20
Из метро они вышли, держась за руки.
После влажной и душной подземки прохладный ветерок приятно обрадовал. Допив в несколько глотков пиво, Евсеев поставил бутылку на парапет. К ней тут же, толкаясь и пытаясь обогнать друг друга, устремились две бабки. Короткая потасовка закончилась падением стеклотары на асфальт. Вслед за звоном раздалась визгливая перебранка.
У палаток Евсеев замедлил шаг. Ощупав карманы, вытянул пачку сигарет. Заглянул внутрь и полез за деньгами:
- Курева мало.
Быстро оглядел наличку и успокоился. На приятное приключение хватит, и может, даже останется.
Вот только времени не очень-то сегодня... Четверг. Особо не разгуляешься. Вот если бы пятница...
Она прижалась к нему, обняв за плечи. Евсеев уловил сладкий запах. Заглянула в глаза:
- Курить вредно, ты в курсе? Минздрав не одобряет. Возьми мне джин-тоник тогда, что ли...
Голос был приятный, глубокий, с едва уловимой хрипотцой.
Холмики её грудей упирались, казалось Евсееву, прямо ему в сердце.
- Пить тоже не полезно. Особенно такую гадость. Но желание дамы - закон, - Евсеев провёл ладонью по её спине, скользнул вниз, легонько погладил упругий, обтянутый джинсами зад.
Прижалась к нему плотнее и жарко прошептала в ухо:
- Хочу тебя. Прямо здесь хочу.
Тронула языком его мочку.
Евсеев растерянно огляделся.
По Профсоюзке, в сторону центра, медленно полз чадящий поток машин. На перекрёстке творилась неразбериха - не работал светофор. Гудение клаксонов нарастало ежесекундно. Из подъезжавших автобусов вываливались толпы людей, устремляясь к палаткам, подземному переходу и входу в метро. Тут и там на площади кучковались подростки, потягивая пивко.
Заходящее солнце светило на гигантскую тарелку с хитрой физиономией Хо Ши Мина.
- Да, в общем, не самое тут место... - улыбнулся Евсеев.
Она чуть отстранилась. Прищурилась:
- Боишься? Слабо?
Весело засмеялась и неожиданно цепко, не стесняясь прохожих, ухватила его за пах.
- Идём ко мне! Я одна живу, недалеко тут, - кивнула куда-то вперёд. - Не боишься? Хочешь, на автобусе, пару остановок, а хочешь, пешком пройдём. Погода чудесная, прогуляемся... Или тебя дома ждут, не можешь?..
***
Дома Евсеева ждали.
С работой он сегодня управился быстро. Съездил по двум адресам, созвонился с питерским филиалом. Отстучал на компьютере несколько ведомостей и договоров. Дальнейшее зависело от поставщиков. Остаток рабочего дня Евсеев посвятил истреблению монстров в лабиринтах Doom-а.
В начале шестого позвонила Наташка. Попросила по дороге купить зелени и хлеб. Нажаловалась на Митьку - опять шлялся где-то два часа после уроков. Прижимая плечом телефонную трубку к уху, Евсеев поклялся принять меры и всадил длинную очередь в атакующих монстров. С Митькой действительно, пора что-то делать - первый класс окончил нормально, а вот во втором разболтался, стал притаскивать “пары”, да и по поведению замечания.
Без пяти шесть сохранился на шестом уровне, глянул имэйл, выключил компьютер и сдав на вахте ключи, вышел в тёплый летний вечер.
У метро купил в палатке и не спеша, с наслаждением выпил бутылочку холодной “Балтики”.
Покурил.
Подумав, взял ещё одну в дорогу.
Ехать было всего полчаса, по прямой - от “Беляево” до “Рижской”. Народу в вагон, к досаде Евсеева, набилось много. Сжимая в одной руке портфель, в другой откупоренное пиво, Евсеев протиснулся сквозь жаркие и липкие тела пассажиров в центр вагона.
“Осторожно, двери закрываются...”
Портфель и бутылка мешали держаться за поручень. Расставить ноги пошире не позволяло пространство. Ставить новенький “Samsonite” на пол не хотелось. Совать его между ног, и ехать, сжимая, словно пингвин яйцо, тем более.
Вагон, как назло, принялся дёргаться и раскачиваться. Влажная бутылка норовила выскользнуть из руки. Евсеев зацепился парой пальцев за поручень, но отхлебнуть пива в таком положении не удавалось. На лбу проступила испарина. Тут его кто-то легонько дёрнул за брючину у колена. Евсеев, про себя матюгнувшись, раздражённо опустил глаза...
...Она сидела перед ним, держа на коленях маленькую сумочку, чуть заметно улыбаясь уголками губ.
В общем-то, ничего особенного в ней не было. Младше его, лет тридцати, блондинка (крашеная? - подумал Евсеев), тёмные джинсы и облегающий, в жёлто-чёрную полоску, джемпер. Скуластенькая. Глаза светлые, с подведёнными “стрелками”. Пальцы (Евсеев представил их обхватившими его член - часто так развлекался в метро, разглядывая женские пальцы на поручнях или сумочных ручках) - длинные, без маникюра и колец.
Знаком показала: давайте, мол, подержу портфель. Евсеев почему-то энергично замотал головой.
Она засмеялась. Отвела глаза.
Вагон с грохотом нёсся по туннелю.
“Фигурка у неё ничего”, - подумал Евсеев, быстрыми и осторожными взглядами рассматривая попутчицу. Она встретилась с ним глазами вновь, смущённо улыбнулась, и вдруг с интересом посмотрела перед собой. Столь пристально, что Евсеев заволновался, всё ли у него т а м в порядке и машинально провёл по ширинке кончиками пальцев. Она подняла глаза и широко улыбнулась.
Было что-то в этой улыбке...
Давно забытый холодок волнения испытал Евсеев, тревожный и сладостный... Когда с Наташкой только начали встречаться, было такое. По молодости глубокой...
Да уж прошло за столько-то лет. Свыкся. Обленился.
Разве что в командировке был когда... Когда Таню встретил... Вот тогда помолодел будто, жизнью зарядился, посвежел снова...
Наташка посматривала подозрительно тогда, но не сказала ничего, промолчала...
...Неожиданно для него самого его светлые летние брюки заметно натянулись спереди. “Блин”, - Евсеев попытался прикрыться портфелем, но она успела вновь опустить взгляд.
“... следущая станция - “Академическая”.
Ехали, смотря друг другу в глаза.
“Четверг сегодня. Блин, ну почему не пятница! Сказал бы, что с Серёгой в “Тараканах” был. Натаха знает... Так... так... Хотя пару часов найти можно... Зелень с хлебом... Чёрт с ними, скажу, закрыто было. До какой она едет?... С чего начать-то?... Опыт утратил уже... сто лет назад последний раз... в Питере, в командировке той...
...Каждый месяц в филиал мотался, только открылись тогда. Даже и не в Питере, а по дороге, ещё в “Красной стреле” всё началось.
Татьяна Сергеевна. Таня...
Врач-педиатр. В Москве - муж, двое детей. На конференцию ехала. К сорока, но эффектная - высокая, грудастая. С весёлым таким, влажно-блестящим взглядом. Будто невзначай касались друг друга коленями, сталкивались, задерживаясь на доли секунды больше положенного, руками за купейным столиком. Выходили вместе курить в гремящий, продуваемый ночным ветром тамбур.
Конечно, тогда в поезде ничего не было - попутчики, двое колхозного вида мужичков, угомонились лишь под утро, сунув под столик пару опустевших “литрушек”.
Расстались на перроне.
Евсеев приехал тогда лишь на день, ночью обратно.
Полдня носился со склада в офис, из офиса в префектуру... Чудом освободился к четырём, а через полчаса уже ждал Таню в условленном месте, у Апрашки.
Дальше несколько станций на непривычно коротком питерском метро Старая, советских времён ещё гостиница. Сдвинутые одноместные кровати...
На поезд он тогда едва успел. Неслись по тёмно-серому (отголоски белых ночей) городу на частнике вдоль бесконечного Обводного, и ещё неостывшие, ласкали, вдыхали, вбирали друг друга, стараясь до конца получить и запомнить всё...
Таня оставалась ещё на два дня. Московский телефон свой не дала.
Из тамбура Евсеев махнул ей рукой.
Больше они не виделись...
***
“Ладно. Женатый мужик имеет право на отдых. Раз в сто лет. Не измена же это, а так... для здоровья, разнообразия... Для впечатлений. Встряска нужна организму... А она ничего, очень даже... Интересно получается - опять в поезде кадрюсь, хоть и в метрошном... Всё же клюют на меня бабы. Ещё гожусь... Так... Наташке позвоню, что задерживаюсь... А куда мы?... Денег-то сколько у меня?.. “
Поезд, завывая, начал притормаживать. Неожиданно она встала, оказалась вплотную к нему, ухватила его за плечо и вытянула шею к его уху.
- Я сейчас выхожу, - обожгла громким шёпотом и не оборачиваясь, стала пробираться к выходу.
Замелькали, приобретая всё большую чёткость, туалетные плитки “Академической”.
Выйдя из оцепенения, Евсеев рванул следом.
В палатке они взяли сигарет, “джин-тоник” и бутылку “Кинзмараули”. Уложили в евсеевский портфель.
Идти и в самом деле оказалось недалеко. Лариса - так она назвалась, жила в панельной девятиэтажке на Кедрова.
- Ты кем работаешь? - спросила его Лариса, по тону судя, больше для формы.
Евсеев сделал неопределённый жест:
- Менеджером. По одежде. “Скадрия-плюс” фирма называется. Модная одежда. Знаешь такую?
Лариса помотала головой.
- Я медсестрой на “скорой”. Полторы ставки. Лужники, Черкиза - вот где наши бутики с одеждой, - похлопала себя по джинсовым бёдрам, ущипнула ворот джемпера: - Всё оттуда!.. модная одежда...
“Значит, медсестра... Опять совпадение - поезд, работник медицины... Фантазия-желание мужчин, если верить порнухе. Белые стены... бинты... Раненый солдат и девичий зад под белым халатом... белая грудь в отвороте... “Прощай, оружие!” - старик Хэм знал, о чём писал,” - усмехнулся про себя Евсеев, почувствовав вдруг себя утончённым эстетом.
Прошли через запущенную детскую площадку.
В углу грязной песочницы, составив все четыре лапы в одну точку и задрав напряжённый хвост, гадила неопределённой породы шавка. Под качелями валялись пустые “чекушки”.
Уже у входа в подъезд, набирая кодовый номер, Лариса взглянула из-под чёлки на Евсеева:
- Жена-то не будет ругаться, что задерживаешься?
Евсеев растерялся. Кашлянул в кулак. Улыбнулся.
- А я, может, и не женат вовсе. Видишь, кольца нету, - показал он Ларисе свои руки.
- Да брось ты, сейчас никто колец не носит, - махнула она рукой. - Да ты не напрягайся! Женат, не женат, какая разница. Мужик ты хороший, я чувствую, а это главное... Проходи.
В подъезде Евсеев поставил портфель на пол, обхватил её за талию и шею. Притянул к себе, ища губами. Лариса, закрыв глаза, ответила долгим, крепким поцелуем. Её язык, сильный и быстрый, встретился с языком Евсеева, уверенно потрогал его, выскользнул, пробежал по губам, щеке и шее, пощекотал ухо.
- Идём быстрее... - задыхаясь, прошептала Лариса.
Лифт почему-то не работал. Стали подниматься по лестнице. Лариса шла впереди, покачивая прямо перед лицом Евсеева аккуратным задом. Свободной рукой Евсеев провёл по внутренней стороне её бедра и прижал ладонь к промежности.
Даже сквозь джинсовую ткань ощутил её теплоту.
Лариса замедлила шаги и обернулась. Шутя погрозила пальцем:
- Ай-я-яй! А вдруг соседи увидят?
- Боишься? Слабо? - подначил Евсеев.
Лариса засмеялась:
- Один-один!
Поднялись на шестой этаж.
Евсеев слегка запыхался, но старался дышать ровно. Лариса, однако, заметила, и рассмеялась.
- Я же говорила, что курить вредно! А ты не веришь! - распахнув входную металлическую дверь, Лариса прошла вперёд и уже из прихожей позвала: - Ну, входи, чего застеснялся!.. Обувь снимай только...
“В конце концов, пара часов у меня есть”, - успокоил себя Евсеев, глубоко вдохнул и шагнул в квартиру.
Лариса, как только они вошли, скрылась в ванной, прихватив из комнаты какие-то вещи. Раздался шум воды из душа.
В типовой ларисиной “однушке” с застеклённым балконом ему понравилось.
Было светло и чисто. Минимум мебели - пластиковый стол на крохотной кухне, широкий диван в комнате и встроенный шкаф в прихожей. Ни телевизора, ни стереоцентра Евсеев не увидел. Не было и книжных полок.
Окна, под которыми клубились верхушки берёз, выходили во двор, заставленный гаражами-”ракушками”.
“ Съёмная квартира, стопудово”- подумал Евсеев, присаживаясь на диван.
Усмехнулся.
“Квартиру снимает, и мужиков... Удобно - два в одном”.
Посмотрел на часы. Половина восьмого.
“Вполне уложусь” - удовлетворённо кивнул головой и наморщил лоб.
Перед Наташкой, конечно, не совсем красиво выходит.
Ведь когда-то - и стоны у них были, и поцелуи, и объятия, и простыни, влажные, в жгуты скомканные... Слоистый сигаретный дым и рассветные сумерки...
Всё было...
Да ведь Митьке девятый год уже пошёл... Привыкли друг к другу давно. В расписание вошли. Нечастое и скучное, как у рейсового автобуса. Куда уж там...
А душа-то (с телом на пару) просит. Требует. Если уж не романтики, так свежего хотя бы... Нового...
Или всё это похоть одна? Прыжки козлиные?.. Бес в ребро?..
Да как бы там ни было... Мужик я или кто?!..
Выдохнул в сложенные ладони. Принюхался. Провёл рукой по волосам. Хорошо, рубашку и трусы утром чистые надел. Как знал...
“Интересно, а резинка есть у неё?”
Из ванной Лариса вышла в жёлтом коротком халатике и с заколотыми волосами.
Евсеев неуклюже поднялся с дивана, развёл руками:
- Ты не сказала, где у тебя штопор с бокалами... А то бы я вино открыл...
Лариса, на ходу развязывая поясок халата - У Евсеева дух захватило от вида маленьких розовых сосков и выбритой щёлки, - приблизилась к нему вплотную, обняла, и заглянув в глаза, прошептала:
- А это не обязательно...
Её язык вновь уверенно проник между губ Евсеева. На этот раз глаза Лариса держала открытыми. Из-за близкого расстояния Евсееву показалось, что из светло-зелёных радужные оболочки её превратились в чёрные, и сами глаза увеличились и стали ощутимо выпуклые.
В тот же момент что-то произошло.
Язык Ларисы вдруг затвердел в его рту, разбух и удлинился, пытаясь проникнуть в гортань.
Евсеева затошнило, он захотел вырваться, но Лариса держала его на удивление крепко. Евсеев замычал, замотал головой, дикий ужас обручем сжал его грудь, когда он почувствовал, что её язык попал ему в пищевод и в желудке жгуче-больно что-то разлилось и заполнило его всего.
***
...Очнулся он на полу возле балконной двери.
Лёжа на спине.
Боли не было, хотя он отчётливо помнил, как с размаху упал лицом на пол и ещё пытался ползти, не чувствуя ног и загребая немеющими руками.
Голова работала вяло, словно с недосыпу или похмелья.
“Что это?.. на клофелин не похоже... в таких случаях к себе на дом не водят... Вот влип, бля... Казанова сраный...” Попробовав пошевелиться, он понял, что полностью парализован. Даже губы и язык не слушались. Только глазами Евсееву удалось повращать, и то с большим усилием.
Скосив глаза, увидел Ларису.
Голая, она сидела на корточках спиной к нему, глядя на стену. Руками Лариса делала резкие и частые движения, словно ощупывая своё лицо. Внизу, под её ягодицами, блестело что-то тёмное, появляясь и исчезая попеременно. Что это было, Евсеев разглядеть не смог.
Он попробовал позвать её, но из онемевшей гортани вырвалось лишь сипение.
Лариса замерла.
Посидев неподвижно с минуту, а может, и больше, - Евсеев потерял чувство времени, - она, не вставая с корточек, опёрлась на руки и резко развернулась.
Евсеев издал протяжный хрип, в который превратился его вопль и попытался отползти куда угодно, но не смог. На секунду он даже усомнился, Лариса ли это, не сон ли всё это, глядя на направляющееся к нему существо.
Когда-то оно было Ларисой, или как там она себя называла... Сейчас же...
Подбородок Ларисы заострился и выступил вперёд, наподобие длинного клина. Глаза совершенно почернели, вылезли из глазниц, и покрылись мелкой ромбовидной сеткой, в каждой ячейке которой Евсеев увидел своё перекошенное лицо, когда Лариса или кто она была на самом деле, склонилась низко над его лицом. Её губы, неожиданно тонкие и бескровные, вытянулись в длинную трубочку, и между ними показался извивающийся хоботок, блестящий и гладкий. Кончик хоботка лёгкими касаниями ощупал лицо Евсеева, затем проник ему в рот, потом куда-то глубже, - тело не чувствовало почти ничего, и вновь что-то разлилось у него внутри, на этот раз совсем не больно.
“Вторая порция”, - вяло подумал Евсеев и отключился.
***
Придя в себя, обнаружил, что его перетащили на балкон.
Опять лежал на спине, прямо на бетонном полу (мелькнуло нелепое опасение простудиться), но по прежнему не чувствовал ничего и пошевелиться, как ни старался, не мог. Тело стало чужим, словно выпотрошенным и замороженным. Только вялый, редкий шорох крови в ушах.
И больше ничего.
Ни страха, ни боли, ни времени.
Ничего.
Ни-
че-
го.
Опустились лиловые сумерки. Из окна квартиры лился неяркий красноватый свет. Из соседних окон слышались нетрезвые голоса и музыка. Во дворе заводили машину.
Темнота колыхнулась, закрыв собою свет.
Евсеев сумел разглядеть, что кто-то навис над ним и трогает его живот (он ощутил дискомфорт, словно при массировании затёкшей части тела), издавая едва слышный треск и клекот.
Глаза быстро привыкли, и прямо над собой Евсеев увидел сидящее на четвереньках существо с коротким округлым тельцем, неестественно вывернутыми, распухшими в суставах конечностями и безволосой плоской головой, с двумя длинными усиками-антенами.
Фасеточные глаза матово и холодно отражали свет фонарей во дворе. В вертикальной щели рта пузырилась, вязко вытекая, обильная слизь.
Из промежности существа, подрагивая, показался тёмный саблевидный отросток.
Появляясь на несколько сантиметров и снова исчезая внутри существа, отросток, с каждым разом выходя всё больше, наконец ткнулся Евсееву в живот, с силой надавил и безболезненно вошёл.
Существо задрожало, завибрировало, приседая и поднимаясь на расставленных лапах.
Клёкот усилился, заглушая дворовые звуки.
По отростку что-то явно переходило в Евсеева, раздувая его внутренности...
***
...Что было потом, Евсеев уже не помнил. Какое-то время (хотя он совершенно потерял его, времени, нить) он ещё пробовал думать о Наташке и Митьке, о хлебе, который так и не купил, о контрактах и поставках, о пятничной скидке в “Тараканах”, потом он думал о Татьяне Сергеевне и о Ларисе, о шевелении внутри себя и о погоде, затем стали мерещиться монстры из Doom-а, потом сознание затихло, успокоилось ровной гладью, и он просто смотрел на серый потолок балкона, а там прошло лето и наступила осень, за ней зима, он всё лежал и лежал, не видя уже потолка, потом по-весеннему зачирикали птицы, а когда из него вылезли многоногие и шустрые ларисины дети, он был уже похож на почерневшую мумию.
© Вадим Чекунов
Это сообщение отредактировал Нетормоз - 4.09.2006 - 23:42
yaplakal.com