31
Умер Степан Викентьевич – сосед по подъезду в моём городе детства. Об этом сообщила по телефону подруга-одноклассница, спросила: «Ты ведь знал Степана Викентьевича? Ну так вот, помер».
Конечно, знал. И неужели под Новый год Викентьевичу стукнуло 86? Помню его мускулистым, моложавым, с голым загорелым торсом.
После выхода на пенсию Викентьевич постоянно сидел в беседке возле подъезда и что-то мастерил. И семьянином был примерным, и детей вырастил, выучил и отпустил «в свет». Всё как положено.
А служил Викентьевич в районном военкомате, откуда уволился на пенсию майором. В последний раз мы с ним виделись, когда я (тоже майором) прилетал в отпуск к родителям, а Викентьевич сидел возле подъезда и строгал какую-то деревяшку.
– Здорово, Вовка! Вот и ты стал майором. И при этом почти пацан – не чета мне. Надолго? Заходи в гости, а ещё лучше с батей.
В тот раз я прилетал всего на четыре дня – так и не зашёл. А потом умер отец. Мама переехала в другой город, к своей дочери, моей сестре. С тех пор лишь от одноклассницы я и узнавал, как в родном городе идут дела. А дела шли не очень радостно – соседи старились и постепенно умирали. Вот и Викентьевича не стало. Можно сказать – последний из могикан.
– Ты не торопишься? – спросила одноклассница по телефону. – Хочу кое-что добавить по этому поводу.
И рассказала, что полгода назад у Степана Викентьевича приключился ишемический инсульт, восстанавливался он после этого долго. Лечили его, лечили местные доктора и, наконец, определили в областной реабилитационный центр. И правильно сделали, потому что три недели спустя Викентьевич неожиданно для всех возвратился оттуда огурцом.
Все просто ахнули: то Викентьевич от подъезда дальше беседки не отходил и шлёпанцы от земли приподнять не мог, а тут забегал по городку – то в магазин, то к уцелевшим приятелям, а то и в кино! В общем, прожил сосед полгода полноценной жизнью, а потом… с улыбкой во сне помер.
На поминках судачили – мол, дай бог каждому так уйти в мир иной, чтоб себя и близких не мучить и пожить достаточно долго на свете. Потом отметили, как и положено, девять дней. А ближе к сороковинам вдова, прибираясь в квартире, нашла в ящике письменного стола пухлую тетрадку. Полистала, вчиталась – оказалось, это дневник покойного мужа. Удивилась: это ж надо, супруг при жизни никогда ей не говорил, что ведёт дневник. А сама не интересовалась. Честно говоря, супруге давно было по барабану, чем там Викентьевич занимается, что мастерит и что пишет. Блажь, одним словом.
Тем не менее вдова тетрадку полистала, просмотрела по диагонали – вроде как мемуары: муж пишет о военной службе, дальше о том, как уволился и строгал в беседке разные поделки. Постепенно вчиталась и решила поподробнее начать с конца – всё же интересно, как покойный муж эти последние дни жил, что его волновало, что чувствовал.
Прочла – и разревелась, запустила тетрадкой в стену, потом долго топтала ногами. Ночью не спала, а утром хотела было записи сжечь, но передумала.
А тут как раз сороковины, на которые пришли только три ближайшие подружки того же возраста – глубоко за восемьдесят. Как полагается, помянули, отпустили Викентьевича с миром. Повспоминали, поговорили о жизни, а потом вдова достала тетрадку и прочла абзац из записи, посвящённой той самой реабилитации, в которой покойный восстанавливал здоровье.
В наступившей тишине прозвучал вопрос 89-летней Прасковьи Антоновны:
– А что такое куннилингус?
Вдова ответила, что как медработник «старой школы» немножко об этом знала, но окончательно просветила её по телефону внучка. В общем, Викентьевич изменил ей на восемьдесят шестом году жизни, да ещё таким гнусным извращённым способом с молодой (30 лет!) медицинской сестрой. В дневнике написано, что сначала были долгие шуры-муры, прогулки в больничном сквере, цветочки с клумбы и даже стихи Асадова и ещё каких-то поэтов. Ну и ночные переживания и грёзы пациента-автора.
А потом пациент безудержно воспылал и буквально вымолил у девушки акт сердобольной близости. Но у Викентьевича поначалу не получилось, и находчивая молодка предложила спасительную «позицию 69». В этой самой позиции Викентьевич и взлетел на небеса. И случилось чудо! К удивлению лечащего врача и заведующего отделением, пациент, можно сказать, воскрес и ушёл из больнички своими ногами. А привезли-то его в каталке.
И дома он сразу забегал, зашуршал по хозяйству. А по кнопочному своему телефону звонил время от времени молодой зазнобе, её бархатным голосом подпитывался, выходя предварительно на лестницу или во двор.
До болезни отставной майор писал в дневнике в основном о былой службе в разных концах страны, о том, как направили его дослуживать в военкомат, как провожали на пенсию, как переписывался с однокурсниками по училищу и какие у кого на службе успехи. Потом случился инсульт, следом реабилитация. И дневник из мемуарного стал эротическим. Теперь Викентьевич писал о своей страсти, о прогулках, беседах, о признании и коленопреклоненной мольбе снизойти до его страданий, подарить напоследок «наивысшее счастье».
Написано было, что после признания и просьбы девушка Викентьевичу отказала, даже возмутилась. Однако на следующий день согласилась – потому что у пациента подскочило давление, потом упало до критических показаний. И «капали» Викентьевича часа четыре, хотели даже в больницу переводить. Вот и решила медсестричка грех на душу не брать – снизошла… А потом следовало подробное описание того, как «это счастье» было подарено на ночном дежурстве, как оно «выглядело» и каким образом анатомически устроено, и что Викентьевич ощущал при этом.
И ещё признавался Викентьевич в своем дневнике, что, дожив до восьмидесяти шести, понятия не имел ни о куннилингусе, ни об оральных ласках, тем более о «позиции 69». Так и написал: «Как же так! Даже не подозревал, что такое бывает… Это как всю жизнь чёрно-белое кино смотреть, не зная, что есть цветное».
Это «цветное кино», оказывается, полгода Викентьевичу снилось. То-то супруга не раз замечала, что спит муженёк с «какой-то идиотской» улыбкой, чего прежде за ним не наблюдалось. С этой улыбочкой на лице Викентьевич во сне и помер. Такие вот дела.
И воцарилась за столом тишина. И спросила хозяйка подружек:
– И чего мне сейчас делать, бабоньки?
Поначалу бабоньки продолжали молчать, но потом самая старшая и мудрая из них ответила:
– А ничего теперь, Галя, делать не надо. Делай то, что и положено, – живи, памятник мужу по весне поставь, вспоминай всё самое лучшее, что в жизни было. Да и нас не забывай, покуда мы живы, вместе мы сила! А ещё радуйся тому, что муж не парализованным дома валялся, а полноценно, можно сказать, жил. Тебе и себе не в тягость.
А самая младшая «бабонька» добавила, что ещё лет тридцать назад прочла, что «французские поцелуи» – это не измена, вот если бы Викентьевич «традиционно действовал»… Но ведь не действовал же.
Потом подружки выпили ещё по рюмочке, помолчали, и возник у них разговор о том, неужели мужикам «куннилингус этот поганый» настолько важен, настолько необходим, что способен их на ноги поднимать после хвороб тяжких и на великие дела вдохновлять? Вот им в их нынешние годы противна даже мысль к мужским причиндалам губами прикасаться. Да и в молодости сие не шибко практиковалось.
За разговорами допили бутылку медовой перцовки, но так и не пришли к консенсусу.
Потом вдова задала этот вопрос по телефону моей однокласснице, а та переадресовала его мне, заодно поведав всю историю. Не стал я подруге детства читать научно-лирические лекции на «оральные» темы, тем более что она сама доктор и даже отделением в больнице заведовала. Сказал просто, что мужчины и женщины – очень разные, по-разному понимают общение между собой и разного друг от друга хотят.
– Ну да, – согласилась подруга детства, – разные. Но что – Галине Станиславовне так и сказать? А то она ждёт. Ладно, так и скажу… Мой вот тоже: нет бы после шестидесяти на покой уйти, так он, напротив, поселился в своей реанимации и сутками оттуда не выходит.
– Но ведь он доволен?
– Как слон доволен! Поспит, поест и обратно туда… Стоп! Персонал-то у них на работе молодой. И дома мой Костя спит с улыбкой… точь-в-точь как Викентьевич! Неужели…
– Подпитывается он там, – перебил я подругу детства, – подпитывается работой и общением. И не надо ему мешать, тем более он не просто так туда ходит, а работает, денежки ему за это платят. Нельзя мужчину в критическом возрасте насильно выдёргивать из профессиональной среды. Захочет – уйдёт сам. Ладно, до связи!
– Разные, говоришь? – ещё раз рассеянно спросила одноклассница. – Но ведь спит-то с улыбкой… Тьфу, гадость какая, прости господи... – и закончила разговор.
Очень разные мы всё же создания – мужчины и женщины.
ист
yaplakal.com