24
«Он гений, - ошарашенно подумал Би Джей Ган, - и он мне нужен!»
Он стоял прислонившись спиной к серому фонарному столбу, ничем не отличающегося от тысяч своих манхеттанских собратьев и начинал чувствовать, что постепенно сходит с ума. Что ж, лёгкое безумие вещь привычная и обыденная для большинства коренных обитателей острова Манхеттен, только вся проблема в том, что Би Джей таковым не являлся. Нет, внешне он ничем не выделялся из толпы, запрудившей под вечер улицы в районе Гранд-Централ. Если только нетипичным для чёрного практически ковбойским прикидом: выцветшие «ливайсы», клетчатая рубашка и остроносые туфли. Зато, никто не признавал в нём восходящую рэп-звезду, постоянно мелькающую на различных телеканалах, потому что все привыкли ассоциировать Би Джея с псевдо-африканской разноцветной круглой феской, безразмерными майками, одетыми одна на другую, кроссовками «Джордан» (настоящими, а не теми подделками, которыми торгуют в китайских магазинчиках) и совершенно неприличным количеством золота на шее и пальцах. Сейчас он, скорее, походил на уолл-стритского клерка – одного из тех редких чёрных парней «которым удалось», - который этим душным вечером вышел прогуляться и подснять какую-нибудь не обременённую излишними представлениями о нравственности подругу.
Хотя, кем он является на самом деле, Би Джей затруднился бы ответить и сам. Потому, что между чернокожим пареньком Джеком Стивенсом и рэп-звездой Би Джей Ганом существовало слишком много различий. Джек родился в семье потомственного бухгалтера в Квинсе, прилежно учился в школе, зубами вырвал себе место в престижном колледже, закончил его с отличием и обожал игру на фортепьяно. Би Джей же появился на свет в многоэтажке для неимущих на Кони-Айленде, отца никогда не знал, а мамаша его видела в сыне, - одном из многих, - только средство для получения дополнительных денежных дотаций, как многодетная мать одиночка. Джек читал Сартра и Достоевского, ходил на концерты и мечтал бросить опостылевшую бухгалтерскую контору, ради карьеры великого пианиста. Би Джей же отправился за решётку первый раз в пятнадцатилетнем возрасте, за участие в разборке между чернокожими бандами, закончившейся стрельбой и кучей трупов. Потом он попадал в тюрьму ещё дважды, оба раза по серьёзным статьям, и к тридцати годам имел славу сильно отмороженного и опасного сукина сына, с которым даже местные, обнаглевшие от подаренных Джулиани прав, копы остерегались связываться.
Они были абсолютно разными, за исключением того, что оба были чернокожими, оба родились в Нью-Йорке и являлись одним и тем же человеком.
Джек Стивенс очень скоро понял, что бухгалтерская карьера не для него. Что он терпеть не может все эти дебеты-кредиты, от которых в абсолютном восторге его отец, что его совершенно не прельщают лавры финансового специалиста при каком-то жулике из местных, гребущего деньги лопатой и, в случае чего, моментально бы подставившем под удар именно его - Стивенса. Опыт отца научил его многому. Конечно, хорошо быть честным трудягой (по крайней мере – спокойно), заиметь семью и устраивать тихие торжества на Рождество и барбекю на День независимости. Но Джек хотел не этого. Музыка жила в нём, она жгла ему пальцы, она просилась наружу, она не давала ему спать по ночам.
Стивенс не был идиотом. Он прекрасно понимал, что чёрному, чтобы добиться славы и известности в классической музыке, нужно быть, как минимум, Шостаковичем, а в роке лимит чернокожих исчерпан уже лет на пятьдесят вперёд одним существованием Чака Берри. Но вне музыки Джек себя не мыслил, поэтому, он пошёл по проверенному и верному пути рэппера.
Рэп Стивенс ненавидел так, как только человек может ненавидеть что-либо. Не будучи расистом, Джек считал эту, с позволения сказать, «музыку» унижением собственной расы, играющим на руку всяким выродкам типа Ку-Клукс-Клана, скинов или Чёрных пантер, которых он терпеть не мог не меньше, чем всех остальных. Но, как ни прискорбно, именно этот вид творчества оказался востребованным наиболее всего. Конечно, рэпперов сейчас, как собак нерезанных. Любой придурок с достаточно хриплым голосом и научившийся рифмовать слова «жопа» и «попа» или, ну это уже высший пилотаж, «стрелять» и «еб..ть» мнит себя по меньшей мере Эм Си Хаммером или, при сильно заниженной самооценке, Эминемом. Но такие выше уличных или, если сильно повезёт, клубных тусовок не поднимаются. У Джека был большой плюс перед ними: он умел читать ноты с листа и писать музыку. Музыка получалась так себе, но и она была лучше тупого бумканья ритм-машины и заложенных в любой синтезатор стандартных мелодий, на которых весь жанр и строился.
Джек же нашёл что-то новое. Нет, ещё и до него многие включали в песни классические темы, навроде «Танца с саблями», или «Прощания с Родиной». Но Джек одним из первых сделал именно сложные классические мелодии не просто антуражем для припевов, а главной темой произведения. Сначала чужие, легко узнаваемые, а потом уже и свои.
Первый же любительски записанный альбом привлёк внимание кое-кого из Больших Людей в звукозаписи, Джек получил приглашение на собеседование и Людям он понравился. Не наглый, не отморозок – с таким дела вести: одно удовольствие. Ещё и музыку сам пишет, так что расходы снижаются, на аранжировку, конечно, остаются, но – уже плюс. А над имиджем поработаем...
Так и появился на свет Би Джей Ган.
Иногда, Джек уже и не помнил, кто он на самом деле. Но Би Джей кормил Джека, и кормил неплохо, обеспечивал ему вполне приличный уровень жизни, которого никогда не смог бы достичь скромный честный бухгалтер, а уж об поклонницах и прочем антураже даже говорить не приходилось. Т.е., жизнь, вроде бы повернулась светлой стороной. Первый же альбом принёс большие бабки, статьи в модных журналах, по четырём песням сняли клипы, которые постоянно крутились на МТВ и прочих музыкальных каналах. Второй альбом только добавил масла в огонь. Этетствующий реппер-бандит Би Джей Ган затмил многих признанных звёзд и вошёл в десятку самых продаваемых исполнителей страны. Соотвтствено: бабки, слава, женщины...
А вот третий альбом вышел провальным. И, вроде бы, всё правильно было расчитанно, всё учтено, но, видать, то, что проходит два раза, не проходит на третий. Публика устала от электронно-классических изысков Би Джея, щедро сдобренных криминальной терминологией и продажи упали до минимума. Нужно было что-то делать, искать что-то новое.
И Джек нашёл. Решение лежало на поверхности: любят люди рэпперскую чернуху – будет им. Но не просто чернуха, а чернуха качаственная, исполненная на живых инструментах, а не на синтезаторах и прочих прибамбасах, как попса какая-то. Типа, классический рэп, т.е. смысл остаётся тот-же: бандюки, стрельба, бабы, пошли вы все нах, ибо я самый крутой и выше меня только звёзды, вобщем: классическая рэпперская лажа, но! Музыка вся вживую, без электроники. Симфонический оркестр с рэппером солистом, периодически поигрывающем на фортепьяно. Это должно было сработать. А, если нет, что ж - продолжим петь под синтезатор про крутых братьев, страдающих от полицейского произвола, нам не привыкать... Слава богу, имя уже есть, да и энергия кое-какая осталась.
Проблема, как ни странно, встала за музыкантами. Приглашать каких-то колхозников из Нью-Орлеана записывающая компания отказалась наотрез: хрен его знает, окупится ещё проект или нет, а платить надо сразу – на Юге ребята ушлые. Да и после провала последнего альбома позиции Би Джея сильно пошатнулись, хорошо, хоть должен никому не остался. Вообщем, Большие Люди сказали: «Хороший ты парень, Би Джей, любим мы тебя. Потому, не сразу посылаем, а шанс даём: находишь людей, даёшь текст – мы пишем альбом. Ну, а не «нет» и суда нет, так, да?».
Саксофониста Бт Ждей нашёл без труда. Барабанщика тоже. Немного труднее оказалось с трубачём – ну нет сейчас Армстронгов, что поделаешь, - но, в конце концов, нашёлся и такой. На фортепьяно Би Джей играл сам получше многих. Так что, коллектив вырисовывался. В Нью-Йорке, вообще, можно найти что угодно, было бы желание.
Проблемы возникли со скрипачём. Нет, белых скрипачей вркруг было, как крыс в сабвее – не переставишь. Но с имиджем они не вязались: закон жанра. Можно было бы, конечно, рискнуть, добавить в группу одного белого для колорита, но Би Джей был не в том положении, что б играть с неизвестными величинами. А те немногие чёрные, что играли на скрипках, либо не отвечали запросам Би Джея, либо уже были в душе белее президента Буша и предложения играть с рэппером отвергали с негодованием. Проект находился под угрозой и Би Джей уже начинал подумывать о том, чтобы пригласить в команду какого-нибудь пейсатого из Боро-парка, то-то все упадут: хасид-рэппер. Это могло сработать, но могло стать и провалом. Что б там не говорили, межрасовые и межнациональные проблемы на родине демократии, особенно в таких мегаполисах, как Нью-Йорк, Лос-Анжелес или Майами были тем фактором, не учитывать который было невозможно.
Погружённый в эти грустные раздумья, Би Джей мрачно бродил душным летним вечером по Манхеттану, не пропуская практически ни одного бара (исключая, может быть, только ирландские и польские) и медленно тупо накачивался выпивкой. Наркоту всякую Би Джей не признавал в силу старомодности и консервативности образования, предпочитая алкоголь, как лекарство от всякого вида депрессий. Только в этот раз виски тоже не помогало. С каждой рюмкой Джек становился всё более злым и мрачным, неуклонно приближаясь к той черте, после которой начинаются всякие разные нехорошие приключения, благотворно сказывающиеся на имидже рэппера-хулигана, но бьющие по карману и по социальному статусу.
На скрипача он наткнулся совершенно случайно. Просто свернул в переулок, дабы избежать встречи с выгуливающим жутко породистого добермана седым джентельменом (Джек с детства люто ненавидел собак именно этой породу, а они, почему-то, именно ему отвечали взаимной глубокой неприязнью, так что Би Джей решил не рисковать) миновал составленные в линию мусорные баки, издающие непередаваемое амбре летнего Манхеттана и очутился на углу Восьмой Авеню и какой-то из Сороковых. Местечко было довольно злачное. Чуть дальше в сторону Финансового района начиналась область многочисленных секс-шопов и ночных стрип-тач-клубов, целомудренно замаскированных под «спорт-клубы», со всеми сопутствующими секс-бизнесу компонентами, а в сторону Гарлема начинались совсем уж диковатые районы. Вполне благопристойные днём кварталы, ближе к вечеру разительно преображались и Би Джей, даже несмотря на цвет кожи, чувствовал здесь себя довольно неуютно.
А вот скрипач на эти мелочи внимания не обращал. Невысокий, худощавый, коротко стриженный и облачённый в какое-то старомодное подобие фрака (это в такую-то духотищу!) он самозабвенно выводил смычком какую-то, неслышную из-за расстояния, мелодию. Нездоровый, какой-то сероватый цвет темнокожего лица, потёртые рукава фрака, обтрёпанные снизу штанины старомодных брюк, не закрывающих тощие щиколотки, весь его несуразный и даже неуместный среди неоновых трубок магазинных реклам облик, казалось нисколько не смущали музыканта. Даже лежащий на земле открытый футляр от скрипки, в котором тускло поблескивала горка мелочи, казалось принадлежал не ему. Закрыв глаза и уперев скрипку в подбородок, скрипач играл, казалось, только для самого себя, полностью отрешившись от окружающего.
«Надо же, - пьяно удивился Би Джей, - не ловца и зверь бежит... Что ж, послушаем».
Слегка шатающейся походкой он сократил расстояние до скрипача, что бы можно было расслышать его пиликанье сквозь шум проносящихся мимо моторов и гомон суетящейся вокруг толпы, как вдруг почувствовал, что земля уходит у него из под ног.
Джек Стивенс услышал Музыку.
До этого, он считал, что знает толк в исполнителях. Да и самого себя считал музыкантом не из последних. Но тут... Скрипка в руках уличного артиста плакала, смеялась, кричала и стонала от наслаждения одновременно. И ведь не Гварнери какой-нибудь или Страдивари, даже отсюда Джек видел, что это обычная штамповка, красная цена которой двадцатка. Значит дело не в инструменте, а в исполнителе. А исполнитель был более всего похож если и не на законченного бродягу, то уж на человека еле-еле сводящего концы с концами уж точно. Одна неестественная худоба чего стоила. Только сейчас Джек заметил, что острые скулы почти протыкают кожу на лице, а претенциозный, но замызганный фрак болтается на плечах музыканта, как на вешалке.
Но музыка заставляла забыть и об этом. Джек не узнавал мелодии. И если б кто-то потом, попросил бы его происто наиграть мотив, просто вспомнить, Джек готов бы был поклясться, что не сможет. Может быть, потому, что мелодии и не было, как таковой. Музыкант просто импровизировал, как показалось Джеку, просто выражал свои чувства в музыке, что более обычно для джаза, но никак не для серьёзного исполнителя. С другой стороны, серьёзный музыкант и не будет играть на улице за пригорошню медяков в разгар удушающе-вязкого жаркого, исходящего потом Нью-Йоркского вечера.
Но музыка была великолепна. Прислонившись спиной к серебристо-серму фонарному столбу, сплошь обклееному объявлениями об экскорт-услугах и рекламой потомственных чародеек, Джек тихо и целенаправленно сходил с ума.
«Что он тут делает? – проносилось у него в мозгу, - почему он здесь, а не в Карнеги-Холле? Ладно, я. Мне деньги нужны, я популист, я за двадцать баксов маму продам, а если сверху ещё червонец накинут, то и папу оптом. Но это же – МАЭСТРО. Почему он здесь?!!»
Это были первые и восхищённые мысли молодого и не слишком талантливого музыканта... Немного поборовшись в отяжелевшем от выпитого спиртного мозгу, они, как и следовало ожидать, забились в самый тёмный и спокойный уголок, предоставив поле деятельности мыслям музыканта-бизнесмена.
«Он гений, - подумал Би Джей, - и он мне нужен. Именно он, а не кто-то другой. И я буду не я, если не уломаю этого парня записать со мной альбом. А потом, когда он почувствует вкус бабок, когда поймёт, что на студии заработать можно гораздо больше, чем на этом углу – он мой с потрохами...»
Нетвёрдой походкой (коварная всё же вещь эта «Маргарита» - мозги чистые, как стёклышко, а ноги заплетаются) Джек направился к музыканту.
А тот, как будто почуял что-то. Завершив пассаж на высокой свербящей ноте, он, неестественно быстро нагнувшись, пересыпал мелочь из скрипичного футляра в карман, небрежно бросил в чехол скрипку и попытался скрыться в переулке прямо за его спиной.
Джек нырнул за ним. За что он не любил центральную часть Манхеттана, так вот именно за эти, воняющие кошачьей мочой, блевотиной и мусорными баками переулки между вполне респектабельными, на первый взгляд, домами. Полскользнувшись, но не упав, на кучке старого собачьего дерьма, Би Джей успел заметить, мелькнувшую в конце переулка-ущелья спину скрипача.
«Врёшь, - по-пьяному весело подумал Джек, - от меня тут не скроешься, я все переулки знаю. От счастья, дурак, бегаешь».
Стряшнув с ноги старое собачье дерьмо, он устремился в погоню.
Именно погоню. Странный музыкант, скорее всего, принял Джека за мелкого грабителя, положившего глаз на жалкие медяки, заработанные игрой на скрипке. Поэтому и убегал, точнее, очень быстрго уходил от Джека с опытом многолетнего бродяги. Пару раз Би Джей уже терял его из виду и только, случайно мелькнувшая на крае зрения, спина в чёрном фраке подсказывала Джеку, куда двигаться.
«Вот же - придурок, - ругался про себя Джек, неизвестно кого имея ввиду, - ну, понятно, засёк меня, испугался... Откуда ж ему знать, что мне не жалкие его гроши нужны, а что я ему Будущее предложить хочу?!!»
Между тем, погоня закончилась довольно быстро и неожиданно. Нырнув в очередную щель-двор, скрипач, до которого оставалось не больше тридцати метров, токнул какую-то незаметную дверь и исчез.
«Вот ведь, маму вашу...», - ругнулся про себя Джек. Чёрт его знает, бомж он или не бомж, но скрылся-то он, явно, в частном здании, так что, искать его надо дальше с немного большими осторожностями. Блин, зачем этому скрипачу вообще нужно было убегать? Можно подумать, на оживлённой улице на глазах нескольких нарядов полиции (в Манхеттане их больше, чем крыс) кто-то попытается отнять его жалкие несколько баксов мелочью? Но Джек родился и вырос в Нью-Йорке, поэтому знал, что люди в большинстве своём психи и параноики, и искать логику в их поступках бессмысленно. Но скрипач был ему нужен.
Джек осторожно, но сильно постучал в старую, казалось, ещё помнящую Президента Джорджа Вашингтона, дверь. Как и следовало ожидать, никто не ответил. Не найдя даже лёгкого подобия звонка или чего-то подобного, Би Джей злобно пнул дверь ногой. Та неожиданно легко поддалась и открылась вовнутрь.
Это может показаться невероятным при современных ценах на землю в Манхеттане, но факт – на этом маленьком острове, задавленном проблемами использования любых полезных полезных площадей, очень много заброшенных, нежилых домов. Старых, почти разваливающихся, никому, по большому счёту, не нужных, но они есть. Никто не знает, почему хозяева (ведь бесхозной земли в Манхеттане нет ни пяди) не продают их, и не позволяют строить на их месте что-то новое. Любой, хоть раз побывавший в северном Манхеттане натыкался на слепые, иногда закрашенные белой краской, окна старых особняков или доходных домов, давным-давно покинутых своими обитателями. Ничего хорошего в таких домиках таиться хорошего не может по-определению.
С первого взгляда стало ясно, что дом, в который попал Би Джей, нежилой. Причём, нежилой уже давольно давно, лет так с сорок. Тусклый вечерний свет еле-еле пробивался в заросшие бородой паутины окна, даже не пытаясь создать видимость какого-то освещения. Довольно обширный холл, уставленный остатками какой-то мебели, больше походил на подвал или чердак, где нерадивые хозяева хранят всякую рухлядь, а поднимающаяся на второй этаж лестница внушала более чем серьёзные опасения в своей прочности.
Би Джей огляделся. Скорее всего, тут когда-то был отель из недорогих. Старинная, заросшая паутиной стойка портье, покосившаяся, но всё ещё висевшая за ней доска для ключей от номеров и даже, покрытый до полного изумления пылью, медный звонок для вызова персонала – всё говорило об этом. Хотя только Бог ведал, когда этот отель видел своих последних постояльцев. Скрипача же и след простыл. Подниматься на верхний этаж и искать его по номерам у Би Джея не возникало никакого желания, но не выветрившийся до конца алкоголь и упёртость характера подсказывали ему именно такое решение. С большим подозрением оглядев хлипкую прогнившую лестницу, Джек уже было собрался отправиться наверх, когда снова услышал мелодию.
Приглушённые звуки музыки доносились, как ни странно, снизу, из-под пола. «В подвале он, что ли, обосновался? – удивился, уже начавший серьёзно злиться, Джек, - ну, раз так, нашим проще...»
Дверь в подвал обнаружилась не сразу. Обшарив всё помещение, Би Джей, наконец, натолкнулся на тщательно замаскированный вход, спрятанный за эркером практически напротив входной двери. Ругнувшись ещё раз, Джек крутанул колёсико зипповской зажигалки с личной монограммой, и, освещая себе путь колышащимся светом газового огонька, осторожно спустился на десяток ступеней вниз. В конце его ждала ещё одна дверь, с прорезанным в ней для чего-то оконцем, и Джек, теряя терпение, довольно сильно пнул её ногой. Без какого-то скрипа дверь отошла в сторону и Би Джей, набычившись, шагнул вовнутрь, внутренне уже готовый к любым сюрпризам.
Нет, подвал был очень даже ничего себе. И в помине не присутствовало какого-то старого тряпья, сваленного жильцами дома, не было и намёка на бойлер или сумасшедшего дядюшку Дункана, прикованного в уголке на цепи. Вообще, «подвалом» помещение можно было назвать только с большой натяжкой.
Конечно, судя по всему, Джек находился под землёй, но только этим сходство с бейсментом и ограничивалось. Если б не отсутствие окон и ещё кое-какие-то мелочи, Джек решил бы, что его занесло в какой-нибудь заброшенный средней руки ресторанчик. Те же столики, с водружёнными на них кверху ножками стульями, барная стойка у дальней стены и эстрада в дальнем конце довольно обширного зала, который язык, если честно, не поворачивался назвать «подполом». Заброшенность, конечно, присутствовала: тот же многолетний слой пыли повсюду, занавески паутины по углам (интересно, чем питаются местные пауки: тараканами?) и запах, присущий только давно и безнадёжно заброшенному жилищу. Эдакая смесь лёгкого тлена, старого дерева и чего-то смутно знакомого, но неясного. И, тем не менее, Джек, наподобие кэрроловской Алисы, даже не взирая на остаточное опьянение отчётливо осознал, что очутился в «очень странном месте».
«Очень странное место» не было погруженно в полную темноты, что, вообще-то, вполне обычно для подземных помещений. Свет, всё же, присутствовал. Пусть и неяркий, издаваемый мигающими старомодными светильниками, прикреплёнными вдоль стен, но его вполне хватало, что б разглядеть на эстраде уже знакомую фигуру уличного скрипача, а так же нескольких людей, сидевших за ближним к сцене столиком. Ну, не совсем «разглядеть». Можно было только догадавыться о том, что мужчины за столиком немолоды, облаченны в какие-то старомодные («Уж не фраки-ли?!» - изумился Джек) костюмы и ещё, что все они чернокожие. Они благосклонно кивали в такт играющему на эстраде маэстро, а когда тот, наконец, закончил своё виртуозное выступление, вежливо ему похлопали. Звук апплодисментов чем-то очень не понравился Джеку, очень уж он напоминал постукивание доминошных костяшек в мешочке. Вообще, вся ситуация нравилась ему всё меньше и меньше.
«Влип, похоже, - подумал он. – Какие-то старые извращенцы-эстеты»
Джек пообщался во многих богемных околомузыкальных кругах и прекрасно знал, что нормальные люди встречаются в этой среде гораздо реже, чем, скажем, среди обитателей какой-нибудь среднестатистической психушки. Да что далеко ходить, он сам – далеко не подарок. Однако, забившиеся в подвал ценители музыки вызывали в нём всё большее и большее опасение. Первой мыслью было: развернуться и исчезнуть, пока его не заметили, но не тем парнем был Би Джей, что бы бежать от каких-то, пусть и чернокожих, фраеров во фраках, да и Джек поднабрался у своего второго «Я» многого, так что, отступать не спешил.
Тем фременем, одна из фигур за столиком, судя по всему, старший и главный, обернулась к рэпперу.
-Что же вы, Джек, - удивилась она, - разве вам не понравилась игра нашего коллеги?
Ладони Джека несколько раз ударили друг о друга, издав звук, похожий в этом запылённом помещении на треск пистолетных выстрелов.
«Подстава, - мелькнуло в мозгу, - только: кому это нужно?» А, без разницы: когда незнакомый человек обращается к тебе на «Вы» и по-имени, лучший вариант – по-быстрому сделать ноги и постараться больше никогда с этим человеком не встречаться. Это Джек усвоил твёрдо, благо, определённый опыт имелся. Но что-то, помимо его собственной воли, заставило Джека только криво усмехнуться.
-Более чем. – В конце концов, Би Джей Ган был не тем парнем, что б пугаться нескольких старомодных меломанов-педерастов во фраках. – Более того: я пытался догнать его несколько блоков, чтобы сделать ему одно очень интересное предложение...
-О предложениях поговорим чуть позже, - твёрдо, но без грубости, перебил его фраер во фраке, - сначала, послушайте вот это.
Мужчины за столиком медленно встали и один за другим поднялись на эстраду. Краем глаза Джек уловил что-то странное в их движениях, какую-то замедленность, расслабленность и угловатость, но это впечатление сразу рассеялось, когда эти странные личности подобрали разложенные тут и там по сцене музыкальные инструменты и принялись играть.
Джек, кое-что понимал в исполнителях. Некоторых мастеров он слышал вживую, некоторых в записи, но ТАКОГО он не слышал никогда. Вроде бы незатейливая джазовая мелодия в исполнении странных обитателей подвала звучала как откровение. Удары смычка по струнам заставляли вибрировать каждый нерв, вроде бы слегка навязчивое, но мощное соло трубы мягкими кошачьими лапами брало прямо за сердце, а надрывный то-ли плач, то-ли смех саксофона заставлял души сжиматься тугим комком под горлом и выдавливал слёзы радости и восторга. Но чего-то, во всём этом великолепии недоставало. И Джек понял чего.
Нетвёрдым шагом, поднимая клубы потревоженной многолетней пыли, он прошёл через зал, по крутым узким ступенькам поднялся на эстраду и, обогнув самозабвенно играющих музыкантов, откинул поцарапанную крышку старенького «Беккера».
Никогда ещё фортепьяно так не отзывалось на прикосновение его пальцев. Джек знал, что до звёзд мировой музыки ему неодолимо далеко, но сейчас он чувствовал себя, нет, не Богом, но кем-то очень к нему близким. Так, как в этот раз, он никогда ещё не играл. Все рэпперские забавы, все бизнес-проблемы ушли на второй план, остались только Он и Музыка. Джек и был Музыкой, он жил в ней, он ощущал её каждой своей клеткой, каждым нервом, каждым волоском. Его пальцы, казалось, жили своей, особенной, жизнью, моментально подстраиваясь под неожиданные выверты джазовой импровизации, а его мозг временно практически перестал функционировать, полностью отдавшись на волю чего-то более мощного, необъяснимого.
И, когда синхронно со всеми остальными участниками оркестра, он взял последний аккорд, Джек испытал чувство во много раз превосходяще привычный оргазм. Наверное, первый раз за всю свою не такую уж долгую жизнь Джек Стивенс был счастлив.
Лёгкое недоумение вызвали у него звуки сухих апплодисментов – это остальные музыканты выражали своё одобрение. «Идиоты, - подумал Стивенс, - это вы МАСТЕРА, а не я, почему вы хлопаете мне? Это я должен ползать у ваших ног, восторгаться вами, а не вы высказывать своё одобрение».
Но мозг помаленьку прояснялся, и Джек, наконец пришёл в себя. Помог этому всё тот-же седой мужчина во фраке, который заговорил с ним раньше. Поправив тёмные очки, закрывавшие лица практически всех музыкантов этого странного оркестра, он, улыбнувшись одними кончиками губ, заметил:
-Мы очень рады, что не ошиблись в вас, Джек. – Мужчина излучал неподдельное радушие, - Пройдёмте, выпьемте с нами.
Вся компания перекочевала за тот же столик, где сидела и раньше. Слегка приходящий в себя после пережитого восхитительного стресса , Джек опять отметил странности в движении хозяев. Казалось, любое действие давалось им с огромным трудом, словно они двигались по грудь в морской воде, то и дело заплетаясь ногами и покачиваясь из стороны в сторону.
Но выпивка оказалась отменной. Вроде бы – тот же старина «Джек Д», но привкус совершенно непохожий, да и сама бутылка... Немного более низкая и широкая, чем те, к которым привык Би Джей, однако, её содержимое Джеку более чем понравилось. Люди за столом полностью разделяли его вкус.
-Позвольте рассказать вам одну старую и поучительную историю, - наконец проглотив свою дозу спиртного, вновь обратился к Би Джею всё тот же мужчина во фраке, - я думаю, вам это будет небызинтересно.
Джек кивнул. После этого необыкновенного концерта он был внимать странному музыканты, как новообращённый буддист своему гуру.
-Итак, - начал музыкант, - жил на свете один скромный еврейский молодой человек, которого звали Артур Флагенхаймер. Только очень немногие звали его по имени, да и о национальности догадывались не все, для большинства он был Голландцем. Датчем Шульцем, я уверен, что вы слышали о таком. Так вот, в начале двадцатых годов Датч открыл именно в этом самом погребке подпольный клуб с запрещённой выпивкой, девочками и прочими развлечениями для избранных. В том числе, и с негритянским дикселендом. И довольно долгое время всё было очень даже неплохо: виски лилось рекой, девочки... гм... занимались своим делом, а музыканты своим. Непрерывно чувствуя за собой грозную фигуру Голландца и полагаясь на его защиту. Даже полиция не совала нос в подвальчик, хотя о его существовании, конечно, знала.
Так всё и продолжалось, к всеобщему удовлетворению, пока на горизонте не замаячили новые, несколько более жестокие, чем Датч личности. В одну из весёлых клубных ночей, в подвальчик ввалилось восемь человек с Томпсонами. Охрпнники Шульца тоже хлеб свой не зря ели, но их было только четверо и они были уже сильно пьяны. Но Томми имелись и у них. Короче, началась беспорядочная стрельба, а в закрытом помещении, до отказа наполненном пьяным народом, она сразу же превратилась в кровавую баню. Тогда погибло около сорока человек: все ребята Шульца, трое нападающих, две девочки и весь, без исключения, джаз-банд. Остальными погибшими были посетители, пришедшие приятно, пусть и незаконно, скоротать вечерок. Когда полицейские прибыли на место бойни, кровь чавкала, примерно, на уровне щиколоток.
Местные власти замяли этот инцедент – в то время это было не так сложно, как сейчас, хотя и тогда пришлось постараться. Но обошлось, в свет слухи о бойне не просочились. А вскоре и сам Датч Шульц отправился к проотцам, но его приемники не стали связываться с заведением с такой дурной славой. Так что, этот отель, а уж, тем более, и подпольный клуб так и стоят заколоченными с тех самых времён...
Джек многозначительно покивал: рассказ старого музыканта был, конечно, интересен, но зачем он всё это ему рассказывает? С него, Джека, вполне достаточно того факта, что случайно, преследуя странного уличного музыканта, он наткнулся на музыкальных гениев, с которыми сравнится мало кто из живущих.
-Ну и? – вновь по-маленьку обретая свою обычную, почти всегда безошибочно срабатывающую, наглость поинтересовался он.
Седой мужчина понимающе кивнул:
-Да-да, конечно, - он плеснул себе в стакан ещё виски, - я не объяснил, простите... Как я уже сказал, в ту ночь было много погибших: бандиты, девочки, невинные горожане, музыканты... Музыканты погибли все, - он пожевал губами в раздумье, - Да, в ту ночь МЫ все погибли.
Его рука медленно потянулась к лицу и сняла тёмные очки. То же повторили и остальные музыканты.
Джек, несмотря на ещё довольно сильное опьянение, почувствовал, как его яйца сжимаются в маленький твёрдый комочек и устремляются куда-то вверх, в область желудка. Такого шока он не испытывал уже давно, хоть и понимал, что от более чем странных музыкантов можно ожидать любой подлянки.
Ни у кого из присутствующих не было глаз. Нет, глазные впадины были на месте, просто запавшие, казалось, сросшиеся веки прикрывали пустые глазницы. Да и сами лица музыкантов без тёмных очков выглядели совершенно по-другому. Если раньше они козались просто до крайности измождёнными и нездоровыми, сейчас стало заметно, что странный цвет лица, это не просто следствие отсутствия света, а настоящая сероватость, присущая чернокожим покойникам. Лёгкие пигментные пятна на коже уже не казались последствиями плохой работы почек или печени, нет, сейчас они наводили мысль о тлении и смерти. Со всё возростающим ужасом, Джек заметил на щеке скрипача не очень большую, но вполне приличных размеров дыру, через которую, если присмотреться, можно было заметить крупные, белые и, на удивление, здоровые зубы. Чёрт возьми, Джек сидел и пил в окружении настоящих зомби!
Он трясущейся рукой налил себе почти до краёв ещё один стакан виски и, стуча зубами по стеклу, выпил его до дна. Седоволосый понимающе кивнул.
-Понимаю, - он грустно покачал головой, точь-в-точь, как печальный ослик из мультфильма про Винни-Пуха, - я бы на вашем месте тоже испытал нечто подобное. Но, прошу отметить, - тут его гибкий палец, а точнее, костяшка только для виду обтянутая кожей, сделал предупреждающий жест, - мы: не монстры какие-нибудь! Хотя, - тут он сокрушённо пожал плечами, - конечно, мы монстры. Живые мертвецы, зомби, или как там ещё? Но, могу вас заверить, монстры мы не злые.
Он ещё немного помолчал, а Джек прикинул, как бы попытаться выбраться из этой переделки. Алкоголь катострофически быстро освобождал его сознание, уступая место панике.
-Понимаете, - продолжил между тем музыкант, - мы и сами не можем точно сказать, что случилось. Просто, однажды мы вновь очнулись здесь и снова начали играть. И игра – наша жизнь. Вы, наверное, заметили, что уровень нашего исполнения намного превосходит уровень, скажем так, обычного музыканта? Это не удивительно: никто из живых не имел возможности в течении почти восьмидесяти лет полностью отдавать себя только исполнению, шлифовке своего мастерства. А мы такую возможность получили. И, я имею все основания полагать, что за последующие восемьдесят лет наше мастерство только возрастёт.
-От меня-то вам что нужно? – с надеждой зыркая по сторонам, спросил Джек. Вообще-то, шанс есть: броситься головой вперёд в сторону двери, - эти увальни никогда его не перехватят, - потом вверх по лестнице: дорогу он, слава богу, запомнил, потом через пыльный холл гостиницы на улицу, а там – пусть только попробуют его схватить... Но пока подождём.
-А я всё ждал, когда вы спросите, - снова улыбнулся седой. – Дело в том, что Смитти исчез. Смитти, это наш пианист, - пояснил он. – Некоторое время назад его просто не стало. Мы все надеемся, что он нашёл что-то лучшее, или, наконец обрёл долгожданный покой, но, повторюсь, ничего просто не знаем. А без пианиста наш оркестр никогда не будет полным. Именно поэтому Джейкоб – тот самый чёрный скрипч, за которым Джек гнался чуть-ли не через весь верхний Манхеттен, слегка привстал и поклонился, - вызвался поискать кого-нибудь на место Смитти. Только вы смогли оченить игру Джейкоба, только вам удалось проследовать сюда и увидеть нас, чёрт воьми, только вам удалось сыграть с нами так, буд-то мы долгое время репетировали вместе... Другими словами, Джек, - голос седого стал более чем торжественным, - мы предлагаем вам остаться и играть с нами.
-Есть какой-то подвох, да? – мрачно поинтересовался Джек.
-Ну, - снова пожал плечами седой, - это как сказать... Есть, конечно, если честно. Дело в том, понимаешь-ли, - тут музыкант-зомби начал очень тщательно подбирать слова, - что ЖИВОЙ с нами играть не сможет. Да и не нужен нам Живой-то.
-Ага, - понимающе кивнул Джек. «Вправо кувырком, потом по-собачьи вверх по лестнице и ищите меня в Нью-Йорке хоть лет триста» - уже прикинул он план дальнейших действий.
-Успокойся, - примиряюще махнул рукой зомби, - никто тебя убивать против твоей воли не собирается, мы же не монстры, как я сказал. Я просто хочу предложить тебе выбор: ты можешь остаться с нами и стать величайшим музыкантом. Более того, ты будешь Музыкой, а Музыка будет тобою. Или же всё останется как есть. Ты поднимешся к людям и никогда больше нас не увидишь и не услышишь о нас. В первом варианте – я сам помогу тебе, поверь, мертвецы умеют убивать быстро и безболезненно, что б там не писали в комиксах про Дракулу, или про кого там сейчас пишут комиксы? Во втором варианте – ну ты понял.
Джек сглотнул:
-То есть, если я прямо сейчас всану и уйду, никто не кинется на меня оскалившись и не попытается съесть мой мозг?
Лицо зомби выразило недоумение.
-Тогда я пошёл, да, - уже приподнявшись со стула, Джек медленно, спиной вперёд, начал продвигаться ко входной двери.
Зомби печально покачал головой:
-Иди, конечно, - он налил себе ещё виски. – Ты уверен, что не пожалеешь?
-Уверен, ага, - пробормотал Джек, - ну что, пока?
-Прощай, - грустно вздохнул седой и выплеснул в мёртвую глотку очередную порцию «Джека Д».
Всё ещё не веря своей удаче, Джек со всех ног кинулся к спасительной дверке с окошком, плечом вышиб её, стрелой взлетел по лестнице, за мгновение миновал пропхший мышами и плеснью холл заброшенного отеля и вывалился на улицу.
Потом он долго бежал, не обращая внимания на недоумённые взгляды прохожих, не замечая красных сигналов светофоров и гудков возмущённых водителей, и, уже упав от изнеможения на какой-то неказистой улочке, потом ещё долго хватал ртом тёрпкий, пронизанный океанскими и выхлопными испарениями манхеттенский воздух и всё не мог надышаться.
Он чувствовал себя по-настоящему живым.
*****
Прошло четыре года...
-Эй, мистер, - начищенный до блеска полицейский ботинок ткнулся в кучу грязного тряпья неопределённых очертаний, - утро уже, валил бы от сюда – людей не пугал.
Наверное, ни в одной стране мира полицейские не носят форменных, приписанных уставом, ботинок. Потому что. Уставы эти составляли, как правило, люди, вамое отдалённое представление имеющие о том, что значит целую ночь прошататься на ногах, выискивая злоумышленников и нарушителей порядка. Потому и этот ботинок, блестящий, кожаный, но, по всем делам явный «Маунтир Гир», а никак уж не приписанный формой дерьмодав, с головой выдавал человека, готового к разным неожиданностям. Напарник же агрессивного копа носил более скромные и почти не отличающиеся от форменных «Тимберленд», такие же блестящие и скромние, только раз в несколько дороже.
Напарника звали Боб «Бугай» О’Рэлли и то снисхождение, с которым он смотрел на проявившего инициативу новичка, говорило о многом. Этого полячишку, то-ли Всевжинского, то-ли Росчшсекого, навязали ему только в сегодняшнюю смену, типа давай, расти молодые кадры, а этот парень, видать, неплохой и не трус.
«Не трус, - уже был готов согласиться Бугай, - может и напарник из него выйдет неплохой. Но отморозок - редкий. Но ничего, это со временем пройдёт, если не пристрелят раньше».
Бугай знал, о чём говорит: свою-то землю он топтал уже третий десяток лет. Это сейчас немного приутихло, особенно днём, а бывало время... Но о том времени лучше и не вспоминать. К чёрту, лучше думать о неуклонно приближающейся пенсии по выслуге, и тёплом местечке шерифа в одном из средне-восточных городков, давно обещанном одним его старинным дружком.
Меж тем, куча тряпья зашевелилась и на обнаглевшего офицера Пшишковского (или как его там?) уставилась пара покрасневших с похмелья глаз. Глаза размещались где-то на очень чёрном лице, украшенном клочковатой и очень чёрной бородой. И очень грязной. Похоже, даже вшивой. Молодой полицейский инстиктивно отшатнулся.
Обитатель тряпичной кучи, между тем, освободился от её гнёта, открыв взору присутствующих совершенно невозможных расцветок и фасонов одеяние и, прихлопывая в ладоши, начал наступать – вот ведь наглость – на молодого копа.
-А кто это у нас такой смелый, - вкрадчиво вопрошал бомж, - кто это вошек разных не боится и ботинками пыряется? А, может, он и СПИДа не боится? Герой! Ну так ударь меня ещё разок, так, что бы кровушка хлынула, проверим тогда, какой ты смелый...
-Уймись, Смычок, - ранодушно бросил сквозь зубы Боб.
Лицо Смычка сразу же расцвело в на удивление радушной и лицемерной улыбке:
-Какие люди! Бугай, ты скажи этому молодому, что меня обижать не надо – я полезный, я слова всякие знаю...
Боб, пряча ухмылку, кивнул напарнику. Тот отошёл в сторону, затравленно оглядываясь. Первый день на улице, а тебя уже СПИДом пугают... Лучше б стрельнули, тут-то знаешь чего делать.
-Как дела, Смычок, - поинтересовался Боб у бомжа.
Тот вытер нос рукавом, но, видимо не достигнув желаемого результата, смачно сморкнулся, зажав пальцем одну ноздрю, прямо под ноги напарника Бугая.
-Да . нормально, - наконец соизволил произнести он. – Только совет у меня есть один. Не знаю, стоит-ли говорить...
-Говори давай, - двадцатка из ладони Бугая как-то совершенно незаметно перекочевала в карман бомжа.
Тот снова шмыгнул носом.
-Тут того, тупичок на сорок восьмой, где кошки ещё срут постоянно, и где Крюк ласты склеил, помнишь?
-Ну?
-Так того, - не появляйся там сегодня, - Смычок смотрел в сторону, - там такие тёрки сегодня, что любой коп, кто нарисуется, как провокация воспримется. Соответственно, копа мочканут, да и друг друга положат, - Смычок поёжился. – Хотя, дело твоё, конечно...
-Спасибо, - искренне поблагодарил Бугай и добавил ещё пятёрку. Быть хорошим копом - это не только ловить бандитов. Это ещё и попытаться не стать «хорошим мёртвым копом», а стрелка, о которой сообщил Смычок, по имеющейся у Бугая смутной информации в ведении не полицейского департамента, а ФБР, вот они пускай себе геморрой и зарабатывают.
-Пошли уже, - усмехнувшись позвал он всё ещё ошарашенного напарника, - скоро уже смену сдавать.
Смычок медленно проводил их взглядом и сплюнул. Потом автоматически проверил накладной карман на правом бедре – ага, всё в порядке, полная на одну треть фляжка на месте, значит с похмелья не помрём. Потом покидал кучу тряпья и обносков, последнее время служивших ему постелью сверху в украденную когда-то из местного супермркета тележку, где уже покоилось всё его остальное нехитрое добро, и медленно отправился куда-то в сторону западных улиц.
Смычок, он же когда-то Джек Стивенс, он же когда-то Би Джей Ган, шёл в надежде хоть сегодня, наконец, снова встретить Скрипача. Этой надеждой он и жил последние три года....
© Завхоз
Это сообщение отредактировал Завхоз - 31.07.2008 - 05:55
yaplakal.com