19
Сказка о любви и скрипке.
Изя рос хорошим мальчиком - плохим у него не получалось из-за национальности, - а вообще он был Изяславом, что в корне меняло дело, но об этом знали только сам Изя и его родители, для остальных он оставался Изей, как бы ни пытался этого избежать. Ребята, когда обращались к Изе, всегда добавляли «-таки» - и это при том, что генеалогия не разглядела в Изе к тому повода - и ласково тыкали под ребра, чем доставляли даже больше неудобств, чем антикосмополитичным «-таки».
Внешне Изя был очень похож на вешалку – хотя ни у одной вешалки не было такого унылого выражения лица – он был строен почти до незримости, и высок, как цена на «БМВ». Одежда, которая подходила ему по росту, никак не подходила по объему, а которая подходила по объему, никак не подходила по росту. Не в силах одолеть дилемму Изя носил рубашки с длинным рукавом, рукава которых едва доставали ему до средины предплечья, и ему приходилось их постоянно подворачивать, чтобы постоянно не оправдываться, что он не крал одежду, и штаны, такие широкие, как у мультяшного матроса. Когда Изя наряжался, он выглядел точь-в-точь как буква «А».
Изя предусмотрительно не играл на скрипке и носил очки только тогда, когда его в них никто не видел, но его все равно били. Изю били во дворе, в школе, на стадионе и даже в душе (в душе его бил ток от неисправного водонагревателя), и каждый, кроме водонагревателя, который делал это безвозмездно, по воле неких электрических сил, считал Изю должным за науку (Изю держали за состоятельного семита).
Изя был Изяславом Алексеевичем Ивановым, и из еврейского у него были только несчастная любовь к скрипке, большие влажные глаза, в которых девушки тонули вместе с туфельками, и отвращение к немецкому гостеприимству. Но Изя был существом безответным, потому был вынужден оставаться евреем, несмотря на все свое исключительно славянское происхождение. Нет, Изя был не против быть евреем, потому что никогда не считал зазорным быть евреем, но он был против быть евреем безвинно.
А евреем Изя стал из-за Вовы, которого все звали не иначе как Бочка, потому что однажды он едва не утонул в бочке (но это уже совсем другая история). По национальности Бочка был тунеядец, по натуре – иждивенец, а по батюшке – алкоголик. Бочка первым смекнул, что Изя может быть только евреем, потому что кем таки еще может быть Изя? Чтобы избежать голословия Бочка построил силлогизм. Каждый Изя есть еврей, утверждал Бочка, это априори верно и потому в доказывании не нуждается, ну а поскольку каждый Изя – еврей, то и данный, определенный, конкретный, как надпись на заборе, Изя, не может быть никем иным, нежели евреем. Таким незатейливым способом Изе провели операцию по смене национальности. К счастью для Изи – без членовредительства.
Смена национальности достатка Изе не принесла, если не считать того, что его стали доставать даже больше, чем когда он был исконным славянином. Для Изи стали актуальны такие темы как «расовая дискриминация» и «еврейский вопрос», а одна бабушка обвинила его в том, что из-за него и ему подобных у нее маленькая пенсия. Найти связи между собой и пенсионным обеспечением Изя не смог и приуныл. На горизонте уже маячили пейсы, борода и масонская ложа, когда он увидел ее.
Изя сразу понял: это она! Конечно, она была уже не первой свежести, без молодого лоску, и, пожалуй что, чуть более увесиста, чем Изе бы хотелось, но зато крутобока, крепка и надежна, как советский холодильник «Бирюса». Изя воспылал страстью. В мечтах они были уже вместе, безвозвратно, навечно, в горе и радости.
На пути к счастью стал рыцарь абстинентного синдрома. Бочка был пуст два дня, трезв и собственнически настроен. Расставаться с предметом Изиного вожделения он никак не хотел, и даже возмутился от намека на, потому что они столько лет вместе, и в горе и в радости. Изя зашел с другой стороны. С другой стороны построили новую станцию водоочистки; воду в ней прочищали от бациллы действующим веществом, как утверждалось в объеме сорока процентов, но, по словам авторитетных экспертов – тридцать два много тридцать пять. Два литра очищенной воды, вопреки физическим законам, могли бы наполнить Бочку до краев, в чем Бочка нуждался больше, чем в воздухе. Бочка плакал, но пал.
Трепеща, как целомудренный отрок перед физиологическим свиданием (и немного постанывая от натуги), Изя подхватил на руки и отнес избранницу домой. Мама, правда, сразу стала возмущаться, мол, зачем им в доме такая тяжесть, но Изя впервые в жизни мужеподобно ослушался. Так в их квартире появился новый член семьи: двадцатичетырехкилограммовая гиря.
Едва за ними закрылась дверь, как Изя, точно дикое животное, набросился на снаряд; он хотел стать мужчиной немедля. Гиря весила двадцать четыре килограмма. Изя примерно столько же. Но гиря была всего лишь неразумным куском металла, в то время как Изя – венцом природы, неиссякаемым фонтаном животрепещущих идей. Одним порывом Изя вознес гирю надо головой – наверное, так впервые воздел Эскалибур король Артур, – и удержал ее недрогнувшей рукой; в этот момент он был величественен, как бог, он доминировал и подавлял, в его руках сосредоточилась несгибаемая мощь, он был альфой, самцом, мужчиной! Но тут вмешалась гравитация. Она была бессердечной старой сукой и когда выяснила, что сила действия меньше силы противодействия, потянула гирю вертикально вниз.
В больнице было не так уж и плохо. В больнице Изю никто не бил и там не было гирь. Зато была медсестричка Сарочка. Сарочка была немкой, но все почему-то считали ее еврейкой. Они с Изей сразу сошлись на почве национальности. Сарочка не слишком напоминала вешалку – если только это не была вешалка для грузовых автомобилей – она была форменна и культуристична, с детства любила карате и вьет-во-что-то-еще. Положительной чертой Сарочки были: ее папа – боксер-тяжеловес и ее брат – борец. Изя влюбился через формы, а Сарочка – через материнский инстинкт: Изю так и хотелось защитить и обогреть.
Теперь Изю никто не бьет. Изю стали осмотрительно любить. Даже Бочка теперь не просит у него взаймы. И улыбается. У Бочки нет передних зубов и не открывается левый глаз, зато с одним глазом он сразу нашел в Изе однорасового близнеца. Другие хулиганы при виде Изи фантомно хватаются за челюсть, или за бок или еще за что и улыбаются самым евреелюбительским образом. И водонагреватель у Изи теперь новый. Старый оказался сторонником гендерного равенства и отмерил силы тока в одинаковой пропорции и Изе и Сарочке, когда те устроили акт человеколюбия под душем. Изя моментально стерпел. Сарочка моментально нет. Теперь старый водонагреватель доживает век на свалке с разбитым электронным таблом, а в Изиной ванной сверкает белизной новенький и смирный постоялец.
Изя так и остался похожим на вешалку, но зато теперь это счастливая вешалка. А двадцатичетырехкилограммовая сводница гордо красуется в углу супружеской спальни, но теперь Изя подходит к ней только полюбоваться, без грязных мыслей о физической близости.
При чем тут скрипка? - спросите вы. У Изи родился сын. Это был маленький, очкастый еврейский мальчик. Мальчика звали Иосиф и у него был хороший музыкальный слух. От папы ему досталась любовь к скрипке, а от мамы – все остальное. Поэтому Иосифа все в округе осмотрительно любят, даже Кружка, который был Кружкой, потому что был сыном Бочки (но это уже совсем другая история). Иосиф каждый день играет на скрипке, чем очень радует папу и всех жителей многоэтажки. Некоторые, правда, обрадовались не сразу, а только когда были представлены Иосифиному дяде, но уж после того скрипку полюбил весь дом. © GRomychman
yaplakal.com