Амулет

В продолжение историй:
Шаман наших дней
Крестоносец
Два шамана


Амулет

Осень тысяча девятьсот восемнадцатого года в центральной России выдалась дождливой. Хлеб гнил в полях, не успевая дозреть, и потому зиму все ждали со страхом, прекрасно понимая размах грядущего голода. Деревня Николаевка уже несколько раз переходила из рук в руки, и жители одинаково настороженно воспринимали на своих улицах как части белой армии, так и красные отряды. Впрочем, полулегальные банды, в изобилии обитающие в окрестных заболоченных лесах, тоже считали своим долгом мимоходом заглянуть в Николаевку, чтобы поживиться так необходимым провиантом и завербовать себе хоть несколько бойцов из не определившейся со взглядами крестьянской молодёжи. Помещик в деревне не появлялся уже лет пятнадцать, довольствуясь присылаемыми старостой суммами. Староста, которому до недавнего времени и принадлежала вся реальная власть в деревне, к своим обязанностям относился очень ответственно, пока однажды не удивил всех, уйдя с отступающей красной конницей.

В тени раскидистых ветвей молодой и ещё почти не плодоносящей яблони стояли отец и сын Ребровы, Иван Дмитриевич и Дмитрий Иванович. Мужчины всматривались в усталые лица вступающих в деревню белых солдат вперемежку с казаками и лениво перебрасывались короткими репликами, будто соревнуясь между собой, кто дольше промолчит. Пеший строй шёл медленно, ведь для изможденных долгим переходом людей даже свёрнутая в скрутку шинель была непосильным грузом, который подчас просто скидывали в кусты.

- И по-твоему, это наши спасители? - презрительно хмыкнул Ребров-младший. - Сейчас кто-нибудь из господ офицеров опять расскажет, как хорошо мы жили при Николке-дурачке, как они героически бьют красных и что за всё это мы опять должны отдать героям последние портки! А сами герои будут прятаться по избам, подальше от господских глаз, опять упьются бражки и полезут к бабам под подол! Тьфу!

- Можно подумать, красные не упиваются брагулькой и не лезуть до баб! - пожевав травинку, возразил ему отец. - Или атаманские. Все они, будто татаре, прибегуть, отберуть и убегуть. А ты живи дальше, как хочешь! Вот только при господах у моего тяти были на подворье два бычка и мерин, а у меня сейчас одна кляча полудохлая, и ту не сегодня-завтра отберут. Вот тебе и вся власть Советов!

Дмитрий дождался, пока поравнявшийся с ними казак отъедет подальше, и возразил:

- Могут. Но необязательно, что большевики, белые тоже могут. А советы, кстати, войну прекратили и землю людям раздали! Или этого что, мало?

- Мало! Прекратили они, потому что сдались, - зевнул старший Ребров и выплюнул травинку, - экие герои! Кровь проливал я, вшей кормил тоже я. А они одним махом сдались и всё забыли, так что я теперь не герой, а дурак! Нет, сын, так нельзя! А с землей всё ещё проще. Земля была у меня и до них, кто хотел зарабатывать, тот всегда землю имел. А забулдыгам да пьяне, батрачками перебивающимся, земля эта и задаром не нужна, пропьють они её, ох и пропьють!

- Мужики! Дайте воды напиться! С утра на марше, пить хочется, что жуть! - обратился к Ребровым пыльный солдат с забинтованной головой. Дима молча кивнул, прикрыв глаза, и быстрым шагом пошёл к колодцу, на ходу мысленно разговаривая с собой.

- Да, белые для меня скорее враги, чем друзья. Но почему в этом солдате я не вижу врага? Почему у меня нет к нему ненависти, а только жалость? Непонятно.
Пока солдат жадно пил воду, а потом с плаксивой интонацией в голосе жаловался на жизнь, командиров и войну, Дима всё так же пытался разобраться в своих чувствах и политических взглядах.
Через пару часов, как он и предполагал, всех деревенских собрали у дома бывшего старосты. Хоть дом из-за отсутствия хозяина уже и начали разграблять, но все вопросы по привычке обсуждались на его крыльце, откуда всегда выступали с речами все приезжие командиры, комиссары и атаманы. Выступавший сегодня капитан Белой армии был словоохотлив и немного брезглив, как и все аристократы при общении с селянами. Он рассказывал об ужасах большевизма и невероятных геройствах своего отряда в боях с красными. Потом, по традиции всех белых офицеров, ругнул Временное правительство и лично Керенского за всё, в чём они были виноваты, а особенно за то к чему отношения не имели и вовсе. Закончил же он речь абсолютно банально, потребовав выдать отряду продовольствия и овса для лошадей. А всех несогласных пригрозил высечь собственноручно и прямо здесь. На возражения Василия Евграфовича, соседа Ребровых, что в деревне каждую неделю новые гости, и все норовят и норовят стащить с крестьянина последнюю шкуру, капитан продемонстрировал витую кожаную плётку. Больше желающих спорить не нашлось.

По приказу капитана с нескольких тачанок сняли пулеметы и, прикрепив к каждой троих солдат и одного младшего офицера, отправили собирать продовольствие, начав с близлежащих домов.

- Ну вот, сейчас спасители спасут нас от излишков зерна, и зиму мы встретим впроголодь! Вот она, забота Белой армии о своём народе! - по пути домой ворчал Дима, косясь на отца. Но тот тоже не остался в долгу, напомнив сыну, сколько зерна забрали большевики пару недель назад. Собственно, после того случая основной запас зерна и был спрятан в хлеву под пол, а в амбаре оставалась его малая доля для ежедневного пользования и для отвода глаз.

К Ребровым явились примерно через час, молодой офицерик с испуганным дребезжащим голосом и три рядовых. Один давешний, с перебинтованной головой, и два его более здоровых собрата. Старший из них бородой и осанкой походил на покойного помещика в лучше его годы, а другой, с маленькими желтыми глазками, на местного коновала Гришку. Увидев в амбаре всего несколько мешков, офицерик ненадолго задумался, потом, будто бы приняв непростое решение, скомандовал грузить всё и зашагал на улицу.

- Ваше благородие! А не пошел бы ты к чёрту с такими аппетитами! Тут даже атаманские подчистую не выгребают! - возмутился Дима и рявкнул на «помещика» ухватившего крайний мешок.

- А ну пошёл к чёрту из амбара!

- Саботаж! - гневно взвизгнул офицерик и решительно спрятался за перевязанного солдата, который тут же ощетинился штыком в сторону Реброва-младшего.

- Димка, не шуми! Пусть берут всё и уходят! - начал было успокаивать сына Иван Дмитриевич, но офицерик вовсе не собирался мириться и тут же потребовал арестовать смутьяна. «Помещик», поскольку всё ещё стоял близко от Димы, тут же получил от него удар в левое ухо и тихо сполз по стене. Его приятель, похожий на коновала, успел вскинуть ружьё, но получил удар в грудь от Реброва-старшего и отлетел на мешки с овсом, подняв в воздух немало пыли.
Не теряя времени Дима бросился к третьему солдату, но увидев, что перед ним утренний перебинтованный боец, остановился и опустил руки. Этим тотчас же воспользовался солдат и наотмашь ударил парня в лицо прикладом.

В себя Дима пришел от ведра воды, выплеснутого в лицо. Он стоял без рубахи, привязанный к столбу, и судя по боли во всем теле, солдаты оторвались на нём от души. Скосив глаза, Дима увидел у соседнего столба отца, который был избит ничуть не меньше.

- За попытку сорвать победоносное наступление армии, - грохотал голос капитана, - я назначаю каждому из них по сто ударов плетью. Васька!
Из толпы выскочил молодой казак и, скинув с себя бешмет, со свистом рассёк воздух над головой нагайкой. Другие казаки одобрительно загудели и засвистели. От первого удара Дима вздрогнул и сжал сильнее зубы, но уже после пятого не смог сдержать стон, потому что с каждым из ударов плеть рвала кожу на спине тонкими кожаными шнурками, будто когтями. А казак, словно входя во вкус или размявшись, стал бить ещё сильнее, с каждым ударом оттягивая кожу назад и срывая её со спины.

- Вот же гнида! - с чувством произнес высокий худой поручик, глядя на экзекуцию со своего чёрного как ночь коня.

- Ещё какая! - смачно плюнув в пыль согласился капитан, - на продовольственный конвой напал, когда они зерно у него брали.

- Да я не про него, я про тебя говорю! - устало покачал головой поручик, - ты с рук этих вот самых крестьян жрёшь всю свою бестолковую жизнь и их же ещё сечешь! Ты наглая зажравшаяся гнида!

Услышав такую отповедь в свой адрес, да ещё от младшего по чину, капитан выпучил глаза и потряс головой, будто прогоняя наваждение, а казак Васька, заслушавшись, промахнулся и вместо крестьянской от души протянул плетью свою собственную спину. Солдаты и казаки из первых рядов ошеломленно уставились на наглеца, а тот, словно наслаждаясь произведенным эффектом, внимательно рассматривал толпу вокруг себя с лёгкой ироничной улыбкой.

- Ты кто такой? - к капитану наконец-то вернулся дар речи, и он, подбежав к собеседнику, ткнул ему прямо в грудь пистолет. - Ты не из моего отряда! А ну говори, сволочь, кто таков!

- Убери пистолет, пока я не засунул его тебе в глотку! Я боевой офицер, вот кто я, а ты гнида тыловая! - в словах всадника было столько уверенности в себе, что капитан невольно отступил от него на шаг и опустил пистолет. - И это не твой отряд, тебе его велели довести до линии фронта. И всё. И обратно в штаб, за наградой. Так что не корчи из себя того, кем не являешься. А ты, Васька, хорош скулить как худая баба! Подумаешь, разок себя приласкал, других не жалеешь, и себя жалеть не смей! Отвязывайте мужиков от столбов, и быстро! С крестьянами воевать удумали, идиоты!

Васька часто закивал и бросился ножом разрезать верёвки, стягивающие запястья пленников. А поручик манерно поклонился капитану и, тронув поводья коня, в полной тишине поехал через деревню в сторону проезжего тракта.

Следующие несколько дней Дима провёл в бреду, лишь изредка возвращаясь в сознание. В одно из таких просветлений он узнал от отца, что после вмешательства странного поручика в отряде белых произошел небольшой бунт, во время которого офицеры отказались подчиняться штабному капитану в его самодурствах. А казаки после угрозы ареста предостерегли капитана от шальной пули красных партизан. Собственно, на этом всё и закончилось. Соседи помогли Ребровым дойти до дома, а зерно и фураж в пользу Белой армии в деревне хоть и дособирали, но уже без былого фанатизма, оставляя селянам бОльшую часть урожая. Что было ещё интересного и когда ушёл отряд, Дима не понял, потому что снова провалился в беспамятство. Ему виделась огромная, уходящая за облака ель и жаркий костёр у её основания. У костра сидел худощавый бородатый старик, грел руки, пил травяной чай и рассказывал странные истории, больше похожие на сказки. Когда-то такими историями Диму баловала бабушка, но потом отец убедил мальчика, что сказки - это ложь.
За несколько недель беспамятства Дима стал местной достопримечательностью, что очень раздражало Реброва старшего. Ведь вскоре после того, как белые ушли из деревни, туда заявился атаман Полуэктов с не очень оригинальным желанием разжиться харчами. Но узнав историю Ребровых, атаман велел своим не наглеть и показательно брать самый минимум. Сам же Ефим Полуэктов пришёл проведать больного с баночкой липового мёда и бутылью медовухи. У постели, как ему показалось, умирающего Ефим поклялся отдать все силы на борьбу за процветание крестьян родной губернии. Потом под рукоплескания своих бойцов он вручил Реброву-старшему три мешка пшеницы. В ответ на попытку отказаться от даров атаман кивнул на маузер и долго обнимал Ивана Дмитриевича, громогласно рассказывая, как он любит крестьян, и шёпотом на ухо поясняя Реброву, что будет с ним и с сыном в случае недостаточной благодарности за оказанную честь. А через несколько дней выяснилось, что все дары атаман не мудрствуя лукаво отобрал у местного попа отца Григория минут за десять до визита. Впрочем, поп принимать пшеницу обратно отказался, пояснив, что раз уж бандит принёс всё это больному, то священнику явно не к лицу отбирать пшеницу обратно.

Следующим навестить больного пришёл красный командир с надетыми крест-накрест пулеметными лентами, хоть в отряде и не было ни одного пулемета. Командир долго тряс Реброву руку, благодаря за сына, истинного борца с угнетателями и храброго революционера от сохи. В завершении же речи он вручил Ивану Дмитриевичу банку чудесного липового мёда и выразил желание видеть Дмитрия Реброва в своём отряде. В ответ на слова Реброва старшего «Только через мой труп!» большевик предъявил наган и пообещал это устроить минут через пять. Благодарил его за заботу о сыне крестьянин уже привычно горячо, как и двумя неделями ранее атамана.

А ещё через неделю зашёл отец Григорий и принес банку мёда, смеясь, что самому заносить проще, чем дожидаться крикливых посыльных с пистолетом в руке и дурью в голове. Всё это отец высказал сыну, едва тот только вернулся в сознание.

- Шуты балаганные! А мы их терпим и кормим! – вяло пожал плечами Дмитрий и скривился от боли в саднящей спине. - Глупо ждать, когда мир вокруг нас станет лучше. Нужно делать его лучше самому! Брать и делать!

- По-твоему я глуп, потому что предпочитаю не вмешиваться в чужие дурости, а стараюсь сделать мир лучше, просто уважая других и честно трудясь?

- Прости, отец, но это так. В тот момент, когда время бросает нам вызов, когда смелые куют сразу тысячи судеб, нужно менять мир, а не сеять хлеб! - отчаянно жестикулируя правой рукой, учил отца сын. Отец задумчиво покачал головой и, усмехнувшись так, что от глаз разбежались лукавые лучики, проговорил:

- Если это так, сынок, то почему все сначала требують у нас хлеб и только потом желающих изменить мир? Ой! А ведь желающих изменить мир-то у нас никто и не требовал! Дураков у них, видать, и своих хватаеть, а вот хлеба мало!

- Тогда, видно, я дурак, но я точно решил уйти к красным! - Дима остановился прямо перед отцом и пытливо посмотрела в его глаза.

- Уйдёшь к красным - прокляну! - не отводя взгляд, веско пообещал вмиг посерьёзневший отец.

- Договорились! - Выдержав паузу, с достоинством ответил Дима и вышел в сени, чтобы дрогнувшим голосом не выдать волнение. Оставшись один, Иван Дмитриевич сжал край лавки до боли в пальцах.

В этот вечер Дима особенно не хотел оставаться с отцом один на один, и потому с радостью согласился помочь другу Гришке. Григорий был местным коновалом и сегодня спешил на поляну у речной луки, где уже неделю стоял шумный цыганский табор. Как рассказал на бегу друг, несколько дней назад любимая кобыла барона чем-то наколола ногу и сейчас не могла не то что скакать, а даже стояла с трудом. Таборный врач-коновал за три дня так и не смог остановить растущую опухоль, и потому, выведав у деревенских, кто самый лучших лекарь коней в этих краях, позвал в табор Григория. Вопреки ожиданиям, в повседневной жизни цыгане не были одеты в красные рубахи и цветные юбки, предпочитая простую неброскую одежду и минимум украшений. Да и погадать по руке никто из них вовсе не рвался, что окончательно выбило Реброва из колеи.

- Ну ты, Димка, даёшь! Кто же после работы ходит в рабочей одежде! - со смехом пояснил Гриша эту метаморфозу. - Разве только околоточный да поп!

Лечение затянулось далеко за полночь, но несмотря на усталость, Григорий был очень собран и аккуратен. Точными и идеально выверенными движениями он вскрыл нарыв и несколько часов его вычищал, после чего наложил компресс и детально объяснил своему золотозубому коллеге, как его менять и чем перевязывать. Всё это время седой барон Михай не отходил от жалобно ржущей любимицы, на пару с Димой удерживая её верёвками в тесном стойле. А когда всё завершилось и парни собрались домой, Михай предложил скоротать остатки ночи у костра, добавив, что редко кто из чужаков удостаивается такой чести. Спорить не было ни сил, ни желания, так как к ощутимо мучившему голоду давно добавилось и любопытство.

2

На берегу горел большой костер, бросая длинные, как змеи, отблески пламени на водную гладь. Иногда где-то ближе к середине реки выныривала крупная рыба и с шумом плюхалась обратно. А река всё так же несла свои воды вдаль, журча случайными водоворотами, и так же не спеша журчал разговор у костра на её берегу. Михай нарочито лениво щипал струны гитары, с напускным безразличием посматривал на сидящих у костра и расспрашивал гостей о жизни деревни, взамен рассказывая что-то из произошедшего с ним или его многочисленной роднёй. Вскоре к ним несмело присоединились ещё несколько цыган, а потом, видя необычайное благодушие предводителя, и почти все мужчины табора. Даже разница в языках не была помехой для этих разговоров, ведь у костра можно было говорить обо всём. Но всё равно разговоры в основном шли о войне, которая и так была у всех на слуху.

Седой передал гитару сидящей рядом с ним дочери, худенькой смуглой девушке с открытым и очень приятным, но удивительно детским лицом, а сам запел низким бархатным голосом. Его песня будто бы обволакивала слушателей, скользила между ними, словно пушистая кошка. Терлась об душу, заглядывая в неё, как заглядывает страждущий жарким днём в колодец с холодной водой.

Неожиданно он оборвал песню, захрипел и упал на траву, едва не угодив головой в костёр, схватился за горло и зашелся тяжёлым надсадным кашлем. Дочь закричала и бросилась к нему на помощь, а остальные цыгане испуганно заозирались по сторонам, сгрудились вокруг костра, стараясь не оказаться в тени.

Откашлявшись, барон поднялся на ноги и мутным взглядом посмотрел на дочь, а та что-то прокричала на своём языке, уверенно ткнув пальцем в Диму.

- Уходи... вон... из табора!.. - ещё не до конца откашлявшись, проговорил Михай, тщательно подбирая русские слова.

- Я? - переспросил Ребров. - Почему?

- Тише! Не шумите! - послышался властный голос, и со стороны реки к костру подошла женщина в ярко-голубом платье. Отблески огня плясали в её глазах и отражались всполохами в странных украшениях, хаотично разбросанных по одежде. Густые смоляные волосы струились по плечам говорившей и, казалось, жили своей жизнью, шевелясь будто змеи. Женщина долго всматривалась в лицо Димы, а затем махнула рукой в сторону реки.

- Прогуляемся?

Дима пожал плечами и пошел следом за ней. Его не столько удивляла нехарактерная для цыганок властность, сколько та покорность, с которой барон воспринял её окрик. Даже, скорее, приказ. Будто бы не барон глава табора, а эта женщина. Пару минут они шли молча, потом цыганка тихо спросила:

- Кто ты и зачем пришел?

- Димка я. Ребров. Крестьянин из Николаевки. Сюда пришёл с Гришкой коновалом. Кобылу помогал лечить, а теперь какого-то чёрта меня выгоняют, а я ведь…

- Так ты ещё человек? – перебила его женщина и удивлённо - вопросительно посмотрела в глаза.

- Конечно! - растерянно согласился парень, - как и вы.

- А я не человек! - рассмеялась цыганка, и её волосы запрыгали по плечам и груди, будто живые, - я видунья, я вижу. Впрочем, некоторые зовут меня ведьмой, за то, что я ведаю. Ведаю то, что скрыто от людей.

- И что ты ведаешь обо мне?

- Многое. Но раз ты ещё человек, сказать я тебе этого не могу. Да и не хочу, ведь тем и ценен жизненный выбор, что ты не можешь наверняка знать результат. Вот допустим: женился бы ты на Мариуке, девушке что сейчас играла на гитаре, если бы вдруг узнал, что она будет, например, сварливой женой? Нет. А пошла бы она за тебя, если бы узнала наперёд, что ты полюбишь выпивку? Тоже, например? Конечно же, нет. Так и с любым выбором в нашей жизни. Если знать результат заранее, то выбор превращается в дерево: с него как листья слетает вся прелесть, оставляя после себя только голый чёрный ствол. Тогда и нет уже выбора, а есть знание. Но не всегда оно благо!

- Так что, Мариука моя судьба? - сильнее прежнего растерялся Дима, а цыганка засмеялась ещё громче, и отсмеявшись, пояснила:

- Да нет же, глупый, это был всего лишь пример! Тебе в жизни не найти свою любовь, ибо её место в глубинах ада! А сейчас уходи. Ты и сам не заметил, как отдубасил барона за попытку заглянуть тебе в душу. Ты не заметил, а он этого позора никогда не простит. Уходи и не приходи, чужой миру людей человек, твоя судьба уже ищет тебя.

Сделав несколько шагов к реке, цыганка исчезла, будто бы и не было её вовсе, а Дима, оглядевшись понял, что ушёл от деревни на добрый десяток вёрст. По ощущениям, он пробыл в таборе не более часа и с цыганкой разговаривал всего минут десять, но алеющая над замершими у реки деревьями заря ясно давала понять, что прошло уже часов пять. Но ни купание в реке, ни пощечины самому себе так и не прояснили картины. Тогда Дима, на всякий случай всё же оглядевшись по сторонам, перекрестился и прочёл по памяти старинную молитву, которую когда-то его заставила выучить бабушка. Убедившись, что и это не помогло, Ребров плюнул под ноги и зашагал к деревне. А чтобы было хоть чуть-чуть веселее, он проговаривал нараспев, в такт отбиваемым шагам то молитвы, то Интернационал. От реки веяло прохладой, а в лесу, будто на ложе зарождающегося дня, начинали петь свои нехитрые песни мелкие лесные пичужки. Проходя мимо небольшого леска, Дима сбавил шаг и принялся так внимательно рассматривать деревья, будто бы видел их впервые.

"Интересная штука, - думал он, - деревья как люди, вроде растут рядом и зацвели одновременно, а вот поди ж ты, живут-то по-разному. Одни озолотились, а другие всё ещё молодые, да зелёные. А третьи так и вовсе отшумели, облетели и стоят сейчас голые да неживые. Но если задуматься, то у тех, кто ничего не имеет, и отнять нечего, а это ли не свобода? Но кто же тогда я? Явно не отшумевший, как та берёза, что склонила чёрные ветви к воде. Но и не молод душой, прошла молодость в полях отцовских, полыхнула ровно та молния, осветила край поля и исчезла во мраке ночи. А что если я не молодой и не старый, а просто зрелый? Хотя нет, не просто, я зрелый но без золота."
Повернув за небольшой чёрный колок, Дима оказался перед входом на старое, давно заброшенное кладбище. Когда-то здесь хоронили народ сразу с двух окрестных деревень. Но вместе со свободой царь даровал народу и новые непосильные налоги. Потому и переехали люди кто в город, кто куда глаза глядят, а остальные со временем прямиком на погост. В предрассветных сумерках казалось, будто бы кресты, раскинув руки, тянутся к непрошенному гостю, пытаясь поймать его в свои объятия.
Срывающимся от волнения голосом Дима начал было повторять «Господи сохрани, Господи сохрани», но продолжить молитву так и не смог, ведь дальше на язык парню лезло только «Вихри враждебные веют над нами». С досады он плюнул под ноги и начал так размашисто креститься, что разогнал крестным знамением не только возможную тут нечистую силу, но и всех окрестных комаров.

Пройдя через кладбище, Ребров поразился его размерам. И, почти кстати, вспомнил ходившую пару лет назад шутку:

"Ваше Величество! Вам памятник купец поставил за свой счёт, за то, что работой его обеспечили!

- А чем тот купец занимается?

- Гробы колотит!"

"А ведь где-то здесь и мои дед с бабкой лежат... Не Ребровы, а те... мамкины. А я, родной внук, ничего о них и не знаю... Даже фамилию точно сейчас не вспомню... Любопытно, а сколько поколений будут меня помнить? Хоть дети-то, надеюсь, не забудут?"

От размышлений Диму отвлёк шелест крыльев прямо над головой, а через пару мгновений чуть впереди путника с карканьем приземлился молодой ворон. Птица уселась на ветхую жердь, явно бывшую когда-то крестом, и принялась с интересом рассматривать незваного гостя, наклоняя блестящую чёрную голову то в одну сторону, то в другую. Ребров хотел сначала шугануть наглеца и даже поднял было руку, но тут же её и опустил, стараясь не смотреть на ворона и стесняясь своего хамского порыва.

- И что я, правда, взъелся на птицу? - пожав плечами, вслух проговорил парень, отойдя подальше от ворона, - сидит себе и сидит. Живёт он тут, а я вот иду мимо и не могу спокойно пройти, надо обязательно подойти и напакостить. Как дурак, ей-Богу!

Будто бы услышав его слова, ворон резко оттолкнулся от креста и, раскинув огромные крылья, взмыл вверх, после чего протяжно каркнул и исчез в иссиня-черный вспышке.

Домой Дима пришёл, когда солнце уже поднялось выше стоящей на пригорке церкви. В воздухе разливался степной зной и запах дёгтя от приготовляемых к уборке хлеба телег. Отец сосредоточенно растапливал уличную печь, чтобы сварить на день корма свиньям да собакам. Казалось, появление сына стало для Реброва неприятным сюрпризом, по крайней мере весь его огорчённый вид говорил об этом. И лишь изжёванные кончики усов показывали Диме, что отец ждал его давно, может быть даже всю ночь.

- Ну, как тебе цыганки? - взглянув на сына исподлобья, спросил отец после недолгого молчания.

- Да ничего, - тоже помолчав ответил сын. Он понимал, что разговор начат неспроста и подвох просто обязан быть, но откуда ждать этого подвоха - никак не мог угадать.

- Сегодня опять пойдёшь? - излишне небрежно поинтересовался Иван Дмитриевич и остановился у края печи с чугунком резаной картошки в руках.

- Да, пойду.

- Ну иди, сынок, иди... Только любопытно, куда. Ведь табор-то съехал ещё ночью, а ты там был и даже не знаешь...

Вздохнув Дима рассказал отцу о приключениях этой ночи, умолчав только о том, что именно говорила ему цыганка. В конце рассказа Иван уже откровенно хохотал, чем немало смутил сына.

- Думаешь, я вру? – прямо спросил тот.

- Нет, не думаю. Да и смеюсь не над тобой. Со мной, сын, по молодости лет почти такая же история приключилась. Я тогда пшеницу в город первый раз самостоятельно повёз. Чувствовал себя ого-го каким взрослым, а выглядел, надо полагать, что твой воробьишко в гнезде. Ну, так вот, правлю конём по переулку, вдруг раз, откуда ни возьмись, цыган к телеге подошёл.

- Хороша ли пшеница? - спрашивает.

- Хороша, - говорю, - очень хороша!

- А коня ты ей кормишь?

- Ей!

- А где же твой конь-то, чудак? - смеётся цыган. Я глазами зырк, а коня нет! Стоит телега посреди переулка, без коня и без упряжи, и я, как петух на насесте, на мешках сижу. И цыган смеётся.

- Ну, удачной продажи! - говорит. Я его за грудки, "отдавай коня" кричу, а он меня бьёт по рукам и смеётся.

- Вон, - говорит, - какой ты сильный! Так ты, может быть, телегу сам сюда притащил без коня? – откинул он мои руки от себя и пошёл прочь насвистывая. Обидно мне стало, сын, ну прям невмоготу. А я ведь тогда уже года полтора как у кузнеца в учениках работал... Догнал я цыгана, да как обнял его что есть силы, слышу только - косточки захрустели. По лицу вижу, что и он их слышит и чувствует. Я ещё сильнее обнимаю, а он уже кричит на своём что-то, причитает и просит. А потом тихо тихо мне так шепчет, отпусти, мол, сейчас коня твоего вернут, только отпусти. И правда, тут же из подворотни Севку моего вывели, в телегу обратно впрягли и своего соплеменника помятого увели под руки. А теперь вот, сын, и ты им попался! Могут они глаза отводить, ох как могут!

Несколько дней каждую свободную минуту Дима всё размышлял о встрече с цыганкой, пытаясь осознать, кто она и что означают такие странные, но запавшие в душу слова. За эти дни его атеизм пошатнулся больше, чем за последние несколько лет жизни.

"Почему я чуждый миру людей? - думал парень, - и о каком таком выборе шла речь, если, по её же словам, моя судьба уже ищет меня?"

Вопросы, что терзали пытливый молодой ум после похода в табор, всё ещё оставались без ответов. И тогда Дима решился сходить вечером в церковь, к отцу Григорию, которого он хоть и презирал как служителя культа, но уважал как толкового и по-бытовому рассудительного мужика.

Выслушав Диму, батюшка пожал плечами и предложил прогуляться по саду. Несколько минут прошло в тишине и, когда молчание уже начало тяготить молодого человека, священник негромко заговорил.

- Интересное время наступило, переломное. В мире накопилось много дряни, в мире и в людях. И сейчас она лезет наружу. Но как понять, что дрянь, а что пусть и неявная, но Божья воля каждый должен сам. Как относиться к словам цыганки, я тебе тоже не скажу. Называть всё непонятное бесовщиной глупо, сын мой, нужно разбираться и познавать. Рассказывают, что в Сибири, на берегу Оби, где раньше стоял бордель, стала твориться чертовщина. А потом там поселился праведник и стал творить чудеса. Вот и скажи, проклятое то место или богоугодное? Не знаю… Права та женщина или нет и от кого её дар, я тоже не знаю. Но одно скажу тебе точно, если она захотела с тобой поговорить, значит, ты для мира стал ценнее других. Кому то твоя душа понадобилась! Береги её, мальчик!

- Да какая с меня ценность, отец Григорий! – удивился Ребров, - да и как душу то беречь? Молиться сутками?

- Жить по совести, и не пакостить людям. Это душу хранит, а молитва только укрепляет. Если плохо жить, то и молитва никакая не поможет! А ценность… Ко мне же та женщина не пришла, значит ты ценнее меня, Дима. Ценнее!
В смешанных чувствах шёл от священника Дима, ведь тот так и не ответил ни на один вопрос, но добавил столько новых, что мысли разбегались как круги по воде.

Будто пятна крови Иоанна Крестителя на золотом подносе, алели спелые яблоки среди вороха опавшей листвы. С глухим уханьем вгрызался топор в древесину и вырывал её ошметки, чтобы швырнуть их на землю и вцепиться ещё глубже, ещё сильнее. Каждый удар гудел в ветвях тяжёлым стоном и вызывал падение трёх-четырёх яблок. Со стороны казалось, будто дерево так защищается от Реброва-старшего, когда-то посадившего его и растившего, а теперь безжалостно её корчующего.

- Какого чёрта, отец? - опешил от увиденного Дима.

- А лучше так, чем отдать свои труды комиссарам! - ответил Иван, не переставая рубить, каждый раз опуская топор на ствол в аккурат на выдохе.

- Комиссарам? В деревне красные? - удивлённо переспросил Дима.

- Краснее никуда. С ночи тут. Мужики сказывали, они старый господский сад подчистую вымели. То ли для госпиталя, то ли на бражку, но все яблоки обобрали, а потом ещё и у тех, кто рядом живёт, сады облегчили. Проэкскрементировали, гады.

- Экспроприировали отец, экспроприировали! - чуть закатив глаза, поправил Дима.

- Чёрта с два! Когда выгребают всё до последнего, это как раз экскрементируют.
Мужчины чуть помолчали, и когда уже Ребров-старший перехватил топор и замахнулся для очередного удара, младший твёрдым голосом сказал:

- Тятя! Я ухожу с красными!

Удар был сильнее, чем рассчитывал Иван, и яблоня со скрипом завалилась набок, подминая под себя растущие рядом кусты малины.

- Ты же помнишь, что я за это обещал проклясть? - спросил отец, вглядываясь в глаза сына.

"Красные не захотели терпеть, они хотя бы решились попробовать сделать мир лучше! И я не хочу терпеть, и я хочу действовать!" – безмолвно рассуждал Дима.

"Нельзя сделать мир лучше, сея в нём зло и смерть! Они ругают власть за ложь и жестокость, но сами рвутся к власти с помощью тех же лжи и жестокости!" - подумал, глядя на сына, Иван и тут же прочёл в его глазах твёрдый ответ: "Я уже всё решил!"

Сгорбившись, будто потеряв в жизни опору, Иван опустился на ствол поваленного дерева, всё так же сжимая в руках топорище.

- Помню! - с вызовом ответил ему Дима и добавил уже немного растерянно: - Проклинай.

- Проклинаю тебя, сын, и перед лицом Господа отрекаюсь от тебя! - с расстановкой проговорил Иван и добавил почти шёпотом: - Раз решил, то иди. Но прошу, даже на войне, даже в горячке боя, не делай ничего такого, о чём было бы стыдно рассказать на могиле матери! Храни Бог твою душу от зла!

3

Дима подошёл к отцу и протянул для прощания руку, но Иван её отстранил и, поднявшись на ноги, порывисто обнял сына.

- Прости. Я не мог отступить от своих слов, - пробормотал, оправдываясь, он и обнял сына ещё сильнее.

- Я знаю, тятя, знаю, - шмыгая носом ответил тот. Услышав это всхлипывание Ребров оттолкнул сына от себя и крикнул ему: - Поди прочь!

Иван смотрел на спину удаляющегося сына, пока тот не скрылся в переулке. После чего прислонился к берёзе и медленно сполз по ней в густую, не по-осеннему сочную траву. Оглядев осиротевший без яблони сад, он криво ухмыльнулся и принялся жевать кончики усов, что делал всегда, когда волновался.

- Сына не удержал, яблоню срубил... Теперь хоть избу поджигай для полного счастья! - подумал Ребров-старший и прикрыл глаза, прислушиваясь к нарастающему в голове шуму. Сердце закололо, и он провалился в беспамятство.

В отряде Диму приняли с радостью, так как пополнения не хватало давно и отчаянно. Командир отряда, товарищ Конев, из-за громадного роста был ходячей иллюстрацией своей фамилии, да и кличку имел соответствующую – Конь. Прямой и суровый, он умел найти подход к любому, за что и был любим всем отрядом, особенно его не бывавшей в боях частью. Отряд пополнялся новыми бойцами, в основном благодаря ораторскому таланту комиссара, товарища Рейша Андрея Павловича. Редел отряд тоже благодаря Рейшу, который, обладая недюжинным талантом убеждать, был абсолютно бездарным стратегом, но всё равно продавливал своё мнение на каждом военном совете.
Конев это знал и нередко за бутылочкой наливки высказывал другу свои претензии, но аккуратно, стараясь сильно того не обидеть. Ведь как и любой военспец, он всё-таки находился в зависимости от своего политрука.
Основную часть отряда составляли давно воюющие рабочие, потому что бОльшая часть крестьян - новобранцев погибала, как правило, в первом же бою.

Среди бойцов особо выделялся круглый и веснушчатый Валентин Радченко. Казалось, улыбка никогда не сходила с его лица, добродушного, как у теленка, и хитрого, как у нашкодившего кота. Первый на шутки и розыгрыши, он был первым и в драках, ну а когда брал гармонь, тут ему равных было не сыскать и на тысячу вёрст вокруг. Главный весельчак отряда и его же главный пьяница, Радченко сразу взял под опеку Диму, научив его, как отвечать на однотипные остроты сослуживцев, как пить и не закусывать, и как можно с двух-трёх ударов положить на обе лопатки даже самого крупного противника.
Вторым приятелем Димы стал Рейш, с которым они подолгу обсуждали тонкости марксизма и будущее идеальное общество, в котором не будет ни регулярной армии, ни денег, ни даже частной собственности. Всё будет общим и народным, и все блага достанутся не изворотливым купцам, а исключительно людям труда.

- Мы же за что воюем? За всенародное благо. Чтобы было всем хорошо. Всем, понимаешь? Не горстке избранных, а всем! - горячо жестикулируя, втолковывал Андрей Павлович Реброву. - Если ты молодой, надо дать тебе возможность учиться, если полный сил – то трудиться! Если ты старый, то внуков нянчить, не переживая о куске хлеба. Ну а если ты баба – рожай детишек! Советская власть всех прокормит - и детей, и стариков. Ведь Советская власть - это единственная в мире власть народа и власть для народа! А знаешь, в чём это выражается? В отношении к своим старикам! Старикам!

- Вот бы мне научиться так говорить! - вздыхал Дима.

- Вот не прав ты, товарищ Ребров, глубоко неправ! Настоящий коммунист, он так не только говорит, он так думает и так живёт! Для народа, а не для себя! Ведь если говорить о всеобщем благе, а жить, набивая свой карман, то грош цена такому коммунисту! Не коммунист он, а пустобрёх!

Чувствуя неподдельный интерес собеседника, Рейш две недели подряд тратил всё свободное время на просвещение Димы и даже обещал устроить ему небольшой экзамен на знание основ и особенностей марксизма. Но случившийся бой спутал все его планы.

Это был первый Димин бой, бой, которого он ждал и боялся. Ждал, потому что понимал - как себя покажешь перед товарищами, так потом с этим и жить. А боялся, потому что и сам хотел жить, и других убивать не рвался.

- Ты пойми, - говорил он Радченко, - Я не хочу никого убивать, но ведь бой - как раз то место, где будет ясно, чего я стою как мужчина!

- Не место, а время! - поправлял приятеля собеседник, - первый бой - это то время, когда само время становится тягучим как мёд, и ты рубишь врага, стреляешь в него, а через час уже валишься с ног, но врага всё ещё пруд пруди. И вдруг ты понимаешь, что прошёл не час, а всего-навсего минут десять или даже пять. И не в том дело, хочешь ты его убивать или не хочешь. Это просто надо. Кого осталось больше, тот и победил. А значит, тот и был прав! Пойми, они же тоже не хотят убить лично тебя, Димку Реброва, но для всеобщего блага можно, а порой и нужно пустить врагу кровь. И перед тобой будут не мужики, не люди, а безликий классовый враг! Враг революции! Эх, не трусь, Димка, авось и дослужишься ещё до командарма! Ведь скажи, звучит же: командарм Ребров? Звучит!

Но день сменялся днем, степь сменялась степью, а отряд всё шёл и шёл вперёд, не встречая на своём пути никого серьезнее свор бродячих собак. И как часто это бывает, когда ожидание затягивается сверх меры, однажды Дима перестал ждать боя. Вот тогда-то всё и случилось.

Пулеметы из леса застрочили, когда солнце уже прошло зенит и стало клониться к реке. Оказавшись перед пулеметчиками как на ладони, отряд всё-таки смог огрызнуться шквальным винтовочным огнём, когда по приказу Конева задние ряды стали перезаряжать оружие и подавать его передним, а те в свою очередь, выстрелив, отдавали винтовки назад, перезаряжать. За счёт такого огня конница смогла сманеврировать в обход, чтобы зайти пулеметчикам в тыл. А оставшиеся на месте, не занятые в стрельбе солдаты хоть немного, но окопались для себя и для первых рядов.

Однако в этом и заключался хитрый ход тактически обученного противника. Ведь в тот момент, когда красные заставили замолчать пулеметные гнёзда, на них сходу налетела казачья конница Белой армии, рубя, коля и стреляя, а подчас и просто топча конями всех, кто попадался на пути. Казачье улюлюканье и лошадиное ржание прерывались только криками боли и редкими хаотичными выстрелами. Увернувшись от свистящей сабли, Ребров перекатился в сторону и натурально врезался в окровавленный труп немолодого казака со снесённой верхней половиной черепа. Стараясь не глядеть на кровавое месиво, бывшее ещё несколько минут назад головой человека, Ребров аккуратно разжал покойнику пальцы и забрал из безвольной руки длинную сверкающую шашку.
Встав в полный рост, он выставил клинок перед собой, приготовившись защищаться. Как же не похож был творящийся вокруг ад на то, что представлял себе Дима ещё вчера! В хрипах раненых не было ничего героического, а чужая кровь жгла лицо, будто клеймо, хоть и пролил её вовсе не Дима. С правого края на казаков налетели вернувшиеся красные конники, и воздух наполнился звоном и скрежетом сабель. Увидев, что на него скачет враг, Дима развернулся навстречу, перехватил шашку поудобнее и выставил её перед собой так, чтобы в случае удара защитить ею лицо и шею. В это же время стоящий рядом с ним красноармеец вскинул винтовку, но, не успев выстрелить, упал в траву, сражённый шальной пулей. Ребров лишь на секунду отвлекся на него и тут же пропустил чудовищный удар по голове. Так и не поняв, кто и откуда ударил, Дима завалился вперёд с нелепо раскинутыми руками, ткнувшись лицом в чьи-то лежащие на траве, ещё горячие внутренности. Крики и шум окружающего боя стали доноситься до него как сквозь толщу воды, и сознание потихоньку угасло.

Круглые зелёные камни лежали вокруг костра, будто бы удерживая его в плену. Смуглый седой старик с улыбкой грел руки, поднеся их почти к самому пламени. Дима сел рядом и тоже потянул озябшие руки к огню, но тот неожиданно отпрянул сторону, оставив парня без желанного тепла. Пожав плечами, Ребров перешёл на другую сторону костра и мысленно отметил, что таких ярко-зелёных камней он раньше не видел никогда. Однако огонь, качнувшись и будто бы дразнясь, вновь сбежал от Димы, стал кривляться и бросать в вышину яркие всполохи. Старик засмеялся и покачал головой:
"Нравишься ты ему! Не с каждым пришедшим к костру огонь играет в игру! Далеко не с каждым!" Костёр, будто бы услышав старика, вернулся к Диме и одарил его своим теплом.

- Скажи, Странник, кто сильнее: трава или камень? - с улыбкой спросил старик.

- Конечно же камень, он прочнее! - уверенно ответил ему Ребров.

- Прочность не есть сила! Камни, что сейчас охраняют огонь, лежали в реке, и водоросли окрасили их в свой цвет. Трава повлияла на камень. А вот камень на траву не повлиял. Ну и кто из них сильнее? - засмеялся старик, и лучики морщин разбежались от его глаз. Потом, резко замолчав, он внимательно посмотрел Диме в глаза, покачал головой и неожиданно заржал.

В голове пульсировала боль, отдаваясь в затылке с каждым ударом сердца. Ржание стоящего рядом коня, будто раскаты грома, билось в возвращающееся сознание Реброва. Он собрался с силами, перевернулся на спину и, выплюнув изо рта ошмётки крови сумел наконец-то вздохнуть полной грудью. От горячего дыхания губы подёрнулись корочкой, и с трудом разлепив их, Дима остался лежать с открытым ртом. Широко распахнутые глаза глядели на плывущие по небу облака.

"Сколько же людей, когда-то так же смотревших на небо, уже ушли в своё небытие? Даже представить страшно! А сколько людей погибло тут сейчас и ради чего? - думал Дима, щурясь на яркое солнце, - хотя какая разница, как и когда умереть? Все когда-то умрут, и ты, Димочка Ребров, явно не станешь тем счастливчиком, что первым из людей обретёт бессмертие. Неважно, что все умрём, важно, как живём и что оставим после себя. А что оставлю я? Ничего..."

От размышлений Реброва отвлёк приближающийся шум перебранки.

- Рот свой поганый закрой, не тебе мной командовать! Я русский офицер! А ты паразит, злокачественная опухоль на теле империи! Пошевеливайся! - голос Радченко Дима узнал сразу, но слова... Слова совершенно не вязались с образом балагура - красноармейца. Однако голос собеседника поразил его ещё сильнее.

- Это ты паразит! А я и есть русский народ, лучшая его часть! - гордо возразил собеседник, и Дима с удивлением узнал голос Рейша. - Тысячи людей горбатятся на тебя и горбатились на твоих проклятых предков! Вы жируете - да и раньше жировали - на те деньги, что могли бы спасти умирающих от голода крестьян!

- Не тронь моих предков, мразь! - оскорблено закричал в ответ Радченко.

- Что, правда глаза колет? Ну и куда ты меня сейчас, пламенный борец со своим народом?

- Не надо громких слов, комиссар! Я знаю, ты умеешь сотрясать воздух, но меня этим не проймёшь! Сдам тебя в контрразведку, получу награду, и пусть там из тебя жилы тянут!

Дима беспомощно огляделся вокруг, и тут его взгляд упал на лежащее рядом оружие убитого красноармейца. Аккуратно завалившись набок, Ребров дотянулся до потёртого приклада и притянул винтовку к себе. Опираясь на неё как на посох, парень медленно поднялся. Справился с головокружением и, пригибаясь, пошёл на звук голосов. За перевёрнутой телегой один его друг вязал руки другому. Дима унял дрожь, навёл оружие на цель и, выждав момент между двумя ударами сердца, как и учил недавно Валентин, плавно потянул спусковой крючок.
Винтовка издала хлёсткий звук и ударила в плечо уже ставшей привычной отдачей. Радченко нелепо взмахнул руками и плашмя упал в траву, с удивлением и обидой глядя на расплывающееся на гимнастёрке красное пятно. Выйдя из укрытия и всё так же шатаясь, Дима подошёл к Рейшу, который смотрел на него, как на земное воплощение Бога.

- Эх, Димка, Димка! Ты даже не представляешь, как же я рад тебя видеть! - суетливо заговорил Рейш, пытаясь снять верёвку, которой были стянуты его руки.

- Андрей! У него пальцы шевелятся! - перебил комиссара Дима, испуганно глядя на тело бывшего друга.

- Да, судороги. Бывает, - небрежно ответил Андрей, вгрызаясь желтыми от никотина зубами в узлы веревок. - Тебя кто так стрелять научил?

- Валёк! - Ребров кивнул на лежащего вниз лицом Радченко, - А я его же первым и убил!

- Цыц! Не ной! Ты не приятеля убил, а уничтожил злого и жестокого врага. Спас своего командира и, я всё-таки надеюсь, друга. Уж ты-то для меня теперь точно друг, а кто я для тебя - решай сам. Но одно обещаю тебе точно: хотел стать комиссаром - будешь им! Помогу и научу, где надо - слово замолвлю. Считай, что ты уже комиссар, но пока под моим началом. Пойдём, - Рейш похлопал Диму по плечу освобождённой рукой, - революция сама себя не сделает! Ей нужны Димы Ребровы, очень нужны!


В результате боя, который красные хоть и тяжело, но выиграли, отряд понёс значительные потери и по решению командования был отправлен на несколько недель в тыл для отдыха, а также доукомплектования бойцами, оружием и провиантом. Тылом оказался небольшой уездный городок с разрушенной мануфактурой на окраине и ободранной кирпичной церковью в центре. Церковь была закрыта по решению местной партийной ячейки, лишена куполов и переделана под хранилище зерна, привозимого из окрестных сёл хмурыми продотрядовцами.
И ещё в городе был свой театральный кружок, представляющий по выходным спектакли на острополитические темы. Впрочем, все сценки заканчивались одинаково: избиением. Царя, кулака или попа, смотря на кого из врагов в этот раз хватало реквизита. На спектакли Дима ходил в обязательном порядке по настоянию Андрея Павловича. Тот, как и обещал, на второй же день по приезду в город выбил для Реброва должность комиссара и именной пистолет системы наган с гравировкой «За заслуги перед революцией».

Теперь всё свободное время Рейш тратил на обучение молодого комиссара азам и премудростям новой должности, рассказывая ему всё, что знал сам. Димино умение читать по слогам сначала вызвало у Андрея Палыча подозрение и вопросы, но когда парень рассказал, что учиться его заставил родной отец, а за эту науку Дима всё лето полол у священника отца Григория грядки, вопрос снялся сам собой. Способный и толковый ученик, Дима напрочь терялся, если не понимал услышанного или прочитанного, и потому по несколько раз заставлял Рейша повторять один и тот же материал. Но уж поняв и осознав, Ребров легко ориентировался в теме и сыпал цитатами Ленина и Маркса очень близко к оригиналу, а что самое главное, всегда уместно.

Промозглая сырая погода сменила с собой золотую осень и вместо последних листопадов закружились первые позёмки. По утрам на лужах белел хрупкий ледок, а зелень травы и золото листьев лишь оттеняли выпавший за ночь снег. Но ещё ярче этот контраст появлялся на дороге, где нетронутые белые островки соседствовали с огромными лужами чёрной как дёготь грязи, которую размесил выступающий из города отряд Конева. Кавалерия, ушла вперёд и сейчас мимо стоящих у обочины Конева, Рейша и Реброва проходили последние пехотинцы, позвякивая полученным накануне оружием и сверкая на солнце примкнутыми к нему штыками. Рассеяно проследив взглядом за рослым рыжим детиной в кургузой гимнастерке Андрей Павлович задумчиво прикусил нижнюю губу и проговорил обращаясь к Диме.

- Запомнил? Послезавтра уходишь с отрядом товарища Остроги вниз по реке, потом с ними же до города. А там уже поступаешь в распоряжение товарища Газизова, моего старинного друга ещё по подполью. Он тебя уже ждёт.

- Бывай, комиссар! – Конев обнял Диму с такой силой, что у того тут же заболела недавно сечёная спина. Рейш же ограничился рукопожатием. Вскочив на коней, командиры помчались догонять отряд, а Дима пешком пошёл в город, искать товарища Острогу.

4

Андрей Анатольевич Острога, несмотря на сравнительно молодой возраст, был опытным подпольщиком, а потому не доверял практически никому. Осторожный и внимательный к мелочам, он довёл свою подозрительность почти до паранойи. На входе в штаб отряда Диму обыскала охрана и, изъяв именной наган, всё же пропустили к командиру, хоть и поставили за спиной бойца с револьвером, дабы застрелить визитёра в случае малейшей угрозы. Острога внимательно выслушал сбивчивый рассказ молодого комиссара и буквально засыпал его уточняющими вопросами.

- Когда, говоришь, родился? Кто в это время был генерал-губернатором? Крестьянин? В каком месяце стебель пшеницы желтеть начинает? Ко мне Рейш послал? А он матерится "в Бога мать" или "в Бога душу мать"?

- Да не матерится он вообще! Какого чёрта вы мне тут допрос устроили?! - вспылил Дима и тут же почувствовал, как в спину уперлось дуло пистолета.

- Молодец! Не врёшь! Я от Палыча действительно ни разу мата не слышал, даже когда нас жандармы прикладами били! - расплылся в улыбке Андрей Анатольевич, но убрать пистолет от Реброва всё же не приказал.

- Значит так, товарищ комиссарчик Дима, будешь пока у меня в отряде уму-разуму учиться, как Палыч и просил. Но я не он, теорией тебя грузить не стану. Будешь мотыляться с моими бойцами в рейдах, и не вздумай им перечить! Ты пока никто, звать тебя никак, и хоронить необязательно! А они революцию на своих руках вынянчили. Так что, кругом бегом!


Несколько дней в новом отряде прошли для Димы скучно и неинтересно. Узнать, когда отряд пойдёт вниз по реке, не представлялось возможным, так как Острога хранил и эту информацию в секрете. А вот слежку за собой Дима почувствовал в первый же вечер. Притом следили за ним сразу несколько человек, в основном те, кто активнее всего и набивался в друзья. На четвёртый день Диму вызвали к командиру. Андрей Анатольевич в это время распекал вернувшегося из продовольственного рейда бойца.

- Я же тебя, дурака, собственнолично назначил старшим! А ты чего? Ты что учудил? Нет, скажи, как ты посмел!? Как ты мог их проворонить?

Худой невысокий боец, будто нашкодивший школяр, стоял с опущенным взглядом и мямлил в своё оправдание что-то невразумительное.

- О! Товарищ Ребров, заходи! - крикнул Острога Диме, едва только тот оказался на пороге кабинета, переделанного из огромной спальни. - Представляешь, этот вот идиот раскулачил купца и закрыл того на ночь с дочерьми в его же собственном амбаре! А что сделал купец? А купец дал дёру! Вырыл яму под стеной и убёг! Вот как это тебе? А? А этот остолоп ни караул не поставил, ни погоню утром не организовал! Можно подумать, купец с двумя дочерями - подростками смог бы далеко уйти! А теперь он ушёл от суда и расстрела!
Командир ходил вокруг провинившегося широкими шагами, периодически хватаясь за голову, отчего его высокая богатырская фигура становилась похожей на мельницу.

- Значит так, Фёдоров, - обратился он снова к бойцу, - с сегодняшнего дня с вами в рейды будет ходить комиссар Ребров! Он научит вас, баранов, классовой ненависти! Дмитрий Иванович, между прочим, друга на месте расстрелял, когда узнал, что тот предатель! Вот какой замечательный человек будет тобой руководить! А ты будешь подчиняться! И без фокусов!

В первый совместный рейд выехали уже через два дня. На подмёрзшей за ночь грязи кони скользили несмотря на подковы, и потому ехать приходилось по обочинам. Обоз из нескольких подвод и тачанки с пулемётом заставлял двигаться медленно, и потому всадники волей-неволей завязали разговор. Фёдоров поначалу злился из-за назначения Реброва старшим в этом рейде, но после прямого мужского разговора и обещания не посягать на его власть смягчился и даже позвал Диму в свою компанию. Туда кроме него входили: Михаил Лаптев, полный белобрысый крестьянин из соседнего уезда, и бывший работник местной мануфактуры, рыжий веснушчатый крепыш со странной кличкой Гурген. Крепыш первым протянул Реброву руку и, с силой её пожав, представился:

- Будем знакомы, Гурген!

- Митя. А Гурген - это имя? Не слыхал такого.

- Неее, Гурген - это кличка. Имя я и сам уже не вспомню. Да и незачем!

- Скажи, Митяй, а правду народ бает, что ты своего брата названного расстрелял, когда тот в революции усомнился?

Ребров хотел было рассказать, что Радченко был ему не братом, а приятелем, да и расстрел подразумевает собой суд и приговор, а в Валентина пришлось стрелять во время боя, и то лишь, чтобы спасти комиссара Андрея Рейша. Ведь Радченко оказался внедренным шпионом и диверсантом. Но поглядев на жадно ловящих каждое его слово лица слушателей, представив град вопросов и недоверия, Дима тяжело вздохнул и согласно кивнул:

- Да.

- А с нами тебя отправили в награду или в наказание? – спросил Лаптев.

- В награду, - ехидно проговорил Фёдоров, - поохотиться на Мишек Лаптевых!

- У Анатольевича спроси, раз такой любопытный! - смеясь, ответил Лаптеву Дима, но никто эту шутку не оценил и не засмеялся, а в воздухе разлилось гнетущее молчание.
Ближе к вечеру продотряд добрался до Алексеевки. Деревня состояла из двух длинных улиц, растянувшихся вдоль берегов заросшей тиной речушки. Фёдоров, косясь на Диму, распорядился выставить караулы и сменять их каждые три часа. Затем расквартироваться, и чтобы без дурачества, иначе кому-то достанется должность отрядной прачки. Хмурые красноармейцы понуро разошлись по хатам, недобро косясь на комиссара, который не мог понять, чем вызвал такое отношение сослуживцев. Идею расспросить Фёдорова Дима отверг сразу, чувствуя в Николае одного из главных, а может быть, и самого главного зачинщика этого бойкота.

А наутро началась работа продовольственного отряда.
Наскоро созданный бедняцкий комитет с нескрываемым азартом указал на всех зажиточных односельчан, к которым тут же и наведались Гурген и Лаптев, оставляя после себя опустошенные амбары и разбитые лица. Наблюдая за этим из седла, Ребров неожиданно для себя осознал, что и его самого ещё недавно точно также обирали и белые, и красные. Осознал, но вслух сказать не решился.

Ближе к полудню со стороны церкви послышалась ожесточенная, но недолгая стрельба, и Дима, пустив коня рысью, срочно помчался туда. На церковном крыльце, нелепо запрокинув голову назад, лежало окровавленное тело подростка в форме корнета царской армии. Вскоре рядом с ним несколько мужиков из местных бросили на ступени старика попа со всклокоченной седой бородой и окровавленным разбитым лицом.

- Беляка раненого прятал в алтаре, гад! - отрапортовал стоящим рядом Фёдорову и Реброву радостный Гурген. Кивнув ему, Николай обратился к попу, откровенно рисуясь перед увеличивающейся с каждой минутой толпой зевак:

- Глупо старик, глупо! Ты не мог не знать, что всех пособников царизма мы будем расстреливать по приговору революционной тройки. Вот зачем ты этого гадёныша спасал? Чтобы лечь рядом?

- Мне не важно, кого спасать. Перед Богом все равны, он не делит людей на красных и белых, он делит их на плохих и хороших.

- И кто же, по-твоему, мы? - Ребров сам не заметил, как произнёс свои мысли вслух.

- Вы слуги дьявола, конечно, - глядя в глаза, ответил поп, и его лысая голова покрылась испариной. - Кто же ещё? Убили мальчишку, притом прямо в храме. Сейчас убьёте меня, слугу Божьего. Конечно, вы слуги дьявола, Божьего в вас нет ни капли!

- Бога и самого нет, это сказки для глупцов, и с помощью этих сказок вы, попы, обдираете простых людей! - как и учил Рейш, возразил тогда Ребров. - Бог почти на каждой странице Библии убивает людей за неверие в него. Так пусть убьёт и меня, вот он я, тут. И я в него не верю!

Дима поднял правую руку над головой и, сжав кукиш, начал демонстративно тыкать им в небо.

- Видишь, старик, никто меня не испепелил, а значит, нет Бога! И я это только что доказал! - прокричал во весь голос Дима и впервые увидел искры одобрения в глазах у своих товарищей.

- Так значит, нету Бога? - обречённо улыбнулся окровавленным ртом священник.
- Нет!

- А кому же ты тогда, соколик, кукиш-то казал, как не ему? Ты только что доказал, что веришь в него, хоть и пытаешься убедить себя, что это не так! А не испепелил он потому что любит тебя, как любят неразумное капризное дитё…

Выстрел Фёдорова прервал попа на полуслове, и старик завалился на бок, уткнувшись головой в живот корнету.

- А ведь уделал он тебя, комиссар, уделал как мальчишку! - с нескрываемым злорадством проговорил Николай и поскакал прочь. Дима тронул поводья и направил жеребца в противоположную сторону, под вой и причитания деревенских баб. С хмурого осеннего неба начал накрапывать дождь.

Ночью Диме не спалось. Порывы ветра трепали оконные ставни, и в их скрипе парню слышался голос убитого днём попа: «…Неправ, неправ, неправ…»

- Ну да, неправ, - думал Дима, прислушиваясь то ли к скрипу, то ли к своему внутреннему голосу. - Ведь мы тут что? Мы сражаемся за общее счастье. Но чем же людей осчастливит убийство мальчишки и старика? Ведь они были такие же люди, но получается, в борьбе за их благо, мы их и убили! И кто от этого стал счастливее? Я? Гурген? Фёдоров? Хотя да, им-то убийство было в радость. Так что, отец, я всё-таки сделал то, за что мне стыдно перед мамой и тобой. Я сделал самое паскудное, что мог. Я не вмешался.

Диме захотелось выть в голос, но помня, что в хате помимо него ещё хозяин с хозяйкой и их дети, комиссар только прижал ладони к глазам и до боли стиснул зубы. Новый порыв ветра приложил ставню об стену дома с такой силой, что с полочки упала какая-то глиняная посуда и, с грохотом разбившись, разлетелась осколками по полу. Чертыхнувшись, Дима встал и, накинув шинель вышел на улицу.

Дождь со снегом лезли в глаза и за шиворот, но Ребров их будто бы и не замечал, лишь удовлетворённо отметил, что неистовство погоды совпало с его мерзким настроением. Чтобы развеяться и привести мысли в порядок, он пошёл к реке и там, сев на старую перевёрнутую лодку, начал прокручивать в голове события сегодняшнего дня. От реки доносился запах тины, гнили и ещё чего-то неприятного. Дима решил уйти в другое место, где бы легче дышалось и думалось, но практически тут же услышал приближающиеся голоса. Поскольку он не хотел ни с кем встречаться, то решил просто переждать их, спустившись к самой воде, благо безлунная дождливая ночь позволяла быть незамеченным уже с десяти шагов. Голоса приближались, и вскоре Дима невольно услышал чужой разговор, который, как ни странно, был о нём.

- И поэтому ты считаешь, что комиссара к нам прикрепили не случайно? - чуть картавый голос Фёдорова Дима узнал моментально. Впрочем, и личности его собеседников раскрылись тоже сразу.

- Конечно! Я же тебе только что объяснил, он дурной до революции, и раз друга вальнул, то дай только повод, с радостью вальнёт и нас! - ответил ему Гурген, продолжая какую-то озвученную ранее мысль. - Похоже, не сильно поверил Острога в сказку про сбежавших купчих!

- Ты раз такой умный, шёл бы и сам ему эту дичь втирал! А если бы ты этих баб не бил, мы бы их просто утром расстреляли, и вопросов не возникло!

- Вот как ты заговорил! А кто же тебя их насиловать-то заставлял! - огрызнулся Гурген, - тогда бы и вообще ничего не было.

- А ну цыц! Прекратите собачиться! - третий голос ожидаемо принадлежал Лаптеву, но неожиданным был приказной тон всегда молчаливого улыбчивого мужчины. - С купчихами вопрос закрыт, криво ли косо ли, но закрыт. Искать их некому, отца я сам положил. Тут думать надо, что с этим дурачком делать, с Димочкой. Мне коневские мужики про него рассказывали, тот шпион реально был его лучший кореш, так что мы тут все живём под дулом пистолета. Нужно или попробовать его переманить, или сразу завалить.

- Переманишь такого, как же... - с сомнением хмыкнул Фёдоров. - Ты бы видел его глаза, когда я попа застрелил! Как у ребенка, которого любимой игрушки лишили. Он, точно говорю, сам хотел попа грохнуть!

- Это убийство было законным, а надо его подтянуть к незаконному. Авось тогда посговорчивее будет, кровью его надо связать! – резюмировал Лаптев.

- Или он тогда нас вальнёт, как свидетелей! – сквозь порывы ветра донеслись последние слова Гургена. Дальше было уже непонятно, потому что троица приятелей прошла мимо, а идти за ними следом Дима не решился.

- Так вот почему ко мне в отряде так относятся! Я убийца друга! А сейчас, похоже, я и сам на прицеле! Ай да Лаптев, ай да атаман шайки! И ведь чёрта с два кто поверит, Острога первым меня пошлёт с такой-то околесицей! - с горькой усмешкой подумал Дима и, надвинув капюшон, зашагал в противоположную от ушедших красноармейцев сторону. Срезав путь через огороды, комиссар вернулся в хату и, не разуваясь, завалился на кровать. «Что же делать, что делать?» лихорадочно думал он, но все варианты были один хуже другого.
Так и не приняв никакого решения, Дима забылся под утро тяжелым беспокойным сном, в котором ему снилась высокая уходящая за облака ель, огромный костер и худощавый смуглый старик, что рассказывал то ли сказки, то ли байки.

5

Унылое серое небо походило на золу давно сгоревшего костра и, будто бы в противовес небу, на земле белел выпавший за ночь снег. Зачерпнув его двумя горстями с края колодезного сруба, Дима с наслаждением растёр холодную белую крупу по лицу. От холода щёки стало слегка покалывать, и поддавшись какому-то мальчишескому порыву, Ребров съел остатки снега с ладоней, фыркая, как конь.

- Комиссар продотряда ест снег! - засмеялся спрыгнувший с коня у изгороди Фёдоров, - верно, совсем мы Алексеевку оголили!

- Да это я так, с детства люблю пробовать первый снег, - засмущался Дима сначала с того, что застигнут врасплох за таким несерьезным делом, а потом и от своих неуклюжих оправданий.

- Бывает, - равнодушно пожал плечами собеседник, - Гебгов, я это, с вопгосом пришёл.

«Раз начал картавить, значит волнуется. А раз волнуется, значит врёт!» - подумал Ребров, довольный своей прозорливостью и с интересом посмотрел на Николая. Тот же неожиданно стушевался под внимательным взглядом комиссара и потому продолжил говорить уже сбивчиво и глядя при этом куда-то в землю.

- Гугген с Лаптем ночью того, обоз доггузили, и уже через час он двинется в штаб, в город. Вместе с отрядом сопровождения, конечно. А мы тут вот решили съездить в Боярково. Вёрст семь будет. Наверно. Говорят, оттуда вчера ночью граф бежал, так что в его доме добра, думаю, на две жизни хватит. Но это не нам, это для нужд отгяда. Ты, Митяй, с нами поедешь или в штаб с обозом?

- Обоз - это скучно, я с вами, - потянувшись до хруста в суставах, ответил Дима.

- Но имей в виду, мы идём без приказа, на свой страх и риск. Мне надо перед Анатольевичем вину загладить за купца. А вот Боярковские кулаки и подкулачники будут нам очень не рады!

«Не картавит. Значит уже не врёт, - мысленно отметил Ребров. - Интересно, что за западню мне эта троица готовит?»

Ещё раз потянувшись, Дима кивнул Николаю:

- Коня седлаю и готов.

- Уже? А разве ты завтракать не будешь? Ты же только умывался! - вскинул брови Николай.

- Товарищ Фёдоров, товарищ Федоров… - с деланным разочарованием протянул комиссар. - Бросай ты эти свои буржуазные привычки! Ты же революционер, человек нового времени, а живёшь, как барин какой! Пожрать с утра… Ты большевик или барчук? Сегодня ты с утра завтракаешь, а завтра что будет? Сядешь с купцами чаи распивать да к их дочерям свататься пойдёшь? А? Где твоя революционная сознательность?

Выдержав многозначительную паузу, Дима засмеялся и похлопал побледневшего собеседника по плечу:

- Да шучу я, шучу, выдохни! Народная комиссарская шутка!

- Ну тебя к чёрту с такими шутками! - пробурчал Николай, вскарабкиваясь в седло своей лошади. - Теперь хоть к бабкам иди испуг выливать, артист чёртов!

Дима в это время уздал своего жеребца и размышлял, вполглаза наблюдая за гостем:

«Когда я про купцов и их дочерей заговорил, у него пальцы ходуном заходили. Неспроста! Значит, ты, Николка, и вправду замаран в крови, сильно замаран. Но всё-таки для чего они меня зовут? Убить? Или поговорить? А может, я зря себя накручиваю, и зовут действительно разведать графский дом?»

Проезжая через Алексеевку, Ребров ловил на себе и на своих спутниках ненавидящие взгляды крестьян. Сам ещё недавно такой же крестьянин, он раньше всей душой сочувствовал одним политическим силам и искренне ненавидел другие. Но только сейчас, приняв сторону красных и уже став одним из них, Дима понял, что по сути для селян нет разницы, кто обрекает их на голодное существование. И практически любая политическая сила, что бы она ни обещала, для человека труда представляет собой самого обычного дармоеда, который почему-то возомнил себе, что может прийти и безнаказанно отобрать хлеб, ничего не давая взамен. Все мечты молодого комиссара о всеобщем благе и спасении Отечества безжалостно разбились о суровую действительность Гражданской войны.

"Ну почему, почему так у нас? Интересно, а как же у других? Может быть, есть страны и государства, где власть действительно заботится о людях? И может быть, есть смысл уехать туда, чтобы начать жить по-другому, без войны и расстрелов? - думал Дима, глядя вокруг себя и никуда конкретно. - Но куда я поеду? Да и зачем? Власть может быть любой, царской, Советской или атаманской, она может быть откровенно злой или исключительно человеколюбивой, но вот Родина, Родина всегда будет одна. И если сейчас, в трудный для неё момент, я уеду туда, где хорошо, то какой я, к чёрту, сын своей страны? Так, приспособленец. Нет, прав отец, нельзя делать то, за что потом стыдно! А мне сейчас что ни делай, за всё будет стыдно!"

Почувствовав на себе колючий взгляд, Дима завертел головой и встретился глаза в глаза с молодой, некогда красивой женщиной, с разбухшими от тяжёлого труда красными руками, на которых она держала грудного ребёнка.

- Чтоб вы сдохли! – не услышал, а скорее прочитал по губам комиссар и поспешил отвести взгляд.

- Сдохнем. Уж что-что, а это я могу обещать точно… - прошептал Ребров и, подстегнув коня, поравнялся со своими спутниками.

Несколько раз он пытался начать разговор, но никто из троих его в этом не поддержал, и в конце концов Дима сдался. За весь путь больше никто не проронил ни слова. Раскинувшееся на холме Боярково было зажиточным селом и своей подчеркнутой сытостью и чистотой улиц напоминало комиссару родную деревню. Всего семь вёрст разделяло Алексеевку и Боярково, но казалось, что их разделяют целые эпохи. Семья, в которой ночевал прошлой ночью Ребров, по меркам Алексеевки считалась очень крепкой, а вот по меркам Боярково это были обычные бедняки.
Центральная улица села была подметена, облагорожена бордюрами и вела прямиком к длинному одноэтажному дому графа. «Там крестьяне и тут крестьяне, но как же разительно отличается их жизнь! И насколько по-разному они видят мир вокруг!» - подумал Дмитрий, а вслух спросил у Фёдорова:

- Николай, здесь народ гораздо богаче, чем в Алексеевке, но почему мы там забрали всё, а сюда ещё даже не забирались?

- Потому что местным мужикам есть что защищать, и наш продотряд с таким количеством народа точно не сладит, а тащить сюда целый полк, воевать с деревней - это глупо. Нам же важен результат, товарищ комиссар, а он есть. Так что всё прекрасно!

- Но ведь там мы отобрали у людей последнее, а тут бы это было просто излишками, - не сдавался Дима.

- Митяй! - присоединился к разговору Гурген, - во-первых, ты и не забирал, забирали мы. Ты в это время деревню смотрел в своё удовольствие. А во-вторых, товарищ Фёдоров прав. Наш отряд тут беспомощен, а больше нам бойцов никто не даст. Смешно же воевать с деревней из-за еды!

Остановившись у кованых узорчатых ворот, красноармейцы спешились и, привязав коней прямо к железным узорам, прошли в усадьбу. Миновав беседку с резными деревянными барельефами, они вышли на широкую открытую террасу перед графским домом, который вовсе не выглядел брошенным.

- Значит так, мужчины, сейчас делимся на два отряда. Я пойду с Гургеном, ты, Митяй, иди с Колей! - не таясь, начал командовать Лаптев. - И обходим, осматриваем дом, кто тут есть и что тут есть. Если какая сволочь рыпнется - стреляем без предупреждения, не миндальничаем. Тут или мы их, или они нас.

- Я что-то не припомню, чтобы тебя командиром назначали. Или ты Николая уже сместил? - с кривой усмешкой спросил Дима у Лаптева.

- В вопросах жизни, товарищ комиссар, я привык полагаться на себя. Не люблю, знаешь ли, чтобы моя жизнь от кого-то зависела!

Внутри графского дома всё оказалось гораздо проще и скромнее, чем предполагал уже успевший побывать в нескольких господских домах Дмитрий. Здесь не было ни картин в золотых рамах, ни статуй в полный рост, ни другой кричащей роскоши. В основном здесь стояла старинная, явно служившая не одному поколению хозяев мебель, и очень много разных книг. Книги заполняли шкафы серванты, массивный коричневый секретер, несколько книг лежало на подоконниках и на столах. В общем, ничего полезного отряду Ребров в графском доме так и не нашел.
Фёдоров же в своих поисках был менее церемонным и попросту выгребал из ящиков на пол всё, что там лежало. Но и в ящиках не оказалось ничего, что могло иметь для него хоть какую-то ценность. Перья, чернильницы, чистые листы, рукописи стихов и какие-то сметные документы только разозлили командира продотряда. По поводу поведения Лаптева Дима не сказал Николаю ни слова, но от его молчания и многозначительного посмеивания Фёдоров заводился ещё сильнее.

- К чёрту! Нет здесь ничего и никого! Пойдём искать этих двух дураков и вперёд, догонять обоз!

- Ну пойдём, кто же против... А вот насчёт догонять обоз, тут уже как Лаптев решит! - вполголоса ответил ему Ребров, листая книгу с замысловатым названием «Сырая проза». Николай с размаху швырнул об стену чернильницу, и она, разбившись, оставила на оранжевых обоях яркое пятно чернил, в форме не то странного цветка, не то головы какого-то чудовища. Дима с полминуты смотрел на пятно, пытаясь угадать случайный рисунок, потом хмыкнул и пошёл в другое крыло дома. Фёдоров, матерясь, поплёлся следом. Едва дойдя до середины пути, мужчины услышали крики и детский плач. Ребров на всякий случай достал из кобуры свой именной наган, а Николай предпочел нож. В комнате, некогда бывшей кабинетом графа, Гурген тряс за плечи девочку лет тринадцати и повторял, глядя ей в глаза:

- Говори, мелкая погань, где сокровища отца! Говори!

6

Под потолком комнаты носился испуганный ворон, каркая и задевая крыльями за широкий вязаный абажур. Лаптев водил вслед за ним пистолетом, но так и не сумев взять птицу на прицел, смачно плюнул под ноги и убрал оружие в кобуру.

- Гурген, ты сдурел? Это же ребёнок, прекрати! – с порога потребовал Ребров.

- Вот ещё! Эта падаль - дочка графа! Для меня она не ребёнок и даже не человек. Ребров, не лезь не в свои дела! - грубо ответил Диме мужчина и снова наотмашь ударил девочку по лицу.

- Митяй, Генка имеет право. У него на глазах пьяный барин отца насмерть забил оглоблей. И всё сошло с рук. Не лезь, пусть отомстит, имеет право, - примирительно проговорил Лаптев и похлопал комиссара по плечу.

- А с чего вы вообще решили, что эти сокровища существуют?

- Она у меня на глазах достала из тайника жемчуг! - Михаил кивнул на вытащенный из угла камина кирпич и положил на ладонь Диме чёрный бархатный мешочек с крупными жемчужинами. - Говорит, что это доктору, заплатить за лечение матери. А вот где остальные цацки - не говорит!

- Заговорит! - довольно хохотнул Гурген, - у меня ни одна баба ещё не молчала!

- А ты, комиссар, может быть, против? – вкрадчиво спросил у Димы Михаил Лаптев. - Может быть, ты классового врага пожалел, а?

- А я не вижу оснований для истязания ребёнка, кем был этот ребёнок ни был, - медленно и размеренно проговорил Ребров, глядя в глаза собеседнику, и тут же захлопнул ладонь с мешочком, к которому тот было потянулся.

- Тебе нужен жемчуг, мне нужно, чтобы всё было правильно, а Гурген просто наслаждается своим скотством! Если бы не было истории с отцом, он бы нашел другой повод! Придержи его, и я сделаю всё так правильно, как и должно быть.

Лаптев на полминуты задумался, потом кивнул слушавшему их Фёдорову, чтобы он вмешался, но Дима покачал головой, показывая, что делать этого не нужно.

Гурген поднял руку вверх для очередного удара, и девочка испуганно сжалась, но ничего не произошло. А через мгновение раздался жуткий грохот, и по графскому кабинету разнёсся отборный мат вперемежку с каторжанским жаргоном, которыми сыпал лежащий в обломках секретера Гурген. Дима с достоинством отряхнул ладони и сел на корточки рядом с девочкой.

- Привет! Меня дядя Дима зовут. А тебя как?

- Ан… Ан… Анна Леопольдовна.

- Будем знакомы! А скажи мне, Анна Леопольдовна, это твоя птичка? – Ребров кивнул под потолок, на ворона.

- Мммамин… Это Пауль. Я его выпустила из клетки. – девочка переводила испуганный взгляд с ворона на комиссара. А тот, ободрённый успешным началом разговора, задал главный вопрос.

- А где в доме есть ещё такие камешки? - и достал несколько жемчужин, показал их девочке, после чего ссыпал обратно в мешочек и спрятал в ладонь. Не дождавшись от Ани никакого ответа, Ребров тяжело вздохнул и заговорил вновь.

- Пойми, Анна Леопольдовна, деньги нужны всем, а времени у нас с тобой уже нет. Отдай папины драгоценности, и дядя Гурген тебя больше пальцем не тронет, я его об этом попрошу, обещаю.

- Это всё, что есть, господин революционер, - прошептала девочка, и посмотрела Диме не в глаза, а скорее куда-то в переносицу. - Если я не принесу господину доктору плату, он не будет лечить мою матушку, которая вчера ночью сломала ногу, убегая отсюда. Папа сказал, что этот тайник - наш единственный шанс. Папа сейчас сидит с ней там... Я не могу сказать где... Отпустите меня, пожалуйста, господин революционер! – сквозь всхлипывания заговорила девочка, нервно теребя свою растрёпанную косу, а Ребров неожиданно вспомнил слова цыганки про то, что он чуждый миру людей человек.

«Так вот что это значит! Иногда быть своим в мире людей - это сродни оскорблению!»– с грустью подумал он и незаметно для стоящих за спиной соратников положил мешочек с жемчугом девочке на ладонь.

- Извини, Анна Леопольдовна, но мне придётся тебя бить об стену, пока не вспомнишь где ещё могут храниться ценности! – подмигнул девочке Дима и, встав на ноги, с нескрываемой брезгливостью поднял Анну за подмышки так, что их лица оказались на одном уровне.

- Беги что есть мочи! Беги, иначе убьют! - прошептал он и мощным броском швырнул её в окно с такой силой, что выбив собой раму, девочка пару раз перекувыркнулась и по инерции прокатилась по свежему снегу ещё несколько десятков метров, но тут же вскочила на ноги и побежала в сад.

Дима бросился следом за ней, но три почти синхронно прозвучавших выстрела не оставили ему даже малейшего шанса спастись. Зацепившись плечом за обломок рамы, комиссар выпал из окна и завалился плашмя на снег, лицом к белому бескрайнему небу. Через него, матерясь и размахивая пистолетами, перепрыгнули бывшие соратники и устремились в погоню за графской дочерью, которая, несясь без оглядки по саду, уже успела отбежать на приличное расстояние.
- Догонят, черти, догонят… Как же жаль… - с тоской подумал Дима, всё хуже и хуже чувствуя своё тело. Неожиданно боль в груди выплеснулась в тело, будто вспышка пламени, и разорвала затухающее сознание умирающего комиссара.

А когда всё резко прошло. Дима, потирая грудь, поднялся на ноги и огляделся по сторонам. Вокруг творилось что-то невероятное. Из мира исчезли всё краски и тени, исчезло всё яркое и цветное, но самое странное было в том, что остановилось время. В воздухе висел снег, а вдалеке замер в прыжке Михаил Лаптев. Именно к нему и пошёл Ребров, всё так же удивлённо рассматривая новый для себя мир.
Подойдя ближе, он увидел, что мужчины уже почти догнали Анну и, скорее всего, ей не спастись. Удары, тычки и пинки не возымели на замерших людей никакого действия, поскольку попросту проходили сквозь них. Но зато Дима понял, что время всё-таки не остановилось, а только замедлилось. Так ничего не добившись, Ребров плюхнулся рядом с целящимся в Анну Лаптевым и со всей силы ударил кулаком в землю. В месте удара тут же закипел снег и, превратившись в воду, замер. Оценив, сколько снега предстоит избить и превратить в воду, Дима с безумным криком начал беспорядочно колотить кулаками в землю, создавая лужи прямо под ногами преследователей. Когда была завершена работа над последней лужей, для вырвавшегося вперёд всех Гургена, Лаптев уже наступил на первую и даже начал скользить, вскинув руку вверх.
Пистолетного выстрела можно было больше не бояться, но Гурген уже почти догнал Анну, и вряд ли лужа сможет что то изменить. Чтобы понять, что делать дальше, нужно было либо ждать и смотреть, либо как-то ускорить время и реагировать по ситуации. Но как управлять временем, Дима не знал. Решив, что для этого нужно вернуться в родной мир, Ребров закрыл глаза и сжал их до рези, потом резко открыл их вновь, но... Ничего не изменилось. Ни хлопки руками, ни попытки лечь в своё тело, ни даже кувырок через голову так и не дали желаемого результата.

- Бестелесному нет хода в Мир людей, - послышался сзади хрипловатый голос. Ребров, повернувшись, увидел перед собой высокого худощавого мужчину с резкими чертами лица. Мужчина был одет не по погоде, всего лишь в свитер и брюки.

- Если хочешь попасть в мир людей, то пойдём в дом, я видел там птицу. И да, твои лужи не спасут девочку. На воде нельзя поскользнуться, она не лёд, - буднично продолжил незнакомец, словно говорил о каких то самых обычных вещах. Дима отступил на шаг и внимательно осмотрел своего собеседника, но ни крыльев, ни рогов у него не увидел.

- Кто ты? Что со мной? Я умер?

- Умер, мертвее не бывает. Друзей ты себе выбрал, комиссар… неудачно!

- Друзья… - с кривой усмешкой протянул Дима, - у людей черти лучше, чем такие друзья! Скажи, Анна обречена?

- Нет, если ты ей ещё немного поможешь. Пойдём!

Собеседники прошли к графскому дому, который в этом мире выглядел как огромная руина без крыши и потолка. Стены местами были порушены до середины, и только комната, рядом с которой лежало тело Реброва, всё ещё была в первозданном виде. Дима остановился около себя, грустно хмыкнул и, перешагнув через свою голову, запрыгнул через окно в дом.

- Удивительный ты человек, Дмитрий Ребров! Собственная смерть волнует тебя куда меньше, чем жизнь чужого человека! - проговорил подошедший вплотную собеседник и с интересом посмотрел в лицо Димы. Тот лишь недоумённо пожал плечами.

- А что мне теперь за себя волноваться? Сам же говоришь, я мёртв. Значит, всё уже случилось. А вот девочку жаль, хочется ей помочь.

Сидящий на столе ворон протяжно каркнул и взлетел и вернулся в свою открытую клетку. От его движений в воздухе начали расходиться круги, как на реке от лодки или плота.

- Птица не замерла! - удивлённо проговорил Дима.

- Он живет и в мире людей, и здесь, в междумирье. На это способны далеко не все животные. Он может. Гляди! - вскрикнул загадочный собеседник, тыча рукой в сторону ворона, и Дима послушно повернулся туда. В следующую секунду удар чудовищной силы впечатал его лицо прямо в эту клетку. Прутья начали разгибаться, затем Дима провалился внутрь, и под бормотания незнакомца втянулся прямо в раскрытый клюв ворона.

- Что ты со мной сделал? - закричал не своим голосом Ребров, придя в сознание. Впрочем, голос был действительно немного не его.

- Я не дал твоей душе уйти в Мир теней. В Нижний мир. И поместил её в птичье тело.

- Значит в нашем мире я птица, а в этом человек?

- Ты давно не принадлежишь миру людей, он вовсе не твой! Здесь, в междумирье ты будешь собой, а в мире людей - птицей. Ты же не против, ещё маленько потоптать эту грешную землю?

- Да чёрт его знает…

- Значит закрой глаза, протяни мне руку и представь себя вороном, а я помогу перейти.

Едва только незнакомец сжал протянутую руку Дмитрия, как мир вокруг наполнился красками и звуками, словно бы Дима снова был жив.

Как и предполагал незнакомец, лужи задержали красноармейцев совсем ненадолго, и погоня продолжилась с новой силой. Лаптев отбежал в сторону и на бегу взял девочку на мушку.


- Немедленно в междумирье, растопи перед ним снег и сразу заморозь! –хрипловатый голос странного собеседника раздался прямо в мыслях у Димы.
Ворон на лету закрыл глаза и открыл их уже человеком в междумирье. Первое, на что Дима обратил внимание, был удивительно чёрный цвет его одежды.

- Кулаком бить некогда! – деловито распорядился всё тот же незнакомец, - мысленно очерти нужную территорию, представь, как сила проходит через тебя и превращается в жар. Когда появится вода, представь, как жар становится стужей. Почувствуй силу, научись принимать её! И помни, от тебя зависит жизнь ребёнка.

Дима мысленно очертил пару метров перед Лаптевым и попытался почувствовать витающую вокруг силу. Медленно, тоненьким ручейком заструилось она вверх по пальцам бывшего комиссара, как что-то непонятное, но невероятно родное. Она впитывалась в кожу и обжигала тело изнутри, заполняя его, будто лавой. Поток увеличивался и увеличивался, как у реки, промывающей себе новое русло, и в какой-то момент, Дима просто взял и растопил снег перед ногами своего убийцы, а потом превратил получившуюся воду в лёд.

- Хватит. Пойдём, посмотрим результат! – судя по голосу, странный знакомый был неимоверно доволен действиями ученика.

Михаил неожиданно поскользнулся, взмахнул руками и, падая, непроизвольно выстрелил в Фёдорова, аккурат в то место, где спина переходит в ноги. Николай тоже упал, взвыл от боли и пополз к Лаптеву, зажимая рукой рану, крича, что давно это знал, ждал и сейчас расквитается за все унижения. После первого же его выстрела Лаптев открыл по соратнику прицельный огонь. Гурген, как только началась перестрелка, предпочёл вжаться всем телом в землю и по-пластунски отползти назад к дому, но получив шальную пулю в плечо, без разбора начал стрелять сразу в обоих бывших друзей. Анна в это время воспользовалась суматохой и уже добежала до леса, сжимая в руке мешочек с жемчугом. За ней никто не гнался.

- Вот это да! – с уважением поглядел на собеседника Ребров, обживаясь в теле ворона.

- Теперь им есть чем заняться и без издевательств над ребёнком! – мягко улыбнулся тот. - Лети на юго-запад, в заброшенном домике на отшибе деревни будут открыты все окна. Я жду тебя там.

Прилетев к домику, ворон хотел сесть на подоконник, но с непривычки по инерции пробежал почти через весь стол. Потом отряхнулся и, похлопав крыльями произнёс:

- Чёрт, всё очень непривычно и непонятно… Так кто ты такой? И что мне делать дальше?

- Меня зовут Александр, и я шаман. Если тебе это о чём-то говорит.

- Шаман… в прошлый раз ты был поручиком! Ведь это ты осадил капитана, когда меня секли на площади?

- Я. В образе поручика мне проще путешествовать.

- Предупреждаю! Я не верю ни в шаманов, ни в попов, ни в другую чертовщину! Я материалист!

- Чудесно! А как тот факт, что ты теперь ворон, вяжется с материалистическим взглядом на мир? - засмеялся Александр.

- Ну да, как-то не очень… Так ты что, пришёл меня спасти? Сделать птицей?

- Нет, я здесь по своим делам. Предлагаю тебе идти со мной. Я сейчас ищу амулет огромной силы. Что это за амулет - мне неизвестно, но Великий Дух назвал его пушистым и сказал, что по силе такому амулету не будет равных ни в одном из трёх миров. Если найду. А потом надо найти разрыв полотна миров. Это такое место, где Сила плещет в мир людей и вокруг происходят или чудеса или чертовщина. Пока разрыв не обрёл Стража, он опасен для всего мира.

- Мне отец Григорий рассказывал про такое место, - повёл крылом ворон в сторону, где по его пониманию и находится разрыв, - это где-то в Сибири, там ещё речка большая… Обь, кажется. А почему ты назвал меня Странником? Как старик у костра из моих снов? Что это зна…

В это время на подоконник запрыгнул большой черно-рыжий кот и, мягко спружинив лапками, прыгнул на стол, буквально подмяв ворона под себя.
Шаман бросился на выручку новому приятелю, но было уже поздно: кот успел прокусить птичью шею и попытался убежать с вороном в зубах обратно в окно. Александр в прыжке поймал кота в охапку, стремительно перешёл в междумирье и, накинув тонкую сеть из заклятий, удержал душу Дмитрия рядом с собой. Потом начертил прямо в воздухе огненные руны и начал нараспев читать заклинания, перемещая душу комиссара в новое тело. Завершив обряд, усталый шаман вынырнул в Мир людей и уселся в продавленное деревянное кресло у стены. На столе сама собой закипела кружка со смородиновым чаем.
Дмитрий, оказавшись в теле кота, всё ещё чувствовал боль ворона и поэтому с воплями пытался взлететь, усиленно махая лапами.

- Осторожнее, комиссар, не упади! Тебе что, так понравилось сегодня умирать? Или это уже входит в привычку?

- Какого чёрта! Что со мной?

- Ты только что убил себя, и теперь ты будешь котом.

- Котом? А я и не заметил! – саркастически хмыкнув, Дмитрий встал на задние лапы, потянулся, а потом прошёл по комнате и довольно подкрутил вверх усы.

- А знаешь, быть котом куда удобнее! Ну и где же мы будем искать твой пушистый амулет?

- Старик из твоих снов - это и есть Великий Дух, создатель миров и их Хранитель. И он сказал, что я сам пойму, когда обрету этот пушистый аму… Котом быть удобнее?... Ну здравствуй, амулет!

© Тимофей Клименко,

Привет, Омлет!

Откуда в 1918 году царская армия ?
Царь когда отрекся , не в курсе ?

Это надо читать последним. Поскольку это - последняя часть книги

ДЖОНик Вроде бы в исходнике исправлял, но снова вылезла эта ошибка. Просто в изначальной версии год был 17-ый, но я его потом исправил. Спасибо, что указали на недочёт!

Да и в 1917 была бы ошибка , царь то в феврале отрекся.

Царь отрёкся в марте, а армия просуществовала до сентября. Начало рассказа описывает август-сентябрь того года. Так что всё сходится и сходилось. Но потом я решил что раз все описывают именно 17-ый год, то надо уходить от шаблонов.

Ну так то очень интересно описано и слог хорош.

Спасибо!

Интересно. Мне понравилось. Однако не понимаю - почему такой низкий рейтинг?

ВадимБ возможно из за большого объёма текста.

В смысле у большинства мозг без картинок не осиливает?

В смысле что портал развлекательный и не всем интересно читать "многобукав". А мы с тобой пишем как раз так))

Авансом зелень. Надо почитать. Давненько не читывал автора

DedCanLiv выпадал из обоймы, было дело. Зато книга вышла)

Прочитал, одобрил...

Размещено через приложение ЯПлакалъ

Спасибо myshkins за рассылку!

Спасибо Мышке за рассылку!

Тимофей, хорошо ты закруглил свои книги, мне нравится!

Это всё? Или продолжение всё же будет?

Пойду с начала читать.
myshkins спасибо за рассылку!

спасибо за рассылку, щяз почитаем...

Будет, но не скоро. Оно сейчас пишется, написана примерно треть.

TimaKlimenko

Ну что ж,придется ждать.Интересно написано.

Оля,спасибо за рассылку!

Всем привет! =)
Myshkins сразу два!
Это правда только в четвёртую очередь читать надо? После первых 3-х частей?

ЗЫ: Меняю шпаломёт на плюсомёт. Пли!
ЗЫЗЫ: Сколько котиков "в теме"

Это сообщение отредактировал Fostral25 - 19.03.2020 - 20:39