанным квадратом земли и трясущимися пальцами теребил хулиганскую свою бандану с хитро нарисованными конопляными листочками. Карпов — хмурый мужик, который вместе с женой хлопотал у Петра Петровича по хозяйству, стоял рядом, с жалостью глядя на убитого горем ландшафтного дизайнера.
- Второй заказ такой денежный и опять жопа... - Владик еле шептал, не отрывая глаз от подсыхающего чернозема.
- В первый раз хоть сразу понял, что неадекват... Заплатили, думаю, ладно, хоть черта лысого... Бамбук, говорит хочу... Хер с тобой, бамбук так бамбук... Тут бамбук, там бамбук... Сям бамбук... Сначала бегал довольный, как макака в джунглях... А потом надоело, говорит, газон хочу английский. После бамбука... Газон...

Владик затрясся, на вцепившиеся в бандану пальцы капнули первые слезки:
- Я оттуда сразу сбежал. Честно сказал, что проще новый участок купить... Не поверил, наорал только... Газон... Но этот-то, вроде, нормальный был! Жене вообще все пофиг! Хоть что, говорит, лишь бы не мне полоть... Я... Нерегулярный сад... Проект авторский... С участком, - он даже икнул сквозь слезы, - дикого леса... В портфолио хотел... Бля...
Он снова затрясся в безвучных рыданиях, и Карпов неловко похлопал его по плечу:
- Из огня да в полымя... Ладно, че ты! Это ж за домом, спереди нормально все!
- А...ансамбль... - невнятно всхлипнул Владик, - был...
- Ну, был и сплыл. Денег-то как за ансамбль дал?
- Дал... только не все, мы не доделали еще...
- Ну и ладно, что сердце-то рвать? Взял деньги за отработанное и свалил — всего делов!
- Ипотека...

Карпов вздохнул. Петрович — мужик нормальный, но упертый. Посадил картошку, значит, посадил. У богатых свои причуды. Но пацана было жалко.
- Давай выкопаем потихоньку, - шепотом предложил он. - Не всю, часть. Взойдет херово, он и плюнет. Он отходчивый.
Владик отрицательно помотал головой:
- Поздно уже... Он сказал завтра навоз привезут.
- Какой еще навоз? - запоздало испугался Карпов, предчувствуя новый фронт работ уже для себя лично.
- Грядку делать. Кабачки велел посадить. Кабачки, говорит, люблю очень. Оладушки, икру... Жена, говорит, готовит вкусно.
- С медом потому что, - Карпов оглядел задворки дома и погрустнел. Пахать и пахать.
- Что с медом? - не понял Владик.
- Икра, - просто пояснил Карпов, - баба моя за ней подглядывала. - Запекает все в духовке, а напоследок меда туда чуток, чтоб запузырилось все. И в блендер. Ел я ту икру, жена баночку угостинцев приносила. Вещь! Аж светится вся как янтарь красный, и во рту прям бархат!

Карпов мечтательно причмокнул, снова вздохнул и деловито повернулся к дизайнеру:
- Только там не одни кабачки. Морковка еще, помидорки... Чеснок, что ли. Иди на опережение, Владя, шансов нет. Ваяй теплицу, редиску сажай, укроп. Фольклорный ансамбль будет. «Дедка и репка» а ля рюсс с участком дикого леса. Глядишь, и ипотеку досрочно выплатишь.

5. Угольки

Они появились из пламени ночного костра. Осиновое полено возмущённо щёлкнуло, выстрелив в густую тьму кучей искр. Тощие, с острыми тонкими ножками и горящими глазками, они рассыпались по прелой лесной траве.
Внезапно поднявшийся сильный ветер подхватил горящие угольки и разнес их по всей округе.


Самый крупный упал неподалёку. Туда, где, кутаясь в спальники, пытались согреться уставшие туристы.
Ветер трепал одеяла, а ночная прохлада забиралась под одежду людей.
Раздуваясь от ветра и собственной значимости, уголек решил помочь горемыкам. Быстро перебирая острыми тонкими лапками, он подбежал к первому спальнику, затем ко второму, потом к третьему и так далее, пока не оббежал их все.
Воздух наполнился запахом палёной пластмассы, ткани, шерсти и кожи.
Совсем недавно замерзающие люди, теперь с дикими воплями метались по лагерю, пытаясь сбить с себя пламя. Уголек был доволен своей работой - люди согрелись. Попытка уголька повторить манёвр была остановлена чьим-то мокрым ботинком.


Второй уголек, самый прыгучий, приземлился на крыше хозяйского сарая. Деревянная крыша тут же пустилась в жаркий спор о том, что прибывшему здесь совсем не место. У уголька от такой наглости знатно полыхнуло.
В запале, потрясая тонкими ножками он прокричал: "Сгорел сарай, гори и хата!" и неистовое пламя разгоревшегося спора перекинулось на крышу хозяйского дома. Тушили всю ночь. Крыша была права.


Третий уголек, самый тусклый из всех, оказался выброшен посреди леса. Он долго лежал, прислушиваясь к звукам. Внезапно где-то неподалёку раздались детские голоса, полные отчаяния и страха. Они звали маму, папу и дядю Кирилла, повторяя зов снова и снова.
С каждым разом голоса становились всё тише, сменяясь тихим всхлипыванием. Поднявшись на ножки, уголек осторожно приблизился к источнику звука, коим оказались две обессилевшие, промокшие, уставшие и насмерть перепуганные девочки лет восьми.
Прижавшись друг к другу в полной темноте, они сидели на земле и тряслись от холода и страха. На крик больше не осталось сил.
Вслед за угасающей надеждой во взгляде, жизнь постепенно покидала их маленькие тела. Это - неправильно. Маленькие люди должны быть согреты.
Уголек подошёл поближе и крепко прижался к куску бересты, которая вспыхнув, в свою очередь запалила пенек поваленной берёзы. Всхлипывания прекратились, две пары глаз устремились к единственному источнику света. Огонь подарил тепло и надежду. Высохли слезы, на щечках заиграл румянец.
Только потерявшийся в лесу, потерявший всякую надежду, может понять чувство обретенного счастья при виде обыкновенного костра в темном промозглом лесу. Вдалеке послышались голоса спасателей. Через полчаса девочки были спасены.


Четвертый, самый маленький уголек, долго летел по воздуху. Над кронами деревьев, над крышами стареньких домов. Ветер уносил его все дальше и дальше. Когда внизу поплыли огни города, ветер швырнул уголек на козырёк одного из балконов высотки.
Как раз в это самое время балконная дверь открылась, и над перилами показалась лысая голова, затем чиркнула спичка и вверх взметнулись клубы табачного дыма. Внизу послышался писк. Чтобы рассмотреть поближе, уголек подполз к краю.
С каждой затяжкой уголек сигареты жалобно тянул свои лапки навстречу лесному сородичу, но каждый раз превращаясь в пепел, был безжалостно стряхнут вниз. С каждой затяжкой писк становился все пронзительнее, но лысый его не слышал.
Затянувшись в последний раз, мужик щелчком отправил непотушенный пищащий окурок в долгий полёт с девятого этажа.
Карма настигла курильщика мгновенно. Не выдержав столь жестокого надругательства, лесной огонек гневно распалился и спрыгнул вниз, аккурат за шиворот изверга.
Месть уголька была страшна – сгоревший балкон, на две трети обожженная спина, прикипевшая к коже синтетическая футболка и навсегда отбитое желание курить и бросать с балкона окурки.


Пятый уголек был самым ярким из всех. Он падал, казалось, целую вечность. Угораздило же провалиться в такое узкое пространство. Очевидно именно сегодня и именно для него звезды сошлись именно так.
Беспомощно размахивая тонкими лапками, уголек пытался ухватиться за стенки. Но прессованный песок оказался гладким как стекло. "Геологи" - обречённо констатировал уголек. Лететь оставалось считанные секунды.
- Десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один...
С тихим шлепком уголек упал на вязкую жидкость на дне скважины.
- Поехали!
С огромной скоростью горючее пламя устремилось вверх.


Шестой уголек был самым красивым. Его принесло на деревенскую ферму. На подворье дрались два кота – черный и белый. Дрались так, что половина двора была устлана клочками шерсти. Рыжая причина спора, предупредительно запертая в доме, наблюдала за всем из окна.
-Ляу-ляу-ляу-ляу-ля-я-я-яу!
- Мия-а-а-а-а-а-а-а-а-а!
Уже порядком исцарапанные, покусанные и обслюнявленные, они утробно рычали друг на друга, стараясь как можно страшнее вздыбить шерсть на спине. Никто не желал уступать ни на шаг. Миг – и коты снова сцепились. Когти рвали шкуру соперника, зубы вгрызались в уши или лапы.
Из катающегося по грязной земле пушистого комка периодически показывались когтистые лапы и оскаленные пасти. Расцепившись также резко, коты вздыбились и вновь принялись орать.
- Ма-а-а-а-а-а-а-а-ао!
- Мрррря-я-я-я-я-я-яу!
Угольку нравилось представление. Он тихой сапой подкрался поближе к орущим и подпалил одного из участников боя. Им оказался белый кот. С диким визгом бедолага подпрыгнул на месте. На бедре белого появилось черное паленое пятно. Шерсть обгорела, а кожа сморщилась и сильно покраснела.
Такой кульбит вызвал приступ агрессии, коты вновь ринулись в атаку. Дерущийся клубок катался по земле, оставляя после себя шерсть и капли крови. Обрадованный уголек, улучив момент обжег второго кота. Клубок расцепился.
На ноге черного кота появилось белое обожженное пятно. Драчуны настороженно озирались, пытаясь найти причину увечий. Не найдя никого кроме самих себя, доходяги снова заголосили.
- Урря-я-я-я-я-я-я-яу! – напирал черный кот.
- Блё-ё-ё-ё-ё-ё-ё-ё-ё!- не сдавался белый.
- Да как же вы задолбали, твари неуемные! И чего по домам не сидится?! – Заорала подошедшая с ведрами доярка и облила дерущихся колодезной водой.
- Мряк!
- Мяв!
- Пш-ш-ш-ш!!!


Седьмой уголек оказался закинут на вершину высокой многовековой сосны. На многие километры вдаль простирался лесной простор. Мягкие волны холмов радовали глаз всеми оттенками зеленого. На такой высоте время словно замерло.
Никакой суеты или резких движений. Никаких криков или громких звуков. Только нежный шелест крон. Поднимающееся из-за далекого горизонта солнце обещало чудесный день. Открывшийся вид был настолько великолепен, что наводил на задумчивые философские мысли.
Хотелось поразмышлять над простыми на первый взгляд вопросами: «Что человек по сравнению с холмами?» или «Кто создал подобную красоту?».
Можно было даже задаться вопросом «Как достичь гармонии с природой?» или поразмышлять о том к какова цель существования человечества.
К сожалению уголек не был философом, поэтому просто попрыгав по веткам, он устроил самый масштабный за последние десять лет верховой пожар.

Огонь может быть другом, а может быть врагом. Поэтому заночевав в лесу, не оставляйте костер без присмотра.

6. Стоянка





— Не возвращайся, – кратко напутствовал меня Череп, после того, как я растолкал по карманам документы и деньги на проезд.
— Обещаю по тебе скучать, – буркнул я и шагнул через ржавый металлический порог. Дверь в проёме огромных ворот захлопнулась за спиной с мерзким протяжным скрипом.
— Остановка через дорогу, звонарь. Автобус через сорок минут. Рули.
Ну, что. Пошагали.

***
Череп был не самым фуфлыжным кирпичом в зоне. Ничего лишнего, плюнуть в его сторону было бы западло. Разок замесил меня в самом начале отсидки, но там был виноват сам, дёргался на кипише.
На улице шёл дождь. Я поднял лицо к серому небу, занавешенному тучами, и закрыл глаза. Ловить мокрые холодные капли лицом казалось наслаждением.
Остановка – шаткая конструкция из металлических рёбер с шиферной крышей – пустовала. Я присел на деревянную скамейку внутри и автоматически похлопал себя по карманам. Курить бросил три года назад, но сейчас адски хотелось затянуться, чтобы снять напряжение. Нельзя было сказать, что я волновался. Нет, все шаги были просчитаны на сто вперёд.
Связаться с духовным, который поможет на первых порах с работой и жильём. Отметиться у дракона. Жить дальше.
Больше не влипать в муть.
Всё.

Гужбаном в подъехавшей дряхлой маршрутке был чурка. Он молча взял протянутую сотку и начал трясти мне сдачу.
— Оставь себе. Лучше высади в Кривом переулке, не забудь.
Я сел на заднее сиденье и прислонился лбом к стеклу. Выдохнуть.

***
— Нужен сторож на стоянку. Сутки через два. Пятёра за смену. Права есть? – духовный посмотрел на меня поверх очков и поднял брови.
— Да.
— Могут сгодиться. У надзирателя отметился?
— Завтра.
— Хаза есть временная, на полгода. Вчера жилец съехал, а хозяин вернётся зимой. Подстав не делай, отмазов не будет.
— Не тупой.
Мне дали черный кирпичик простого кнопочного телефона с симкой. Начиркали адрес хаты и телефон владельца стоянки. Больше-то мне звонить всё равно некому.
— Ну, удачи, академик. Не влипай.

***
Я не ожидал, конечно, кирпичного коттеджа со львами на въезде, но домишко для перекантовки мне выписали унылый. Сортир на улице, дверь в хибару держится на честном слове, хоть и закрыта на увесистый замок, окна с потрескавшимися стёклами. Внутри – так же убого. Комната и веранда-кухня с окнами на гору. Металлическая койка бог весть каких времён, с жёлтым матрасом и серым валяным одеялом, шаткий стол у окна с настольной лампой, пара табуреток, древний приземистый холодильник с покоцанными углами, шкаф, который видел Наполеона, не иначе, посудная полка с пачкой распечатанного чая и коробкой с печеньем, невысокая стопка книг. Стены в облупленных обоях были увешаны фотографиями так плотно, что не видно было узора.
Ладно, прорвёмся.


В пристроенном сарае обнаружились дрова для печи, цинковые вёдра – чистые и не очень, лопата с граблями, и – неожиданно! – электрический чайник. За домом я нашёл колодец и небольшой огородец за дощатым забором. Прежний жилец умудрился вырастить там грядку с морковкой, луком и чесноком.
За уборкой и поисками нужных вещей прошёл день. Я даже не предполагал, что простая физическая работа на воздухе может доставить столько удовольствия.
Сидя на завалинке дома и разглядывая падающее в сосны солнце, я думал… А ни о чём я не думал.

Заснул быстро и крепко, даже сам не ожидал. Сначала слушал, как в стекло бьётся муха, а за ним – тихонько колотится дождь. Потом утонул в липком черном тумане небытия. К счастью, ничего не снилось. Там, на зоне, ночи были душными и мучительными, но на металлических пружинах старинной койки я спал, как ребёнок.

***
— Мальцев Илья. Так-так. Заполняешь анкеты. Жильё, работа, контакты. Отмечаться приходишь раз в месяц. И – никаких фокусов, понял? Иначе улетишь ещё дальше, откуда прилетел.
Надзорный, коренастый, бритый налысо малый, пристально уставился на меня, чтобы поймать ответку. Постучал ручкой по столу, подвинул бумажную пачку листов.
Я пожал плечами. Возвращаться в те стены я не собирался. Ни за что.
— Помощь с адаптацией нужна?
— Справлюсь, – ответил я и взял в руки ручку. Как там пишется моя фамилия, уже и подзабыл.


***
Стоянка находилась в паре километров от съёмной хаты. Повезло. Двадцать минут ходьбы — и я на работе. Впрочем, нашёл я ее не сразу. Ходил кругами, пока не увидел за деревьями пики металлической ограды. Обошёл кругом и уткнулся в распашные ворота, метра два в высоту. Из будки на въезде высунулась радостная морда охранника.
— За машиной?
— Мне к старшему смены, – буркнул я, разглядывая несколько оторопело надпись с обратной стороны ворот.
«Любишь кататься – и катись на фиг». Оригинально.

— Меня зовут Миша, если что. А Фан сейчас придёт, он на разгрузку ушёл. Ты подменный?
— Илья. — Я пожал протянутую руку. — Наверно. Если сгожусь.
— Сгодишься. Мы тут все ненадолго.
— Почему? Тяжело?
Миша замялся с ответом, щелкая каким-то переключателями на стене, потом оглянулся по сторонам и наклонился ко мне, заговорщически шепнув «потом».

***
Старший смены был краток при выдаче инструкций.
— Выдаешь автомобиль для использования в сроки, которые указаны в договоре. При выдаче хозяин получает на руки брелок с номерной пластиной для возврата. Потеря брелока – утрата машины. Понятно?
— Нет, – чистосердечно признался я. — Это же его собственность?
— На нашу парковку не сдают собственность. Только арендованное. Взял – отдал.
— А если они не возвращаются?
— В машине стоит сигнализация, которая по истечении срока аренды блокирует двигатель и двери. Возврат на эвакуаторе, разблокировка возможно только у нас. Так что хочешь остаться на свободе – рули на базу. Сам водишь?
— Когда-то…Давно.
— Не тянет?
— Куда? – не понял я.
— За руль?
— Нет.
— Сутки через три, деньги в конце каждой смены наличными. Выйдешь завтра, подменишь Мишу. Он тебе расскажет… что можно, и что нельзя.


***
По дороге домой я зашел в мелкую продуктовую лавку, в которой вчера покупал хлеб и молоко. Денег осталось на пару бомж-пакетов, бюджетную пачку заварки, булочку и банку соевой тушёнки. Ладно, авось, завтра осыплет меня работодатель финансовой струёй, как рвану по колбасе с сыром… Охо-хо.
Дом сегодня казался куда уютнее и светлее. Я вскипятил чайник, затопил печь, хотя на улице было тепло, и вышел во дворик, прикидывая, как бы сотворить диванчик из подручных досок для расслабленного посиживания на нём по вечерам. Заодно раскладывал в голове суммы на покупки необходимого.
Хороший нож. Топор, пилу. Пару кружек и чайник для заварки, потому что в том, который спрятан в шкафу, отколот носик. Полотенце и постельное бельё. Хотя бельё – пока излишняя роскошь. Хотя бы наволочку для тощей свалявшейся подушки. И носки!
Над головой тарахтели птицы, в зарослях крапивы журчали сверчки. И ни одной человеческой души рядом. Как же хорошо! Только те, кто жил годами бок о бок с чужими людьми, не имея возможности уединиться, расслабиться, могут испытать такое наслаждение. Мне никто не нужен рядом. Никто.
Я улёгся на траву, вытянул ноги и не заметил, как уснул.

***
Миша обрадовался мне, как родному. Замахал рукой из окна, поднял шлагбаум.
— Шлагбаум-то зачем? – засмеялся я. — Я еще могу наклониться, спина не отвалится.
— Пошли, ударим по кофейку. У нас тут дневной паёк всегда в наличии. Сушки, колбаса, конфеты.
— Ну ты еще скажи, что вы тут и пиво пьёте, — подколол его я.
Напарник стал серьёзным.
— Ни в коем разе! Это залёт, курсант.
— Да ты иди домой. Спать, наверно, клонит?
— Ночь была спокойная, я продрых почти до пяти утра. Потом немного суеты… мужики приходили толпой, требовали машины на замену. Девчонку привозили на утилизацию…
— Куда? – не понял я.
— Попала в ДТП. И хотела сбежать, дурочка. Не знала, что на нашей аренде не убежать…
Миша уставился в кружку и замолотил по пенке ложкой. Я ничего не понимал.

— Фан сказал, что ты мне разложишь работу по полочкам. Начни прямо сейчас. Вы тут криминал какой крышуете?
— Твоё дело – выдавать машины. И принимать. В нештатных ситуациях разбирается Фан. Он живёт тут, на стоянке. Видишь в конце ряда ангар?
— Вон тот, с серебристой крышей?
— На выходе из цеха с прессом – пристройка.
— А для чего пресс?
— Я же говорю… утилизация.
— Если машина повреждена невозвратно?
— Типа того. Не трать вопросы, сам разберёшься в процессе.

Он подвёл меня к металлическому сейфу в глубине комнаты, поколдовал над замком-колесом.
— Прикладывай руку — вот сюда, в центр. Замок считает твои биометрические данные.
Я прикоснулся к металлическому штурвалу на дверце, ладонь кольнуло иголкой боли.
Сейф распахнулся — и я увидел ключи. Вернее, брелоки с пластинками. На каждой был выгравирован номер и буквы.
— Выглядит, как ключи к дверям в ад, — грустно пошутил я. – А как я найду ключи от той машины, которую надо выдать?
— Человек на площадке выбирает машину на свой вкус и потребности. А ключ активируется в момент выбора. И когда ты откроешь сейф, ключ будет мигать. Как светлячок. Понял?
— Не особо. Но разберусь.
— Я сегодня отработаю с тобой смену, а потом – сам.

Мы вернулись к рабочему столу, на котором валялась кипа журналов. С торцевых сторон висели стеклянные пластины с перемигивающимися огоньками и кучей тумблеров. Ни одной понятной надписи или слова.
Я ткнул пальцем в самую большую белую кнопку с нарисованным на ней насекомым.
— Это что?
— Вызов старшего в непредвиденной ситуации. Красный тумблер — тревога, блокировка всех ворот и дверей. Синий— запуск пресса, если в ангаре что-то пошло не так. Не пугайся. Через пару смен ты будешь знать наизусть назначение каждой, — успокоил меня сменщик.
— Как-то иначе я себе представлял работу автостоянки, — пробормотал я.


Смена, тем не менее, прошла плавно, без тревог и потрясений. Люди у ворот появлялись внезапно, нажимали кнопку вызова, проскальзывали внутрь. Я, вслед за Мишей и посетителями, шел по площадке, вдоль выставленных в ряд сверкающих автомобилей. Как они выбирали для себя модель? А хрен его знает.
Потом мы возвращались в свою будку, открывали сейф — я осилил выдачу ключа с третьей попытки — и люди уезжали за ворота, не оглядываясь. Сдавать арендованные машины пришли только дважды.
Один водитель отдал мне брелок, буркнул «ну и хрень эта ваша таратайка» и… пропал. Вернее, вышел в дверь, а за воротами камеры его уже не отразили.
Второго водителя привезли на эвакуаторе, и Миша вызвал Фана.
Меня удивило то, что водитель сидел неподвижно, уткнувшись головой в руль. Лобовое стекло было залито то ли кровью, то ли краской.
Старший распахнул пассажирскую дверь, выдрал ключи из гнезда зажигания, тронул водителя за плечо. Тот качнулся, как набитый песком мешок, и откинулся в кресле назад.

Холодок — насекомое с белой кнопки — пробежал по моим лопаткам. У человека в водительском кресле не было глаз.
Фан покачал головой и пошагал к ангару. А машина вдруг завелась сама собой. Заурчала и послушно двинулась за ним, по щербинам и выбоинам чёрного асфальта.
— Что с ним будет? – спросил я у сменщика.
— Под пресс. Илья, не бери в голову.


Я не задавал больше вопросов, приняв правила. Почему меня это не удивило?
Потому что на зоне под пресс отправляли тех, кто не был согласен с правилами.


***

Дом для меня потихоньку становился родным. Утром я забыл запереть дверь на замок, но ни одна живая душа не зашла внутрь, чтобы поживиться добром.
Хотя… Там и поживиться-то было нечем. Я разложил купленные продукты в шкаф и холодильник, налил воды в чайник и подошел к стене с фотографиями. Что-то на ней притягивало мой взгляд. Что?..
Некоторые фотки были чёрно-белыми, выцветшими и хрупкими, с ломаными углами. Некоторые — цветными и свежими. Люди на портретах, казалось, никак не связаны между собой. Дети, пожилые, девушки и юноши в расцвете сил. Фотографии коллективные и одиночные. Свадьбы, выставки, посиделки на улице, объятия и прощания, поцелуи и спортивные соревнования. И — ни одного повторяющегося лица. Странная подборка фотографа.
На секунду мне показалось, что я узнал людей на фотке в углу у окна. И… кажется, вчера этой фотки не было.
Улыбающаяся женщина с длинными светлыми волосами держит за руку мальчика лет пяти. Он прижимается к её боку, у обоих – ямочки на щеках.
Ночью я пожалел, что подошел к этой стене. Потому что вернулись сны. С зоны.


***

Через два дня я менял почему-то совсем другого напарника.
— А где Миша? – спросил я, пожав руку парню в камуфляже.
— Уволился, вроде, – пожал тот плечами.— А может, забухал.
— Он же говорил, что пьянка — зло.
— Спроси Фана, если хочешь. Ну, держи смену, а я спать. Ночь была буйная.

Спрашивать старшего я, конечно, не стал.
Начало дня было тихим и мирным. Человек сорок забирало машины, двое — вернули без эксцессов.
Интересная фигня: те, кто возвращал машины, не выходили за ворота. Вернее, выходили, но на камерах не отражались. Будто тела рассасывались, перешагивая арку. К вечеру поток утих, и я смог даже полежать в кресле, вытянув ноги. С полуночи до утра спать было нельзя, поэтому я подремал пару часов и чувствовал себя вполне отдохнувшим.
А в час ночи началось невообразимое. Сначала ворота пропахал грузовик-внедорожник. Да так, что их вывернуло из направляющих. Кабину смяло вместе с дверцей, стёкла разбрызгало по бордюру. Прибежавший Фан злобно сплюнул и отправился за эвакуатором.
Я впервые увидел пресс: огромная, сверкающая черным лаком махина, с падающей откуда-то с огромной высоты плитой-кувалдой.
Фан вывалил смятый автомобиль на приёмную площадку и знаком показал, чтобы я отошёл подальше. Но я всё равно увидел, как в машине дёргалось тело под сминающейся крышей.
Лобовое стекло вылетело из рамы, стойки трещали, колеса легли плашмя, а я смотрел в глаза человека, который превращался в мясной пирог. Он не кричал и не делал попыток вырваться. Просто… лопнул.

— Иди на вход, – приказал Фан, появившись у меня за спиной. — Сегодня будет жарко.
Он угадал. До утра в покалеченные ворота ломились водители на битых машинах. Плита в прессе раскалилась и превратилась в адский горн. На десятом сплющенном чуваке я сломался. Вернее, это была женщина. В отличие от мужиков, она орала, как заклинившая бензопила. Осколок стекла пропорол ей шею, обломки руля воткнулись в грудь, машину залило кровью, а она всё визжала и билась, как рыба на крючке.
Я ушёл в будку и до утра более в ангар не входил. Сон, разумеется, из меня вышибло напрочь.


***

Через три смены я решил уйти. Писать заявления на увольнения в таких конторах не принято, поэтому я зашёл в ангар в момент простоя пресса в поисках Фана.
Он курил у входа.
— Не могу я больше, – честно сказал я. — Не знаю, за что их наказывают, но не могу это видеть. Я думал, что на зоне видел всё. Но... нет.
— Наказывают? – старший приподнял бровь. — Они наказывают себя сами. Мы только присутствуем при этой операции, как безмолвные свидетели.
— За что раздавили ту девчонку в лимузине?
— Что, жалко? – оскалился хищно Фан.
Мне показалось, что он дыхнул огнём, а не сигаретой.
— А ей было не жалко свою новорожденную дочь, которую она выбросила в снег с балкона десятого этажа? А тому хрену, что пытался сбежать в лимузине, не хотелось вернуть к жизни забитую топором по пьяни жену? А старикану на «паркетнике» не выдать ли премию за изнасилование двух школьниц, которых он потом сварил и сожрал?
Я молчал. На этих людях не были привинчены таблички с эпиграфами и диагнозами.

— Не можешь вытянуть – уходи. Держать не буду. Только ведь ты вернёшься на зону, знаешь?
— Я даже не знаю, где лучше.

Фан подошёл ближе, ткнул меня указательным пальцем в грудь. В сердце.
— Ты знаешь, почему чистилище названо именно так?
— Кажется, это зона искупления. Типа того. Люди подвешены в состоянии выбора. Они могут осознать ужасы своих деяний, чтобы переродиться. Переодеться. За ними наблюдают левиафаны, которые дают оценку вектору очищения. Вниз или вверх. Так?
— Нет. Некоторые поступки невозможно искупить. Никогда. Но смотреть на попытки этих идиотов занятно.
В прошлом году в ангаре стоял не пресс, а ванна с кислотой. Вот это было очищение по полной программе. Растворение в грехах до остатка.
— Тебе их не жалко, Фан?
— Если ты решишь выйти за ворота, выбирай красный автомобиль. В качестве совета.


***
Покидать дом так не хотелось.
Деревянный диван, которому я еще не приделал подлокотники, ромашки у забора, фотографии на стенах — всё стало моим. Я смотрел на блондинку с пацаном, обнимающим ее, и понимал, что это — тоже моё. Мои грехи.
Я хотел остаться здесь, вместе с ними. Но чувствовал, что дом лишь временная декорация. А если я хочу увидеть, за что я сидел на зоне, нужно арендовать автомобиль. И выехать за ворота.
После дыма фановской сигареты страшно хотелось курить. Затянуться разок, вдохнуть сиреневый дым, прогнать через лёгкие. Красный автомобиль, значит? Хорошо. Завтра.


***

Машину надо выбирать душой, говаривал мой соратник по зоне, который сидел за аварию с массовыми жертвами. Видишь её — и что-то внутри дрыгается. Тогда бери.

Я шёл вдоль нескончаемого ряда автомобилей, которые казались мне одинаковыми, как вагоны электрички. Синяя, белая, оранжевая, снова синяя, чёрная, жёлтая…
Красная была сорок третьей по счёту. Я прикоснулся к пятну на лобовом стекле, и она откликнулась, махнув дворниками. Так, теперь за ключами.
Сегодня дежурил очередной новенький.
— Я за отмычкой.
Он кивнул и посмотрел сочувственно.
Брелок пискнул и упал мне на ладонь, как птица. Тёплый, дрожащий, живой.
— Ну что, поехали?
— Удачи. — У ворот стоял Фан, который смолил очередную сигарету. — Не смотри на дорогу, смотри в себя.


Я пристегнулся, выжал сцепление, газ и рванул по черному асфальту на восход солнца.
— Не газуй так, летун.
Я улыбнулся. Рядом со мной на пассажирском сиденье сидела женщина с длинными светлыми волосами, а сзади – в детском кресле спал сын.

Это сообщение отредактировал Паласатое - 19.05.2024 - 09:58

7. Суета суёт



Вырубился свет. Компьютер шумно выдохнул всеми своими вентиляторами и затих.

— Вот чёрт, — ругнулся Артём и пошёл проверять автомат.

Все рычажки стояли в верхнем положении, значит, проблема была где-то снаружи. Хорошо, что компильнуть успел, подумал он. Но теперь «Дарилу» не оттестируешь, пока не дадут свет. Артём осмотрелся. Всё-таки он изрядная свинья, порядку вокруг не бывать никогда. Стол был завален стопками книг, заляпанными жиром обрывками бумаги, на которых он делал срочные заметки, фиксируя убегающие мысли, хлебными крошками и бог его знает, чем ещё. Дешёвая столешница пошла буграми из-за пролитого кофе, клавиатура была покрыта пылью и крупицами пепла. Под ворохом бумаг Артём откопал полпачки сигарет, но курить не хотелось. Хотелось есть.

Честно говоря, если бы Артём знал, что дойдёт до пустого чая с чёрствой булкой, возможно, он не осмелился бы уйти от Грошева. Три года назад он иногда позволял себе обедать в недорогом ресторане, два года назад покупал стейки в кафе за углом, в прошлом году ещё ходил по магазинам в поисках скидок. Теперь же ему по карману был только хлебобулочный отдел. Счёт обнулился ещё год назад, заказов уже полгода не было — это Грошев постарался, мстительный оказался сукин сын. Все три года с момента увольнения бывший начальник при любой возможности оттаптывался на нём, уводя заказчиков, уничтожая репутацию, добивая… Мечта, за которой Артём погнался, была чарующей и зовущей, но… на пути к ней не кормили. Оправдаются ли теперь все лишения? Артём бросил взгляд на подоконник, где лежал запылённый мотоциклетный шлем.

А из-за чего всё началось? Из-за Люськи! Люська была секретаршей Грошева и настоящей блондинкой из анекдотов — симпатичной и глуповатой. Артём её настойчиво кадрил, но Люська долго не подпускала его дальше какого-то детского кокетства. Она охотно принимала цветы, шоколадки, маленькие и побольше подарки, жеманно хихикала, когда он пытался её приобнять… но и только. Наконец, на корпоративе по случаю Нового года он набрался наглости и во время танца зажал Люську в тёмном углу, где попытался поцеловать, а она и не возражала… но в этот момент откуда-то вылез Грошев и, недобро посмотрев на него, довольно грубо увёл её, якобы, печатать какой-то важный отчёт. Уходя, Люська оставила на нём томный взгляд, а когда через полчаса вернулась — одна, без Грошева — той томности не было и следа. И она попросту сбежала от Артёма, когда он попытался возобновить прерванный флирт. Её сердитый, даже злой окрик до сих пор звучал у него в ушах.

На следующий день Артём пришёл увольняться. Ох, сколько он тогда наговорил…

«А вдруг ничего не получилось? — мелькнула тоскливая мыслишка. — Вдруг все сорок месяцев впустую?» Он почувствовал опустошение и страх. Тогда что? Грошев материл его вслед, орал, что назад возьмёт только если он приползёт к нему по коридорам всех семи этажей на четвереньках с ошейником в зубах…

Артём представил себе это унижение и его передёрнуло.

Он схватил со стола книгу и нервно пробежал глазами несколько страниц по диагонали. «Книга Еноха»… да, сорок месяцев он штудировал это всё… его глаза привычно пробежали по корешкам и обложкам — Библия, Коран, Авеста. Махабхарата, Веды, Пополь-Вух. Старшая Эдда, Египетская книга мёртвых, Книга Перемен. Дао-Дэ-Цзин, Трипитака, Изумрудная скрижаль. Тексты Саркофагов и Тексты пирамид. И ещё, ещё, ещё…

Он снова оглядел эти горы священных писаний.

Похоже, он разобрался в том, что являлось Богом всех этих текстов. Разобрался и перенёс Его в программный код. Теперь оставалось только нажать на кнопку. Только вот света дождаться… Артём покосился на монитор и почувствовал как кровь прилила к лицу.

Тихо заурчал системный блок, подмигивая лампочкой на передней панели. «Да будет свет», — подумал Артём и взял с подоконника мотоциклетный шлем, который он снабдил датчиками энцефалографа. Сам прибор размещался в небольших блоках, пристроенных возле ушей. От шлема тянулся кабель, подключаемый к порту юэсби компьютера. Энцефалограф должен был считывать с его мозга сигналы, которые, преобразовавшись в удобный для обработки вид, поступали на вход программы «Дарило», как Артём её назвал.

Поколебавшись, Артём пошёл в ванную, смочил губку и протёр пыль со шлема. Затем он вернулся, молча постоял перед компьютером и глубоко вздохнул. Сел. Вставил кабель в разъём, на шлеме загорелся светодиод, в трее появилось оповещение об обнаружении нового устройства. Всё, выбор сделан, Рубикон перейдён, лиха беда начало, будь что будет, без труда не выловишь и рыбку… Ааааааа! Артём решительно надел шлем и потянулся к мышке. Рука сильно дрожала. Кое-как, помогая второй рукой, он подвёл курсор к иконке и… «Чего изволите?» — спросило выскочившее на экран окошко размером сто семьдесят на двести семьдесят пять пикселов. «Золотая пропорция», — подумал Артём и мысленно пожелал кофе и гамбургер. Тут же чашка с горячим напитком оказалась на столе, рядом в коробке лежал бутерброд из соседней закусочной.

Артём резко вскочил и подпрыгнул, едва не вырвав разъём. Сработало! Он отбросил шлем и в упоении упал на протёртый диван. В глубине души… да и не в глубине тоже он всегда сомневался в успехе, хотя и работал как одержимый. У него всё получилось! На́ тебе ошейник, жиртрестище!

Но тут же пришли сомнения. Артём повернулся и тревожно посмотрел на стол. Выглядят они как кофе и бутерброд… а что там на самом деле? Ну не могло быть всё так хорошо, просто не могло. С кем угодно, только не с ним. Он ведь всю жизнь был неудачником, на работе его умудрялись обходить самые тупые, ни одна девчонка с ним не шла, если была хоть какая-то — любая! — альтернатива. Он вечно был в аутсайдерах и только провожал взглядом обгоняющих.

«Наверняка и сейчас облом», — подумал Артём. И что тогда? Ну не семь же коридоров, в самом деле. Недавно он читал в новостях, как молодой парень бросился с путепровода. Брррр…

Он недоверчиво понюхал напиток и почувствовал тонкий аромат хорошего кофе, который варил себе по утрам, пока деньги не кончились. Осторожно коснулся кофе языком, сделал маленький глоток и почувствовал характерный вкус. Хм… А гамбургер? И он тоже оказался родным братом тех гамбургеров, которые продавались в кафешке напротив. Артём бросил взгляд на вывеску за окном. Ну надо же…

С аппетитом умяв «вызванный из небытия» бутерброд и выпив ароматный кофе, Артём снова надел шлем и подумал, что неплохо бы за все труды обрести достойный гонорар. Открыв ящик стола, он обнаружил десяток банковских упаковок пятитысячерублёвых купюр. Детектора валют у него не было… ой, уже был. Но проверит он потом.

«Интересно, что бы она сказала теперь, когда у меня в ящике лежит пять лимонов?» — подумал Артём и ещё раз заглянул в ящик.

Заиграла мелодия Россини на уже полгода молчавшем телефоне. Люська лениво сообщила, что «немного по тебе скучаю», «ну куда ты пропал так надолго, дурашка», и без пауз напросилась в гости сегодня же вечером.

Десять минут Артём сидел с отсутствующим видом, уставившись в пространство. Отойдя от шока, он обнаружил себя в удобном кожаном кресле. Куда-то исчез развалившийся диван, место которого заняла шикарная двуспальная кровать. Облупленные полки сменились книжным шкафом из массива дуба, голые окна обросли красивыми гардинами, оборванный линолеум превратился в аккуратный ламинат, а из рамы на стене на него кокетливо глядела брюлловская Вирсавия. Даже стены, казалось, раздвинулись, и комната стала больше, чем прежде… или это только казалось?

Надо бы приготовить ошейник, мелькнула злорадная мысль, — пусть передаст привет этому бурдюку с салом.

Сняв шлем, Артём окинул критическим взглядом свою квартиру. Хорошо! Но маловата. Придётся сменить, но сегодня он останется здесь — ведь Люська придёт! Да и вообще, чего суетиться? «Суета суёт», — подумал он и засмеялся.

Артём раскинулся на огромной кровати, и стал мечтать, как теперь заживёт — в каких странах побывает, с какими женщинами будет встречаться, в каких ресторанах обедать, в каких отелях жить, какие водить знакомства и… у него просто дух захватывало от грёз. Люську он с собой в новую жизнь не возьмёт — того пренебрежения он ей не простит, она теперь желанная, но одноразовая. Завтра утром… да нет, не утром, а прямо посреди ночи он даст ей немного денег и выпроводит. Пусть почувствует себя униженной дурой, как он тогда!

Сладкие мечты подействовали расслабляюще, и он уснул, а проснувшись, увидел, что уже опустились сумерки. Вот-вот придёт, подумал Артём, встал и пошёл умываться. «Заодно и побреюсь», — решил он.

Взяв бритву, он недовольно скривился. «Надо бы сменить эту кожедёрку на что-то более приятное. Например, на тот станок из рекламы…» — и вздрогнул: в руке оказалась бритва из рекламного ролика. Артём невольно бросил взгляд в зеркало — шлема не было. Как же это? Тут же в мыльнице оказалось какое-то невиданное мыло, а дешёвый шампунь на глазах сменился ярким пузырьком из парфюмерного салона. Оттуда же, видимо, на полочку перенеслись крем для бритья и прочая парфюмерия.

Сначала он немного растерялся, затем задумался. Похоже, что шлем и написанный им «Дарило» включили какое-то важное качество в его мозге, и теперь для исполнения желаний ему больше не нужны никакие приспособления — достаточно подумать, и мысль материализуется.

Сбривая вчерашнюю щетину, Артём размышлял об этом новом открытии. Мысль о сверхспособностях была приятна и вызывала лестные ассоциации. «Вот так люди и становятся богами, — думал он. — Кто знает, может быть, и те библейские сыновья божии, которые входили к дочерям земным, были такими же вот человеками с изменившимся сознанием. А? Почему нет? Да наверняка…»

— Дщерь земная, — с иронией сказал Артём. — Родит теперь от меня титанчика.

Посмеиваясь, он вышел из ванной, а мысли текли в новом направлении. Попутно он экспериментировал — заменил настольную лампу с потрескавшимся абажуром стильным торшером, обкусанную гелевую ручку — золотым «Паркером», старенький, ещё прошлого века, телевизор — плазменной панелью в полстены…

— Бог сотворил этот мир, — сказал он вслух. — Пожалуй, такое дело требует особых навыков…

Зазвонил домофон. Артём подошёл к двери и, услышав в трубке Люськин голос, нажал на кнопку. Затем вернулся в комнату и сел в кресло, продолжая прерванную мысль.

«Ну а какие уж такие навыки? Думаю, что я и сам справился бы с этим делом не хуже… — входная дверь скрипнула. — Да я сотворил бы мир ещё лучше, — умиротворённо подумал Артём, — в этом слишком много зла…»

Мгновенно всё вокруг исчезло, и он оказался в небытии среди кромешной тьмы и страха. Он успел ещё подумать о том, что, Люська-то, похоже, зря пришла, потому что Вселенной больше нет, и нет всего того, что в ней… да и он-то сам теперь чистый дух и не имеет тела. Тьма вокруг… Где-то в перепуганном угасающем сознании вспыхнуло: «Да будет свет!»

И стал свет.

8. Из жизни насекомых и людей


– Этот дневник попал ко мне в руки из сгоревшей квартиры, в которой нетронутыми огнем остались лишь старый холодильник и кастрюля с компотом, стоявшая на подоконнике. Хозяин жилища сейчас проходит курс реабилитации в нашей клинике для душевнобольных, где его, с помощью бюджетных таблеток и высокого напряжения, пытаются вернуть в мир песен Надежды Кадышевой и передач Малахова. Но, случай, скажу я вам, коллеги, очень сложный. Возможно, обгорелые страницы этой тетради, прольют свет на историю болезни пациента, так что прошу вашего внимания. Я зачту вам ее:

* *
Запись первая

Я решил, как встарь, вести дневник. Да-да, именно дневник, в бумажной, толстой тетрадке, делая записи авторучкой, а не набивая буквы на клавиатуре, доверяя их сохранность ящику с жужащим вентилятором или непонятному “облаку”, придуманному потомками убийц индейцев и эмигрантами из самой счастливой страны на свете. Поэтому – только проверенный веками носитель.

Сегодня я въехал в собственное жилье, за что спасибо моей любимой бабушке Маше. Она всегда говорила: “Вот, сдохну, Санечка, останутся тебе мои хоромы. Только ты обещай, что похоронишь меня как положено. Чтобы мне не стыдно было в гробу лежать и соседям в глаза смотреть”. Ну, конечно же я пообещал. И сделал. И совсем не из-за “хором”, на первом этаже двухэтажного дома, построенного пленными немцами. А, исключительно, из уважения и любви к усопшей. Провели бабу Машу в последний путь, как полагается – обмыв, отпев и отпив. По истечению сорока дней, я поставил на могилке бабули оградку, спизженную с заброшенной клумбы у Дворца Культуры, подкрасил крест, начинающий выцветать на солнце, подал нотариусу завещание и вселился в законное жилье. Квартира встретила меня скрипом половиц, шуршанием пожелтевших обоев и, раскачивающейся от шагов соседей сверху, люстрой с тысячей “висюлек”.


Запись вторая

Люстра больше не раскачивается. Она херакнулась, брызнув фонтаном стекла в разные стороны, во время празднования юбилея соседки. Сто двадцать кило тети Симы решили исполнить микс из “барыни” и электро-свинга. Все в этом мире имеет запас прочности. Даже деревянные перекрытия, уложенные пленными “гансами” под присмотром бдительного эмгэбэшника из Рязани. Сима Никитишна сделала шпагат а-ля Настя Волочкова. Потолочный брус хрустнул в унисон с ее коленями. Ржавые шурупы, державшие чехословацкий хрусталь, выскочили из подгнившего дерева. Провода сверкнули коротким замыканием и я пошел на второй этаж поздравить юбиляршу. Как следует поругаться не удалось. Помешало игривое настроение хозяйки квартиры, один “штрафной” и три примирительных стакана “балдейки”, сносящей с ног и более крепких “скандалистов” чем я.


Запись третья

За стеной появился сосед-квартирант. Улыбчивый таджик уходил рано. Возвращался поздно. Вел себя тихо. Через три дня, улыбчивых таджиков стало двое. Еще через неделю -- четверо. Через две, я, куря у подъезда, восемь раз ответил “алейкум ассалам” выходящим квартирантам. Странно, что они размножались без женщин. Из вытяжки стало постоянно пахнуть пловом и носками, а по вечерам, из-за стены, не прекращался шум сливаемой в туалете воды. В остальном все было тихо и пристойно. Спустя месяц в квартиру с другой стороны, заселилась семейная пара из жизнерадостного киргиза и узбечки с четырехлетней девочкой поющей песню про Синий Трактор на трех языках. Кроме того, они наверняка при пересечении границы, поклялись разговаривать по телефону только по громкой связи и с громкостью не менее восьмидесяти децибел, о чем и подписали соответствующие документы, возможно даже кровью. Когда я выучил слова веселой песенки на киргизском и узбекском и запомнил всех родственников соседей, числом не менее сотни, по именам, то, встретив их на улице, предупредил, что если звук этого “радио” и переговорного пункта не приглушится, я познакомлю их со своими наголо бритыми друзьями, предпочитающими обувь от доктора Мартинса с красными шнурками. Как ни странно, соседи были в курсе нюансов субкультур, нашей страны, хотя в целом и путались в основных исторических и культурных аспектах. Поэтому, на какое-то время, концерты будущей звезды “Голоса Азии” прекратились, а я смог наслаждаться чечеткой тети Симы под дружный храп восьмерых таджиков. К счастью геометрическая прогрессия их размножения остановилась.


Запись четвертая

Недавно, посмотрев на себя в зеркало я увидел странные красные пятна на своем теле. Поначалу я не придал этому значение. Открытые окна, первый этаж и постоянно подтапливаемый подвал сделали главными подозреваемыми комаров. Через неделю пятен стало больше, несмотря на новые москитные сетки. Последняя, случайная половая связь у меня была полгода назад. Неслучайная -- год. Недавно я пытался закадрить Вальку с Азотного. Валентина была топовой давалкой. Внешность у нее, конечно на любителя. Бродячие суки расценивали Валю, как конкурентку и начинали выть и лаять, когда она выходила из дома. Она была безотказна, как русская “трехлинейка” и если вдруг кому-то не давала, то на этом человеке ставили клеймо конченого ушлепана. Мне Валентина не дала. Пришлось продолжить регулировать сексуальные позывы с помощью рук и специализированных сайтов. Руки я тщательно мыл и до и после, так что половое происхождение моей сыпи исключалось. Шли дни. Я уже собрался идти сдаваться к дерматологу, как вдруг…


Запись пятая

Я увидел его случайно. Пошел ночью в туалет и почувствовал как кто-то ползет по моей шее. Провел рукой и поймал эту маленькую тварь. Нет. Не зеленого человечка. Гугл поиск по фото дал однозначный ответ – клоп!


Запись шестая

Спать в ту ночь я ушел на кухню. Утром, развернув диван к себе спинкой, я охренел. Передо мной открылся портал в мир клопов. Их было больше чем таджиков в соседней квартире… Таджиков, сука! Главные подозреваемые! Я выловил одного из них на улице. Прижал к информационному щиту, и строго спросил:

– Клопы есть?

– Биль, но мы их травиль.

– Травиль, блядь! Чем? Насваем угощали?

– Зачем насвай? Станция санитарный вызываль. В маска все приходиль. Дым из ящика пердеть. Клоп сдох весь.

– Хер ты угадал, зема. Не сдох, а переехал ко мне. Пошли смотреть, как вы их “травиль”…

Восемь матрасов лежали в комнате по углам и у стен. Еще три – на кухне. Все таки их становится больше, отметил я про себя. Два стула. Несколько зарядок со спутанными проводами. Я брезгливо отодвинул один из матрасов. Включил фонарик на телефоне и опустился на колени. Весь пол был усеян трупами насекомых.

Дальнейшая беседа была бессмысленна. Вечером к ним пришел участковый. Проверил документы. Хищно улыбнулся и вызвал наряд. Больше я их не видел, но зато моя жизнь превратилась в филиал ада и диснейленда.


Запись седьмая

Диван выносил по частям. Клопы отказались помогать и, разбежавшись по углам, смотрели на меня осуждающе. Потом я притащил пылесос с водяным фильтром и тщательно пропылесосил всю комнату от пола до потолка. Сбегал в хозяйственный магазин. Купил какой-то жидкости, обещающей смерть всему живому и неполезному размером не крупнее таракана. Залил ее в щели полов и плинтусов. Проветрил квартиру. Разложил кресло-кровать и лег спать. Через несколько дней на дорожках полосатой простыни я увидел забег паразитов. Первым к финишу пришел бегун с восьмой дорожки. Креслом пришлось тоже пожертвовать. Так же как и старым шкафом, двумя коврами, стульями и подшивкой журнала “Вокруг Света” за двадцать лет.


Запись восьмая

Шел четвертый месяц борьбы с незваными квартирантами. Все, что можно было выкинуть без сожаления, я выкинул. Ободрал обои со стен. Замазал щели в полу. Стал знатоком жизни, поведения и размножения клопов. Я купил парогенератор и устраивал им баню каждую неделю – клопы парились, купались и чистые бегали еще шустрее. Приобрел генератор холода – они закаливались, становились здоровее и у них улучшался аппетит. Покупал различную отраву: “Клопомор” – им понравился и они возвращались за добавкой; карандаши и мелки – клопы рисовали комиксы сделав из пустых спичечных коробков мольберты; порошок “Смерть насекомым” – маленькие твари кувыркались в нем словно в снегу, лепили снежную бабу и играли в снежки; “Киллер”, гель, гарантирующий “мгновенную клопинную смерть в муках и корчах, абсолютно безопасен для человека, имеет приятный запах зеленых яблок” – клопы щелками челюстями и просили ещё.

Я достал из гаража старую металлическую кровать и поставил ее посередине комнаты ножками в ловушки для клопов. Картинка с рекламной листовки ловушек обещала следующее развитие событий: бодрый и веселый клоп бегает по комнате в поисках, кого бы укусить. Подбегает к ловушке и начинает задорно ее штурмовать. И вот он на вершине и готов уже перелезть на кровать, как вдруг срывается вниз, словно в узкое ущелье, и не может снова забраться вверх по причине гладкости внутренних стенок ловушки. В итоге, при отсутствии еды, развлечений и половой жизни, маленький кровопийца издыхает от тоски и его душа занимает свое законное место в аду для насекомых. История в картинках мне понравилась. Я даже скопировал ее в нескольких экземплярах и развесил по стенам для устрашения клопов. И несколько дней спал спокойно. Ловушки пополнялись добычей. Следы от укусов исчезали. Я готов был праздновать промежуточную победу. Но, в одну лунную ночь, возвращаясь из туалета, я увидел картину достойную главы в книге популяризатора энтомологии, Жан Мари Фабра. Маленькие сволочи вступили в сговор с трудолюбивыми гастарбайтерами мира насекомых, муравьями. Один из муравьев, прибежал к ловушке, осмотрел ее с видом прораба, и то ли посоветовавшись с парой подошедших клопов, то ли договорившись с ними о плате, ушустрил в сторону плинтуса. Через пять минут оттуда начали набегать толпы трудолюбивых, продажных мурах, тянувших соломинки, палочки, листики и прочий хлам. Не успел я оглянуться, как через пропасть ловушки был переброшен мост, налажена переправа и первые штурмовики вступили на матрас. Я выкинул ловушки заменив их стеклянными банками, налив в одну – уксус, в другую – соляную кислоту, в третью – спирт и в четвертую – просто воду.

Дальше все было, как писал в свое время господин Ершов, только вместо: “бух в котел и там сварился”, получалось: “...и в котел тотчас нырнул. Тут в другой, там в третий тоже и такой он стал пригожий, что ни в сказке не сказать, ни пером не описать”. Сука! Не описать – вот уж точнее не скажешь! Да эти препятствия только заводили маленьких ублюдков и возбуждали в них дух соперничества. Они взбирались на края банок и словно спартанцы кидались в пучину. Там, наиболее подготовленные из них, форсировали препятствие, взбирались на ножку кровати, отряхивались и шли на запах добычи. Естественно слабые погибали и, соответственно, меня грызли самые мощные и физически развитые особи. Кроме того, тех клопов, кто искупался в спирте, явно мучал сушняк, и они пили мою кровь особенно жадно. Мне даже казалось, что я слышу, как они кряхтят и прихлебывают, словно алкаши на кухне у бутылька с рассолом. Когда одна из банок лопнула и кислота растеклась по полу, вздувая двадцать слоев краски, я решил изменить тактику.

Запись девятая

К черту ловушки, решил я, и выкинул кровать с разъеденными кислотой ножками. Буду ловить на живца. В магазине был приобретен рулон стрейч пленки. Матрас я положил на середину комнаты. Вокруг, словно Хома Брут, очертил двадцать кругов новым средством, гарантирующим “смерть клопов от обезвоживания”. Насыпал валы из порошка. Сам же замотался в ленту, как посылка из “Алиэкспресса”, на руки натянул медицинские перчатки. На голову – противогаз, купленный на блошином рынке. Положил поближе фонарик. Выключил свет и стал ждать. Мою линию Маннергейма клопы преодолели стремительным броском и замерли перед матрасом. Тут они немного притормозили, нарвавшись на защиту из пленки и собрались в кучу для перегруппировки. На то, что клопы прямо сейчас начнут высыхать, подобно худеющему герою Стивена Кинга, было непохоже. Обезвоживание наступало у меня. Пот тек по лицу под маской противогаза. Дышать было трудно. Я содрал ее с головы и посветил фонариком вокруг. Клопы шли в атаку, словно сарацины на рыцарские замки. Первые пробивали своими телами валы из чудо-порошка. За ними шли те кто покрупнее, расширяя проломы, в которые уже вливались остальные участники штурма. Я взглянул на потолок и увидел с десяток десантников, готовых сигануть мне на голову и примерно столько же, аккуратно спускающихся вниз на предоставленной пауками паутине. Я сделал неутешительный вывод, что среди насекомых у человека нет друзей и на эту ночь выбросил белый флаг.


Запись десятая

Химия проигрывала и я решил обратиться к народным средствам. В квартире запахло разнотравьем, дегтем и навозом. К клопам присоединились огромные волосатые гусеницы, клещи и маленькие, странные личинки.


Запись одиннадцатая

Из личинок вылупились огромные летающие жуки. Они вступили в альянс с клопами и перевозили их на себе небольшими группами, словно лоукостеры. Однажды я увидел жука, с десятком клопов на спине, влетающего в открытую форточку и понял, что открылись международные рейсы из других квартир и домов.


Запись двенадцатая

Очень умный блогер мамой клялся что ему помогла старая, добрая вьетнамская звездочка. Я где-то видел такую в буфете, надо попробовать.


Запись тринадцатая

Вы знаете, что дьявол изобрел две вещи – пододеяльник с маленькой прорезью сбоку и вьетнамскую звездочку. Сука! Я так и не смог ее открыть! Поставил блогеру дизлайк и написал в комментариях под роликом, что он пидорас.


Запись четырнадцатая

Распилил “звездочку” ножовкой. Намазался ей. Понял что ни у меня ни у клопов не будет насморка. В остальном ничего не изменилось.
Продублировал слово “пидорас” на странице умного блогера.


Запись пятнадцатая

Поехал в деревню к специально обученной бабке, которая, как говорили, может заговорами и отварами изгнать из дома хоть клопа, хоть загостившуюся тещу. Картина жилища сгорбленной бабули, живущей на опушке леса, в ветхой избушке с черным котом и летучими мышами под потолком разбилась об вид трехэтажного особняка, покрытого финской металлочерепицей и алабая, готового разорвать любого, кто косо посмотрит на хозяйку. Я уехал от бабы Лиды с опустевшим карманом, заговором, нацарапанном на бересте, пучком веток и бутылью вонючего отвара. Ровно в полночь, по полученной инструкции, я встал спиной к окну и, окунув ветки в отвар, начал окроплять стены, завывая и приговаривая: “Клоп кровь сосущий, сна лишающий, уйди за дверь, в Париж, Москву, Тверь. В Калугу, где нет у меня друга. За реку – в Ульяновск, за горы – в Челябинск. Уйди к неграм в Нью Йорк, к китайцам во Владивосток. Живи где угодно в мире, только не в моей квартире”. Я закончил чтение. Щелкнул выключателем и осмотрелся. Клопы сидели на стенах и с интересом наблюдали за представлением. Мне показалось, что кто-то из самых смышленых даже конспектировал названия городов. Мое выступление им понравилось. В следующий вечер на шоу собралось в два раза больше насекомых. Некоторые из них держали в лапках маленькие цветочки. Овации. Занавес…


Запись шестнадцатая

Я вспомнил про друга детства, Володю. Когда я видел его в последний раз, он выходил из подвала соседнего дома в маске и с пучком дохлых крыс в руках. Работал он в санэпидемстанции и наконец-то нашел свое призвание. До того, как его взяли штатным отравителем, Вова пытался устроится в несколько компаний на должности от грузчика, до заместителя директора по производственным вопросам. Почему-то его не брали. Володя утверждал, что эти пидоры-эйчары ни хрена не шарят в кадрах. Я же, предполагал, что если на простой вопрос “Какую зарплату вы хотели бы получать?”, отвечать – “Тебя не должно это парить, идиотина”, то шанс на то что тебя выпиздят с собеседования, даже не обещая перезвонить, выше раз в сто, чем вариант с получением должности. Так или иначе, сейчас Володя, был грозой грызунов и паразитов района и мог бы быть мне полезен.


Запись семнадцатая

Неделю я жил на съемной квартире. В моей, Володя устроил клопиный геноцид. Он заполнял квартиру газом. Нагревал ее до высоких температур тепловой пушкой. Заливал по щиколотку какой-то вырвиглазной жидкостью. Облучал радиацией и включал ультразвук. Поющая девочка за стеной онемела, ее родители поседели, а у тети Симы отнялись ноги и теперь она не танцевала у меня над головой. Это было хорошо.

Три десятка клопов, пережидающих клопиный Бхопал у меня в сумке, были со мной согласны. Зачем им конкуренция в виде других раздражителей…


Запись восемнадцатая

Через две недели три десятка беженцев из моей сумки снова превратились в орду. Володя сказал, что есть последний, дедовский способ – керосин.


Запись девятнадцатая

Я все очень тщательно залил керосином. Ни оставил ни одного сантиметра площади. Влил в каждую щель. Для верности даже в унитаз и в мойку. Сверху, плеснул бензина. И немного ацетона. Сейчас перекурю и обработаю ванную…


* *
Профессор Леонтьев захлопнул тетрадь и вопросительно посмотрел на коллег. Аудитория зашумела:

– Это просто энтомологическое persecutio!

– Интереснейший случай. Похоже на паранойю, развившуюся на почве детских страхов.

– Ничего необычного. Просто гипертрофированная инсектофобия.

– Нет-нет! Это уникальный случай. Тут скорее не страх, а напротив – огромная целеустремленность и терпение на пути к достижению цели. И, к сожалению, полное эмоциональное выгорание, на фоне такой вот межвидовой борьбы.

Профессор поднял руку, призывая всех к тишине:

– Завтра, коллеги, я жду ваших предложений, по формам и видам лечения нашего пациента. Я же, в свою очередь, перечитаю этот дневник еще раз дома. Мне кажется мы упускаем что-то важное… А сейчас консилиум закрыт. Всего хорошего, уважаемые.

Он положил тетрадку во внутренний карман пиджака и покинул собрание. Несколько клопов вылезли из переплета дневника и принюхались. Пахло хорошим парфюмом, дорогим табаком и новой, трехкомнатной квартирой…

9. Соседи.


Агриппина Тихоновна и Исидора Сигизмундовна готовили себе ужин в общей кухне. Агриппина Тихоновна, под уютное сопение примуса, тщательно укладывала на аппетитно шкварчащую сковороду нарезанные кольцами кабачки. Вчера революционный матрос Васька Жихарев, который две недели назад по решению жилотдела заселился в их коммунальную квартиру, притащил целый мешок овощей и щедро раздал всем соседям.

- Ох и кусаца ноне керосин-то! - нараспев протянула Агриппина Тихоновна.
- Ась? - Исидора Сигизмундовна оторвалась от своего занятия, она обваливала куски кабачка в муке, и подслеповато посмотрела на соседку по квартире, держа наотлёт лорнет старинной работы.
- Дорог керосин-то, - повторила Агриппина Тихоновна, к чему-то внимательно прислушиваясь.
- Что там? - спросила Исидора Сигизмундовна и приставила лорнет вплотную к глазам, словно это могло помочь лучше слышать.
- Да я и сама ничё не могу понять! - Агриппина Тихоновна сноровисто засеменила к двери, отделяющей кухню от общего коридора, но вдруг побледнела и закрыла рот дрожащей ладонью, - Осподи Исусе!
- Да что там такое-то?! - Исидора Сигизмундовна нетерпеливо прошаркала через кухню, встала рядом с соседкой и прислушалась, но вдруг прижала обе руки к левой груди, - Пресвятые угодники!


Из-за опечатанной управдомом двери в комнату умершего неделю назад Аристарха Моисеевича отчётливо доносился размеренный скрип кровати.
- Хто это там? – прошептала Исидора Сигизмундовна.
- Да как это кто? Да он же! Упокойник!
- А кого это он там? - задала закономерный вопрос Исидора Сигизмундовна.
- Дак кого же ещё-то? Её! Матрену Игоревну, - догадалась Агриппина Тихоновна, - Когда оба-то живы были, он ее сердешную почитай кажный вечер эвот так.
Матрёна Игоревна была женой умершего соседа, которая в свою очередь скончалась год назад.
- Ах ты, боженьки, спаси-сохрани! - обе соседки опасливо отступили назад в кухню. Всё же хоть немного, а подальше от страшной двери.

- Вот так же вот муж покойный нашей молочницы Марфы наповадился под окно к ней каждый вечер приходить, - продолжала Агриппина Тихоновна.
- Да что вы говорите! - ужаснулась Исидора Сигизмундовна.
- А вот так! Марфа-то когда сошлась с Петькой, уполномоченным из жилотдела, первый-то месяц все ладно было. А потом - только они лягут в постелю, а Петька и начинает: «Ой Марфа Ивановна, не гляди в окно! Опять твой мужик покойный пришел, эвон сквозь стекло смотрит и ликом страшен!». Марфа-то как забоится, сразу под одеяло спрячется, носа не высунет, дрожит вся. А он ей гутарит: «Ой, смотрит как сердито, видно не жить нам вместе, дражайшая моя Марфа Ивановна, не даст он все одно нам!». А потом и вовсе: «Ой, как страшно оскалился, не будет нам счастия!» А Марфа-то под одеялом воет, пожалей, мол, не рассказывай боле. Так и ушёл Петька-то от неё. А с ним и столовое серебро пропало. Ну, где убыток, там и прибыток - месяцев через восемь-девять у Марфы девчушка народилась. Так и горемычат вдвоём теперича.

Исидора Сигизмундовна саркастически прищурилась, - Это откуда у Марфушки-то столовому серебру взяться, Агриппина Тихоновна?
А-а-а! - оживилась соседка, - Это еще в семнадцатом годе было. Марфа-то тогда в деревне жила, девкой совсем была. И мужички-то в тот год усадьбу грабили. Барина сразу вилами запороли, а барыню с барышней в хлев затащили. Что там было Марфа не видела, только кричали они сердешные громко и долго, жалестно так! Ну, а пока мужички-то у сарая толпились, Марфуша в дом и прокралась. Глядь, а в ящике серебро столовое, ну и выгребла всё себе. – заметив осуждающий взгляд соседки, Агриппина Тихоновна добавила строго, - А что тут такого? Можно! Революция на дворе! Всё общее стало!
- Да уж… - задумчиво произнесла Исидора Сигизмундовна и прислушалась в сторону коридора, откуда еле слышно, но всё же доносился монотонный скрип кровати. Обе уже пообвыклись, было не так страшно, но всё же страшно.

Исидора Сигизмундовна решила, что настал её черёд рассказать историю и начала, дирижируя себе лорнетом, - А я, ещё до того как сюда переехать, жила в Николаевском переулке, вот в такой же вот квартире. А и в соседях у нас жила Агнесса Поликарповна, курсистка бывшая, ой и хороша собой была! Ну, вроде вот нашей соседки Анны Яновны, такая же целомудренная вся, такая душка! А при ней был муж ейный, Леопольд Романович. Ну, долго ли коротко, а скончался Леопольд апоплексическим ударом. Ну, как положенообмыли, похоронили и забыли. А только стали замечать, что Агнесса как будто умом тронулась. Дверь-то в комнату она стала не до конца прикрывать. Идешь бывало мимо, взглянешь в щель, а там - батюшки святы! Агнесса голая на полу сидит, да как сидит! На руках стоит, ноги вперед вытянуты, а филейные, прости господи, части взад оттопырены и покачивается так, а по лицу видно – блаженствует! А то другой раз, стоит на одной ноге, вторая на колено закинута, руки вперед, а филейные части обратно взад оттопырены, покачивается туда-сюда и тихо так пристанывает. И тут жиличка наша Калерия Феоктистовна догадалась - а ведь это она с мужем своим, упокойником, любезничает!

-Пресвятая дева Мария! – Агриппина Тихоновна приложила руки к щекам и покачала головой, было видно что история потрясла её до глубины души, и с неподдельным интересом спросила, - А муж-то ейный с какой стороны к ней прилабунился?
- А кто ж его знает! Он же привидение, его-то не видно! - жарко вещала Исидора Сигизмундовна, - Если только в комнату войти и в зеркало глянуть, там увидишь. А кому это надо? Языка лишиться, да волосы седы потом пересчитывать?
- Свят, свят, свят! Ну а потом-то что?
- А потом стали мы всей квартирой ругать Агнессу. Стыд и срам, мол, с упокойником валандаться! У Ивлеевых вон ребятишки мал мала меньше! А у старого Николаича и вовсе обеих рук нет, на мировой войне ишо оставил. А она вона чего удумала! А Агнесса слезами кричит: «Дураки, мол, вы все и дураки! Это же ёга называется!». А какая такая ёга? Небось сами молодыми бывали, знаем ёгу эту. Ну, а потом раз, так же вот, села голая напол и ноги за затылок. А обратно не может. Орет как резаная: «Соседушки! Милые мои!Спомогайте ужо!» Бабы-то в комнату боятся войти, а ну как там муж ейный, мертвец. А мужики ничего, охотно так набежали, один за живот держит, второй за плечи, третий ноги пытается снять. Старый хрыч Николаич и тот припёрся, всё помочь пытался, да где там! Только мешали друг дружке. Не вышло ничего. Фелшера позвали, он помог. А Агнесса с тех пор, по всему видно, боле с мертвяком-то своим не якшалась!

В этот момент Агриппина Тихоновна и Исидора Сигизмундовна услышали звук отпираемой входной двери в противоположном конце коридора. По характерному шуршанию заграничного плаща они поняли, что со службы пришел Вениамин Казимирович, жилец из крайней комнаты.
- Анна Яновна! Я дома! - громко произнёс Вениамин Казимирович и прошёл в свою комнату.

Агриппина Тихоновна и Исидора Сигизмундовна опасливо подошли к кухонной двери и вдруг замерли на пороге, скованные ужасом. Дверь в комнату покойного Аристарха Моисеевича медленно и бесшумно отворялась. Казалось, хлынет сейчас из страшной комнаты адское зловоние и вслед за ним вывалится в коридор вселенский кошмар, от которого сердце вон! Но вместо кошмара из двери выпорхнула Анна Яновна, молодая супруга Вениамина Казимировича.
- Пресвятая богородица! Это же наша Анна Яновна! - чуть слышно выдохнула Исидора Сигизмундовна.
- Боже праведный! Это как же так можно?С упокойником! - вторила ей потрясённая Агриппина Тихоновна.
Миловидная жиличка, не заметив соседок, быстро пересекла коридор и, щёлкнув выключателем, стремительно скрылась за дверью общей уборной. В этот момент из своей комнаты вышел Вениамин Казимирович. Заметив стоящих в дверях кухни соседок, он поздоровался и спросил, - Вы не видели ли Анну Яновну?

И в тот же миг в туалете раздался шум ниспадающей в чашу унитаза воды, звонко щелкнула щеколда и на пороге появилась Анна Яновна с румянцем на щеках.
- Вениамин Казимирович, ну что вы в самом деле! Я в уборной нахожусь, а вы кричите на всю квартиру, стыдно же!
- Ох, Анна Яновна, дорогая моя, простите великодушно! Я пришёл, смотрю - на стол собрано, а вас и следа нет. Ну, простите же!
Анна Яновна, увлекая за собой в комнату Вениамина Казимировича, защебетала, - Пойдёмте же скорее, отужинаем! Я на стол давно собрала, простыло все уже наверное!

И как только супруги скрылись в своей комнате, страшная дверь снова начала медленно и неотвратимо открываться. Ноги у Агриппины Тихоновны и Исидоры Сигизмундовны сделались ватными. Казалось, что теперь то уж точно предстанет пред ними столь ужасное, какого сердце будет не в силах вынести.
- Мать пресвятая заступница! - закрестилась Агриппина Тихоновна. Но в этот момент из-за двери высунулась прохиндейская морда Васьки Жихарева, революционного матроса. Васька, увидев соседок, нахмурил брови, сделал страшное лицо и погрозил пальцем. Агриппина Тихоновна и Исидора Сигизмундовна послушно закивали головами. Васька тихонько притворил дверь, затем, наклонившись, плюнул на болтающуюся бумажную полоску, которую управдом приспособил вместо печати, и пришлёпнул ее к дверному косяку, придав опечатанной двери первозданный вид. По тому, как сноровисто он всё проделал, можно было догадаться, что проникал он в комнату покойного не раз, и даже не два. А потом Васька, сделав соседкам на прощание страшные глаза, на цыпочках засеменил по коридору, волоча за собой по половицам штрипки застиранных кальсон, и скрылся в своей комнате, неслышно прикрыв дверь.

Агриппина Тихоновна и Исидора Сигизмундовна синхронно повернулись и посмотрели так, словно только что взаимно уличили друг друга в чудовищной и невозможной лжи, и с разочарованным молчанием расползлись по разным углам кухни. Исидора Сигизмундовна, тяжело опустилась на стул и, держа в вытянутой руке лорнет, подслеповато щурясь, начала обваливать кольца кабачка в муке. А Агриппина Тихоновна, снова водрузив на примус сковороду, нараспев запричитала, - Ох и кусаца ноне керосин-то! Ох и кусаца!

10. Птичка


Петя стоял под навесом автобусной остановки. Поодаль от него потешно семенила трясогузка. Человек и птичка укрывались под козырьком от внезапной сыпи мелкого мокрого снега. Серая куртка, серая спинка, серый асфальт, серое небо.
Как же не хотелось ехать на работу в майский день, последний рабочий перед празднованием 9 мая, но ничего не поделать. Стой, жди автобуса.
Пташка, наконец, прекратила свои шустрые перебежки, и принялась за туалет. Короткими отрывистыми движениями, чем-то неуловимо напоминающими пассы пальцев, вдевающих нитку в игольное ушко – вычищать клювом пух на грудке и под крылом, теребить перья хвоста, а в финале – принялась распушивать черный хвост широким веером, так, что мельтешащие перья словно превращались в сплошной сектор, наподобие вращающегося диска циркулярной пилы.
Петя будто почувствовал в этот момент жар маленького тельца под оперением. Сродни тому жару, что последнюю неделю разрастался в нем. От него становилось душно и суетливо на душе – мысли и побуждения превращались в рыхлые частички пепла, мельтешащие в горячих потоках, беспорядочно восходящих от незримого костра где-то там внутри, глубокого.
Заскочив в подъехавший автобус, Петя протиснулся к окну у площадки посередине салона.
Птички. Пете было бесконечно жаль таких вот маленьких симпатичных птичек – вся жизнь в постоянном движении, вечной суете борьбы за выживание, постоянном поиске пищи. Ни минуты покоя. Для Пети такая жизнь казалась сродни адской. Он то любил временами предаваться безделью в одиночестве, нуждался в минутах ничегонеделанья, когда под дымок сигареты мысли о том, о сем и ни о чем спонтанно струились сквозь лупу сознания, словно вытекая из пустоты и в ней же растворяясь вновь. Возможно, если бы жизнь представила такую возможность – он бы и сам целиком растворился в этом потоке безвременья. Но жизнь – конченная сука, гораздая на подлянки, увы. Конечная. Двери автобуса распахнулись.
Петя, ежась под порывами холодного ветра, бросающего в лицо пригоршни мокрых снежинок, влился в людской поток, тянущийся длиннющим языком к входу в метро.

***

Сегодня пребывание в офисе было особенно мучительно. Нервы резали даже привычные звуки, воспринимаемые в обычные дни как неразличимый фон. Стук клавиш обращался в грохотание, трели телефонов – в вой сирены, звуки голосов – в вопли. Раздражение вскипало, как молоко на сильном огне, и Пете требовалось проявить заметное усилие воли, чтобы скрыть нервическое озлобление. Хуже всего было с работой – невозможно сосредоточиться. А ему сегодня предстояло отчитываться перед шефом. Вместо цифр в голову лезли всяческие посторонние мысли, как-то: «а день сегодня укороченный, разве успеть закончить; опять головомойка предстоит; а зачем ему вообще расчет Ибида, причем сегодня, Марина Яковлевна говорила, что к середине следующей недели; Ибида…Ебитда. Трах-тибидох-тибидох».

Марина Яковлевна, финансовый директор, которая и должна была согласно своей должности презентовать расчет шефу, ухитрилась технично уйти в отпуск, аж до 18 мая, так что на линии огня пылающих очей шефа останется он один.
Из кольца пустопорожних размышлений Петю вырвал телефонный звонок офисного аппарата на собственном столе. Лидочка, секретарь шефа. Опять у нее недопонимание с компьютером, а сисадмина, как заведено, поймать невозможно. А Петя - на свою голову, - невольно утвердил себя в роли ее спасителя от некоторых мелких офисных неурядиц.
Он застал Лидочку копающейся в папках и попутно напевавшей показавшуюся знакомой песенку:
Красна девица
Ждет-надеется
Ясна сокола
Видеть около.
Очевидно шефа нет на месте, он такие вольности пресекает.
- Лида, что-то знакомое. Откуда песенка то?
Лида, чуть смутившись, ответила:
- Так из сказки. Фильм такой. Феникс – ясный сокол.
Петя задумался. Что-то с названием было не то. Через несколько секунд сообразил:
- Я смотрел в детстве. Фильм называется «Финист – ясный сокол», а не Феникс.
- Да? А кто такой Феникс?
- А Феникс, Лида, это такая волшебная птица. Чтобы обрести бессмертие, она сгорает, и каждый раз снова возрождается из пепла к жизни.
- Ну это же, наверное, очень больно, - Лида даже поежилась.
Петя удивился такому ходу мысли. Ему в голову никогда насчет Феникса такое не приходило. Да и вообще – в самом пламени нет боли, только очищение. Боль – в жаре. Так почему-то казалось Пете.
Дело оказалось, как обычно, крайне пустяковым. Пока он щелкал по иконкам на рабочем столе, и тыкал курсором в пункты меню открывающихся программ, Лидочка, проникшаяся ассоциацией, делилась озабоченностью: графики летят, планы горят, шеф недоволен. Просто пожар.
А Пете подумалось: «Сегодня будет не просто трах-тибидох-тибидох, а натуральный трах-тибидох-тибидох-трах-трах, вот что сегодня будет».
Вернувшись на рабочее место, Петя подпер подбородок сжатой в кулаке ручки, и в поисках трудового вдохновения принялся разглядывать пейзаж за окном. Платформа пригородного сообщения, за ней, на другой стороне путей, неказистые строения, а дальше – столб Останкинской телебашни, окутанной вверху серой взвесью.
Лидочка. Чуть выше среднего роста. Писаной красавицей не назвать, но личико милое и крайне симпатичное. Ладненькая, стройненькая фигурка, но все при ней, ровно в меру. Хорошую меру. Опять же блузка, юбочка, сапожки. Чистенькие. Сидит на ней все аккуратненько так. Легкий характер. Жизнерадостная, но опять же в меру – не прет из нее это все смывающей со своего пути волной. Если веселость – то звонкая, если грустинка – то легкая. Милая и искренняя, не чванливая и не хитрая. Неленивая, все время за делом. И не сказать, что глупенькая, хотя умной ее то же не назовешь. Но, конечно, поверхностная. Он ее не понимал.
В личной жизни Пети творился тягостный разлад. Нравились ему стройненькие, изящные, но обязательно – достаточно умненькие и тонко чувствующие девочки. Именно такие побуждали в нем любовные чувства и будили его воображение. Он вообще в этом своем воображении не представлял, как возможно познакомиться и какие-то отношения устроить с девицами, с которыми невозможно наладить душевного и интеллектуального контакта, без которых невозможны настоящая симпатия и близость.
Самое жуткое во всем этом разладе было то, что по-настоящему сексуально возбуждали его девицы совсем другого сорта – крепко сбитые, грудастые, которые обычно оказывались в лучшем случае очевидно ограниченными, а то и вовсе тупыми. И вот как проделать путь между этими Сциллой и Харибдой? По пьяни заносит в одну сторону, а по трезвости – в противоположную, а найти путь посередине как-то не удается. Любовь и сильное сексуальное влечение никак не сходятся вместе. Может быть, грядущая зрелость расставит все по местам?
Размышления Пети были самым наглым образом прерваны Павлом. Павел был стукачом. И стучал он, несмотря на свою небольшую должность, напрямую шефу, и находился под его негласной защитой. Все это знали, но, избегая неприятностей, с Павлом предпочитали обходиться по возможности дипломатично.
- Че, ворон считаешь, Петь?
Вот ведь клоп вонючий! Но вслух Петя выдал другое, внезапно само собой сложившееся в мозге, чудовищное сочетание:
- Ты прервал расчет преобразования Фурье со сверткой со сдвинутой дельта-функцией Дирака на массиве опережающих индикаторов. А он необходим для отчета, который я сейчас готовлю для шефа.
Павел недоверчиво уставился на Петю:
- Ты гонишь. Этого твоего Фурнье… Ты же в компьютер не глядел, ты…
- А такой расчет, Павел, в простейшей его форме, разумеется, в уме должен уметь проводить любой специалист, получивший высшее экономическое образование. А наша ИЭрПишка его делать не умеет, не доработана. И из-за тебя я потерял время – придется начинать сначала. Будь уверен, если я не успею отчет доделать – я сегодня на встрече с Виктором Палычем так и скажу, что это ты помешал. И вообще – чего ты по офису шляешься, людям работать мешаешь? У тебя дел своих нет?
Вокруг наступила тишина, коллеги украдкой прислушивались в беседе, навострив уши.
Павел, ошарашенный таким отпором, тем более - со стороны Пети, сумел лишь произнести:
- Ну ладно, ты это, работай, раз для шефа, а я пошел.
Петр с ожесточением уставился в спешно удаляющуюся спину: «мелкий плешивый мудила».
Петя здесь не был целиком справедлив: ростом Паша был никак не ниже его самого, и плеши у Павла не было – лишь наметилась залысина. Если только насчет мудилы Петя не ошибался.
Едва Павел вышел из отдела, как стук клавиш, шорох кресел и шушуканье возобновились.
А Петя с тем же ожесточением подумал: «и зачем я только выбрал финансы?».
Вопрос на самом деле был риторическим. Тяжелые 90-е, оказавшиеся для его семьи несладкими. Постоянная нехватка денег, неуверенность в будущем. А Петя – способный мальчик, хватающий все на лету, отличник, с приличными математическими способностями. Чем такому мальчику заняться в будущем, чтоб не переживать подобное? Конечно, идти в финансисты, поближе к деньгам. Других альтернатив никто, включая самого Петю, даже не мыслил.
Конечно, дальновидности в его семье не хватило. Ко времени его выпуска из ВУЗа финансистов развелось как собак нерезанных. А Петя не очень умел работать локтями и лезть по головам, не хватало ни уверенности в себе, ни желания подобным заниматься. Выручали – потенциал и способности, видные невооруженным взглядом, готовность осваивать новое. Мешали – отвращение к монотонности и рутине, имевшее свойство копиться, неспособность работать размеренно, по плану, затрудненность переключения между задачами – последнее просто изнуряло, само по себе. Петя долго собирался и обдумывал, что будет делать, а сами действия в итоге приходилось совершать в лихорадочном темпе, за оставшийся на них огрызок времени. Сказывалась здесь и излишняя, как он сам ее видел, склонность к созерцательности. Петя тяготился офисного режима работы, с сопутствующими ему постоянной суетой и давлением, но едва ли был способен работать самостоятельно, так, чтобы укладываться в срок без непосредственного контроля извне. Очередная Сцилла и Харибда, и далеко не последняя в Петиной жизни. А ведь многие из тех, кто знал его, считали его склонным к лени. А это вовсе не лень. Ну, если только чуть-чуть.
Когда Петя очнулся от тягостных мыслей, на часах было двадцать минут пятого. Через десять минут – к шефу. Петя вскочил с кресла и отправился в тупичок рядом с входом в их часть офиса, где располагались туалетные комнаты и кладовка.

Появление Лиды застало его врасплох. Она, удивленно посмотрев на Петю, поинтересовалась:
- А что это ты тут делаешь?
- Тряпку ищу. Кофе у себя пролил.
- Да вот же они, слева от тебя. Постой, а как ты сюда вошел?
- Так открыто было.
- Неужели это я забыла закрыть дверь на ключ? Ох, голова садовая. А что тут так сейчас пахнет? Днем еще так не чувствовалось.
Кладовка была заполнена банками с ЛКМ – в праздники рабочие должны были закончить отделочные работы в офисе. Навести последний марафет.
- Не знаю, Лида. Наверное, постепенно накопилось. Их же вчера вечером привезли.
Лида, закрывая дверь, попросила:
- Ты только никому не говори, что дверь была открыта. А то мне влетит от шефа или от Михалыча.
- Могила. Будь уверена.
- Спасибо, Петечка. Ты очень хороший.
Петя улыбнулся в ответ:
- Потому что не закладываю тебя?
- И за это. И за ключ. И потому, что ты вообще хороший. Просто сам по себе хороший. А с тобой все хорошо?
- А что?
- Ты какой-то не такой последние дни.
- Ну, немного нездоровится, на самом деле. Ерунда, пройдет.
Петя смотрит вслед. Бодрый цокот каблучков, ткань серой юбочки, в такт шагам играющая на бедрах. Трясогузка. Птичка.
Тряпка летит в ближайшее мусорное ведро.
Кабинет шефа. Директорское кресло – как трон. Виктор Палыч, вальяжно развалившись, инквизиторствует и иезуитствует. Рослый. Видный. Холеный. Самоуверенный. Непробиваемый. Бычара мясной породы. Сволочь, сам же знает, что навалил работы столько, что никак не успеть. Внутри ворочается иссушающе жаркая, нов то же время блеклая, купированная чувством бессилия, ненависть.
- Итак, Петюня. Будешь доделывать в майские праздники, дома. Двенадцатого мая, после праздников, в 15:00 жду с результатами.
Как же Петя ненавидел это «Петюня».
- В 17:00. Вы же знаете, модуль загрузки из экселевских таблиц в Субэдэшку до сих пор не отлажен. Вручную придется корректировать.
- Петюня, кризис еще не закончился. Нет денег пока на это. В 15:30. Не будет готов – уволю одним днем. Со всеми вытекающими. Свободен.
Гад. Как только дополнительные деньги выделят, он первым делом видеонаблюдение поставит, как пить дать. А модуль наладят не раньше Второго Прихода. Кризис, надо же. Жадные они просто. Переехали в полуготовый офис, до сих пор как на стройке. Зато дешевле старого обходится.
- Стой. Петюня, у тебя что, ломка?
Петя обернулся с непонимающим выражением.
- Петюня, ты часом не наркоман, говорю? Ты себя видел? – дергаешься весь, и запах…
- Это ваш парфюм, Виктор Павлович. А мне просто нездоровится немного.
- Дерзишь, Петюня. Смотри – накажу. Все, адью, вали.
И когда этот хряк его взломал? Как Петя допустил такое с собой обращение? Все случилось как будто само собой, но когда именно?
И ведь нравится такая вот сволочь определенному сорту женщин. Хотя… не одному сорту. Он же нравится, например, Лидочке. И нравится, например, бухгалтеру Зине. Та так просто млеет от него. А они вообще друг на друга не похожи.
По пути - кабинет завхоза. Михалыча. На дверях все та же табличка. 08.08.08. Теперь навсегда? Хотя что – года ведь не прошло.
Офис они с Птичкой покидают последними. Петя ощущает внезапную неловкость, которую, кажется, испытывает и Лидочка.
Прощаясь, он желает Лидочке на эти три дня забыть о горящих планах и пылающих графиках, и в свое удовольствие отдохнуть. Она задерживается у дверей, запирая. Петя спускается в лифте в одиночестве. Эх, Лидочка, тебе бы хитрости и расчетливости чутка, и жизнь бы завертелась вокруг тебя, а не ты – вокруг шефа. Только вот тогда Птичка стала бы несимпатичной самому Пете.
Он не сразу покидает территорию бизнес- центра. Отойдя к соседнему корпусу, Петя присаживается на лавочку.
Глядя на стеклянные стены своего корпуса, он закуривает. В голове крутится ворох мыслей: «Второй раз уже. Прошлый раз чуть больше года проработал, и накрыло. Сейчас – чуть больше восьми месяцев. Надо думать. Бог, конечно, любит троицу, но вычислят ведь, в конце концов. А тут еще Птичка меня заметила. Досадно. Как бы не аукнулось. Надо что-то менять. Вот прям сейчас и начну. Не стану дожидаться, прямо сейчас встану и уйду. Отпустит тогда, или нет?».
Дома, поужинав, Петя принялся маяться. Включив телек, пощелкал пультом, хаотично переключая с канал на канал. Выключил. Включил ноут и попытался посмотреть какой-то фильм. Сосредоточиться не получилось. Выключил. Взялся за книжку, да вскоре и отбросил. Томление. Наконец, далеко за полночь, усталость, кажется, принялась брать верх над раздражающим возбуждением. Лег, но долго ворочался - сон все никак не шел. Уснул под утро. Ему приснилось, как он стоит посреди офиса, а жар изнутри опаляет тело до боли, пока, наконец, языки пламени не вырываются наружу, и огонь не охватывает офис, а затем и весь корпус. А затем перекидывается и на остальные корпуса офисного центра. Пламя гложет стеклянные параллелепипеды строений, и огромные языки его, с треском пожирая остовы зданий, вонзаются своими вершинами в небо, а затем вселенский пожар, расходясь пылающим кругом, опаляет своим жаром все окрест, распространяясь все дальше и дальше, и вот уже полмира охвачено торжествующим огнем, несущим свет и чистоту. И посреди этого пламени – он возрождается из пепла, к новой жизни.

***

Пробудил его телефонный звонок. Слишком рано для выходного.
В трубке – возбужденный голос Зины, что по материалам. Образцовый бухгалтер – женщина неопределенного возраста с необъятной задницей.
- Петр, у нас ЧП! Офис сгорел! Вечером. Говорят, короткое замыкание в кладовке, а там банки с лаком, краской. И директор с секретаршей… Дымом задохнулись, а потом... Ужас!
- Зина, как же так, не было же никого в офисе. Я предпоследним уходил, шеф до меня уехал, а при мне Лида дверь запирала. Как они там оказалась?
В голосе Зины зазвучала едкая нотка:
- Как-как. Вернулся шеф. Покувыркаться вдоволь с секретаршей перед майскими. На майских же нужно с семьей торчать, за городом. Ну вот и покувыркались. Пока сообразили, пока оделись... Ладно успели накинуть шмотки, а то вообще бы в срамном виде нашли. Ой, да что я тебе это рассказываю…
Вот об этом он не подумал. Ему в голову не пришло, что кто-то вернется в офис. Теперь понятно, почему шеф, так любящий неоплачиваемые переработки сотрудников, всех выгонял пораньше.
Усевшись перед открытой на кухне форточкой, Петя раскурил сигаретку и принялся неспешно затягиваться. Перед глазами текли прозрачные образы. Вот он достает дубликат ключа – в один из дней он спер у Лидочки ключ перед обедом, сгонял к ближайшей мастерской и сделал дубликат, а вернувшись, помог этот ключик ей «найти», за что Птичка его страшно благодарила, – и отпирает дверь кладовки. Вот он открывает крышки трех пластиковых банок во втором ряду, что у стенки. Вот он проливает струйку из одной, и у подножья ряда банок образуется лужица. Затем крышки накидывает обратно, но так, чтобы щели оставались. А вот он втыкает занесенный еще утром в кладовку «приборчик» в розетку, и располагает его у одной из банок, приложив коробочку к ее боку. С этого момента начинается отсчет «до». Полтора часа. Примерно. Замерял на другом таком же «приборчике».
А на душе странно царило теплое, ровное умиротворение, самовольно заполняющее душу призрачными отблесками. Ленивую гармонию этого безучастного благодушия нарушала лишь одна, едва слышная, но назойливая, как комариный писк, нотка, пытающаяся пробиться сквозь войлок этого покоя. Тонкая, почти бесплотная нотка сожаления. И с гребня этого мысленного звука приглушенно, словно из далекого далека, донеслись слова: «Птичку жалко».

11. Право на жизнь


За спиной затренькал велосипедный сигнал – раз, другой, третий. Тим никогда прежде не ловил себя на мысли, что велосипедный сигнал может звучать хищно, но на сей раз было именно так. Он бросил взгляд на дорогу позади – извилистая полоса щербатого асфальта, занесённая пылью и мусором. В пыли поблёскивает металлом старичок «Стелс» – заднее колесо всё еще крутится, переднее безнадёжно погнуто. Из-за кленовых зарослей, куда ныряла очередной своей излучиной мусорно-асфальтовая река, выкатилась богохульная пародия на циркового медведя-велосипедиста – треньк-треньк! – и стала быстро приближаться. В другой раз Тим, наверное, посмеялся бы над тем, как нелепо смотрится исполинская туша Юрана, оседлавшая канареечно-жёлтую «Мериду», но теперь ему было совсем не до смеха. Он сбежал с дороги, нырнул под теплотрассу и скрылся в кленовых зарослях как раз тогда, когда велосипед его преследователя, подняв целую тучу пыли, остановился рядом с искалеченным «Стелсом».

Началось всё с того, что Тимофей заигрался в рыцаря. Впрочем, сказано не совсем верно, ведь Тимофей и не играл вовсе. Просто, вот таким он был человеком – пусть и человеком, всего-навсего, одиннадцатилетним – что не терпел никакой несправедливости, особенно, по отношению к слабым. Были ли причиной тому книги, которые он запойно читал, или без времени ушедшая мать, в которую Тим пошёл характером – кто знает? Суть в том, что обострённое чувство справедливости, слишком большое, чтобы спокойно умещаться в его тщедушном существе, постоянно норовило вылезти наружу и устроить Тиму неприятности. В этот раз неприятности заключались в том, что он заступился за кота, которого Юран собирался посвятить в орден тощих братьев. Юран – он же Юрий Альбертович, беспутный сын авторитетного отца – был его личной немезидой. Впрочем, только ли его? Тринадцатилетний, но не по годам огромный, агрессивный и тупой Юран стал основной причиной разочарования в жизни у большей части окрестных детей. Заступился за кота Тим сперва словом, а потом и делом, разбив Юрану бровь метко брошенным камнем. Кот был старый, облезлый и хорошо известный в окрестных дворах своим гнусным нравом. И всё же, по мнению, Тима, право на жизнь имели все, даже самые гнусные. Даже Юран. Кот благополучно сбежал, а вот Тиму на благополучный исход теперь оставалось только надеяться.

Продравшись сквозь очередные кусты и едва не своротив лодыжку на груде кирпичей, Тим выскочил прямиком на Чёртов пустырь. Он замер на месте и рефлекторно прикрыл рот ладонью, чтобы не вскрикнуть от неожиданности и от испуга. Про пустырь и про двухэтажный корпус заброшенной туберкулёзной больницы он слышал десятки историй одна другой ужаснее, и парочку даже сочинил сам. Истории ходили и про другие городские заброшки, но именно в этом месте было что-то такое, что навевало вполне отчетливую, неприятную жуть – возможно, кромешная тишина и холод, которые царили здесь даже ясным летним днём. Тяжелые шаги за спиной вывели его из оцепенения. Юран уже почти нагнал его, молчаливый и сосредоточенный, как терминатор – сейчас эта молчаливость пугала особенно сильно и Тим на секунду поддался панической мысли, что в этот раз банальным избиением всё не закончится. Окна и двери первого этажа были заколочены. Мальчишка бросился к лестнице, ведущей в подвал, запнулся и кубарем скатился вниз по бетонным ступеням, обдирая локти и колени о шершавые стены. Сперва он подумал, что от падения потемнело в глазах, но, взглянув наверх понял, что солнечный свет загораживает огромная тёмная фигура. Тим охнул и шмыгнул в приоткрытую дверь.

– Тебе пизда-а, Тимон-гондон! – раздалось у него за спиной. Юран впервые подал голос с тех пор, как камень Тима раскроил ему бровь. Похоже, он понял, что жертва оказалась в западне. – Тебе пизда-а! Пи-изда!

Он повторял это слово на разные лады своим чудовищным ломающимся фальцетом, пока спускался по лестнице. Как и всякий малолетний дегенерат, Юран очень любил мат, но совершенно его не понимал и пользоваться не умел.

Подвал шёл подо всем зданием больницы, представляя собой череду арочных проходов из одного помещения в другое. Свет кое-как проникал внутрь только сквозь узкие, почти совсем заросшие травой и грязью окошки под самыми сводами. Тим пробирался в темноте два ли не на ощупь, лелея надежду если не найти другой выход, то хотя бы затаиться и спрятаться в каком-нибудь укромном уголке. Пахло сыростью, гнилью и чем-то тошнотворно-сладким. За последней аркой сделалось светлее. Воздух, казалось, был пронизан странным зеленоватым свечением, которое исходило от многочисленных бесформенных нагромождений, скопившихся вдоль стен и напоминавших видом мешки, с прорастающими из них диковинными грибами. По земляному полу в изобилии ползали огромные фосфоресцирующие личинки, оставляющие за собой склизкие полосы. Пахло здесь особенно сильно. А вот выхода не было. Тим поднялся во весь рост и развернулся, услышав за спиной шаги – и тут же получил страшный удар под дых. Он отлетел к стене и сполз прямо на груду мешков. Юран поглядел на землю и удивлённо присвистнул.

– Ого, что это? Это твои друзья? – он ухмыльнулся. – Ой, смотри, что это с ними?
Он опустил ногу на одну из личинок – та лопнула, издав странный писк, и из-под кроссовка Юрана растеклась светящаяся лужица.
– Ой! Ой, смотри, я их давлю! Ой, нет, так нельзя, да? Все имеют право на жи-изнь! – пискляво провыл он, вероятно пытаясь изобразить театральный пафос. – Да, Тимон? Хоба!
Он раздавил еще личинку, потом еще, и еще.
– Перестань! – прохрипел Тим. Дыхание еще не вполне вернулось к нему. – Все им…
- Перестань! – раздался звенящий голос, будто бы сотканный из сотен голосов и всех музыкальных инструментов вместе взятых. От звука этого голоса у Тима немедленно закружилась голова и засвербило в ушах. Он завертел шеей, пытаясь найти источник голоса. С Юраном же произошла разительная перемена. Он побледнел, как полотно. На его тупом лице – возможно, впервые в жизни – заработали мимические мышцы, отвечающие за выражение страха.
– Перестань! Ты плохой человек. – продолжал голос. – Все имеют право на жизнь. Даже ты. Даже мы.

– Откуда-то из-за головы Тима вырвались длинные светящиеся отростки толщиной в руку и ударили Юрана в грудь. Его огромное тело отлетело к стене, будто надувная кукла. Десятки светящихся нитей, идущих от лежащих вдоль стен мешков, протянулись к нему и принялись окутывать, будто полупрозрачным коконом. Тем, где прозрачная ткань накрывала его тело, одежда начинала тлеть и распадаться, а кожа краснела и покрывалась волдырями. Он жутко завыл и задёргался – но тщетно. Тим, чьи глаза привыкли к темноте, смог рассмотреть мешки получше и с ужасом увидел, что внутри полупрозрачной, как кокон Юрана, ткани медленно шевелятся полуистлевшие, почти разложившиеся мёртвые тела. Мёртвые ли? Из ближайшего к нему мешка вдруг вытянулась скелетированная голова на невозможно длинном, подобном змеиному телу, хребте. Голова, покрытая будто кожей, толстым слоем светящейся слизи склонилась к лицу Тима.
– Ты хорошо сказал, мальчик. Все имеют право на жизнь. Даже мы. Мы тоже имеем право на жизнь. Да.
Тим дёрнулся, но светящиеся нити цепко держали его. Он увидел, как вокруг его ног медленно начинает свиваться кокон.
– Но… – начал, было, он, когда что-то острое и холодное кольнуло его в основание черепа. Тьма и холод мгновенно растеклись по его телу и он утонул в беспредельной тишине. Странный голос медленно таял вместе с его сознанием:
– Все имеют право на жизнь, да. Даже ты. Даже мы. Мы тоже имеем право на жизнь. Но чтобы жить… Мы должны есть.

12. Иван, джинша и озабоченный конь


— Радников, срочно к начальству! — голос секретарши Инночки оторвал Ивана от работы, он как раз заканчивал просмотр очередной анкеты с сайта знакомств.
— Ну что там? — он недовольно поднялся, тяжело вздохнул. Опять придется держать ответ за несделанные отчеты и нулевую продуктивность.
В свои двадцать семь Иван не обзавелся ни женой, ни детьми, да и с карьерой у него не складывалось. Зато он пользовался успехом у противоположного пола и считал, что этого вполне достаточно для нормальной жизни.
Радников работал мелким клерком в страховой компании. Работать не умел и не любил, да и устроился он туда только потому, что сумел соблазнить девушку из отдела кадров. Та, к счастью, была замужем и вскоре отправилась в декретный отпуск, и парень вздохнул с облегчением, потому что не был готов к долгим отношениям.
В офисе было скучно, бумажная работа наводила на него тоску, впрочем, как и любая работа. Но парень надеялся, что все как-то обойдется и его не уволят.
Свой первый поход к начальству он запомнил очень хорошо. В кабинете его ждала пожилая, полная женщина, с подкрашенными черными волосами, маленькими поросячьими глазками, двойным подбородком и длинным носом. Губы плотно сжаты, к лицу словно приклеилось брезгливо-презрительное выражение.

— Садитесь, Иван Сергеевич, — сказала она сухим официальным тоном, — обсудим вашу работу, точнее ее отсутствие.
Он робко присел на краешек стула, с тоской посмотрел на морщинистое лицо начальницы, вспомнил о том, что надо бы заплатить за квартиру и сказал:
— Инга Альбертовна, я не сделал отчет вовремя лишь потому, что все мои мысли были заняты вами.
— Да? — она приподняла бровь и с неким новым интересом осмотрела молодого подчиненного. На сдачу отчета ушло около часа и стакан коньяка, благо у начальницы в кабинете хватало алкоголя.
Время шло, Иван раз в неделю сдавал отчет в кабинете начальства и в ус не дул. На работе он больше шашней не заводил, не хватало еще чтобы начальница приревновала, но в свободное от работы время с удовольствием заводил необременительные знакомства. А пару недель назад познакомился с красивой, молодой девушкой. У них завертелось, закрутилось. Он остался у нее на одну ночь, на вторую, и так уже тянулось вторую неделю. К Лиле, так звали его новую пассию, он переехал без всяких колебаний, ибо жил на съемной квартире, деля ее с двумя соседями.
— Здравствуйте, Инга… — начал он, войдя в кабинет, но осекся. Начальницы за столом не было. Вместо нее в кресле сидел коротко стриженный, темноволосый мужчина лет сорока на вид.

— Инга Альбертовна ушла на пенсию, — сказал новый хозяин кабинета.
— А… — промямлил он, не зная, что делать.
— Ты уволен, — холодно ответил шеф. — Документы получишь в отделе кадров. Свободен.
— А может я это? — пробормотал Иван. — Вам попробую отчет сдать… — он не договорил, потому что начальник, покраснев как рак, медленно поднялся и, опершись о стол, спросил звенящим от ярости голосом:
— Ты что мне предлагаешь? Думаешь, я не знаю, как ты тут отчеты сдавал?
Иван попятился, затем развернулся и побежал, не услышав крика шефа.
— Но если ты серьезно, то приходи вечером в "Синюю Чайку", обсудим.

Ключей у него не было и он вдавил кнопку звонка, решив пока не рассказывать об увольнении. Звякнул замок, на пороге возник крепкий, налысо бритый мужик уголовной внешности.
— Ты кто? — пьяно спросил он, уставившись на опешевшего Ивана.
— Иван, — пробормотал он. — А Лиля дома?
— Нах.. тебе моя Лилька? Хахаль шо-ле? — тело двинулось к Ивану, и тот, имея за плечами неплохой опыт побегов от всяких мужей, парней и прочих рогоносцев, отпрыгнул спиной вперед, на ходу развернулся, ловко как кошка приземлился на все четыре конечности, вскочил и помчался по лестнице. Хозяин квартиры с достойным бешеного льва ревом пустился в погоню, но почти сразу остановился, злобно выругался и вернулся домой.
Делать было нечего, и Иван отправился на съемную квартиру. Парню хотелось пройтись, собрать в кучу разлетающиеся мысли.
К дому он подошел, когда уже начало темнеть. Тут его ждал очередной сюрприз - в доме случился пожар, три квартиры выгорели начисто, включая ту, которую снимал Иван.
— "Ну, это явный перебор", — с такими мыслями Иван добрался до парка и сел на первую подвернувшуюся лавочку. Погрустил пару минут и взял телефон в надежде найти в контактах кого-то, у кого можно будет переночевать. Благо его адресная книга содержала достаточно номеров.


— Закурить не найдется? — Иван поднял глаза и обмер. Трое, нет, четверо, обступили лавочку, бежать не получится.
— Я, это… — он попробовал встать, но ноги не держали, — не курю.
— Спортсмен? — хохотнул крепыш и ловко выхватил телефон у перепуганного парня. — Нет курева, так дай на курево, — и бедняга обреченно вывернул карманы. Он надеялся, что получив искомое гопники уйдут, но сюрпризы сегодняшнего дня еще не закончились.
Отжатый телефон зазвонил, и державший его гопник посмотрел на экран.
— Лизонька звонит, — хохотнул он, — надо ответить даме, да? — и он включил громкую связь.
— Ванюша, — раздалось из трубки, — мне скучно, мой дурак ушел на всю ночь…
— Лизка?! — взревел один из гопников, — какого ху.. ты, мля, звонишь этому лошаре…
В трубке ойкнули и связь прервалась. Иван воспользовавшись тем, что его уже не окружали, перескочил через лавочку и рванул в глубину парка. Страх придавал сил, и гопники не смогли догнать его, хоть и очень старались.


Остановился он лишь тогда, когда понял, что еще немного и сердце реально вылетит из груди. С трудом переводя дыхание доковылял до скамейки и устало рухнул на деревянную поверхность. Только для того, чтобы вскочить с воплем, потому что уселся он на что-то очень твердое и неудобное.
Беглого осмотра было достаточно для того чтобы понять - он сел на бутылку, к счастью это произошло не в полиции, потому сильных повреждений он не получил, выпрыгивающее из груди сердце - не в счет.
Пить хотелось неимоверно и Иван осмотрел находку. Бутылка как бутылка, в свете фонаря было сложно понять какого цвета наклейка, но ему показалось что желтая, еще он рассмотрел витиеватую букву “Д”, больше на этикетке ничего не было. Потряс находку, внутри определенно была жидкость. Нет, Ваня понимал, что пить из незнакомых емкостей - дело рискованное, но жажда была нестерпимой, и он решил что откроет бутылку.
Попробовал открутить пробку, но та сидела крепко. Тогда он просунул ее в щель между досками скамейки, прижал и резко крутанул. Воздух наполнился запахом духов и мускуса, а в следующую секунду раздался громкий хлопок, и Ивана отбросило от лавочки метра на полтора. Тихо ругаясь он поднялся и понял, что уже не один.

Парень разинув рот, пялился на появившуюся из ниоткуда девушку. Темные волосы, немного раскосые глаза, прямой нос, полные губы. Взгляд его скользнул вниз привычно оценивая фигуру. На ней было серебристое платье, которое почти ничего не скрывало, а посмотреть там было на что, где надо - выпуклое, где нужно - вогнутое, и везде соблазнительное.
— Ты вызвал меня, — произнесла она мелодичным голосом, теперь можешь загадывать желания.
— Желания? — механически переспросил он, тщетно стараясь собрать разбегающиеся мысли.
— Желания, — кивнула она.
— Так ты фея, или как там, джинша? — он попробовал посмотреть на ее лицо, но взгляд упорно не желал подниматься выше груди.
— Пусть будет джинша, — она явно не была любительницей поболтать.
— Я это, пить очень хочу, много, много воды, хочу — забормотал он, понимая что делает что-то не то, вроде как такой шанс, а он желание на воду тратит, но его голове катастрофически не хватало крови, и он так и не смог додумать эту мысль.
— Чтобы желание исполнилось, нужно потереть джиншу, — сказал девушка и с интересом посмотрела на Ивана.
— Потереть? Как? — от удивления он даже поднял голову и посмотрел в ее глаза.

— Ты не знаешь как тереть девушек? — она приподняла бровь, — девственник?
— А ты в этом смысле? — до него дошел весь смысл сказанного, она же повела плечами и платье водопадом обрушилось к ногам джинши, обнажив то, что Ваня и так видел.
Второго приглашения ему не требовалось, и он повалил джиншу прямо в траву. Процесс трения не занял много времени, и завершился немного не так как он привык. За пару секунд до Ваниного восхождения на вершину блаженства, джинша вдруг прошептала:
— Много, много воды, исполнено!
А в следующую секунду Иван с головой ушел в холодную воду. Инстинктивно рванулся вверх, вынырнул жадно глотая воздух. Его несло быстрым течением, джинша была рядом, снова в платье, лежала на животе сложив ладони под подбородком. Ее тоже несло течением, но сама девушка не погружалась в воду, а скользила по поверхности.

— Что это? — крикнул он, глотнул воды вместе с какой-то дрянью, типа водорослей, закашлялся и снова ушел под воду. Вынырнул, схватился за спутницу, отдышался немного.
— Много воды, — ответила она, — как ты пожелал.
— Вытащи меня на берег, желаю! — выкрикнул он.
— Потри меня, — томно ответила девушка, — тогда исполнится.
— Как? — возопил он и не дождавшись ответа, держась за джиншу как за плавательную доску, поплыл к берегу.
Через пять минут он выбрался на заросший травой берег и клацая зубами, пытался согреться, попутно отметив, что джинша вообще не промокла.
— А ты не можешь выполнить желание, а я потом тебя потру? — дрожа от холода спросил Иван, — а то я сейчас немного замерзший.
— Нет, — она легла на спину и жуя травинку, посмотрела на небо.
— А ты сколько желаний можешь вот так выполнить? — он вспомнил, что в сказках джины выполняют или три желания, или пока волосы на бороде не закончатся, но у джинши бороды не было, во всяком случае на лице.

— Столько, сколько сможешь натереть за трое суток, — зевнула она, — так что от тебя зависит.
— Ладно, — обрадованный счастливчик попрыгал и подошел к спутнице, — я готов, перенеси нас куда-нибудь, где безопасно, тепло, сухо, роскошно, можно поваляться в теплой кровати, есть выпивка и все-такое.


— И где мы? — лениво спросил Иван с наслаждением потягиваясь. В помещении царил полумрак, но и этого света было достаточно чтобы оценить, что на этот раз джинша выбрала роскошное местечко, намного лучше реки.
— В гареме шейха Аби… — забыла как дальше, — равнодушно ответил девушка.
— Чего?! — сладкая нега моментально исчезла, оставив вместо себя ледяной ком на все тело.
— А что? — пожала та плечами, тут сухо, тепло, роскошно, да и пока безопасно, шейх со своим гаремом на гастролях.
— Ну все равно, — Иван немного успокоился, сердце перестало выскакивать из груди, — и сколько времени у нас есть до того как сюда кто-то зайдет? — спросил он и открыл встроенные в стену бар. Не увидел ни одного знакомого напитка, наугад взял темно-зеленую бутыль, свинтил пробку, пригубил стараясь оценить вкус и крепость.
— Часа два, — ответила она, и парень чуть не задохнулся.
— Два часа? — выдохнул он и жадно выпил половину содержимого даже не почувствовав вкуса. Отставил бутылку и задумался. На потенцию он никогда не жаловался, минут через двадцать сможет еще разик потереть ее. Можно убраться отсюда, но можно попробовать и иначе.
Снова отхлебнул и отставил выпивку. Скоро сможет купить такое, главное сейчас разыграть выпавшую карту как положено. Идея пришедшая ему в голову была проста как грабли, надо всегда быть в готовности да и все. Тогда за оставшиеся часы, получая выполнение одного желания в пять минут, он сможет получить все что захочет.
Ваня отставил бутылку, потер руки, подошел джинше и задумался. При всей его любви к клубничке и популярности у женского пола, говорить на сексуальные и околосексуальные темы напрямую Иван не мог. Ему обязательно надо было говорить образно, иносказательно. Вот и сейчас он начал мучительно подбирать слова чтобы сформулировать желание.
— Я желаю, — начал он, прокашлялся и продолжил, — чтобы мой жеребец всегда был готов, — помялся и продолжил, — ну чтобы мой солдат всегда мог стоять по стойке смирно и мог, — он зарделся и закончил, — в общем мог работать без перерывов и осечек!
Джинша слегка улыбнулась, и призывно поманила его.
— Значит ты хочешь жеребца-солдата, который всегда готов, — прошептала она перед самой кульминацией, и даже в такой момент до Ивана дошло что она как-то не так его поняла, но остановиться он уже не смог.


— Почему мне кажется что я опять попал? — пробормотал он ни к кому не обращаясь, и в следующую секунду понял что прав.
Воздух в комнате сгустился, все огни погасли, а когда вновь зажглись, в помещении появился жеребец.
— Белый конь в шахском гареме, — пробормотал Иван, — осталось солдата найти, — и он в отчаянии посмотрел на девушку — “мол что ты натворила”, — но та никак не отреагировала на его укоризненный взгляд.
Конь сделал пару шагов, заржал, как показалось Ивану на весь гарем, встал на дыбы, и начал трансформироваться. Через пару секунд конь исчез, вместо него в комнате стоял молодой, белобрысый парень в солдатской форме и крутил головой.
— А неплохая конюшня! — вынес он свой вердикт и наконец-то обратил внимание на них.
— О, хозяин! — он подскочил к Ивану, схватил за руку и затряс, — значит это ты меня сюда притащил? Рад, очень рад знакомству.
После чего перевел взгляд на джиншу, которая с интересом смотрела на нового участника их безумного приключения, так что Иван ощутил нечто вроде укола ревности.
За дверями раздался шум, и парень похолодел, конечно ржание не могло не привлечь чьего-то внимания.
— Надо срочно убираться отсюда, — пролепетал он, — а я, я часа полтора точно не способен на трение!
Джинша окинула его далеким от восхищения взглядом и посмотрела на коня-оборотня.

— Не переживай, хозяин, сейчас свалим отсюда, — конь судя по всему откуда-то знал что делать, — подопри пока двери, а я покрою эту кобылку!
Вломиться к ним не успели, конь быстро справился с заданием, и вскоре они втроем оказались на каком-то бескрайнем, поросшим травой поле. Оборотень снова стал конем и куда-то ускакал, джинша, соблазнительно виляя бедрами, неспешно прохаживалась по траве и Иван подумал что сможет собраться с силами и получить желание. Подошел к ней и тщательно подбирая слова начал.
— Я хочу, чтобы мы с тобой, вдвоем, оказались в оплаченном на неделю президентском номере, отеля “Ритц”, и чтобы там было десять упаковок “виагры”.
Она кивнула и положила руки на плечи парня, но тут из-за спины Ивана раздался голос.
— Минуточку! — и не вовремя вернувшийся конь несильно постучал Ивана по затылку. Правда он не полностью трансформировался, вместо рук у него были копыта, и Иван почти потеряв сцепку с реальностью, выпустил девушку и оперся о землю.
Конь присел рядом, задушевно приобнял Ваню за плечи и сказал.
— Хозяин, я тебе уважаю и все такое, но это моя кобыла и я ее крою! Ясно?!
Парень часто-часто закивал и жеребец с улыбкой отпустил его.
— Вот, другое дело, кстати, — неожиданно сменил он тему, — тебя как звать-то?
— Иван.
— А меня Игореша, будем знакомы, — и он пожал Ванину руку, по счастью уже не копытом. Встал и подошел к джинше.
— Малая, — сказал он, — а ты можешь для меня стать лошадью?


Следующие три дня слились в один непрерывный кошмар. Игореша реально мог всегда и просто фонтанировал идеями. Так они побывали на скачках, где Ване пришлось стать жокеем, и даже выиграли гонку. Потом конь решил отомстить всем хищникам, так они поохотились на львов, на волков, на крокодилов, и зачем-то на бегемотов, зачем Иван спрашивать не стал.
Не забыл он и про Ивана, спросил чего тот хочет, Иван честно ответил - бабок, и потом два часа прятался от пяти старушек, которые его постоянно находили. Когда старушки исчезли, Иван объяснил что хочет денег, и Игореша пожелал ему сто миллионов долларов. Джинша выполнила это желание со свойственным ей юмором, Иван получил деньги в однодолларовых купюрах. Он подозревал что жители окрестных деревень долгое время будут заниматься лишь тем, что собирать разлетевшиеся по ветру бумажки.
И тогда он сдался, решил просто ждать пока истекут трое суток.


— Час остался, — пробормотал Иван, — всего час и этот кошмар закончится, — он свернулся калачиком и незаметно для себя уснул под ахи и вздохи магической парочки.
Проснулся неожиданно отдохнувшим, потянулся и замер. Что-то было не так, он не чувствовал тела, точнее чувствовал но как-то не так. Со страхом открыл глаза и заржав от ужаса снова зажмурился.

— Привет, хозяин! — голос Игорешки лишил Ивана остатков хорошего настроения, значит этот паразит никуда не делся!
Он снова приоткрыл глаза и уставился на землю под копытами. Да под копытами, рук у него не было, как и остальных человеческих частей тела. Этот гад превратил его в коня!
— Я подумал, хозяин, — странное дело, но он прекрасно понимал Игорешу, хотя тот и ржал как конь, — вы люди очень суетливо живете, не хочу так. Тут вокруг бесконечное поле, куча еды, нет хищников и всяких мух, в общем рай. Заживем!
— Ты, ты, — Иван никак не мог подобрать слов чтобы высказать то что думает, — где джинша?! — заорал он верча мордой.
Никого, только бескрайнее море травы, лишь вдалеке он заметил какие-то возвышенности, может холмы, может еще что.
— Да она исчезла, — ответил конь, — бац и все, время ж вышло.
Иван застонал, но резко замолчал когда понял что ему чего-то не хватает.
— А где? — начал он.
— А это, — Игореша походу понимал его без слов, — ну я смотрел на тебя, самец, ты уж не обижайся, из тебя никакой. Омега чистой воды, в табуне сложно будет. А вот кобылка вышла ну просто загляденье! — он потерся мордой о круп Ивана, — так что будем жить как семья, а там глядишь и жеребята пойдут….
Это стало последней каплей, и Иван рванул галопом не разбирая дороги. Игорек заржал:
— Ух какая строптивая кобылка! Обожаю таких! — и погнался за ним.
Иван бежал что было сил, лошадиное тело само знало как галопировать, а недостаток опыта бывший парень компенсировал рвением. Игорешка бежал следом, не отставал, но и сократить расстояние тоже не мог.
И в какой-то момент Иван вдруг поймала себя на чуждой, непривычной и пугающей, но в то же время чем-то завораживающей мысли - “не быстро ли я бегу?”

13. Лучшие люди

Дабы не тратить время читателя на поиски исторических личностей, укажу сразу, что все персонажи и события в рассказе выдуманные, а коли были совпадения, то только случайные.



Слова были бранные. За такие дворня боярская его бы батогами отходила, но других Гришка не вспомнил. Какое там?! Окно едва было видно за плотным удушливым дымом, через который пробивалось жаркое пламя. Девчонка упиралась и вопила, но тут уж или прыгать, или… Нет, только прыгать. Сгореть Гришке никак не хотелось.

Сугроб оказался обледенелым и больно ударил по ребрам. Да еще и девка, даром что худая, но приложилась сверху здорово. Гришка так и охнул, дух вон вышибло, и вдохнуть получилось не сразу. Хапнув наспех широко раскрытым ртом морозного, чистого воздуха, он приподнялся на локтях и глянул на девку. Вроде дышит, но не в сознании. Гришка сгреб ладонью снега и приложил к лицу девахи, растерев немного. Помогло. Хотя, пожалуй, лучше было бы её в беспамятстве тащить. Она хотя бы не верещала так сильно. “Господи, твою ж… Помоги!” - сквозь редкие зубы прошипел Гришка, а девке сказал, уже громко, взваливая её на плечо: - “Цыц! Назад, чтоли, хочешь?!”. Та взглянула на окно, из которого выбивался длинный язык оранжево-красного пламени, и даже здесь, внизу, ощущался нестерпимый жар. Бессильно прильнув к плечу своего спасителя, девчонка перестала вопить и лишь потихоньку всхлипывала, пока Гришка тащил её впотьмах вдоль ограды. Дорогу освещали только всполохи большого пожара…


***


Бревно с хрустом, будто ломающаяся кость, ухнуло на землю, подняв тучу пепла. Зазевавшийся мужичок еле успел отскочить, а его товарищи уже набрасывали привязанные к веревкам крючья на следующее бревно. Чёрный столб дыма, похожий на ствол исполинского дуба, подпирал пасмурное небо. По подворью разносился запах гари и палёного мяса, и даже здесь, за окнами венецианского стекла, он ощущался отчетливо.
- Собралась дума, государь! - сообщил стоявший у двери, бледный, как пергамент, постельничий.
Царь отвернулся от окна, и от мрачного взгляда правителя дородная фигура придворного как-то съежилась, словно из нее вышел весь воздух. Молча кивнув, государь вышел в открытую перед ним дверь.


В палате стоял тихий гул голосов. Бояре, окольничие и чины поменьше стояли в ожидании царя, разбившись на маленькие группки, и потихоньку обсуждали события этой ночи. Чуть в стороне можно было приметить царского оружничьего, который, хоть и имел вид сонный и вялый, внимательно ловил долетающие до него обрывки фраз:
- А я говорю - подпалили. Ночью…
- Да куда там? Вон, давеча было…
- А может, Богулавские? В отместку?
- Царевича, слава тебе, Господи, сразу вывели…
- Сгорела, как пить дать, сгорела!
- Полетят головушки, ой полетят…
- Авось и нет. Ты главное, смотри, хоть и по месту не вышли, но может…


В низкую дверь, пригибаясь, вошли царские рынды, держа в руках небольшие топорики с золотой чеканкой, а потом и царь. Многоголосый гул тут же смолк, и в полной тишине правитель прошел сквозь расступившуюся толпу, заняв свое место на троне.
Тут же, расталкивая мешавших ему людей, к трону пробился окольничий земского приказа и сразу рухнул ниц у ног царя. Сжимая в руках шапку, он всхлипнул и что-то нечленораздельно заскулил. Государь слушал его мольбы и увещевания в пол уха, потому как судьба человека, в чьем ведении, кроме прочего, была защита столицы от пожаров, была решена. “А ведь даже я уже не могу ничего сделать для него” - подумал правитель. - “Помилую - скажут, что ослабел, голову сниму - скажут, что зверствую… А, стало быть, один путь - в Сибирь… И ведь и я знаю, и он знает, да и бояре уже, небось, делят его место, а все равно скулит, пёс. Где же, тут, Господи, к милосердию путь?”


***


В подвале разбойной избы было темно, но совсем не сыро - очаг у одной из стен давал маловато света, но очень много жара от тлеющих углей. Заплечных дел мастер, одетый, будто кузнец, в кожаный фартук и повязку на голову, чтобы пот глаз не заливал, не спеша переворачивал разложенные над углями инструменты. Не торопился мастер, и стоял так, чтобы его “гостю” были хорошо видны раскаленные докрасна, а иногда и добела, железные штыри, крючья и клейма. Чтобы понял, стуча зубами и обливаясь холодным потом, что дорожка, которая в этот застенок людей приводит, обычно лёгкая, а вот обратно - многотрудная, и доходят по ней не все.
Гришка, в одних нательных портах, сидел в кандалах у противоположной очагу стены, под присмотром дюжего детины-подмастерья. Ушибленные ребра саднили, да мелкие ожоги в душном подвале начинали жечь, но пока еще ничего, пока еще жить было можно. И смотрел Гришка на вывешенного на дыбе мужика, в самом центре подвала. Тот то кричал, то скулил, то начинал плакать… А мастер, будто не слышал, не замечал его. Позевывая, он все вертел свои приспособы над углями. И от безразличия его становилось еще страшнее…
- Слово и дело кричал? - вдруг спросил мастер у висящего на дыбе.
- Кричал, кричал! Я кричал, сам, как есть кричал! - затараторил висящий. Мастер потянул за свисающую с потолка веревку, растягивая мужичка посильнее, и спросил:
- Зачем кричал?
- Соседушка мой замыслил недоброе! На самого царя-батюшку хулит и клевещет! Крест на то истинный…
- Пантелей! - крикнул мастер, обращаясь к своему подмастерью. - Отмерь-ка рабу божьему, как полагается.
Детина, что стерег Гришку, ухмыльнулся, снял висящую на вбитом в стену крюке плеть, размахнулся и хлестанул висящего. От души, с оттягом, рукой, натруженной в этом деле. От неожиданности, а может и от удивления, мужичок закричал не сразу… И тут же получил следующий удар. А потом - ещё и ещё.
- И ведь знают, стервы, что первая пытка - доносящему, - со вздохом сказал мастер, подойдя к Гришке, - а всё одно…
- А я, мил человек, ни на кого поклёп не замышляю, - ответил Гришка, стараясь перекричать орущего в голос мужика на дыбе.
- А с тобой пока велено не спешить. Успеем еще понять, чего ты там за душонкой своей пропащей прячешь. Главное - чтобы шкура не слезла по дороге…
Висящий на дыбе доносчик перестал кричать, бессильно уронив голову на грудь.


***


Пока все собравшиеся, без особого интереса, внимали стенаниям окольничего, оружничий незаметно вышел из своего тёмного угла и переместился к двери. Приоткрыв её, он выслушал доклад находившегося за дверью человека, удовлетворенно хмыкнул и стал понемногу протискиваться поближе к трону.
Окольничий же прекратил свои стенания, и, разогнувшись, но всё еще на коленях, покорно слушал приговор. Ссылка. Но, слава Богу, в Сибирь поедет только он один, без семьи. Стало быть, сын имеет шансы когда-нибудь занять выгодную должность, а может и выше забраться. За это и пострадать же не грех! А там, глядишь, и царь преставится… И может даже не без чужой помощи - терем же не сам полыхнул? Ой, не сам…
Пока окольничий, всё еще согнувшись, сдавал назад, чтобы скрыться за спинами присутствующих, оружничий подошёл к трону и зашептал царю на ухо:
- Государь, стрельцы у ворот холопа изловили. Сажей перемазан, а на руках - девка. Почитай нагая, только в исподнем, горелом да драном. Хотели уже гнать его, но десятник дщерь Вашу признал…
Царь резко повернул голову и спросил:
- Жива?
- Жива, государь, здорова, испугалась только, да угорела слегка. Мамки её молоком отпаивают.
- А что за холоп?
- Назвался Гришкой. Говорит - князей Дементьевых.
Не подавая виду, царь потихоньку выдохнул. “Жива, жива дочка! Благодарение тебе, Господи!” - подумал он, а вслух, но так, чтобы никто не слышал, шепнул оружничему, - “Прикажи, пусть отмоют её да оденут как нужно. Думаю, хоть и жалко, да придется ей сегодня тут предстать. Сейчас начнется!”. Оружничий понимающе кивнул и спросил:
- А с холопом чего делать?
- Пока обожди. Ты его уже в свои хоромы определил?
- Как положено, государь…
- Смотри мне! Как-никак – он дочь мою из огня спас!
Оружничий развернулся к думе и огласил новость о спасении царевны.



- Молодец, Пашка! Сразу видать, что в доме моём даже холопы - все на подбор! - пробасил князь Семён Дементьев, боярин и конюший, из знатнейшего рода.
- Гришка, Гришка его звать, - заметил Даниил Острожский, его вечный соперник у трона, боярин и ловчий, тоже роду знатного и очень древнего, - сам даже не ведаешь, кто таков, но хвалиться не забываешь. Все вы, Дементьевы, таковы - хвастать одно и горазды!
- Погоди-ка! - вмешался боярин Нимеров, сыновья которого уже руководили несколькими приказами. - А не тот ли это холопишка, что я тебе, Семён, по весне продал?
- Да ежели и тот, что с того? - грозно спросил Дементьев. - Ко мне то, поди, забитым да задохлым от тебя он достался. Вы, Нимеровы, мастаки людишек истязать.
- Только за дело, и только на благо, - отрезал Нимеров. - Предок мой для царя Василия столько убийц подосланных сыскал! А все потому, что делом был занят, а не языком молол да грудь, как петух, надувал.
- А что холоп этот в тереме-то делал? - вдруг подал голос молодой окольничий челобитного приказа, из дворян.
- А вот это выяснить надобно, - подхватил случайную мысль оружничий, по совместительству боярин разбойного приказа, человек, хоть и не вышедший знатностью, но очень богатый и влиятельный. - Не сам же он в покои царевны проник? Может Гришка этот сам пал и устроил? По наущению…
Оружничий обвел взглядом всех собравшихся, но возразить ему осмелился только Дементьев, который сразу сообразил, к чему тот клонит. Сделав вид, что оскорблен смертельно, князь бросил шапку об пол и зарычал:
- Князья Дементьвы верой и правдой у престола вот уже шестьсот лет стоят! Предок мой в битве на Перепелином поле око своё потерял, но подле царя оставался и щитом его прикрывал. Прадед мой на хана ходил, да четыре сабельных удара вынес стойко. А ты, без роду племени, кто таков, что князей Дементьевых поносить смеешь?
- Так твой же холоп, как никак, - поддержал оружничьего Острожский. - Сам же хвастал, что даже холопы у вас - о-го-го! Мы то, Острожские, привыкли служение верой и правдой лично справлять, а не холопскими руками. И мой предок с поля Перепелиного не вернулся - на щите был принесен. Чего там…
- Да и вот Нимеров сам сказал, - заявил Дементьев, - что это его холопишка. А может он науськал человечка, да потом еще и мне продал, чтобы и следов не оставить? Все же помнят, как Нимеров великого князя Дмитрия предал? С гнильцой родок то!


Бояре, будто последние пьяные мужики с торговых рядов, готовы были кинуться в драку, защищая честь своих родов и предков. Царь не вмешивался, почитая за лучшее лишь молча, достоинства не теряя, наблюдать за разыгравшейся склокой. А в глазах правителя стояли эти же люди в царском походном шатре четыре года назад. И делали они то же самое - изо всех сил местничали, выясняя, кто поведет в бой полки…Спорили, трясли разрядными книгами, выясняя, чей же род достойнее для командования. Порешили, что по рангу. И Борис Дементьев, младший брат князя Семёна, встал во главе центрального полка, а боярин Нимеров, будучи гораздо опытнее в ратных делах, да и просто значително старше, оказался в его подчинении на фланге… Ох и с треском сражение было проиграно! Врагу достался обоз, да и, в итоге, несколько крепостей и крупный город.


А ведь нет больше у меня людей, и взять не откуда”... - тоскливо подумал царь. “Неужто вот они, лучшие государства люди?”
Дело уже явно шло к драке, а значит пора было вмешаться. Царь поднял руку, призывая к тишине собравшихся, но разгоряченные думные угомонились не сразу. “И каждый раз всё дольше они меня как будто бы не слышат” - отметил про себя царь, а вслух сказал:
- Дабы споры ваши пресечь, велю позвать чудесно спасенную дщерь мою, Марфу, и расспрос учинить.
Под одобрительный гул голосов государь кивнул оружничьему, и тот живо прошёл к двери, отдав необходимые распоряжения.



Царевна явилась в думную палату очень споро, но не одна, а в сопровождении патриарха, за которым следовала пара огненников в алых одеждах. Кивнув царю, главный священнослужитель государства перекрестил Марфу и повелел ничего от думы и царя не утаивать, а говорить, как было.
Отец учинил дочери пусть мягкий, но всё же допрос. По всему выходило, что холоп Гришка, ожидавший неподалёку княжеского сына, что был у своего приятеля “на именинах”, заприметив пожар и услышав крики о помощи, смог пробиться через дым и огонь в покои Марфы, но вот обратно пути уже не было, и пришлось прыгать.
- Кричал он на меня словами нехорошими, но только потому, что страшно мне прыгать было, - закончила Марфа.
- По всему выходит, что должны мы этого Гришку отблагодарить, - сказал царь, выслушав ответы дочери. - Геройский поступок совершил, хоть и холоп всего лишь.
- Достойный человек, - пробасил князь Дементьев, - мы других не держим.
- Постой, государь, не спеши, - вдруг произнес патриарх, как-то странно глядя на Марфу. - Повели дочери своей собрание наше покинуть, она ведь устала после ночи бессонной.
Царь кивнул, и дочь вышла из палаты. Патриарх проводил её взглядом до двери, а потом продолжил:
- Стрельцы, к которым холоп с дщерью твоею подошел, говорят, что та в исподнем одном была, да и то местами драно было…
- Так от огня убегать не на ярмарку собираться - наряды примерять, небось, некогда было? - заметил оружничий и рассмеялся. В толпе послышалась пара сдержанных смешков.
- А ещё Марфа тут, перед нами, говорила, что сознание теряла и не помнит полностью всего, что холоп тот с нею творил…
Царь тяжело взглянул на патриарха, своего родного дядю, который половину жизни провел в военных походах, а потом ушел в монахи. Поговаривали, что лишь за тем, чтобы возглавить недавно учрежденную патриархию, коль уж царский престол ему никак не светил. Священник из него был, прямо сказать, никакой, но политиком он был опасным и на пути у него старались не задерживаться. Что же теперь он задумал?
- По всему надобно того холопа за шею повесить, а Марфу в монастырь определить и послушание назначить, пока времени достаточно не пройдет, чтобы очистилась она духовно!
“Ах, вот куда ты клонишь, старый развратник!” - подумал царь, - “Будто не знаю я, что у тебя в некоторых монастырях творится!”
- Мудр ты, патриарх, об том спору нет. Только вот не мог ты знать, что я сам об этом наперед тебя подумал. Няньки Марфу уже осмотрели и за непорочность ея ручаются. Так это? – царь выразительно взглянул на оружничьего, и тот моментально понял, чего от него хотят.
- Истинно так, государь! – не моргнув глазом, ответил он.
- Мудро поступил ты, государь, - согласился священнослужитель. - Но пока Гришка тот Марфу тащил, то мог и волю рукам дать. Не будет же девушка о таком бесстыдстве рассказывать?
- Значит тайною это и останется, - отрезал царь, но, чтобы не портить отношения с патриархом, добавил:
- Оружничий, прикажи всыпать этому Гришке два десятка горячих да и отпустить с миром. За сим - всё!
Собравшиеся поклонились и стали понемногу покидать палату. Последним вышел патриарх с огненниками, и остались только царь, его рынды и оружничий.
- Патриарху врать – грех! – с улыбкой произнес царь, встав с трона.
- Так за дело государево – можно! – ответил оружничий.
- Смотри, чтобы не усердствовали твои людишки, - сказал царь своему верному другу, одному из немногих, кому мог доверять. - Всё так спас царскую дочь из пожара - шутка ли? И отсыпь ему серебром, пущай погуляет, всё не такая обида будет.
- Какая ж обида на царя может быть? - удивился оружничий.
- И то верно…


***


Слова снова были бранные. Но теперь не криком, а сквозь сжатые зубы. Вдыхая свежий морозный воздух, Гришка, холоп князей Дементьевых, вышел за околицу разбойной избы. Было раннее утро. Солнце еще не встало, и только небо на востоке понемногу начало светлеть. Спина, посеченная плетью, болела, но знавал Гришка порку и сильнее. В этот раз даже кожу рассекли лишь на трех ударах - считай, что и не били. В руках холоп сжимал мешочек, в котором позвякивали серебряные копейки. Прогулять такую сумму за раз было сложно, но и оставлять себе тоже было не резон - от княжеской дворни денег не спрячешь, всё одно - найдут и отберут. А потому, направился Гришка прямиком в ближайший известный ему кабак.
Пройдя по петляющему переулку, Гришка вышел на широкую улицу, за которой была река. И тут раны на спине будто огнем полыхнули - на реке, в предрассветных сумерках, отчетливо виднелась цепочка следов, обрывающаяся в полынье, в которой явно кто-то барахтался. Гришка со стоном выдохнул воздух, огляделся вокруг - нет, никого, в такой ранний час на улице было безлюдно. И уже на бегу проговорил Гришка себе под нос: “Господи, твою ж… Помоги!”.

Это сообщение отредактировал Паласатое - 19.05.2024 - 08:16

14. Осторожно, двери открываются



Понедельник. 22:57. Московское. Табло электронных часов на стене освещает сумрак комнаты, сквозь стеклопакет в затылок дышит осенний промозглый вечер. Дышит просто и обыденно: дробью дождя по карнизу, голосами прохожих, шумом автобусов, спешащих в депо. И стуком дверей-квартир, кафе, магазинов, офисов. Их миллионы... А у меня дверь всего одна — цвета венге, с табличкой «Не беспокоить». В пятнадцать лет надпись кажется дерзкой и забавной, сейчас вызывает чувство отчаяния и беспомощности. «Бойтесь своих желаний».


Два года я лежу в комнате, прикованный болезнью к постели, и беспокоят меня лишь родители, которые так и не потеряли надежды снова открыть для сына все двери мира, и Он...

И не имеет значения кто Он, главное, что каждый день ровно в 23:00 арабские закорючки на часах исчезают, и я погружаюсь в новую, подаренную мне кем-то свыше жизнь. Жизнь с миллионами распахнутых настежь дверей.

Я встал с кровати, открыл окно и прыгнул...


Залитый солнцем проспект был пуст. Я поднял голову к небу и подставил лицо под россыпь лучей. Тело окатило жаром, оно ожило, и я побежал.

Нестись ураганом, пропуская сквозь пальцы ветер, снова чувствовать руки и ноги, ощущать сквозь подошву горячий асфальт, щуриться от сияния вымытых до блеска окон, полной грудью вдыхать запах пыли, гари, дождя — ради этого можно вынести всё. И даже это...


«Это» стояло на парковке у одной из кофеен в сотне метров от меня и приветливо подмигивало круглыми, как мои глаза при нашей первой встрече, фарами. «Получите и распишитесь», — подумали в небесной канцелярии и вручили мне розовое великолепие с откидным верхом, искрящимися хромированными ручками и салоном, обитым кожей леопарда.
Я остановился и, обречённо вздохнув, ступил в струящуюся поперёк проспекта полосу ночи. Отражение в тёмной, усыпанной огоньками витрине было так же отвратительно, как и стоящий неподалёку кадиллак. Поросячьего цвета худи с капюшоном и единорогом на груди, бермуды и мерзко-розовые кроссовки — такой, по мнению моего нового начальства, должна была быть форма охранника снов. Подойдя впритык к стеклу, я взъерошил волосы, закатал рукава и, довольно оглядев великодушно оставленную мне тёмную вязь татуировок на руках, выскочил из темноты на свет. Не открывая двери, перемахнул через борт машины и взмыл ввысь.

Сделал круг над городом, медленно покружил вокруг площади, где у памятника Ленину перетаптывались несколько мужчин с букетами, проводил до кладбища парочку похожих на ворон сатанистов и, не заметив ничего необычного, приземлился на крышу старой многоэтажки.
Дом напротив был окутан метелью. Одна из квартир на пятом этаже светилась блеском новогодних лампочек. На карнизе за окном сидел запорошенный снегом мужчина в очках. Поджав ноги к подбородку, он смотрел на мелькающую за шторами женскую фигуру, время от времени надавливая плечом на залепленное снегом стекло. Окно вдруг открылось, в просвете показалась мужская рука с окурком, и очкарик полетел вниз... Сейчас он проснётся, сунет ноги в тапки и выйдет на балкон, чтобы долго молча курить, вглядываться вдаль и снова искать глазами то проклятое заветное окно. Мне стало грустно, я надавил на педаль газа и рванул с места, вперёд, к изнывающему от июльского зноя, кинотеатру.

У входа уже толпился народ. Одни входили внутрь, предвкушая посиделки на заднем ряду, другие выбегали наружу, распахивая перед дамами задние дверцы такси, третьи, так и не дождавшись возлюбленной, бесследно растворялись в дрожащем летнем мареве. Страсть, похоть, эйфория, боль, разочарования накрывали город гигантской сетью, в которой как рыбёшки бились тысячи влюбленных сердец. И Вазген...

В воздухе сверкнули чёрные лакированные туфли, и меня обдало удушающей волной парфюма и красного полусладкого. Я точно знал, что если однажды все люди на планете разучатся любить, то Вазген спасёт мир. Каждый вечер он вторгался в город снов с огромным букетом роз в руках и, со скоростью болида, пронзившего время и пространство, нёсся вдоль домов, забрасывая в распахнутые форточки охапки цветов и купюр.

Кадиллак чихнул, и мы полетели, наблюдая издалека за снующим от окна к окну кавказцем.

Внезапно раздался звук взрыва, вспыхнули и погасли фонари вдоль дороги, и охваченный пламенем Вазген исчез. Зая!


С неба на дорогу медленно падал дождь из лепестков. Я опустился на землю, выпрыгнул из машины и быстрым шагом направился к стоящей метрах в пятидесяти от меня девушке. Зая...

Уже неделю эта фурия в платочке на голове и в пижаме с изображением Багза Банни терроризировала наш уютный мирок. Странные взрывы раздавались внезапно, без предупреждения в разных частях города, внося сумятицу и в без того тревожную жизнь влюбленных. Одни, напуганные грохотом, падали на землю, врезались в стены, путались в проводах электропередач, другие, как Вазген, попав в самый эпицентр взрыва, и вовсе пропадали.
Я остановился в нескольких шагах от нарушительницы и внимательно оглядел её. Лет двадцати пяти, невысокая стройная шатенка со вздернутым носом и серыми, чуть раскосыми глазами.
— Илья Ковалёв. Ил. Представьтесь, пожалуйста! — сказал я и зачем-то поднёс руку к голове.

— Лавли Ред, — задумчиво произнесла девушка и поймала пальцами парящий в воздухе лепесток розы. — А это Аппетитный горшочек.

У её ног стояла корзинка. Она достала из неё маленький круглый кабачок и бросила мне в руки.
— Лови, Котик!

И я поймал...


23:00. Вторник. Я приземлился на горячий от солнца асфальт, обошёл вальсирующую посреди дороги парочку пенсионеров и направился к машине. На некогда розовом кадиллаке топталась стайка голубей. Довольно курлыкая, они мерзко постукивали коготками по железу и клевали рассыпанное по капоту пшено.

Зая... Но теперь я знал, где её искать! Ненавистная толстовка улеглась на водительское кресло, ухоженное голубями, и машина тронулась с места.


По цветущим аллеям города, словно Трубадур с гитарой, прогуливалась любовь. Где-то тихо играл джаз, щебетали птицы, из окон, кустов и машин доносились смех и стоны. Над крышами пестрым клином летели анимэшники. Всё шло своим чередом...


Первым делом нужно было избавиться от машины, запутать следы. Я припарковался у торгового центра на окраине, оставил переднюю дверцу открытой, затем забрал у парящего в метре от земли парня кожаную куртку и электросамокат и поехал к озеру.

У кромки воды болтались катамараны. Летать я не умел, поэтому плюхнулся на один из них и, стараясь не шуметь, погнал к другому берегу, где виднелись разноцветные дачные домики. Доплыв, перебежал поле и пошёл вдоль заборов исследовать поселок.


Над одним из участников моросил грибной дождь. Через щель между штакетниками забора виднелся дряхлый домишко с заросшей хмелем дверью, кусты смородины, ящики и аккуратные полосы грядок. Возле одной из них сидела Зая. Копалась в земле, напевала какую-то песенку и изредка поправляла съезжающий на лоб платок, по которому ползла божья коровка. Ни дать ни взять — ангел во плоти. Прям расплакаться можно... Я приоткрыл калитку, прошмыгнул внутрь и, за пару секунд преодолев расстояние до грядки, схватил беззаботно чирикающую гарпию за шиворот. Приподнял и развернул к себе лицом:

— Привет, Зай!

— Ко-о-отик! А что ты здесь делаешь?

— А ты?

— Кабачки выращиваю. Не видишь что-ли?!

Её глаза сузились до двух опасных щёлочек, и я почувствовал как в моё бедро врезалась острая женская коленка.

— Ой, извини, Котик. Промазала. Давай ещё раз?

Схватив девчонку за запястье, я потащил её к калитке.

— Не надо, Котик, пожалуйста! Я не виновата. Они сами!

— Кто они?

— Кабачки. Сами взрываются.

— Сами?!

— Да. Но не все, Котик. Я покажу.

Она развернулась и потянула меня за собой обратно к грядкам.

— Аппетитные горшочки. Я их здесь выращиваю. Там у нас чёрти чо!

Я оглядел лежащую на земле россыпь овощей и присвистнул. Да тут целый арсенал!

— Где «там»?

— В садовом товариществе. У вас сны для парочек, а у нас для огородников. Если бы ты знал, что там творится, Котик...

Она тяжело вздохнула и, присев, принялась собирать кабачки в корзинку.

— Здесь у вас спокойно. Урожайность хорошая. Правда иногда они улетают или взрываются, но это атмосфера у вас такая... — сказала девушка и задрала голову вверх.

Я тоже посмотрел — по небу, перепрыгивая с облака на облако, бежал абсолютно голый мужчина с букетом цветов и бутылкой шампанского в руках.

— Ну всё, хватит! Забирай всё это и уматывай обратно в своё товарищество. Кстати, как ты сюда пролезла?

— Нашла дырочку. Уйду, только не ругайся, Ко-о-о-тик.


Дырочка обнаружилась внутри дачного дома. На стене кухни зияло, похожее на горящий обруч, отверстие, достаточно просторное для того, чтобы через него мог пролезть человек. Не выпуская ладони девушки из руки, я подошёл поближе, заглянул внутрь и чертыхнулся...

Жизнь садоводства бурлила. На картофельном поле играли в футбол тыквой. В нос бил запах навоза, горелых листьев и закруток. Отовсюду доносилось жужжание пчёл, треск газонокосилок, хрип тракторов. В воздухе летали грядки с морковкой, теплицы, горшки с рассадой и... Вазген. Порхая от грядки к грядке, он осыпа́л прелестных огородниц лепестками мяты и зелёным горошком. Я посмотрел на гигантский лес сельдерея, посреди которого высилась банка малосольных огурцов, и с ужасом отпрянул от отверстия.

— Я же говорила...

— Вперёд!

Девочка хмыкнула, закатила глаза и ловко залезла в дыру на стене.

— Кабачки хоть отдай.

— Держи. И пока!

— Пока, Котик.

Она запустила руку в корзину и... Отскочить я не успел.


Дырку заколотил сразу же во вторник. Сегодня было воскресенье. 01:25. Московское.

Двигаясь привычным маршрутом, я облетел город. Снял с дерева мужчину с биноклем, подвёз новоиспечённого папашу до роддома, перевёл старушку через дорогу и, удовлетворённый проделанной работой, упал на тёплый океанский пляж. Закинув ногу на ногу, бросил презрительный взгляд на свой розовый кроссовок и повернул голову влево. Лёгкий шорох песка, плеск воды, ночь, освещённая миллиардами звёзд, свечи, фрукты, вино. А пацан был не промах! Заменил озеро на маленький океан и теперь счастливый сидел за столиком, курил и наблюдал как его обнаженная подруга нежится в волнах. На горизонте вдруг сверкнула молния, поднялся шквальный ветер, океан вспенился, зашумел и девушка начала тонуть.

Парень вскочил, разделся, поиграл бицепсами и кинулся спасать возлюбленную. Но добежав до кромки воды застыл как вкопанный и громко матюкнулся — разрезая пучину мощным баттерфляем, с розой в зубах, к девушке мчался Вазген...

Я довольно улыбнулся, отряхнул одежду от песка и поехал дальше.


Мальчишка не понравился сразу. Среди веселой бульварной публики он казался чем-то инородным. Сутулый, взъерошенный, смурной, лет одиннадцати, не больше. Сидел на краю скамейки и, пристроив тетрадь на коленях, что-то в ней рисовал. Такие здесь ещё не встречались. Нужно было проверить. Но не успел я подойти, как мальчишка вскочил и бросился прочь. Оставленная на скамейке тетрадь зашевелилась, и огромное бурое щупальце схватило меня за шею. Я попытался вырваться, но склизкая с присосками удавка сжималась сильнее и сильнее.

— Помочь, Котик? — прозвучал рядом милый едкий голосок.

Спина выгнулась дугой, и из моего горла вылетел глухой протяжный хрип:

— Да-а-а.


Дым рассеялся. Мой кадиллак исчез. На месте взорванного кабачками монстра стоял белоснежный единорог. Вокруг него кружились бабочки и конфетти.

— Какая гадость!

— Отвратительно!

Мы взялись за руки и полетели...


15:00. Суббота. Московское. И всё хуже некуда. Я лишён работы, снова заперт в четырех стенах и влюблён в девчонку, которую видел лишь во сне. Опять бесконечная боль, тоска, тишина, чужая далёкая жизнь за окном и табличка «Не беспокоить». Я посмотрел на часы напротив и закрыл глаза.

— Можно к тебе?

Голос мамы вырвал меня из забытья. В комнате зажёгся свет, и я увидел её. Зая стояла на пороге в строгом деловом костюме, с папкой в руках и всё с тем же дерзким блеском в серых, чуть раскосых глазах.

— Илья, это Арина. Одна из руководителей фонда «Шанс». Они оплатят все необходимые операции!
Зая молча кивнула мне и, едва заметно улыбнувшись, вышла из комнаты.

— Чудесная девушка. Она даже кабачки нам принесла. Страшные, конечно, но...

Я закрыл глаза и взмыл ввысь.

15. Огненник


Не волки, не холод гнали людей вперед. Голод. Оно, конечно, татьба да смертоубийство грех, так людоедство грех поболее. Вот и понадеялись на число. Понадеялись, что обожжённая на костре заостренная палка пробьет броньку, что под красным халатом поддета. Что удар палки тяжелой будет достаточно сильным. Да хоть бы меринка свалить – уже пища. В другое бы время остереглись на обоз митрополита нападать. Да совсем невмочь стало. А кто и сам смерти искал – авось сразу удар сабли вострой упокоит душу грешную без мучений. И упокаивал. Да не всем легко уйти удавалось – обильно кровью лесной зимник залило. Им бы хоть дерево поперек свалить, чтобы лучникам из их худых луков пострелять. Да топоров не было. Вот и рубили краснокафтанные налево и направо да конями топтали. А бывшие крестьяне, снявшиеся с севера и на юг беспокойный сбегшиеиз-за тягла неподъемного, из-за неурожая, из-за злобы помещиков, все выбегали и выбегали на поляну и конца им не было.

- Уходить надо, Варлам.
- Макарию сам расскажешь, куда десятину дели? Руби – Бог с нами.
И рубил Симеон как умел. А умел крепко. Да только нашла палка заостренная и в бахтерце слабину. Упал с коня Симеон на снег окровавленный, свою кровь из бока с кровью простолюдинов мешая, проклял парня дюжего - убийцу своего, который сам оторопел от удачи. Дернулся еще раз воин божий, да затих.
А тут и светать начало – словно ждало этого. Словно последней каплей стала смерть огненника. Ударили лучи солнца, заставляя людей жмуриться и закрываться руками от него. Словно глаз в небе раскрылся среди хмари и посмотрел на людей, непотребство творящих. И ужаснулись тати, крестьяне бывшие, знаку такому и побежали, крестясь на бегу и бормоча молитвы, словно пытаясь прощение себе вымолить. И только парень тот стоял, покачиваясь, да на солнце пылающее огнем прямо смотрел.

***
- Песья кровь.
Варлам спрыгнул с коня и кинулся к Симеону, попутно ударив замершего татя в голову оголовьем сабли, да так, что тот кулем повалился и остался недвижим.
- Симеон!
Да не ответил ему брат во Христе.
- Отошел, - перекрестился монах, закрывая навсегда глаза друга своего.
Стон стоял над полем рати – то потоптанные да порубленные. Кто Богу молился, кто черту, а кто проклинал всех и долю свою да трусов, что бросили их тут на погибель.
Варлам тяжело поднялся с колен и вздрогнул. На огненника не мигая смотрели голубые широко распахнутые глаза того парня. Парень уже поднялся на ноги, и, крепко сжимая свою палку, улыбался. Широко улыбался, оголив зубы до десен.
Монах уж было к сабле потянулся, да только не было в глазах тех ни искры разума. А улыбка словно оскал зверя была.
Понаблюдав некоторое время за, очевидно, блаженным, который не двигался, огненник тяжело проговорил:
- А ведь я рубил тебя. Как так вышло, что лишь ударил – сам не ведаю. Словно, кто руку отвел, – монах глянул на уже почти скрывшееся среди туч солнце и перекрестился, - видать, не время еще тебе умирать.
Ничего ему парень не сказал. Даже не шелохнулся.
А вот тать рядом шевелился и уже к палице своей тянулся. Пришлось саблю все же доставать.

***
- Эй, ты меня слышишь вообще?
Парень как-то криво кивнул головой вместе с плечами, не переставая улыбаться.
- Жить хочешь?
Снова дерганное движение.
- Яму копай. Там. На пол палки твоей. Понял?
Снова кивок и пошел парень к указанному месту. Как дошел, стал палкой своей методично землю долбить мерзлую, да потом в сторону ладонями сгребать. А как повернулся парень спиной, стало видна вмятина на затылке страшная глубокая, да кровь на волосах запекшаяся.
- Эк я так, - почесал затылок Варлам, особой силы в руках своей доселе не ведавший. - Чудны дела твои, Господи.
А парень всё копал и копал.

Варлам дочитал отходную над могилой Симеона. Перекрестился и колпак красный на голову вернул – подмораживало. У парня морозец так уже нос и уши выбелил, а крупное лицо раскраснелось.
- Что же с тобой делать, убивец…
Парень ожидаемо ничего не ответил.
- Сведу ка я тебя паря, в разбойничий приказ. Только замерзнешь по пути…
Монах покрутил головой по сторонам – но ничего теплее порванного и залитого кровью кафтана Симеона, который поверх броньки, уже увязанной к заводному коню, не нашлось.
- Надевай, - тяжко вздохнул Варлам, вновь крестясь и прося заранее прощения за деяние сие. Парень надел. И колпак напялил.
- Хоть вмятиной своей православных пугать не будешь, - прокомментировал монах. – Палку брось – руки вязать буду.
Не бросил. Пришлось вместе с ней связывать. Веревку к заводному зацепил, да поехали.

***

- Да святится имя Твое, да пребудет царствие Твое… Что?
Варлам вздрогнул, когда парень вдруг перестал стоять истуканом, как обычно, а неведомо как оказался вблизи, плюхнувшись рядом в снег, и слушал внимательно слова молитвы, глядя неотрывно на костер.
- Нравится?
Парень дернул плечами, что у него означало кивок.
- Эк, как душа твоя к Богу тянется. Ну слушай и запоминай.
Еловые ветки потрескивали и плевались искрами, а монах все говорил и говорил. А парень все слушал и слушал, смотря на пляшущие языки огня. И неясно было, слово Божие в нем отклик находит али пламя жаркое.

***
- Варлам, - ткнул себя в грудь монах. – Ты?
- Огн… ени… ик, - неловко ткнул себя в грудь парень, с трудом вытолкнув из себя сложное слово.
- Да нет! – взъярился монах. – Какой-ты, к лешему, огненник. Имя у тебя есть? Кем нарекли? Я – Варлам.
- Огненник, - вновь стукнул в грудь себя парень.
- Тьфу ты, прости господи. Огненник- это человек святой, что огонь святой носит в свите митрополита. А ты – тать лесной.
Парень замотал головой.
- Огненник! Шапка – огненник. Кафтан – огненник. Копье – огненник. Огонь люблю. Огненник!

Монах только закрыл глаза, покачал головой и почесал лоб. На каждой стоянке надеялся он, что всплывет что в дурной голове из прошлого. Но все беседы были как одна. Разве что говорить начал тать, а не улыбаться молча.
- Спать давай уже, - пробормотал, укладываясь ближе к огню. – Может к Туле чего и вспомнишь…
- Молитва! – прозвучало над ухом монаха, а сильные руки его затормошили. – Нужна молитва. Нельзя спать. Молитва!
- Я уже прочел про себя, - проворчал монах. – Сам читай.
- Господь Бог… наш. Если грешил словом…
Парень замялся.
- … делом и мыслью, - нехотя подсказал Варлам, ворочаясь.
- Делом и мыслью… - снова пауза.
- … прости меня, ибо благ и милостив.
Парень повторил.
В итоге, все равно всю молитву до конца дочитали. А как дочитали, повалился «огненник» на лапы еловые и захрапел сном праведника.
А вот к Варламу сон уже не шел. Он смотрел на парня, приговоренного к смерти за татьбу, и думал. Сильно думал. И не мог надумать никак.

***
Волчий вой слышался издалека. Но это было обманчиво – кони храпели и не слушались, взбрыкивая. Как назло, сильный снегопад за ночь почти скрыл зимник – шли с трудом, пробиваясь через сугробы. Одна надежда – впереди уже блестел лед реки, по нему оторваться верхами шанс будет. Да и то невеликий шанс.
Варлам посмотрел на две тугие сумы с десятиной. За эти сумы с того света достанут…
Затем оглянулся на топающего позади парня. Потом – глянул на небо. Вновь, как тогда, тучи разошлись, показывая лик солнца, заставляя снег вспыхнуть мириадами искорок.
- Значит, одобряешь, - пробормотал монах, кивнул самому себе, решительно достал саблю, подъехал к парню и рубанул по веревке. Путы опали.
Вой раздался совсем близко. Кони дернулись.
- Молись, огненник. Пусть твоя жертва не будет напрасной.
Варлам пнул коня в бока и тот вынесся на сияющую гладь.
А парень послушно молился, старательно проговаривая слова молитвы, наиболее ему полюбившейся – Символа веры.

***
Человек стоял и не пытался убегать. Волк встопорщил шерсть. От человека сильно пахло старой кровью, потом и железом. Страхом не пахло. Волку это не нравилось. Он глухо зарычал. Человек что-то говорил и крепко сжимал палку. Палки волк не любил. Но эта была без наконечника. Монотонная речь волка раздражала – от нее чесалось между ушей, от нее свербели лапы и ныло в голодном животе. Не в силах больше выносить этот зуд, словно над ним вился рой диких пчел, волк прыгнул.
И промахнулся, челюсти впустую клацнули. Но живот заболел еще сильнее. А еще лапы сучили в воздухе, не в силах дотянуться до земли.
- Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века.
Но волк не дослушал – глаза его остекленели, а тело, нанизанное на палку, обвисло.
- Аминь, - закончил человек и освободил палку для новых волков, появившихся на поляне. Немного подумав, дергая головой, он вновь начал, сбиваясь и запинаясь, стараясь не забыть ничего из того, чему его учил Варлам:
- Верую во Единага Бога Отца…
И волки не заставили себя ждать.

***
Первыми его учуяли собаки и зашлись лаем, переходящим в скулеж. Молодой кобелек забился под лавку и тявкал оттуда, поджав хвостик.
- Никодим, никак, волки?
- Днем-та? Сколько лет живу, ни разу не видывал, чтобы под солнцем волки приходили.
- Так иди и погляди.
- Пойду, - Никодим уже накинул тулуп, подхватил деревянные вилы и приоткрыл дверь.
За плетнем стоял человек в красном кафтане и колпаке, сжимающий в руке копье, похожее больше на заостренную палку. На снегу рядом была волокуша с тремя мертвыми волками.
Никодим задом попятился и вошел в дом.
- Чавой там?
- Никак, огненник… С волками.
- Живыми?
- Тьфу на тебя! Не дай Бог! Мертвыми!
Обитатели дома высыпали на улицу.
Парень улыбался жутковатой улыбкой и молчал.
- Тебе чего, мил человек? – опасливо крикнул Никодим.
- Огненник, - постучал тот себя в грудь. – Огонь!
- Замерз?
- Огонь, - парень двинулся вперед, замешкался перед плетнем, а потом просто прошел сквозь него, повалив.
- Тьфу ты, пропасть. Чего творишь?!

Но тот не обратил внимания на его слова, подтащил волков к Никодиму и прошел в дом, сев около очага и не мигая уставившись на языки огня. Где и просидел до самого вечера, не двигаясь, под испуганными взглядами семейства, пока старший сын ездил в соседнюю деревню за священником.

***
- Огненник, - вновь повторил парень.
Отец Амвросий хмурился, морщился, но никак не мог понять, что ему делать с этим блаженным. Ему было очевидно, что незваный гость Ельшовки никакой не огненник, а простой крестьянин, зачем-то напяливший на себя одежду настоящего церковника. Судя по обилию кровавых пятен и большой дыре на правом боку – вряд ли живого. Хотя да, похож – статный, крепкий. Оружие, опять же, похоже – огненники уважали копья. Не рогатины, а именно длинные копья, с которыми еще нужно было уметь обращаться. Явно парень видел настоящих огненников, но где и как? Сам Амвросий видел краснокафтанных единожды – когда Макария в сан вводили. Ходили слухи, что сии молодцы не только огонь умели носить, но и сабелькой владели, под кафтанами броньку прятали. И все это не для красы - чтобы поручения всякие тайные исполнять. Так или иначе, были они настоящими служителями Церкви. А этот же молитвы знал, но плохо и только самые основные: Символверы, трапезную да перед сном. Крестик тоже был самый простой – деревянный на бечеве. А огненники серебро носили небось.

- Кто учил Слову Божию? – спросил он снова.
- Варлам.
- Кто такой Варлам?
Парень молчал и улыбался жутковатым оскалом, сжимая в руках окровавленную заостренную палку с обожжённым концом.
- Я его забираю с собой, - вздохнул священник, вставая, когда ему это надоело окончательно.
- Слава Богу, - перекрестился Никодим.
- К добру али к худу он на наши головы свалился, то только Богу известно. Пойдем, огненник.
Парень молча встал и пошел за священником.

***
Стал жить парень у Амвросия на подворье при церкви. Что скажут, то и делал, все службы с братьями стоял. Даже молитвы худо-бедно выучил. Но как оставляли его в покое, тут же бежал к очагу, плюхался на пол и ну в огонь пялиться, будто рассмотреть что-то силился в нем. Бабы сперва пугались его сильно. А то как же – ходит в кровавом закостенелом кафтане, с которым не расстается с зимы, палка его страшная, вся потемневшая от крови, всегда под рукой рядом, улыбка эта дикая. Да потом привыкли, даже жалеть стали. Блаженный – что с него взять?

Так бы и жил в труде и молитвах, если б беда не пришла…

- Татары! – истошно заорала какая-то девка, а в тон ей набат забил на окраине села. Заметались жители, забегали. Тын-то не убережет – в лес нужно прятаться. Да поздно – вон уже пыль столбом – передовой отряд на рысях летит. Даже ворота закрыть не успели растяпы, влетели всадники на плечах бегущих с полей крестьян и давай колоть немногочисленных защитничков. В халатах простых да шапках плохоньких, заостренные палки вместо копий – пастухи, в набег пограбить пошедшие. Да только на конях. А пеший конному завсегда не соперник. Да и не стали они в рукопашный бой ввязываться, луки потянули. Луки хоть и дрянь, стрелы без наконечников, да против мужиков с вилами и их хватило. А тут и основной отряд подоспел. Во главе – настоящий воин-степняк, за молодыми пастухами присматривать нанятый. В кольчуге доброй, шеломе, на аргамаке, сабля хорошая и лук с саадаком полным стрел. Гордо Нурлан смотрит на суматоху и воинов своих, по селу разбежавшихся– прибыль считает. Сколько акче за дев юных, которых уж из домов тащат, сколько за женщин, сколько за мужиков. Их хоть и хуже брали, да на галеры в Порту всегда гребцы надобны. А ведь еще железом можно разжиться, рухлядью какой, зерном, с которым в степи вечная проблема, утварью церковной.
Кто-то из ретивых как раз до церкви добрался. Дымок над крышей показался. Еще пара домов дымили в разных частях села. Толи случайно загорелись, толи специально поджег кто. Да только глупость эта большая – вся округа теперь узнает. Но не беда – набег и так удастся, если успеет увести полон, вместе с теми, кто при обозе из других сел под охраной пастухов. Тульский полк долго собирается – пока соберутся, пока воевода порядок наведет, пока выйдут. Не первый раз Нурлан на Русь ходит – ни разу не успевали нагнать.

Да только вышла замятня какая-то у церкви. Подъехал – а там одинокий копейщик в красном халате от его людей отмахивается. Один уже на земле корчится, за живот держась. А второй недвижимый лежит в луже крови, в которой языки огня отражаются.
Молодежи потеха – смеются, ставки ставят на очередного охотника уруса заколоть.
Скривился степняк, но не вмешался – пускай развлекутся, силу покажут. Он уже присмотрел нескольких, которых можно себе взять в отряд после набега. Как раз один из таких, Ахмет, вышел в круг под одобрительный гул. Да не с копьем – саблю потянул из-за пояса.
- Красный какой ты, урус, красивый. Может тебя тоже с девками в гарем продадим?
Окружающие засмеялись. А копейщик улыбался жуткой замершей улыбкой. Наверняка ничего не понял.
Ахмет продолжал насмехаться, а сам играл саблей, а потом резко рубанул. Хитро, ожидая, что урус на древко удар примет – он бы тогда ему пальцы и срубил. А тот просто сделал шаг вперед и бесхитростно ткнул. И попал – обожжённый наконечник на две ладони из затылка Ахмета вышел. Кровь хлынула, сабля на землю упала. Но был ведь удар! Не закрывался урус, не парировал, не отходил. Да цел стоит, невредим. Уже палку выдернул, оттащил труп в сторону и снова встал, улыбаясь.

Заробели тут степняки. Никто вперед больше не хотел. Кто-то лук потянул уже. Да стало интересно воину – как это так от верных ударов уходить можно.
Подъехал, прикрикнул, чтобы не стреляли. Расступились перед ним.
- Эй, урус, как тебя звать? – Нурлан знал немного по-русски.
- Огненник, - медленно пробубнил парень. И показалось, что безумен человек, перед ним стоящий.
Было жарко – церковь разгоралась под свежим ветром, только вот стоящему напротив будто и хорошо было.
- Странное у тебя имя. Не важно. Сейчас ты умрешь не от руки пастуха, а от руки настоящего воина – честь великая тебе. Рад ли ты? Вижу, что рад. Молись, урус, своему Богу – скоро встретитесь.

Парень послушно забормотал слова молитвы.
И еще жарче от слов его стало Нурлану. Пот выступил из-под шлема обильный, а в кольчуге совсем уж нестерпимо припекло, словно внутрь углей насыпали. А парень бубнил и бубнил. И зачесался воин весь, лоб зачесался, нос, темя, затылок. Захотелось, чтобы он уже заткнулся, прекратил.
Ударил саблей Нурлан – а вроде и нет перед ним парня в красном халате – только огонь красный пляшет. Сквозь языки клинок прошел – лишь нагрелся. Горячий, красный, высокий огонь – в рост человека. Рубит его Нурлан – да толку никакого. Пот глаза заливает. Сбросил шлем – волосы затрещали от близкого огня. Бьет саблей, со всех сил, со всего старания, со всего умения. И ведь попадает – да что его потуги пламени? Смеется над ним, колеблется туда-сюда. Только вдруг взвилось, язык раскаленный в его сторону выбросило и опалило грудь. Да не отдернулся язык тот – загорелась, затрещала плоть, зажариваясь. Закричал Нурлан дико, бросив саблю и стал кольчугу на груди царапать. И на древко наткнулся пальцами, мокрыми от крови своей.
Отступило наваждение – парень перед ним, церковь в огне, безумно яркое солнце, бьющее в глаза, да глаза голубые на бородатом лице. Последнее, что услышал: «Аминь». Тут и зуд страшный прекратился. И жизнь.

- Сихерче, сихерче, - забормотали степняки, пятясь и глядя, как простая палка пробила насквозь добрую кольчугу, выйдя из спины. Парень выдернул свое верное копье. Они еще шаг назад сделали. Когда тучи разошлись и упал луч солнца прямо на улыбающегося парня – еще шаг. А как вспыхнул на том красный кафтан, и так уже тлевший от жара, так и побежали, не оглядываясь на пылающую фигуру «колдуна»-огненника.
С громким «Боооом» упал колокол, а за ним колокольня осыпалась вниз, взвивая целое облако искр.

И будто очнулся от сна парень. Прояснились глаза. Выронил палку, за крест схватился на груди, уставился на солнце, прямо в лицо ему сияющее среди туч, улыбнулся чисто и благостно, как человек нормальный, пробормотал губами опаленными: «Простил меня, ибо благ и милостив», да упал замертво на землю вместе с первыми каплями дождя.

16. Храм Человека




- Миссис Денч? Элен Денч, верно?
- Да, - девушка обернулась к невысокому полноватому мужчине в форме охранника музея.

Мужчина перешёл на шёпот:
- Мартин Давоска - ваш ученик?
- Да, мой, - Элен быстро обвела взглядом окруживших экскурсовода ребят. Марти среди них не было.
- Ему стало нехорошо, мы связываемся с родителями, можете на минуту подойти со мной к медсестре?
- Ох, конечно, конечно!
Взволнованная Элен поспешила за мужчиной.

Девушку Грэг приметил месяц назад. Светловолосая, милая, улыбчивая учительница. Совсем ещё девчонка. Его любимый типаж. Развлекаться с такими ему нравилось больше всего. Нежная упругая кожа, шелковистые волосы, (непременно с ароматом лаванды), доверчивый взгляд наивных глаз, розовые, не обезображенные пирсингом ореолы сосков. Грэг поспорил сам с собой, что пушок на лобке у Элен тоже будет светлым. Поскорее бы всё проверить, ощупать, потискать её груди, ощутить членом её горячую промежность, увидеть ужас в глазах... Он почувствовал, что возбудился, слыша её послушные шаги за своей спиной и сам ускорил шаг.


К удивлению Элен медицинский кабинет оказался на безлюдном техническом этаже, неподалёку от грузового лифта.
- Пришли!
Охранник шагнул в сторону, пропуская Элен в приоткрытую дверь. Та послушно шагнула внутрь, ожидая увидеть медсестру с несчастным Марти на кушетке, но в пустой комнате не было ничего, кроме большого мусорного контейнера на тележке.
Элен удивлённо обернулась и почувствовала укол в шею. Она не успела ничего понять, не успела даже толком испугаться, успела лишь встретиться глазами с охранником и увидеть в его взгляде торжество, превосходство, жестокость и животную похоть.
Затем всё вокруг поплыло, ноги подкосились и она упала в руки Грэга.

Тремя этажами выше вернувшийся из туалета Марти присоединился к экскурсии, не обратив внимания на отсутствие учительницы.

* * *

Сознание вернулось к Элен с пульсирующей болью в висках. Она попыталась сеть и обнаружила себя на топчане в клетке из металлических прутьев, прикованной наручником к решётке. Низкое ложе занимало почти всю площадь клетки, оставляя примерно метр прохода слева от топчана. В углу стояли два помятых ведра. Одно с водой, второе пустое. Клетку окружали голые серые бетонные стены с обитой металлом дверью, с потолка свисала одинокая лампочка.

Едва Элен приняла вертикальное положение, накатила невыносимая дурнота и девушку стошнило на пыльный бетонный пол. Чтобы успокоить тошноту она попыталась снова лечь, но от грязного серого матраса в нос ударил резкий запах мочи и её стошнило снова.
Среди полной тишины было слышно как муха бьётся в малюсенькое пыльное окошко под самым потолком.

Неожиданно от двери раздалось лязганье ключа в замке и она чуть-чуть приоткрылась. Затем донёсся глумливо сюсюкающий мужской голос:
- Так-так-так! И кто же это у нас тут?
Дверь распахнулась и в бункер вошёл полноватый мужчина в тёмно-зелёном махровом халате с полумаской поросёнка на лице.
- Фу, какая плохая, грязная девочка! — молвил он, указывая на следы рвоты.
- Ты должна всё убрать за собой! Но вначале немедленно сними всю одежду и протри себя салфетками. Дядя Свин очень хочет поиграть с тобой в маму Свинку!
Он просунул между прутьев толстую пачку влажных салфеток.
- А если ты будешь плохо себя вести и не слушаться, дядя Свин тебя больно накажет!
Похититель два раза дурашливо хрюкнул и извлёк из кармана какое-то устройство, похожее на большой фонарь. Продемонстрировав его Элен мужчина что-то нажал, «фонарь» загудел и на нём забилась злая синяя молния, которой он ткнул в прутья клетки. От прикованной к решётке руки по телу Элен пробежали резкие, болезненные судороги, её скрутило от боли, перехватило дыхание, а крики замерли в горле.
- Дядя Свин может сделать гораздо, гораздо больнее. И дольше, - он хохотнул. - Ну а теперь раздевайся уже, где же ты видела маму Свинку в одежде? Выбрось всё сюда, оно тебе больше не понадобится, и протирай себя салфетками! Всё-всё хорошенько протирай, не спеши! Особенно тщательно между ног и сзади. Дядя Свин будет внимательно следить и обязательно накажет, если ты не будешь стараться!

Потянулись дни, полные отвратительных унижений и муки, как ужасный ночной кошмар, от которого невозможно пробудиться. Вначале Элен пыталась кричать и звать на помощь, но приходил «дядя Свин», бил шокером, насмехался над бессмысленностью её усилий и грубо насиловал. Всё, что ей было позволено — подыгрывать его извращённым развратным садистским фантазиям и вытирать себя начисто влажными салфетками.

Свет в бункере никогда не выключался, а в крошечное пыльное окошко не всегда можно было разобрать какое время суток. По собственным ощущениям Элен провела в бункере вечность, хотя прошло всего около месяца. Муха всё так же лениво билась в пыльное стекло, всё ещё надеясь вырваться на свободу, а девушка полностью утратила надежду.

Первое время похититель насиловал Элен несколько раз в день. Потом начал разнообразить изнасилование садистскими играми. Игры становились всё жёстче, иногда он просто пытал её электрошокером, наслаждаясь конвульсиями. Постепенно он стал приходить реже. Элен радовалась, но зря.

Грэг был расстроен. Это снова произошло. Из острого сексуального влечения, чувства к Элен переросли в досаду и раздражение. Она ему наскучила, как старая игрушка, а значит перешла из статуса мамы Свинки в разряд "грязного пассажира".

* * *

Фургон свернул с пустынного ночного шоссе на грунтовку к заброшенной фабрике. Тут можно было не опасаться дорожной полиции, Грэг облегчённо вздохнул и прибавил газу. Ему хотелось поскорее избавиться от "грязного пассажира" и как следует напиться. Последний этап - убийство "пассажира" и сбрасывание останков в канализационный коллектор был ему неприятен. Не из чувства жалости, а эстетически и от глубокой неловкости за самого себя: "Как, как мне могло когда-то понравится такое грязное, опустившееся существо?" Грэг, некстати, вспомнил сколько раз и куда он тыкал в существо членом и его передёрнуло от накатившей брезгливости: "На всякий случай нужно будет сдать анализы..."

Вдруг, на дороге мелькнула доска, блеснувшая в свете фар гвоздями. Грэг ударил по тормозам, но скорость была слишком велика и клюнувший носом Форд прокатился по неожиданному препятствию. Два хлопка известили о пробитых шинах, фургон резко занесло на обочину, где он скатился с откоса, ударился о дерево и медленно завалился набок.

Элен, прикованная наручником к кольцу в кузове фургона, всю дорогу пребывала в апатии. Она догадывалась, куда её везёт мучитель. Но мысль о возможной скорой смерти уже не казалась ужасной, наоборот - приносила облегчение.
Внезапно фургон подпрыгнул и начал тормозить. Элен неудержимо потащило в сторону кабины, вытягивая прикованную наручником руку из сустава. Срывая ногти она попыталась ухватиться за металлическую обшивку кузова, но фургон во что-то врезался и узницу, что есть силы, швырнуло вперёд. Локоть полоснула адская боль, Элен закричала, что-то лязгнуло, ржавый болт не выдержал и наручник вместе с кольцом повис на выдернутой из сустава руке.
Элен неожиданно поняла, что свободна.

Дикая, яростная надежда на спасение придала сил измученной девушке. Она кое-как выбралась через заднюю дверь фургона и, придерживая полыхающую огнём руку, огляделась в поисках спасения. Вокруг, сколько хватало взгляда, простиралось в ночи безлюдное поле без малейшего укрытия или проблеска огня.
Дверь фургона открылась и из неё грязно ругаясь вывалился мучитель. Элен вскрикнула, в панике заметалась и увидела, как на насыпи, с которой съехал фургон, мигнула аварийка, обозначив широкую корму трейлера. Не раздумывая, Элен бросилась к автомобилю.

Матерясь, Грэг выполз из фургона и увидел Элен - её голое тело заметно выделялось в ночи. Ещё он увидел корму тёмного трейлера. "Откуда он тут взялся, чёрт возьми?!" — мелькнула мысль.
Неожиданно трейлер моргнул фарами, словно специально обращая на себя внимание.
Беглянка немедленно бросилась в его сторону. Грэг чертыхнулся, проверил револьвер и похромал за ней.

Пробежав вдоль трейлера к кабине, Элен дёрнула ручку: Заперто. Она бешено заколотила по водительской двери, нечленораздельно воя от ужаса, слыша за спиной приближающиеся шаги.

В паре метров от обессилевшей голой беглянки запыхавшийся Грэг остановился отдышаться. Та, обречённо мыча, молотила грязным кулачком по запертой двери.
- Тупая дрянь, - Грэг успел обрадоваться и набрать полную грудь воздуха, чтобы расхохотаться, когда справа что-то шевельнулось и мир вокруг исчез.

* * *

- Ку-ка-ре-ку! Доб-рое ут-ро! Ку-ка-ре-ку! Доб-рое ут-ро!...
Жужжащие звуки доносились с прикроватной тумбочки, где желтел облупленной краской раритетный, массивный будильник в форме цыплёнка, механически проговаривая слова.
Борясь с тошнотой, Грэг огляделся. От увиденного захотелось поскорее закрыть глаза обратно.
Он обнаружил себя голым, в памперсе, лежащим на очень современной больничной кровати с подъёмным механизмом. Руки были накрепко примотаны широкой тканевой лентой к поручням ложа. Поверх ленты блестели сталью наручники. Такая же лента фиксировала тело в районе груди. Пошевелить ногами не вышло. Из левой руки выходили красные трубки, исчезающие в недрах неизвестного Грэгу аппарата с надписью INFOMED HF440 справа от большого цветного экрана. На экране был схематично изображён человечек и разноцветная схема трубопроводов, напоминающая канализацию. Почему-то Грэг сразу узнал в этом человечке себя. Аппарат издавал шелестяще-сопящие звуки и явно был занят какой-то работой. Прямо напротив Грэга на штативе стояла камера, в упор уставившаяся на него чёрным бесстрастным объективом. Пространство небольшой комнаты освещали два настенных светильника, расположенные на стенах по обе стороны кровати. Больше в комнате ничего не было. Ни окон, ни двери Грэг не видел.
Все предметы в комнате выглядели современно, лишь раритетный, громко тикающий будильник, бесцеремонным кукареканием пробудивший Грэга, вносил странный, пугающий диссонанс. Лаборатория сумасшедшего учёного?..

Тишину разрушил мужской голос:
- Испытуемый, вижу, ты пришёл в сознание.
От неожиданности Грэг вздрогнул и... обмочился.
Вкрадчивый, будто немного уставший голос доносился, казалось, сразу со всех сторон:
- Судя по медицинским данным ты в сознании и готов ответить на вопросы.
- Что это за место? Зачем...
Вкрадчивый голос немедленно налился сталью и перебил Грэга:
- Испытуемый, спрашиваю я, ты - отвечаешь! Но так и быть, на первый раз прощаю. Я сам собирался объяснить тебе где ты находишься. Это место я называю Чистилищем Храма Человека, ты лежишь на Алтаре. Рядом с тобой стоит медицинский прибор для очищения крови. Ты к нему подключён и твоя кровь циркулирует через систему фильтрации. Но я немного усовершенствовал процесс.

Голос говорил спокойно, даже безучастно:
- Если твоя вина будет доказана, я переключу контуры циркуляции и кровь потечёт через колбу с радиоактивным изотопом. С того момента каждую секунду, что ты проведёшь на Алтаре, ты будешь получать огромную дозу радиации внутривенно. Очень быстро каждая клетка твоего тела будет облучена и начнёт разрушаться. Уже через час ты покроешься кровоточащими язвами. Они будут увеличиваться до тех пор, пока не съедят всю кожу. Первыми отомрут слизистые оболочки, где-то в течение тридцати минут. Одновременно с этим, внутренние органы начнут превращаться в кровавый кисель. В конце концов ты окажешься в кровоточащем футляре из собственной омертвевшей кожи. Твоя агония продлится три - четыре часа, вряд ли дольше, но и этого будет достаточно. Задолго до того как тебя убьёт полиорганная недостаточность, ты сойдёшь с ума от нестерпимой боли. Ощущения будут такие, будто тебя сжигают изнутри.

Лоб Грэга покрылся испариной, дыхание перехватило от ужаса и он судорожно забился в путах как муха в паутине. Безрезультатно. Он был настолько плотно привязан, что максимум на что была похожа его попытка вырваться - это конвульсивное подёргивание.
Дождавшись, пока Грэг устанет и затихнет, Голос продолжил:
- Я дал тебе шанс оценить степень фиксации, чтобы ты убедился в бесполезности любых попыток освободиться. Единственный шанс. Если ты продолжишь вырываться, твоя вина будет признана автоматически.
Грэг замер, затаив дыхание.

- Перед тем, как мы продолжим, ответь мне: посещаешь ли ты храм любой из религий и веруешь ли в Бога? Напоминаю, что я следил за тобой и попытка обмана ведёт к автоматическому признанию вины.
Истекая от ужаса липким потом Грэг промямлил:
- Нет.
- Что же, похвально! Возможно, ты ещё не безнадёжен! - радостно отозвался голос, удивив Грэга, и продолжил:
- Позже я расскажу тебе притчу, чтобы ты понял до какой степени созданные церковниками учения ложны и что есть единственный Храм достойный посещения и единственная церковь - церковь Человека!

- Перед тем как мы перейдём к самому важному, ты имеешь право задать один вопрос, - разрешил голос.
- Почему радиация? - Грэг выпалил первое, что пришло в голову и снова угадал.
- Отличный вопрос! - похвалил голос, - Потому что глас Господа сжигает до тла. Ни один смертный не способен услыхать глас Божий и остаться в живых. Это — не метафора, как многие ошибочно полагают. Во Вселенной радиация - это и есть всепроникающий Глас Божий, создающий, преображающий и карающий огнём! Если ты виновен — ты с ним познакомишься.
А теперь — слушай меня внимательно:

* * *

Бог сотворил мир, людей и наблюдал до тех пор, пока они ему не наскучили. Перед тем, как оставить их и удалиться на покой, он создал помощников - ангелов-хранителей. Каждому из помощников он поручил аспект бытия. Лишь один аспект остался без хранителя - Зло. Только одному из хранителей не было дано никакого задания. Звали того помощника - Дьявол.
Прошло время. Так и не дождавшись своего поручения Дьявол обратился к Создателю:
- Скажи, Боже, отчего ты так меня выделил? Почему не дал мне никакого задания? Чем я заслужил подобную немилость?! Я готов творить Зло и надзирать за ним, если такова будет твоя воля.
Бог тяжело вздохнул, словно принимая непростое решение, и ответил:
- Я поручаю тебе дело, самое трудное дело из возможных. Готов ли ты о нём услышать?
Дьявол склонился с восторгом:
- Говори же, я внемлю!
- Вот моё поручение тебе: Никогда, запомни мои слова, никогда не твори людям Зла! Они с этим сами прекрасно справятся, - с грустью произнёс Бог.
- Зачем же тогда я был создан?!
Бог снова помедлил но, наконец, молвил:
- Людям скажут, что во всех их бедах виноват ты. Так ты готов принять моё поручение?
Перед взором Дьявола мелькнули видения:

Миллиарды дышащих и потеющих злобой, сходящихся в ежедневной схватке людей, миллиарды перекошенных ртов, выплёвывающих ненависть, миллиарды горящих злобой глаз... Но все они проклинают его, обвиняют его одного во всех собственных грехах!
Гортанные вопли, вонь немытых тел и звериных шкур, хруст проламываемых черепов, реки крови сливаются в моря, пороховая вонь и гарь, щелчки выстрелов, выбивающее дух уханье бомб, треск рушащихся перекрытий домов, блиндажей и ломающихся костей, тошнотворный запах героиновых притонов и денег, бешеная чехарда вспышек ядерных взрывов, тени вместо людей на стенах домов, звенящая тишина... и всё сначала.

Под тяжестью увиденного Дьявол пал на колени, прошептав:
- Я готов. Кто-то должен облегчать их совесть. Но ответь, зачем тогда ты сотворил Зло?
- Это не я. Это они сами, - отвечал Бог со вздохом.

* * *

Закончив рассказ голос поинтересовался:
- Надеюсь, ты понимаешь, что многое в этой притче — красивая метафора, кроме главного. Мы — люди, Зло — наш божественный дар Вселенной. Возможно ты - достойный адепт Зла. Но ответь мне на два вопроса.
Первый:
- Зачем ты похитил эту девушку?
Грэг бешено затараторил то, что было правдой:
- Она такая светлая, такая невинная, он добрая! Мне хотелось уничтожить, поглотить её доброту своим злом!
- Ответ принимается. Достойный ответ.
- Теперь второй вопрос: Почему ты похитил именно её?
- Я её выбрал! Она... Я понял, что это она, что с ней мне будет хорошо! Такая как она, никогда бы не посмотрела на меня, как на мужчину. А мне хотелось владеть ею целиком, обладать её телом. Хотелось сорвать с неё одежду, хотелось трахнуть её, трахать долго, во все отверстия. Трахать и видеть в её глазах покорность, трахать и видеть, как она дрожит от страха! Знать, что это моих рук дело..

Голос ответил разочарованно:
- Неверный ответ! Как ты смел выбирать? Ты — не адепт Зла. Ты — просто жалкий садист-извращенец. Как ты смел выбирать кого одарить Злом? Ты решил поиграть в Бога?! За это я приговариваю тебя к смерти, через сожжение словом Божьим!
- Стой! Стой! — заорал Грэг брызгая слюной, яростно вытаращив глаза. - Какой ты ждал ответ, тварь? У меня вообще были шансы избежать твоего чёртова приговора?!
- Вы все смертельно больны грехом, а я не Бог, чтобы выбирать. Все достойны Зла! Так гори в аду от Слова Божия!

Прибор возле кровати загудел сильнее и Грэг испытал на себе «глас Божий».
Волны боли накатывали постоянно, каждая следующая не дожидалась, пока схлынет предыдущая. Вначале всё тело покалывало, затем саднило, как от солнечного ожога, но уже через полчаса Грэг визжал от невыносимой, нестерпимой боли — его жгло изнутри и снаружи адским пламенем. Он запекался в собственном теле как черепаха в костре: извивался, бился, не обращая внимания на лопающуюся, сходящую лоскутами кожу. Внезапно он с мокрым чавкающим звуком выдернул руку из кожи, как из гниющей перчатки, оставляя кровавую слизь дотянулся до жёлтого будильника и, не переставая визжать, за несколько ударов размозжил им свою голову.

* * *

- Ку-ка-ре-ку! Доб-рое ут-ро! Ку-ка-ре-ку!
Механический голос без устали повторял один и тот же набор слов.
Борясь с тошнотой Элен медленно открыла глаза. Звуки исходили от массивного жёлтого будильника, чуть помятого, в бурых пятнах, похожих на ржавчину.
- Испытуемая, вижу, ты пришла в себя?..

17. Шизофрения




Зима в город пришла внезапно, еще вчера люди гуляли в майках по золотистым листьям парка и тут за одну ночь до минус пяти и снег.
Я вышел на улицу вдохнул глоток свежего холодного воздуха и прищурился.
Мороз и солнце, день чудесный. Немного омрачала жизнь необходимость смести снег с машины, но на фоне приподнятого настроения это было просто досадной мелочью.

Планы на сегодня были сформированы и подготовлены очень давно, конечно рассчитывал на чуть другую мизансцену, но в целом, белоснежное покрывало упавшее на город добавляло определенную долю изысканности замыслам. Алое на белом, это должно смотреться прекрасно.

Слишком много душевных потрачено душевных сил, преодолено неимоверное количество нравственных и почти на физическом уровне невыносимых терзаний, борьба с внутренним противоречивым миром завершилась успешно. Все было готово и самое главное я сам.

Некоторые вещи, такие простые на первый взгляд, требуют для человека тонкой душевной организации и высоких моральных устоев невероятного, почти запредельного напряжения.

Казалось бы, простое движение - воткнуть нож и провернуть его в ране? Ан нет, для того чтобы сделать это, нужно внутренне созреть для самого факта тыканья ножом в живого человека и осознавать последствия от своего поступка для него и естественно для себя.

Есть поступки, которые четко разделяют жизнь на до и после, проводят черту между было и стало. Недалекие и примитивные создания стреляют друг в друга, тыкают ножами, бьют пустыми бутылками или табуретом, даже не задумываясь о выборе, который они совершают. Не осознают смысла и последствий содеянного. Импульс - гнев или ненависть, накопившийся стресс, расторможенность алкоголем или наркотиками. В конце концов просто потребность корявой душонки посильнее возвысится над более слабым, ощутить власть над чужой жизнью.

Но у человека мыслящего, причем с творческой натурой, умеющего ценить прекрасное и наслаждаться им, такой вариант маловероятен. Совершаемое действие должно быть наполнено смыслом и символизмом. Это почти как момент творения, ощущение длани господней на своем плече. Дать жизнь сложнее чем забрать её, но финал неизбежный для каждого из нас, должен быть осмысленен, предопределен и красив.

Занятый своими мыслями я не заметил, как закончил обметать машину. Очертания сметаемого снега вокруг нее, за счет широких взмахов щетки приобрели странный вид, напоминающий не то торосы вдоль морского побережья, не то последствия схода лавины в горах.

На мгновение задержав на них взгляд и оценив изящность линий я сел за руль и завел машину.

Все же несмотря на то что обдумыванию и планированию сегодняшнего дня было уделено столько внимания, нюансы были учтены не все. Кинжал закрепленный на ремне мешал сидеть. Пустяк на общем фоне практически идеально задуманного полотна, но все же недочет, небрежная работа мысли. Это несколько удручало в те минуты пока я выруливал со двора, но при выезде на оживленную магистраль внимание переключилось на езду в потоке.

Это тоже своего рода творчество движения. Плавный нажим педали газа, резкий поворот руля, торможение, все это сливалось в симфонию. Я не был дирижером в этом ансамбле, но ощущал, как музыка движения проходит сквозь мое тело.

Подъехав ко входу в метро, я остановился и оценил подготовку холста задуманной картины. Беспощадные и бессмысленные дворники еще не успели осознать, что пришла зима и снег не был убран. Так даже лучше, спасибо природе, она внесла в мой замысел свои коррективы, золотые листья были бы хороши, но белый, первый снег просто прекрасен.

Восторг и гордость творца разрывали меня в клочья. Не заглушив мотор я вышел, нет я выпорхнул из машины. Прикрыл дверь и начал ожидать пока из входа метро на меня не потекут рекой краски моего будущего шедевра.

Первый поток выходящих я пропустил, серость и мерзость, ничего яркого и запоминающегося. А вот увидев поднимающуюся в первых рядах, выходящих девушку в белом плаще, с черными как смоль кудрями, я понял - это оно.

И пошел наперез потоку краски, против шерсти, начиная смешивать цвет, правой рукой я выщелкнул кинжал из ножен пока не вынимая его.

Еще шаг.

Она не успела ничего понять, я готовил это полотно долго, я оттачивал движения кисти. Удар в печень с проворотом клинка это мгновенная смерть.

Болевой шок и кровь кроме раны выплескивается изо рта.

Это разнообразит картину.

Следующим был шедший рядом мужчина в желтой куртке - колющий удар под подбородок только начинающего раскрываться, искаженного ужасом рта.

До рукояти и обязательный проворот кисти в конце.

Это стиль, это искусство.

И снова шага вперед, это почти балет, взмах руки и веер краски на снегу.

Потом несколько серых и невзрачных фигур которые послужат лишь наполнением переднего плана.

Все. Картина создана. Пора уходить.

Неспешно вернулся в машину, положил на соседнее сидение кисть всю залитую свежей краской.

И начал вытирать руку.

Она была очень красиво залита алым, но ощущения чистоты мне катастрофически не хватало. Особенно много времени заняло вычистить ногти.

Рядом раздавались какие-то крики, вой сирен, ну вот и все рука чиста, лишь слегка заляпана манжета.

Мужчина в сером, с автоматом в руках направленным на меня, бежит ко мне и что-то кричит…

Это он мне? Похоже он тоже хочет поучаствовать в моем шедевре.

Я беру в чистую руку кисть.

Открываю дверь и выхожу из машины ему навстречу. Я улыбаюсь ему и солнцу. Я улыбаюсь этому прекрасному дню я улыбаюсь прекрасной картине, созданной мной же.

Я – художник.

Я – гениален.

Видимо ангелы сидели у меня на плече, когда я вынашивал этот грандиозный замысел.

Я протягиваю кисть ему, чтобы красивая картина была завершена красиво.

Но он не настроен на творчество, он примитивен и ограничен, он в рамках, он не хочет стать творцом! Я чувствую, как пули рвут мне грудь.

Я падаю плашмя на забрызганное красным белое полотно и мир во мне сжимается в яркую белую искру.


Проснувшись весь в поту, на разворошенной как гнездо кровати, я сел.
Меня все еще перетряхивало от красоты холста и боли от пуль, рвущих мое тело, немыслимые противоречия между тягой к творчеству и боязнью ошибиться, исполнить замысел недостаточно красиво и уверенно, не завершить движение.
Пытаясь настроить мысли на нужный лад собрался спуститься и покормить котенка, я всегда кормлю его по утрам. Котенок сегодня был зажат, он скрутился в клубок и тихо подрагивал, в подвале было довольно прохладно, пора включать отопление. И, наверное, стоит принести подстилку. Ведь я же не хочу, чтобы котенок заболел. Я снял наручники и кляп чтобы котенок мог поесть. Иногда он был дерзок и шаловлив поэтому на ночь я всегда фиксировал его.
- Мне очень холодно сказала она.
-Я включу отопление и принесу плед.
- Мне нужно в туалет, ослабь цепь пожалуйста.
После утреннего моциона и завтрака я надел наручники, но повременил с кляпом. Мне хотелось поделиться сном. В конце моего рассказа она сказала что кидаться с окровавленным кинжалом на вооруженного полицейского не самая светлая идея.
А потом попросила
-Убей меня.
- ?????
-Ты же все равно меня убьешь.
- Но я никого не собираюсь убивать! Я - человек тонкой душевной организации, я художник в конце концов. И тебя я люблю и берегу от самой себя, ты могла совершить уйму безрассудных поступков.
- Хорошо, скажи мне, кто-то знает, что ты живешь именно здесь?
- Зачем тебе это?
- Если ты умрешь при написании своей «картины» некому будет выпустить меня, и я умру от холода и голода.
- Хорошо котенок, я позабочусь о том, чтобы тебя нашли и покормили, я же люблю тебя.
После уже поднимаясь из подвала я подумал о том, что действительно стоит оставить в кармане пиджака записку с адресом и просьбой покормить котенка, хотя меня же не могут убить. Так что это только ее страхи.

Уже выходя из дома и улыбаясь первому снежному, солнечному утру и обметая снег с машины, настраиваясь на исполнение своего грандиозного замысла, я подумал о том, что кисть стоит, выходя из машины вложить в рукав.

Так мне будет удобнее отдать ее ….

И никто не испугается.

Я влился в поток транспорта, растворяясь в нем и дирижируя им, я ехал творить добро.




П.с. Картина удалась.
Пятеро погибших на месте, в том числе один полицейский.
Четверо раненых из которых один не выжил, а один остался инвалидом.
Художника не смогли взять живьем.
Девушку в подвале нашли только через полгода, когда ты думаешь, что хуже уже некуда, жизнь мило улыбаясь подсказывает тебе, что ты заблуждаешься - ВСЕГДА ЕСТЬ КУДА ХУЖЕ.

18. На чердаке


В эту историю сложно поверить, она раз за разом приходит ко мне в кошмарах и повторяется вновь, как далекое воспоминание, будто была не со мной. И я уже сам начинаю сомневаться, было ли? Иногда просыпаюсь в тревоге, ноют нога и плечо, одеяло скомкано, подушка мокрая. Смотрю на белый потолок, на котором горят зелёным фосфорные звёзды, и сердце стучит часто, гоняет кровь, словно хочет побыстрей отбить положенные удары и замолчать, чтобы, наконец, отдохнуть.

Когда мне было двенадцать, умерла бабушка Тамара по материнской линии. В тот день я в первый раз увидел маму с заплаканным лицом, когда прибежал с улицы вспотевший и запыхавшийся. Мама обняла меня и сказала, что я уже большой. Она и папа уехали, а я остался один. Было страшно. Я долго не мог заснуть. Ночь как-то быстро схлынула, забрезжил ранний летний рассвет, и меня, наконец, сморило. А утром вернулся отец. Серьёзный и добрый, в этот раз он показался мне постаревшим.

Отец пожарил яичницу с колбасой, было вкусно. А потом поехали к бабушке. Мы жили на другом конце города. Нужно было долго добираться, с двумя пересадками.

Бабушка жила в частном доме на участке с длинным огородом, который я ненавидел из-за картошки. В мае сажали, летом окучивали и опрыскивали от жуков, а в сентябре копали… И казалось, что не было мучения больше, чем работать на огороде. А ещё бабушка сажала кабачки. Срывала молодые, резала тонкими кружочками, обваливала в муке и жарила на чугунной сковороде в пахучем масле… Переворачивала, смазывала майонезом с натертым на мелкой тёрке чесноком, накрывала крышкой — и дожаривала другую сторону. Какие же вкусные были эти кабачки!

С отцом мы ехали часа два. Сначала на автобусе до центра. Старый ЛиАЗ был битком, мы стояли сзади, пахло бензином, кружилась голова от крутых поворотов и покачиваний вверх-вниз, я смотрел в большое окно, и жизнь уезжала от меня в противоположную сторону. Потом пересели на троллейбус. И снова на автобус. Конечная — частный сектор. Шли до дома через посадки, мимо старого озера: раньше здесь был трест, который занимался выращиванием саженцев.

Дом, где жила бабушка, был сделан из шлака, сверху оштукатуренный и побеленный, с крышей в виде буквы «Л», его построил её отец Иван. Его жена, моя прабабушка Нюра, сидела у крыльца на деревянной лавке. Она была в черном платье, на голове — черный платок.

Увидев нас, Нюра улыбнулась, и когда мы подошли, объяснила, глядя мне в глаза:

— Тамаре воду из живота откачивали. Она в больнице лежала. И умерла.

Нюра перевела взгляд вниз, посмотрела на ноги в калошах. Я поздоровался, и мы с отцом прошли в открытую калитку, придавленную к забору красным кирпичом. А Нюра осталась сидеть на лавке.

В доме располагались три спальни, зал с большим телевизором и диваном. Кухня, ванная и веранда были в виде пристройки с плоской крышей.

В зале на табуретках стоял черный гроб. Горели тонкие свечи. И маленькая престарелая женщина тихим голосом читала Псалтирь. Тут и там на стульях и лавках, на которых были постелены одеяла, сидели родственники, которых я знал и не знал.

Вечер наступил скоро. Мама сказала, что она будет всю ночь сидеть с бабушкой. А завтра утром приедет автобус, и мы поедем её хоронить.

Меня положили в комнате с прабабушкой Нюрой. Старуха быстро заснула на маленькой кровати, а я лежал в разложенном кресле и смотрел на её белый лоб, и мне казалось, что она тоже умерла.

Из-за закрытой двери доносились молитвы и перешептывания. Я почти заснул и слушал их как в бреду. Но вдруг что-то странное и пугающее увидел рядом с кроватью прабабушки. Это был большой, размером с кулак, розовый огонек. Он был таким отчётливым и настоящим, но я не мог поверить, что вижу его. Я приподнялся и несколько раз моргнул. Это был действительно огонек, как от елочной гирлянды. Но откуда он взялся? Несколько минут назад его не было, я все время смотрел в эту сторону, в комнату никто не заходил. Мне стало страшно, я попытался позвать маму, но не смог произнести ни слова. Только открывал рот. Так и смотрел на розовый огонек до рассвета, замирая от страха. А потом сам не понял, как заснул.

Вскоре я забыл про розовый огонек. И отдался беззаботному детству, которое неминуемо заканчивалось.

После школы я поступил в университет. Он находился недалеко от бабушкиного дома — в нескольких остановках, до него можно было даже дойти пешком. Прабабушка Нюра была ещё жива. Мама договорилась, что я буду жить с ней, тихо себя вести, помогать. Мне досталась комната бабушки Тамары с кроватью-полуторкой и мягкой периной. В первую же ночь я вспомнил про розовый огонек и глазами попытался его найти. Но огонек спрятался и не появлялся. А может быть он жил только в комнате прабабушки Нюры, поэтому я его и не видел.

Я спал беспокойно и даже, по словам Нюры, говорил во сне. Она сказала, что смотрела, как я сплю.

Нюра просыпалась в шесть утра вместе с пиканьем радио «Маяк», слушала гимн, потом шла на кухню и готовила сырники, оладьи, блины. Я вставал в семь по будильнику весь разбитый, словно ночью работал на стройке, и шаркал в войлочных дедушкиных тапках на кухню, ел и постепенно просыпался. С Нюрой мы почти не разговаривали. Мы не были чужими, но не были и близкими.

По вечерам Нюра не ела, и мне приходилось готовить самому или довольствоваться щами. Выручали кабачки. Жарил в масле, как делала бабушка, но они не всегда получались. Чугунная сковорода долго нагревалась, и первая партия выходила сырой. Зато вторая — пережаренной, масло сильно темнело, и вкус был не тот. Пахло гарью, Нюра ругалась, просила закрыть дверь на кухню.

В первые выходные приехали родители. Привезли гостинцы. Я полез в сумки, начал вытаскивать, накинулся на пряники и колбасу, стал запивать холодным чаем, проглатывать куски не жуя. А потом пошли копать картошку.

Папа и мама легли в зале, в том самом, в котором стоял бабушкин гроб. Утром папа сказал, что кто-то ночью ходил по чердаку и не давал ему спать. Мама подтвердила, что тоже слышала шаги. И тут я вспомнил про розовый огонек, и у меня похолодела спина, стало страшно. Про шаги на чердаке Нюра сказала, что это домовой чудит.

Первую половину дня докапывали картошку, перебирали её. Поставили в мешках в сарай сушиться. Перед отъездом мама спохватилась и передала мне томик Чехова, который я просил привезти. А потом родители уехали, и мне стало грустно. Эту грусть я не мог долго побороть.

В тот вечер я лег рано, включил ночник над головой, и начал читать «Дуэль». Было зябко. Чтение шло хорошо. Я погрузился в книгу. Дочитал до эпизода, когда дьякон ест кабачки без перца: «Что ты говоришь? — ужаснулся Самойленко. — С перцем, с перцем! — закричал он отчаянным голосом, заметив, что дьякон ест фаршированные кабачки без перца». И я подумал, что я никогда не ел кабачки с перцем, мама и бабушка готовили всегда с чесноком. Мне так захотелось попробовать, что я тихо встал и пошёл на кухню. Жёлтые пузатые кабачки лежали в ящике под столом. Достал один, самый маленький, и отрезал штук десять колясиков. Внутри были семечки, я их очистил. Получились кругляшки с отверстиями. Чиркнул спичкой, запах серы ударил в нос, газ с шумом вспыхнул, я одернул руку — обжёг пальцы. Поставил чугунную сковороду. Плеснул жёлтого масла, подождал немного, положил кабачки. Потом полез по шкафам искать перец. Нашел горошком. Достал деревянную толкушку для картошки. Высыпал перец на доску и стал перетирать. Аромат душистого перца был потрясающий. Потекла слюна. Вилкой перевернул кабачки. Но долго терпеть не мог, через минуту снял, посыпал перцем и скушал полусырыми, обжег язык и губы, глотал почти не жуя. Всё-таки прав был Самойленко, с перцем они восхитительны!

Наскоро прибрался, выключил свет и пошел почти на ощупь через залу в свою комнату. Вдруг я отчетливо услышал шаги: кто-то ходит по потолку. Я замер в удивлении, а потом меня обуял страх. Но я, как человек нерелигиозный, не верил, что по потолку ходит домовой. Это был человек, из плоти и крови, я был уверен. Именно эти шаги слышали родители. Но зачем он ходит, что ищет или что прячет? Тихо-тихо я добрался до своей комнаты, отворил дверь, которая предательски скрипнула, и лег на мягкую перину. Шаги сначала прекратились, а затем возобновились. Ходили прямо над головой. Я заснул только под утро, а потом меня, усталого, разбудило радио. Я послушал гимн сквозь дымку наваждений и снова отрубился, а через час прозвенел мой будильник.

На кухне стояла тарелка с золотистыми сырниками, от которых шел пар. Нюра пила чай. Мы поздоровались, и я сказал про шаги на потолке.

— Это домовой. Беснуется, черт бы его побрал. Он забрал у меня Тамару, а теперь хочет забрать твоего отца. Нельзя ему у нас бывать…

Эти слова сначала не напугали меня — я тогда думал, что это все суеверия. Но вскоре мне пришлось вспомнить их.

В тот день было всего три пары. На третью профессор не пришел, и нас отпустили по домам. Я хотел есть, но первым делом решил покончить с чердаком. Деревянная лестница лежала на боку, прислоненная к дому. Я поставил ее. На чердак вела единственная дверь. Она не запиралась, и злоумышленник мог попасть туда только одним путем — приставить лестницу, как я, подняться и заниматься своими черными делами. Фонарик я привез из дома. Это был такой заряжающийся от розетки фонарь с аккумулятором. Он светил не ярко и разряжался, если долго лежал без дела. Но чтобы побродить по чердаку, его с лихвой хватит. Я поднялся по лестнице, открыл дверь. Страха не было, я знал, что никого там нет — лестница же была убрана.

Это был холодный чердак, посыпанный опилками. Стоять в полный рост можно было ближе к центру. А дальше приходилось пригибаться и перешагивать через многочисленные балки, обходить распорки.

Я обследовал чердак. Заглянул во все коробки — тут были коробки со старым ламповым приемником «Телефункен», елочными стеклянными игрушками, посудой, стекловатой. В отдаленном углу стояли разобранная детская кроватка и белый таз, в котором меня маленького купала мама. В коробках лежали игрушки: вертолет на колесах, матрешка с пробитым боком, мишка без одного глаза, пластмассовые пассатижи, поломанные машинки, солдатики и хоккей, который мне подарил Дед Мороз, когда мне было шесть лет. В общем, на этом чердаке оказалось мое детство. Было странно смотреть на все это милое сердцу старье.

Я спустился вниз и пошел в сарай. Там долго копался в дедушкиных ящиках и, наконец, нашел то, что хотел — проушины для навесного замка в форме буквы «Г». Они мне были как раз нужны. Ничего, что ржавые. Я их зачистил наждачкой, подобрал шурупы, взял отвертку.

Потом залез на лестницу и попытался прикрутить. Создать на весу нажимное усилие не получалось, и шлиц на шурупе быстро пришел в негодность. Я вытащил шуруп плоскогубцами, а потом вернулся с гвоздями и просто закрепил проушины на гвозди. Те гвозди, что были забиты в дверь, вылезли с обратной стороны, и я их загнул. Проушину, которая крепилась к стойке, посадил на длинные гвозди, десятку, получилось капитально. Попробуй, непрошенный гость, вытащи!

Потом я пошел к Нюре и спросил про навесной замок. Она сказала, что есть в ящике на веранде. Там оказался не один замок, а несколько. Я выбрал самый большой и запер чердак. Затем отнес лестницу в сарай, закрыл его на ключ, и стал ждать ночи. А чтобы было не скучно, продолжил читать Чехова с места про кабачки.Прочитал страниц двадцать и услышал четкие шаги. Кто-то ходил по потолку. Я медленно закрыл книгу и положил на тумбочку. Встал на кровать и стал слушать. Шаги были человеческие, четкие. Я вспомнил слова Нюры про отца. И вспомнил про розовый огонек. Мне тогда показалось, что шаги и розовый огонек чем-то связаны. Уж не прабабушка ли ходит по потолку? В ужасе от этой мысли я укутался в одеяло.

Шаги не прекращались. Я тихо встал, взял фонарик и подошел к двери в Нюрину комнату. Прислушался. Шаги слышались гулко. Я хотел открыть дверь и посмотреть, на месте ли прабабушка, но не решился. Прошел в коридор. В нем было небольшое окошко, через которое как раз просматривалась дверь чердака. Было темно, но я различил, что замок висит на своем месте.

Вот и настало время проверить суеверия. Или мои знания и убеждения не так хороши? Надо было решаться. Шаги не прекращались. Я отворил дверь и вышел во двор. Посветил фонариком — замок висел на проушинах, все было в порядке. Я вернулся в дом, надел штаны и майку, кроссовки, положил в карман маленький нож, которым чистят картошку, взял ключи от сарая, вытащил лестницу из сарая, притащил, прислонил к стене.

Залез на лестницу и, ни секунды не сомневаясь, быстро открыл замок. Посмотрел вниз — и увидел старый ковер, напоминающий тот, по которому водил маленьким пальчиком, очерчивая черные контуры странных фигур.

Время пришло. Я уверенно взялся за ручку и резко дернул на себя. На секунду показалось, что конец лестницы отошел от стены. Я посветил фонариком в темную муть чердака. Жидкий луч в тревоге выхватывал коробки, балки, которые были видны через густой дым пыли, словно тут недавно действительно кто-то ходил. Но я понимал, что это невозможно. Поэтому без страха поднялся еще на две ступеньки и шагнул внутрь. Прошел несколько шагов, пошарил фонариком, свет пробирал неистовую темноту. Никаких чудищ, только мои страхи. Они постепенно растворялись. Я выключил фонарик и пошел назад к двери. Дошел, взялся за край дверной коробки. А дальше — как в тумане. Ничего не помню.

Очнулся в больнице. Рядом сидел отец. Он улыбнулся и сказал, что я сломал правую ногу в двух местах и у меня повреждено правое плечо, есть подозрение на сотрясение мозга. Нюра нашла меня в шесть утра, когда проснулась вместе с радио. Вызвала скорую, позвонила родителям.

Я трудно восстанавливался. Перелом оказался сложным, а еще постоянно ныло плечо и болела голова.

Меня выписали из больницы, но не было смысла пока оставаться у Нюры, отец отвез меня на такси в нашу квартиру. На костылях из-за больного плеча я ходить не мог. И родители купили по объявлению в газете старую коляску с двумя большими и двумя маленькими колесиками. У нее постоянно спускалась левая шина на большом колесе, и отец, когда приходил с работы, подкачивал.

Через пару недель после того случая Нюра заболела. Мама уехала к ней. А через несколько дней позвонила и сказала, что прабабушка умерла. Отец сказал, что пойдет в магазин и спросил, что надо купить. Я попросил кабачков. Он сходил в магазин, накупил сладостей и фруктов, колбасу, яйца. Кабачков не было. И потом сказал, что завтра ему нужно будет уехать. На следующее утро папа пожарил яйца с колбасой. Это была самая вкусная яичница на свете! Он уехал, и я остался один.

День быстро растаял. Ночь я провел в страхе, заснул под утро. А потом меня разбудил поворот ключа. Сердце забилось в предчувствии чего-то неотвратимого, страшного. Это была мама, я узнал ее по шагам. Она вошла, заплаканная, в комнату, быстро подошла ко мне и обняла.

— Папа умер, — сказала она.

Я заплакал. Предсказание Нюры сбылось.

Потом мама рассказала, что в ту ночь она, отец и родственники слышали топот по потолку. Кто-то быстро и уверенно ходил в тяжелых ботинках. Отец лег на мою кровать. Мама пришла много позже, когда шаги по потолку прекратились, легла рядом и почувствовала, что он ледяной — костлявая забрала.

Через много лет я пытался поговорить с мамой об этих шагах, но она всё отрицала и говорила, что это выдумки, что никаких шагов не было, а мне все приснилось. По ночам я просыпаюсь в поту, болят плечо и нога, одеяло скомкано, подушка мокрая, жжет холодом шею, и я понимаю, что все это было правдой.

Это сообщение отредактировал Паласатое - 23.05.2024 - 05:22

19. Теперь можно




Вода была спокойной и тёплой. Солнечные лучи не жгли, а ласково согревали кожу. Уаннийи подал сигнал: справа, чуть в глубине, в удалении на вдох и большую волну,- косяк крупной рыбы! Что ж, время обеда! А ей сейчас нужно хорошо питаться, ведь скоро родится их с Уаннийи малыш. Она повернула стаю направо. Чуть позади неё уверенно взяла курс на добычу Ниньяуо, её старшенькая. Она уже давно научилась всему, чему Уинньои могла её научить, и даже придумывала новые приёмы охоты. Из неё выйдет достойная предводительница!

***

- Эй, Хосе, будешь пиво?
- Я за рулём не пью!
- Во-первых, ты не за рулём. Эта штука называется "румпель". Да и где ты найдёшь мадеро посреди океана?
- Ну тогда, раз мадеро нет - неси мадеру! Хе-хе...

***

Прямо над косяком неспешно плыл твердокожий кит. Эти странные существа жили какой-то своей, совсем непонятной жизнью. Ещё по их спинам ходили какие-то странные сельделастые тюлени. Совершенно несъедобные. Обычно ни этим странным китам, ни ещё более странным тюленям не было до Уинньои и её семьи никакого дела. А потому и им до них - тоже. Ниньяуо взяла на себя командование правым флангом - зарабатывает авторитет, ей пригодится. Пусть гонят косяк снизу. Уинньои и Ийуао заходят, делая крюк, поверху: будут глушить.
Пришла пора сделать вдох. Вдруг неожиданно твердокожий кит повернул в её сторону и поплыл очень быстро. Очень сильный удар в бок. В глазах потемнело.
Когда Уинньои пришла в себя, вода вокруг неё была окрашена кровью. Вокруг плавала вся семья. И ещё какой-то детёныш. Мёртвый детёныш. Сквозь боль в боку она ощутила, что малыша, появления которого они с Уаннийи так ждали, она больше не носит. Почему?! За что?! Чем они помешали этому странному твердокожему киту?! Будь они все прокляты!!!

***

На палубе яхты царило веселье. Громко играла зажигательная музыка, под которую пританцовывали сексапильные девицы в купальниках с пивом в руках. Как их зовут? Вон та светленькая, в оранжево-красном купальнике, вроде Соль?
- Эй, Соль! - крикнул в сторону девушек Рико.
- Хе-хэй! - со смехом откликнулась та. Надо же, память не подвела!
- Принеси мне пивка!
- Идём лучше к нам, Рико - засмеялась девица.
- Не могу пока - кто-то должен быть за румпелем!
Девушка допила пиво и направилась к лестнице, ведущей вниз, к каютам и трюму.

***

Боль и горе раздирали Уинньои. Горе и тоска жгли её изнутри. Малыш, её малыш! За что?! Её память вновь и вновь возвращалась к тому последнему мигу перед ударом. Странный тюлень на спине твердокожего кита кричал и размахивал своими похожими на длинных сельдей ластами. Он явно был рад, доволен! Это точно! Нет, она не простит своего горя этим проклятым тварям! Пусть они все навсегда, на все поколения запомнят, что нельзя вот так просто!.. Или им всем конец!

***

На палубу пошатывающейся явно не только от качки походкой вышел ещё не очухавшийся Хосе.

- Эй! - окликнул его Рико. - Тебе там Соль по дороге не попадалась? Она пошла за пивом и куда-то запропастилась.

- Ик... Не, не видел. О, девчонки! А у вас весело! Дайте-ка мне тоже пивка!

- Я же тебе сказал: за пивом пошла Соль. Сходи к ней в трюм. И заодно посмотри, что с топливом, не пора ли долить в бак.

- Ик... Ща сделаем! - ответил заплетающимся языком Хосе и развернулся.

Через минуту-другую после того, как приятель скрылся под палубой, Рико стало неспокойно.

- Эй, девчонки! Подержите-ка штурвал! Я схожу посмотрю, куда пропали наши голубки. Да и в горле пересохло.
Обе девушки (о! Тере и Чело, вспомнил!), покачивая бёдрами и заигрывая взглядами, двинулись в сторону кокпита.

- Эй, Рико, нам скучно! Ты слишком серьёзный! Хосе появился и пропал, а Пако всё никак не проснётся! Мы ведь веселиться сюда отправились?

- Так, девчонки, спокойно! Сейчас всё будет! Просто подержите пять минут румпель, а я приведу тех троих и принесу пива. И будет весело, отвечаю!

- Румпель? А что это - игриво хихикнула Тере, медленно протягивая руку в направлении его плавок.

- Нет, детка, не это. Пока (выделил он) не это. Пока что подержи вот эту штуку, похожую на руль.

***

Много, очень много раз село и встало солнце. Теперь, когда на пути семьи Уинньои встречались твердокожие киты, они всегда таранили их своими лбами. Таранили так, что в брюхах некоторых из них удавалось пробить дыры. Сельденогие тюлени, что были у них на спинах, всегда что-то кричали и размахивали руками. Но в этих криках не было радости и веселья, что слышались в голосе того гадкого, мерзкого тюленя, что сидел на спине ударившего её кита. Не те, не те, опять не те! Но они попадутся, обязательно попадуться ей! И уж тогда-то она с ними разделается!

***

Рико опустился в коридор. Слани были на месте, то есть, в трюме никого нет. Странно.

- Эй, где вы все? - крикнул он.

- Иди сюда, Рико! Тут кое-что интересное! - раздался голос Соли.
Рик двинулся к корме.

- Что там у вас?

- Посмотри сам, какая интересная штука!

Соль открыла рундук. В самом низу лежало что-то большое, укрытое мешковиной. Рико приподнял мешковину и изменился в лице:

- Что это за хуйня, Хосе?!

- Это? Это пулемёт!

- Блядь, я вижу, что это пулемёт! Откуда он, блядь, здесь взялся, нахуй?! Мы, блядь, что, ходим в море уже два дня с пулемётом на борту?! Это что за посудина вообще? У кого ты её снял?

- Спокойно, брат, спокойно. Я снял её в надёжном агентстве, "Весёлые волны", что неподалёку от порта. С яхтой всё нормально.

- Нормально?! А откуда у нас на борту, блядь, пулемёт? Или ты, типа, пират Карибского моря? Джек, нахуй, Воробей?

- Капитан Джек Воробей! - попытался разрядить обстановку Хосе, но шутка не возымела эффекта. - Ну хорошо. Ты помнишь истории про косаток, что таранят все прогулочные яхты в округе?

- Помню. А ещё я помню, что поговаривают, будто они начали это делать после того, как три года назад какие-то придурки протаранили беременную самку. Удивительное совпадение с описанием той нашей прогулки, когда ты в леер пьяный стоял у румпеля!

- Ик... Ага! Так вот... Хорошие люди говорят, что такие выходки этих скумбрий сильно вредят яхтному бизнесу, и если...

Вдруг двигатель несколько раз кашлянул и заглох.

- Иди принеси канистру, надо залить в бак. Ты вроде за этим сюда изначально и пошёл, идиот. А потом ты разбудишь Пако, и вы вдвоём викинете эту хуйню за борт нахуй!

- Слушай, братишка..

- Я сказал - нахуй! Я не хочу сейчас знать, где и как ты это раздобыл, но если с этой блядской хуйнёй нас поймает береговая охрана - нам всем пиздец! А сейчас - бегом за канистрой!

Конечно, "бегом" в исполнении Хосе получилось не очень - он перемещался походкой пьяного пингвина. Но прошла лишь пара минут, и он с двумя канистрами в руках пришёл обратно. Рико открыл горловину бака:

- Лей давай.

Хосе открыл канистру, и вдруг яхта резко и очень сильно качнулась, будто бы от удара. Раздался всплеск, потом звук упашей канистры. Моргнул и погас свет.

- Что за хуйня? - в голосе Рико слышалась злобная истерика.

- Ща посмотрю - пробормотал Хосе и достал из кармана шорт зажигалку.

- Дебил! - завопил Хосе.

***

Компания "Весёлые волны" располагалась на втором этаже старого здания. Краска на рассохшемся деревянном фасаде давно облупилась, да и украшенные вензелями буквы вывески покрылись патиной. Хорхе и Мерседес открыли скрипучую дверь и вошли в небольшую конторку. За столом сидел весьма колоритный старик. Смуглая морщинистая кожа на его лице явно хранила память о палящем солнце и солёных брызгах: в молодости он наверняка был морским волком.
- Добрый день, сеньор! Мы хотели бы арендовать яхту для небольшого путешествия. Примерно на неделю. - сказал Хорхе.
- Свадебного путешествия - уточнила Мерседес.
- Ох, молодые люди, молодые люди! - заулыбался старик, - Помню, когда в молодости мы с моей Лала... Ой, простите, от старости и скуки становишься болтливым. Да, конечно. Вдвоём, правда, арендовать целую яхту, даже шестиместную, довольно накладно. Хотя, дайте-ка посмотрю... Вам нужна моторная или парусная?
Старик надел очки и сосредоточенно уставился в экран ноутбука.
- Моторная, сеньор. И со шкипером - мы не умеем водить корабли.
- Вот буквально послезавтра будет свободна наша самая недорогая недорогая - "Зеленокрылая канарейка". Вернётся из ремонта совсем как новенькая! За сорок тысяч песо она вся в вашем распоряжении на неделю, вместе со шкипером. А, эх, раз такое дело! В честь такого события - пусть вам будет скидка в две тысячи песо, а поведу я сам! Вспомню молодость... Как вы относитесь к окрестностям Санта-Лусии? Там есть прекрасные пляжи!
- Но сеньор, говорят, в тех краях на небольшие суда нападают косатки, и плавать там на маленьких яхтах совсем нельзя! - взволнованно проговорил Хорхе.
- Теперь можно, сынок - с умиротворённой улыбкой ответил ему старик. - Теперь можно.

20. Праведники и грешники





Не сотвори себе кумира, коих не желаешь превзойти.
Не произноси имени Господа без должной жертвы.
Чти вечер пятничный.
Не чревоугодствуй без должного возлияния и повода.
Почитай отца твоего и мать твою, и братьев твоих, кроме третьего. Третьего же убей в год восемнадцатый.
Не убей безоружного.
Не прелюбодействуй без обоюдного согласия.
Не обмани без прибыли.
Не произноси свидетельств, коих не можешь отстоять железом.
Не желай дома ближнего твоего, не желай жены ближнего твоего, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, коих не в силах забрать.




***
Городок был дрянным. Таверна была дрянной. Пойло в таверне тоже было дрянным. Впрочем, в портовых городах пойло всегда было дрянным и неприлично дорогим. Матросам и такого хватало.
Шкипер судна, на котором я снял каюту, тоже был той еще дрянью. Он сидел верхом на распластавшемся по полу официанте и уже добрых пять минут превращал его лицо в отбивную.


- Генрих, - обратился я к шкиперу, прожевывая кусок рульки и запивая его глотком дрянного вина, - Может уже хватит? Давно бы уже прирезал бедолагу.

- Да что ты такое говоришь, Пабло?! Он же безоружен! А я чту святое писание.


Хлесткие удары продолжились. Официант совсем уже прекратил сопротивляться и лишь слегка вздрагивал.
Я вновь промочил горло, отрезал еще кусок рульки и бросил заляпанный жиром нож на грудь бедолаге.

- Генрих, смотри, он вооружен. Так лучше?

- Да, спасибо, Пабло, а то я уже умаялся.


Шкипер не спеша вытащил из ножен кортик и вогнал его лезвие точно между четвертым и пятым ребром парня. Отдуваясь и кряхтя моряк поднялся, отряхнул колени и грузно бухнулся на стул.


- Нет, ну ты только посмотри что натворила эта падаль! - он указал на свой начищенный до блеска сапог, на котором четко был виден след от ботинка. - Корчмарь! Приберись у нашего стола и верни мне мой чертов кортик, только уже чистым и вместе с еще одним кувшином эля и тарелкой кабачков! Обожаю треклятые жаренные кабачки! Ты же все еще угощаешь? - это он уже обратился ко мне.


- Мы все еще воздаем должное сделке?

- Конечно. - кивнул шкипер. - Путь в Новый свет - твой. Каюта и еда за офицерским столом - прилагаются. Снимаемся с якоря завтра утром.

- Значит угощаю.


Я сделал еще один глоток вина и вновь скривился. То ли от отвратительного вкуса, то ли от тяжелого запаха кабатчика, что бахнул об стол запотевшим кувшином, аккуратно передал шкиперу вытертый о передник кортик и с невозмутимым видом удалился, волоча за ногу труп официанта. Мимо них проскочила официантка, поставила перед шкипером тарелку с жареными кабачками и, ловко увернувшись от шлепка по заднице, умчалась к другому столику.


- Эль в этой дыре намного лучше вина, хоть и пахнет как ослиная моча.- с видом знатока заявил шкипер разливая содержимое кувшина в две кружки и пододвигая одну из них мне. - Или благородные идальго пьют только кровь земли, а овсяное пойло пусть жрут свиньи?

- В бездну овес. В бездну благородных идальго. Я не из этой братии.

- Пабло, ну уж мне-то не ври. Пусть ты и представился только одним именем, но я вас, благородных и обнищавших идальго, ищущих кому бы выгодно продать свой клинок, в каждую ходку до Новой Земли поселяю в одной и той же каюте. Каждый раз о переходе мы договариваемся в этой корчме и каждый раз вы корчите лица, но глотаете местное пойло, по недомыслию именуемое вином.

- Ходят слухи, Генрих, что в этот городок толпами сбегаются еретики. Всеми правдами и неправдами они пытаются попасть на корабли, что идут в Новые Земли. Уж слишком сильно в последние годы Святые отцы взялись за чистку паствы от скверны. Костры пылают по всему Старому Свету. Кто тебе сказал, Генрих, что я не один из них?


Громкий смех шкипера заставил местных завсегдатаев оглянуться на наш столик. Генрих смеялся надрывно, до красных щёк и выступивших слёз, хлопая широкой ладонью по исцарапанной столешне.


- Ты?! Несопротивленец?! Пабло, воистину это была лучшая шутка за сегодняшний вечер! Видит Бог - шкипер провел кортиком по левому предплечью, дабы выступившие капли крови послужили должной жертвой за упоминание Всевышнего. - Видит Бог, Пабло, шрамы на твоих руках лучше всяких слов выдают в тебе верного слугу Матери церкви. Будь ты моложе, я бы предположил что ты - третий сын, скрывающийся от набожных родственников. Но столько в бегах не живут. Поэтому я скорее поверю в то, что ты обрюхатил дочку придворного вельможи, а то и супругу. Что скажешь, Пабло, я угадал?!

- Женщины, Генрих, всегда увлекались моим героическим профилем. И другими выпирающими частями тела.


Шкипер снова рассмеялся. Я предпочел взять паузу, сделав вид, что смакую вино. Этот разговор окончательно перестал мне нравиться. И пока я раздумывал, как лучше уйти от скользкой темы, в таверну вошел человек. Он был долговяз и сер лицом. Серая запыленная дорожная одежда. Серая шляпа с серым пером. Он весь был сер, тускл и невзрачен. Настолько невзрачен и тускл, что я было решил, будто он явился по мою душу. И подумал так далеко не я один. Потому как в таверне повисло тягостное напряжение. Завсегдатаи по-прежнему переговаривались меж собой, но уже не слышно было того гомона и бесшабашного смеха, что был тут всего минуту назад.

Человек бегло осмотрел трактир и взгляд его четко зафиксировался на Генрихе.


- Вы шкипер “Вечернего бриза”, насколько я понимаю? Мне нужно попасть в Новые земли. Каюта и пища за офицерским столом меня устроят. - голос его был глух и гулок. Будто бы он говорил в пустую бочку.

- Могу ли узнать, с кем имею честь говорить? - Генрих широким жестом указал гостю на свободный стул. На столе, в том месте где секунду назад была его левая рука, остался лежать кортик.

- Йозеф. Просто Йозеф, шкипер. - гость уселся на стул, но шляпы и плаща не снял.

- Видишь ли, просто Йозеф, дело в том, что просто Пабло уже выкупил у меня единственную пассажирскую каюту и место за столом. Другой каюты, как ты понимаешь, у меня нет. Но если ты согласен спать в трюме вместе с командой, то я буду рад твоей компании за трапезой.

- Увы, трюм меня не устраивает. А что если ты вернешь Пабло его деньги, а с меня возьмешь с излишком?

- Думаю, просто Йозеф, что деньги вернуть я смогу, а вот съеденного и выпитого по должному поводу - едва ли. Что недостойно доброго праведника. Но если ты передумаешь насчет трюма, то мы отчаливаем завтра вечером.

- Ну а ты, Пабло, не уступишь ли мне каюту за должную цену? - обратился долговязый ко мне, поправив плащ так, чтобы был виден эфес шпаги, давая тем самым понять, что готов платить не только золотом, но и железом.

- Не думаю, Йозеф, что подобный вариант меня бы устроил. - я вытащил из под столешни пистоль и положил его стволом в сторону собеседника. Руку с рукояти предпочел не убирать.

- Отличный колесцовый замок, Пабло. Тонкая работа. - оценил Йозеф. - Всегда ходишь с курком в боевом положении?

- Портовые города темны и полны опасностей. Особенно у трактиров. Особенно ночами. А разве можно оказаться ночью в порту у трактира и не прогуляться? Временами это помогает поправить полноту кошелька.

- Действительно. Не возжелай кошелька ближнего своего… - криво усмехнулся Йозеф. Он притянул к себе полную кружку эля, принюхался, сделал осторожный глоток. - Пахнет как ослиная моча. Но на вкус весьма не дурно. А что если словом нашей Матери церкви и Святых отцов я пообещаю вам обоим достойную плату?

- А слово Святых отцов точно поддержит Мать церковь? - с прищуром поинтересовался Генрих.

- Что же вы, шкипер, не верите святым отцам? - тихо поинтересовался Йозеф. Но в голосе его было столько стали, что шум за окрестными столами прекратился и взоры посетителей обратились к нашему столику.

- Верю ли я святым отцам, Йозеф?! - шкипер картинно закатил глаза, сделал огромный глоток эля, смачно рыгнул и, слегка повысив голос стал вещать, играя на публику.
Верю ли я святым отцам?! Вот смотрите, друг мой. Пять лет назад, когда моя шхуна впервые пришла в этот порт и я вошел в двери этой таверны я заметил при входе табличку с надписью, что повесил наш добрый корчмарь: “За битье посуды я выбью из вас всё дерьмо”. Так было написано. Я спросил у почтенной публики: “Что будет, если такой старый морской волк как я станет тут бить посуду?”. “Корчмарь выбьет из тебя всё дерьмо!” - ответили мне. Тогда я подошел к нашему доброму корчмарю и спросил его: “Правда ли, что если я начну бить посуду, то ты выбьешь из меня всё дерьмо?!”. “Истинно так” - ответил наш добрый корчмарь. И вот, в тот же вечер, я напился как скотина и начал швырять кружками в стену! И знаешь что тогда произошло?

- Что?

- Наш добрый корчмарь выбил из меня всё дерьмо! - вскричал Генрих и таверну огласил дружный гогот. Шкипер снова приложился к кружке и продолжил. - Верю ли я святым отцам?! Я открываю Святое писание и вижу там: “Не прелюбодействуй без взаимного согласия, иначе Бог покарает тебя!”. Так было написано. Я спросил у нашего доброго пастыря: “Что будет, если я стану прелюбодействовать без взаимного согласия?”. “Бог покарает тебя!” - ответил наш добрый пастырь. В тот же день я познакомился в порту с одной горячей штучкой и силой затащил ее к себе в каюту. И первые пару раз у нас все прошло без взаимного согласия. И знаете что? Ничего! А на следующий день я познакомился с другой милашкой и занялся с ней тем же самым. И снова ничего! А потом команда притащила мне сразу двух красоток и снова ничего не случилось! Нет, возможно, с точки зрения святых отцов, то что я творил с той парочкой и за прелюбодеяние-то посчитать нельзя! Тогда я искренне жалею что не пошел в семинарию, как того хотел мой покойный отец! И вот после всего этого я снова прихожу в эту таверну, пытаюсь ущипнуть за задницу нашу милую официантку, на что она заявляет, что если я еще раз попробую распустить свои руки, то наш добрый корчмарь выбьет из меня всё дерьмо!


Шкипер снова приложился к кружке, окинул взглядов притихших выпивох и, подвинувшись к собеседнику, подвел итог.


- Верю ли я Святым отцам? Прислушиваюсь. Но после той истории с кружкой я больше верю нашему доброму корчмарю.

Публика разразилась многоголосым смехом. Сидящий за соседним столом бугай растирал по морщинистому лицу выступившие слезы. Лицо Йозефа покраснело от ярости. И это было единственное яркое пятно в том облаке серости, которое, казалось, его окружает.

- Шкипер. - процедил он сквозь зубы. - Мне весьма пришлись по душе ваши веселые истории и ваше замечательное чувство юмора. С удовольствием послушаю их еще раз, в более теплой, а может даже горячей, обстановке. Пожалуй, я приму ваше приглашение и поселюсь вместе с командой. Будьте добры, озаботиться дополнительным провиантом и выпивкой.


Йозеф встал, коротко поклонился и с прямой как рея спиной вышел из кабака. В миг, когда за ним захлопнулась дверь, в таверну словно вернулись краски. Народ выдохнул. Снова послышались похабные шуточки и постепенно привычный гул вернулся в обеденный зал.

А вот с лица шкипера сползла дурная улыбка. Он сидел хмур, сосредоточен и безобразно трезв.


- Послушай Пабло, думаю, ты уже понял, что за зверь удостоил нас своим вниманием. Думаю, тебе не меньше моего не улыбается видеть под носом инквизиторского выкормыша по пути к Новой земле. Это очень плохо для дела. А потому мы отчаливаем сегодня. Жду тебя на борту. Через два часа, с тобой или без тебя, мы уходим.

- Я буду, шкипер.


Мы вышли вместе через кухню. Корчмарь на прощание похлопал Генриха по плечу и сунул ему какой-то сверток. Шкипер отправился к пристани, а я в свою гостиницу. Годы скитаний отучили меня договариваться о чем-либо в том же трактире, где собираешься спать.
Сумерки все сильней опускались на город. В окнах зажигались лампы, отбрасывая на узкие улочки тусклые круги света. Последние прохожие стремились скорее вернуться домой и укрыться за толстыми стенами и прочными дверьми. Зато на улицы потихоньку выходила иная публика. Пока они жались к стенам и кучковались в подворотнях, будто последние отблески дневного света заставляли их вжиматься в тени. Но совсем скоро они выйдут на свой ночной промысел и горе тем, кто слаб.

И все же я попался. Что тому виной: меланхолическое настроение от вида засыпающего города; выпитое вино; осознание того, что дело сделано и всего через пару часов я буду на шхуне идущей в далёкие земли - не суть важно. Меня встретили прямо перед входом в гостиницу. Один отрезал путь в здание, двое перекрыли путь назад. Оставалось только рвануть дальше по улице, но опыт подсказывал что именно так делать не стоит. Потому что именно этого от меня и ждут. Я вытащил из ножен шпагу и отошел на центр улочки. В схватке с многочисленным противником мне могли помочь только скорость и контроль пространства.


- Пабло Хосе Гарсия де ла Артего, сколько лет, брат! Знал бы ты как долго мы тебя искали. Отец совсем извелся. - на пятачок света вышел тот, кого я не видел уже шесть лет, но постоянно чувствовал спиной его приближение.

- Здравствуй, Игнасио. Как там матушка, как сёстры? - поприветствовал я брата, смещаясь так чтобы не дать головорезам зайти мне за спину.

- Живы. Здоровы. Изабель вышла замуж. Изольда стала настоящей красавицей. И, конечно же, все они давно тебя оплакали и похоронили. А ты тут… Ходишь.Грешно это, ходить мертвому среди живых.

- Игнасио, отпусти меня. Я исчезну и вы меня никогда больше не увидите. Скажи отцу что ты выполнил святой завет. В конце концов, это же глупо. Мы с Изабель родились вместе! Я не хочу убивать тебя, брат! - я перехватил шпагу за клинок левой рукой и максимально отвел ее в сторону, показывая свои мирные намерения.

- Да, но ты родился позже ее на три минуты. Это судьба, Пабло. Кто мы такие, чтобы ей противиться? Я знаю, ты собираешься скрыться в Новых землях и мне совершенно не хочется пересекать вслед за тобой океан. Я устал и хочу домой. Видит Бог, - он провел предплечьем по клинку шпаги, - что будь ты настойчивей при рождении и появись на свет раньше сестры, счастью моему небыло бы предела. Но ты - третий. Прощай брат!

- Прощай. - я выхватил из под плаща пистоль и нажал на спуск. Прокрутилось колесцо, разбрасывая искры от пирита. Зашипело. Грохнуло. Облачко сизого дыма накрыло опрокинутое на брусчатку тело Игнасио. Я же сунул пистоль обратно за пояс и поудобней перехватил шпагу.

- Что же, господа! - обратился я к оставшимся головорезам - Увы, но ваш наниматель более не способен оплатить ваши услуги. Зная брата я уверен, что вперед он не заплатил ни гроша. Что же мы будем с вами делать, сойдемся в смертельной схватке или разойдемся бортами и вы отправитесь на поиски менее зубастой и более богатой цели?


Головорезы переглянулись. Тот что был справа вопросительно изогнул бровь. Тот что был одет лучше других смерил меня взглядом и отрицательно покачал головой. Он шагнул к телу брата, подобрал шпагу и буркнув: “За доставленное беспокойство” - удалился. Второй из головорезов срезал с тела Игнасио кошель. Третий забрал шляпу.

Я подошел к телу только когда их шаги затихли вдали. Из ценных предметов, что были при брате мне досталась только фибула с фамильный гербом. Сойдет как память о сестрах, решил я и направился в гостиницу. Уже открывая дверь мне почудился сзади тихий стон. Мелькнула мысль вернуться, проверить тело и, при необходимости, добить. Но времени оставалось в обрез и я решил доверить судьбу слепому случаю.

Взлетев по лестнице на третий этаж я снова был вынужден остановиться. Возле двери в мою комнату стояла местная кухарка. Рядом переминался с ноги на ногу парнишка.


- Простите меня, господин. Вы собираетесь в Новые земли. Я тут услышала ваш разговор на улице. Трудно было не услышать… Ульрих, мой сын, ему семнадцать… Если бы вы только могли взять его с собой. Он третий у меня… Он хороший мальчик. Послушный, сильный, всё схватывает на лету. Он даже выучился грамоте!

- Стоп! Молчи! - прервал я женщину. Пустые разговоры только тратили моё время. Выслушивать мольбы и причитания я тоже не собирался. - Мне нужен человек который будет носить мои вещи, следить за платьем, чистить оружие, готовить в походе. За это я готов защищать, обеспечивать платьем и едой, обучать бою и стрельбе. Срок договора - пять лет, если не умрешь раньше или я не отпущу тебя своей волей. Согласен ли ты служить мне как своему господину?

- Да, господин!

- Обними мать и забери из моей комнаты баул. Мы опаздываем.


***
На шхуну мы успели вовремя. Шкипер поворчал по поводу слуги, о котором уговора не было, но дополнительные монеты и моя готовность отправить Ульриха в помощь коку Вышибале успокоили Генриха.


- Странное у вашего кока прозвище, Вышибала. - сказал я шкиперу, наблюдая за уходящим вдаль берегом.

- А, да… Когда десять лет назад он только взошел на борт, то приготовил такую бурду, что у всей команды вышибло дно. Тогда я сказал ему, что если он за неделю не научится готовить, то будет болтаться на рее.


Из трюма выбралась группа людей и скучилась у борта. Они растерянно озирались вокруг, будто не до конца верили в происходящее.


- Еретики? - догадался я о причинах побудивших нас так скоро покинуть порт.

- Да. Проклятые грешники и вероотступники. - подтвердил шкипер. - Согласился отвезти их в Новую землю. Практически бесплатно. Как подойдем к месту назначения - закую их в цепи и продам плантаторам.

- Ты решил обмануть их, Генрих? - притворно удивился я.

- Да. Но ведь не без прибыли! - усмехнулся он в ответ - Я человек праведный, верю Святым отцам и чту Святое писание.

- Приятно видеть благочестивого человека. Можно еще один вопрос, Генрих? Что было в пакете, что ты забрал у корчмаря?

- Кабачки, Пабло. Обожаю треклятые жаренные кабачки. - шкипер отвернулся от берега и ушел раздавать задачи команде.


На палубе загомонили. Люди возбужденно что-то обсуждали и показывали руками в сторону удаляющейся земли. На холме, что возвышался над домами, разгорался гигантский костер. Один из множества тех, что пылали по всему Старому свету.

В город пришли праведники.

21. Укромное место



Егор сидел на берегу небольшого озера и смотрел как пляшут языки костра.
Где-то далеко за спиной по очередному кругу орали, что у любви их села батарейка, но ни слова, ни фальшивые аккорды расстроенной гитары почти не долетали до этого укромного места.

Ему всегда нравилось быть подальше от людей, и чем дальше – тем лучше. Особенно ему понравилось сидеть в этом отдалённом от базы отдыха месте, закинув удочку, разведя небольшой костерок в импровизированном кострище и, потягивая коньяк из фляги, смотреть как на ряби озерных волн колышется поплавок.

Рыбачить он не умел и рассчитывал только на своё везение, ведь, как он был уверен, хорошему кулинару еда сама идёт в руки. А в том, что он был хорошим кулинаром, Егор ни капли не сомневался. Он был творцом, художником блюд, композитором вкусов, не то что его одногруппники, сжигающие очередную порцию криво нарезанной и отвратительно замаринованной свинины, и орущие, на этот раз, что-то про белые обои.

Егор не любил ни совместных тусовок с одногруппниками, ни самих одногруппников. Он считал их бездарями, оболваненными технологичками времён советского общепита и избалованными новыми технологиями. Бахвалятся тем, что могут приготовить сочную утиную грудку в су-виде, а сами не могут пожарить шашлык, не спалив. Конечно, это ведь не духовка с пятью уровнями конвекции и динамическим контролем температуры по таймерам и показанием датчика из жопы свиньи. Это – открытый огонь. Только огонь показывает истинный талант или бездарность кулинара. И вот сейчас Егор поймает карпа и приготовит его прямо здесь, на этом костерке, и это будет вкусно. Потому что у него талант, а бездарям остаётся давиться свиными углями. Осталось только поймать карпа…

Егор привстал, подбросил в костерок веток, и хотел было уже вновь облокотиться на старую ветлу и отхлебнуть немного из фляги, как вдруг что-то привлекло его внимание. Ему показалось, что чья-то тень мелькает за дальними кустами, то появляясь, то словно растворяясь без следа. На мгновение он даже подумал, что узнал этот силуэт, но только он сделал шаг вперёд, чтобы удостовериться и окликнуть внезапного гостя, как видение исчезло. Помявшись с минуту, Егор с досадой решил, что просто отблески огня и его воображение сыграли с ним злую шутку, и вернулся на своё место. Он даже не знал, чего сейчас больше хочется: пожалеть себя, поругать, или просто посмеяться над своей наивностью. Но он точно видел Лену, он же не мог ошибиться…

Лена была единственной причиной, по которой он вообще поехал на эту базу. Ни подначивания одногруппников: «Да круто будет», «Да чё ты как не мужик?», – ни увещевания противной старосты, что хватить отрываться от коллектива, и хотя бы перед выпускными экзаменами надо отдохнуть вместе, не оказывали на Егора ни какого эффекта. Но стоило только Лене, сверкнув очаровательными зелёными глазками, как бы невзначай сказать: «А ты едешь на турбазу?.. А я еду» – как он тут же переменил решение.

Лена была чертовски привлекательной девушкой. Она не гонялась за модными вещами, брендовым парфюмом и дорогой косметикой. Предпочитая элегантным платьям мешковатый свитер, а стильным причёскам – небрежно собранный «хвостик», Лена могла одной лишь улыбкой и огоньком взгляда покорить любого. И покорила – с первого курса Егор не сводил с неё глаз. А когда он увидел её на первом практическом занятии, ловко орудующую здоровым шеф-ножом, отмеряющую идеальные граммовки на глаз и формирующую блюда, достойные кисти лучших натюрмортистов, Егор понял, что влюбился окончательно. Ведь кто ещё достоин быть с ним рядом, если не та, кто столь же гениальна, как и он сам.

Разумеется, на каждую парную практику, Егор старался вставать в пару с Ленкой. Преподаватели были только за, да и Лена, кажется, была совсем не против, только грымза-староста недовольно фыркала, ну да кто её слушает. Вместе они творили кулинарные шедевры, и каждый раз Егор думал, что сегодня он точно решится сказать Ленке, что она не только классно готовит, но и сама вся такая классная. Так и не решился.

«Трус. И с чего ты взял, что она сама к тебе сюда прибежит?» – Егор отчитал сам себя, зачем-то перезакинул удочку, отхлебнул из фляги и продолжил смотреть то на огонь, то на поплавок…

***

– Поклёвку проспишь, рыбачок!

Егор встрепенулся и тут же замер, пытаясь понять, проснулся ли он, или это ещё сон. Потерев глаза и пару раз украдкой себя ущипнув, он решил, что всё-таки не спит, а значит пора удивляться. Перед ним стояла Лена, держащая за жабру лениво трепыхающегося карпа.

– Привет… То есть… Как ты меня нашла?

– А я и не искала. Это моё место, а ты его занял. Ещё и меня не пускал. Бука.

Лена скорчила недовольную гримасу и тут же засмеялась. Егор ущипнул себя ещё раз, на всякий случай.

– Что значит, не пускал? Так это ты там ходила? Не понимаю.

– Потом расскажу. А пока, может, поделишься ужином? А то за общим столом только угли остались, а я их не люблю. У меня и вино есть, белое, полусухое.

Лена отложила рыбу, сняла с плеча сумку и присела рядом с Егором.

– Ой! А кто тебе снился? Я?.. Ну ведь точно я, не Леська же. Или Леська? Фу-у-у…

Она звонко засмеялась, а Егор смущённо отвернулся, пытаясь застегнуть разошедшуюся на ширинке молнию. Ему показалось, что его щёки сейчас пылают сильнее углей затухающего костра.

– Да ты, ты! Ты мне всегда снишься. А потом ширинки ломаются… Блин. – Он удивился собственным словам. – Я хотел сказать…

– Ты хотел сказать то, что сказал. – Хихикнула Лена. – И это приятно. Ты умеешь быть милым, когда не зазнаёшься.

– Я…

Егор хотел возразить, но не смог подобрать слов. Да и что тут можно было возразить? Он и правда чрезмерно возгордился собой. Просто не замечал. Или не хотел замечать. А теперь заметил. Точнее, Лена помогла ему заметить. Ему оставалось только согласиться. Но прежде чем он подобрал слова, Лена приложила свой пальчик к его губам.

– Разговоры потом. Я есть хочу.

Егор вспомнил, что и сам с утра ничего не ел. Он наскоро выпотрошил и почистил рыбу, ополоснув её в озёрной воде, натёр солью и заранее приготовленными специями, завернул в фольгу и положил на угли. Так просто, без хитростей и изысков. Вся операция не заняла и пяти минут, но за это время в его голове пронёсся рой мыслей: «Почему Лена пришла?», «Почему она говорит, что это её место?», «Почему я так легко сказал то, что до сих пор не мог сказать?», «Что вообще происходит?» и «Откуда взялся этот грёбаный карп, если за целый день здесь не клюнуло и пескарика?».

Он оглянулся на Лену. Та уже достала вино, расстелила принесённое с собой покрывало, и просто смотрела на Егора своими очаровательными зелёными глазами и улыбалась. «А на самом деле, к чёрту вопросы. Всё же круто! А когда всё круто, то какая разница, почему?» – решил для себя Егор и улыбнулся в ответ.

Ужинали они молча. Несмотря на то, что Егор прихватил с собой одноразовую посуду, от неё решили отказаться, и ели рыбу руками, а вино пили по очереди. Егор то и дело смущался, глядя как Лена облизывает свои тонкие пальчики, или игриво слизывает капельку вина, проводя язычком по горлышку бутылки. Иногда ему казалось, что Лена тоже смущается от такого его внимания, но отвести взгляд он не мог. Поэтому на самом деле очень удивился, что пропустил момент, когда язычок Лены соскользнул с горлышка бутылки к нему в рот.

– Ты чего?

– Хочешь сказать, что тебе не понравилось?..

– Нет. Мне понравилось. Даже очень. Просто…

Лена вопросительно, и будто с усмешкой посмотрела на Егора. Он хотел сказать, что не ожидал такого бурного развития событий, и ему, конечно, очень приятно, но вот прямо сейчас он не совсем готов. Егор раскрывал рот как тот самый карп, но не мог произнести ни слова. Лена улыбнулась и вновь приложила пальчик к его губам.

– Это очень удивительное место. Здесь ты не сможешь соврать даже самому себе. Только не задавай вопросов. Когда придёт время, я сама всё расскажу.

Что-либо спросить Егор не успел – его рот уже был занят Лениным язычком, а руки сами собой нырнули ей под свитер…

***

Проснулись они, когда уже рассвело. Егор смотрел на Лену, умывающуюся озёрной водой и всё ещё не мог поверить, что это был не сон. Она была особенно прекрасна в лучах только взошедшего солнца, и Егор поспешил присоединиться к водным процедурам. Объятия, поцелуи, прохладная вода озера – всё это было вполне реально и очень приятно, но была в этом какая-то неуловимая странность.

«И вроде всё достаточно пиздато, но всё равно какая-то хуйня» – пробормотал Егор известную поговорку, уже одеваясь.

– Что ты сказал?

– Странно всё это. Круто, но странно.

Лена улыбнулась и попросила Егора помочь застегнуть лифчик. Кое-как справившись с застёжкой, он провёл рукой по её немного бледной бархатной спине.

– Комары. – Осенило Егора. – Нельзя всю ночь пролежать у водоёма и не быть съеденным комарами.

– Ты переживаешь, что комарики не покушали? – Хихикнула Лена. – Это так мило! Пойдём. Нас там уже потеряли.

Всю дорогу к базе Егор не сводил глаз с Лены. Ему казалось, что это не та Лена, что была вчера. И не та, с которой они столько времени провели в техникуме. Её улыбка больше не была язвительной, а огоньки глаз теперь не обжигали, а согревали нежным изумрудным светом. Казалось, что даже походка её изменилась, став более воздушной.

Уже на полпути они услышали страшный визг. Не было сомнений, что это визжала Леся.

– Пацаны её вчера в домике закрыли и дверь подпёрли. – Объяснила Лена. – Достала всех своими моральными принципами и правилами коллектива. Вот и закрыли, чтоб не мешалась. А сами взяли бухло и пошли на озеро.

– А если…

– Не видели. Не могли видеть. Но ты же понимаешь, что прекрасно обо всём догадаются. Тебя сильно тревожит твоя репутация?

Лена посмотрела так, словно этот вопрос она задала неспроста и ответ на него ей действительно важен.

– Я больше за тебя беспокоюсь. Мне то что? Пусть догадываются, я только гордиться буду. Но не сильно. Тихонько. Про себя.

Лена крепко обняла Егора. Здесь, в отличие от укромного места, Егор спокойно мог соврать, но он не врал. Она увидела это в глазах, услышала в голосе. Егор действительно больше беспокоился о ней, чем о себе. Это был новый Егор. Тот, которого она хотела видеть рядом.

– Значит, получилось. – Не сдержавшись, прошептала она вслух, и тут же приложила пальчик к губам Егора.

Тот согласно кивнул, и взявшись за руки, они продолжили путь к базе. Лесин визг, тем временем, сменил тональность и стали отчётливо слышны фразы «всю ночь шлялись», «разврат» и «гнать вон», а также смех и перешёптывания одногруппников.

– Похоже, нас сейчас будут линчевать.

– Надо кое-что сделать. – Шепнула Лена. – Подыграй мне.

По мере их приближения к группе, голоса стихали, а к моменту встречи заткнулась даже несмолкающая Леся. Группа смотрела на прибывшую пару с удивлением, а некоторые парни – с нескрываемой завистью. Лишь только Леся открыла рот, чтобы прервать минуту молчания, как Лена выпалила:

– А мы фазанов выследили!

– Чего? Каких ещё фазанов?..

– Обычных фазанов. – Вступил Егор. – Это птицы такие. Как петухи. Только фазаны. Они там наследили, а мы их выследили.

«А этот метод надо запомнить» – подумал он, глядя на окончательно зависших одногруппников. Выждав небольшую паузу, Лена продолжила:

– Раз уж мы, так сказать, проштрафились, то хотим приготовить искупительный ужин. Фазаны по-нормандски, уверена, всем понравятся. Только надо кого-то послать в посёлок за продуктами, да и выпивки не помешает докупить. А мы пока добудем дичь.

Леся пыталась что-то возразить, но даже её визгливый голос утонул в общем гомоне. Идею с настоящей дичью на ужин все восприняли на ура и вовсю обсуждали, кто куда идёт, кто что берёт, и сколько надо брать, чтобы хотя бы до утра хватило.

Сказав, что ей нужно кое-то взять, Лена оставила Егора следить за координацией действий, и пошла к своему домику. Несколько парней тут же воспользовались её отсутствием и подошли к Егору, что бы поздравить и сказать, что он реально молодец, а вовсе не педик, как они думали. Девчонки отметили, что он даже как будто изменился в лучшую сторону. А Арсен, единственный, по мнению Егора, на свете армянин, не умеющий жарить шашлык, с нарочитым кавказским акцентом и жестикуляцией заключил:

– Мужчине нужен хороший вино и красивый женщин. Без них в мужчине кров тухнет и он злой становится как наш Алеська!

Буквально за двадцать минут план действий был составлен, роли распределены, и площадка возле веранды опустела. Тут же, словно из ниоткуда, появилась Лена.

– Я ждала, пока все разойдутся. А Леська ждёт нас. Пойдём со мной.

Егор не стал спрашивать, куда они идут. Да и зачем? Чтобы Лена опять приложила свой пальчик к его губам, и сказала что «всё потом»? К тому же он заметил, что ему даже нравится не задавать вопросов. На полпути к их укромному месту, а то, что они идут именно туда, Егор понял почти сразу, Лена остановилась и сделала вид, что читает сообщение в телефоне.

– Она идёт за нами. Не оглядывайся. И знай – ничего плохого я не сделаю.

***

– Вот вы где!

Леся выглядела взбешённой. Волосы её были растрёпаны, глаза горели гневом, а Егор мог отчётливо слышать как скрипят её зубы.

– Как же я, вас, мразей, ненавижу! Выскочки! Всегда в центре внимания! «А вот Лена то», «А вот Егор сё», «А что они ещё могут выкинуть?». Смогли, блядь! Выкинули! Да вы… Вы всех против меня настроили, твари. Вы мне коллектив развалили!

Леся подняла руки и решительно пошла вперёд. Егор сделал шаг, чтобы закрыть Лену собой, но та оказалась проворнее: выпад, взмах клинком, взвизг Леси и капли крови, капающие на корни ветлы.

От неожиданности, Леся осела на землю и испугом смотрела то на Лену, то на порезанную ладонь. Лена омыла кинжал озёрной водой, вытерла о траву и убрала в ножны под левым рукавом. Она посмотрела на Лесю совершенно не злобным, а скорее сочувственным взглядом.

– Я не причиню тебе зла. Я хочу тебе помочь.

Она подошла к Егору, ещё не совсем понявшему, что сейчас произошло, взяла его ладонь и прислонила к стволу ветлы, накрыв своей.

– Спасибо тебе, Чёрная Ветла, за твою помощь нам. Помоги, пожалуйста и этому человеку обрести что-то хорошее. И выпусти нас.

Леся вскрикнула и попятилась. На том самом месте, где только что стояли её разговаривающие с деревом одногруппники, теперь мерцали, удаляясь, два смутных силуэта…

Егор оглянулся.

– Она походу ушла.

– Она не ушла. Просто скрыта от глаз, как мы были скрыты вчера. Она не сможет уйти, пока не изменится.

Лена снова приложила пальчик к губам Егора. Егор снова согласно кивнул, заметив для себя, что похоже в их отношениях это станет традицией.

– Ну хорошо. А что теперь? Пойдём на фазана?

Лена засмеялась.

– Ну уж нет. Я не охотница. А вот моя тётя, хозяйка этой базы, – охотница, у неё и возьмём тушки. Тем более, мне нужно вернуть ей кинжал.

***

Ужин получился на славу. Лена с Егором, вдоволь наслушавшись комплиментов и подколок в свой адрес, оставили ребят наслаждаться купленным с тройным запасом алкоголем и песнями про обои и батарейки, а сами уединились на веранде, потягивать коньяк из фляги.

– Тебе не кажется, что они изменились? Вчера они были другими.

– Разве ты ещё не понял? Это мы изменились. И теперь смотрим на мир по-новому. Кстати, время пришло – можешь спрашивать.

Егор приобнял Лену и улыбнулся.

– А стоит ли? Я уже понял, что моя девушка – ведьма. Думаю, этого мне достаточно. Многие всю жизнь с ведьмами живут, я тоже готов.

Лена засмеялась.

– Увы, но нет. Будь я ведьмой, всё было бы намного проще. Но в роду были ведьмы, да. Кто-то из прапрабабок не то посадил ту самую ветлу, которую прозвали Чёрной, не то похоронили под ней. И тётя, думаю, ведьма, раз про неё рассказала. А вот я – точно нет. Я вообще не получилась. Все в роду были отличными кулинарами, а у меня всё горело, падало, проливалось, а сколько раз я резалась, я уже и не помню. Тогда тётя и рассказала про Чёрную Ветлу, которая может помочь. И потом винила себя за это. До сегодняшнего дня, до момента когда увидела нас вместе.

– Ветла дала тебе талант?

– Нет, она так не работает. Но она может изменить душу человека, забрав один его порок, или добродетель, в обмен на другой. В тот раз ветла дала мне терпение. Мой «талант» – это просто кропотливая работа и долгие тренировки. Но ветла ничего не даёт, не взяв что-то взамен. Она забрала целомудрие. Со временем это переросло в непреодолимое желание секса – то ещё наказание, особенно если тебе четырнадцати нет. Я каждый год ходила к ветле с просьбой избавить меня от этого мучения, но ничего не получалось. Пока туда не пришёл ты.

– Значит вчера...

– Ты попал под чары ветлы. Когда я поняла, где ты спрятался, то поспешила туда, но ветла меня не пустила. Она никого не пустит, пока не завершит изменения. Я думаю, что забрав твою гордыню, ветла как-то подзарядилась. Не знаю. Но я почувствовала, что она может мне помочь. И она помогла, избавив меня от похоти.

– Но, если она что-то забрала, то должна что-то дать?

– Она дала мне любовь. Настоящую. А вот что дала тебе?

– Я не знаю. Наверное, тоже любовь.

Лена положила голову Егору на плечо.

– Завтра наша очередь готовить обед. Есть идеи?

– Может, рагу из кабачков? Или оладьи? Почему-то очень хочется кабачков.

https://www.yaplakal.com/forum40/topic2780580.html?hl=
Тема ПОКА закрыта.

Пришла пора насладиться конкурсными шедеврами, не убоюсь этого слова, демиургов от пера.

Было прислано 26 опусов. Из присланного набора текстов для голосования выбран 21 рассказ, который соответствовал техусловиям, полностью или частично.
Поэтому решение Оргкомитета – одна, основная лента. *аплодисментыджипег*
Оценки жюри сыграют роль при определении призовой "тройки" при задвоении баллов после вскрытия итогов опросника.



Для тех, кто впервые принимает участие в конкурсе. Или всё забыл:

1) Опрос темы будет технически скрытым до объявления итогов, поэтому лента с креосами будет недоступна для голосования (закрыта), ПОКА администратор не сделает необходимые «скрытные» настройки.
Поэтому ДО открытия темы для комментариев читаем рассказы и обсуждаем их в стартовой теме.

обсуждаем пока здесь

Рецензии, каверы, критиканские высеры, ценные замечания, признания в любви авторам будут перенесены впоследствии в основную тему с рассказами.

2) Голосуем, когда тема с рассказами будет открыта для комментариев.
Как всегда, у тебя, читатель, есть три голоса-выстрела для выбора.
Читаем медленно и вдумчиво, делаем выбор осознанно.

3) Деанонимизация автора, в любой форме, ведет к снятию рассказа с конкурса. Поэтому тщательно взвешивайте ответные комментарии перед публикацией.
Нежным и трепетным авторам дам совет запастись пипеткой с успокоительными каплями и цистерной чувства юмора.
Этот сайт непредсказуем. За это мы его и любим.

Критики, будьте конструктивны! Жаберы – будьте креативны! Читатели – снисходительны!
Приводите читать рассказы друзей, мам и котов.
Авторы, удачи.

ПС.
Собственные номинации – ПЗС, 3 ха-ха, Толстая жаба, Порнохаш - можете заявлять в процессе.

Это сообщение отредактировал Паласатое - 19.05.2024 - 08:36

Некоторые названия - уже огонь
Осталось посмотреть будет ли там полымя, или искорками обойдется

Спасибо! Зачтем прямо сейчас!

Размещено через приложение ЯПлакалъ