76
Продолжение рассказов из серии «Невыдуманные армейские истории»
Фамилии, как обычно изменены по морально-этическим соображениям, нецензурная лексика присутствует для литературной окраски повествования.
РОК-Н-РОЛЛ ДЛЯ ЗАМПОЛИТА
ПРОЛОГ
И была суббота, день шестой по неделе. И случилось в день оный у курсанта Олежки Кондакова, по прозвищу Ганс, событие великое – день рождения. И исполнилось юноше двадцать лет от роду.
И увидел Ганс, что это хорошо весьма, и ждут его днесь блага земные и неземные в виде увольнительной долгой, чревоугодия безмерного и всякой похоти человеческой с девами многогрешными, искусными в утехах плотских.
И тогда же в печали великой пребывал командир роты майор Недельский.
И увидел ротный, что это херово весьма, т.к. жопой своей ощутил, что ЧП во вверенном ему подразделении обеспечено, и ЧП это – суть распитие курсантским составом напитков крепчайших во здравие именинника, в месте тайном и по времени неведомом.
И оттого ликом был вельми сер и мрачен ротный, и зол был, аки пес цепной без случки по весне.
И было утро шестого дня субботы, и была команда дежурного по роте – Падъееееембляяяааа!
* * *
– Ррротааа! На утреннее построение становииись! – возопил старшина голосом главного паникера на тонущем корабле – Рррэвняяясь! Смирррна! Товарищ ма…
– Ааатставить! – внезапно вмешался в муштру командир доблестной курсантской роты майор Недельский – Курсант Кондаков, выйти из строя! Кррру-ГОМ!
Представители второго взвода, не досконально изучившие биографию Ганса, тут же справедливо подумали, что бедолага где-то уже залетел, и теперь ему напихают полну-жопу-огурцов и бросят на какой-нибудь говнораскопочный рудник, а то и в застенки гауптвахты, но сочувствия не высказывали.
Мы же, одногруппники и братишки рыжего потомка тевтонов, понимали, что сейчас на этого разьебая и залетчика посыплется манна небесная в виде льгот сегодняшнего дня, который бывает, как известно из песни: «К сожаленью, только раз в году».
– Сегодня у Га…, у курсанта Кондакова день рождения! – сразу без перечисления регалий и титулов именинника (ротный лидер - распиздяй, ветеран губы, почетный рокер - горлопан), произнес Недельский со слезой в глазу.
– Разрешите от имени командования батальона, роты, и от себя лично, поздравить Кондакова Олега Владимировича с днем рождения…
– Крепким командирским поцелуем в дупло! – полушепотом закончил фразу, стоящий в строю Серега Ермолин, по кличке Угол, достойно делящий пьедестал распиздяйства с Гансом.
– Га-га! – коротко рявкнул первый взвод, но тут же удавился, стыдясь собственной нетактичности.
…– И пожелать ему дальнейших успехов в боевой, политической подготовке и достойного участия в общественной жизни подразделения!
– Уряяяу! – помойным котом взвыл Дима Подоляну (Молдован), но народ смутьяна не поддержал и зааплодировал.
– Смирррна! Рррэвнение на-ЛЕВО! – ротный скосил глаза в сторону ленкомнаты – Внесите!
– Ганс, играющий бровями и давящий лыбу перед строем, нервно сглотнул и повернул голову туда же.
Он живо представил себе, что сейчас из ленкомнаты появится начальник училища в парадной генеральской форме, при папахе, орденах, со знаменем в руках и строевым пошагает на середину казармы. Следующие позади, обнаженные и подбритые валькирии, под музыку Рихарда Вагнера, подведут к нему белого коня в кроваво-красной попоне, набросят на плечи рыцарский плащ с золотым крестом, и вложат в его руки тяжелый меч, а заодно, и грамоту магистра тевтонского ордена.
Магистр, встав на одно колено, склонит голову, поцелует край полотнища, затем вскочит в седло и с воинственным криком – Nach Osten! – поскачет не в столовую на завтрак, а прямиком в Иерусалим, к Гробу Господню.
Дверь ленкомнаты распахнулась и, вдвоем держа в руках длинный рулон ватмана, бухая сапогами по деревянному полу, на середину казармы вышли члены ротной редколлегии Андрюха Тетерин и Игорь Анисимов по прозвищу Пупсик, бездельник и авантюрист, знакомый читателю по рассказу «Бюст вождя».
Ррразвернуть! – строго приказал Недельский, и рулон в опытных руках зашуршал вниз, открывая нашему взору дружеский шарж.
– Йобанарот! – тихо прошептал Ганс, и нервно сглотнул еще раз.
На холсте, размером около «метр на метр» был запечатлен сам Магистр тевтонского ордена, как живой, в виде карикатурного злого тролля с бородавками, сидящий в сушилке, среди вонючих портянок и сапог, на горшке, со спущенными кальсонами, в тапках, и напяленном на голое тело кителе, с эполетами и аксельбантами. Голову его украшал криво надетый рогатый рыцарский шлем с кокардой вооруженных сил, а в крючковатых пальцах дрожала балалайка с порванными струнами. У ног тролля валялась наполовину спущенная надувная белая лошадь с ниппелем в анусе. В нижней части композиции из нарисованных ржавых гвоздей был выложен некий лозунг «Рок-н-ролл!»
Смрадом сушилки вроде понесло аж сюда. Андрюха Тетерин, что и говорить, был художник от Бога.
Строй громыхнул так, что из умывальника испуганно выглянул дневальный свободной смены, пидарасивший краники, видимо опасаясь, что НАТО все-таки распылило в казарме боевое отравляющее вещество, и эти крики – не что иное, как предсмертная агония личного состава. Командир роты ржал конем в унисон сплоченному коллективу подразделения.
Ганс, с гадливой улыбочкой карточного шулера, принял подарок и по команде – Встать в строй! – взял рулон на плечо, как алебарду, и занял свое место со словами – Сегодня нажремся, братва, я отвечаю!
Накануне тевтонцу пришла посылка ко дню рождения, которую он вскрывал в присутствии понятых (сокрытие выжигалось каленым железом после отбоя).
– Тэээкс… Конфетки… Яблочки… Мандаринки… Ааа… Пахнут нехуево! – констатировал охуярок, пытаясь задеть за живое наши желудки – Консервочки…. Оооо, плавари! – Ганс вытащил на свет божий красивые импортные плавки.
– Вот и понюхай их навыворот, карасина болотная! – мрачно посоветовал Юрик Горин по прозвищу Мориман, которому из далекого Норильска посылки не приходили вообще.
– Да ладно, Юрген – не обиделся хозяин посылки, и со словами – Битте шон! – вручил моряку самое большое яблоко.
– А где грелка с водярой? Праздник как-никак – разочарованно осведомился Угол, как будто водка проходила по описи вложений.
– Ты ебанулся – спокойно ответил Ганс, продолжая рыться в недрах фанерного ящика.
Действительно, трудно было себе представить Гансову маму, завуча школы и историка по образованию, дрожащими руками заливающую в горловину грелки родимую «Столичную» для сыночка Олеженьки и его дружков, и Кондаковского папу, полковника, старшего инспектора штаба округа, держащего эту самую грелку, и, периодически дающего жене наставления типа – Цеди ровней! Че, повылазило?!
– Без обид, парни, дербанить не будем, это на закусь – сказал тогда немец золотые слова, а уже сегодня этот день наступил.
– Ну шо, батька уже приехал-не? – вызвав Ганса в кабинет после занятий и обеда, издалека зашел командир роты, имея желание поскорее сдать неблагополучного отрока в родительские руки от греха подальше.
– В командировке – безжалостно руша надежды ротного на спокойную жизнь, докладывал курсант Кондаков.
– А маманя? – прощупывал дальше зыбкую почву Недельский.
– Одна не приедет. Телеграммой поздравили, и все! – продолжал топтаться тяжелыми сапогами по нежнейшей душе командира Ганс.
– Оххбля… Та ну, ясно, хули тут расстраиваться, слезы лить, пирожки грызть… – с философской грустью промямлил разочарованный ротный.
– На вот тебе увольнительную до утра, и шоб я тебя сегодня в подразделении ни хуя не видел вообще. Еще раз с днем рождения, батьке привет! Пиздуй с Богом! – на прощание по-отцовски напутствовал немца воинский начальник.
– Зер гут! Отчаливаю до утра – сообщил в узком кругу счастливый именинник.
– Ах ты, гнида купоросная! – угрожающе зашипел Угол, и потянулся за каким - нибудь тяжелым, тупым предметом – Кинуть нас надумал?!
– Ша, фраерок, не бери на бас! – спокойно парировалГанс – После ужина готовьте тару и оркестр. Я ж могу всю ночь законно за добавкой ходить.
– Ну и лады тогда – подвел итог сержант Мориман на правах старшего по званию, и, дружески хлопнув Ганса по плечу, огласил – Подайте погорельцу Христа ради, кому сколько не жалко.
Учитывая нищенское воинское жалование, скинулись по пять!!! рубликов, что в сумме участников бала - маскарада, составило аж шестьдесят целковых, коих с головой хватило бы, (по тогдашним ценам) дабы опоить весь Люксембург, и еще оставить трохи на опохмел души.
Зная Ганса, мы не рискнули отпускать его в одиночное плавание, тем более, с такими деньгами - вдруг человеку станет плохо, или он решит задержаться до утра у какой - нибудь профурсетки, швыряя направо и налево наши кровные пятерики. Решением коллектива, к нему был приставлен личный нукер в образе нашего зам. комвзвода, бывшего морпеха, сержанта Бабича. Игорь Бабич был умеренно стоек к различным проявлениям нарушений воинской дисциплины. Но только очень умеренно.
Надежды оправдались.
Чуток полазив по неким злачным местам, и ненадолго заглянув в расположение общежития местного кооперативного техникума, не сильно пьяная парочка военных, имея на руках атташе – кейс типа «дипломат», груженный девятью бутылками казенной водки и тремя палками кооп. торговской колбасы, около 19.30 по Московскому времени, вынырнула в непосредственной близости от КПП №1.
Узрев из придорожных кустов бочкообразную фигуру помощника коменданта, старшего прапорщика Зайца, редкого уебана и личного врага каждого курсанта, как капитан Маринеско для Гитлера (немало потопил нашего брата), диверсионная группа имени Бабича - Кондакова, решила в этот раз не идти на прорыв по трупам, предварительно закидав КПП наступательными гранатами типа РГН (7Г21). Лишний шум им был ни к чему.
Для тайного возврата к точке сбора и распития, в районе медсанчасти (двести метров от КПП), внизу высоченного забора существовал некий ход (узкий пролом в шлакоблоке, прикрытый кустами), проделанный неизвестно когда и неизвестно кем, но людьми добрыми и душевными – это точно.
Все об этом знали, пролом заделывали, выставляли патруль вблизи, но секретный ход возникал и возникал, как черная дыра в бескрайнем и пугающем космосе.
Был, конечно, риск нарваться на засаду, но, как известно, кто не рискует – тот не пьет водки и не закусывает колбасой с мандаринами.
Ганс, на правах именинника, первым заполз в нору. Бабич навострил уши и, сжимая ручку чемодана с греховным содержимым в могучей морпеховской ладони, был готов, по первому же предсмертному крику напарника, дрыснуть быстроногой ланью в неизвестном направлении.
– Аллес гут! Чисто! – услышав до боли знакомый голос из-за заборья, сержант Бабич просунул заветный чемоданчик в дыру, а затем, протиснулся в нее сам.
Как ни в чем не бывало, парочка размеренным шагом, чтобы не привлекать внимания, почапала по темной аллее к конечному пункту, даже не обнимаясь и не целуясь взасос, изображая пылких влюбленных для конспирации.
Засунув лицо в дверь казармы и получив утвердительный кивок дневального, бывший морской пехотинец жестом показал ожидавшему на лестнице Гансу, что проход свободен, и рыжее тело на пуантах парадных ботинок посеменило в расположение роты.
Груз «Х» был доставлен по назначению.
Сама богиня Фортуна, мать удачи, благоволила к нам в этот день.
Вот уже полтора часа, как командование батальона в лице полковника Чернышева и замполита того же батальона подполковника Чмарова, в сопровождении командира пятой доблестной курсантской роты майора Недельского, самозабвенно употребляло С2Н5ОН в апартаментах комбата на нашем этаже. Курсантский народ шароебился, ходил на ужин самостоятельно и собирался на дискотеку. В общем, разброд, шатание, анархия и полная деморализация.
Как тут было не взять пример с отцов – командиров.
«Лицом к лицу
Лица не увидать.
Большое видится на расстояньи…»
Когда Сергей Есенин писал эти строки в «Письме к женщине», то и подумать не мог, что пророческие слова со временем приобретут стратегический смысл.
Бухать было решено не по за углами, не в шхерах и не в кустах, а прямо под носом у носителей погон с двумя просветами.
Бухать надлежало в Ленинской комнате.
Настенные патриотические стенды были изготовлены так умело, что по толщине своей рамки свободно вмещали за собой несколько стандартных бутылок водки, не говоря уже о стаканах, консервах, и яблоках.
Очередной расходный запас внутриутробного топлива дислоцировался на ораторской трибуне под полым бюстом Вождя революции В. И. Ленина, который, как и положено, соблюдал конспиГацию, только иногда нервно дергал гипсовым глазом типа – Если что – я в теме.
Кто-то взял подшивку газет, кто-то взял другую, кто-то – прошлогодний конспект, кто-то – шахматы и шашки, словом, народ ебнулся. Дискотека и самоходы этих людей сегодня не интересовали. Народ плотно засел в ленкомнате с одной конкретной целью – повышение своего морально - идеологического уровня.
Шоб не воняло колбасой, мандаринами и роскошью, за первый от входа стол посадили заслуженных радиолюбителей роты, Игоря Мергеса (Гиви) и Вити Очеретько (Бубона).
Те смело окунули жала разогретых паяльников в канифоль, и по ленкомнате пополз нужный технический запах.
Периодически из кабинета комбата выползал кто-нибудь отлить и проветриться, но специально проинструктированный дневальный орал – Смирррна! Дежурный по роте на выход!!! – так, как будто не черти его жарили в аду на сковородке, а драли в очко против его воли брутальные трансвеститы.
Шо видел в итоге, выходящий поссать? Светлую ленинскую комнату образцового подразделения, курсантские любознательные затылки, склонившиеся над «Правдой», «Красной Звездой», конспектами и шахматами, а также, двух примерных радиолюбителей, колдующих над очередным техническими достижением. Воинская идиллия. Разрыдаться и пиздец.
Ох и дали мы тогда! Лично у меня зрачки аж повсплывали выше уровня моря.
– Ни хуя никуда не пойду – заявил Ганс, обладатель и так опухшего хера после кооперативной общаги, имея ввиду дискотеку; после чего переоделся в спортивные штаны, обул казарменные тапки, прихватил гитару в каптерке и поперся в умывальник, проигрывая репертуар.
Минут через двадцать из своего собственного кабинета вышел по малой нужде сам командир батальона полковник Чернышев.
Их взгляды встретились, искра пробежала, но полковник решил завершить особо личное уретральное задание.
– Нехуй делать? – смотря красно-бычьими глазами на Ганса, осведомился комбат, перебирая пухлыми пальцами пуговицы цвета хаки на мотне форменных брюк – Так я найду работу.
Общеизвестно, что в местах личной гигиены и в сортирах воинских подразделений, где все равны перед унитазом, команда «Смирно» не подается, и честь не отдают даже в головном уборе.
Потому, Ганс, только лишь приосанившись на подоконнике и вытащив окурок изо рта, смело заявил – А у меня сегодня день рождения, товарищполковник!
Командир батальона, сполоснув руки под проточной водой и одернув китель, ответственно заявил – Через пять минут ко мне в кабинет! И оденься по форме – ходишь, как босяк!
Когда через пять минут, Ганс, тихо постучав, отворил дверь кабинета комбата, дневальный по роте, истово перекрестил его в спину и беззвучно заплакал, роняя слезы на тумбочку и книгу нарядов.
– Разрешите, тащпалковник?! Курсант Кондаков по ва…
– Проходи-садись – с порога великодушно разрешил комбат, но Ганс уже успел осмотреться и жидко обосраться не раз и не два.
За огромным столом, сидела, навалившись на его поверхность, толстомордая туша комбата, а за приставным столом для совещаний – два прихлебателя – замполит Чмаров и ротный Недельский. На столе стояла водка, валялась покромсанная вареная колбаса, разодранные плавленые сырки, обгрызанные огурцы, а над всем этим парили крупные и неэстетичные мухи-падальщики.
Немец ощутил себя намного хуже, чем неопытный опер Володя Шарапов на первом приеме у Горбатого Карпуши. Тот Володя (актер Конкин) мог в любую минуту отказаться от происходящего, послав на хер режиссерскую группу вместе с братьями Вайнерами, до того, как его заставят сыграть «Мурку» на раздолбанном пианино. У Ганса такого шанса не было, и он занял почетное место поближе к замполиту.
– Именинник среди нас! Недельский, налей ему полный (комбату лишь бы был повод).
– Тащпалковник, так это ж… – неуверенно возразил ротный.
– Я-тут-бля-нах-кто?!!! Комбат ебнул кулаком по столу так, шо с абажура посыпались прошлогодние пауки, а мышиный король в подвале казармы дал команду группе захвата за остатками сыра пока не выдвигаться.
Гансу налили полстакана.
Тот смачно приложился с немого согласия комбата
По второй.
Пиздоквакнул на кураже вторую.
После третьей комбат попросил затухающим голосом – Сыграй, что-нибудь, а, сынок.
Ганс приволок гитару, нагло закурил и выдал пару композиций Smokie
– Это че за хуйня? – промямлил готовый замполит – Пой наши песни, я сказал! Ты ж комсомолец… – и тихо покинул аудиторию, повалившись ебалом в кулаки.
Замполиту хуево! – внезапно очнувшись, заорал комбат – У него сердце! Срочно кефир в глотку!
– Есть Бог на свете – у Ганса в мозгу промелькнула траурная процессия, почетный караул и прощальный залп над могилой, но комбат так запросто не хотел терять проверенного стукача.
Полковник Чернышев выхватил из - под стола треугольный пакет кефира и бросил им в тевтонского Магистра.
– Заливай, ёб – переёб!
Ганс отхватил валявшимся на столе ножом край угла у пакета, и со словами – От, падло – стал под давлением впрыскивать кисломолочный продукт в ротовую полость батальонного комиссара, не забывая пережимать его ноздри для скорейшего наполнения пищевода.
Через тридцать секунд, когда уже казалось, что смерть забирает одних долбоебов, подполковник Чмаров, с вылезшими из орбит глазами прокричал – Кхааа! – и заплевал кефиром почетную грамоту командующего округом на стене комбатовского кабинета плюс половину рукава парадной шинели комбата на вешалке, все поняли, что он таки будет жить.
На прощание командир батальона подарил Гансу полковничий погон и заявил, что если тот не дослужится до этого звания, то он когда-нибудь вернется с того света и лично разъебет его в пух и прах перед строем (а всегда найдется за что).
P.S. Несмотря на защиту амулета в виде полковничьего погона, Ганса все равно продолжали нещадно драть командиры, пока он не выпустился и не получил первичное офицерское звание «лейтенант».
© Bessamemucho
yaplakal.com