152
Продолжение
романа про детский кинолагерь.
Рекордно многабуков. Но интересно и познавательно.
Выбравшись из-под одеяла в холодную и тёмную действительность, я кое-как натянул шорты с футболкой и пошёл за Ксюшей.
— Она меня не просила кого-то звать, — зачем-то начал оправдываться ребёнок. — Я сама услышала, как она стонет и решила вам сказать.
— Умничка, — похвалил я, — хорошо, что вы заботитесь друг о друге. Молодцы.
Мы пришли в комнату №8. Как всегда, там был бардак.
Яна лежала на кровати калачиком и издавала странные звуки, которые в общем и целом хорошо подходили под «пищевое отравление». Полина тоже не спала. Когда мы зашли, она включила свет.
— Она так уже минут двадцать лежит, — сообщила она.
— Да, — подхватила Ксюша, — жалуется, что в животе ноет.
Я подошёл к Яне и присел на кровать.
Выглядела она неважно. Лоб покрылся потом, а лицо было искажено гримасой боли.
— Ах ты ж мой несчастный ребёнок, — погладил я Яну по волосам. — Сильно болит?
— Ага, — с трудом ответила та.
— А где болит? Вверху, внизу или где-то сбоку?
— Внизу, — проскулила Яна.
— Кишечник, — неслышно сказал я. — А как болит? Колет или режет?
— Колет.
“Если колика, то плохо” — подумал я, но озвучивать не решился.
— А ты вчера что ела?
— Ничего.
— Как ничего?
— Ну, я не хотела.
— Ты вообще ничего не ела что ли?
— Ну… хлеб. И чай зелёный.
— И много ты хлеба съела?
— Ну… не очень.
— “Не очень” — это сколько?
— Ну, где-то... один батон. Может больше.
Мой сонный мозг начал генерировать ненависть с бешеной скоростью, но я его успокоил тем, что на детскую глупость обижаться нельзя. Даже если хочется. Даже если очень хочется.
Включив рацию, я вызвал врача. Морально я был готов к тому, что врач ещё спит, и что мне придётся идти в административный корпус и будить её, но всё было не так. Ответили почти сразу.
— Доктор слушает.
— Татьяна, прошу прощения, что в такую рань. Второй отряд беспокоит. У нас тут ребёнок страдает. Если я правильно понял, от боли в кишечнике. Вчера съела слишком много хлеба.
— Хорошо, сейчас буду.
Я снова начал гладить Яну по голове.
— Мой дорогой ребёнок. Не переживай, доктор скоро придёт и поможет тебе. Но пока он идёт, я буду тебя ругать. Сильно. Ты меня очень расстроила.
Яна вжалась в одеяло ещё больше. Боль как будто бы отошла на задний план.
— За что?
— За то, что ты игнорируешь мои просьбы кушать нормальную еду. Хлеб, которого ты съела немножко больше, чем нужно, трудно переваривается твоим маленьким желудочком. И, по всей видимости, он у тебя застрял где-то в животике и ты теперь страдаешь. А вместе с тобой страдают твои соседки, которым ты не дала досмотреть сны. А ещё я и доктор. Поэтому к тебе будут применены санкции. А сейчас ты мне пообещаешь, что будешь кушать нормально. Особенно суп.
— Но я не люблю суп!
— Тогда тебе нужно понять, что ты не любишь больше: суп или корчиться от боли. Ты и так себя довела вон до какого состояния, — я взял Яну за руку. — Пойми, солнышко, мне абсолютно не хочется заставлять тебя кушать этот противный суп и эти мерзкие котлеты. Да простит меня Денис. Но ещё больше я не хочу, чтоб ты мучилась от боли. Причём, это у тебя ещё цветочки. А вот застрянет это в кишечнике и начнётся колика — тут уже доктор не поможет. Придётся в больницу везти, и может даже операцию делать... Понимаешь, Ян?
— Понимаю.
— Тогда придётся через “не хочу” кушать супчик.
Яна жалобно заскулила. Не было понятно — от боли или от осознания того, что придётся есть ненавистный суп.
Девочки присели рядом и тоже начали жалеть Яну. Хоть они и устраивают у себя постоянный бардак (сегодняшнее утро не исключение), они замечательные дети. Балованные, но с добрым сердцем.
Вскоре пришла доктор и дала Яне пару таблеток. А минут через пятнадцать всё совсем прошло и у меня в отряде снова был вредный, но обаятельный ребёнок.
Перед зарядкой я собрал всех и рассказал о сегодняшнем инциденте, чтобы предотвратить повторение ситуации. Потому что я и так не высыпаюсь.
После завтрака Аня подозвала меня к себе.
— Коль, у нас изменились планы на кино, и нам опять нужна Соня.
— А мне нужно сидеть с малышами?
— Совершенно верно, мой мальчик.
— А Тёма где?
— Он будет эстафету на свежем воздухе готовить.
Я не хотел уходить с отряда, и мне хотелось сказать Ане какую-то остроту. Но умом я понимал, что этого требует ситуация, и что придётся потерпеть.
— Хорошо.
Аня явно не ожидала такого простого исхода, поэтому сильно удивилась.
— Коль, всё нормально?
— А почему ты спрашиваешь?
— У тебя лицо какое-то недоброе.
— Это потому, что не выспался. Сегодня у меня пищевое отравление было утром.
— Как? Что ты вчера ел?
— Нет. Не у меня, а у меня в отряде. Ребёнку в… — я решил приукрасить. — в пять утра стало плохо. А легли мы в час, если помнишь. Но ты не переживай. Просто хлеба переела. Эпидемии поноса у нас не будет.
Аня посмотрела по сторонам и погладила меня по голове, сделав ласковое-ласковое лицо.
— Коль, ты молодец. На тебя всегда можно положиться.
На секунду я сделал такое же лицо, но сразу же сказал наглым гопническим тоном:
— Гони подарок.
Аня немного удивилась, но не потерялась.
— Обойдёшься.
— Тебе чо, жалко что ли?
— Я сказала: в конце смены.
— Почему именно в конце?
— Потому что так у меня будет хоть один предлог заставлять тебя работать за двоих.
— Я и так работаю за двоих. И обещаю, что буду продолжать в том же духе. Если не помру, конечно. Гони подарок.
— Коль, я пока не могу. Правда.
— Почему?
— Ну ты мне можешь просто поверить?
Мне всегда было сложно просто взять и поверить во что-то без объяснений и понимания сути.
— Тогда сегодня ты не проводишь свечку, приходишь домой рано, и мы играем в шашки.
Аня посмотрела на меня с улыбкой.
— Да конечно! И чтоб сегодня пришёл. Мне без тебя там скучно, — Аня сразу же поняла мои мысли, — и не проси, подарок сейчас не подарю. Потерпи.
Потерпев поражение в этой маленькой баталии я отправился сначала к своему отряду, а потом взялся за малышей. Мини-мужики слишком буянили, поэтому я решил поиграть с ними в игру «кто больше отожмётся». Чтоб молодые люди не поняли коварства моего плана, пришлось отжиматься вместе с ними. Естественно, я не мог уронить честь и достоинство вожатого, поэтому должен был выиграть. И, как на зло, нашёлся один мелкий и наглый поцык, который с пяти лет ходит в качалку. Я-то выиграл, но какой ценой? После отжиманий минимужики сели играть в телефоны, а я решил попеть с девочками песни. Но всё было не так просто — вместо рук как будто два больших молотка появилось. Тяжёлых и неповоротливых. А ведь мне сегодня ещё и кино снимать. Горе-горе.
Через час, после того, как каждый ребёнок из младшего отряда покатался на моей шее по два-три раза, я был как выжатый лимон, только не такой кислый. Я лежал на диване в холле и ощущал прелесть того, что не можно не шевелиться. Через какое-то время ко мне подошла Лиза из маленького отряда, и в наглую легла сверху, ласково обняв. Ребёнок понимал, что я измучен и просто хотел отблагодарить по-своему.
В холле появился Серёга. Его тоже измучили и он точно так же упал рядом со мной. И буквально через минуту на него сверху, крепко обняв, увалилась Глаша — самая маленькая девочка в лагере.
— Вот бы двадцатилетние так вешались... — мечтательно пробормотал Серёга.
— Ага, — согласился я. — Щас родители приедут, увидят и решат, что тут кучка педофилов собралась и конспирируется под вожатых.
Девочки не понимали, о чём мы говорили. Они просто валялись на нас и излучали детскую любовь.
Через несколько минут в нашей стороне послышался какой-то громкий звук, и Серёга, аккуратно сняв Глашу, пошёл наводить порядок. Я тоже хотел пойти к малышам, так как они уже минут десять были без присмотра, но обнаружил, что Лиза на мне спит. Причём в таком положении, что снять её и не разбудить было сложно.
В корпус зашёл Дима, поглядел на меня и сказал директорским тоном:
— Коля, подойди-ка ко мне на минутку.
Разбудив и сня ребёнка, я встал зашёл в комнату, где находились всякие электрощитки и котёл.
— Коль, значит, смотри, — начал Дима, — если я ещё раз увижу что-то подобное — ты здесь больше работать не будешь. Ты меня услышал?
Фраза меня шокировала. Я понимал, почему Дима говорил таким тоном, и почему он вообще поднял этот вопрос. Скорее я удивился категоричности.
Немного подумав, я серьёзно посмотрел на директора.
— Дим, говорить таким образом крайне не педагогично и непрофессионально. Ты не должен выстраивать логическую линию вот так: “если ты это, то будет тебе вот это”. Ты должен объяснить мне, где я неправ. Потом объяснить, почему так делать нельзя. И уже потом, если я всё равно не пойму и не приведу достойные контраргументы, объяснить, чем это чревато. Ты пойми, что если ты так будешь с народом разговаривать — поссоримся же через неделю.
Диму мой ответ тоже шокировал. Он довольно долго смотрел на меня, несколько раз менялся в лице, но всё же ответил.
— Да, Колян, извини. Вы мне тоже говорите, если я тут таким директорским тоном буду командовать. Я не со зла, просто иногда не успеваешь сообразить, что к чему. Всё как-то скопом навалилось. Снег этот, трактор, сушилки. Я ж утром плотникам чертежи делал. А про наш конфликт, — Дима немного помялся. — Ты ж пойми, как это со стороны выглядит?
Мне тоже стало немного стыдно, потому как я знал, что Дима впахивается за пятерых.
— Да понимаю, Дим. Но если она сама вот так залезла, не могу ж я её согнать? И я, правда, задолбался. Мне щаc реально тяжело ходить. Они маленькие, у них энергии хоть отбавляй. Им на улицу нужно. И чтоб они друг друга не поубивали, я с ними тут и отжимался и приседал, и на шее катал. Когда там уже этот трактор расчистит дорожки? У меня здоровья столько нету.
— Вот я как раз за этим и пришёл. Всё почти готово. Давайте детей одевайте, а ты своих мужиков бери, сейчас нужно будет принести сушилки из плотницкой. Нам сварили. Хорошие такие. Сам чертежи рисовал.
Согласовав с Димоном ещё пару моментов, я сказал малышам одеваться и сам пошёл за пальто.
На встречу мне бежал мой отряд.
— Коля, Коля! — чуть не сбили меня с ног дети. — А ты знаешь историю про паровозик, который смог?
Я посмотрел на детей с недоумением, а потом увидел Серёгу, который стоял сзади и подмигивал.
— Конечно знаю.
— А расскажи?
— Почему я вам должен её рассказывать?
— Ну! — завопили дети. — Серёжа сказал, что только в конце смены расскажет. И то, если мы будем себя хорошо вести.
— А вы понимаете, что это невозможно, поэтому просите меня?
— Нет, мы можем себя хорошо вести! Просто мы сейчас хотим!
— Ну товарищи, не могу же я лишить своего любимого коллегу права рассказать вам эту замечательную историю? Это будет невежливо с моей стороны.
Дети устроили ад и Израиль по этому поводу, но я сказал, что мы идём на улицу, и про «паровозик, который смог» все моментально забыли.
Принеся в корпус две пятиэтажных сушилки, сделанных действительно разумно и умело, мы пошли на улицу, где Тёма приготовил целую трассу приключений. Я тоже хотел побегать и поугнетать малых, но на мне висел ролик о смене, и Аня не простила бы отсутствия таких красивых кадров.
Набегавшись до состояния, когда одежда внутри взмокла от пота, а снаружи от снега, мы пошли в столовую и начали трапезничать.
Яна в красках рассказала о своих утренних приключениях, поэтому суп ели все. По половнику съел каждый.
В моём коварном мозгу даже возникла методика: отравлять в начале каждой смены самого злостного супонелюбителя, а потом на его примере объяснять остальным, всю важность правильного питания.
Должен сказать, что мы с Серёгой уже не думали о столовой. У нас были замы по питанию, которые сами назначали дежурных, сами следили за тем, чтоб всё было накрыто вовремя и ещё следили за тем, чтоб вожатым приносили по две порции.
Сложность работы с детьми в зимний период заключается в том, что после прогулки нужно высушить кучу вещей. Во-первых, нужно понять, как это сделать, а, во-вторых, нужно спросить у каждого ребёнка, повесил ли он сушиться варежки, носки, шапку, штаны и куртку. А то многие засунут в карман и забудут. А оно там растает и превратиться в лужу. Хорошо, что нам Дима сказал всех проверить. Мы бы сами не догадались. Как оказалось, у половины отряда так и было.
На тихом часу я снова оставил своих любимых детей на Серёгу, а сам ушёл собирать материал, который наснимал за прошедшие дни. Всё это нужно было отсортировать и грамотно организовать в проект. Вообще на нормальном компе на всё это понадобилось бы около двадцати минут. Но так как работать приходилось на машинах, для которых слово «РУХЛЯДЬ» уже было нехилым комплиментом, на всё ушло аж полтора часа.
Наконец-то я пошёл к своим любимым детям. Больше всего меня интересовала Даша. Я всё никак не мог заняться с ней тренингами по её мышефобии. А у меня созрела целая методика, основанная на физических явлениях, к которым можно применить приставку «квази».
— Итак, Даша, — начал я торжественно. — Тебе так не страшно?
Даша посмотрела на меня очень подозрительно.
Я сидел в противоположном конце комнаты и держал мышку Димончика в руках.
— Нет.
— А почему не страшно?
Даша пожала плечами.
— Ну она же далеко.
— А если вот так? — я сдвинул мышь на пару сантиметров. — Страшно?
Даша посмотрела на меня как на больного. Только не знала — бояться меня или жалеть?
— Нет.
— А почему?
Даша почему-то думала, что в моём вопросе есть подвох.
— Потому что она всё равно далеко.
— Хорошо, — довольно подытожил я. — А на каком расстоянии будет страшно?
Даша снова пожала плечами.
— Не знаю. Когда совсем близко.
— Совсем близко, это сколько?
— Ну… метр где-то.
Все девочки из отряда внимательно следили за нашими действиями.
Я взял мышь в руки и подошёл к Даше метра на два.
— Так. Ты помнишь, что я не буду тебя ни пугать, ни заставлять гладить эту подлую мышь, ни делать что-то другое, чего ты не любишь. Так? — Даша утвердительно кивнула. — Теперь смотри. Вот два метра.
Я положил мышь на пол, подошёл к Даше и попросил её сесть на ковёр. Затем снова спросил.
— Вот так страшно?
— Нет.
Я подвинул мышь к точке, где отмерял два метра.
— Вот так страшно?
Даша уже и не обращала никакого внимания на мышь, которая вызывала в ней ужас пару дней назад. Ей хотелось понять, что я делаю.
— Нет.
Я снова подвинул мышь на пару сантиметров.
— И так не страшно?
— Коль, скажи, чего ты от меня хочешь? — наконец не выдержала Даша.
— Ещё пять минут и всё расскажу. Не страшно?
— Да не страшно!
Я подвинул мышь так, что Даша могла до неё дотянуться.
— А вот так страшно?
Даша внимательно посмотрела на мышь. Затем на меня. Затем на девочек.
— Немного.
— ВОТ! — обрадовался я, перепугав народ. — Наконец-то!
Все заинтересовались, а я продолжил.
— Значит, смотри, Даш, — я отодвинул мышь назад и подошёл к ребёнку. — Сейчас твой страх находится вне зоны, где он может на тебя влиять. Сейчас эта мышь как бы не представляет для тебя никакой угрозы. Ты можешь спокойно находиться в одной комнате с твоим лютейшим врагом. И мы постоянно будем её приближать. Таким образом, что ты не будешь замечать разницы. Вы же все знаете, что такое «квазистационарный»?
Девочки посмотрели на меня такими глазами, как будто я предложил вызвать матюкливого гнома.
— Ага. Если в трёх словах, то: представьте жабу. Представили? Теперь представьте, что мы её опускаем в тёплую воду. Ну, в которой они любят плавать. Жабе хорошо там, она балдеет. Но мы, не ради издевательств, а ради науки начинаем потихоньку подогревать воду. Совсем по чуть-чуть. Так, что жаба не будет замечать разницы. Через час ваша любимая жаба сварится заживо. Просто потому, что не почувствует момента, когда ей станет совсем горячо. То есть когда что-то изменяется очень медленно, мы этого не замечаем. Вы же не видите, как растут цветы? Или как вы сами растёте?
— А я видео видела, там про цветок, который снимали месяц. Он так распускался красиво! — решила вставить Полина.
— Ну так он-то распускался месяц. А показали за пару секунд. Если так, то заметно. В общем к чему я веду. Сейчас мы берём нагло приватизированную у Димона мышь и кладём её вот сюда на стол. Ровно в двух метрах от тебя, Даш. На безопасном расстоянии. А Настю попросил передвигать мышь на пару сантиметров каждый час, когда вы в комнате. Даш, это нормально для тебя будет?
Даша до сих пор не могла понять, чего я хочу, поэтому немного нервничала.
— Да, нормально.
— Ну вот и чудненько. Мы ещё…
Я услышал дикий рёв из коридора. Рёв был похож на Серёгу.
Выйдя я увидел следующую картину: все парни младшего отряда решили проверить, насколько Серёга сильный. Их было семеро, а он один. У Серёги было по ребёнку на правой ноге, на левой, по ребёнку на каждой руке, один обвился вокруг живота и один сидел на шее. А ещё один думал, куда бы залезть.
«Это ж под сто кило!», — испугался я.
— Серёг, помочь?
Серёга весь красный и съёжившийся выдавил короткое «нет», затем издал рёв ещё раз и сделал шаг. Затем другой.
Ребёнок, которому не нашлось вакантного места, решил потесниться у Серёги на шее и с разбегу попытался туда запрыгнуть. Но добился немного другого эффекта. Вся конструкция, состоящая из Серёги и детей, медленно но красиво рухнула на ковёр. Я предположил, что сейчас все начнут ныть, но минимужики почему-то начали ржать, медленно выползая друг из-под друга.
Прошла всего пара секунд, как Серый остался наедине со своим падшим телом, и его облепили девочки первого отряда.
— А теперь нас так же! А теперь нас так же!
Нужно было что-то с этим делать, потому что ещё одного напарника мне взять негде.
— Так, граждане, приём окончен, — начал аккуратно распихивать девочек я. — У вас есть свой вожатый — его и мучайте. Всё, давайте-давайте. Он за вами сегодня соскучился. Бегите, расскажите ему, как вы его любите.
Идея детям понравилась, и они повалили толпой демонстрировать Тёме свою любовь.
Он на меня потом долго обижался.
А во второй половине дня после полдника мы начали снимать кино. Аня пришла к моей съёмочной группе минут на десять, а потом ушла в другую, так как там были съёмки сложнее.
Но всё было не так просто. В моей съёмочной группе был тот самый наглый поцык, из-за которого я сегодня отжался шестьдесят раз и руки у меня дрожали как у алкаша. Я обратил внимание на это чудо генетики ещё в первый день и дал ему ласковое прозвище «САТАНА». Юный Сатана отличался от нормальных детей тем, что мог спокойно сидеть час на одном месте, играясь с машинкой, а потом люто заорать и начать бегать, круша всё на своём пути. И не смотря на то, что потенциальной опасности было под пятнадцать кило, он уже успел сломать дверь шкафчика, ручку в ванную и дверной косяк. Хотя про косяк он всё отрицал и утверждал, что это девочки.
Ни на какие компромиссы и диалоги Сатана идти не то, что не хотел — он вообще слабо представлял, как это. Он либо делал то, что хотел, либо вырывался из рук заботливых вожатых и всё равно делал то, что хотел. В моей многолетней практике это единственный ребёнок, с которым мне не удалось сладить.
Суть нашей съемки заключалась в следующем: малолетние гномы делают подарки малолетним детям. Нужно было загримировать детей, одеть в малярные костюмы, поместить в подготовленное Соней место, похожее на жилище гномов, выставить свет и снимать. Съёмки были примитивными, поэтому я доверил их операторам из старшего отряда. Достаточно было просто поставить камеру на штатив, выбирать правильные ракурсы и попадать в резкость.
Мне повезло с персоналом. У меня была отличная девочка-режиссёр, которая, пускай, по опыту не дотягивала до уровня, с которым можно нормально работать, но абсолютно чётко и быстро выполняла мои просьбы и поручения. Она даже смогла как-то успокоить Сатану. Хотя он потом накинулся на одного из гномов, начал драться, завалил стоящую рядом ёлку и чуть не сжёг съёмочную площадку свечками, которые были зажжены для антуража. А ещё он порвал аж три малярных костюма. Милый ребёнок.
Несмотря на все происки Сатаны, мы прекрасно отснялись.
Я был жутко измотан.
Быть одновременно режиссёром, оператором-постановщиком и надзирателем маленького дьявола очень нелегко. У тебя в подчинении десять детей, с которыми ты должен сделать сцену из короткого фильма, сценарий которого ты, увы, не удосужился прочитать, потому что надеялся на режиссёра, который на съёмку не пришёл. Ты понимаешь, что второй возможности снять эту же сцену скорее всего не будет, потому что придётся заново ставить декорации, свет, гримировать актёров, одевать их и так далее. И, несмотря на то, что сценка очень простая, нужно не упустить и спрогнозировать несколько важных нюансов, которые сейчас не видны, а реально всплывут только при монтаже.
К ужину я почувствовал, что немного побаливает голова. Ещё почувствовалось лёгкое раздражение от всего. Значит, нужно передохнуть.
Но не тут-то было! Вечером в лагере проходила викторина, посвящённая музыке, и мой отряд как будто с цепи совался. Даже всегда прилежные Даша и Настя постоянно болтали, выкрикивали с места и не реагировали на замечания. Значит, начался шторм. Но это были цветочки по сравнению с тем, что было на свечке.
Десять минут нам понадобилось, чтоб просто добиться тишины. Затем, когда кто-то говорил о дне, тут же находился десяток остроумных комментаторов, превращавших вечернее таинство в балаган. Когда моё терпение находилось на пределе, мой любимый Серёжа вместо впечатлений вдруг решил поведать всем какую-то жутко смешную историю про Спанч Боба. Сначала я попросил его вежливо. Затем не очень вежливо. Затем признался, что у меня жутко болит голова, и что я хочу спать, но должен слушать, как они тут верещат. Затем сказал, что если ещё раз будет хаос, то будут приняты терминальные меры. Но даже это не подействовало. Когда свечка превратилась в обычный воскресный базар, я молча встал и ушёл, сказав на прощание «всем спасибо за приятный вечер». Самое обидное то, что никто не отреагировал. Все продолжали увлечённо обсуждать насущные дела.
Свалившийся груз суматохи давил невыносимо, и оставаться с ним наедине было рискованно. Поэтому было решено пойти на свечку к младшему отряду. Соня с Тёмой были не против, а девочки, для которых я уже был равноправным третьим вожатым, сразу же заключили меня в тесные объятия.
На свечке у малышей было шумновато, но в пределах допустимого. Даже для моего воспалившегося сознания. Дети говорили умные и душевные вещи. Причём они говорили это настолько искренне, что я даже позавидовал Соне с Тёмой. У моих-то пока что нет такого бескомпромиссного доверия.
Ещё я думал про свой отряд.
Во-первых, я понимал, что некрасиво поступил с Серёгой. Я знаю, что он выкрутится, но всё же вешать такие кризисные моменты на него — нехорошо. Во-вторых, я боялся вызвать стресс у хороших девочек, которые ко мне очень трепетно относились. То, что они устроили хаос — они ведь дети, и не всегда понимают, что временами нужно прислушаться друг к другу. И они меньше всего виноваты в том, что я оставил свой отряд. И они больше всего сейчас переживают. А балбесы, вроде Сергея — вообще не парятся.
Минут через десять в дверь постучали и, не дожидаясь ответа, в комнату зашла Яна.
— Коль, мы бы хотели извиниться… — начала она и тут же запнулась.
Я сидел в объятиях трёх прелестных малышек, и сама мысль о том, что придётся быть грубым, мне казалась ужасной. Но ничего не поделаешь — педагогика, чтоб её.
— Яна, закрой дверь и не мешай. Вы свою свечку сорвали, не срывайте пожалуйста ещё одну.
— Ну Коль… — жалобно проскулила Яна.
— Ты меня слышала? — серьёзно спросил я, и Яна удалилась, опустив голову.
— Коля, а что они натворили? — спросила Глаша.
— Они не хотели слушать друг друга. И меня в том числе.
— И ты от них ушёл? — спросила Лиза.
— Не совсем. Просто иногда, когда хочешь, чтоб услышали, нужно молчать. А ещё мне просто нужно немного спокойствия. Я вот к вам пришёл, у вас тут тихо так, уютно, никто никого не перебивает. А у меня чего-то под вечер голова разболелась. Я нуждаюсь в уютной обстановке и заботе.
Про “тихо” я лукавил. Но после этих слов все действительно стали тише, и это позволило сконцентрироваться на собственных мыслях.
Ещё минут через десять в дверь снова постучали. На этот раз — мелкий Серёжа.
— Коль, а ты что, больше не будешь нашим вожатым? — спросил он с каким-то трепетом и страхом, которого я раньше не наблюдал.
— Я вроде бы ясно сказал Яне, чтоб свечку не срывали первому отряду? Всё. Свободен. Закрой дверь и не мешай.
Дверь снова закрылась, а я продолжил думать.
Интересно, это Серёга такую идейку подкинул, или сами придумали?
Минут через пятнадцать свечка малышей закончилась. Я вышел в коридор, где меня уже ждал мой отряд. Даша протягивала мне стопку листков.
— Коля, мы поняли, что были неправы. Мы так больше не будем. Обещаем.
Я посмотрел на свой отряд с совершенно несвойственным мне цинизмом.
— Сегодня десять раз я вас просил об одном. Ничего космического — просто быть тише. И не перебивать друг друга. Я никого не заставлял, не насиловал, не орал. Просто надеялся на ваше понимание и доверие. И ещё говорил, что мне сейчас не очень хорошо, и что у меня болит голова. На что вы мне ответили наплевательским отношением. Вы показали своё настоящее лицо. Единственный раз, когда я вас о чём-то попросил — вы просто меня проигнорировали. Раз вы так, то и я так. Вы потеряли моё доверие. Разговаривать нам с вами не о чём.
Отряд был шокирован. Они ждали, что я в свойственной манере пошучу пару шуточек и всё станет как прежде. Но бить нужно было сильно и до конца.
Я уже собрался уходить, как меня одёрнул Серёжа.
— Коль, а ты уже не будешь нашим вожатым?
— Ты уже спрашивал. Если честно, сейчас у меня нет совершенно никакого желания, — уклончиво ответил я. — А теперь спать. Пока не растеряли окончательные остатки уважения.
Не добавив привычного «Чё стоите? БЕГОМ!», я пошёл к себе в комнату. Секунд через пять я услышал, как Настя и Даша начали всех убеждать в том, что нужно действительно ложиться, и делать это стоит тихо и спокойно.
Серёга предложил остаться укладывать детей, а мне пойти на свечку, но я был категорически против. Во-первых, потому что на свечке нужно думать (а я сейчас не в состоянии), а во-вторых, мне было интересно, о чём сейчас думают дети.
Показав минимужикам из младшего отряда обещанный глаз, я тихонько постоял у дверей своих спящих детей. Лечь-то они легли, но тихо лежать не получалось. У всех была интересная тема, и её обсуждение порой доходило до криков.
С этим нужно было что-то делать, потому что младшие уже почти заснули..
Я зашёл в комнату к хорошим девочкам и стал, сложив руки за спиной.
Было темно, и на первый взгляд все спали. Но это только на первый. Когда спят, обязательно сопят, и в комнате стоит такой лёгкий приятный гул. А сейчас было абсолютно тихо. Казалось, что девочки даже не дышат.
Мне стало интересно, как долго они смогут пробыть в таком несвойственном для них состоянии, и я решил просто молча постоять и послушать. Не забывая при этом стоять ровно как палка, с руками за спиной и выражением лица как у немецкого офицера в захваченном белорусском селе.
Первой минут через пять отозвалась Катя.
— Коля, вы простите нас пожалуйста. Мы правда поняли, что были неправы.
Меня рассмешило то, что они до сих пор не могут определиться, как меня называть. На «ты» или на «вы». Если что-то хорошее и весёлое обсуждаем, то «ты». Как только что-то напортачат, сразу — «вы».
Я размышлял над возможными причинами подобного дуализма, но внешне совершенно не изменился.
Второй голос подала Лена.
— Коля, мы тебе написали письма. Каждый что-то написал. Мы в них извиняемся.
И вновь моё воображение не дало мне ответить. Сразу же я начал представлять, какие ошибки там будут, какие будут иллюстрации, и чем письма будут отличаться (если будут, конечно).
Прошло ещё минуты полторы.
— Коля, а почему ты с нами не говоришь? — осторожно и немного напуганно спросила Настя.
И тут до меня дошло: мои дети под одеялами сейчас переживают самый настоящий УЖАС!
Тёмной-тёмной ночью в тёмной-тёмной комнате их вожатый стоит молча, не шевелится и пристально на них смотрит. Настя говорила дрожащим голосом, и мне стало жалко одного из моих любимых ребёнков. Захотелось присесть рядышком на кровать, погладить по головке и сказать пару тёплых слов. На этот раз сдержаться было действительно тяжело.
— Коль, ты нас простишь? — спросила Даша так, что сердце чуть не разорвалось.
Как я могу на них обижаться, если это мои любимые дети? И как я вообще допускаю то, что они волнуются и переживают? Сволочь я! Нет мне прощения! А они хорошие! Да, они вели себя как дети. Но они же дети? Тем более я был готов к этому ещё вчера.
Я уже был готов начать всех успокаивать, но меня на секунду опередила Лена:
— Девочки, давайте спать. Коля сказал, что у него голова болит. Пускай он раньше ляжет спать, а завтра проснётся с хорошим настроением и простит нас, — сказала она и зашуршала одеялом.
— Давайте, — поддержала комната, и зашуршали все остальные. — Спокойной ночи, Коля. Мы тебя любим. Пожалуйста, не обижайся на нас.
Я чуть не расплакался. Такие милашки!
Но нужно было держать марку.
Сказав сухое, почти синтетическое «спокойной ночи», я вышел, прикрыл дверь и уже там смахнул скупые мужские слёзы. Какие же у меня замечательные дети!
Комната №8, в которую я ревизировал следующей, находилась в состоянии перманентного бардака. И было в ней так же тихо, как и в предыдущей. До определённого момента.
Тонко врезаясь в тишину высоким голоском, отозвалась Яна.
— Коль, пожалуйста, не уходи от нас. Ты хороший. Мы без тебя не сможем.
Яна плакала. Тихо, сдержанно, но настолько проникновенно, что моё каменное сердце уже не выдержало. Никакая педагогика мира не стоит невинной слезинки ребёнка.
Я присел рядышком и начал гладить Яну.
— Всё, солнышко, успокойся. Всё будет хорошо. Вы погорячились, я погорячился. Бывает. Не вините себя сильно. Вы ни в чём не виноваты. Только в том, что вы — дети. Просто мне именно сейчас тяжело. Я очень устал, поэтому немного вспылил. Извини меня пожалуйста. Я никуда не уйду. Кто ж такой плохой отряд себе возьмёт? Только я и Серёжа сможем с вами справиться. Если вы нас раньше времени в могилу не отправите. Ну всё-всё, не плакай. Давай, успокаивайся и спатки. Всё будет хорошо. Я обещаю. Я вас хоть раз обманывал? Нет? Вот поэтому прислушайся к мудрому вожатому. Всё, давай-давай. Спать.
Я заботливо укрыл Яну, укрыл всех девочек, ласково пожелал «спокойной ночи» и вышел. Сам тоже начал немного реветь.
Вот так всегда: в комнате бардак, с утра будят из-за того, что вечером нормально не едят, а любви им достаётся больше. Несправедливо!
Остались пацаны.
Пацаны были телятами, поэтому с ними подобная тонкая тактика вряд ли бы сработала. Поэтому я решил поговорить с ними в стиле «старый прокуренный мизантроп».
Войдя в комнату, я сходу получил вопрос от Миши:
— Коль, а ты больше не будешь с нами?
Не спеша отвечать, я присел на стульчик так, чтоб видеть всех. Достал телефон, включил фонарь и выставил свет так, чтоб моё лицо освещалось снизу. При такой схеме лицо кажется опасным и угрожающим.
— Не важно, останусь я с вами или не останусь. Всё равно через четыре дня мы все разъедемся по домам, и будем вспоминать друг о друге лишь изредка. Важно то, что останется у вас внутри. То, что будет помогать вам по жизни. Ведь вы приехали сюда не просто так. Лагерь — это школа. Только в ней уроки особенные. К примеру, возьмём сегодня: вы не хотели слушать друг друга, галдели и перебивали друг друга, перебивали Сергея и меня. И вы получили абсолютно реальную ситуацию — если не уважаешь мнение кого-то, этот кто-то не будет с тобой общаться. Он просто найдёт себе другой круг общения. И только потом, когда он уйдёт, вы понимаете, что без него довольно хреново. В жизни очень важно уметь слушать. И слышать. Без этого вам будет очень тяжело войти во взрослую жизнь. Без этого вам будет сложно работать, дружить… любить, в конце концов. Да и вообще. Когда ты слушаешь — ты перенимаешь чужой опыт. А значит, становишься лучше. А когда ты болтаешь и никого не слушаешь, ты не получаешь никакого нужного опыта. И тратишь свою жизнь в пустую. А жизнь очень быстро летит. Вот вы тратите день за днём на свои телефончики и планшеты. А ведь никакого толку от них нет. Вы просто тратите своё время, портите осанку и убиваете своё зрение. Вы понимаете, что можете со временем ослепнуть от своих гаджетов?
Народ молчал. Их загипнотизировал мой тихий и шершавый баритон. Они так же, как и девочки, лежали неподвижно и даже дышать боялись.
Я продолжил.
— Вот я тоже думал, что ничего со мной не случится. Это ж со всеми остальными случается, а я здоровый и молодой. Игрался, значит, в игрульки, когда был помладше. А потом попал в больницу. Знаете, что со мной случилось?
— Что? — аккуратно спросил Серёжа.
— У меня была меланома глаза. Это опухоль, которая возникает от излучения. Такие обычно на коже бывают от солнца. А у меня в глазу была. Врач недолго меня смотрел и сразу же спокойно сказал: «глаз придётся удалять». Эта страшная новость тогда для меня была не особенно важной. Мне тогда было настолько больно, что я был готов голову отрезать, лишь бы отпустило. И через неделю мне отрезали левый глаз.
Я услышал, как кто-то нервно сглотнул.
— Так у вас же два глаза? Вам новый пришили? — спросил Серёжа.
— Нет, — спокойно ответил я. — У меня стеклянный. Показать?
— Да, давайте! — хором ответили парни, наверняка думая, что я шучу.
Я молча достал глазной протез и показал его народу. Я прям ощущал, как мужики вжимаются в кровати.
— Всё, — сказал Серёжа. — Больше никогда в жизни не буду играть в телефон.
— А вы стеклянным глазом тоже видите? — несмело спросил Димон.
— Нет, увы. Это просто для того, чтоб не пугать людей. Это самый обычный кусок пластика.
— Жалко вас, — заботливо протянул Максим.
— Ну, не знаю, парни. Не стоит меня жалеть. Я, когда лежал в больнице, вообще был готов к тому, что опухоль у меня уже и в мозгу, поэтому жить мне осталось совсем чуть-чуть. А когда всё закончилось, я понял одну простую вещь: всю жизнь до этого я тратил на бесполезные вещи. На игры, плохое кино и скучных людей. И именно с того момента началась та жизнь, которой я живу сейчас. Она довольно сложная, но очень интересная. Вы скорее всего не поймёте всей важности того, что я вам рассказал. Уже завтра, гарантирую, вы точно так же будете рубаться в свой Майнкрафт и рассказывать «смищные истории», не слушая других при этом. А поймёте вы всё, поймёте по-настоящему только тогда, когда с вами случится что-то подобное, — я выдержал драматическую паузу. — А теперь спать. Всем спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — шёпотом ответили парни и зашуршали одеялами.
Я ещё раз прошёлся по комнатам и убедился в том, что все спят.
В душе, под струёй успокаивающей воды, меня посетила мысль о том, что на меня сейчас обижается Аня. Я же обещал к ней на свечку прийти. С другой стороны я сегодня отработал за троих и имею право на отдых. Хотя это отговорки. На самом деле мне стыдно.
Чтоб немного расслабиться, я решил почитать письма, которые мне написали дети. Это было очень трогательно и очень подняло самооценку. Нужно будет Серёге сказать, чтоб он так же сделал.
Архив с некоторыми из писем прикреплён
вот тут. Пароль от архива — «1100» без кавычек.
В полночь я как-то инстинктивно подумал о Жукерберг. Рука сама потянулась к телефону, но в тот же момент отдёрнулась. Хватит на сегодня переживаний. Четыре часа сна, тяжелейший график, постоянные переживания — нужно отдохнуть. К тому же, я точно по себе знаю, когда молчишь и не делаешь каких-то знаков внимания, это набивает цену.
Как раз подошёл Серёга, и написание очередной главы эпистолярного романа «Глупость Жукерберг» я решил отложить на завтра.
Серёга рассказывал про то, что несмотря на погодные условия всё нормально. За день ни одной серьёзной травмы, ни одного насморка или простуды. Напоминали следить за сушкой и чтоб все ходили одетые, в варежках и тёплой обуви. Ещё он говорил, что Аня на него наехала за то, что он вместо меня ходит на свечки. И чтоб завтра, то есть уже сегодня он ни под каким предлогом не шёл, а прислал меня. У меня появился ещё один повод наехать на Аню за то, что она буксует на моего коллегу, который ни в чём не виноват и практически в одиночку тянет весь отряд. Ещё и бесплатно.
Мне безумно нравилось в Серёге то, что он не донимал меня вопросами о том, как у нас дела с Аней, не уточнял подробности нашей личной жизни и так далее. Хотя было видно, что ему интересно, и что он прилагает определённые усилия, чтоб сдерживаться. А мне в свою очередь нужно было кому-то выговориться, чтоб снять камень с души. Но я понимал, что ему тогда читать будет не так интересно, а я таких читателей терять не хочу.
Обсудив план на день грядущий, мы легли спать.