Омут

За ошибки сильно не пинайте. Это черновик. Текст не вычитывался и не правился.

ОМУТ

Глава 1. Гроза.

Мерные взмахи катушки металлоискателя медленно убаюкивали. Сказывались и усталость, накопленная с раннего утра, и августовская духота, смешанная с пряным запахом свежеубранной пшеницы, даже приятная тяжесть в кармане камуфляжных штанов, наполненного за день почти доверху имперскими монетами, как-то успокаивала. Значит, не зря ехали добрые полтораста километров от родного дома, не зря растирали мозоли от безмерного хождения по свежей пахоте… Вот оно – вознаграждение – тихо позвякивает при каждом шаге. Убаюкивает.

Я посмотрел на часы. Без четверти пять… Самое время подумать о возвращении к машине, чтобы успеть выехать на трассу до наступления сумерек, а Лёху, как всегда, не видать. Снова побрел в какие-нибудь кусты-овраги.

От раскаленной за день земли поднимался горячий воздух, искажая уходящую вдаль линию горизонта. Сильно щурясь отнизкого вечернего солнца, бьющего прямо в глаза, с трудом разглядел вдалеке до боли знакомый, родной силуэт. Маша шла по полевой дороге легкой, непринужденной походкой, возвращаясь с прогулки на реку. Рядом с ней, периодически припадая носом к земле и размахивая хвостом-маятником, семенил Филька – наш общий любимчик и просто хороший друг.Ирландский сеттер, которого три года назад жена с дочерью уговаривали купить.

Уговаривали... Ха! Как же! Это мягко сказано! Трое суток убеждений, доводов, и шуточных угроз со стороны супруги плавно переросли в неделю всяческих угождений и изысканных блюд на ужин. Юлька же, кроме, как «папочка мой любимый» и «самый лучший папуля в мире», никак иначе ко мне в эти дни не обращалась. Мало того, маленькая хитрюга каждый вечер перед сном просила рассказать ей сказку о несчастной маленькой собачке, у которой нет хозяина и которую, из-за этого, все бессовестно обижают и гнобят.А окончательно добил загнанного в угол папу, коряво нарисованный щеночек, татуированный надписью «папин друг» на пузике. Следующим же днем папа Коля, в тандеме с мамой Машей, ползал по всей квартире с половой тряпкой в руках, приговаривая, что с папами так не поступают, а счастливая Юлька,хохоча и повизгивая, носилась с новым другом из комнаты в комнату, переворачивая все вокруг вверх дном. Так наша семья стала квартетом.

– Ну что, кладоискатель? Где мой золотой браслетик? – Маша лукаво улыбнулась, легла на мягкую сухую траву, закрыла глаза и, запрокинув голову назад, подставила изящную шею и лицо теплым солнечным лучам заходящего солнца. Светлые волосы блестели в этих лучах, переливаясь всеми оттенками золотистого. Она потянулась всем телом и томно выдохнула: – Ох, и духота. Парит, что ли? Бедный… Как ты в этом камуфляже целый день выдерживаешь?

– Нормально. За то мухи не кусают.

– Ну, что там? Показывай! – она встрепенулась и с интересом уставилась на меня своими огромными зелеными глазищами, от которых я вот уже десять лет хожу, будто под гипнозом.

– Да так, мелочевка всякая. Монеток надергал… Как прогулка? Купались?

– Конечно! Фила из воды вытащить не могла. Но когда из-за леса гром ударил, он пулей на берег вылетел и к тебе. Я его уже около поля только и смогла догнать. А Лёшка где? Как всегда? – Маша с улыбкой оглянулась по сторонам в поисках Юлькиного крестного, который вечно забредал со своим металлоискателем в самые глубокие овраги и самые дремучие леса. Даже не смотря на то, что согласно старинным картам, искать нужно было на поле, неугомонного землекопа вечно несло совсем в другую сторону, желательно труднодоступную. Но, что самое невероятное – этот вездеход никогда без находок не возвращался. Хоть одну, хоть самую захудалую монетку или крестик добывал.

Я взглянул на небо и только сейчас заметил, что с востока, из-за лесополосы, довольно быстро в нашу сторону надвигается свинцово-серая туча, так напугавшая Фила на пляже. Периодически вспыхивая молниями она застилала все пространство до самого горизонта.

–О-о-ого! – только и вырвалось у меня.

– Ага, – в тон мне парировала супруга, – Если Лешка через пять минут не вернется, будем куковать в грозу посреди поля. Звони, пусть машину хотя бы откроет.

Дозвониться до кума с первого раза не получилось. И со второго, и с третьего. Абонент был «вне зоны».

–Как всегда, блин, в самую глубокую балку залез, – в сердцах выдохнул я и невольно вздрогнул от неожиданного пронзительного грохота. Молния явно ударила где-то, до неприличия, близко. Маша ойкнула и нервно рассмеялась, а Фил подбежал ко мне, прижался к ноге и жалобно заскулил. Я потрепал пса по холке, от чего тот немного осмелел, но остался переминаться с одной лапы на другую, не решаясь отходить от хозяина дальше, чем на метр. Вдали выла сигнализацией машина кума. В густом, потемневшем и недвижимом воздухе стал отчетливо улавливаться запах озона.

Автомобиль стоял в полукилометре от нас у окончания лесополосы, и хотя в грозу прятаться под деревьями было небезопасно, мы рассудили, что ждать очередного разряда молнии в чистом поле будет еще хуже. Уже на подходе к старенькой «девятке» у меня зазвонил телефон. Леха! Наконец-то!

–Кумец! Где тебя носит? Ты решил прибор под дождем утопить?– я старался говорить дружелюбно, чтобы не обидеть близко человека, но нервные нотки в голосе все равно скрыть не удавалось.

– Да, блин, пытаюсь из балки выбраться! Спускаться было проще как-то. Идите к машине, я с брелока открою, прячьтесь. Скоро буду.

–Мы уже на месте, открывай. И давай булками шевели, здесь скоро веселье начнется.

Через несколько секунд сигнализация дважды пропищала и замки приветливо щелкнули, отворяясь.

– Ну, хоть мокнуть не придется, – удовлетворенно, с облегчением в голосе пропела жена, пропуская вперед пса и запрыгивая следом за ним на заднее сидение автомобиля. Очередной разряд, еще более громкий, чем первый, заставил ее вскрикнуть и моментально захлопнуть дверь.

Дождь начался резко, забарабанил дробью по крыше «девятки» крупными каплями и лил такой плотной, непроглядной стеной, что мы начали волноваться, чтобы Леха при такой видимости вообще смог отыскать место стоянки. Я пытался привлечь его внимание, периодически нажимая на клаксон и моргая дальним светом фар, но толку было мало.Точнее, толку не было вовсе – стихия была явно громче и сильнее вершины технического прогресса советского автопрома. Звонить не было смысла.Телефон явноуже промок и врядли был способен принять звонок, даже если бы находился в зоне покрытия сети. Оставалось ждать.

Пять минут спустя из-за огромной грозовой тучи, накрывшей поле, стало совсем темно. Иногда эту тьму прорезали очереди ярких вспышек молний, но даже в эти мгновения разглядеть что-либо дальше, чем на пять метров от машины, было невозможно. На заднем сидении суетился и поскуливал пес, то выглядывая через запотевшее окно, то пряча мокрый нос под теплыми руками хозяйки.

- Точно заблудился. Уже мог бы вокруг поля успеть оббежать и машинупо-любому найти.

- Может, случилось чего? А может наоборот – укрытие какое-нибудь нашел… Пережидает.

Маша, как всегда, старалась увидеть в любой ситуации положительные стороны. Я же чувствовал, что добром эта гроза не кончится. То ли и вправду чувствовал, то ли ощущал вину за то, что отсиживаюсь в машине в то время, как друг, возможно, попал в беду.

- У него прибор за штуку зелени. Если намокнет – ремонт обойдется в копеечку. Если быс ним все хорошобыло, то давно уже в машине обсыхалбы. Надо искать.

- Да сиди уже! Не хватало, чтобы и ты еще потерялся.

- А если и вправду случилось чего? Пошел я.

- Коль, - жена сменила тон на заискивающий, - ну, давай еще пять минут подождем. И дождь уже скоро кончится…

- Да может он где-то рядом уже, просто найти не может. Пойду.

Я выложил из кармана телефон, натянул легкую куртку и, не дожидаясь согласия Маши, распахнул дверцу. Волна мокрого холода моментально хлынула за пазуху, разливаясь струями по шее и дальше по спине. Тут же набросил капюшон на голову, однако и это не спасло – куртка промокла насквозь еще до того, как я успел захлопнуть дверцу машины, футболка прилипла к телу.

- Леха!

Я старался кричать, насколько мог, громко, однако даже мне показалось, что шум дождя и непрекращающийся грохот забивает голос напрочь. Прислушался, не кричит ли кум в ответ, но ничего кроме стихии не расслышал.Под ногамираскисло и подошвы кроссовок полностью исчезли в липкой, черной грязи, увеличивая вес каждой ноги на пару килограммов.

Балка, в которой бродил «вездеход» находилась где-то в километре от машины, а если учесть, что с момента последнего звонка прошло минут десять-пятнадцать, Лёха сейчас должен был находиться не более чем в трехстах метрах от машины. Правда, при условии, что смог вскарабкаться по склону до того, как начал лить дождь...

Идти оказалось значительно сложнее, чем я думал. Размытый чернозем был скользким, липким и тяжелым. То и дело ноги норовили выскользнуть из-под меня, то разъезжаясь в разные стороны, то вылетая вперед-назад. Видимо, при других обстоятельствах, я бы выглядел довольно забавно, но в тот момент веселиться не хотелосьвовсе. Такая ходьба отнимала немало сил, и я остановился, чтобы немного передохнуть, отряхнуть с подошв налипшие комки грунта и перевести дыхание. Дождь не прекращался. Мало того, показалось, что начал лить еще сильнее, заливая глаза и уже без стеснения забираясь под одежду.

- Ле-е-ха! Ку-у-ум! Э-э-э-эй! – нараспев выкрикнул я и с удивлением тут же услышал ответ:

- Коляныч! Я здесь! Я тут, на склоне! Ай, ё! – после, он сильно выругался.Да так сочно, чтостало понятно, что неспроста. Я рванул на голос и, не удержав равновесия, тут же рухнул лицом в грязь. Не обращая внимания на острую боль, пронзившуюправую лодыжку, поднялся и уже более аккуратно ступая, поспешил на выручку.

Кума я нашел на склоне балки у старого, сухого, поваленного дерева, которое, почему-то, я днем не замечал, хотя выглядело оно очень колоритно. Острые сучья уже давным-давно оставшиеся без коры, белели светлой высохшей древесиной в грозовом сумраке, как кости какого-нибудь огромного доисторического ящера. Леха лежал на спине,сдавливая обеими руками правую ногу чуть повыше колена. Он сильно скалился от боли, и постоянно матерясь, посматривал то на меня, то на травмированную конечность.

- Рассказывай! – стараясьперекрикнуть шум дождя, обратился я к нему.

Леха часто и шумно задышал, стараясь, видимо, пересилить боль, но не выдержал и продолжил громко материться. Скользя по мокрой траве, устилавшей склон балки, я приблизился к больной ноге кума и попытался осмотреть характер травмы. Тогда я был практически уверен в том, что это либо вывих, либо перелом, но когда присел на землю, понял, что все обстоит хуже.Гораздо хуже. И чтоделать дальше, в голову не приходило совершенно.

Глава 2. Нога.

Кума я всегда знал как энергичного и жизнерадостного человека. Эти два прекрасных качества создавали в небольшом рыжеволосом человеке такое количество позитивной энергии, что она попросту не вмещалась в нем и выплескивалась в невероятных количествах на окружающих, создавая атмосферу веселья и радости. Будь ты даже в самом подавленном настроении, обремененный массой забот и проблем, пообщавшись с Лешкой, приходишь в бодрое расположение духа, как будто заряжаясь его позитивом. Казалось, что никакие передряги не могут выбить его из колеи тотального оптимизма.

Взять, хотя бы случай, когда он позвонил мне поздним вечером и, перекрикивая громкую музыку, принялся рассказывать, что его сократили с работы и жить теперь не на что:

- Все, кум, отработался я, отслужился! Финита ля, как говорится… Работа нэт, дэнгинэт. Что теперь делать – ума не приложу. Но, Коляныч, как же классно! Ты представляешь, я теперь свободный человек! Совершенно свободный! Я так давно хотел найти себе интересную работу! Такую, чтобы с удовольствием! Такую… ну, чтобы ух! Чтобы ого-го! Понимаешь? И вообще, бизнесом займусь. Во! Точно! У меня идей куча, Коляныч. Куча! Приезжай в «Иву», я сейчас здесь праздную!

И так далее… Он всегда вдохновлялся новыми интересными идеями, всегда был чем-то сильно увлечен и с удовольствием делился своими увлечениями. Собственно, свой металлоискатель я тоже купил благодаря куму. И не один я. Заразил, так сказать. Увлек.

Сейчас же на мокрой, жухлой траве передо мною лежал несчастный, испуганный, корчащийся от боли человек, слабо напоминающий того, о ком я только что рассказал. Вся его одежда была промокшей и очень грязной, поэтому я не сразу заметил кровь, залившую правую брючину. Одна из голых ветвей старого поваленного дерева, не менее трех сантиметров в диаметре, вонзилась острым концом под колено.

- Что там, Коля? – хрипло, прерывисто, сквозь зубы спросил Леха, глядя на меня из-под лба, не замечая потоков дождевой воды, заливающих глаза, - Говори как есть. Херово дело?

- Могло быть херовее, - честно ответил я. И в самом деле, упади он чуть менее удачно, и вместо ноги могла быть шея или живот…

- Из меня теперь можно шашлык жарить. Как эта часть у хрюшек называется? Окорок? – он попытался посмеяться, но взвыл от боли и на мгновение замер.– А если чуток подольше полежу, то хамон получится.

Тут уже и я не сдержался, позволив себе засмеяться. У Лехи даже в таком положении получилось разрядить обстановку и снять мой ступор, вызванный шоком от увиденого. Все-таки он настоящий источник позитива. Понемногу в голове начали возникать идеи, как поступить, но каждая отбрасывалась в сторону, каждая оказывалась либо слишком рискованной, либо абсурдной.

- Лёш, топор в машине есть?

- Неа, нету. И даже если бы был – не дал бы. Я тут кони двину, если ты эту ветку рубить начнешь.

- Есть мысли как вытащить?

- Попробуй меня подмышки взять и вверх дернуть. Только это… - он перевел дыхание, - ты аккуратнее как-нибудь. Любя.

- Сначала нужно ногу ремнем перетянуть, чтобы кровотечение было не сильным. Сейчас оттоку мешает палка, но когда ее вытащим – хлынет.

- Ты че, кум? Сдурел? Мне это бревно до самой задницывстряло! Еще бы пару сантиметров и я бы девственности лишился, блин! Как ты собираешься ногу перетягивать, если в ней от колена до жопы вторая кость выросла?

Я присвистнул и ругнулся.

- Ты уверен?

- Коля, я бы не был уверен, если б не было так больно. Давай быстрее что-то делать, а то я скоро покончу в себя от болевого шока. Кум ты мне или где? Давай спасай меня скорей!

Где-то рядом сверкнула молния и практически сразу громыхнуло. Я стоял, глядя на Леху, и тщательно взвешивал каждый шаг, который предстояло проделать. Ошибка могла дорого стоить. Машина отсюда в полукилометре, на дороге грязь, выехать по размытой грунтовке на трассу точно не получится. Скорая медпомощь? Сюда не проедет. Да и рискованно рассчитывать на то, что вообще кто-нибудь выедет в такую грозу. Нужен трактор…

- Коля, твою мать! – Леха уже кричал во все горло. – Ты будешь что-то делать или нет? Не могу больше терпеть!

- Да погоди ты!

- Не могу!!!

- Трактор нужен, чтобы тебя отсюда вывезти, понимаешь?

- К хренам трактор, сначала вытащи это занозу из меня.

- Да я тебя до больницы не смогу дотащить, как ты не понимаешь? Ты кровью истечешь!

Леха внезапно отдернул одну руку от колена, схватил меня за ворот куртки и с силой притянул к себе. Выражение его глаз я запомню надолго. Такого отчаянья в них еще никогда не было. Нижняя челюсть тряслась, из-под век выступили слезы. Некоторое время он просто молча смотрел на меня, будто обдумывая говорить или нет, а затем медленно и внятно проговорил:

- В балке, внизу – болото. Шепчет оно. Воет, Коля. Я его и сейчас слышу. Не бросай. Что хочешь делай, только не бросай. Помру, если уйдешь.

Я ругнулся и, стараясь не поскользнуться на мокрой траве, вскарабкался по покатому склону к голове кума. Подхватил под плечи, нашел хороший упор для ног и медленно выдохнул, собираясь с силами для рывка. И вот уж чего не ожидал, так это прикосновения к собственной шее. За спиной кто-то был…

Глава 3. Гена.

– Загораем, мужики? Слыште, это… Помощь нужна вам или как? – после Лехиногомистического откровения, пусть я его всерьез и не воспринял, этот бодрый, низкий и – главное – человеческий голос звучал просто как благословение. Крупный, усатый мужик неопределенного возраста в зеленом клеенчатом дождевике неуклюже пытался удержать равновесие на крутом, скользком склоне, крепко ухватившись одной рукой за мою шею, а другой неловко жестикулируя в воздухе.

– Спрашиваешь! – воспрянул я духом, не веря в такую удачу, – Ему бы к врачу поскорей.

Мужик присел на корточки, внимательнее присмотрелся к Лехиной травме и спокойно, будто каждый день видел подобное, пробубнил:

– Жить будет, – затем усмехнулся, хлопнул Леху по плечу, от чего тот взвыл, закусывая губу, и весело прогорланил:– Заштопают, будешь как новенький, ели-пали!Только ты мне больше такого не показывай, а то могу в обморок грохнуться. Будете потом еще и меня вытаскивать.

Он подошел ко мне, бесцеремонно отодвигая в сторону, и ухватил Леху под плечи. Я хотел было тоже взяться, но тот снова оттолкнул меня и пробасил:

– Ну, какого лешего лезешь, ели-пали? Иди, давай за ветку хватайся. Я его потащу, а ты ееродимую на себя дергай. Может и соскочит живец с крючочка… Дергаешь на счет «раз», понял? А ты давай терпи, братуха! И постарайся ногу расслабить, так легче пойдет. Ага?Ща все будет «шоколад», ели-пали! Держись!

Когда мужик начал обратный отсчет, я уже держался за злополучную ветку, глядя на бледное Лехино лицо. Сердце безудержно колотилось, руки дрожали, несмотря на то, что изо всех сил сжимали скользкое дерево.

– Три! Два!..

Команды «Раз!» я так и не расслышал. Ее заглушил Лехин крик, разбавленный отборным русским матом. Он рычал и корчился от боли еще не меньше минуты, покая колдовал над его ногой, перетягивая ремнями рану. Жгут получился так себе, но сильного кровотечения удалось избежать. Я мельком оглянулся на огромную занозу, и невольно передернулся. Ощущения кума не подвели: острый, обломанный сук вошел в бедро по самое «некуда», а то, что удалось его выдернуть с первого раза, казалось, просто невероятной удачей.

Дождь пошел на убыль имы, немного переведя дыхание, принялись волоком тащить раненого вверх по склону.Тот старательно помогал, отталкиваясь здоровой ногой и шумно кряхтя, а уже на вершине я впервые услышал то, что так сильно испугало моего кума.Сначала это был шепот. Еле уловимый шепот, постепенно перерастающий в раздирающий вопль.Затем снова в шепот. Но вопль этот тоже был не громким. Казалось, я вот-вот смогу разобрать слова,однако это никак не удавалось сделать. Как будто кто-то прокручивал аудиозапись в обратном направлении на очень низкой громкости. Источник звука тоже определить не получалось. Шепотстоял повсюду. На мгновение мне показалось, что это происходит только в моей голове и никакого звука, на самом деле нет и быть не может, но тут я посмотрел наЛеху и понял, что слышу это не я один. Он,также, как и я, озирался по сторонам, блуждая взглядом между черными стволами деревьев, которыми густо поросла глубокая балка.

Видимо я замешкался, потому чтоГена – так звали нашего нежданного спасителя – хлопнул меня по плечу и бодро скомандовал:

– Давай, мужики, последний рывок и скоро мы дома! Навали-и-ись!

Мы, наконец, вытащили Леху на ровную поверхность и обессиленные распластались рядом с ним на земле. Переведя дыхание, яснова попробовал прислушаться к странным звукам, но ничего необычного расслышать больше не удавалось. Дождь прекратился, глухие раскаты грома отдавались тихим эхом где-то вдалеке, с деревьев падали редкие капли, бесшумно тая в сухой траве.

– Чтоб вы сто лет жили, мужики, и горя не знали, ели-пали… – тяжело дыша, прохрипел Гена. – Вот ты мне скажи, деревянная нога, накой хрен тебя туда вообще понесло, а?

Леха не отвечал. Да и мне не хотелось ничего никому объяснять. Мы просто лежали и смотрели в небо, по которому в сумерках неспешно плыли ватные тучи.Смеркалось.

Гена оказался местным комбайнером. Он жил в деревне, в паре километров от злополучной балки, и заметил нашу машину еще до того, как ударила гроза.

– Ну, а у добрых людей как водится? Если попал кто в беду – помоги. Вижу, что в поле стоите, а тут такое начнется с минуты на минуту! Значит, после такого дождя на своейтарахтелке выехать точно не сможете. Бывало и на «УАЗиках» застревали!Тогда только трактором и тянули.А тут на «зубиле»… Куда там! – он многозначительно махнул рукой.

СтарыйТ-16, громко гремя каждым болтом, уверенно шел по раскисшей пахоте в сторону трассы. Мы с Лехой полулежали в кузове на мокрой соломе и слушали через разбитое лобовое стекло воодушевленного Гену, которому приходилось кричать, чтобы мы могли хоть что-торасслышать:

–Так я комбайн загнал, а сам на трактор и к вам. Как задницей чуял, ели-пали – вчера только мотор собрал. Месяц разобранный стоял!Хотя, если б знал, что такое лить будет – переждал бы, не ехал бы… Хотел даже на полпути назад развернуть, но, чую, надо! Хоть тресни, а надо! Вот как так, а? Шестое чувство? А? Видели кино?Вот те и не верь…Так я к машине, а там баба с собакой. Ушел, говорит, муж товарища искать, и показала куда пошел. Ну, я по следам вас и вынюхал. Вот такие дела, ели-пали,такие пироги…Ничего, сейчас на трассу выедем, а там до поселка не далеко. С ветерком, как говорится. Там у нас больница есть. Теща – главврачом… Все в лучшем виде организует. Будешь как новый, ели-пали!

Леху тем же вечером на «скорой» увезли в райцентр. Я все поторапливал Гену поскорее вернуться к машине, сильно волнуясь за жену. Из головы не выходили странные голоса, и всю обратную дорогу я пропускал мимо ушей бесконечные шутки и байки, коимиГенафантанировалбез умолку. Жутко было представить, какМаша, сидя в темноте, в застрявшей посреди поля машине, начинает слышать этот шепот.Еще страшнее было представлять, как Маша, не выдержав ожидания, выходит из машины и идет в сторону этой чудовищной балки на поиски нас с Лехой...

Это сообщение отредактировал ZM87 - 13.07.2016 - 05:35

Глава 4. Эликсир.

Слабый свет тракторных фар долго не позволял разглядеть припаркованную машину, хотя судя по силуэтам деревьев, растущих вдоль поля, мы уже были совсем близко от места стоянки. Я сосредоточенно всматривался в темноту, постоянно поторапливая Гену.

Трактор несколько раз чихнул на холостых оборотах и затих. «Девятка» стояла на своем месте, двери закрыты, свет в салоне не горел. Я спешно спрыгнул на землю и почти бегом, насколько позволяла грязь под ногами, направился к ней. Жена не выходила и на мгновение у меня внутри все похолодело. Только бы не ушла! Только бы… Я с размахом отворил заднюю дверь, в салоне зажегся свет, и гора рухнула с плеч.

Маша сиделавытянувшись по струнке, с ровной, как у аристократки, спиной и сцепленными в замок руками. По лицу обильно текли слезы. Она зажмурилась и закусила губы, стараясь не разрыдаться. Я упал перед ней на колени, прямо на землю, обнял за талию и прижался к теплому животу.Долго такстоял, вдыхая ее запах. Запах счастья.Запах матери моего ребенка. Рядом, на сидении, мирно сопел Фил.

– Где Леша? – немного придя в себя и шмыгая носом, тихо спросила она.

– С ним все хорошо. Уже хорошо. Он ногу повредил, пришлось срочно везти в больницу. Прости, просто времени не было…

Она обняла меня за голову, сильно прижала к себе, громко всхлипнула и на этот раз не сдержавшись, разрыдалась:

– Коль, я тут места себе не находила. Три!Часа!Кошмара! – каждое из этих слов она произнесла по отдельности, – Сначала эта гроза, потом тракторист этот перепугал до смерти, потом стемнело, а вас все нет и нет… Что я должна была думать? Каких только мыслей в голову не приходило. Ты без телефона…Сижу и вообще не представляю что мне делать! Или вас идти искать, или…А тут еще и Фил начал выть. Я думала, с ума сойду! – она снова расплакалась. Я попытался ее успокоить, приговаривая, что все уже кончилось, что все позади.Скоро она успокоилась, отдышаласьи только чуть заметно покачивалась взад-вперед, изредка шмыгая носом и всхлипывая. Я гладил ее по спине и искал у себя в голове то обещание, которое обязан был дать, чтобы никогда больше не допуститьподобного.Никогда. Странное слово... Страшное. Той ночью я впервые всерьез задумался над ним. Над тем, как много в нем кроется. Никогда…

Время было уже позднее, а водить машину ни я, ни Маша не умели. Своей никогда не было, а права, до тех пор, так никто из нас и не получил. Прочитав краткий инструктаж о езде на буксире, Гена дотащил нас до своей деревни и предложил переночевать, а уже наутро решить, как перегнать машину в город.Отказываться от гостеприимства, в такой ситуации, было просто неуместно. Время подбиралось к полуночи, промокшую насквозь одежду и обувь нечем было сменить, а августовская ночь становилась все холоднее. К тому же, только сейчас я обратил внимание на то, как сильно устал. Что уж говорить о Маше, которая уснула еще по пути в деревню прямо в машине, не смотря на то, что трясло на разбитой дороге нещадно.

Хозяин суетился, накрывая на стол в гостиной быстрый ужин, в то время как его жена – грузная и молчаливая женщина по имени Варя – увела Машу в спальню готовиться ко сну. Когда количество яств перевалило все мыслимые пределы, Гена водрузил на стол огромную бутыль желтоватой жидкости, предварительно щелкнул по ней щелбаном, и торжественно объявил:

– Сейчас будешь впервые в жизни кушать самый настоящий эликсир молодости, ели-пали! – с этими словами он, будто фокусник, изъял непонятно откуда две внушительные стопки, громко стукнул ими по столу и, указывая указательным пальцем в потолок, заговорчески добавил: – Собственного приготовления.

Я отказываться не стал. После пережитого днем, хотелось расслабиться, но пока это сделать не очень-то получалось. К тому же Варя, заглянув в гостиную, сказала, что Маша от ужина отказалась и легла спать. Сама хозяйка, также, пожелала нам спокойной ночи и удалилась, оставив нас с Геной ужинать одних.

– Эликсир, так эликсир, – согласился я и сам разлил по стопкам.

Первый тост был, конечно же, «За знакомство». Напиток и в самом деле оказался не плох. В меру крепким, с легкими оттенками трав. Закуску самостоятельно выбрать не получилось. Гена настоятельно рекомендовал, чем и в какой последовательности закусывать его фирменный эликсир. И, скажу я вам, в этом был определенный резон.

Первые пол-литра были употреблены под бесконечные истории о нелегкой, но правильной деревенской жизни.

– Ну, вот что ты видишь в этом своем городе? Квартира в четыре стены? Дом, метро, работа, метро, дом… И так каждый день, ели-пали. Вот и несет вас потом на всякие приключения. Ищете себе на голову неприятности… А все от чего? Да потому что душевности в жизни не хватает. Изюминки нет. Ну, что? Скажешь, нет?

Я улыбался и где-то, в чем-то был согласен с этим человеком, хотя он, конечно, был далековат от истины.

– А у меня… – Гена сделал благостное лицо и развел в стороны крупные ладони, – Ели-пали! Тут тебе и лес, и река под боком, и воздух свежий, без всяких этих заводов и машин… Нет, ты знаешь какая у нас тут рыбалка?Знаешь какая рыбалка?!Коля, ты такой рыбы с роду не ловил! Да что там не ловил – не видел никогда, ели-пали! А хочешь, прямо завтра утром и рванем! У меня сижаприкормленная. А грибы? – он пододвинул ко мне тарелку с маринованными маслятами, – Пробуй! Нет, ты пробуй, пробуй! И потом мне скажешь…

Я, из вежливости, наколол на вилку один гриб, положил в рот и,как мог, изобразил на лице невообразимое удовольствие. Гене этот ход пришелся по душе, и губы растянулись в довольной улыбке.

– Вот хороший ты мужик, Колян. И кум твой хороший, – видимо, эликсир делал свое дело и беседа стала переходить в разряд задушевных, – Вот были бы все хорошими, добрыми… Вот, чтобы по-совести. Так глядишь, и жить было бы легче. А? Эх… Давай еще по единой, ели-пали! – он разлил по стопкам и очередная порция зелья разлилась теплом внутри.

Гена закусил огурцом и с какой-то внезапной грустью в глазах уставился на меня:

– Вот скажи мне честно, Коля, что вы в том яру делали? Только честно! – он смотрел на меня, продолжая разжевывать огурец, и не отводя пытливого взгляда.

Мне хотелось отшутиться, мол забрели по глупости, случайно все вышло… Нет, не потому, что хотел скрыть от Гены свое безобидное хобби. Просто мне показалось, что это не так уж и важно. Но по его взгляду понял, что отшутиться не получится, и что вопрос этот был задан не из праздного любопытства. Поэтому рассказал все как есть, все от начала и до конца.

Гена тяжело вздохнул, неторопливо дожевал, глядя куда-то в сторону, и тихо, будто боясь, что кто-нибудь услышит, сказал:

– Вы, Коля, лучше не ходите к тому болоту. И к тому яру не ходите. Ты вот человек городской, современный. Молодой, ели-пали. Наверное, с высшим образованием и в глупости разные, наверное, не веришь, да? Но коли мы с тобой так сидим и по-дружески беседу ведем, то ты меня послушай дурака. Я тут с рождения живу. И батя мой тут жизнь прожил. И дед. И потому все тут про каждую травинку знаю, про каждую канавку. И все тут хорошо. Да только болото то, возле которого друга твоего ранило, плохое. Злое оно. Зло там, понимаешь? – он украдкой оглянулся на дверь, ведущую в спальню, затем продолжил:

– Если б жену твою в машине перепуганную не увидал, хрен бы я за вами в тот овраг полез. Десятой дорогой его местные обходят, а я так вообще сто десятой. Пожалел я твою Машку. Ну, а потом смотрю – мужики, вроде, будь здоров… Не бросать же вас. Сами бы не выбрались, – он разлил по стопкам, поднял свою и сказал: – Давай за здоровье твоего кума. Пусть выздоравливаетскорее.

Мы выпили. После услышанного меня так и подмывало спросить о том шепоте.Но даже количество выпитого не развязывало язык. Гена о чем-то крепко задумался, громко сопя носом. Его слегка качало, а глаза затянула белесая пелена. Хозяин был сильно пьян, но продолжал:

– Я тебе расскажу… Вот только тебе… – он икнул, – Я в том болоте в детстве утонул.

Мне показалось, что я не правильно расслышал, что Гена мне сказал. А он, как ни в чем не бывало, развел руки в сторону, пожимая плечами, и снова икнул:

–Да! Утонул. Утоп! По настоящему, Коля. Захлебнулся. И утоп. Помню, как воду вдыхал. А потом очнулся у себя в саду, за огородом. Ночь, ели-пали... Лежу, весь в болотной тине, еще хрен знает в чем, грязный как черт. Вонищаот меня болотом… – он демонстративно поморщился, – И вырвало меня водой этой вонючей тут же. Иду домой. Во двор захожу, а из дома дед мой выходит и козью ножку скручивает. А я на него смотрю и в штаны ссусь, Коля. Потому как дед мой уже полгода как в могиле лежать должен. Помер от рака легких. А тут на тебе – закуривает.

Гена взял бутылку, налил себе и молча выпил.

– Целый год я по второму кругу прожил, Коля. На год назад меня то болото вынесло. Живу и целый год про всех все знаю – с кем что будет, с кем чего случится. Рассказываю – не верят. Потом сбываться начало, меня бабка в церковь на причастие сразу отвела. Про деда только не говорил никому. Боялся я его – жуть. Хожу и знаю, что мертвый он, ели-пали, и боюсь. А потом пережил тот год, дед помер, на болото не пошел и вот живой до сих пор…Женился, детей вон двое на печке сопят.

Я слушал Гену и не знал, как реагировать на эти россказни. То ли он и вправду верил во все, что рассказывает, то ли просто снова байки свои травит. А может, решил поразвлечься, попугать залетного городского? Кто его знает… Хотелось спать. Усталость, плотный ужин и выпитое валило с ног. Смутно помню, как добирался до кровати. Помню, что обнял теплую Машу, прижался к ней, зарываясь лицом в ароматные волосы, и постарался безуспешно поймать за хвост последнюю мысль: «А где же это может быть Лехин металлоискатель, если мы его пустого наверх тащили?»

Глава 5. Утро.

Утро встретило головной болью, ярким солнцем, бьющим через незашторенное окноспальни, и невыносимой жаждой. Маша еще спала, отвернувшись к стене, и я решил ее пока не будить. С трудом оторвавшись от подушки, вышел в гостиную, но никого из хозяев там не обнаружил. «Видимо, воскресное утро в деревне такой же выходной, как и у горожан. Спят еще. Уж Гена, так точно спит...», подумалось мне. Это была единственная мысль, пришедшая в тотмомент в мою чугунную голову. Все остальное пространство в ней занимали инстинкты выживания, а они назойливо подсказывали, что если я сейчас же, очень быстро не найду какую-нибудь жидкость, то до вечера просто не доживу.

Как назло, остатки вчерашнего пиршества были убраны и на столе, кроме вазы с полевыми цветами, ничего не было. Нет, из вазы я, конечно, пить не стал, хотя другой воды в комнате не нашел. Вспомнил, что накануне вечером видел во дворе колодец и вышел во двор.

Утро стояло теплое и солнечное.Под ногами суетилась пернатая живность, которая едва завидев незнакомого человека, разбежалась в разные стороны. При этом один важный и очень жирный гусь даже попытался ущипнуть непрошеного гостя за ногу. Пил прямо из ведра. Вода в колодце оказалось очень вкусной и холодной. Не знаю, что Гена добавляет в свой эликсир, но помолодевшим после такого его зелья, я себя явно не чувствовал, чего не скажешь о ключевой воде из колодца. Она то, как раз, вернула в больную голову преобладание разума над инстинктами.

Умывшись, опять же из ведра, я отворил калитку ивышел за двор.Улица была пустынной, если не считать тощего серого кота, развалившегося на траве в тени старой вишни. Жужжали мухи и пчелы. Птицы, еще не чувствующие скорого наступления осени, весело щебетали повсюду.Где-то в соседнем дворе прокукарекал петух, а еще дальше, на окраине села,лениво лаяла собака. Идилия. Я глубоко вздохнул, наслаждаясь гаммой деревенских запахов и... уже на выдохе вспомнил о вчерашних событиях.

Приятные ощущения куда-то разом улетучились и головная боль, от которой удалось ненадолго отвлечься, накрыла с новой силой.Я извлек из кармана мобильник, намереваясь набрать Леху, чтобы узнать, как он себя чувствует, но вовремя обратил внимание на часы и решилотложить звонок на потом. Было еще слишком рано.Однако спать уже не хотелось.

С улицы открывался прекрасный вид на поле, по которому я вчера наматывал круги в поисках монет. Сразу за ним - полоса деревьев, отгораживающих это поле от злополучной балки. Я невольно передернулся. Прибор! Лехин дорогущий металлоискатель! Забыли… Он для его покупкидаже кредит в банке брал, и, кажется, до сих пор не погасил. Я еще раз взглянул на часы, и решил, что времени более, чем достаточно, чтобы вернуться до того, как все проснутся.

Одежда за ночьпочти просохла, хоть и пахла сыростью. Кроссовки оказались еще влажными.Однако немного потоптавшись на одном месте и не обнаружив чавкающих звуков, решил, что и так сойдет.

Идти было не далеко.Минут через тридцать, миновав поле и несколько десятков луж, я остановился у оврага. Яр, как вчера назвал его Гена.

Прибора отсюда видно не было. Оглядевшись в поисках более пологого спуска и, так и не найдя вариантов, решил спуститься тут же, но чуть в стороне от опасного поваленного дерева. Выломав из клена посох и используя его как дополнительную опору, стал медленно спускаться вниз. Думать о том, что мне вчера здесь слышалось, очень не хотелось, и каждый раз, когда мысли возвращались к этим событиям, я тут же гналих подальше, стараясь занять себя напеванием любимой Юлькиной песенки из какого-то модного нынче мультсериала. Но как бы я не старался себя успокоить, сердце от волнения просто выпрыгивало из груди.

Спуск оказалсяожидаемо не простым.Жухлая трава не успела за ночь как следует просохнуть от дождевой влаги, и ноги скользили по ней, как по льду. Спасал, разве что, посох, который приходилось с силой вонзать в почву, прежде чем сделать очередной шаг. Ко всем прочим "радостям" моей утренней прогулки, прибавились еще и комары. Они кружили повсюду. Видимо, сказывалась близость водоема и эти кровососущие твари чувствовали себя в таких условиях достаточно комфортно, чтобы плодиться в таких невероятных количествах. Я мысленно выругал Леху за его дурацкую манеру вечно забираться в какие-то непролазные дерби. И как он вообще вчера вниз умудрился спуститься? И главное - зачем? Ну, неужели мало распаханного, ровного поля? Ходи себе и наслаждайся. Так нет же! Что там вчера мне Гена об экстриме говорил?

Вчерашний разговор с гостеприимным комбайнером вспомнился очень не кстати. Снова в бешенном темпе забилось сердце.

- Да что ж это такое, твою мамку за ляжку, блин? - не выдержал я своего слабоволия и в сердцах выругался в голос, - Что за детские страхи-то, ели-пали? Детский сад, блин! - и уже про себя отметил, что успел нахвататься от Гены не только детских страхов, но и «ёлок с палками».

Эта импровизированная эмоциональная разрядка помогла взять себя в руки. Пора было менять направление движения, чтобы добраться до лежащего на склоне дерева.К своему удивлению прибора я там не нашел, а лишь в очередной раз бросил взгляд на обломанный, острый как пика, сук с запекшейся бурой кровью на неровностях. Выше по склону его тоже быть не могло, мы бы его заметили при подъеме. Скатился, когда Леха падал?

Придерживаясь за сухие сучья злосчастного дерева, я, метр за метром, двигался вниз. С каждым шагом воздух становился все более густым и влажным. Начал ощущаться отвратительный запах гниющих листьев. Не сухих и не опавших, а именно гниющих. Омерзительный запах.

Как-то в школьные годы нас всем классом вывозили в городской парк на уборку территории. Дело было ранней весной, и опавшие листья, которые предстояло убирать с обочины проходящей через парк дороги, за зиму превратились в малоприятную, однородную массу, сгнившую и пахнущую так, что мне пришлось несколько раз отбегать на безопасное расстояние, чтобы ненароком не стошнило.

Сейчас же этот запах был значительно более острым и густым. Желудок тут же принялся настойчиво напоминать о том, сколько вчера было выпито. Я натянул ворот футболки себе на нос, в надежде хоть немного перебороть естественные позывы организма, и продолжил спуск. Нужно было как можно скорее найти прибор и выбираться из этой проклятой балки к чертовой матери.

Дно оврага застилала высокая, густая трава, которая ближе к центру поляныравномерно смешивалась с не менее густымизарослями камыша.За ним с трудом просматривалась небольшая лужица черной воды. Судя по всему, это и было то самое болото, о котором рассказывали Лешка с Геной. Честно говоря, в тот момент я даже испытал некоторое разочарование. Как будто в один момент рухнуло все таинственное, что окружало их мистические рассказы. Просто лужа… Возможно, родник. Простая водоносная балка, коих в наших краях тьма. Я окинул взглядом склоны. Густые кроны старых, высоких деревьев создавали подобие купола над водоемом. Лишь кое-где пробивались редкие солнечные лучи, которые в густом, сыром воздухерезко контрастировали с мраком лесного болота.

Если бы не жуткий запах и вездесущие комары, можно было бы дажевернуться сюда с фотоаппаратом и провести фотосессию. Нетронутая природа – всегда красиво…

Металлоискатель я нашел практически сразу. Его рукоять возвышалась над травой. Кум, как истинный копарь, оставил прибор в вертикальном положении, оперев подлокотником на рукоять воткнутой в землю лопаты. Оставались неясными три обстоятельства: во-первых, почему Леха бросил такую дорогую вещь здесь внизу, если так бережно с ней обходился? Во-вторых, что он здесь вообще делал, если и ежу понятно, что находок в таком месте нет и быть не может по определению? И, наконец, самое главное: почему это я, такой полностью вменяемый, трезвый, взрослый человек, стою здесь и невыносимо хочу подойти поближе к воде?

– Шшшшеееессссь… – каждая волосинка на коже в мгновение встала перпендикулярно телу, – Есссааааашшшш… Хххххаааааасссссаааа…

Это был не один голос. Это был целый хор шепчущих в полной тишине, сиплых голосов, исходящих отовсюду! Я схватил металлоискатель и, не разбирая дороги, рванул к склону, по которому только что спускался вниз. Опираясь на Лехину лопату, скользил, падал, больно ударяясь животом и коленями, старался ухватиться за траву. Воздуха не хватало и меня начал душить кашель. Упав в очередной раз, я выронил прибор и на миг обернулся, чтобы успеть его подхватить, пока тот не скатился вниз по склону. И когда пальцы уже сомкнулисьна штанге металлоискателя, теплая, массивная, отвратительно пахнущая волна воздуха с силой ударила мне в лицо:

–Сссааааааааааххххх… – на этот раз шепот был настолько отчетливым и громким, что у меня не осталось сомнений в его реальности. Он был рядом. Он был передо мной.

Следующие несколько десятков метров подъема я преодолел, будто на реактивной тяге. Уже у самой вершины склона я снова поскользнулся и упал. Свет солнечных лучей, до этого скрываемых ветвистыми деревьями, сюда проникал без труда. Дурной запах практически не ощущался и я позволил себе обернуться назад. Ничего необычного, сверхъестественного или пугающего я не обнаружил. Стволы деревьев, между которыми проглядывалась зелень низины, и черное пятно омута, контрастирующее, словно мертвый зрачок,с бушующей жизнью землей. Звонил мобильник…

Глава 6. Юлька.

–Коль, где тебя носит?

–Кум прибор свой вчера забыл, надо было забрать. Уже назад иду…

Маша перебила:

–Юлька заболела. Давай быстрее. Надо срочно домой ехать.

–Чем заболела?

–Температура высокая ночью поднялась, ее рвет постоянно и вообще плохо. Отравилась, наверное. Утром хуже стало. Мама врача вызвала, ждут сейчас. Давай быстрее, я тебя прошу.

«Час от часу не легче», – пронеслось в голове и, прихватив металлоискатель, я поспешил к дому Гены. Отойдя на приличное расстояние от оврага, обернулся и даже прислушался. Ничего… Сделал попытку обмануть себя, что все необычные события, с которыми я столкнулся на болоте, не более, чем плод воображения.Попробовал списать сегодняшние страхи на похмелье.Безуспешно. Я знал.Я был уверен, что все было так, как было. И не иначе.

Перескакивая через лужи на размытой полевой дороге, позвонил теще, надеясь разузнать подробности о Юльке, но ничего нового, кроме причитаний и оханья, не услышал. Оставалось надеяться, что все не так плохо, как кажется.

Фил выбежал на улицу меня встречать и, подбежав, основательно обслюнявил. Маша ждала на скамейке около калитки, нервно теребя в руках мобильный телефон.

– Ну, где тебя так долго носит? Нас Гена обещал в город отвезти на Лешиной машине.

– Да неудобно как-то, – растерянно промямлил я, будучи искренне уверенным, что с дочерью все будет хорошо и волнения жены слишком преувеличены, – Он и так уже для нас много сделал. Еще и тут напрягать… Как назад ему добираться?

– Да хренли тут добираться, ели-пали!– донесся из-за забора низкий Генин голос, калитка отворилась, и в проеме показалось его опухшее, заспанное лицо,–к нам сюда каждые полчаса электрички ходят.Ты это… Хорош выеживаться. Я, Коля, привык жить по человеческим понятиям. Принципы у меня, если хочешь… Сегодня я вам помог, завтра, может, и вы мне чем-нибудь подсобите. Земля круглая, ели-пали, жизнь длинная… Давай, завтракаем и поехали.

Маша ничего не хотела слышать ни о каком завтраке и настояла на немедленном отъезде.

До города домчали за час. Всю дорогу Маша, то и дело, созванивалась с тещей, разузнавая мельчайшие подробности, и начинала паниковать каждый раз, когдапропадал сигнал сети и связь обрывалась. Фил, видимо,чувствовал нервное напряжение хозяев, и за время поездки не издал ни звука, что было совсем не в его манере.

Пока мы ехали, «скорая» увезла Юлю в больницу с подозрением на кишечную инфекцию, поэтому мы, не заезжая домой, отправились прямо туда. По приезду Гена поинтересовался, может ли чем-то еще быть полезен. Мне очень не хотелось его задерживать. Этот простой, добрый,бескорыстный человек сделал для нас так много за последние два дня…А я, во всей этой суете, даже не успелего толком поблагодарить. Или, хотя бы, обменяться номерами телефонов, чтобы отблагодарить позже.Успел, разве что, всучить деньги на такси до вокзала. На том и распрощались.

С собакой в больницу не впустили. Пришлось просить тещу погулять с Филом на улице – снова сидеть в машине он категорически отказывался. В приемном отделении стоял резкий запах медикаментов. Юле промывали желудок в процедурном кабинете.

– Боже, как я устала ждать за эти два дня, – сидя на жестком больничном топчане, тихо причитала Маша, – Ждать и бояться. Вы меня с ума сведете.Кстати, что там с Лешкой случилось? Что у него с ногой?

– ДовездеходилсяЛешка. Поскользнулся, на ветку снаскоку ногой напоролся. Пришлось срочно в больницу везти, иначе крови мог много потерять. Если бы не Гена…

– Боже… Что, так сильно напоролся?

Я рассказал ей обо всем, что случилось прошлым вечером. За исключением одной детали. Детали, которая занозой сидела в голове и не покидала ее ни на минуту. Маша слушала, широко раскрыв глаза и прикрыв губы ладонью.

– А ты ему звонил?

– Пытался, но у него телефон промок. Хотел сегодня навестить, только теперь вот не знаю…

После того, как Юлька прошла все необходимые процедуры, ее перевели в общую палату и нам с Машей разрешили ее навестить. Когда я увидел дочь, лежащую на огромной больничной кровати с провисшей панцирной сеткой, такую худенькую, бледную, с паутиной трубок от капельниц, тянущихся к обеим маленьким ручонкам, то в горле встал ком. Враз из головы вылетела вся пустая потусторонняя ересь, которая не давала покоя последние несколько часов. Весь мир, все проблемы и потрясения в один момент сжались до ничтожно малых размеров, по сравнению с тем, что было в действительности важным. Юлька бессильно улыбнулась и прошептала:

– Мама, папа...

Странно… Она улыбалась, а от этого на сердце становилось еще тяжелее. Чувство жалости к маленькому, родному чадушку и осознание собственного бессилия разрывали изнутри. Я взял ее за маленькую, пухленькую ладошку и приложил к своей щеке.

– Ой, папа, ты колючий, – теперь чуть веселее прощебетала дочурка.

Врачи диагностировали сальмонеллез, опасную кишечную инфекцию, и настоятельно рекомендовали оставаться на стационарном лечении в больнице еще, как минимум, неделю. Я весь день провел с Юлькой, пока Маша ездила домой, чтобы собрать необходимые вещи и привести себя в порядок после нашей поездки.Вечером она меня сменила и появилась возможность заскочить в травматологию, чтобы проведать кума.

Леха встретил меня какой-то нервной улыбкой на встревоженном лице. На него это было совсем не похоже. В палате были еще двое – старик, без видимых невооруженным глазом повреждений и молодой парень с гипсом на правой руке. Первый увлеченно читал газету, и, казалось, вовсе меня не замечал, второй лежал с закрытыми глазами, в наушниках, из которых доносилась какая-то энергичная, однообразная музыка.

– Приветствую выздоравливающих, – попытался я приободрить поникшего друга, но тот снова отреагировал в весьма несвойственной ему манере, чуть заметно кивнув мне в ответ и жестом предложил присесть на край койки.

Я, конечно,догадывался, в чем была причина такого поведения. Единственное, что настораживало, так это то, что кум принял всю эту болотную чертовщину слишком близко к сердцу. Значит, либо его переживания так усугубила травма, либо я чего-то не знал.

– Ты как? – негромко спросил меня Леха, когда я присел рядом.

– Как я? Это ты как? Кто из нас вообще с порванной жопой лежит?

– А… Да нормально все с жопой. Прооперировали, зашили все. Печень не задета, а это главное – будем пить. Ты лучше это… – он замялся, – Ты помнишь, я тебе про шепот на болоте говорил? Про вой этот…

Я кивнул, не зная, стоит рассказывать ему о том, что сам слышал, или нет. С одной стороны – что тут скрывать? С другой – уж слишком напуганным выглядел мой кум. Настолько напуганным и непохожим на самого себя, что я засомневался в его душевном равновесии. Но решил, все-таки, рассказать все как есть…

Он приподнялся, упершись локтем в подушку, и слушал очень внимательно. Не отрывая пристального взгляда, проглатывая каждое сказанное мною слово. А когда я закончил рассказ, казалось, ждал от меня еще чего-то.

– И все? – пытливо уточнил он.

– Да, вроде, все. А что?

Леха откинулся на подушку и, закрыв глаза, шумно выдохнул.

– Да что с тобой, мужик? – не выдержал я и возмутился его молчанием, – Ты можешь сказать, что не так-то? Ну, попали мы с тобой в какой-то бабкин-ёжкин огород, ну, испугались маленько. Все ж уже позади! Все нормально! Вон и ногу тебе уже починили… Я тоже слышал эту хрень, тоже труханул крепко. Но сейчас-то…

– Нет, Коля, ты не понял, – перебил он меня, – Ты эту хрень слышал там, а я эту хреньи сейчас слышу. Вот здесь! – он ткнул пальцем себе в висок.

Глава 7. Навсегда.

Я оторопело смотрел на кума, не зная как реагировать. Никогда не был суеверным, никогда не верил ни в чертовщину, ни в экстрасенсов, которые в последнее время заполонили экраны телевизоров и зарабатывают неплохие деньги на доверчивых домохозяйках. Не верил в колдунов, гадалок и прочую ересь. Всегда скептически и с солидной долей иронии смотрел передачи с диковинными названиями, на подобии «Необъяснимо, но факт» или «Потустороннее». Я всегда и всему старался найти логическое объяснение. Рациональное. Вот и сейчас, первое, что пришло в голову – это порекомендовать Лехе обратиться к хорошему мозгоправу. Но, в тотже миг, рациональное объяснение само собой свалилось на меня, будто снег на голову. Как же все просто! Элементарно! И так забавно. Я рассмеялся…

Кум смотрел на меня с разочарованием и обидой. А как еще ему было реагировать на мое поведение? Я хохотал и его испуганное лицо еще сильнее раззадоривало.

- Леха, - едва справившись с эмоциями, выдавил я из себя, - ты помнишь, как мы с тобой на третьем курсе травы накурились, а потом нам Андрюха Чайник какие-то колеса подсуетил? Последствия… Помнишь?

- Ты че, старик, - настороженно спросил кум, - трава-то тут при чем?

- Да при том, дубина ты обдолбанная! Мы с тобой в том овраге испарений болотных надышались и глюки конкретные поймали! Выбрались – попустило. Так? Но тебя ж под наркозом оперировали, правильно? – я снова засмеялся.

Леха некоторое время еще оставался с каменным лицом, а затем с шумом выдохнул и облегченно откинулся на подушку:

- Твою же мать! Твою мать! Твою мать! –ругался он, широко улыбаясь, - Чего ж ты раньше-то молчал, подонок? Я уже думал, у меня кукушка улетела, пора из одной больнички в другую перебираться.

- Так я че-то не понял, тебя что, до сих пор плющит, что ли? – я снова ржал.

- Нееее. Сейчас уже, вроде, попустило. Но пару часов назад еще лежал и пытался разобрать, что мне там болото шепчет втихаря. Твою ж мать, а…

- Слышь, а прикольно было. А главное – бесплатно! – теперь уже мы оба хохотали, вытирая слезы, - Можем даже наркоэкскурсии за деньги проводить. Наркотуры в живописные места!А? Звучит?

Вернувшись в пустую квартиру поздно вечером, я позвонил Маше и разузнал о самочувствии дочери. Юлька спала, но ближе к ночи снова стала подниматься высокая температура и сейчас ей поставили какую-то капельницу. Мы договорились, что если ей будет становиться хуже, Маша обязательно позвонит.

Я улегся в кровать, с надеждой поскорее уснуть и сразу ощутил одиночество. Нет, я прекрасно осознавал, что нахожусь дома один с самого начала… Просто сейчас, лежа в постели, в которой привык ощущать тепло любимой женщины, этого тепла не ощутил. Я не слышал мерного сопения маленького Юлькиного носика, всегда доносившегося из ее маленькой кроватки. И даже Фил остался у тещи. Я был один. И это было неприятно и немного страшно. Страшно, потому что на миг представил, что могу остаться в одиночестве навсегда. Я торопливо отогнал от себя эту неприятную мысль, но тут же подумал, что слово «навсегда» не менее пугающее, чем «никогда». Где-то я это уже слышал… У какого-то писатели или драматурга… Кто-то до меня уже успел над этим задуматься…

Это сообщение отредактировал ZM87 - 13.07.2016 - 05:31

Глава 8. Надежда.

Дальше был сон. Самый кошмарный и самый длинный сон в жизни. Он длился многие дни, недели, месяцы… Много незнакомых людей, опознание, родственники, которые суетились, плакали, соболезновали, утешали, снова соболезновали…Завешенные простынями зеркала в квартире, кладбище, слезы. Много слез.Могилы, надгробия, первый мокрый снег и грязь под ногами. Тела, лежащие в деревянных коробках около свежевырытых могил – одна маленькая, другая побольше. Восковые лица жены и дочери, совсем не похожие на себя.На эти лица падал снег и не таял. Удары земли, падающей на крышки гробов. Поминки. За всем этим я наблюдал, не принимая совершенно никакого участия. Как будто меня не было вовсе. Будто я умер вместе с ними. Меня всюду водили под руки, усаживали, вливали в рот водку. Я часами мог сидеть в одиночестве и ни о чем не думать. Абсолютное, полное отрешение.

Каждый день после похорон ко мне приходил Лешка и просто сидел рядом молча. Иногда что-то говорил, но я не помню что именно. Затем врачи. Кажется, возникли какие-то проблемы с ногами. Они, почему-то,сильно отекали. Меня заставляли двигаться, и я двигался, пока заставляли.

Недели спустя я крепко запил. Пил много и постоянно. Это не приносило особого облегчения. Да я его и не искал. Просто пил и все. Без причины.В первые дни запоя Леха составлял мне компанию, но спустя неделю я продолжил пить уже в одиночестве. И продолжал, пока не закончились деньги.

Протрезвев, стал в каждой детали своего жилища замечать напоминания о жене и дочери. Фотографии на стенах, рисунки на обоях, оставленные маленькими Юлькиными пальчиками, запах Машиных духов, сохранившийся на ее одежде, длинные светлые волосинки, затерявшиеся в нестиранной уже два месяца постели, игрушки, разбросанные по детской комнате и до сих пор никем не убранные, рисунок маленького щенка с надписью «папин друг».

Я снял люстру, отвязал висевшую на балконе бельевую веревку и закрепил один ее конец на крюке, вкрученном в потолок. Делал я это так, будто занимался чем-то обыденным, повседневным. Страшно не было. Абсолютно. Потому что уже считал себямертвым. Я умер первого ноября, и умереть второй раз уже просто не мог. Оставалось всего лишь исправить небольшую досадную ошибку – остановить сердце, которое сопротивлялось реальности и упорно продолжало биться.

Крюк не выдержал, и я упал на пол, больно ударившись ребрами о выбитую из-под ног табуретку. Отдышавшись, перешел в другую комнату,снял другую люстру. Сделал новую петлю, продел в нее голову и, не задумываясь, хладнокровно оттолкнул опору из-под ног. Снова падение и боль от удара. Очередной крюк был выдернут из потолка, осыпав меня пылью и осколками штукатурки.

Щелкнул дверной замок. В прихожую вошел Леха. У него был свой ключ от квартиры. Машин ключ, который он взял сам, так как в последнее время я никому не открывал дверь. Увидев меня, сидящего на полу, он подбежал, упал на колени и крепко обнял, матерясь и ругая последними словами. Мы долго так просидели, а после Леха заговорил:

- Ты помнишь, как мы с тобой по полям носились? А? Кумец…А как хутор в лесу искали и застряли в канаве.Нам тогда пришлось до утра комаров кормить. А вспомни, как на футбол ходили, как наши «четыре-один» турков наказали! Вспоминай, мать твою за ногу! Это тоже была жизнь, старик! Это тоже жизнь! И она не закончилась! Понимаешь ты это или нет? Она здесь! За нее бороться нужно! Вспоминай, как в универе в окна женской общаги лазили! – он почти кричал, изо всех сил, стараясь достучаться до меня, и у него начало получаться, - А как ты меня из того оврага с пробитой ногой вытаскивал? Вспоминай, как два обдолбышабоялись собственных глюков!

Я посмотрел на Леху, но о том, что мне пришло в голову, конечно же, не сказал. Вот только в груди, впервые за последние два месяца, что-то заныло, зашевелилось, разлилось теплом. И это была надежда. Глупая, никчемная, откровенно издевательская, но надежда. Я не верил в нее, но другого выбора просто не оставалось. Видимо, взгляд мой стал осмысленным, потому что кум, вдруг, замер и осторожно улыбнулся. Он хлопнул меня ладонями по плечам и радостно затараторил:

- Ну, вот, мужик! Молодца! Возвращайся! Ты хоть кивни мне, а то я не пойму радоваться мне или пугаться.

- Все нормально, Леш… - голос оказался каким-то чужим, хриплым. Я уже и забыл, как он должен звучать, но точно не так, как сейчас.

Леха оживился, схватился руками за голову и тут же воздел их к потолку:

- Слава тебе, Господи! Я слышу его голос! – затем снова переключился на меня и командным тоном продолжал, - Короче! Я отпуск беру и мы с тобой, завтра же, в поля! Завтра же! Ты в окно посмотри! Там же весна настоящая, оттепель, весь снег сошел! Я такого января вообще не помню! Плюс девять! Трава даже полезла!

- Нет, завтра нет, - все тем же хриплым голосом отказался я, - Давай потом.

- Никаких «потом», - безапелляционно отрезал кум, - Я тебя теперь ни на шаг от себя не отпущу. Жить нужно сейчас! Сегодня! Ты когда ел в последний раз? В зеркало на себя смотрел? Худой, как щепка! Идем на кухню, я тебе пожрать принес, а то в холодильнике мышь повесилась.

Леха приготовил замечательный ужин и я, удивляясь самому себе, с удовольствием съел все, что было предложено. Мы долго, почти до самого утра, сидели за столом, безжалостно истребляя запасы чая, и говорили без умолку. Вернее, говорил по большей части кум. Он тактично избегал разговоров о моей семье и с удовольствием делился новостями, произошедшими за последнее время. Политика, пресловутый футбол, работа… Я слушал его, иногда удивляясь, как много пропустил, но уже той ночью начал обдумывать план действий.

Для начала, нужно было сбежать. Леха, застав меня с петлей на шее, решительно взялся за спасение и клятвенно пообещал не оставлять в одиночестве ни на минуту до тех пор, пока не будет уверен, что я вернулся к полноценно жизни.Моего согласия он не спрашивал. Да оно ему было и не нужно.

Весь следующий день он, и в самом деле, не отходил от меня ни на шаг. Я кое-как отговорил его ехать на коп и, вместо этого, мы просто слонялись по городу, периодически посещая различные забегаловки для перекуса. Вечером, вернувшись домой, я попытался убедить его ехать к жене с детьми, но доводы не подействовали и он снова остался ночевать у меня.

Сделав вид, что уснул и, дождавшись мерного храпа из соседней комнаты, я тихо встал. Не включая света, оделся. Мне нужны были деньги на проезд, и пришлось немного взять у кума, почистив карманы его куртки. До вокзала добрался на метро, которое еще не успело закрыться. Ближайшая электричка отходила в пять утра, и у меня в запасе еще было чуть больше четырех часов.

Глава 9. Омут.

Выйдя из вагона на испещренный трещинами деревенский перрон, поежился от порывистого сырого ветра и торопливо застегнул молнию на куртке. Рассвет еще не наступил. Чуть в отдалении горели одинокие уличные фонари, фрагментарно освещая старые, невысокие дома. Постоял немного в нерешительности, затем пересек железнодорожное полотно и, не обращая внимания на лужи, побрел туда, откуда возвращаться не собирался. Ноги быстро промокли и замерзли, в лицо ударил мелкий дождь.

Пока шел, небо немного посветлело, и впереди проявились очертания деревьев, окаймляющих овраг. Их черные голые ветви слегка покачивались под сильными порывами ветра. Впервые за два долгих месяца мне стало страшно. Я шел и не мог понять, чего боюсь больше: смерти, которой желал сам себе или собственной уверенности в том, что Гена в ту ночь просто рассказал страшилку на пьяную голову. Здравый рассудок, если он еще сохранился в моей голове, честно признавался, что все указывает на последнее. Старое болото, благодаря удушливым, ядовитым испарениям, имело среди местных дурную славу. Оно дурманило, вызывало галлюцинации и потому не удивительно, что со временем обросло суевериями и сказочными историями. И каждый выдумывал свою… На долю секунды даже возникло желание наведаться к комбайнеру в гости и расспросить обо всем подробнее, но страх навсегда потерять единственную надежду заставил не отвлекаться от задуманного.

Стоя на краю оврага, я слушал завывания ветра и с удивлением отметил, что на дне, у самого болота, стоит плотный туман. Видимо деревья, растущие по периметру, и крутые склоны надежно защищали его от движения воздуха. По мере спуска, я начал все отчетливее ощущать тот самый запах и, на всякий случай,прислушался.

Внизу было тихо и сумрачно. Под ногами чавкало. Почва здесь была мягкой и сильно проминалась под ступнями при каждом шаге. Плотный туман, окутавший меня со всех сторон, слегка дезориентировал. Я посмотрел вверх и по верхушкам деревьев, приблизительно определил, в каком направлении нужно двигаться. Медленно ступая и часто дыша от волнения, заметил, что туман стал еще плотнее, и я уже не вижу собственных ног. Вытянув перед собой одну руку, не смог разглядеть пальцев.

Гнетущая тишина сводила с ума. Уж лучше бы выло и шептало! К этому я, по крайней мере, был готов. Но тишина… Ноги все глубже проваливались в скользкое, вязкое дно болота и холодная вода доставала уже почти до колен. Идти становилось все тяжелее, и я начал подозревать, что глубинаводоема слишком мала для того, чтобы вышлосовершить задуманное. Сделав еще несколько шагов, решил, что так оно и есть. Глубже не становилось. Я остановился, закрыл глаза, из которых предательски выступили горячие слезы, и медленно выдохнул:

- Господи, какой идиот…

Отчаяние? Разочарование? Слишком простые слова. Я увидел во всей красе абсурдность и постыдность ситуации, в которой оказался. Стоя по-колени в грязной, смердящей канаве, надеялся вернуться в прошлое и спасти погибшую жену с дочкой. Какой идиотизм! Какая изысканная насмешка над собой! Не сдержавшись, выбросил кулак в размашистом ударе и, насколько мог громко, заорал. Орал, пока не вышел весь воздух из легких, а когда умолк, то понял, что началось…

Сердце бешено забилось, дыхание участилось. Не смотря на то, что уже молчал, я каким-то непостижимым образом продолжал слышать собственный крик. Он не прекращался и даже, казалось, нарастал, превращаясь во всепоглощающий вопль. Он был настолько громким, что стало больно ушам. Я сдавилихладонями, зажмурился, сильно стиснул зубы и, внезапно, почувствовал прикосновение холодной воды к кончикуноса. Открыл глаза, и голова пошла кругом…Я касался носом поверхности воды и видел в ней отражение собственных зрачков. Было совершенно не понятно как это возможно, потому чточувствовал под ногами дно болота, а спина оставалась ровной! Этого не могло быть, потому что я стоял! Хотел было отпрянуть, но не успел. В одно мгновение лицо оказалось под водой. Запрокинул голову назад, но там уже тоже была вода. Ноги потеряли твердь и провалились в глубину омута. Размахивая руками в разные стороны, пытался найти какую-нибудь опору, но ничего не находил, кроме вязкой, густой, ледяной воды. Она была повсюду, и я окончательно потерял ориентиры, не понимая где поверхность, а где дно.Холод сковал все мышцы и я, не в силах больше сопротивляться желанию сделать вдох, глотнул… Горло свело судорогой, тело боролось за жизнь, пытаясь вырвать заливающуюся в легкие жидкость, но из-за рвотных позывов они все сильнее наполнялись водой. В груди сильно жгло, очередная судорога с силой вытолкнула залившуюся воду. Конечности наполнились свинцовой тяжестью, и я понял, что умираю. Когда приступ судороги прошел, я снова непроизвольно вдохнул…но не почувствовал очередной порции воды, заливающейся в легкие. Вместо этого, с громким клокотанием и болью я вдохнул теплый, сладкий воздух.

Глава 10. Лето.

Меня рвало. Я жадно хватал воздух в коротких перерывах между спазмами и выкашливал зловонную, зеленую жижу из горящих огнем легких.Она растекалась черной лужей и быстро впитывалась в сухую, твердую землю.

Едва отдышавшись, почувствовал невероятную слабость во всем теле и бессильно рухнул на спину. Надо мной, сияя пронзительной голубизной, нависало огромное, чистое небо, по которому суетливо носились юркие стрижи, а по сторонам, мерно качаясь, золотились спелые колосья пшеницы. Отовсюду доносился звонкий стрекот кузнечиков, жужжала мошкара. Я закрыл глаза и отключился.

Проснулся от того, что было невыносимо жарко. Мокрая куртка нагрелась от жгучего летнего солнца и превратилась в настоящую духовку. Сбросив с себя всю одежду и оставшись в одних трусах, приподнял голову над полем. Это было то самое поле, где когда-то стоял хутор. Здесь я искал монеты. Только этой пшеницы уже не было.

Всего в полукилометре от меня темнели знакомые старые деревья. Только тогда до меня дошло… Только тогда я, наконец, осознал целиком и полностью, что у меня получилось! У меня, черт возьми, получилось! Я тихонько хихикнул. Затем еще. И еще. Я долго смеялся, будучи не в силах остановиться, со слезами на глазах, пока не заболел живот. Потом плакал. Но плакал от радости. Мне было все равно как… Было абсолютно плевать, что я не могу объяснить что со мной произошло. Я просто стоял на коленях, в теплых лучах солнца и пытался поверить в происходящее. На миг даже подумал, что это просто был самый реалистичный и самый страшный сон, но боль в груди, а также мокрая и грязная одежда доказывали обратное.Где-то там, совсем недалеко, в каких-то полутора сотнях километров, живые и здоровые Маша и Юлька.

А если я ошибаюсь? От этой мысли у меня все похолодело внутри. В самом деле, ведь я же не могу быть уверен, что перенесся в другое время… Вернее, время-то, конечно, другое, но… если это не прошлое? Что если я на полгода вперед прыгнул?

Просто лежать и рассуждать стало невыносимым занятием. Натянув едва просохшие, грязные джинсы и футболку, я направился в сторону деревни, где жил единственный знакомый мне местный житель. У двора Гены стоял тот самый трактор, на котором он приехал нам на выручку. Вокруг него суетилась все та же шумная, пернатая живность. Был и злобный гусь, который в августе норовил меня ущипнуть, когда я с дикого бодуна выходил во двор в поисках воды. Он и в этот раз, грозно зашипев, пригнул шею к земле, предупреждая, что шутки с ним плохи. Я улыбнулся ему в ответ, будто старому приятелю, и про себя отметил, что это добрый знак. Если гусь еще бегает, значит, на новогодний стол попасть не успел. Новый год, попросту, еще не наступил. И ноябрь тоже. И девчонки мои…

Калитка была отворена, и я заглянул во двор. Гена, склонился над какой-то здоровенной металлической штуковиной, установленной на большом верстаке, и что-то сосредоточенно выковыривал из нее отверткой.

- Приветствую, уважаемый, - осторожно поздоровался я.

Гена мельком взглянул в мою сторону и, почесав затылок, казалось, вернулся к своему занятию, но вдруг замер и медленно опуская руку снова повернулся ко мне. Не отвечая на приветствие он молча, настороженно смотрел на меня. У меня перехватило дыхание. Узнал?

- Здрасти, здрасти… - он скользнул взглядом по моей грязной одежде и тем же настороженным тоном спросил, - Че надо?

Я облегченно вздохнул.

- Поговорить бы нам, Гена.

Он снова замер и едва заметно качнул головой, но продолжил стоять пристально пялясь прямо мне в глаза. Было видно, что он хочет задать мне вопрос, но боится, что будет не правильно понят… Да что там! Я даже догадывался, что это был за вопрос, поэтому не дождавшись, сам на него и ответил:

- Да. Мы с тобой знакомы. Точнее, я с тобой знаком. И да, я оттуда, - я кивнул в сторону балки.

- Да уж вижу откуда, ели-пали… - он отложил в сторону отвертку и оперся грязными ладонями о верстак и тяжело вздохнул, - Звать-то тебя как?

- Николаем. Сейчас восьмой год?

- Угу, июль, - пробубнил он в ответ и кивнул на душ, стоявший во дворе, - Иди, отмойся. Полотенце и штаны тебе принесу…

- А позвонить от тебя можно?

Он порылся в глубоком кармане, извлек старый, затертый мобильник и протянул мне.

- Только там не надолго хватит – деньги закончились.

С этими словами Гена удалился в дом. Большой радости от встречи со мной я не заметил. Да оно и понятно. Для него я чужой человек, которого он впервые видит. Да еще и, явно, со своими проблемами. Но мне выбирать не приходилось и я решил в очередной раз воспользоваться добросердечностью этого человека.

Дрожащей рукой я набрал Машин номер и, ненадолго замешкавшись, нажал на «вызов». Пошли длинные гудки. Это были самые длинные телефонные гудки из всех, которые мне приходилось слышать. Затем щелчок соединения:

- Алло? – дыхание перехватило.

- Маша…

- Алло, кто это?

- Маш, это я!

- Кто - я?

- Машка… Машенька…

В трубке раздался сигнал, предупреждающий об окончании средств на счету и, понимая, что связь скоро оборвется, я затараторил:

- Я скоро буду, слышишь?Ты, главное, никуда не уходи!Жди меня дома! Машка!

Связь оборвалась. Я готов был кричать от счастья! Готов был прыгать и кричать! Но сдерживался, чтобы окончательно не вводить в ступор Гену.

Сняв с себя затвердевшую от засохшей болотной грязи одежду, бросил ее прямо на землю. Зашел в душ, и с огромным удовольствием принялся смывать въевшуюся в кожу кошмарную вонь. Из-за шума воды я не расслышал, как Гена подошел к дверии громко спросил:

- Так откуда тебя к нам занесло-то, ели-пали?

Я чуть не назвал две тысячи восьмой, но вовремя спохватился, вспомнив, что для меня две тысячи девятый так и не наступил. Точнее, я его просто не замечал.

- Январь девятого. Точно не могу сказать какое число было…

- Ого! Ты, что ли, в прорубь нырял, не пойму?

- Да нет, зима теплая была. Плюсовая температура. Терпимо.

- Видать, была причина, ели-пали.

- Была… - немного помолчав ответил я и от воспоминаний меня передернуло. Я так быстро начал забывать все, что со мной было еще вчера, что даже сам удивился.

Гена, как и в прошлый раз, был гостеприимным и учтивым. Вари дома не было и мы обедали вдвоем, сидя за столом под старым абрикосовым деревом. Мне очень не хотелось рассказывать о том, почему я сюда вернулся, но зато я в мельчайших подробностях поведал ему о спасении Лехи.А когда рассказал об ужине под фирменный «эликсир», и о его откровении, он наконец немного расслабился и даже улыбнулся. Хотя, прежней простоты и словоохотливости я на этот раз так и не увидел.

Когда с трапезой было покончено, Гена молча встал из-за стола и вынес из дому чистую одежду. Выглядел я в ней, мягко говоря, забавно. Старомодные джинсы-варенки, неизвестно как сохранившиеся в достойном состоянии,цветастая рубашка с остроконечным воротником и советские линялые кеды. Впрочем, последние и по сей день не теряли своей актуальности. Гена смущенно пожал плечами, как бы извиняясь, что не нашлось более приличной одежды, и вслух добавил:

- Нет, я понимаю, ели-пали, одежа – не фонтан, но твоего размера у меня ничего другого…

- Гена, - я с улыбкой посмотрел на смущающегося великана, - Если бы ты знал, как я тебе за все благодарен, ты бы даже не думал ни в чем оправдываться. Одежда – бомба! Честно! Я обязательно верну. Мне бы только домой поскорее попасть. Ждут меня там… Или, наоборот, я жду… Короче, поеду я. Спасибо тебе огромное за все!

Я подошел к нему и крепко пожал большую мозолистую руку. Он сунул мне купюру:

- На проезд. А то в электричках сейчас контролеры суровые.

Я еще раз поблагодарил его и, распрощавшись, хотел было уйти, но, вдруг вспомнив известный голливудский фильм, улыбнулся и добавил:

- Наши дома «Бешикташу» четыре гола заклепают, а турки гол престижа на девяностой смогут отыграть.

До станции я добирался бегом.

Это сообщение отредактировал ZM87 - 13.07.2016 - 05:32

Глава 1. Чернь.

В вагоне стояла духота, и сильно пахло потом. Даже настежь распахнутые форточки не спасали. Несмотря на мой неподражаемый придурковатый вид, приобретенный благодаря «элегантной» одежде, попутчики на это особого внимания не обращали и меня это вполне устраивало. Я сидел у окна и долго, с удовольствием наблюдал за проносящимися мимо пейзажами, залитыми знойным летним солнцем. Создавалось странное впечатление, будто я попал в совершенно другой мир. В нем не было места горю и страданиям, разочарованиям и боли. Не было места смерти. Не было места безысходности… Я ехал к самым дорогим, любимым людям, которых я уже почти не надеялся вернуть. Еще каких-то полдня назад не надеялся. Еще полдня назад я не хотел жить. Теперь же я был самым счастливым человеком на свете.

Размышляя над всем этим, я улыбался, сам того не замечая. Но, видимо, это заметила грузная женщина, сидевшая напротив, и уставившаяся на меня бесцеремонным, пристальным взглядом. Ощутив его на себе, я переключил внимание на попутчицу и приветливо улыбнулся еще шире. Она, не меняя каменного выражения лица, еще несколько секунд смотрела на меня. Затем чуть слышно, видимо, чтобы больше никто ее слов не расслышал, прошипела:

- На себя посмотри, хамло, - последнее слово она растянула, подчеркнув тем самым особенно пренебрежительное ко мне отношение.

Улыбку мигом слетела с довольного лица и ничего больше, кроме недоумения, я изобразить не смог. Женщина вызывающе подалась всем своим немалым весом в мою сторону и с вызовом, сквозь зубы, добавила:

- Че скалишься, чернь? Ты у нас, что ли, идеальный? Ты себя-то в зеркало видел, что с людей тут ржешь? Погань!– и, демонстративно сплюнув на пол, подняла с пола увесистую сумку и пересела на другое место.

Совершенно не понимая, что произошло, я сидел и не знал, как реагировать на такую вопиющую несправедливость. Вероятно, она посчитала, что моя улыбка была вызвана ее излишним весом. Немного поразмыслив, решил, что доказывать что-то такому человеку просто нет никакого смысла.Скорее всего, с головой у нее явные проблемы, а значит,объясняться просто не стоит.

Оставшуюся часть пути до города я провел, все также, пялясь в окно электрички, но настроение было бесповоротно испорчено. Теперь присутствовало лишь колоссальноеволнение перед встречей. Самой важной встречей в моей жизни.

Раскаленный асфальт привокзальной площади проминался под резиновыми подошвами, которые, казалось, вот-вот расплавятся. Очень хотелось пить. Скучавшиедо этого таксисты, завидев толпу людей, высыпавшую из вагонов, заметно оживились и принялись живо предлагать свои услуги. Я был демонстративно проигнорирован. Видимо, здесь свою роль все же сыграла одежда. В ней я не производил впечатления человека, способного рассчитаться за их услуги, а значит,не было смысла тратить на меня драгоценное время.

Взяв курс в направлении станции метро, я пересек площадь. Увидев небольшой киоск, на котором большими буквами красовалась соблазнительная надпись «холодные напитки», вывернул карманы «варенок» и подсчитал оставшуюся наличность. На воду деньги были, на проезд до дома тоже оставалось. Подойдя к небольшому окошку, постучал:

- Добрый день. Литр холодной без газа, пожалуйста.

Молодая дама, с вытравленными добела волосами, слегка нахмурилась и переспросила:

- Что? Какой день?

- Добрый, - улыбнулся я ей.

- Причем тут день? – теперь равнодушно буркнула она, подала мне запотевшую бутылку и захлопнула дверцу окошка.

«Да уж, - пронеслось в голове, - день, видимо, и вправду не самый добрый».

Я запрыгнул в прохладу метро и уже через полчаса, не обращая внимания на жару и катящийся по лицу пот, спешил к родному дому по знакомым дворовым тропинкам. Навстречу ковылял пожилой сосед по лестничной клетке – Егор Семенович. Очень добрый, общительный и даже слегка назойливый человек, имеющий привычку при разговоре держать собеседника за руку, чтобы тот не спешил уйти и дослушал до конца. А слушать его, как правило, приходилось много. Поэтому, чуть завидев издалека его бессменную льняную кепку, я на ходу придумал с десяток причин, по которым не мог говорить идаже приготовился их озвучить. Однако, к моему удивлению, Егор Семенович бросил на меня равнодушный взгляд и, не ответив приветствие, молча,проковылял мимо.Ну и ладненько. Так даже лучше.

Не дожидаясь лифта, я пулей взлетел на пятый этаж и замер перед дверью нашей квартиры. Нашей! Она снова была нашей! Пытаясь унять дрожь в руках, нерешительно нажал на кнопку звонка. Из-за двери послышался отчаянный лай Фила. Удивившись такой реакции своего пса, который никогда не лаял в таких случаях, а лишь радостно повизгивал, я ждал. Казалось, что это ожидание растянулось в целую вечность. Послышался щелчок открываемого замка, дверь отворилась. На пороге стояла Маша. Моя Маша. Машенька. Моя…

Ноги слегка подкосились, и я вцепился рукой в торец двери, стараясь удержать равновесие. Маша хотела было развернуться, но я, тут же, бросился к ней икрепко обнял. И без того кружащуюся голову, еще сильнее вскружил запах любимой женщины. Такой родной и приятный запах. А мне казалось, что я его уже совсем забыл…

– Николай, что с тобой? – удивленно воскликнула Маша, а Фил, злобно зарычав, пару раз гавкнул.

Она стояла, не отвечая на мои объятия и я, немного придя в себя, открыл глаза. Из детской на меня смотрела Юлька. Дочь сидела на полу, держа в руках свою любимую куклу, и с удивлением наблюдала за происходящим. Не отпуская Машу из объятий, я посмотрел в ее изумленные глаза и крепко поцеловал, затем отпустил, подбежал к Юльке, упал рядом с ней на пол, и также крепко прижав к себе, принялся покрывать поцелуями, не обращая внимания на угрожающий лай пса.

В комнату вошла Маша:

– Николай, что происходит? Что-то случилось? Ты можешь объяснить, наконец?

Я посмотрел на нее, жестом попросил присесть с нами рядом, а когда она присела, прижался к ним обеим и, стиснув до скрипа зубы, тихо заплакал.

Глава 2. Жар.

Утро встретило робкими лучами летнего солнца, украдкой пробивающимися меж задернутых штор спальни. Еще не успев раскрыть тяжелых глаз, я рывком вскочил с подушки и огляделся. Рядом со мной, свернувшись калачиком, мирно сопела Маша. Фил, уловив едва слышное шуршание постели, поднял настороженную морду и уставился на меня, будто спрашивая: «Ты чего это, хозяин? Я тут. Все тихо. Все под контролем».

Я облегченно вздохнул, откинулся на подушку и попытался выбросить из головы события последних месяцев, назойливо всплывавших из памяти. В то утро я дал себе слово: навсегда забыть все, что было до возвращения. Забыть, стереть, уничтожить все воспоминания. Гнать их так далеко, насколько это вообще возможно.То, чего мне хотелось более всего, я уже получил. Будучи твердо уверенным в том, что с этого момента жизнь пойдет совершенно по-другому, я лежал и неустанно уверял себя не возвращаться к знанию грядущих ближайших месяцев жизни и не использовать эти знанияни в корыстных, ни в каких-либо других целях. Если бы я знал тогда, насколько все будет по-другому…

Тихо, чтобы не разбудить семью, прокрался на кухню и заварил крепкий кофе. Через распахнутое настежь окно доносилось пение птиц и негромкое гудение проезжавших вдалеке автомобилей. На часах было пять. Я взглянул на экран своего телефона, которым не пользовался уже так давно, и обратил внимание на дату: 18 июля 2008 года, пятница. Будний день. Свалившаяся мысль, что придется идти на работу, немного шокировала. Я настолько отвык от нормальной жизни, что такой простой факт, как необходимость зарабатывать деньги, показался мне чем-то неестественным и даже отталкивающим.

Нет, у меня была хорошая работа. Не выдающаяся, конечно, но все же позволявшая сносно зарабатывать. За последние два с лишним года я добился неплохих успехов и солидно продвинулся по карьерной лестнице, возглавив крупное подразделение в одном динамично развивающемся коммерческом банке. Не могу сказать, что эта профессия была для меня вершиной мечтаний и чаяний, но труд приносил свои плоды и не давал испытывать больших материальных сложностей, что в наше время уже не плохо.

Пришлось хорошенько потрудиться, чтобы, для начала, восстановить в памяти имена коллег и руководителей. Затем копнул глубже и принялся вспоминать, какие именно контракты и проекты реализовывались в июле. С удивлением отметил, что цепочка воспоминаний все больше обретает ясность, возрождая в памяти даже незначительные подробности. Я возвращался…

В детской послышались негромкие шлепки босых ножек. На кухню вышла Юлька. Ее рыжие кудряшки непослушно торчали в разные стороны, а маленькие пухлые кулачки потирали заспанные глазки. Она сладко зевнула и спросила:

- А почему ты не спишь?

- Выспался уже, зайка. Скоро на работу буду собираться. А ты почему так рано встала?

- Чтобы зубы почистить. Мама говорит, что зубы нужно чистить каждое утро, а то болеть будут, - с этими словами она зашлепала в ванную и зашумела водой.

Я улыбнулся и с удивлением отметил, что дочь впервые самостоятельно решила встать пораньше, чтобы успеть умыться. «Видимо, взрослеет девочка», - подумалосьмне, но тут же собственный мозг предательски напомнил те снежинки, которые не таяли на лицах...

Охранник, лишь на миг оторвавшись от утренней газеты, бросил на меня беглый взгляд и, не здороваясь, снова принялся за чтение. «Кажется, я начинаю к этомупривыкать», - подумалось мне, но особого значения малоприятному факту в очередной раз не придал. Войдя в кабинет и, усевшись в привычное кресло, откинулся на спинку. Пришлось потрудиться, чтобы вспомнить пароль от рабочего компьютера.

В дверь постучали, и скоро кабинет наполнился галдящими коллегами, собравшимися на привычную утреннюю планерку. От чего-то, возникло ощущение, что я здесь лишний. Сделав вид, будто занят чем-то очень важным,я молчауставился в монитор компьютера, изредка нажимая на кнопку мыши.Слушал… Заемщики, фамилии клиентов, споры о предметах залога, проблемная задолженность… Я знал заранее все обо всех обсуждаемых проблемах! Мало того, я прекрасно знал, как эти проблемы решать. Не понимал, как решать, а именно знал. Да что там! Я помнил, как мы их решали и к чему это приводило! Знал, что ООО «Стеллс» так и не откроет текущий счет в нашем банке, а директор ЧП «Кластер», два месяца кряду добивавшийся получения крупного кредита, внезапно исчезнет вместе с семьей на следующий же день после перечисления суммы займа.Я помнил о колебаниях курсов валют, которые из-за экономического кризиса, разразившегося накануне, вызывали панику.

Это был самый долгий рабочий день в моей жизни.Еще в обед я почувствовал легкое недомогание. Вечером написал заявление об уходе, занес его в отдел кадров и под недоуменными взглядами коллег, собрал вещи, вызвал такси и поспешил домой. В машине стало плохо. Меня бил сильный озноб, в груди горело, дышать становилось все труднее. Рубашка взмокла от пота и прилипла к телу. Я ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Таксист, заметив мое состояние, остановил машину и буркнул:

- Приехали. Не хватало грипп среди лета подхватить…

Я посмотрел на него, стараясь убедиться, не шутит ли он, но тот отвернулся в другую сторону, давая понять, что разговор окончен.

- Послушайте, - надеясь все же убедить его довезти меня до дома, начал я, - Со мной все нормально, просто чуток устал…

- Послушай ты меня, уважаемый, - повысив голос и отчаянно жестикулируя, перебил таксист,–Если больной, вызывай скорую помощь и езжай в больницу. А мне работать надо. Че сидишь? Вали давай! Или помочь?

Он угрожающе развернулся всем корпусом в мою сторону, и я решил не продолжать эту бесполезную дискуссию. Открыл дверь, взял пакет с вещами и просто выпал на тротуар. Из пакета высыпались офисные принадлежности и рассыпались на горячем асфальте. Не в силах подняться на ноги, я зашелся в удушающем кашле. Мимо шли прохожие, периодически бросающие на меня равнодушные, презрительные взгляды, а один зазевавшийся мужчина, ударившись коленом о мою голову, негромко ругнулся, нервно пнул лежащий рядом ежедневник и зашагал прочь.

Я с трудом вытащил из кармана мобильник и набрал номер Маши:

- Алло?

- Маш, мне плохо. Заболел… - говорить было очень тяжело и приходилось выдавливать каждое слово, превозмогая боль в груди.

- А что с тобой? И где ты вообще?

- На перекрестке Пушкинской и Кирова. У меня жар сильный и дышать тяжело. Приезжай скорее…

- Ну, так вызови скорую помощь. Им за это деньги платят. Я-то тебе чем помочь могу? – возмутилась жена.

- Что? – не поверив услышанному, прошептал я,но она уже бросила трубку, обрывая разговор.

- Послышалось, - вслух прошептал я, - Просто послышалось… А звонок сорвался… Сорвался…

Хотел было еще раз позвонить Маше, но чувствуя, что становится хуже, набрал номер медпомощи, продиктовал адрес дома, стоящего неподалеку и потерял сознание.

Глава 3. Пустота.

Неделю я провелв реанимационном отделении, с трудом различая, где реальность, а где сон или галлюцинации. Порой мне казалось, что я лежу на поверхности воды, плавно покачиваясь на волнах.Вдруг, накрывала ледяная волна, заливалась плотным потоком в рот и в нос, не давая сделать вдох. Я кашлял, пытался звать на помощь, и, не дожидаясь, проваливался в забытье. А приходя в сознание, нередко слышал шепот, сильно напоминавший тот самый, болотный…

Машу я увидел только после того, как состояние немного стабилизировалось, и меня перевели из реанимационного отделения в терапевтическое. Она вошла в палату, слегка поморщилась и неспешно подошла к кровати.

- Как ты себя чувствуешь? – голос звучал сухо и безучастно, словно ответ на задаваемый вопрос ее совершенно не интересовал.

- Уже лучше, - стараясь говорить тем же сухим голосом, ответил я.

- Хорошо.

- Хорошо, - вторил я ей.

Зависла пауза. Она посмотрела в окно, и у меня возникло впечатление, что единственное, о чем она сейчас думает, это как бы поскорее отсюда уйти.

- Я могу что-нибудь для тебя сделать? Может, есть какие-нибудь вопросы ко мне? Пожелания?

Я почувствовал, что закипаю. Меня, наконец, начало выводить из равновесия это поведение. Это отношение ко мне. Чем я заслужил такую холодность? Тем, что пошел на смерть ради нее?! Или тем, что люблю их с Юлькой больше жизни?! Хотел было вспылить, но вовремя сдержал порыв гнева, глубоко вздохнул и спокойно ответил:

- Есть вопросы. Присядь, пожалуйста.

Она уселась на соседнюю кровать, положила на колени сумочку, сложила руки замком и, склонив голову набок, внимала.

- Маш, что происходит? – спросил я и приготовился услышать в ответ то, о чем подозревал, но в чем не осмеливался признаться самому себе. Однако, вместо прямого ответа, она вскинула брови и даже оглянулась по сторонам. По всему было видно, что мой вопрос либо вызвал у нее удивление, либо она очень талантливо играла, стараясь уйти от ответа.

- А что происходит? Ты о чем-то конкретном говоришь?

- Ну, это я хотел бы от тебя узнать. Есть ли вообще какое-то конкретное объяснение тому, что между нами происходит? Объяснение твоему поведению?

- Послушай, Николай, ты меня настораживаешь. Я что-то делаю не так? Ты скажи. Если тебя что-то не устраивает, ты говори прямо, не юли. Я не в настроении, чтобы твои загадки разгадывать.

- Загадки? Да какие тут загадки, Маш? Для меня сейчас единственная загадка – это снежная королева, сидящая на соседней койке! – я переставал контролировать свое негодование и говорил все громче, – Я тебя не узнаю! Ты ведешь себя так, будто мы с тобой не муж и жена, а черт знает кто вообще!

- Будь добр, муж, - последнее слово она намеренно выделила надменной интонацией, - выдерживай такт. Я не намерена выяснять с тобой отношения в таком тоне. И коль уж ты заговорил о странном поведении, то потрудись объяснить свою недавнюю выходку, когда ты явился домой в каких-то лохмотьях и насмерть перепугал ребенка.

Я осекся. Неужели причина в этом?

- У меня был трудный день, - не зная как еще объяснить ей свое поведение, пробубнил я, - Очень трудный. Просто поверь…

Она нахмурилась:

- То есть, ты хочешь сказать, что у тебя был трудный день и это дает тебе право приходить домой и вываливать свои проблемы на меня и на ребенка. Так?

- Вываливать свои проблемы? Да я соскучился по вам, дура! Я чуть не издох в тот день! И если бы не это… - я вовремя осекся и сжал зубы в гневе.

- Значит так, супруг, хочу, чтобы ты понял раз и навсегда. Ни я, ни Юлия – мы не твоя собственность. Ты не имеешь права использовать нас ни в качестве твоих личных психологов, ни в качестве твоих спасателей или еще кого-то там. И мы не какие-нибудь вещи, чтобы по нам скучать. Мы – твоя семья. И у каждого – свои обязанности и мера ответственности. Моя функция – родить ребенка и воспитывать. Твоя – обеспечивать семью и принимать участие в воспитании дочери. Это наши с тобой обязанности. Больше никаких обязательств, друг перед другом, у нас нет и быть не может. Если ты это до сих пор не уяснил, я сегодня же обращусь к юристу, и он подготовит брачный контракт. Расходы беру на себя. Ты ведь теперь безработный, правда?

Я с отвисшей челюстью слушал ее монолог. Эта чудовищная, циничная тирада каждым сказанным словом, словно тяжелым молотом, ударяла снова и снова, не давая возможности прийти в себя. И самым чудовищным в ее словах было то, что все сказанное было логичным и правильным. За исключением одного. Разница была лишь в том, что она не брала в расчет всего лишьодно обстоятельство. Одно, но самое важное обстоятельство. Она не брала в расчет любовь…

- Звонил Семенов, сказал, что ты написал заявление и никому ничего не объяснив, ушел. Мне ты ничего не хочешь объяснить?

- Нет, - только и ответил я ей.

- А мог бы и потрудиться… - она вцепилась в меня холодным взглядом, - Как ты намерен зарабатывать деньги? Меня не устраивает перспектива обеспечивать нас самостоятельно. А судя по твоим заскокам, теперь еще и на психолога придется тратиться. Или даже на психиатра.

Все это время она сидела на больничной койке с ровной спиной, не меняя позы. Ее речь была взвешенной и беспристрастной, каждое слово чеканилось, словно металлические монеты под тяжелыми ударами пресса. Это была Маша. Ее тело, ее волосы, глаза, ее голос и даже запах. Это, безусловно, была она. И она была живой, настоящей. Вот только внутри не было, ровным счетом, ничего. Холодная, космическая пустота. Вакуум.

Только сейчас я начал понимать, что, на самом деле, ничего у меня не получилось...Я так и не смог вернуть то, что утратил однажды.

Женщина в электричке, продавец в киоске, таксист, люди, шагающие мимо умирающего на их глазах человека, и не стремящиеся ему помочь… Даже Филька не обрадовался моему приходу! Я попал в пустой мир. В нем люди даже не здороваются друг с другом, потому что никто никому не желает здравствия. Не знаю, что именно здесь было не так. Отсутствие любви? Сострадания? Или, может быть, отсутствие души?

- Где Юля?

- В саду. Где ей еще быть? Ты от вопроса не уходи. Где работать намерен?

- Она такая же?

- Какая такая? – раздраженно рявкнула Маша.

- Уходи, - я уставился в потолок, не желая больше ни говорить с ней, ни видеть ее.

- Нет уж, ты мне ответь…

- Пошла вон! – сквозь зубы процедил я, сжимая кулаки.

Она поднялась и немного постояла надо мной, будто размышляянад чем-то. Затем развернулась и, громко цокая высокими каблуками, пошла к двери. Уже в проеме обернулась и небрежно бросила:

- Пса я усыпила. Слишком дорого обходилось содержание. На одну зарплату не потянем.

Хлопнула дверь, воцарилась тишина.Еще несколько мгновений я держал себя в руках,а дав волю чувствам, с диким ревом приложился кулаком по прикроватной тумбочке. На пол со звоном посыпались пузырьки с лекарствами.

Глава 4. Я вас любил…

В палате воцарилась тишина. Я глубоко вздохнул, стараясь успокоиться, взять себя в руки и с удивлением отметил, что не испытываю того испепеляющего чувства очередной утраты, которое пережил в тот вечер, первого ноября две тысячи восьмого. Сейчас, лежа в больничной койке под капельницей с антибиотиками, я четко отдавал себе отчет в том, что не смог вернуть навсегда утраченных людей, но, в то же время, ощутил совсем уж неуместное чувство - чувство умиротворения. С первого дня пребывания в этом чужом мире я ощущал, что с ним что-то не так, но усердно старался закрывать на это глаза, не придавая большого значения. Куда как важнее было то, что жена и дочь снова со мной. Но как бы я ни старался избавиться от этого назойливого ощущения, оно все равно зудело где-то в глубинах рассудка. Теперь же все встало на свои места и стало легче…

Мои размышления прервала вошедшая в палату медсестра-практикантка. Довольно миловидная особа, которая несколько минут назад ставила мне капельницу. Она подала мне термометр, попросила измерить температуру и собиралась уйти, но я ее окликнул:

- Простите, вы не могли бы уделить мне несколько минут?

- Что-то случилось?

- Нет, все нормально. Просто я хотел бы задать вам один деликатный вопрос.

Она удивленно вскинула брови и с интересом уставилась на меня.

- Скажите, если бы я сказал, что люблю вас, что бы вы обо мне подумали?

Ее красивые брови подскочили еще выше, округляя и без того большие глаза:

- Не поняла... Это угроза? - она на мгновение замерла и отступила на шаг назад.

- Нет, что вы, совсем не угроза, - но она перебила:

- Семенов, вы только что сказали, что убьете меня и говорите, что не угрожаете?

- Да не убью я, господи! Люблю!

Девушка нахмурилась, пытаясь переварить мой вопрос:

- Не знаю о чем вы, Семенов, но думаю, вам нужно отдохнуть... - она развернулась и собралась уходить, давая понять, что разговор окончен, но я снова окликнул:

- Да не уставший я! Выслушайте, прошу вас.

Она остановилась, откидывая голову назад и глубоко вздохнув, снова обернулась в мою сторону:

- Вам скучно, Семенов? Я здесь не для развлечений, между прочим. Мне работать надо.

- Да я много времени не отниму. Честно. Ответьте. Что подумали бы обо мне?

- Подумала бы, что вы сумасшедший.

- Почему?

- Что значит ваше "почему"? Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понимать, что любовь - это признак иррационального мышления. Я бы поставила вам диагноз "шизофрения". Есть еще вопросы? Или, может быть, вам еще и романтическое свидание устроить?

- Нет, спасибо. У меня последний вопрос: если бы вы от кого-нибудь узнали, что где-то умирает ребенок, нуждающийся в немедленной пересадке... - я ненадолго задумался, подбирая варианты - Да что там в пересадке... Хотя бы в переливании крови, а у вас была бы, как раз, нужная группа, как бы вы в этой ситуации поступили?

- Это зависило бы от многих факторов... - задумчиво проговорила она, начиная, наконец, проявлять интерес к разговору, - Думаю, вышла бы на его родителей.

Во мне затеплилась надежда, и я приподнялся с подушки, опираясь на локоть:

- Так! И...? – заставляя развивать мысль, спросил я.

- Что "и"? Если их ребенку нужна кровь, а у меня она есть, значит, они заинтересованы в ее приобретении. Небольшое количество я бы им продала. Но только в том случае, если это не навредит моему здоровью. А у вас есть нуждающийся в крови ребенок?

Я разочарованно опустил голову и, отрицательно ею покачав, поблагодарил за беседу. Она хмыкнула и молча вышла в коридор. К ней вопросов больше не было. Впрочем, как и ко всем остальным семи миллиардам жителям планеты. Хотя!

Меня внезапно посетила настолько волнующая мысль, что я чуть не вскочил с кровати, забыв о воткнутых в руки иглах капельниц. Есть в этом мире, по крайней мере один человек, который также, как и я попал сюда из другой жизни! Из другого измерения! И уж он-то точно отличается от всех! Взять хотя бы то, что он помог мне с одеждой и деньгами! Бескорыстно помог!

Спешно выдернув торчащие из рук иглы, я встал с кровати и принялся осматривать палату в поисках своей одежды. Нашел ее в пакете с принадлежностями, который забрал из своего рабочего кабинета. Проверив карманы, с удивлением отметил, что наличные и пластиковые карты были на месте. Кое-как отчистив белую рубашку от грязи, оделся и опасливо выглянул в коридор. Он был пуст. Когда я был уже почти у выхода на лестничную клетку, услышал позади голос медсестры:

- Семенов! Вы куда! Вам вставать нельзя!

Я улыбнулся ей в ответ и бросил на прощанье:

- Я вас любил, любовь еще быть может! Аривидерчи, моя заботливая леди! - и, в очередной раз уверив ее в своей невменяемости, засеменил вниз по ступеням.

Тишина, укутавшая детский сад, меня уже не удивляла. Не смотря на то, что на площадках было полно детей, ни о каких криках и смехе даже речи не шло. Малыши ковырялись в песочницах, изредка перекидываясь короткими фразами и опасливо косясь на незнакомого дядю. Юлька, увидев меня, посмотрела на воспитательницу, словно спрашивая разрешения. Та кивнула в ответ, и дочь, медленно подходя ко мне, тихо поздоровалась:

- Здравствуй, папа.

- Привет, золотко, - я присел на корточки рядом с ней, взял ее за маленькую ручку и улыбнулся: - Чем занимаетесь?

- Строим домик для принцессы, но она туда не помещается. А почему ты так рано за мной пришел?

- Я не смогу тебя сегодня забрать, зайка, тебя вечером заберет мама. А мне нужно уехать.

- Куда?

- Далеко, Юльчик. Очень далеко.

- А почему ты меня так называешь?

- Как?

- Золотко, зайчик, Юльчик…

- Потому что очень люблю тебя. Ты знаешь, что это значит?

- Нет.

- Это значит, что я для тебя все готов сделать. Все-все. Ты для меня самый лучший, самый родной человечек на свете. Запомни это слово. Это очень важно.

- И ты даже можешь большой домик сделать?

- Запросто! – я улыбнулся и жестом позвал ее с собой.

Мы забрались в песочницу и принялись лепить дом из песка. К нам присоединились и другие малыши, которые норовили сломать постройку, но со временем стали проявлять интерес и даже помогать. Через час время прогулки вышло, и воспитательница пригласила всех пройти в корпус. Мы с Юлькой остались одни во дворе сада и я спросил:

- Солнышко, если я тебя обниму и поцелую, ты не испугаешься?

Она, не глядя на меня, тихонько ответила:

- Нет.

Я сел с ней рядом и нежно прижал к себе, прислоняясь щекой к рыжим кудряшкам. Понимая, что в последний раз в жизни обнимаю свою дочку, последний раз в жизни вдыхаю ее молочный запах, я не смог сдержать предательских слез. Одна из них упала Юле на лоб и она посмотрела на меня.

- Пап, ты плачешь?

- Уже нет, зайка. Уже не плачу.

- А почему плакал?

- Потому что уезжаю и буду сильно по тебе скучать. Я уже даже сейчас за тобой скучаю.

- А как это?

- Это когда ты хочешь кого-то видеть… когда очень сильно кого-то хочешь видеть, а его рядом нет. Понимаешь?

Юлька пожала плечиками и ничего не ответила. Я прислонил свои ладони к ее щечкам и сказал:

- Юля, послушай меня и запомни навсегда-навсегда. Хорошо? - она кивнула головой и посмотрела мне в глаза, - Папа тебя очень сильно любит и будет за тобой очень сильно скучать. Запомни это, золотко. Навсегда-навсегда. И прости меня.

На пороге корпуса показалась встревоженная воспитательница, которая попросила не задерживать ребенка, которому нужно готовиться к приему пищи.

Я еще раз крепко обнял малышку, поцеловал в щечки, и в последний раз прикоснувшись к непослушным кудряшкам, сказал:

- Прощай, золотко…

- Пока, папа, - ответила она и, быстро развернувшись на месте, побежала к воспитательнице.

Я долго стоял, провожая ее взглядом и еще пытаясь рассмотреть дочь через окна ее группы, но так и не рассмотрел.

Стоял полдень, и нужно было торопиться, чтобы успеть добраться до темноты в деревню к Гене.

Это сообщение отредактировал ZM87 - 13.07.2016 - 05:33

Глава 5. Дурачок.

Он встретил меня без толики удивления. Мне показалось, даже ждал моего приезда. Что, собственно, он сам и подтвердил, бросая вместо приветствия:

- Что-то долго ты ко мне ехал, ели-пали. Я тебя на следующий день уже выглядывал.

Я пожал протянутую мозолистую руку комбайнера. Тот приветливо улыбнулся и по-дружески похлопал другой рукой меня по плечу. Этот простой жест показался таким теплым и таким нереальным в этом мире, что я даже немного засмущался.

- Нет, я серьезно, - не унимался Гена, - Ты разве не видел, что тут творится?

- Да видел… - с грустью отмахнулся я, - Приболел чуток, пришлось задержаться. А так бы уже на третий день, думаю, приехал бы. Вижу, тебя даже спрашивать ни о чем не надо?

- Да что тут спрашивать, добрый человек, - он жестом указал на калитку и подтолкнул в спину тяжелой рукой, - Идем во двор, посидим, поговорим, расскажу что знаю. А там уже сам думай, как быть да что делать.

Во дворе суетилась Варя, развешивая стираное белье на растянутые через весь двор веревки. Завидев гостя, она тихо поздоровалась и тут же предложила накрыть на стол, вызывая у меня улыбку. Вот, что не меняется ни в том, ни в этом мире – гостеприимство этого дома.

Стемнело. Над столом горела лампа, привлекая своим ярким светом стаи мошкары, которые небольшой тучкой кружились над головами. Сверчки отовсюду стрекотали свои мерные песни. Я рассказывал Гене свою историю, временами замолкая из-за погружения в воспоминания, а когда окончил, он предложил разбавить разговор своим чудным эликсиром, но на этот раз я деликатно отказался, сославшись на лечение антибиотиками. Однако это ничуть не смутило хозяина, который начислил себе полстакана мутно-желтой жидкости и тут же, выдохнув, принял содержимое вовнутрь.

- Что я тебе скажу, Коля? Нового, наверное, ничего. Ты уже и сам все понял, сам все увидел. Если что, спрашивай, а я попробую объяснить, что непонятно.

- Да боюсь, что все мне понятно… Расскажи лучше, как ты тут?

- Да как-то так… - он неопределенно пожестикулировал пальцами в воздухе и махнул рукой, - Живу как-то, ели-пали. Жена, вон, есть… Тружусь, детей ращу. Вроде, люблю их… А что еще надо? Привык, наверное. Я-то из детства почти ничего уже и не помню… Помню, что мамка любила меня сильно. Строгая она у меня была, конечно, но… Гоняла крепко за всякую шкоду. Бывало, и хворостиной могла пригреть, но опосля, обязательно пожалеет, приголубит. Батя – тот, будто, такой и был всегда, вроде и не изменился даже. Но мамка, конечно, да… - он снова налил, выпил и продолжил: - Сильно поменялась мамка. Вроде как мачехой стала. Ни тебе доброго слова, ни полслова. Пороть стала, как сидорову козу… Но что я? Мальцом ведь был. Что я мог понимать? На свой счет принимал. Думал, повзрослел, стал непослушным, вот мамка и гоняет сильней. Но, бывало, подойду к ней, обниму, прижмусь… Ну мамка же как-никак, ели-пали! Материнской ласки-то хочется. А она леща мне по затылку… Куда, говорит, лезешь, стервец. Еще и ухо накрутит до синяков. И обидно мне так становилось, аж до соплей! Убегу на речку, пореву втихаря и домой иду, ели-пали. А куда мне было? Не в болоте ж опять идти топиться. Так и живу тут. До сих пор меня всерьез не воспринимают. Стебутся иногда. Вроде, как дурачок местный. А я на них обиды и не держу, Коль. Что с них взять? Мне их, вроде, и жалко, да как им объяснишь? Вот и не трогаю никого. И меня не трогают.

Он тяжело вздохнул, снова налил и посмотрел на меня:

- Может, все-таки, бахнешь чуток? А то мне по душам-то и поговорить не приходится. Тут чужие горести никому не интересны, не нужны. А ты, вроде, даже слушаешь… Давай?

- Давай, - согласился я, уже не колеблясь.

Мы выпили и на несколько минут замолчали, плотно закусывая крепкий напиток.

- А жене-то ты своей рассказал, откуда взялся? – спросил Гена, прожевывая ломоть черного хлеба с салом.

- Нет. Разозлился я на нее… Даже жалею, честно говоря. Она-то не виновата, что такая, а я…

- Да ты не ешь себя, Коля, не ешь. Я тебе так скажу: тут обидеть кого-то сложно. Разозлить – это да. Но обидеть, - он отрицательно покачал головой, - Не тот случай. А почему? Да потому что плевать ей на тебя. И на то, что ты о ней думаешь тоже плевать, ели-пали. И правильно сделал, что не рассказал. И не говори никогда. Все равно не поверит, за то дураком считать будет. А оно тебе надо? Я вот мамке своей рассказал, что утоп в болоте, и что? Даже вспоминать противно…

Повисла минутная пауза.

- Как думаешь, у них душа есть? – меня немного развезло от выпитого, и я предложил жестом еще наполнить стаканы.

- Душа? – он вздохнул, налил, обхватил свой стакан и, не поднимая его со стола, продолжил, - Кто его знает, Коль. Вроде ж живые… Да? Должна быть, ели-пали… Сам много раз думал об этом. И каждый раз понимал, что нету ее у них. Но всегда хотелось верить, что ошибаюсь. Вот и сейчас тебе говорю, что не знаю, а сам-то ведь знаю... Видать, обманываю сам себя, чтоб жить было не так страшно.

- И как же ты с женой?

- Да как! – Гена рассмеялся, - Души-то, может, и нету, зато страсти, хоть отбавляй! Огонь баба, грех жаловаться, ели-пали. Иной раз даже не знаю куда от нее прятаться.

Я улыбнулся и мы чокнулись.

- За душу человеческую, - провозгласил Гена.

- За любовь, - добавил я.

Мы снова выпили, и стало чуть легче. Я представил, как этот человек всю свою жизнь, по сути, проводит в одиночестве. Всю жизнь! Среди двигающихся, говорящих, мыслящих тел. Всю жизнь с людьми без толики человечности. Один. Мне стало его очень жалко, но, в то же время, я понимал, что оказался в еще более худшем положении. Он уже не помнит, что жизнь может быть другой. Я же сюда попал уже успев полюбить так, как, наверное, любить нельзя. И в этот момент я сильно почувствовал… Почувствовал и осознал, что не хочу так. Не хочу один! Пусть в том, в моем мире, не осталось самых дорогих мне людей, но, даже не смотря на это, в нем я не был одиноким. Пусть я не хотел замечать очевидной поддержки Лехи, пусть мне никто больше не был нужен, но там были люди. Настоящие! Живые! Любящие! Которым нужен был я. Которые меня любили. Но я их бросил. Я бросил маму, бросил друга, Фила бросил. А ведь им теперь также тяжело, как и мне. Они потеряли родного человека. Дорогого.

Чем больше я обо всем этом думал, тем больше себя ругал за то, что сделал. Почему я не задумывался о таких очевидных вещах, пока не столкнулся с этой реальностью? Не знаю…

Глава 6. Один.

- Вернуться не пробовал? – я заискивающе смотрел Гене в глаза.

- Куда? – удивился тот, но, уловив ход моих мыслей, нахмурился, - В болото, что ли?

Я едва заметно кивнул, продолжая пытливо всматриваться в его глаза и стараясь не упустить ни единой эмоции на лице собеседника. Он напрягся, сцепил пальцы в замок, оперся локтями о стол, всем корпусом подаваясь вперед и, глядя на меня изподлобья, тихо, но твердо сказал:

- Даже не думай, - он застыл, словно статуя, лишь едва заметно поигрывая желваками, и для пущей убедительности повторил, выделяя каждое слово по отдельности, - Не вздумай!

Наступила тишина. Эта немая дуэль продолжалась еще около минуты, по истечению которой Гена сдался и, закрыв глаза ладонями, тихо запричитал:

- Дурак. Ой, дурак… Слушай, тебе мало, что ли? А? Не натерпелся, ели-пали? Чего ты хочешь добиться, подумал вообще? – он начинал заводиться, постепенно переходя на повышенный тон, - Тут жена твоя, дите, ели-пали… Живые, здоровые! Мало тебе? Хотел, чтоб живые – так вот они!

- Это не они, Гена…

- А кто же, ели-пали? Ты-то их узнал как-то? Значит они! Ну, отмороженные чуток… И что? Или тебе лучше, чтобы вообще никаких не было? Ты вообще думал, что тебя ждет с той стороны? Что с тобой будет, если живой останешься? Куда попадешь? Ты с какого такого перепугу вообще решил, что обратно вернешься? А если это ворота в одну сторону? А? Меня вот назад откинуло, тебя тоже… Еще на годок назад хочешь? Валяй! И чего добьешься? Куда попадешь? Опять в какую-нибудь дыру? А там уже, Коля, не бездушные будут. Там чего-нибудь похлеще нарисуется! Как бы к безмозглым не попал, ели-пали! Вот тогда и запоешь! Только поздно будет. Ты от кого добра-то ждешь? От чего, ели-пали? Ты от болота благословения искать собрался? Или до сих пор не понял, с чем связался?

- А у тебя есть догадки?

- А чего тут гадать? Чего гадать-то, Коля? Зло это! Зло, самое настоящее! И затягивает оно, как тот омут. Зовет все дальше идти, все глубже в него нырять. Заставляет! И будет - сука - заставлять, пока ты его сам к такой-то матери не пошлешь, - Гена засопел, переводя дыхание после пламенной речи, а затем добавил уже чуть спокойнее, - Я послал и не жалею…

С этими словами о заглянул в свою рюмку, затем отставил ее в сторону, взял со стола большую эмалированную кружку и, наполнив ее на две трети, молча опрокинул в себя. Утерев рукавом выступившие от крепкого напитка слезы, продолжил свои убеждения:

- Плюнь! Не дергайся, не шевелись! Подожди, в конце концов. Тебя ж никто отсюда не гонит. Живи! Жизни радуйся, ели-пали! Дочку расти! Попробуй воспитать то, чего в ней сейчас нету. А что? Вдруг получится! – его язык начинал сильно заплетаться и становилось трудно разобрать что он говорит, - Сам подумай: ты знаешь обо всем, что в ближайшие полгода здесь происходить будет. Так заработай на этом бабок, заживи, как человек! Да тут такие дела крутить можно! Мама не горюй, ели-пали! Девок своих обеспечь! И горя не знай, ели-пали! Эх… Что с тобой говорить… Дурак ты…

Гена глубоко вздохнул и отвернулся в сторону, уставившись мутными глазами в темноту двора. Повисла тишина, нарушаемая лишь трелью сверчков и… Среди этого стрекота я едва различил еще что-то. Поначалу, не придав значения постороннему звуку, я хотел возобновить прерванный разговор, но гул заметно усиливался. Это было нечто, похожее на приближение очень большого самолета с пропеллерной тягой. Я вопросительно уставился на Гену, но тот сложив на столе свои массивные ручищи, упал на них лицом, засыпая. Я с долей тревоги огляделся по сторонам, однако безлунная ночь была настолько непроницаемой, что рассмотреть что-либо не представлялось возможным. Земля завибрировала, посуда на столе принялась подпрыгивать, переворачивая бутылку и проливая из моей рюмки самогон.

- Что это?! - вскочив с лавки прокричал я, - Гена, твою мать! Проснись! Что за хреновина происходит?

Гудело и вибрировало все. Отовсюду доносился отчаянный лай собак, иногда срывающийся на визг. Пьяный комбайнер не менял позы, словно ничего необычного и не происходило. Со скрипом отворилась дверь дома, но в проеме никого не оказалось. Дверь отворилась из-за вибрации. Стекла в окнах дребезжали, и, казалось, в любой момент могли рассыпаться на мелкие осколки. Я расставил руки в стороны, стараясь удерживать равновесие на дрожащей земле. Воздух сильно наэлектризовался, одежда и волосы начали слабо потрескивать и искрить от крошечных разрядов. Ощущался запах озона. На огороде кто-то отчаянно вопил. Свет лампы становился все ярче. По спине прошла волна холода, а когда нижнюю челюсть от невыносимо низкого гула начало сводить судорогой, вдруг раздался оглушительный хлопок и все внезапно стихло. Будто по команде умолкли все собаки, сверчки и прочая живность. Гена лежал лицом на столе и тихо похрапывал. На огороде кто-то сильно кашлял. Я отошел в сторону от яркой лампы, и, привыкнув к сумеречному свету, попытался всмотреться в ночную тьму. Но ничего, кроме черных силуэтов фруктовых деревьев, растущих в конце огорода, не увидел.

Переступая через грядки с какой-то зеленью, сосредоточенно вслушивался. Я дошел почти до сада и, ничего и никого, в итоге, не обнаружив, решил вернуться назад. Обернулся. Во дворе, за столом, в свете одиноко горящей лампы, все также мирно спал Гена, распластавшись лицом на столе. А на огороде, между мной и двором, на расстоянии всего нескольких десятков метров от меня, стоял человек. Я видел только его силуэт. Судя по телосложению, это был сутулый мужчина. Он сильно сутулился, руки бессильно свисали вдоль тела. Он смотрел во двор и медленно перетаптывался с ноги на ногу, стараясь удержать равновесие и от этого создавалось впечатление, что человек сильно пьян.

- Эй! – окликнул его я.

Тот резко обернулся на мой голос и замер. Я хотел было поздороваться, но вовремя вспомнил, что здесь это не принято, поэтому спросил первое, что пришло на ум:

- Вы что-то хотели?

Он не ответил. Еще некоторое время смотрел на меня, затем резко сорвался с места и ринулся бежать куда-то в сторону. Зашелестела листва, послышался треск ломаемых кустов и ветвей деревьев. Гулкие шаги удалялись и скоро совсем стихли.

Я пожал плечами, вернулся во двор и уселся за стол. Руки тряслись от возбуждения. Сердце выпрыгивало из груди. Налил себе из опрокинутой бутылки остатки самогона, выпил залпом, не закусывая. То тут, то там возобновлялись робкие трели сверчков. На порог дома вышла Варя, которая, не произнося ни слова, принялась убирать со стола.

- Варя, не знаете, что это было только что?

Она, не удостоив меня даже взглядом, продолжала складывать одну грязную тарелку за другой, но чуть погодя, словно передумав, сказала: - Мне почем знать? Гроза, наверное. Мимо прошла, - затем взяла собранную посуду и демонстративно заковыляла прочь.

Я разбудил Гену и попытался убедить его идти укладываться спать. Тот некоторое время сопротивлялся, настойчиво требуя, чтобы я еще с ним выпил за душу человеческую, но вернувшаяся Варя бесцеремонно увела буянящего мужа в дом.

Оставшись в одиночестве, поймал себя на мысли, что единственное чего мне хочется – это проснуться. Рассудок отказывался принимать всю абсурдность и нелогичность происходящих со мной событий. Я прокручивал в памяти все, что пережил за последнее время и подумал, что могу сойти с ума, если продолжу участвовать в этом кошмарном сне. Проснуться. И будь что будет там, наяву.

А вдруг это не сон? Вдруг я умер? Утонул в том болоте. И явь на этом закончилась. Вдруг это и есть та самая загробная жизнь? Наказание за грехи. Ад.

Внезапно очень отчетливо ощутил на себе взгляд. Я не раз читал в книгах и видел в фильмах, что люди могут чувствовать, когда кто-то украдкой за ними наблюдает, но не верил, что это на самом деле возможно. Сейчас же не было сомнений, что на меня кто-то смотрит. По коже пробежали мурашки. Грудь и лицо обожгла жаркая волна. Я медленно повернул голову в сторону огорода и увидел его. Это грязное, худое, заросшее седой щетиной лицо я бы не спутал ни с каким иным. Я бы узнал его даже из миллиона похожих. Из черных, впалых глазниц на меня смотрели самые страшные из всех возможных глаза… мои глаза.

Глава 7. Седой.

Сердце безумно колотилось. В голове гудело. Несмотря на ночную прохладу, лоб покрылся испариной. Человек, так похожий на меня, смотрел из-за невысокой деревянной калитки, ведущей на огород. Длинные, седые волосы, грязными сосульками свисающие до плеч, обрамляли испещренное глубокими морщинами лицо. Правую щеку от глаза до нижней челюсти пересекал уродливый розовый шрам. Было отчетливо слышно хриплое дыхание, попеременно сопровождающееся то свистом, то бульканьем, то клокотанием и хрустом.

У меня не было сомнений, кто передо мной. Я даже находил его появление вполне логичным и закономерным. Все же, я в этом мире был чужаком, а значит, где-то должен был быть тот Я, для которого этот мир не был чужд. И, судя по стоящему передо мной старику, такой Я появился. Не ясным было одно – почему он вдвое старше меня? И еще было совершенно неясно, как мне на все это реагировать.

Старик хрипло закашлялся и громко сплюнул густой комок мокроты на землю. Ему пришлось схватиться узловатой рукой за деревянную ограду, чтобы не упасть. Я поморщился, но взгляда не отвел. Тот снова посмотрел на меня и, видимо, заметив гримасу отвращения, чуть заметно усмехнулся и утвердительно качнул головой. Я был уверен, что понимаю, о чем он хочет мне сказать. Собственно, и говорить-то ничего не нужно было. Я словно вел диалог в собственной голове с самим собой. Он отдышался, и, снова обходясь без слов, качнул головой куда-то в сторону, приглашая идти. В подтверждение этого, старик медленно развернулся и медленно заковылял в темноту огорода.

Я некоторое время сидел на скамье, не решаясь пошевелиться. Когда оцепенение прошло, все же решился подойти к калитке, но уже не смог рассмотреть ночного гостя. Вдруг, из темноты послышался хриплый, глухой голос:

- Не бойся, иди. Сам знаешь, куда зову. Надо так. Мне-то ты можешь доверять? – он засмеялся, проглатывая последнее слово, от чего снова сильно закашлялся.

Этот голос в очередной раз подтвердил мои догадки. Теперь не оставалось и доли сомнения в том, что этот человек и есть я. Но я все еще колебался.

- И с чего это я, вдруг, должен тебе доверять?

- Не делай вид, что не понял кто я такой. Поизносился, конечно, не без того. Но не настолько же, чтобы самого себя не узнать, правда? Давай, шевели поршнями, человек-амфибия, времени мало. Много интересного расскажу. До рассвета буду тебя на болоте ждать.

Послышались удаляющиеся шаги и шелест травы. Легкий ветерок донес еле уловимый, но очень знакомый запах гниющего болота. Через минуту все стихло. Я взглянул на часы – половина первого. Рассвет наступит через пару часов, и если я намерен последовать его совету, то стоило поторопиться. Взвесив все «за» и «против», и не найдя ни единой причины, чтобы отказаться, я покинул двор и направился по темной улице к полю, граничащему с балкой. Всю дорогу не покидало странное ощущение, будто я нахожусь в чужом доме в качестве непрошенного гостя. Подобное испытываешь, когда приходишь в кинотеатр и усаживаешься в кресле в зрительном зале, а когда гаснет свет и начинается сеанс, подходит человек, показывает билет на это место и вежливо просит тебя пересесть. Какое-то призрачное чувство вины, смешанное со стыдом и удивлением. Я словно занял чужую жизнь, и теперь мне следовало уйти. Старик хочет, чтобы я пересел на свое место. Хотя, с другой-то стороны, твердое решение вернуться к болоту было принято еще днем. Так что этот визит, самого себя к самому себе, по сути, ничего не менял. В любом случае, я бы сейчас шел по этому полю, а значит все идет так, как должно быть.

Снизу веяло сыростью и холодом. На краю оврага я остановился и вслушался, пытаясь по звукам определить, где искать старика, но ничего расслышать не удалось. Слегка удивило, что из водоема не доносилось кваканье лягушек. Хотя, раньше я его тоже не замечал. Все-таки не доброе это место. И прав был Гена – ожидать от него чего-то, кроме очередной насмешки или издевательства, врядли приходилось.

Однако я не видел другого выхода. Его просто не существовало. Моя жена и ребенок погибли. Их больше нет. Все те люди, которых я встретил здесь, не были ими даже близко. А те, кто был так похож на Машу и Юльку, оказались для меня еще более чужими, чем любой другой человек из моего мира. Мира, откуда я пришел.

Осторожно прощупывая ногами крутой склон, я медленно спускался навстречу густеющей вони. Она била в нос и своей сыростью плотно заполняла легкие, вызывая тошноту. Было темно. Склон стал более пологим, под ногами захлюпало. Я остановился. Снова прислушался и сумел расслышать едва различимое сиплое дыхание. Старик был где-то неподалеку. Обернувшись на звук, окликнул его:

- Я пришел.

После недолгой паузы, где-то в стороне послышался голос:

- Знаю.

Снова повисло молчание. Обувь окончательно промокла, вода растекалась между пальцами, заставляя ежиться от холода.

- Зачем звал?

- Я не сомневался, что придешь. Кому, если не мне, знать тебя, как облупленного, Семенов. Есть, конечно, одна деликатная деталь, которая нас с тобой рознит, но в целом-то… - его перебил приступ кашля, переросший в жуткое бульканье. Громко отдышавшись, старик продолжил: - Как ты думаешь, сколько мне?

Немного поразмыслив, я ответил:

- Думаю, лет семьдесят…

Старик снова рассмеялся, но на этот раз обошлось без кашля.

- Мне и шестидесяти нет, Коля, - он демонстративно сплюнул, - Фу ты, мало того, что никак не привыкну к тому, что нас так называют, так еще и сам…

- Как так, - удивился я.

- Да забей… - ответил он, намереваясь замять тему разговора, но, не сдержавшись, продолжил возмущаться, - Нет, ну Николай – красивое, звучное имя! Так нет же! Надо мямлить , сюсюкать! Коленька! Юленька! Машенька… Хренашенька, блин! Бесит сука…

Эти имена, произнесенные в такой отвратительной манере, вызвали в душе бурный шквал негодования. Еще большее негодование вызывал тот факт, что это говорил я сам. Пусть и более взрослый и весьма странный, но я!

- Ладно, проехали, - стараясь сменить тон на примирительный, прохрипел старик, - Подойди ближе, мне говорить тяжело. Расскажу тебе сказочку на ночь.

Я с трудом выдернул ноги из илистой почвы болота, в которую успел увязнуть почти до щиколоток, и пошел на голос. Каждый шаг пробуждал болотные газы, скопившиеся в иле. Те с громким хлюпаньем вырывались наружу в виде массивных пузырей, которые лопались на поверхности воды. Вонь усилилась, и мне пришлось прикрыть нос рукавом, чтобы не стошнило.

- А наверху мы поговорить не могли? – продолжая идти, спросил я, и чуть не отпрыгнул в сторону, когда около уха услышал его хриплый голос:

- Не могли. Ты же знаешь, что не могли, - он вцепился в мое плечо, больно сжимая его худыми, узловатыми пальцами, - Дай за тебя ухвачусь, сил нет стоять.

Тут же послышался шепот. Очень тихий. Вначале, я даже подумал, что это снова старик, но уже в следующее мгновение понял, что шептало болото.

- Ну, вот, - с каким-то удовлетворением в голосе тихо просипел старший, - В этот раз даже как-то поздно началось. Я уж заждался.

Глава 8. Война.

На этот раз ничего, кроме раздражения, шепот не вызвал. Возможно, сказывалось чрезвычайное напряжение, связанное с появлением моего состарившегося двойника, а возможно я просто устал постоянно бояться и удивляться. Стараясь мысленно отмахнуться от этого звука, словно от назойливого комара, решил просто не обращать на него внимания, пока это было возможным. Но поступив так, мне все-таки пришлось в очередной раз удивиться, так как шепот тут же стал стихать и, спустя мгновения, исчез совсем.

Старик удивленно хмыкнул и чуть ослабил хватку на моем плече.

- Удивлен? – не сдержавшись, спросил я.

- Есть немного. Обычно не уходит.

- Обычно?

- Уж мне-то можешь поверить. Я с ним уже лет двадцать знаком. Хотя, если честно, давно потерял счет годам. Даже не знаю точно сколько мне.

- И сколько у тебя… - я старался подобрать правильное слово, - попыток?

- Прыжков. Я так это называю. Прыгаю туда-сюда. Ума не приложу, как и чем до сих пор дышу. Легкие гниют. С каждым прыжком все хуже.

- Так сколько?

- Я не считаю. Много. Может двадцать, может тридцать.

- И что ты хотел мне рассказать?

- А что хочешь узнать?

- Сколько их? Миров.

- Не знаю. Ни разу в один и тот же не попадал. Но одно тебе могу сказать точно – все они безумные. Каждый мир со своим сдвигом.

- Каждый раз в прошлое?

- Да. Полгода, год – максимум. Зависит от того, сколько продержишься, не вдыхая воду. Однажды вдохнул почти сразу – прыгнул всего на месяц назад.

- И что заставило прыгнуть первый раз?

Старик ненадолго умолк, затем прокашлялся, отдышался и спросил:

- Ты сколько раз прыгал?

- Один, - честно ответил я.

- Так какого черта задаешь дурацкий вопрос?

Меня прошиб холодный пот от внезапной догадки. Неееет! Этого просто не может быть. Так не должно быть! Выходило, он уверен, что первый прыжок совершил по той же причине, что и я. Значит, он и в самом деле мог оказаться мной! Полноценным мной, только множество раз прошедшим через омут и вернувшимся повторно в этот мир! А если так, значит, меня в ближайшие десятилетия ждет его судьба! Ужасная жизнь скитальца, не способного найти ту жизнь, которую однажды потерял.

- Погоди! Ты… Ты из какого мира? – спросил я, и голос предательски дрогнул.

- А ты смешной, - в темноте я не мог разглядеть лица собеседника, но было слышно, что он улыбался, - Как я тебе должен это объяснить ты подумал?

- Понятия не имею. Но ты хотя бы попробуй. Я, например, попал сюда после гибели Маши и Юли. Хотел их вернуть, - говорить приходилось быстро, чтобы поскорее получить ответ на терзавший меня вопрос, - Прыгнул на полгода, но здесь… другие все. Бездушные какие-то, что ли… Они-то, конечно, живыми оказались, но только пустыми, как манекены. Даже не знаю, как сказать. Роботы!

- Ну, да! И прям так, из-за жены с ребенком – в омут с головой?! – он засмеялся, в голосе проскальзывало открытое недоверие, но, в то же время, чувствовалась какая-то неискренность.

Проигнорировав его вопрос, я продолжил выпытывать:

- Я так понимаю, ты по какой-то другой причине первый раз нырнул?

Старик помолчал. Он больше не смеялся. Его пальцы сильнее сжали мое плечо. Шумное дыхание явно участилось. Он нервничал.

- По другой… - тихо проскрежетал хриплый голос и тут же возобновился тихий шепот болота.

Он снова ненадолго смолк, и мне уже показалось, что я так и не дождусь подробностей. Но когда в голове уже созрел очередной вопрос, старик громко вздохнул, кашлянул и продолжил:

- Но тебе может не понравиться моя история, Коленька, - снова это ехидство в голосе.

- Мне в последнее время вообще мало что нравится. Так что не стесняйся. Стерплю и это.

- Как знать, как знать... – задумчиво протянул тот, - Только мне сначала в сторонку отойти надо. По нужде… Старость – не радость, знаешь ли. А ты сделай одолжение, постой тут, не уходи. Я ненадолго.

Он отпустил плечо и побрел к берегу, медленно переставляя ноги. Я остался стоять на месте. Болото продолжало тихо нашептывать. Старик явно что-то не договаривал и, судя по всему, сильно удивился моей истории про Машу с Юлей. Его не было минут десть, и я даже стал подозревать, что он уже не вернется. Однако скоро послышались шаги. Точнее, плеск воды от ступающих по ней ног.

- Ты еще здесь, Коля?

- Здесь.

Он подошел ближе. Я с трудом улавливал его силуэт в темноте. Снова на плечо легла рука. Отдышавшись, старик пробормотал:

- Я, Коля, понял из какого ты мира. Знаешь, как я его называю? Тотальная шизофрения. Место, абсурднее которого я не встречал. А я, поверь, успел повидать... Твой мир – это место, в котором желание угождать себе за счет других настолько ослепляет людей, что они считают это высшей степенью своего собственного проявления. Они не отдают себе отчета, или просто не осмеливаются признаться в том, что чувство, называемое ими любовью – это, на самом-то деле, примитивное желание тешить свое эго за счет других людей. Эгоизм, возведенный в ранг религии! Я постоянно слышал от этих баранов о добрых поступках, которые они стремятся совершать, но ни один из них не способен был себе признаться, что все эти стремления – не более, чем примитивное желание самоутвердиться, потешить свое самолюбие, удовлетворить собственный эгоизм. Вот и ты, потеряв жену и ребенка, которые были тебе необходимы для удовлетворения моральных потребностей в понимании, в поддержке, еще черт знает в чем, вместо того, чтобы признать очевидное и найти себе других спутников для комфортной жизни, просто пошел и утопился. Вернуть их решил, да? Для себя! Но сам-то ты уверен, что для них старался. Так? И где логика? А нет ее. Сплошной самообман! А сострадание!? О, это великое ничто! Если просто вдуматься в это слово! Со-страдание! Вы каким-то непостижимым образом считаете логичным испытывать чувство страдания при виде страданий другого человека! Мало того, вы оказываете ему помощь и получаете от этого удовольствие! Удовольствие от страдания! Складывается такое ощущение, что если не останется страждущих, то вы просто все несчастными станете! Помогать-то будет не кому! Ай-яй-яй! Какая досада! Ваше эго просто разрывает на части от гордости, когда вы помогаете друг другу! Вы так гордитесь тем, что поддерживаете немощных, сирых и убогих, что готовы отдавать ради этого собственные деньги! Я видел даже тех, кто отдавал последние деньги на лечение чужого ребенка! Бред! Абсурд! Как назвать вас нормальными?

Очередной приступ глубочайшего кашля заставил разошедшегося не на шутку старика прервать тираду, выдаваемую одним большим, протяжным залпом. Шепот болота не прекращался. Спустя минуту старик продолжил более спокойным тоном:

- Я прожил в твоей вселенной до две тысячи пятнадцатого. Не знаю, как я выдержал столько лет среди идиотов. Возможно, в какой-то мере помогла война, которая началась в четырнадцатом. Война, абсурднее которой, представить сложно. Она полностью соответствовала всему тому бреду, которым был пропитан весь твой убогий мир. Брат пошел на брата. Мы резали и рвали друг друга на куски за то, что одни хотели к добрым, другие - к красивым. Одни любили жить так, как привыкли, другие настаивали, чтобы все зажили так, как любят жить они. Колоссальное противостояние эгоизма двух армий шизофреников! Одни воевали во имя торжества справедливости, оправдывая совершаемые убийства желанием помочь угнетаемым, другие вопили о сохранении целостности государства и считали, что смерти, которые они сеяли, могут полностью оправдываться этой великой целью. И ни один придурок не мог себе признаться в том, что он воюет не «во имя», а «за». За себя любимого! Я воевал на стороне более логичных – сохраняющих целостность страны. У них-то хоть цель была прагматичная, понятная. Но те идиоты, которых мы периодически рвали, и которые периодически рвали нас, не переставали вопить о любви к ближнему даже на смертном одре. Твари тупоголовые…

Старик харкнул и с хрипом вздохнул:

- Ну что, Коля, угадал я с миром-то? – он довольно хихикнул и слегка похлопал меня по плечу.

Я молчал. И дело было даже не в том, что мне нечего было ему сказать, а, скорее, в том, что я просто не хотел ничего говорить этому человеку. Он, вдруг, стал мне совершенно не интересен. Ровно настолько, насколько может быть не интересной восковая фигура, изученная вдоль и поперек любопытным посетителем музея. Видимо, он это понял и сказал:

- Ладно, Колюня, вспоминай лето две тысячи восьмого. Ты тогда приехал сюда на разведку. Керамику на поле искать. Алексей тебе наводку дал…

- Помню. Но поле оказалось под пшеницей, и я тогда даже прибор не расчехлял. Собрал несколько черепков и на станцию пошел. Мы с Лехой только в августе сюда вернулись, когда пшеницу убрали.

- На станцию… - задумчиво протянул мой собеседник.

Шепот болота усиливался. Мало того, я стал различать в его переливах некую системность. Создавалось впечатление, будто раз за разом повторяется один и тот же набор слов, произносимых в обратном направлении. Но разобрать, что именно я слышал, никак не мог.

- А я не вернулся… на станцию, - в его голосе послышались какие-то угрожающие нотки, - Я собрал черепки и собрался уходить, но услышал в поле сильный гул. Нарастающий такой гул. Как будто самолет летит. Я даже подумал, что это какой-нибудь фермер удобрения разбрызгивает или вредителей ядом травит. Только вот самолета никакого не было. А потом у меня волосы на голове трещать начали и все волосинки на теле дыбом встали. Гул стоял такой, что я не выдержал и побежал оттуда, бросив к чертям рюкзак с прибором. Бежал к оврагу. И когда был уже у его края, сзади громко бабахнуло. Так бабахнуло, что в ушах зазвенело. Я спрыгнул вниз, скатился по склону. Сломал два ребра и в болото плюхнулся. Сидел в этой чертовой луже, корчился от боли и с ужасом слушал, как вокруг что-то шепчет. Сам не понял, как с головой ушел под воду. Дальше ты догадываешься…

Я настороженно всматривался сквозь непроглядную тьму в его глаза. Они, казалось, горели. Нет, не светились в темноте. Горели. Злостью, ненавистью. Было слышно, как он скрежещет зубами.

- Ну, что молчишь? Догадываешься откуда я? Из какого мира? Нет? Я подскажу, Коля. Я, сейчас пописать отошел и рюкзачок свой потерянный отыскал. Догадываешься где? Аккурат там, где выронил, когда с поля бежал. Ну что? Понравилась тебе моя история?

Шепот все усиливался, иногда перерастая в скрежетание невнятных голосов. Я взял за запястье руку, лежащую на моем плече, и отвел ее в сторону. Пришлось приложить немалое усилие, чтобы оторвать ее от себя. Старик все не унимался, стараясь перекрикивать шум и периодически срываясь на истерический смех:

- А теперь, Коля, напряги единственную извилину в своем шизофреническом, тупом, нерациональном мозгу и задайся простым вопросом: кто убил твоих жену и дочь? – с трудом сдерживаясь от смеха, он закончил фразу и только потом, брызнув мне в лицо слюной, разразился невообразимо громким хохотом.

Я, оцепеневший, стоял перед корчащимся от смеха человеком, бьющимся в истерике. Он смеялся до рвоты, кашлял, орал, снова смеялся, кашлял и снова орал. Единственное, что мне в тот момент хотелось – это душить. Раздавить! Уничтожить! Разорвать! Я до хруста костей сжал кулаки и сквозь крепко сжатые зубы прорычал:

- За что?!!!

Тот резко оборвал свою истерику и насмешливо прохрипел:

- Вот, что нас с тобой рознит, Коленька! Вот, чем ты и твоя поганая душонка отличается от меня! Не «за что?», а «для чего?»! Тупое ты сознание! Для чего! Как вы, ублюдки, не понимаете очевидных вещей? Накой хрен ты был нужен в одном мире со мной? Накой хрен мне нужна была сумасшедшая жена? Или ребенок, который только и делает, что покрывает тебя слюной, стараясь понравиться своему папочке? Я родился и жил в нормальном мире! С нормальными людьми! У меня была нормальная семья! А ты – тварь – появился в нем и все обосрал! Из-за тебя я оказался среди семи миллиардов безмозглых, трусливых, лицемерных ублюдков! Ты, гнида, вылупился в тот день на поле! Ты, падла, сломал мне всю жизнь! Ненавижу, мразь!!!

Он подошел ко мне вплотную и орал прямо в лицо. Смрад из его гниющих легких забивал даже вонь болота. Мои кулаки налились свинцом, я почувствовал, как струйки теплой крови стекают из ран, продавленных ногтями на собственных ладонях. Вскинул руки к худой шее беснующегося, обхватил ее и изо всех сил сжал, стараясь повалить немощное тело на землю. Но, в тот же миг, ощутил острую боль в животе, которая разлилась обжигающим огнем внутри. Отпустив хрипящего старика, я приложил ладони туда, где было больно. Из живота торчала рукоять ножа. Я хорошо знал эту рукоять. Это был мой нож, который я всегда таскал с собой в рюкзаке. Болото больше не шептало. Оно вопило отовсюду, повторяя и повторяя одно и то же:

- Уууушшшуууд йааааадееееесссс мааааасссс шшшшеееееее…

Это сообщение отредактировал ZM87 - 13.07.2016 - 05:34

Глава 9. Зима.

Старик смеялся и орал в такт чудовищным завываниям болота. Мне не было его видно, но судя по хлюпающим звукам, он, то ли прыгал, то ли танцевал от восторга, где-то совсем недалеко от меня. Не задумываясь о последствиях, я обхватил рукоять обеими руками и рванул от себя. Дыхание перехватило от невероятной боли, пронзившей все тело. Тут же последовал хлесткий удар по руке, и только что изъятый нож был выбит, отлетая в сторону. Он бросился на меня с диким рычанием и сбил с ног, наваливаясь всем телом. Мы рухнули в зловонную жижу болота. Погружаясь в нее с головой, у меня перед глазами стояла лишь одна картина: серые лица Маши с Юлей, на которые ложатся крупные снежинки. И не тают.

Его руки сомкнулись у меня на горле и сжались так сильно, насколько могли позволить старые, дряхлые мышцы. Сначала я пытался оторвать их от себя, но быстро понял, что теряю силы из-за кровотечения и недостатка кислорода, и решил действовать более радикально. Выбросив руки над собой и нащупав его морщинистое лицо, я вдавил большие пальцы во впалые глазницы. Его хватка тут же ослабла. Воспользовавшись моментом, я вынырнул на поверхность и принялся жадно хватать воздух ртом. Однако медлить было нельзя. Поэтому, не дожидаясь очередной атаки врага, я бросился на него, обхватив одной рукой шею, зажимая ее между плечом и предплечьем. Вначале он отчаянно сопротивлялся, стараясь скинуть меня со спины. Но хватка была мертвой. Вскоре он бессильно рухнул на колени, слабо хрипя и агонизируя всем телом. Когда я уже перестал ощущать собственные руки, гудевшие от напряжения, старик повалился в воду. Я упал на него сверху, еще ощущая какое-то время редкие конвульсивные вздрагивания бездыханного тела. Через минуту все стихло, и я бессильно распластался на мертвеце. Благо, глубина позволяла это сделать. Только передохнуть не получилось. Вопль болота достигал своего апогея, отовсюду были слышны вой, крики, вопли и стоны. Подо мной снова вздрогнуло тело старика и, в следующий миг, будто бы мгновенно исчезло из-под меня. Я снова оказался под водой, но больше не ощущал дна. Оно попросту исчезло, как и в прошлый раз… Я тонул, извиваясь в плотной, грязной воде и не мог нащупать ни поверхности, ни дна. Сопротивлялся до последнего, но рефлексы взяли свое. Со временем я перестал себя контролировать и сделал первый вдох, впуская в легкие воду. Затем еще один. И еще. Горела грудь, горел живот. Сознание меня покидало…

Спазм. Вода потоком полилась изо рта, не давая сделать вдох спасительного воздуха. Еще спазм. Глаза, казалось, сейчас вывалятся из орбит. Я попробовал опереться на руки, но те меня совершенно не слушались. Еще спазм и новая порция извергающейся наружу грязной воды. Наконец долгожданный вдох и жуткая боль во всем теле.

Лишь окончательно прокашлявшись, заметил, как было холодно. Шел дождь вперемешку с крупными хлопьями снега. Меня трясло и от этого рана болела еще сильнее. Я предпринял очередную одну попытку подняться, на этот раз получилось опереться на локоть. Огляделся. Сад. Полумрак. Не более чем в ста метрах от меня – двор. Я сразу его узнал. Собравшись с силами, очень медленно поднялся и, зажав рану ладонью, поплелся на ватных ногах к Гениному дому. Сильно кружилась голова. Жажда сводила с ума. Толкнув плечом калитку, ввалился во двор и, не удержавшись на ногах, тут же рухнул в грязь. Падая, зацепил висящее на заборе металлическое ведро, которое с сильным грохотом покатилось по двору. На веранде загорелся свет, и в проеме двери появилось испуганное лицо комбайнера. Уже понимая, что теряю сознание, я улыбнулся: «Как же я, должно быть, достал этого человека, если бы он только знал…»

Сквозь какую-то пелену тумана до меня доносилась завывающая серена. Скорая неслась на всех парах по давно не ремонтированной дороге, сильно подскакивала на многочисленных ямах и ухабах, доставляя мне тупую, ноющую боль. Я открыл глаза. На меня испуганно смотрел Гена, сидящий рядом и нервно грызущий ноготь на большом пальце. Заметив, что я пришел в сознание, он засуетился и позвал врача. Затем сочувственно улыбнулся, утвердительно качнул головой, прикрывая глаза, и тихо сказал:

- Ничего, Колюня, все будет пучком, ели-пали… - и положил свою тяжелую руку мне на голову.

С трудом разлепив засохшие губы, я шепотом спросил:

- Какой год?

- А? – не расслышав вопроса из-за сильной тряски, переспросил комбайнер и почти вплотную приблизил ухо к моему лицу.

- Год какой? – повторил я.

- А! Две тысячи девятый. Январь, - затем обращаясь то ли к врачу, то ли к водителю машины, громко спросил, - Какое сегодня число?

- Девятнадцатое, - ответил женский голос и затем уже раздраженно: - Не тревожьте пациента. Ему сейчас нельзя говорить.

- Девятнадцатое, - тихо повторил Гена, наклонившись надо мной, - Девятнадцатое января две тысячи девятого, - он захлопал глазами, ожидая от меня новых вопросов.

Но вопросов у меня больше не было. Январь девятого. Тот самый день, когда я решил изменить свое прошлое. Похоже, все встало на свои места. Навсегда.

«Вот и все», - промелькнуло в голове, прежде чем я снова провалился в темноту, - «Все…»

Через пару недель я встал на ноги. Больничный двор был засыпан высокими сугробами, снег валил целую неделю, не переставая. По всем признакам было ясно, что я нахожусь именно в том мире, в котором должен находиться. Это было заметно в каждой мелочи, в каждой детали. В каждой улыбке заботливой медсестры, в каждой фразе врача, просящего еще чуточку потерпеть и называющего меня не иначе, как «родной». Даже представитель милиции, записывавший мои показания, относительно характера ранения, проявлял искреннее сочувствие. И было так неприятно ему врать о внезапном нападении «неизвестных», которые хотели меня ограбить. На его расспросы о ближайших родственниках я, также, соврал, что являюсь одиноким сиротой и сообщать о происшествии попросту не кому. Мне очень не хотелось лишний раз волновать свою маму, которая и так была обеспокоена состоянием сына в последние два месяца после гибели семьи.

Гена посещал меня с завидной регулярностью, несмотря на то, что каждый раз ему приходилось преодолевать колоссальное расстояние до города. Он заваливал меня килограммами мандаринов и гранатов, настойчиво заставляя восстанавливать с их помощью кровь. А еще он предлагал сообщить обо мне моим родителям или еще кому-нибудь из родных, но я всякий раз отказывался. Вот только слегка удивляло то, что Леха не кинулся меня искать. Ведь я пропал среди ночи…

Прошли еще две долгие, тягучие недели. Меня выписали из больницы, и пришло время возвращаться домой. Поднимаясь на свой этаж, повстречал соседа, того самого Егора Семеновича, мимо которого сложно пройти не пообщавшись.

- Оооо! – радостно воскликнул тот, приветливо расставляя руки в стороны, - Коленька! Здравствуй, дорогой! Как давно я тебя не видел! Я-то в больнице два с лишним месяца пролежал. Моторчик совсем плохим стал. Вчера вот выписали. Но теперь говорят, буду бегать. Так что заходи на чай вечерком. Сейчас печенья овсяного куплю и вернусь. Ты и приходи. Как ты вообще, Колюня? Похудел, что ли, не пойму…

- Да так, - пожимая руку добродушному деду, пожал плечами я, - Могло быть и хуже, если честно. По крайней мере, уже лучше.

Я улыбнулся, и Егор Семенович воспринял это, как приглашение к очередной задушевной беседе на ближайшие пару часов. Испугавшись такого поворота событий, я извинился и соврал, что очень спешу домой. Тут же стало стыдно, но для разговоров совершенно не было настроения. Да и о чем я сейчас мог говорить с хорошим человеком? Сосед понимающе закивал головой и пожелал доброго здоровья. Я ответил тем же, и уже хотел было продолжить подъем, как услышал щелчок замка.

Этот звук был до того знакомым, что я узнал бы его из тысячи – щелкал замок моей квартиры. Распахнулась дверь. На пороге, с повязанным черным платком на голове, стояла моя жена. Она смотрела на меня и плакала, сложив лодочкой ладони прислоненные к лицу. Слезы текли нескончаемым потоком, придавая блеск ее изумрудным глазам. Дверь приоткрылась сильнее и из-за Машиной спины показалась кудрявая маленькая головка, со все больше и больше округляющимися глазенками. Юлька не выдержала первой:

- Папа!!! – пронзительно воскликнула она, оттолкнула Машу, протискиваясь между ней и приоткрытой дверью, и босыми ножками быстро зашлепала по каменной лестнице. Разбежавшись, подпрыгнула и повисла у меня на шее. Я обхватил дочь и очень крепко, но очень бережно прижал к себе. Маша, сбросила на пол платок и подошла, обнимая нас обоих. Из-за спины послышался удивленный голос Егора Семеновича:

- О, как за папкой-то соскучились! Ох, и Юлька! Ох, и папина доча! Ну, будьте здоровы, пойду я… - он восхищенно хмыкнул на прощание и зашаркал вниз по лестнице.

- Я думала, мне снова показалось, - не переставая лить слезы, тихо шептала Маша, - Я ведь не верила… не верила! Мне так часто казалось, что я слышу твой голос! Сколько раз я открывала эту дверь и каждый раз убеждалась, что тебя за ней нет! Сколько раз…

Глава 10. Эпилог.

Четыре года спустя мы переехали жить в другой город, в другую страну. Фил сильно заболел и очень страдал в последние дни, но до самого конца я так и не решился его усыпить. Он умер у меня на руках и был похоронен в лесу, неподалеку от нашего дома. Леха до сих пор живет там же, где и жил. Прячет семью в подвале от ежедневных ракетных обстрелов и иногда связывается с нами через интернет. Гена ушел в ополчение и воюет. Нынешнее руководство страны считает его террористом и сепаратистом. Но я уверен, что он твердо знает, за что борется. И уж кто-кто, а террорист из него был бы препаршивый, если бы это было правдой.

Юлька учится в школе и приятно удивляет хорошими оценками. Маша работает в собственной художественной мастерской и большую часть свободного времени уделяет семье. За эти годы она ни разу не спросила у меня, куда я пропадал в две тысячи восьмом и почему на кладбище в нашем родном городе есть могила, на которой золотистыми буквами выгравировано: «Семенов Николай Евгеньевич 07.05.1974 – 01.11.2008».

Конец.

07.01.2015 – 05.02.2015

Это сообщение отредактировал ZM87 - 13.07.2016 - 05:35

А попробуй сюда выложить "Войну и мир" ?

Как же я "люблю" эти первые комментарии на "ЯПе" от любителей развести срач. )))))

А попробуй, любитель, написать повесть, вместо того, чтобы гадить.

Не читал, но одобряю!

Пожалуй, это самое прекрасное по своей основательности, доброте, изящности и завершённости произведение на ЯПе, читабельное мною за последний год.
Браво!

Фигасе! Вот это слова!

Я прям даже не знаю, что на них ответить...

Спасибо, наверное!

Это сообщение отредактировал servaly - 21.04.2016 - 21:04

сильно затронуло.
мне бы такое болото.... очень нужно...

А я так полагаю, вы уже профессионал? А чем это я вам нагадил? Только прозрачно намекнул, о размере текста. Повесть выложить на развлекательном портале мне показалось несколько сомнительным. Я же не ругаю вас за стиль изложения, за его художественную ценность. Не сомневаюсь, это произведение написанное пером, сродни великих Чехова или не побоюсь этого слова Николая Васильевича Гоголя.
Просто многие тут напишут что-то типа "Не асилил", "Не читал, но одобряю"
А в остальном - творческих вам успехов.

Это сообщение отредактировал taricc - 21.04.2016 - 21:10

Готовы были бы жизнью пожертвовать?

Ладно Вам. Не обижайтесь.
Я тоже, видать, погорячился.
Это не первая повесть, которую я на ЯПе публикую. Парочка уже угодила в "ЯП-издат". Просто я же написал в наименовании темы: "повесть". Ну, чтобы не возникало таких вот комментариев о большом количестве букв. А тут на тебе! Раздражает слегка.
Если бы была возможность сразу в соответствующий раздел публиковать - я бы с радостью. Но правила портала таковы, что надо сначала в "Инк". Вот и приходится "засорять" развлекательное месиво своим графоманством. Вы уж не серчайте на меня.

С уважением.

servaly

Я и не думал серчать

Ура!

Это произведение тоже достойно ЯП-издата.
Жаль, что современные чтецы совершенно разучились читать.
Как щас помню: "Три мушкетёра" за ночь с фонариком под одеялом, чтоб родители не спалили...

читать буду долго. но плюсану сейчас

Убить себя, а потом еще раз? Для чего? Показать вышним силам что ты не эгоист? Гена ведь тоже хороший, почему к нему никто не пришел? Из за разных причин погружения в омут? Одни вопросы от этого произведения, и этим оно и притягивает. Я знаю что перечитаю "Омут" еще раз. Автор, продолжай, искра в вас горит.

однако...

сильно, спасибо, проставил,
но Украина немного смазывает картинку, без политики было бы еще лучше

Вы не первый, кто это говорит. Возможно, Вы правы. Не знаю...
Накипело. Не смог промолчать. Уже написал. Уже выложил. Уже прочли.
Есть то, что есть. Не обессудьте.

Спасибо.Очень не дурственно!

И Вам спасибо.