Продолжение.
Кстати, забыл упомянуть. Это правда жизни. Это реальные события. Если интересно будет - выложу то, с чего началось. То как этот человек попал в госпиталь и почему. Точнее - описание боя. Штурма села Первомайское.
Глава третья.
В Ростовском военном госпитале меня первым делом уложили на каталку и тутже начали раздевать. Мой торс приподняли в вертикальное положение, после чего быстрые и умелые руки девушек из приемного отделения сняли с меня безрукавку. Я слышал их короткие фразы и никак не реагировал на все происходящее вокруг. Мое тело сейчас напоминало гибкий манекен, с которым можно было делать все, что угодно. Но в сидячей позе его нужно было поддерживать, чтобы оно не завалилось набок или на спину.
Мое сознание включилось и начало действовать как раз в тот самый миг, когда решался вопрос: как же снять два военных свитера, просто вывернуть через голову или же слегка разрезать сзади.
-- Режь! -- скомандовал я обладателю ножниц. -- Режь все.
Может не надо? -- спросил меня мужчина.
-- Режь от верха до низа! -- упрямо повторил я. -- И белье тоже. Не жалей...
Послышался легкий вздох и кто-то из женщин сказал:
Да тебе же оно пригодится... Давай что ли... Мы осторожненько через голову снимем... А потом со склада нашего всё получишь...
-- Мне уже не пригодится, -- устало пробормотал я. -- Только штаны и безрукавку оставьте, чтобы.. А остальное -- вам полы мыть... Ну...
Меня наконец-то послушали: сзади задрали одежду, по спине скользнул холодок металла и острый инструмент стал легко разрезать вдоль позвоночника два свитера и теплое нижнее белье.
Когда вещевой службе армии был нанесен непоправимый урон и кто-то потянул за рукава, то после этого мне оставалось только выпрямить вперед руки, чтобы окончательно освободиться от почти согревавших меня ранее полусырых вещей. Теперь они уже не могли задеть мою повязку на голове при раздевании и тем самым причинить мне новые страдания.
Я молчал когда с меня начали стаскивать окровавленные штаны горного обмундирования. Затем такая же участь постигла соответственно теплые штанишки из комплекта офицерского белья, а в последнюю очередь и трусы...
Из всей одежды на мне остался только лишь тюрбан из окровавленных бинтов на голове и мне теперь могли позавидовать даже туземцы Океании, которые привыкли носить свои повязки всего-то на поясе. Но оное сравнение здесь было крайне неуместным, ибо чутьё старого разведчика подсказывало мне то, что тут имеются почти все признаки какого-то тайного подвоха... Но вот какого именно... Понять оказалось трудновато... Практически автономно функционирующий мозг интуитивно попытался было подобрать какие-то слова возмущения и гнева, чтобы остановить это откровенное издевательство и надругательство над изувеченным российским командиром, но после тщетных поисков по опустевшим извилинам тире закоулкам тире сусекам не подобрал ни одной мало-мальски подходящей мыслишки и затем разочарованный неудачей оставил это бесперспективное занятие. Вот тут-то по причине полного отсутствия каких-либо идей да дум вообще, как таковых, моя правая рука проявила собственную инициативу и решила действовать вполне самостоятельно, причем в отрыве от центрального головой командования, а далее по обстановке... Неосознанно повинуясь смутным мужским инстинктам, она стала осторожно, чуть ли не ползком подбираться к самому уязвимому месту, чтобы "своим телом" накрыть его и спасти тем самым чье-то светлое будущее. Но тут...
-- Куда?! Лежите спокойно! Мы вас сейчас обтирать будем. Ишь ты, какие мы стеснительные...
Крадущаяся рука была наповал сражена очередью слов молодой, но крупнокалиберной медички и рухнула обратно на каталку. Мой разум сделал последнюю героическую попытку сохранить, так сказать, честь не только офицера, но также мужчины, и суметь-таки выдать великую мысль, весьма соответствующую данному моменту, дабы в конце-то концов преподнести какое-нибудь торжествующе-победное изречение типа: "А начхать! Любуйтесь!!! "...
Но, увы, моя настрадавшаяся головушка дала непредвиденный сбой и так и не нашла ничего подходящего...
Скорыми и уверенными движениями сестрички милосердия уже обтирали меня чем-то холодным и мокрым, начав эту процедуру со ступней. Отдельным ватным тампоном осторожно протерли мое лицо, вернее ту его часть, которая не была скрыта слоем перевязочного материала. Обоняние сработало четко и тут же определило особый горюче-смазочный материал, который обычно применяется для ухода за средствами связи и наблюдения, смазки и обогрева замерзающего технического и офицерского состава в различных родах войск. Проигнорировав и это надругательство над спиртом, я дождался того блаженного чувства, охватившего меня, когда на мое тело одели чистые и свежие хлопчатобумажные, пусть солдатские, кальсоны и нательную рубаху.
Только после этого я почувствовал, что в приемном покое достаточно холодновато. Напоследок заботливые и ласковые руки сестричек накрыли меня военным одеялом и я стал ждать дальнейшего развития событий.
-- Марина, ты звонила в глазное? -- послышался голос медицинской сестры гвардейской комплекции. -- Чтобы забрали его...
-- Да мы уже тут, -- произнес молодой мужской тенорок из-за открытой двери.
-- Забирайте! Только повнимательнее на порогах... -- властно распорядилась всё та же сестрица, но последние слова она произнесла тоном помягче. -- У него в голову ранение...
-- Да мы не понимаем что ли? -- немного даже обиделся парень. -- Всё сделаем, как следует...
Ребята действительно сдержали свое слово: аккуратно развернули мое транспортное средство в нужном направлении, после чего оно плавно тронулось с места, а потом незаметно преодолело дверные пороги. И ведь, как я успел заметить, головой вперед... Затем меня на каталке повезли по длинным госпитальным коридорам.
-- Где тебя задело? -- на ходу спросил голос того самого парня, который обещался сделать всё, как следует.
-- Из... Ну... Первое... Мая... -- с трудом вспомнил и с еще большим усилием произнес я.
-- Первомайского? -- подсказал мне он. -- Как там?
Я некоторое время пытался сформулировать коротенькую характеристику всего того ночного кошмара, но попросту не смог... Мое затянувшееся молчание было воспринято, как нежелание разговаривать на неприятную тему...
-- Понятно... -- С тяжелым вздохом сказал мой собеседник.
Дальше мы перемещались в полной тишине. Была уже ночь, все пациенты госпиталя давно спали и по гулким коридорам раздавались лишь шаги двух мужчин, сопровождавших меня, да легкий шорох четырех колес каталки. Минут через десять поездка окончилась в палате и мне помогли перебраться на свободную кроватку.
"Ну вот теперь-то я в настоящем госпитале! " -- облегченно вздохнул я, когда меня накрыли уже другим одеялом.
Негромко захлопнулась дверь палаты вслед за уехавшей каталкой и наступила относительная тишина. Сзади послышался какой-то шум.
-- Есть тут кто? -- осторожно спросил я, обращаясь к пустоте.
-- Есть. Тут еще три человека лежит, -- в ответ послышался уже знакомый мне молодой голос. -- Я тебя от приемника сопровождал.
Я полежал немного, но почувствовал яму в желудке и спросил опять:
-- Ребята... А есть что-нибудь поесть?
Сзади кто-то молча встал с кровати, зашуршал пакетами в тумбочке и затем подошел ко мне.
-- Возьми пока печенье поешь, а потом я тебе дам соком запить.
Я ничего не ел целые сутки и сейчас был готов съесть очень много. Но смог разжевать и проглотить всего четвертушку одного квадратика печенья. Выпив два глотка яблочного сока из поднесенного ко рту металлического носика, я внезапно выдохнул и, окончательно теряя сознание, вновь полетел в черную бездну...
* * *
Очнулся я от того, что меня тряхнуло, когда колеса наткнулись на какое-то небольшое препятствие. Несколько минут назад мое тело переложили с госпитальной кровати на каталку и теперь везли вперед по коридору. Этого я не чувствовал ранее, но теперь, после небольшой встряски, сознание вернулось ко мне. Вокруг слышались чьи-то отдаленные голоса и непонятный шум.
-- Куда меня... везут? -- отрешенно спросил я.
-- На операцию... Не переживай, все будет хорошо, -- послышался мелодичный женский голос откуда-то сбоку.
"Операция -- это хорошо... Может быть, все будет нормально", -- подумал я, ощущая на своем плече чью-то тёплую руку.
-- Ты меня слышишь? -- этот же женский голос вывел меня из забытья.
Мое тело уже переложили на операционный стол, вокруг которого сновало несколько человек. Слышались чьи-то негромкие фразы и металлические постукивания.
-- Слышу, -- бессильным и равнодушным тоном проговорил я.
-- А теперь считай!
На мое лицо положили маску, от которой я попытался инстинктивно увернуться и напоследок все-таки вдохнуть того, еще свежего воздуха, но было уже поздно и мне ничего не оставалось, как медленно выговаривать выученные в далеком детстве цифры.
-- Один..., два..., три..., четыре...
Хлороформ начал действовать и я опять стал проваливаться в глубокую пропасть беспамятства. Но угасающий мозг все еще сопротивлялся и я почувствовал необычайную легкость, будто бы мое тело воспарило и оказалось в невесомости. Я не понимал что же со мной происходит и старался безучастно запомнить все это...
По непонятной мне причине резко и сильно заболело и заныло горло, словно в него попало что-то большое и твердое. Я еще не понял сути происходящего с моей гортанью, как вдруг сначала осознал то, что я всего-то навсего не дышу...
"О Боже... "
Моментально вслед за этим я внезапно ощутил полное отсутствие кислорода в моих легких... Такого со мной не происходило никогда... Я попытался было вздохнуть, но моя грудь продолжала оставаться неподвижной и никак не поддавалась моим невероятным усилиям втянуть в себя живительную смесь кислорода и азота... Вот тут-то меня и охватил панический ужас и страх...
"Я же могу задохнуться... Нужно ведь дышать!!! Я ж не могу вздохнуть!!! Надо им сказать... "
Вдруг надо мной в черном пространстве мгновенно распахнулась белая-пребелая дверь и оттуда на меня полился ярчайший свет. Там, за этим одностворчатым подобием небесных врат всё было таким ослепительно белым, что оставалось только лишь радоваться такой счастливой возможности хоть это обозревать своими собственными глазами... Пусть они даже и болят от сильнейшей рези...
Но от всего увиденного мое сердце как будто оборвалось и рухнуло вниз, а я в миг пришел в такое неописуемо тоскливое отчаянье, что захотелось одновременно кричать, выть и плакать...
"Вот суки... с_издили мои валенки... в этом _баном владикавказском госпитале... и теперь меня в рай примут... Не хочу в рай... Надо что-то сделать... Надо закричать... хоть рукой замахать... На... до... что... то... "
Изо всех оставшихся сил я попытался крикнуть, пошевелить рукой или ногой, но все было бесполезным: голос пропал, я не мог двинуть даже пальцем... И вот мое сознание окончательно исчезло, а вслед за ним и я растворился в черном мраке...
Разбудили меня уже под вечер, когда персонал собирался отправиться по домам.
Меня довольно сильно потрясли за плечо и на некоторое время наркоз перестал влиять на мое существо. Я почувствовал, что лежу на своей кровати и меня уже в третий раз о чем-то спрашивают.
-- Ну как у тебя дела? Ты слышишь меня?
-- У меня все нормально..., почему-то глухим и сиплым голосом ответил я спрашивавшему меня человеку.
Неизвестно отчего болела гортань. Я попробовал откашляться, но меня остановили.
-- Это тебе перед операцией трубку вставляли в горло, для искусственной вентиляции легких. Что бы голова не качалась при естественном дыхании... Скоро все пройдет. Но кашлять тебе сейчас нельзя. Так что потерпи.
Я хотел сглотнуть слюну, чтобы хоть чем-то задобрить истерзанную глотку, но из-за отсутствия таковой мои старания были тщетными...
-- Вы кто? -- поинтересовался я вслух.
-- Я сегодня утром делал тебе операцию. Меня зовут Игорь Владимирович. Я -- глазной хирург.
Я начал медленно подыскивать столь необходимые мне слова, чтобы узнать свою нынешнюю участь:
-- Что у меня с... глазами? Я буду... видеть?
Стоящий напротив доктор негромко кашлянул, затем сказал твердо и жестко:
-- Слишком сильные разрушения... Твой правый глаз пришлось удалять полностью...
-- За правый я знаю... А что с левым? -- Мой голос заметно окреп и спрашивал врача взволнованно и настойчиво.
-- В левый глаз попало очень много металлических и костных осколков. Завтра утром мы тебя отправляем в Москву, в госпиталь Бурденко. Может они там смогут его спасти... Хотя я не уверен...
Я медленно переваривал все услышанное, но спросил про первое, что пришло на ум:
-- Там костные осколки... почему? Там пуля?
Наверное, моему собеседнику уже было пора домой, но он продолжал терпеливо отвечать на мои вопросы:
-- Пули нет. Крупный осколок ударил в левое надбровье и скользнул по виску. Там у тебя сейчас шов, потом потрогаешь. Я натянул кожу и зашил рану. Если бы он пришелся на сантиметр ниже или вправо, то ты бы сейчас со мной не разговаривал. Но этот осколок еще раздробил твою надбровную кость и эти мелкие костные частицы поразили левый глаз. Так что у тебя там не только металлические осколки, но и частицы своей кости.
Военный хирург сказал мне так много и все сразу, что я даже не знал, что же мне делать: радоваться или горевать. Но на всякий случай я осторожно решил уточнить обстановку.
-- А правый чем выбило?
-- Другой осколок, но уже поменьше пробил твое нижнее веко и выворотил все глазное яблоко. Там спасать уже было нечего. Тут за тебя уже похлопотали и завтра ты улетаешь в Москву. Может быть тебе чего нужно?
Мне не было нужно ничего, кроме главного -- ответа на очень интересующий меня вопрос:
-- Ничего не надо. Скажите, я буду видеть?
Военный доктор помолчал несколько секунд и затем сказал мне горькую истину:
-- Не хочу тебя огорчать, но видеть ты больше не сможешь. Держись, старлей... Даже Бурденко не поможет... Если только они волшебники...
"Вот хрен тебе! Я буду видеть! "- Моя жажда зрячей жизни была такой сильной, что моментально выдала эту яростную и нестерпимо-жгучую мысль, которую я в отчаяньи был готов выкрикнуть в лицо своему врачу, сказавшему суровую правду и в общем-то ни в чем не виноватому человеку. Чтобы ненароком это не произошло я изо всех сил сжал свои зубы и замолк...
"Нет. В бурденко работают самые лучшие врачи. Сереге Дракону в лицо попала разрывная пуля. И ничего -- все нормально сделали. Правда это было при Советской власти. А ну и что! Бурденко -- это самый лучший госпиталь страны. Там мне всё сделают нормально. "
Врач за годы работы, по-видимому, уже не раз общался с тяжелоранеными и посему привык к различным реакциям солдат и офицеров, впервые услыхавших страшный диагноз на всю свою оставшуюся жизнь. Он недолго постоял рядом, а затем незаметно вышел из палаты.
Я погрузился в проносящиеся вихрем мысли, даже не услыхав ухода доктора, да и не замечая всего остального вокруг меня.
Иногда мне казалось, что вся моя жизнь уже закончена и впереди меня ожидают лишь леденящий мрак и ужасающая пустота. Но порой возникала слабая надежда на столичных целителей-кудесников, которые могут творить невозможное и тогда... Мир вспыхивал всеми цветами радуги под яркой синевой южного неба... Но только что услышанная горькая правда неумолимо и жестоко расставляла все мои чаяния и мысли по своим должным местам, отчего сама жизнь становилась бессмысленной и никому не нужной...
Неслышно появилась и затем подошла к моей кровати женщина, негромко позвавшая меня по имени и представившаяся старшей медицинской сестрой глазного отделения Инной Васильевной. Она вновь сообщила мне о завтрашнем отлете в Москву, в госпиталь, где мне будут очень нужны предметы личной гигиены, полотенце, теплые вещи и остальные мелочи.
На фоне моего глобального кризиса ее слова о мыле, зубной пасте и щетке поначалу показались мне настолько пустыми и никчемными, что я даже не попытался ответить, а лишь слабо махнул рукой, давая ей понять, что мне сейчас ничего не нужно.
Но женщина только улыбнулась и мягко повторила свою просьбу:
-- Альберт, я знаю, что ты служишь в Ростове... Назови мне номер телефона, чтобы твои родственники привезли тебе все необходимое... А то там, в Москве тебе нечем будет побриться, умыться и помочь тебе будет некому. Давай-ка называй свой телефон. Я постараюсь объяснить все твоим родителям так, чтобы они не расстраивались сильно...
Я сразу вспомнил находящихся за тысячи километров отца, мать и старенькую бабушку, а затем прерывисто и кратко сказал:
-- Мои родители живут в Узбекистане. Вы не дозвонитесь до них. А здесь я просто снимаю флигель... Вместе с сестрой... Телефона там нет...
Инна Васильевна внимательно меня выслушала и предложила уже другой вариант:
-- Ну должны же быть соседи или друзья, которые сходят к сестре.
Её мягкая певучая речь и вместе с тем железные доводы все-таки убедили меня и после некоторого колебания я назвал номер ростовского телефона:
-- Это моя бывшая соседка Светлана... Она знает, где я живу...
Я уже выдохся от постоянной болтовни и просто дожидался момента, когда старшая медсестра запишет комбинацию цифр, после чего она уйдет и, наконец-то оставит меня наедине с моими размышлениями о смысле дальнейшего моего существования.
Но не тут-то было... Инна Васильевна теперь стала проявлять свою поистине сестринскую заботу в том плане, что мне в госпитале может понадобиться женский уход.
-- Альберт, тебе уже не двадцать лет... Может быть есть у тебя жена?
Стараясь скрыть свое раздражение по этому поводу, я всё-таки не сдержался и ответил ей резко:
-- Нету у меня жены. Развелись. И звонить не надо. Только её там еще не хватало...
Инна Васильевна, никак не реагируя на мой слабый голос, но все-таки резковатый тон, мягко сказала:
-- Ну должна же быть у тебя невеста... или девушка.
Хоть эти простые слова и резанули мое сердце острым ножиком, но мой голос прозвучал равнодушно и спокойно:
-- Девушка?... Нету у меня здесь никого... "Ну тетка... Тебе бы в безпеке работать, пленных допрашивать... Такой красавице слепой не пара... Леночка моя... ОХ, как же мне хреново... "
Мои мысли внезапно были прерваны будущей сотрудницей органов госбезопасности, которая продолжала стоять рядом с моей кроватью. Она сразу уловила мое небольшое волнение и еле заметный вздох, всё осознала своим чутким женским умом и вновь напомнила о себе мелодичным голосом:
-- Не обманывай и меня и себя... Есть у тебя девушка. Ты её любишь и поэтому не хочешь говорить мне о ней. Но ты пойми, что она тоже тебя любит и станет переживать, если о тебе не получит никаких известий. Поверь моему опыту. Будет гораздо лучше, если она сразу все о тебе узнает. Если примет тебя, то это навсегда. А если нет, то и мучаться потом не придется. Пожалуйста, какой у нее телефон?
-- Нет..., -- я тоже был упрям и процедил сквозь зубы только одно это слово.
Но она недаром была старшей медсестрой отделения офтальмологии Ростовского военного госпиталя и не ушла бы ни за что, даже если бы я стал орать на нее матом, затем швырять всё, что только может попасться мне под руку. Она говорила, что моя бывшая соседка Светлана вместе с сестрой обязательно найдут мою девушку. На что я прямо отвечал, что они её и в глаза-то никогда не видели.
"Ну сестра-то встречалась с Леной, но не знает где она живет", -- как-то отстраненно подумал я, но вслух говорить это не стал.
-- А единственный друг, который её знает, так он тоже раненый где-то лежит, -- этими словами я легко отбил натиск женщины в белом, когда она попыталась было обойти меня с другого фланга.
Затем я проявил полное безразличие к истории о старшем лейтенанте из Новочеркасска, поначалу тоже отказывавшемся вызвать жену в госпиталь. Верная супруга не бросила искалеченного мужа и теперь они счастливо живут в новенькой квартире. Совершенно слепому офицеру недавно предоставили собаку-поводыря, с которой он даже может самостоятельно ходить в магазин за продуктами. Недавно он лечился в глазном отделении и как раз занимал мою кровать.
"Тоже мне счастье привалило -- собаку дали бесплатно... Да он всему вашему госпиталю подарил бы по породистой псине, лишь бы остаться зрячим. "- Упрямый мозг механически констатировал ситуацию с моим предшественником и не находил практически ничего общего с моим положением.
-- Это жена ему хорошая попалась..., -- тихо произнес я, от усталости с трудом разжимая сухие губы.
Сильно хотелось пить. Иногда меня подташнивало и начинала кружиться голова. Наркоз постепенно отходил и раны напоминали о себе все больнее и больнее. Сейчас у меня практически не осталось сил даже просто голосом прогнать из палаты до смерти надоевшую медсестру. Настроение и без нее было поганым, а с Инной Васильевной, которая бередила мою искромсанную душу, мне становилось еще тоскливее и тяжелее на сердце...
Я понимал, что она очень даже права, но по-прежнему молчал и старался не обращать внимания на ее журчащие майским ручейком речи...
Больнее всего меня задевали слова о страданиях любящей меня девушки, о сердечных муках в отсутствии какой-либо информации обо мне, о горьких слезах бессонными длинными ночами. На все эти женские слова, сказанные от всего сердца, я не мог ничем ответить и только лишь сжимал челюсти...
Старшая медсестра знала куда наносить свои удары и через пять-десять минут боя без правил я сдался и назвал-таки телефон и имя.
-- Говорите только правду, -- сказал я устало своей сопернице, которая доконала меня окончательно.
"Будет что будет", -- флегматично подумал я после ухода Инны Васильевны. -- "Чего зазря девчонку мучить? может сказать ей, что у меня не была, а по-прежнему есть жена и она уже едет ко мне?... Нет. Это будет настоящим предательством... Слишком тяжелым станет удар для неё. Я же её никогда не обманывал... Да и не смогу... "
Как оказалось, кроме меня в палате еще находилось несколько пациентов, которые отлично слышали нашу игру-пытку "скажи- не скажу". Слева от меня заскрипела койка, с которой встал пожилой мужчина, подошедший затем ко мне шаркающей походкой.
-- Слушай, парень. Ты ведь в Аксайской бригаде служишь? А ты не знаешь такого Диму Рябчикова?
Я попытался вспомнить имя и отчество моего недавнего сослуживца, но не смог и ответил старику медленно и устало:
-- Диму не знаю. А капитана Рябчикова знаю хорошо. Он у меня зампотехом батальона был. Больше не помню...
Этого было достаточно моему соседу, который обрадованно воскликнул:
-- Да-да! Это он и есть! Я с ним в Аксае на одной улице живу. Хор-роший мужик.
-- Да... Нормальный парень..., -- у меня уже совсем не было сил разговаривать и я произнес эти слова почти не слышно.
Добродушный старикан видимо тоже понял это и отошел куда-то в сторону. Оттуда он на всякий случай предложил мне поесть.
Вежливо поблагодарив его, я отказался от еды, но зато попросил воды. К моим запекшимся губам поднесли какую-то странную емкость в форме солдатской железной кружки, но с носиком как у чайника, откуда потекла прохладная живительная влага. Меня хватило всего на три глотка и я отстранил от себя эту кружку-чайник.
Мои сотоварищи по госпитальной палате еще некоторое время переговаривались между собой, но их негромкие голоса не помешали мне опять то ли уснуть, то ли вновь потерять сознание...
Глава четвертая.
Очнулся я рано утром, когда меня кто-то взял за руку.
-- Альберт, к тебе пришли, -- негромко сказала молодая медсестра, дежурившая всю ночь в отделении.
-- Кто? -- Резко и гортанно спросил я.
-- А ты возьми за руку и сразу поймешь, кто к тебе пришел, -- негромко ответила сестричка и вышла из палаты.
Вокруг послышался легкий шум и, не говоря ни единого слова, все мои соседи вышли в коридор.
По словам медсестры я уже догадался, но все-таки вытянул левую руку и нащупал потянувшуюся к ней тонкую девичью ладошку с хрупкими длинными пальцами. Я вдруг почувствовал, как во мне появилось такое огромное напряжение, смешавшееся с сильнейшим волнением, что понадобилось какое-то усилие воли, чтобы заговорить именно так, как и было необходимо.
-- Лена..., -- Мой голос произнес дорогое имя хрипло и немного неуверенно, но затем окреп и оставшиеся фразы выговаривал по-военному четко и холодно. -- Слушай меня внимательно! Я полностью потерял зрение! Ничто мне уже не поможет! Тебе всего двадцать два... Ты молодая и красивая и еще найдешь себе хорошего парня! А между нами все кончено! У нас все было очень красиво, но этого больше не будет! Обо мне забудь и чем быстрее -- тем лучше!
Заключительные выражения я произносил уже не так размеренно, словно боясь того, что у меня не хватит сил сказать все то, что уже твердо обдумал и решил. Моя рука то крепко сжимала, то разжимала замерзшую ладошку Леночки на всем протяжении этого монолога, а когда я закончил говорить, то в полном смятении, словно прощаясь, сжал ее пальцы и затем отпустил ее кисть.
Красивая девушка вновь взяла мою руку и прошептала:
-- Не надо так говорить... Ты лучше подумай сейчас... о своем здоровье...
По теплой капле, случайно упавшей на мою ладонь, и по прерывистому голосу Леночки мне стало понятно, что она неслышно плачет, стоя рядом со мной. Просто стояла, смотрела на бинты, покрывающие мою голову, измазанное зеленкой и копотью небритое лицо, заострившийся подбородок и впалые щеки еще совсем недавно целого и невредимого человека и просто молча плакала...
С трудом проглотив предательский комок в горле, я ощутил какое-то странное облегчение от того, что смог-таки выговориться. Захотел сказать Елене что-то ласковое и ободряющее, но не успел...
Её родители в это раннее время сидели в коридоре и ожидали прихода врачей. Все пациенты еще спали и рядом с ними находились покинувшие первую палату пожилые больные.
-- Он такой парень... Видно, что ему больно... А он молчит и терпит. А ночью, когда он без сознания был, то только тогда стонал... Но чуть слышно. Весь трясется, как будто от холода и стонет еле-еле. Ну мы собрали еще три одеяла и накрыли его. Потом немного затих. Эх, как его жалко... Такой молодой..., -- негромко рассказывал один из них.
-- А вчера-то... Доктор ему говорит, что глаз больше нет, а он молчит, только зубы сжал..., -- вступил в диалог другой сосед. -- А до него на этой кровати другой раненый лежал. Так он криком кричал, когда узнал о своей... ну что он совсем не будет видеть. Мы его вчетвером не могли удержать -- раскидывал нас во все стороны. На ноги ему ложились и все равно вырывался... Пришлось его к кровати привязывать...
Подавленные родители молча слушали и соглашались с мнением говоривших.
-- Да вот мы-то уже пенсионеры, а ведь лечимся здесь, потому что очень даже видеть хотим. А им в двадцать лет каково узнать, что полностью ослеп и на всю оставшуюся жизнь в кромешной темноте придется провести?
-- Да что ты людей пугаешь? -- возмутился старикан. -- Может у него хоть один глаз видеть будет? Зачем же тогда его в Москву отправляют?
-- Да ну тебя! Я же говорю, что парень отличный, и характер у него крепкий. Может тебе туда нужно, где слух лечат?
В отделении появился врач, при виде которого больные затихли и направили к нему отца и мать Лены.
В ординаторскую они входили со слабой надеждой на хоть какое-то исцеление.
Но Игорь Владимирович был честен и правдив до конца:
-- По своему опыту могу сказать, что никаких надежд нет. Однозначно -- зрение потеряно полностью и его нельзя будет восстановить.
-- Ну может, хоть что-то? -- спросила мать. -- Один глаз ведь остался. В Москве может операцию сделают?
Военный доктор отрицательно покачал головой:
-- Оставшийся левый глаз весь, буквально весь иссечен мельчайшими осколками, которые нельзя удалить хирургическим путем. А в Бурденко я его отправляю, потому что есть возможность. Может быть там что-нибудь получится. И я камень с души снимаю, так как сделал для него все, что только мог...
Когда я уже в который раз, прийдя в чувство, опустился на землю, то рядом находилась не только Елена, но и ее родители. Мне сразу вспомнился мой решительный настрой предельно прояснить истинное положение вещей в этом жестоком мире и предварительно извинившись, попросил Леночку выйти из палаты.
После некоторого сопротивления она все-таки покинула нас и я обратился к её отцу и матери с твердым желанием расставить все точки...
-- Мне очень жаль, что все так получилось. Вас это ни к чему не обязывает... Елене я уже сказал, что она теперь свободна и это же я хочу сказать уже вам... Можете забрать её отсюда прямо сейчас. Я тоже хочу, чтобы она жила счастливо... Чтобы у нее была нормальная семья... А я как-нибудь справлюсь... без нее.
Я устало проговорил последние фразы и замолчал. Леночкин папа начал говорить что-то, но был прерван своей супругой.
-- Не надо так говорить пока... Тебе предстоит операция в Москве...
Я отрицательно махнул левой рукой и мой голос стал жестким и непреклонным:
-- Операция -- это хорошо. Но мне доктор уже сказал..., что зрение потеряно окончательно. А жить со слепым... Я такого не хочу для Лены... Она молодая и красивая. У нее все еще впереди.
Мое сознание опять стало предательски слабеть и постепенно угасать, отчего их голоса начали затихать и я на какое-то время перестал ощущать окружающую обстановку.
Меня осторожно взяли за руку и мой мозг тут же включился в работу. Услышав, что ко мне пришли, я спросил:
-- Кто?
-- Что это вы, Альберт Маратович разболелись? Вот мы с сестрой пришли вас проведать.
Я узнал нарочито бодрый тон соседки Светланы и попробовал ответить ей в тон:
-- Да вот как-то получилось... Подхватил где-то...
Я хотел казаться непринужденным, но вдруг зашелся в негромком кашле. Сглотнув тягучую слюну, подождал, пока утихнет ноющее горло.
-- А мы тут тебе принесли мыльно-брильное, костюм спортивный. Короче, всё то, что нам сказали...
-- Спасибо тебе большое, Света... А где...?
Сестра, оказывается, стояла рядом с ней, но ничего не могла говорить и только плакала. В последнее время наши отношения были натянутыми. Сейчас же мне стало ее жалко и я постарался быть помягче:
-- Спасибо за вещи. А теперь слушай меня повнимательнее. Будешь ездить в часть и получать там мою зарплату. Тебе на жизнь хватит, но постарайся много не тратить. Еще неизвестно, как все получится. Домой не звони. Я сам это сделаю из Москвы.
Сквозь всхлипывания сестра попыталась мне возразить, но я оборвал ее:
-- Ты поняла, что я сказал? Не дай Бог, если сообщишь обо мне маме! У нее и так сердце больное. Ты слышишь меня?
В этот момент со скрипом отворилась дверь и в палату вошло несколько человек.
-- Это я -- Дима Пономарев. Я с отцом пришел.
Я был очень рад их визиту и молча пожал поочередно им руки. Владимир Иванович как старший по званию сразу же взял инициативу на себя и с ходу произнес короткую, но очень проникновенную речь о моем мужестве, отваге и других положительных качествах, которыми оказывается я обладал.
-- ... Ты не переживай! Все будет у тебя нормально! У Кутузова тоже один глаз был и вон как воевал! И ты еще повоюешь и заработаешь такую славу! О-го-го!
Мне стало приятно и радостно на душе от его добрых и искренних слов. Улыбаясь, я поблагодарил его и еще раз пожал крепкую руку.
-- Главное -- что живой остался. Могло быть и хуже. В такой мясорубке...
-- Это уж точно.
С минуту мы все молчали. Затем я первым нарушил эту тягостную тишину.
-- Дима, а ты как узнал про меня?
Пономарев-младший, друживший со мной уже год, в ответ сначала рассмеялся.
-- Ты что, забыл где я работаю? Я еще два дня назад читал сводку. Вчера к тебе не пускали. Ты не волнуйся! Мы вышли на начальника медслужбы округа Девяткина и он сделал все, чтобы тебя срочно переправили в Бурденко. Там тебя уже ждут.
-- Большое спасибо за помощь. А я-то думаю, кто же...? -- произнес я и задал ему мучивший меня последние дни вопрос. -- Кто из наших погиб? В сводке были фамилии?
Молодой капитан стал серьезен:
-- Я точно знаю, что погиб начальник разведки Стыцина и ваш доктор. Фамилий остальных не помню, но еще убиты один старший лейтенант, один лейтенант и один контрактник. Из ваших погибло пять человек.
-- А солдаты?
-- Нет. Среди бойцов потерь нет, -- уточнил Дима. -- Погибшие -- только офицеры и один сержант контрактной службы.
-- Слава Богу, что солдаты живы... А кто же?... -- Мне из-за сдавленного горла стало трудно говорить. -- Может вспомнишь? Лейтенант Винокуров? Сержант-контрактник Бычков? Они из моей группы.
-- Не помню. Кажется, старший лейтенант -- связист. Там еще разбираются с нашими погибшими, -- ответил он. -- Убитых духов еще полностью не сосчитали.
-- А сколько их завалили? -- живо спросил я.
-- Восемьдесят два.
-- Сколько-сколько? -- От удивления я даже слегка приподнялся на кровати, опершись на локтях.
-- Восемьдесят два боевика, -- повторил Дима. -- Шестьдесят два духа нашли перед твоими позициями и еще двадцать лежат прямо на самих позициях.
-- Вот это да! А я-то думал... Шеренги идут и идут. Я их с огнеметов... А они все идут..., -- я невольно вспомнил весь ужас той ночи и от волнения даже не мог говорить. -- Потом гранаты...
Я устало откинулся на кровать и в палате опять стало тихо.
В себе я продолжал прокручивать некоторые эпизоды ночного сражения и в конце сопоставил потери с нашей и чужой стороны.
-- Да... Восемьдесят два-пять... Хороший счет, -- в своей горячке и в азарте вновь пережитого боя я медленно произнес страшные цифры, но тут же понял весь ужас этого кощунства. -- О Боже, прости меня...
-- Среди убитых боевиков искали Радуева, но пока не нашли, -- начал рассказывать Дмитрий, но оглянулся на звук открываемой двери и чей-то голос. -- Да-да. Мы уже заканчиваем... Алик, мы тут тебе пакет оставим. Там палка колбасы-сырокопченки и другие продукты. В Москве тебя уже ждут. И ребята-ГРУшники обещали помочь. А нам пора уже идти...
Мы тепло попрощались и я остался в палате один.
"Сержант-контрактник -- это наверняка Бычков Виталий. Яковлев -- он рядовой контрактной службы. У Златозубова есть контрактники, но его группа почти не участвовала... Это Бычков погиб. Виктор-Виталий... Жалко, если именно он. Может успел отойти? В восьмом батальоне тоже был один лейтенант, но они далеко находились от боя. Неужели это Винокуров? О Господи... "
Меня кто-то взял за руку и по узенькой ладошке я понял, что это была Леночка. Стараясь сдерживать свои эмоции, я медленно высказал мысли вслух:
-- Там... Лейтенант перетащил меня на нашу сторону... А я его опять отправил к пулемету... Неужели это он?...
Она начала говорить что-то успокаивающее, но я через несколько секунд вновь потерял сознание...
Затем я уже в который раз возвращался из небытия, чтобы спустя какое-то время опять провалиться в забвение... Когда я мог говорить, то вспоминал свою участь и уговаривал Елену уйти... Но мне в ответ слышались ласковые и ободряющие слова...
Иногда я бредил и тогда спрашивал свою судьбу и окружающий меня мир о том, как же мне жить дальше и что я смогу делать? Ведь у меня уже нет обоих, (слышите? ОБОИХ!!! ) глаз...
В горячечном полузабытьи я даже нашел себе какое-то применение:
-- Вот поставлю себе один голубой стеклянный глаз, а второй -- зеленый... И пойду банки грабить... Хотя...
Сидящая рядом девушка тогда вновь говорила что-то обнадеживающее и я на некоторое время успокаивался...
Видимо мое состояние в этот день совершенно не представляло собой эталонный образец здоровья российского кадрового военнослужащего... Почуявшее полнейшую свободу, вкупе с бесконтрольностью да вседозволенностью, сознание действовало по своему собственному графику: то медленно отползающим удавом либо мгновенным отключением рубильника покидало мое бренное тело на никем не определенный и ничем не ограниченный срок, то постепенно или стремительно возвращалось ко мне обратно, словно побаиваясь оставлять надолго вроде бы свое законное место пребывания... Но и в эти считанные минуты просветленного и немного ослабшего мироощущения мои мысли иногда путались в непредсказуемых проявлениях высокой температуры борющегося с недугом организма...
Я уже не помнил, как и в какой момент покинули палату отец и сын Пономаревы, бывшая соседка Светлана с моей сестрой... Мое внимание было абсолютно безучастным к тому, что скоро меня должны отправить на очередном самолете в уже следующий военный госпиталь, что все мои необходимые вещи сложены в два полиэтиленовых пакета, которые сейчас находятся у меня под кроватью, а в дороге за ними и за мной лично присмотрит контрактник Володя из Владимирской области, что это тот самый парень, который вез меня на каталке от приемного отделения до палаты в первый день, после чего разламывал для меня печенье и осторожно вливал вовнутрь моего немощного пищевода, чтобы я ненароком не поперхнулся... Что в госпитале Бурденко меня уже ждут самые опытные офтальмологи, предупрежденные сегодня утром по телефону о моем прибытии... Что сейчас меня оденут в новое летнее, а также в зимнее обмундирование, на ноги обуют парадные ботинки рядового состава, солдатскую шапку положат в мой пакет, но по приезду всё это вещевое имущество мне следует сдать сестре-хозяйке по накладной, которая находится в правом нарукавном кармане куртки... Что самолет уже готов к вылету, который состоится после того, как все отъезжающие и отправляемые раненые смогут поесть...
Я рассеянно слушал всё то, что мне говорили окружавшие меня люди: врач Игорь Владимирович и старшая медсестра Инна Васильевна, остальные медицинские сестрички и соседи по палате, сопровождавший меня контрактник Владимир из такой же области и родители Леночки... Порой я даже вежливо кивал головой, насколько мог это сделать, чтобы дать им всем понять то, что внимательно их слушаю и старательно всё запоминаю... Хотя все слова проносились мимо моей перебинтованной головушки, так и не найдя даже входа в одно ухо, чтобы затем спокойно вылететь из второго...
Хоть я и не мог отслеживать течение времени, но в эти пролетающие мгновения для меня главнейшим являлось именно то, что я, периодически теряя сознание и приходя в себя, всегда ощущал в своей полураскрытой ладони теплоту пальчиков моей Леночки...
Были моменты, когда я попросту молчал и мы оба находились в полной для нас тишине... Я остался жив после этой страшной мясорубки, пусть ранение оказалось серьезным и впереди меня ожидало длительное лечение... Но я не думал о предстоящем будущем, ибо самым важным являлось то, что я лежу изувеченный, зато рядом со мной сидит на стульчике моя Елена Прекрасная...
Только вот... Даже тогда, когда мой разум воспринимал всё вокруг с предельной ясностью и четкостью, я всё никак не мог вспомнить нечто особенное и ценное, что так старательно берег все эти дни... Мои мысли проносились в мозгу то бурными вихрями, то вяло бредущими идейками... Но это было не то... Истина таилась где-то на недосягаемой для меня глубине между правым и левым полушариями...
В окружающем мире, понемногу нарастая, воцарило всеобщее оживление: шарканье многочисленных ног, проплывающие по коридору людские голоса, тарахтенье небольших тележек да слабое позвякивание посуды... Боевые действия были приостановлены по всем фронтам и ходячие пациенты Ростовского госпиталя потянулись на приятственный запах из общей столовой... Принесли обед и в нашу палату, но проглотив пару ложек теплого жидковатого супа, я отказался от пищи. Было не до этого...
Наступали тягостные минуты неминуемо приближающегося расставания...
Вскоре дежурная медсестричка принесла новую форму и меня под нервозные поторапливающие возгласы сестры-хозяйки стали одевать. Я облачился в летнее обмундирование и теплую куртку, но зимние штаны попросил не одевать, а просто подложить их мне под голову.
Я уже лежал на носилках и готовился к дальнейшей транспортировке. Но тут вновь забежала визгливая бабка и заявила, что одеяла мне не положено и поэтому теплые брюки лучше одеть сразу. Это мне что-то напомнило и я лишь недовольно поморщился. Но выполнять её дурацкие приказания я не стал. На моей голове сейчас была одета вязаная шапочка и чувствовать затылком мягкий сверток брюк было неплохо...
Солдаты подняли носилки и собрались выйти из палаты, но тут в коридоре послышались чьи-то возгласы и предупреждения о том, что сейчас сюда идет сам генерал для проверки подготовки раненых к отправке в Москву. Мои носилки сдали назад и меня переложили обратно на кровать.
Я терпеливо перенес эти ефрейторские замашки медперсонала, но когда военно-транспортная операция "туда-сюда-обратно" повторилась еще два раза, то не выдержал.
-- Так и сяк да еще разэдак! Вы что, никогда генерала не видели? Или несите, или положите меня...
Мои возмущенные возгласы были услышаны Богом и возможно местным генералом, который не стал инспектировать глазное отделение, и мои носилки наконец-то понесли вперед по длинным коридорам.
Все это время рядом шла моя Леночка и держала меня за руку. Я мучительно пытался вспомнить что-то важное и главное, что никак не мог сказать раньше... Но оскудевшая память никак не могла найти нужную мысль или хотя бы слово...
Тем временем мы уже вышли из госпитального корпуса и носилки осторожно опустили на асфальт. Шел мелкий снежок и температура воздуха опять была минусовая.
Ходячие раненые осторожно подтягивались к автобусу и медленно протискивались со своими костылями и гипсовыми конечностями во внутрь ПАЗика. Лежащие на носилках изувеченные солдаты и офицеры ожидали прибытия нескольких санитарок, которые уже направлялись в нашу сторону. Но пока подъехало только две машины... Скрипнули тормоза и все стали ждать появления остального автотранспорта.
Кроме раненых здесь же присутствовало несколько десятков человек, которые провожали своих мальчиков-мужчин. Одна из женщин громко всхлипывала и прощалась с "родненьким сыночком Сереженькой"...
Остальные родственники или стояли и курили, или же отдавали короткие напутствия сидящим в автобусе бойцам.
-- Что за безобразие? Все раненые одеялами укрыты, а наш...
Разгневанная вероломством и крохоборством сестры-хозяйки, мать Елены побежала внутрь здания и спустя пять минут я уже отогревался под солдатским одеялом.
-- А я с твоей же кровати взяла... Вот старая карга, еще орет что-то... Пусть в своей неврологии командует... А мы из глазного отделения и одеяло нам тоже нужно... Неизвестно, сколько вам здесь ждать придется... Да и на аэродроме... -- говорила мама Леночки, накрыв меня одеялом.
Мне было приятно ощущать заботу и внимание Лены и её матушки, подтыкающих под меня свободные края одеяла. Но все-же чувствовалось, что времени осталось совсем немного и нам сейчас придется расстаться...
Вокруг уже слышалось шарканье чьих-то подошв по асфальту. С шумом распахивались и захлопывались дверцы санитарных машин. Раздавались негромкие голоса провожающих...
Вот и мои носилки подняли и понесли к следующей санитарке.
Минуты две рядом шла Леночка, держала мою правую ладонь и что-то говорила и говорила. По ее прерывистому голосу я слышал, что она плачет... Где-то глубоко в моем сознании затаилось что-то такое важное и огромное, которое имело прямое и непосредственное отношение к моей залитой слезами красавице... Но...
Я с трудом сглотнул комок в горле да опять ничего не вспомнил и не сказал...
Вот девичья ладошка осторожно выскользнула из моей руки и только теперь я понял весь безграничный ужас этого горестного расставания...
И тут мое сознание словно пробудилось от спячки и мгновенно выплеснулось наружу подобно огненной лаве, поднявшейся вверх от мощного взрыва изнутри вулкана...
-- ЛЕНА!!!
От моего крика в образовавшуюся страшную пустоту двое солдат остановились и я с радостью услышал, как ко мне подбежала именно ОНА...
Крепко сжав ее руку, я с каким-то нечеловеческим усилием и отчаяньем выкрикнул самое нужное и главное:
-- ПОМНИ... Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!!!
-- Да... Я помню... -- чуть слышно ответил родной мой голосок... -- Я тоже...
Мгновенно ослабев, я медленно отпустил маленькую ручку... Тут же надо мной дрогнувший голос санитара произнес какую-то команду, носилки плавно качнулись вперед и меня понесли дальше...
Через несколько метров медбратья загрузили меня в УАЗ и закрыли заднюю дверь... Санитарка медленно тронулась с места, но этого я опять не почувствовал...
КОНЕЦ
Это сообщение отредактировал Hally - 29.08.2006 - 17:19