41
- Ну и на хрена мы, Олежа, туда премся? Олееежа!..
Олег дремал в пассажирском сиденье, уткнувшись лбом в ветровое стекло. Когда водитель его окликнул второй раз, он поднял голову и сонным взглядом уставился на занесенную снегом дорогу, которую пожирал автомобиль.
А действительно, на хрена? Что ждет его там, в глухом городишке Оренбургской области?
За неделю до поездки он поругался с главным редактором из-за своей статьи. Статья была про старика, которого его сын, женившись, выгнал из дому. Старику приходилось жить на площадке.
- Ты пойми, Олег, все нормально, но не для первой полосы твой материал, - распаляясь, втолковывал ему главред, тучный, но еще молодой мужчина с густой шевелюрой и пышными рыжими бакенбардами, из-за которых получил негласное прозвище «Берримор», - тут кризис, такие чинуши в отставку уходят, знаменитости кони двигают, вот что людям гиперинтересно! А тут, бля, деда из дому выгнали! Не формат для первой, Олег. Не формат. Я понимаю твои амбиции, но найди что-то, чтобы я вот, как читатель, сказал: «Епт, вот это да! Вот это интересно!».
Еще через несколько дней Олег, проведя пару бессонных ночей в Интернете, ворвался в кабинет главреда растрепанный, с кругами под глазами, но излучающий крайнюю степень радости.
- Семен… Михалыч, - запыхавшись, выдохнул он, - есть тема! Нужна аккредитация!
Тема редактору понравилась. Правда, услышав об аккредитации, он внимательно посмотрел на репортера, зная, как нелегко будет получить пропуск, тяжело вздохнул, но взял телефонную трубку. Семен Михайлович, несмотря на свои тридцать три, был человеком прытким, легким на подъем, легко сходился с людьми и не лез за словом в карман. Поэтому задвязки он имел во многих кабинетах.
- Завтра выезжаешь. Командировочные – в кассе, возьмешь с собой Женю, – сказал он через полчаса после криков, уговоров и намеков по телефону.
И вот в шесть утра Женя, служебный водитель, заехал за Олегом домой, а через час они уже тряслись на дороге Самара – Соль-Илецк в потрепанной, но резвой «девятке».
Дорога предстояла долгая – почти пятьсот километров по заснеженным ухабам, поэтому Олег задремал, убаюкиваемый мерным гулом двигателя и тряской.
Через несколько часов парни притормозили у придорожного кафе. Оказались единственными посетителями. Заспанная, медлительная буфетчица сделала им пару растворимых кофе в пластиковых стаканчиках, взяла купюру, кинутую Олегом на стойку, ушла в подсобку и больше не возвращалась.
- Так зачем и куда мы премся, дружище? – жизнерадостно нависая над сонным, замерзшим репортером, спросил Женя.
- На дельфинов смотреть, Жень.
- На каких, к хренам, дельфинов!? Я ж тебя нормально спрашиваю, Олежа!..
- Я тебе нормально отвечаю: на дельфинов. Ты что, про «Черный дельфин» ничего не слышал? – водитель отрицательно мотнул головой, и Олег продолжил:
- «Черный дельфин» - это название колонии в Соль-Илецке, по статистике, одного из шести самых страшных заведений подобного типа в России. Контингент – террористы, маньяки, насильники, людоеды, короче, всякое отребье… - отхлебнув кофе и затянувшись вязким утренним дымом, добавил:
- Все на пожизненном сидят. После того, как Путин отменил смертную казнь, на него там молятся. Ладно, поехали!
Город славился на всю Россию своими курортами, но в зимнее время был пуст. Улицы дышали жизнью закутанных в знаменитые оренбургские платки старушек, неторопливо семенящих в неизвестном даже им самим направлении, спившихся мужиков, которые, пошатываясь, лениво били друг другу лица, бродячих замерзших собак.
Остановились в гостинице с мусульманским названием «Байрам», которая приняла их аскетизмом двухместного номера, наскоро перекусили и выехали в колонию.
«Черный дельфин», или официально «ФБУ ИК-6 УФСИН России по Оренбургской области» встретила репортера трехэтажным административным корпусом, мало напоминавшим колонию. Но все равно, Олег поежился, проходя мимо двух высоких черных металлических статуй рыбин, зловещих то ли из-за цвета, то ли из-за легенд, которые ходили в народе об этом мрачном месте.
Его провели в кабинет замначальника колонии по воспитательной работе.
- Здравствуйте, - поднялся ему навстречу подтянутый, высокий мужчина, - меня зовут Тряпишной Алексей Викторович, я постараюсь ответить на Ваши вопросы, проведу экскурсию по нашему замечательному заведению.
- Скажите, а можно ли будет взять интервью у некоторых заключенных? – стараясь не обращать внимания на черный юмор, спросил Олег.
- Это возможно, только в течение десяти минут после проведения допро… интервью – прошу предоставлять мне диктофонную запись на прослушивание и копирование. Присаживайтесь. Чай? Кофе?
- Стакан воды, если можно. – Ответил репортер.
- Стакан воды в нашем заведении? Смотрите, по привычке я вам вопросы буду задавать, а не вы – мне, - улыбнулся Тряпишной, но воды из графина, стоящего на тумбочке, налил и подвинул граненый стакан к визави.
Олег включил диктофон, представил собеседника и начал:
- Алексей Викторович, первый вопрос банален: почему «Черный дельфин»?
- Что ж, вопрос действительно популярный. Дело в том, что в восьмидесятых, когда колония еще считалась местом, где «трубили» заключенные, больные туберкулезом, у нас сидел украинский сексуальный маньяк, Криштопа фамилия была, взяли его, когда он еще особо дел не натворил – два убийства. Так вот он в камеру проволоку попросил, краску, картон. Мужик он спокойный вроде как был, поэтому, когда мы ему все это выделили, он с кем-то из сокамерников собрал две статуи и даже приспособил их под фонтанчики. Сейчас они стоят в режимной зоне, статуи у входа – обновленный, так сказать, вариант. Почему черные? По аналогии с колонией «Белый лебедь», скорей всего. Почему дельфины? Тут все более запутано. Кто-то говорит, что из-за позы, в которой стоят наши «осы» при проверках. А вообще, мне кажется, потому, что Черный дельфин - это осужденный, который ныряет сюда к нам и не выныривает никогда.
- Кто попадает к вам в колонию?
- Официально – это люди, имеющие статьи за убийства. Вся разница только в количестве трупов на заключенного. Муханкин, «ученик Чикатило», успел убить восьмерых. Ершов сбежал из военной части и перерезал горло девятнадцати людям. Рыльков, насильник и убийца, прикончил тридцать семь маленьких девочек. Бывший студент Костарев взорвал на Черкизовском в Москве четырнадцать человек. Много чеченцев у нас, на них трупов - х со счета собьешься! Два людоеда сидят – Николаев и Маслич. Последний, кстати, в колонии предыдущего содержания расчленил сокамерника и, сварив его внутренности в металлической кружке, съел.
- А у вас кружки тоже металлические? – перевел тему Олег, которого от подробностей начало мутить.
- Нет, столовые приборы – деревянные, кружки – пластмассовые. Меры предосторожности, в основном, против суицида. Хотя, у нас правила суровые, так что на моей памяти самоубийц не было: если произойдет такой случай, то по ушам получат все сокамерники, поэтому в каждой камере есть тревожная кнопка. У нас все равны – будь ты авторитет, террорист, маньяк, бомж, сотрудник НИИ… В колонии нет каст, блатной романтики, сортиры драят все по очереди.
Тряпишной поднялся и, подойдя к окну, закурил.
- А вот и новичка привезли, - неожиданно сказал он, - не желаете глянуть, гражданин журналист?
Из автозака, въехавшего за высокие металлические ворота, вытолкнули человека с руками, скованными за спиной наручниками, и погнали по коридору, составленному из сотрудников колонии, крепко вцепившихся в толстые поводки, сдерживающие мощных, яростных овчарок, которые, казалось, озверели от ненависти к новоиспеченному «осу». Они, щелкая челюстями и становясь на задние лапы, натягивая поводки на шее, хрипели, давясь неистовым лаем и стремясь вгрызться зубами в тело заключенного.
- А почему повязка на глазах у новичка!? – стараясь перекричать лай, проорал в ухо Тряпишному потрясенный увиденным вживую зрелищем Олег.
- Во-первых, чтобы не замочили из мести, - кивнул головой в сторону окон жилых домов, построенных напротив колонии, замначальника, - могут родственники кого-то из убиенных подстрелить гада! А вообще, нам это надо, чтобы «ос» собак не видел, не знал, что они на поводках, чтобы ждал, что вот-вот – и загрызут к черту! Представляете его состояние, когда он после этого собачьего «ансамбля» внутрь попадает? И воспитывать особо не надо!
Он повернулся к Олегу и сказал:
- Ну что, вы хотели посмотреть колонию, поговорить с заключенными? Пойдемте!
Они вошли через массивные железные двери, увешанные засовами внутрь старого красного кирпичного здания. В нос Олегу сразу ударил незнакомый устойчивый запах.
«Запах одиночества? Запах смерти?» - подумалось репортеру.
Пройдя еще несколько толстых решеток, они оказались в жилой части здания. Возле каждой камеры висели таблички с фамилиями заключенных и списками их заслуг. Дико было видеть эти будничные, безынтонационные записи:
«Ос. Жданов Б.Ю., 1952 г.р., ст.ст. 102-я, 317-я, 206-я, 126-я, 222-я, 109-я, 118-я, 119-я, 325-я, виновен в убийстве 8 человек».
Тряпишной, приложив палец к губам, тихо приоткрыл жестяную задвижку на глазке в двери камеры и жестом подозвал Олега. Тот приник к глазку.
В камере размером три на четыре стояло две двухъярусных кровати, стол, пара табуреток. На стенах висели деревянные полки, заставленные книгами и фотографиями. Четверо обитателей «хаты» были одеты в черные комплекты с полоской. Один что-то напряженно писал, сидя на прикрученном к полу табурете и склонившись к столу, двое, сложив за спиной руки, меряли небольшую камеру шагами от стенки к стенке, четвертый с какой-то невероятной настойчивостью и обреченностью отдраивал тряпкой латунный кран на умывальнике.
- Это, кстати, знаменитый на весь мир Тракторист, - шепнул Тряпишной Олегу.
Историю чеченского боевика Салаутдина Темирбулатова репортер знал. Боевик, глядя с ухмылкой в объектив камеры и произнося проклятья расстрелял в упор стоящего перед ним на коленях молоденького российского солдата, обливающегося потом, обезумевшего от страха смерти. Запись обошла чуть ли не все мировые выпуски новостей.
Замначальника колонии что-то шепнул надзирателю, и тот резко (Олег аж подскочил) заорал:
- Доклад по камере!
Заключенные как по команде бросили свои дела и, подлетев к стене, резко уткнулись в нее макушками на уровне колен, руки задрали назад ладонями вверх, широко растопырили пальцы, вывернув головы к двери, зажмурились и открыли рты. Это зрелище четырех взрослых, опаснейших для общества людей, которые словно роботы выполняли свои страшные, унизительные движения, будто цирковые собачки, потрясло Олега. Одно дело – читать об этом, совсем другое – видеть это воочию. Эти люди мечтают о смерти, они ненавидят жизнь, боятся ее. ПЛС – худшее, что можно придумать для них, хотя, поначалу, они этому безумно рады.
Один из «осов» не разгибаясь, громко и четко заорал, перечисляя сокамерников и называя статьи, за которые они «нырнули». Он кричал, стараясь побыстрее закончить монолог – как убедился репортер, от этого зависело то, насколько долго все они простоят в позе «дельфина».
- Камера, к досмотру! – продолжил надзиратель.
Заключенные один за другим подбегали к открывшемуся в двери окошку для принятия пищи и, повернувшись к нему спиной, просовывали в него руки, на которые тут же надевались наручники. Потом их в той же позе вытаскивали из камеры и по одному запускали в «стакан» - железную камеру, приваренную к полу коридора.
- Осужденный Темирбулатов, зайти в камеру!
- Все так же сгибаясь в три погибели, в камеру, мелко семеня, забежал один из «осов».
- Заключенный, есть ли у вас просьбы, жалобы? – строго спросил его Тряпишной.
- Спасибо, что спросили, гражданин начальник! Никак нет, гражданин начальник! – сипло затараторил террорист.
- Вы желаете поговорить с прессой?
- На вопросы смогу – отвечу, гражданин начальник! – произнес Темирбулатов. Теперь он распрямился, но глаза в какой-то невероятной, бешеной пляске носились по сторонам.
На молчаливый вопрос репортера Тряпишной ответил:
- Им запрещено смотреть на собеседника, чтобы не запомнили лицо.
В облике террориста за время пребывания в колонии произошли невероятные, устрашающие изменения. По сравнению с человеком на пленке, убивающим солдата, он высох, уменьшился чуть не вдвое, вид у него был такой, будто он сам стоит под дулом пистолета.
- Вы живете здесь с 27 августа прошлого года. Вы ощущаете в себе какие-нибудь неадекватные изменения? – начал Олег.
- Какие изменения? Тут хорошо, все хорошо… - затравленно произнес Темирбулатов.
- Говорят, вы заболели туберкулезом.
- Да, еще в СИЗО. У меня закрытая форма.
- Вы общаетесь с сокамерниками?
- Вместе сидим, вместе находимся. Так, радио слушаем, книги читаем, газеты. Больше не о чем общаться.
- Вы жалеете о том, за что здесь оказались?
Глаза продолжали бегать, но голова Тракториста гордо приподнялась:
- Преступления я не совершил. А кто нас довел до этого, они должны за это отвечать. У нас были избраны президент, парламент, министерства, все было у нас - мы им подчинялись. Люди ведь ничего не знают, люди подчиняются власти. Я убил в то время, когда был президент Дудаев, Джохар Дудаев… А русский этот, он мою сестру изнасиловал…
- Вы хотите задать еще какие-то вопросы? – обратился Тряпишной к Олегу, давая понять, что с этим заключенным беседа окончена.
Когда Темирбулатов опять принял позу дельфина, Олег увидел, как из его черных как венозная кровь глаз на бетонный пол упало несколько слезинок.
Следующим по списку был Владимир Николаев. Он, в отличие от Тракториста, хоть и избегал прямых взглядов, но был спокоен, расслаблен, даже улыбчив. Получив переданные репортером через надзирателя пару конфет без оберток, он с удовольствием рассказал, как стал людоедом.
- Пили мы, короче, с товарищем одним у меня, ну, что-то слово за слово, я его и порешил… потом перепугался, аж протрезвел. Думаю «Что ж делать-то?». Разрезал его в ванне на куски, чтоб выкинуть. А потом на пьяную голову подумал «А ну как попробовать эту человечину? Вон сколько басней ходит! Все равно уж вот она – бери, не хочу»…
Часть бедра собутыльника Николаев сварил дома, в кастрюльке, вечером угостил наваристым мясом гостей. А на следующий день килограмм пять отнес на рынок, продал как кенгурятину, купил на выручку спирта и опять устроил званый ужин. Всего людоед съел двоих человек. «Успел бы – съел бы больше» - откровенно признался напуганному рассказом Олегу он.
Олег выслушал еще шестерых «дельфинов». От их откровенности и ужасающих подробностей волосы на голове шевелились, сама голова превратилась в огромную колокольню. Мутный свет камер меркнул, превращаясь в бесформенные светло – серые пятна на фоне нар.
На фоне рассказов убийц и маньяков рассказ следующего «оса» привлек к себе внимание Олега особенно.
Бывшего старшего следователя прокуратуры Железнодорожного района Екатеринбурга Сергея Виноградова можно было принять за толкового следователя прокуратуры, приехавшего в колонию с ревизией, если бы его черную робу сменили на деловой костюм.
- За что вы здесь? – начал вопросы по списку репортер.
- Тройное убийство и изнасилование… - монотонно начал Виноградов, но затем неожиданно сорвался и приблизив лицо к Олегу, тяжело зашептал скороговоркой:
- Я никого не убивал на этой земле, гражданин журналист!.. ты слышишь: никого не убивал! Я юрист, понимаешь!?. Меня тупо… ТУПО подставили!… посмотри на меня, журналист: какой из меня убийца!? Я следак, а сижу в зоне, гнию тут ни за хуй…
Потрясенный откровенностью «оса» Олег выскочил из камеры и подбежал к Тряпишному.
- Алексей Викторович, послушайте… Виноградов… а в его деле точно уверены? Как же вот презумпция невиновности!? Пересмотр? Ведь есть же те, кого на самом деле подставили, невиновные есть же…
- Послушайте меня, Олег… Васильевич…
- Витальевич, - механически поправил его возбужденный репортер.
- Да. Так вот. У нас тут нет невиновных. Вина этих людей доказана на все сто! Вы должны уяснить для себя одно: тут не обычная зона, не зоопарк, не даже Кунсткамера! Тут сидят твари, которых выгнали за их деяния из преисподней… «Черный дельфин» - это место, которое приняло этих выродков и стало их домом и гробом, два в одном. Так что не говорите мне о юридических оплошностях, в нашем случае это последние слова, которые могут прозвучать в этих стенах!
Провожая репортера за ворота колонии, Тряпишной пожал ему руку и, внимательно глядя в глаза, произнес:
- Зря вы вообще приехали писать о них, о «дельфинах» наших. О них не надо писать, их надо просто забыть. Так и напишите: "Все, забудьте!". От вас требуется лишь одно: вычеркнуть этих людей из памяти. Считайте, что они уже не на Земле, а в космосе.
На обратном пути в Самару Олег, измученный всем увиденным и услышанным, спал. Женя, видя состояние репортера, с расспросами решил не лезть, просто крутил баранку, время от времени вытаскивая из пачки очередную сигарету.
Олегу снились дельфины. Выскакивая из воды, они что-то тревожно кричали на своем наречье, затем плюхались обратно в водную бездну, чтобы никогда больше не выплыть и махали напоследок черными длинными хвостами.
©Yan4ello
yaplakal.com