Это же боляре как у Миши Успенского в его фениези.
А потом пришла неведомо откуда Рыбья Холера. Люди в одночасье покрывались прыщами величиной с репу, впадали в жар, глухо кашляли и помирали иногда целыми селениями и даже городами. Не пощадило поветрие и столицу. Старики говорили, что на Закате повымерли все страны и державы, только посконичей оставили малость на развод, чтобы не пресекся род человеческий. Оттого себя берегли пуще глаза: загораживались заставами, лесными засеками, не пускали чужаков.
Когда поветрие закончилось, пожрав самое себя, стали объявляться неведомые люди. Это уже много позже поняли, что были они такие же посконичи, как и все, только похитрей. Поскония велика, все друг друга знать не могут. Отъехал подальше – и никому ты не ведом.
Приходил такой человек в селение. Окружала его толпа выживших. Он низко кланялся обществу и вопрошал:
– А что, люди добрые, страшно вам было во время поветрия?
– Страшно, мил-человек, как же не страшно! Отныне всякая душа в страхе живет: а ну как повторится?
– Вот, а я что говорил? Так теперь, страху-то натерпевшись, желаете вовсе избавиться от всякой хвори?
– Желаем, желаем!
– Чем же вы готовы пожертвовать во избавление от болезней?
– Да мы уж всем жертвовали чурбанам да кумирам! Коней резали, баранов, даже людей некоторых для хорошего дела не пожалели.
– Эх, не тем вы жертвовали! А, к примеру, землей да волей могли бы поступиться?
– На ухо бы они нужны кому были, твои земля да воля, когда Костлявая обнаглела и залютовала, словно варяг, мухоморов обожравшийся!
– Стало быть, согласны?
– С чем согласны-то?
– Да с тем, чтобы вам не страдать, а я один за всех вас болел, мучился, страдал, хворал, недуговал, здоровьишком скудался, терпел икоту, ломоту, дремоту, зевоту, чихоту, посикоту, дристопал и запор, огонь летучий, лишай стригучий, беременность внематочную, стул жидкий, шанкр твердый, ночницу и полуночницу, грыжу и колотье, жабу и чемер, рожу и язву, чесотку и коросту, утин и килу, уроки и призоры?
– Да ведь нам тебя жалко станет, мил-человек!
– Не жалейте меня: я за народ пострадать желаю!
– Ну, разве что сам желаешь… А так мы согласны, бери нашу землю заодно с волей, когда на такие телесные муки идешь!
– Клянетесь в том крепким зароком на огонь, на ветер, на землю, на воду?
– Клянемся! Клянемся! Клянемся!
Так или примерно так шло дело повсюду.
После того как была принесена крепкая клятва, люди считались крепостными, а болельщик-болярин немедленно хватался со стоном за бок либо за щеку и указывал выстроить для него на отшибе, на видном месте, особый больничный терем. Вокруг терема ставилась прочная ограда, набиралась стража, чтобы никто не мог побеспокоить больного. Полагались также болярину слуги, сиделки, братья и сестры милосердия да еще и пригожие девки, ибо многие болезни исцеляются только телесным теплом.
Давно замечено, что после убийственных моровых поветрий народ начинает с неизъяснимой силой плодиться; а там, где торжествует деторождение, всякие хвори надолго отступают. Да и выживают после поветрий самые молодые и здоровые.
– Смотри-ка – с болярином и вправду жить здоровее! Ладно уж, потрудимся, заработаем ему на лекарства!
– Все равно больному и золотая кровать не в радость, и мед горек…
– Воистину – нищий болезни ищет, а к богатому они сами идут!
Завелись у боляр и управляющие, называемые фершалами. Фершал собирал по дворам положенную долю зерна, снеди, меда, воска, пеньки конопляной и прочего наработанного добра, вез на ярмарку и продавал. Мужички позажиточней тоже ездили на ярмарки и хвастались там друг перед другом, у кого болярин сильнее за народ страдает:
– У нашего-то болезного опять всю простату раздуло – с кулак будет!
– А у нашего пульс нитевидный, дыхание Чейн-Стоксово, да еще и лишай всего как есть опоясал!
– Нашего же родимец бьет, кондратий обнимает, кровяной резус в отрицаловку пошел…
– Как же они за нас, дураков сиволапых, муку такую терпят?
– На то они и боляре…
Размещено через приложение ЯПлакалъ
yaplakal.com