110
Концовка романа "
Работа за сердца"
Бывает, ты встаёшь утром и понимаешь, что сегодня сможешь всё. А бывает, открыл глаза и понимаешь: проснулся зря.
Вопреки моим ожиданиям, вечерняя головная боль никуда не делась. Она даже усилилась, а в придачу к ней появился сильный озноб, слабость и чувство, что в нос забили два огромных гвоздя.
Нечто похожее у меня было при гайморите. Но сейчас болеть нельзя: во-первых, нужно доснять и смонтировать кино и ролик о смене, а во-вторых, у меня нет медицинского полиса, поэтому добрые доктора из больниц Российской Федерации лечить меня не будут. А на докторов-евреев из частных клиник у меня денег нету.
Выкинув все плохие мысли из головы и оставив там хоть какой-то позитив (на пару с гвоздями), я принял душ. Не помогло. Подняв детей, я попросил Серёгу провести зарядку, а сам ещё немного повалялся в постели. Сил совсем не было. Даже есть не хотелось. Хотелось тишины и спать. Пока все ушли на завтрак, у меня был целый час и того и другого. Немыслимая роскошь.
Утренний сон немного помог. Появилось желание идти куда-то дальше туалета. Первым делом нужно было к врачу.
Измерив температуру, добрый доктор сказала, что меня нужно изолировать от общества и ни в коем случае не вставать. Но, выслушав трагическую историю вожатого-режиссёра смягчилась и дала мне маску с пачкой лекарств. Маска была неудобной. Об неё кололась борода и она постоянно залезала в рот. А лекарства были невкусными. Только “Панадол” был ничо так, и то, потому, что детский. В стакане мне растворили аж три таблетки. Можно было и больше, но доктор боялась, что детям не хватит, если вдруг заболеют.
После чудодейственных розовых таблеточек стало почти хорошо. Хотя и было ощущение, что ты мир не глазами видишь, а через телевизор. С задержкой. Но это мелочи. Даже прикольно.
Досъёмки были простыми — нужно было в интерьере снять спящих детей.
Наконец-то Аня решила побаловать нашу киногруппу своим присутствием. Видя моё состояние, она заняла очень грамотную позицию. Вместо “муси-пуси, ой ты ж мой бедненький, заболел!” она посадила меня в углу и тревожила только по чисто техническим вопросам.
За полчаса мы смогли превратить обычную жилую комнату в пять разных новогодних локаций утром и вечером. По задумке детям ночью во сне подкладывали подарки, а утром они просыпались и радовались игрушкам, конфетам и прочим подарочным гадостям. Кстати, забрать обратно бутафорские конфеты я не смог. Не успел. А жалко, хорошие были. Я планировал их Ане вечером подарить.
Отснялись тоже очень быстро. Если бы не громоздкий свет, который постоянно приходилось двигать, и постельное бельё, которое нужно было менять, чтоб создавался эффект новой постели, мы бы вообще управились за полчаса.
Сложность была только одна. Две маленьких девочки чуть не подрались из-за того, что не смогли решить, кто будет сниматься. Подобно мудрому царю Соломону, я предложил быстрый вариант: если в течение десяти секунд они не решат, то сниматься буду я. Обычно, в таких ситуациях кто-то сразу уступает и конфликт исчерпывается. Но юные актрисы, косо посмотрев друг на друга и подумав “Так не доставайся же ты никому!”, решили, что роль нужно отдать мне. Получилось эпично: детишки просыпаются утром и радуются новогодним подаркам, а завершается всё бородатым мужиком, спящим в обнимку с плюшевым медведем. Позже Серёга сказал, что медведя нужно было заменить на резиновую женщину.
Ну а потом предстояло самое страшное — монтаж. А монтировать никто не любит. Дело в том, что многие режиссёры (особенно детского кино) во время съёмок погружаются в глубокую творческую экзальтацию. А мозги с собой не берут. В итоге в монтажном листе полмиллиона планов всяких веточек и травинок, а половины ключевых нету. И лепить приходится из того, что есть. Удовольствие, сравнимое с собиранием “пазла” из тысячи деталей. Только о финальной картинке ты имеешь общее представление.
Но это люди творческие. А я бородатый технарь, лишённый фантазии.
Ещё летом у нынешнего директора, а тогда режиссёра Димы я научился супер-подходу, которого придерживаюсь до сих пор. У режиссёра должно быть мышление завхоза. Или, в крайнем случае, завсклада. Все снимаемые планы должны быть прописаны заранее, работать нужно только по списку, за внесение изменений после утверждения расстрел и лишение премии. Увы, подобный подход исключает случайное создание шедевра, зато сильно сокращает время постпродакшна и не так сильно вредит здоровью монтажера.
На фильм ушло порядка двух часов. В конце я позвал Аню, она внесла небольшие правки, и материал был отдан в звукоцех. А мне наконец можно было пойти к детям, по которым я уже успел соскучиться.
— Ну шо? — спросил я у Серёги, упав на диван. — Никого не убили?
— Меня убили.
Я гыгыкнул.
— Ты как-то слишком живой для мёртвого.
Серёга тоже гыгыкнул.
— Прикинь, меня Серёжа мелкий попросил телефон маме позвонить.
— И?
— Ну я дал.
— И умер сразу?
Серёга снова гыгыкнул.
— Не. Через минуту забрал телефон и сам решил Тане позвонить. Соскучился. Звоню, а мне оператор говорит, что недостаточно средств на счету. Я проверяю, а там ноль.
— Забыл пополнить?
— Нет. На счету было почти три сотни.
— А куда делось всё?
Таинственно и в то же время печально улыбнувшись, Серёга протянул мне телефон с журналом звонков. Предпоследним был вызов, начинающийся на “+1”.
— Чувак, — насупил брови я. — А плюс один — это ж штаты, да?
— Ну, видимо, — улыбнулся Серёга.
— Короче, тебе в Дубаи было дешевле слетать. Отгулов набрал, кормишь этих дармоедов своими сникерсами, в Омереку звонишь. Устроил я тебе отдых.
— Да ладно, — отмахнулся Серый. — Мелочи жизни. Тут…
Из комнаты мальчиков послышался дикий рёв, судя по всему, Димончика.
Убранство комнаты намекало на то, что совсем недавно здесь произошла схватка. Об этом говорили лежащие на полу подушки, покрывала и Димончик. Сверху на Димончике сидели Лена с Настей, а Даша была у изголовья. Лицо Даши говорило о том, что она что-то прячет.
— Так, содомиты, что случилось? — недовольно спросил я.
— Они на меня напали и завалили! — начал ябедничать Димончик. — Втроём на одного! Они меня хотели заставить мышь съесть.
— Какую мышь? — удивился Серёга.
— Ну, мою. Которую я Даше подкладывал.
— А почему он мне её опять под подушку положил? — разъярённо спросила Даша.
— Да! У нас был договор не пугать Дашу! — поддержала Лена. — А он втихаря положил!
— Я знаете, как испугалась, когда нашла её?! — Даша показала спрятанную в руке мышь.— Нельзя так над людьми издеваться!
— А заламывать их на полу и заставлять есть плюш, значит, можно? — уточнил я.
— Ну… — покраснела Даша. — Так всё равно нельзя!
Для убедительность Даша помахала мышонком над головой.
— Стоп, товарищи! — остановил всех я. — Даш, а ты понимаешь, что ты мышь в руках держишь?
Даша медленно перевела взгляд с меня на мышь, а потом выбросила её в дальний угол.
Все замолчали. Только Серёга сказал:
— Вы хоть с Димона встаньте. Ему там некомфортно.
Девочки поднялись, и Димон, стараясь не уронить достоинства, присел, упёршись в спинку кровати.
Я посмотрел на своего коллегу:
— Серёг, давай ты. А то я сейчас немного торможу.
И Серёга произнёс красивую речь о том, что сложности нам даны судьбой, для того, чтоб становиться сильнее. Что многие сложности гораздо полезнее приятностей. Закончил повествование он рассказом про то, как работал вожатым в лагере, где отдыхала юниорская сборная по борьбе из республики Чечня. Золотые дети были. Хорошо, что живой остался. Зато теперь есть бесценный опыт.
Время подходило к обеду, и нужно было всех гнать на улицу.
Выгнав всех, я проверил помещение на предмет водителей бронетехники и в комнате №8 обнаружил грустную-грустную Яну. Она была готова заплакать, но ещё не дошла до кондиции.
— Ты плачешь из-за того, что суп снова придётся есть? — мягко спросил я.
Яна улыбнулась, но снова загрустила, низко опустив голову.
— Ян, я вижу, что тебе плохо. И, скорее всего, на то есть какая-то причина. Если ты мне расскажешь эту причину, возможно, её получится решить. И тогда тебе будет не так плохо.
Яна виновато облизнула губы и опустила голову.
— Я стесняюсь говорить.
Закрыв глаза, я сгенерировал мысль “Этого мне ещё не хватало!”.
Будем надеяться, что у кого-то есть прокладки, или нечто похожее.
— Ян, это у всех бывает. Не переживай. Все девушки через это проходят.
— Как? — удивилась Яна.
— Ну вот так. Ты думала, ты одна такая?
— Ну я же одна должна с ним обниматься.
— С кем обниматься?
— С Максимом.
— А почему ты должна с ним обниматься?
— Я же Герду играю в спектакле, а он — Кая.
— От оно чё, — выдохнул я. — Ну, я тебе так скажу: ты отделалась очень легко. Могло быть и хуже.
— Как хуже?
— Ну вот так. Ты слышала историю про паровозик, который смог?
Яна в момент изменилась в лице.
— Расскажите! Нас Сергей постоянно ей дразнит и не рассказывает! Расскажите, расскажите, расскажите!
Я сделал важный вид.
— Всему своё время, моя дорогая. Вот сейчас время обеда. А ты здесь сидишь, а не в столовой. Хотя и это не самое страшное.
— А что самое страшное? — заинтересовалась Яна.
— То, что здесь с тобой сижу я. А мне нужны силы. Я сегодня больной. Ещё и голодный. Я же на завтрак не пошёл.
— Коля, выздоравливай, — Яна погладила меня по голове.
— Лучше бы какавы с завтрака принесли. Я тут чуть с голоду не помер. Заботливый отряд. Наверное, даже и не заметили, что вожатого второго нету. И не оправдывайся! Давай пулей одевайся и в столовую. А то у меня сейчас желудок слипнется.
Яна пыталась продемонстрировать свою заботу, но я совершенно непедагогично вытолкал её на улицу. Переключившись на заботу обо мне, Яна забыла о своих страданиях. Плохо то, что я только на время купировал её страх. Часика через три нужно будет разговорить её и объяснить чё почём. Заодно узнаю, что за спектакль. А то живу как в бочке.
Несмотря на мои опасения, отряд не приступал к еде, пока мы с Яной не пришли.
— Ну що, поїмо? — привнёс немного колорита в обед я.
— А молитву? — потребовали дети.
— Хорошо. Молитву, так молитву. Давайте возьмёмся за руки и...
— Коль, а давай на украинском? — предложила Настя.
Я пожал плечами.
— На українській, то на українській. Як хочете. Почнемо. Усі готові?
Дети немного потормозили, но положительно закивали.
— Тож давайте подякуємо… — начал я.
— Таж давайте падякаемо… — повторили дети.
— Усьому персоналу нашої кухні…
— Усёму персоналу нашаи кухни.
Я недовольно посмотрел на отряд.
— Ми розмовляємо українською. А ви як білоруси акаєте. Це не дiло!
Дети посмотрели на меня подозрительно.
— Он говорит, что мы на белорусском говорим! — догадалась Даша. — А нужно на украинском. Ну, типа мы неправильно говорим.
Все сделали вид, что поняли.
— Намагайтеся використовувати меньше звуку “А”, і більше “О”. Також намагайтеся…
— Давайте уже поедим? — перебил меня Серёжа. — Сейчас всё остынет.
— Согласен с предыдущим оратором! — поддержал я. — Олюмінь. Всё. Всем употреблять.
Только съев второе, до меня дошла одна умная мысль: русские дети совершенно не испытывают ненависти к Украине и к украинцам. Наоборот, им нравится. Хотя большинство ребёнков-украинцев, которые когда-то со мной снимали кино в Артеке, наполняют странички своих социальных сетей постами ненависти к проклятым москалям, России и особенно Путину. Причём, как только в дружеской беседе я начинаю апеллировать к здравому смыслу и к попытке анализировать действия всех участников русско-украинского конфликта, начинается метание какашек. Это притом, что я не являюсь приверженцем той или иной стороны и считаю, что правых в ситуации нет, и виноваты все одинаково.
Дети не понимают, почему они ненавидят кого-то. Просто ненавидят и всё, копируя поведение взрослых. У меня есть прекрасные друзья-читатели, у которых ребёнок меньше года. Так вот, он любит брать телефон папы, прикладывать его к уху и с важным видом говорить “та?”. Как карго-культ туземцев Тихого океана, которые строили точные копии самолётов из кокосовых пальм и бамбука в надежде на то, что оно взлетит в небо и вернётся с “грузом”, в котором будут вкусные печеньки и сгущёнка.
После обеда я засел за ролик о смене и сделал его за рекордные два часа. Уверен, что в супер-производительности виноваты препараты, которыми меня угостили утром. Просто под детским “Панадолом”, не отвлекаешься на внешние раздражители, не ходишь заварить себе чай и не генерируешь лишних мыслей про борщ, Аню и политическую обстановку в стране. А это увеличивает скорость раза в три. Правда, когда Аня проверяла, то сказала, что все планы нужно сократить вдвое и что слишком затянуто. Хотя как по мне — было самое оно. Видимо, я-таки начал тормозить.
Не помню наверняка, но точно знаю, что одно время некоторые предприимчивые товарищи из сиропа от кашля варили метамфетамин, используя самогонный аппарат и физраствор. Но потом лавочку прикрыли. Видимо, добрые дяди из наркоконтроля забыли проверить детские лекарства.
На полднике меня тихонько подозвал Серёга.
— Коль, ты как?
— Обдолбался “Панадолом” и мне ништяк. А что?
— Да у меня тоже начинается, — нехотя признался Серёга. — Ходил к врачу. Температура под тридцать восемь. А сегодня в поход идти.
— Поход? — удивился я.
— Предпоследний день же. Мы с Тёмой там главные. На нас костёр и провиант.
— Блин, — задумался я. — Я хотел поспать немного. Но если вы всё делаете, то детей не на кого будет оставить. Тем более, если ты сам приболел…
— Да не, Колян. Давай, спи иди. Мы справимся. А то у тебя вид совсем стрёмный.
Можно было бы поиграть в крутого парня, но я уже пару раз так делал, и потом оказывался в больничном стационаре. Поэтому благословив своих деток, я отправил их в поход одних (с Аней), а сам пошёл спать.
Слушая непривычную тишину, я ворочался и никак не мог отправиться к Морфею. Организм не мог поверить, что ложиться спать можно до полуночи.
В голову лезли глупые мысли. Про дом, где война, про то, что делать, когда Аня уедет. И про Жукерберг. С первыми двумя я ничего не мог сделать, а вот судьба третьей от меня зависела гораздо сильнее, чем могло показаться на первый взгляд.
Я взял в руки телефон. Зашёл в контактик. Прочитал сообщение:
“
Коленька. Я хочу попросить прощения за всё (начало многообещающее).
Я вчера наговорила много глупостей. Просто я была пьяна. Пусть это и не оправдание. Но я должна тебе признаться. Мы никогда не будем вместе. Я никогда не брошу Игоря. Извини, что дала тебе надежду. Проблема не в тебе. Проблема во мне. Во всей моей жизни. Я очень привязана к Игорю. Даже если мы сможем разойтись, я не представляю, как буду смотреть в глаза его родителям. Когда-то, когда я лишилась семьи, они приняли меня как родную. Я их люблю больше, чем любила своих. И их предать я точно не смогу. Прости, Коленька. Спасибо за всё.
Пожалуйста, Коленька, не пиши мне больше. Я знаю, что тебе будет сложно, но так будет лучше для нас всех. Правда. Ещё раз извини. До свидания.
“
Я зашёл на страницу Марины и удивился. Она не добавила меня в чёрный список. Интересно, почему? Так сильно хочет прощаться?
У нас уже случались подобные расставания, исполненные пафоса из женских романов. Просто мы настолько много общались друг с другом, что больше ни на что не оставалось времени. По восемь-десять часов в сутки. Было безумно интересно, но я понимал, что долгие зимние вечера лучше посвятить полезным вещам вроде обучения живописи или игры на клавишах. Тогда я выделил Марине час в неделю на пустую болтовню, и безлимит на важные темы. И мы общались по часу в неделю. Но со временем время снова начало увеличиваться. Причём не по моей инициативе.
Ещё раз зацепившись взглядом за фразу про родителей, которых она любила больше, чем родных, я заблокировал Жукерберг.
Действительно, дружба между мальчиком и девочкой — большая редкость. Как правило, одна дружит, а второй любит. И в редких случаях наоборот.
Возможно, будь я трезвый, эта ситуация вызвала бы бурю эмоций или хотя бы переживаний. Как так? Мы же отличные друзья, нам всегда весело и интересно вместе. К тому же мне нужно будет где-то переночевать, если я в Питер прилечу. Зачем брать и портить то, что хорошо? Это как кашлять в себя. Она купирует проблему, и, рано или поздно, проблема всё равно где-то вылезет.
Но из-за детского «Панадола» мне было пофиг на всё это.
Отложив телефон в сторону я снова попробовал уснуть. Не выходило. Стало одиноко. Как-то совсем одиноко.
Всегда есть человек, которому можно написать в любую минуту, и он тебе скажет приятную гадость. А у меня теперь пропал этот человек. Что делать?
Поворочавшись ещё минут десять, я встал, оделся и пошёл на полянку, где обычно проходил лагерный пикник.
Детей к тому месту водили длинной тропой (чтоб было интереснее), но я знал короткую дорогу по которой идти три минуты.
— Товарищи, приём. Это Хлевицкий. Я к вам иду. Ничего захватить не нужно?
Рация ответила сразу.
— Коль, один бутыль воды донесёшь?
— Ну, в принципе, да.
— Тогда захвати. Твои дети чан с чаем опрокинули.
“От скоты!”, подумал я и пошёл на склад за бутылём. Хотя чего это скоты? Это взрослые не уследили. Вот так оставляй своих детей на не пойми кого.
В заповедном сосновом лесу, через который пролегал мой путь, снега была чуть больше, чем я предполагал. Раз в десять. Даже без двадцатилитрового бутыля передвигаться было не очень удобно. Зато весело. К тому же нужно хорошенько пропотеть.
Как выяснилось, чан уронил Миша, когда бегал за мелким Серёжей. Причём уронил прям на костёр-свечу, которую Серёга с Тёмой разжигали полчаса. Включив педагогику, я сказал, что за их провинность мне, инвалиду умственного труда, пришлось вставать с постельки и тащить по лесу тяжеленную воду. Ещё я сказал, что если эти двое ещё хотя бы раз оплошают, заставлю отжиматься по двести раз. Вроде, испугались.
Несмотря на мороз, было весьма уютно. Мы даже песенки под гитару попели. Правда приходилось петь быстро, потому что руки замерзали.
Весело было всем. Кроме, как и предполагалось, Яне.
Она сидела на пеньке поодаль, и грустила о своей трагической участи.
— Подвинься, — бесцеремонно влез в размышления ребёнка я.
Внимательно посмотрев на маленький даже для одного пень, Яна немного подумала и встала. А я сел. Так, чтоб быть ниже.
— Всё переживаешь из-за того, что придётся обниматься с Максимом?
— Угу.
— Ну, смотри, Ян. Сейчас мы решим твою проблему и всё будет хорошо. Нужно немного поразмышлять. Решений тут немного. Всего два. Каких?
— Каких?
— Первое: смириться и делать то, что нужно. Второе: отказаться от этой идеи.
— А что, можно отказаться? — удивилась Яна.
— Конечно можно.
Яна задумалась.
— Но режиссёр Коля будет сердиться?
— Ну он не сердиться будет, он скорее расстроится. Но ведь ещё целый день до спектакля? Кого-нибудь найдут на замену.
— Но так же не хорошо? — наивно спросила Яна.
— Да, нехорошо. Но если тебе так сильно не хочется обниматься, то что поделаешь? В конце концов никто ещё не умирал от плохого спектакля. К тому же в формате нашего заведения плохо сыгранный спектакль вовсе не значит плохой. Он никогда не будет блестящим, потому что за два дня с непрофессионалами сделать “нечто” невозможно. Я таких спектаклей уже тысячу пересмотрел. И я тебе так скажу: больше всего мне запомнились те, где дико и смешно лажали. В театр люди ходят, чтоб посмотреть не на то, как “играют”. В театр ходят посмотреть на реальную жизнь. Актёр должен пережить роль по-настоящему. Игры не должно быть заметно. А вы играть не умеете, как не старайтесь. Потому что ещё маленькие. Зато переживать по поводу того, что сейчас текст забудете или не то сделаете, вы можете в сто раз лучше любого актёра. Как раз это и интересно. По-этому, если ты откажешься, будет даже интереснее. Только Коле нужно будет кардиостимулятор купить, а в остальном нормально. Чтоб ты не переживала, я могу сказать, что ты заболела. Мне не сложно, правда. Думаешь, мне нужно, чтоб ты сидела тут кислая, как ряженка? Ты мой ребёнок, я буду тебя защищать. Это когда никого нет рядом, я вас ругаю. А если про вас кто-то что-то плохое скажет, то порву нафиг.
Яна посмотрела на меня искренними воодушевлёнными глазами. И наконец-то улыбнулась.
— Думаешь, лучше отказаться?
— Нет, не думаю. Но почти все люди иррациональны и любят делать глупости. А заботливые и глупые родители часто идут на поводу у своих балованных детей. Поэтому я готов закрыть глаза на твою глупость.
Яна немного подумала.
— А как бы ты поступил на моём месте?
— Как бы поступил... Ян, у меня бы такой ситуации просто не возникло. Но, даже если бы я боялся чего-то так сильно… даже не так. Раньше я многого боялся. А иногда просто не было выхода. Приходилось делать. И после этого я понял, что страхи можно снимать и выкидывать, как тесные перчатки. И с тех пор живут они у меня недолго. Боишься чего-то или кого-то — подошёл к нему, поздоровался, пожал руку и всё. Страха нет.
Яна смущённо улыбнулась.
— Коль, вот ты сейчас так сказал, что мне теперь отказываться ещё неприятнее, чем соглашаться.
Я улыбнулся.
— А ты думаешь, зачем я тут распинаюсь?
Яна улыбнулась снова, секунд с десять смотрела в никуда, а потом обняла меня, свалив с пенька.
— Спасибо тебе, Коль. Ты всегда поддерживаешь.
— Спасибо тебе, Ян. Ты одна из немногих, кто это ценит.
На этот раз уже я обнял Яну так, что она завизжала. А потом мы вместе пошли к костру. Там как раз ели жареные сосиски.
В лагерь возвращались совсем затемно. Когда дети узнали, что до полянки можно было дойти за пять минут, то начали дико бугуртить. Конечно, можно было объяснить им, что водили их чтоб показать красоту леса, чтоб было интереснее и прочее, но к концу смены почти все вожатые становятся немного мизантропами. Поэтому мы просто смеялись и стебали особенно злостных нытиков.
Во время ужина я понял, что мне тапки. Стало совсем плохо. Так, что в медкомнату меня тащил Серёга.
Когда врач узнала, что я, вместо того, чтоб лежать, пошёл в поход с двадцатилитровым бутылём, она недовольно покачала головой и сказала, что тут медицина бессильна. Из уст врача услышать такую вещь лично для меня было комплиментом. Хотя я и говорил, что во всём виноват детский “Панадол”.
Выдав мне пакетик жаропонижающего, доктор сказала, что если нарушу постельный режим, она мне сделает укол, от которого задница будет болеть целый день. Сразу видно педиатра: человек с детьми работает.
На этот раз меня отрубило сразу. Правда, пришлось проснуться из-за того, что в корпус вернулись дети, а молча или хотя бы тихо они не в состоянии делать ничего. Хотя вроде бы стали вести себя тише, когда кто-то увидел, что я сплю.
Отрубило до утра.
Любезно предоставленный мне термометр показал 39°С. Уже чуть лучше. Если по полградуса в сутки, то через четыре дня должно совсем отпустить.
В этот раз заботливые детишки притащили мне из столовой бутербродов и здоровенный лимон. Ещё они интересовались о том, не нужно ли мне чего. Я сказал, что мне нужно российское гражданство, и ещё я хочу телефон с хорошей камерой. Шестой айфончик или Сони зэд три. Дети почему-то ушли озадаченными и больше не возвращались. Ну и правильно — не дай Бог подхватят эту гадость. Пару раз забегал Серёга. Он закинулся “Нимесилом”, и ему тоже стало лучше. Он сказал, чтоб я пока отдыхал. Всё равно дети заняты или у Коли в постановке или у Сони в художке, и их развлекать не нужно. главное — следить, чтоб друг друга не поубивали.
На обед я тоже не пошёл. Не то, чтоб было сильно плохо, просто не было аппетита.
Ближе к вечеру в лагере началось то, чего ждали всю смену: сначала — просмотр фильмов, а после ужина — спектакль. Предварительно спросив разрешения у доктора, я пошёл посмотреть на свой фильм и на фильм второй киногруппы. Оба получились крутыми. Юра, который, увы, уехал в Москву, написал шикарную музыку, и работы по качеству могли сравниться со среднего уровня рекламой для национального телевидения.
Без ложной скромности скажу, что больше всего эмоций вызвала моя роль с плюшевым медведем. Конкурировать со мной мог бы только Юра, который снялся во втором фильме в качестве волчонка. Он рассказывал трагическую историю о том, как его маму погубил злой лесоруб. “Мы бегали, кричали, звали маму, но мама… не пришла...”. Очень ржачно. Юра тоже был бородатым дядькой и качественно контрастировал с малышами.
Было весело, но снова захотелось спать. Без Панадола силы кончались очень быстро.
Дети не хотели меня будить на финальную свечку, но пропустить самое важное для вожатого мероприятие я мог только по причине скоропостижной кончины.
Пока все собирались в комнате хороших девочек, мы с Серёгой набросали короткий план мероприятия. Сначала он рассказывает историю про «паровозик, который смог», затем он же рассказывает свои впечатления о смене, воодушевлённые рассказом дети начинают рассказывать свои истории, а заканчивается всё песней «Это всё» группы ДТТ, которую Серёга исполняет на гитаре, а я в куплетах рассказываю о своих впечатлениях, а в припевах мы вместе поём «Это всё, что останется после меня. Это всё, что возьму я с собой».
Получилось не то, что эпично — получился просто взрыв. История про «паровозик, который смог» в великолепном исполнении Серёги убила детей наповал. Ржали как больные. Хотя мы ожидали другого эффекта. Они сидели с выпученными глазами и не знали, как им реагировать. Хорошо задвинул. Когда делились впечатлениями, кое-кто начинал срываться на плач, но все держались. Пока мы не начали петь «Это всё». Вот тогда плакали все. Рыдали так, как корейцы на похоронах Ким Чен Ира. Я вообще как девочка рыдал. Только Серёга почему-то ржал.
— Сволочь, — сказал я, захлёбываясь слезами, и ёрзая усами по промокшей маске. — Сердца у тебя нету.
Дети рассмеялись, но продолжали рыдать.
Хоть и говорят, что детей доводить до слёз нельзя, это всё глупости. Когда ты видишь, как они рыдают, ты понимаешь, что эту смену ты прожил не зря. Что каждый твой час недосыпа со временем превратится в бархатные воспоминания. Не только твои, но и детские. Ведь вожатый, если он настоящий вожатый, должен быть для ребёнка чем-то между родителем и божеством, который всё знает, всё может и всегда поможет.Вожатый — это человек, который за неделю может изменить ребёнка настолько, на сколько родителям этого не удавалось за год.
Вожатскому делу нельзя научиться. Можно закончить ВУЗ и стать воспитателем. Или педагогом. Эти профессии нужны для того, чтоб организовывать из детей группы, которые будут нести пользу как самим детям, так и обществу. Но это всё снаружи, не внутри. А с вожатством всё по-другому. Вожатый всегда вкладывает душу. Даже самые матёрые вожатые, которые отработали по двадцать-тридцать смен и, на первый взгляд, души давно лишились, втихаря плачут после разъезда. У нас в Артеке (родине профессии, к слову) об этом знают все. Об этом написан миллион стихов и песен, в которых есть масса метких фраз, ставших крылатыми, вроде «Вожатый — работа не за ставку. Вожатый — работа за сердца». Или «Знаешь, вожатый, нужно терпеть. Дети уедут, тогда и поплачем». Именно поэтому после каждой смены педагогический коллектив любого нормального лагеря добровольно-принудительно отправляется куда-то на турбазу, где недавние любимцы детей жрут водку и ведут себя, словно черти на шабаше. Это может показаться чем-то страшным: как же так? Эти люди ведь с детьми работают! Да, именно так. И никак иначе. Иначе можно просто свихнуться.
В Артеке есть так называемая ШПР, школа педагогических работников, куда приезжают студенты со всей страны, и учатся быть вожатыми. Я веду у них один из курсов, снимаю о них сюжеты и могу понаблюдать за тем, как они меняются. Все приезжают очень умными и с важным видом размышляют о трансактном анализе и методах манипуляции детьми. А потом, когда начинается смена, по вечерам ревут хуже над разорванным директором заявлением “по собственному”. Треть, сорвав голос, уезжает после первой смены, ещё треть, приговорив все запасы валерьянки, после второй. Совсем немногие доживают до конца сезона. А таких, чтоб приехали на второй год, совсем единицы.
Свечка затянулась до полуночи. Напоследок мы решили сделать детям сюрприз и сказали, что у них в день разъезда будет самоуправление. Что они — двенадцать вожатых, а мы с Серёгой их дети. Детям идея понравилась, и все легли спать пораньше, чтоб не проспать подъём.
Я прилёг на диванчике в коридоре, а Серёга пошёл на свечку.
Вернулся он каким-то слишком грустным.
— Чо такое, чел?
— Да… — отмахнулся Серый.
— Что случилось?
— На меня Аня с бугром наехали.
— За что? — удивился я.
— Сегодня у Пети из первого отряда была истерика. Из-за того, что ему в пожеланиях… а тебя ж не было. Мы в конце дискотеки друг другу писали пожелания на картонных тарелках, чтоб…
— Я знаю, — улыбнулся я. — Я ж тут не первый раз.
— А, ну да. Так значит, Пете кто-то из взрослых написал «Удачи, опарыш».
Я посмотрел на Серёгу.
— А ты тут причём?
— Ну, просто когда-то на актёрском мастерстве Пете стало скучно, и он начал ползать по полу. И шуршать штанами. Это всех напрягало. Ну я и говорю: «Петя, что ты как опарыш ползаешь?». Все тогда поржали. Я вообще про это забыл. Но старшие потом Петю опарышом называть стали. А сегодня ещё и написали на тарелке. Ну и на меня наехали за то, что это я придумал. И что я всю смену ребёнку испортил.
Моё лирическое настроение потихоньку начало пронизываться нотками негодования.
— Они что, не понимают, что ты — только повод? Что причина в другом? Старшаки взрослые, им нужно над кем-то стебаться. Не опарышем, так как-то по-другому назвали бы.
— Ну, я всё равно переживаю. Соня говорила, что он прям сильно плакал. Нужно перед ним извиниться утром.
— Чувак! Да он утром не вспомнит об этом. Это ж Петя. И вообще, то, что дети в конце смены плачут — это нормально. Им только повод нужен. Вот мы дали повод, у нас всё хорошо. Вообще не парься из-за этого. А высокое начальство хоть сказало спасибо за то, что ты тут вкалывал бесплатно?
— Да, конечно, — как-то неуверенно сказал Серёга. — Но всё равно, я переживаю.
— Чувак, забей. Я вообще не понимаю, как у них совесть позволила тебе такое сказать. Всю смену протащил отряд в одиночку, допустил совсем маленькую оплошность и на тебе — плохой. Хотя и работаешь за идею. Тут не важно даже, кто кому что сказал. Даже если набокопорил, нужно объяснить проблему, а закончить на позитивной ноте, чтоб проблема подсознанием не воспринималась как что-то плохое и чтоб оно не боялось к этой проблеме возвращаться потом. Ох, и Аня… Нужно её заставить Юнга с Берном почитать. Как вообще можно было так по-дурацки поступить? Неужели они не понимают, что своими действиями они вообще ничего положительного не сделали? Они испортили тебе настроение, испортили отношения с тобой, свой авторитет подпортили, сами переживают, наверное. А то, что они типа «поругали, чтоб неповадно было», так это прошлый век. Так только совсем далёкие делают. Педагоги, блин. В общем не парься. Критика людей, которые поступили так глупо, вообще недостойна внимания. Я твой любимый писатель, и я тебе говорю, что в соотношении цена/качество ты тут обогнал всех на несколько порядков.
Серёга не очень понял мои рассуждения, но всё-же просветлел.
— Ну не знаю, — засмущался он. — Меня угнетает то, что я нифига не умею. Ты вот снимаешь кино, Коля пьесы ставит, Соня рисует. А я только на гитаре играю. И то, хуже тебя.
— Чувак! Ты вожатый, а не режиссёр! Чувствуешь разницу? У тебя в отряде все дети здоровы, организованы и дружны. Ты сам видел, как они все рыдали. Это ж не просто так? Они понимали, что завтра всё это закончится, они уедут в Москву. И будут жить обычной жизнью. Они прощались с нами и друг с другом. Когда ребёнок плачет из-за того, что теряет, значит, теряет он что-то ценное. Причём он это уже сейчас осознаёт. А такое вообще редко бывает. Ты видел, как они все рыдали? И они больше о тебе плакали, чем обо мне. Потому что я с ними был гораздо меньше. Может, я казался чуть ярче, но это только из-за контраста. Как бы не успевал примелькаться, поэтому, когда появлялся, вызывал эффект “Вау!”. Но отряд именно отрядом сделал ты. А это самая главная задача вожатого. Так что не парься. Главное…
Дверь открылась и в корпус вошла Аня.
Она посмотрела на нас очень дружелюбно, но наткнулась на один напуганный, и один недовольный взгляд.
Несколько смутившись, она пошла к себе, сказав только:
— Коль, зайди ко мне через десять минут, хорошо?
Я не ответил. Будет знать, как моего коллегу обижать.
Шёл второй час ночи. Серёга пошёл спать, а я решил принять душ и зашёл к Ане в одних шортах и полотенце. И маске. После хорошо освещённого коридора в комнате было темно. Глаза долго привыкали к обстановке.
Аня сидела на кровати и писала что-то в блокноте.
— Коль, как ты?
— Очень на тебя зол.
Аня удивилась и немного испугалась.
— Что случилось?
— Почему я должен Серёгу успокаивать? Какого вы его отругали из-за Петьки?
— Коль, ты не видел, как этот ребёнок переживал. Я у них на свечке была…
— Ты этого Петьку видела раньше? Он плакал из-за того, что я не хотел катать его на шее. Мелкий засранец и манипулятор. А вы идёте на поводу у него. Держу пари, что после истерики минут через десять он ржал как больной. Так ведь?
— Ну он успокоился быстро…
— Потому что меланхолик. Это в темпераменте заложено. К тому же у него постоянный дефицит внимания. То по полу лазит, как червяк, то дерётся с кем-то, то рыдает из-за пустяков. Тут Серёга ни при чём. Вообще. А вы ему наговорили гадостей. Ты знаешь, что он на бабло попал, когда сюда приехал? Как раз мою зарплату ему из-за отгулов не дадут. Ты знаешь, что дети брали у него телефон, чтоб с мамой связаться и в штаты звонили? Три сотни рублей за минуту. Ты знаешь, что он полную сумку конфет привёз и детей подкармливал? И ни разу никому не пожаловался. И что в благодарность? «Ты испортил ребёнку смену»? Аня, ты вообще понимаешь, насколько ты неправильно поступила? Я требую, чтоб ты завтра извинилась перед ним. Лично. И чтоб в автобусе он мне воодушевлённо рассказывал про то, какие комплименты ты ему рассказывала. Ты же можешь, я знаю. Я даже ревновать не буду.
Аня посмотрела на меня усталым взглядом. Во взгляде читались вина и обида.
— Вообще-то я позвала тебя потому, что хотела поговорить. И подарок подарить. Но раз тебе важнее твой Серёжа, а не то, как я себя чувствую, то забирай и уходи. Я хочу отдохнуть.
Аня протянула мне небольшой весёленький пакет.
Внутри лежал ноутбук Apple и зарядка к нему.
Я сильно удивился, и присел на кровать, игнорируя Анину просьбу.
Включив ноут, я зашёл в характеристики системы и офигел. Это была самая мощная модификация. Яблотехника и так стоит недёшево, а этот вообще должен быть как самолёт. Не меньше двух тысяч долларов.
Ситуация вышла дурацкой. Я тоже почувствовал себя виноватым.
— Да. Глупо как-то получилось, — признался я.
Аня продолжала дуться. Хотя у меня начало складываться впечатление, что она играет. Уж слишком хорошо она это делала.
— Ань, давай так. Я понимаю, что наговорил гадостей. Хотя и не думаю, что где-то был неправ. Хотя нет. Был неправ в том, что излишне эмоционально всё описал. Но ты должна понимать: это я сюда притащил Серёгу, и я чувствую ответственность за то, как прошла эта неделя для него. А ведь он молодец. Если бы не он, не знаю, как бы я справлялся. Но не буду его хвалить, а то ты опять ревновать начнёшь, — Аня еле заметно улыбнулась. — Я хочу тебя поблагодарить за то, что сделала мне такой подарок. Я примерно понимаю, сколько это стоит и даже не представляю, за что мне такое счастье выпало. Хотя и тут должен поругать тебя. Почему ты мне его в конце смены подарила? Будь он у меня сразу, я бы мог монтировать не вылезая из кровати. И мне не пришлось бы ждать по полчаса, пока компьютер тупит.
Аня снова улыбнулась, затем стала серьёзной, но не выдержала и улыбнулась надолго.
— Там же нет монтажной программы. Ты бы всё равно не смог работать. А скачать у нас не хватило бы трафика. Я сразу так и хотела. Просто не догадалась загрузить в Москве.
Я подумал и кивнул.
— Разумно. Согласен, — повисла неловкая пауза. — Ань, давай не будем ссориться? Я очень тебя прошу. Если ты уедешь, а ты уедешь, нас обоих будет грызть совесть за то, что так глупо расстались.
Аня долго смотрела куда-то в никуда, а потом ещё с полминуты сверлила взглядом моё правое плечо. Затем глубоко вздохнула, подсела ближе и обняла. Где-то за ухом прозвучало мягкое:
— Как ты, Коль?
— Температура тридцать девять. Всё болит. Ништяк.
Аня снова посмотрела в никуда.
— Коль, а мы точно не будем сейчас ссориться?
— В смысле?
Аня снова села так, чтоб я мог её видеть.
— Ну, я хочу тебе кое-в чём признаться. Но боюсь, что ты будешь сердиться сильно.
— Ну хочешь, признавайся. Как бы я не хотел, у меня других вариантов.
Аня отвела взгляд, крепко сжала кулаки и выдохнула.
— Я купила тебе этот ноутбук как подарок. Но он очень дорогой. Поэтому… ты точно не будешь обижаться?
— Да говори уже!
— У нас было ещё две ставки. Для режиссёра-оператора и физрука. Но, ты сказал, что Серёжу возьмёшь бесплатно. Это минус одна ставка. Соответственно, экономия денег. А мне не хватало на этот ноутбук как раз ещё двух зарплат. Поэтому я и режиссёра не взяла. Решила, что сама отработаю. Я режиссёром, а ты оператором.
— Так Вадик же оператор?
— Вадик фотограф. Просто я уломала его ещё и фильм с мультиком взять. Ты даже не представляешь, чего мне это стоило!
Аня замолчала и довольно улыбнулась.
А во мне говорили смешанные чувства.
— Вот я думаю, мне сейчас убить тебя или расцеловать.
— Ну, целовать меня точно не нужно, ты заразный. Но обнять можно было бы.
Ласково усмехнувшись, я присел рядом с Аней и обнял.
— А сколько стоит?
— Не скажу.
— Ну скажи. Я всё равно завтра в интернете посмотрю.
— Новый три тысячи. Но я не новый покупала. Хорошему знакомому деньги срочно понадобились. Почти в половину дешевле.
Я снова обнял Аню.
— И что тебя подвигло подарить что-то круче кружки?
— Между прочим, ты мне вообще ничего никогда не дарил, — по-доброму обиделась Аня.
— Да ты офигела! — сказал я и закашлялся. — Я тебе посвятил серию рассказов! Узнай ради интереса, сколько стоит художественную автобиографию запилить?
Аня ещё больше улыбнулась.
Мы начали смотреть друг на друга. Долго смотрели. Минут десять точно. А может, и минуту. Время как-то выключилось. Затем она опустила глаза, и взяла меня за руки.
— Я вчера звонила папе. По поводу переезда. Он обрадовался сильно, и уже купил билет. На завтра, на вечер. Чтоб собеседование не откладывать. Поэтому нам не удастся побыть вместе.
Стало очень грустно. Почти до слёз.
— Ну, мы сейчас вместе. Уже хорошо. Хоть я и побаиваюсь, что сейчас надышу тут, и на собеседовании ты будешь как сосиска. Поэтому целоваться точно не будем.
Аня хихикнула.
— Коль, я буду скучать. Давай каждый день созваниваться?
— Ты забудешь уже через день. У тебя не будет времени, будут встречи и так далее. Плавали, помним. Ты звони в любое время. Я всегда рад тебя слышать. И фоточки пришли в купальнике.
— А ты учи английский. Я буду папе на мозги капать, думаю, годика через два он не выдержит и согласится стать принимающей стороной. Устроим сначала волонтёром, а там посмотрим.
— Если экономика США не развалится, — пошутил я. — Ладно. Давай спать. А то я терпеть не могу этих долгих прощаний. К тому же я правда боюсь тебя заразить. Не мне тебе рассказывать, сколько в штатах медицина стоит.
Ничего не ответив, Аня сняла с меня маску и крепко поцеловала в губы.
Не смотря на острое желание, я старался не открывать рот, чтоб не распускать бациллы.
Крепко обняв напоследок, я не стал испытывать свою висцеральную нервную систему, которая в таких ситуациях делает хитрые фокусы с сердцем. Сказав “до свидания”, я отправился к себе, по пути проверив всех детей.
Отрубился на удивление быстро.
Утром дети проспали подъём, и самоуправление на этом закончилось. Позавтракав, мы собрали вещи, сделали пару кадров на прощание и поехали в Москву. Аня ехала с Димой в машине, а остальные, у кого не было личного транспорта — на автобусе.
Второго долгого прощания у нас с Аней не вышло: она вышла на Речном вокзале и поехала домой собираться. Наверное, так было даже лучше. Эти сопливые прощания никогда ни к чему хорошему не приводят.
Серёга сказал, что утром у них с Аней состоялся короткий диалог. Что она извинилась, и что ему теперь самому стыдно за то, что ей стыдно. Я его успокоил тем, что эта хитрюга умеет на совесть давить не хуже бывалого политрука в советской армии, и что можно совершенно не париться.
Хотя сам факт того, что Аня извинилась, уже говорит о многом.
На Болотной площади нас ждали родители. Соскучившиеся дети выбегали из автобуса и прыгали в объятия к мамам и папам, а затем, нагрузив родителей чемоданами, шли к своим машинам, рассказывая что-то очень эмоциональное. И никто, вообще никто не попрощался с нами. С вожатыми. Даже не обняли напоследок. Ещё одна неприятная часть работы. Ну, ничего. Не в первый раз.
Директор Дима пригласил всех к себе, чтоб отметить конец смены. Но все соскучились по родным, и поехали только я с Соней.
Сидя на уютной кухне и вглядываясь в кружку со сладким чаем, я начал осознавать, что вернулся в реальный мир. Завтра вставать рано утром, быстро готовить яичницу и аж во “Внуково”, на самолёт. Потом в Симферополь, а там куча противной бюрократической работы, связанной с новым гражданством. Дома война, поехать туда сейчас никак. Хотя созвонился с мамой — говорит, что пока тихо, что стреляют где-то далеко. И что даже какие-то выплаты начали давать.
А ещё больше не будет Ани. Раньше мы с ней часто созванивались, когда требовались услуги дизайнера, и хоть как-то говорили. А теперь всё. Я точно знаю, что она не будет звонить, и на звонки отвечать времени у неё не будет. Максимум, прочитает этот рассказ, разрыдается и позвонит. Потом ради приличия ещё пару раз и всё.
Стало очень паршиво. Ещё и зуб разболелся. Но это нормально. Так всегда бывает, когда долго хорошо. А ведь у меня целая неделя со “своими” детьми.
Оно того стоило.
Николай Хлевицкий aka deathmetall © 2014
То самое видео
Особо нетерпеливым смотреть с 2:36
yaplakal.com