127
- Уважаемые посетители! – торжественно объявил голос в динамике. - Музей закрывается в двадцать один час.
Кирилл Василевский снял очки и потер усталые глаза. Потянулся до хруста в спине, помассировал шею. У него было разрешение на работу с архивом в ночное время, поэтому он не поспешил в раздевалку. Василевский решил сходить в буфет, пока не закрыли – размяться и купить кофе. На обратном пути он остановился перекинуться парой слов с сотрудницей музея. Вера Иосифовна принадлежала к особой, почти вымершей категории старушек, которых можно встретить лишь в театрах да музеях. Маленькая, худенькая, с пергаментной кожей и голубовато-седыми, завитыми на бигуди волосами. Типичная представительница советской интеллигенции. От ее форменного жилета исходил очень деликатный запах – смесь из духов "Красная Москва", произведенных еще при Брежневе, и нафталина. Ощутимый, но ненавязчивый.
Кирилл и Вера Иосифовна прошлись по опустевшим залам. Наборный паркет дробил звуки их шагов – упругое поскрипывание кроссовок и шарканье поношенных балеток - на множество шелестящих и замирающих в углах отзвуков. Подсветку экспонатов уже отключили, и лица на портретах утратили свою парадность. Кириллу казалось, что они смотрят на него строго и подозрительно.
- Хорошо, что архив находится в подвале, - поделился он со старушкой своими мыслями. – Всю ночь одному среди этих лиц… брр!
- Уж не призраков ли вы боитесь? – с легкой ехидцей улыбнулась Вера Иосифовна.
- Здесь и призраки есть? – подыграл ей Василевский, надеясь узнать какую-нибудь музейную легенду. Когда у писателя кончаются идеи, он готов хвататься за любую чушь. Даже такой безобидный материал, как детские сказки, давно уже растащен его более расторопными коллегами и переписан на все лады: от альтернативных историй до пикантных рассказиков с пометкой "18+". Кирилл Василевский считал столь вольное обращение с классикой моветоном, но в музейных и театральных историях всегда находил особую прелесть.
- Кирилл Сергеевич, вы меня удивляете! Разве сейчас еще кто-то верит в призраков?
- Иногда приходится, - хитро улыбнулся Кирилл, - работа такая.
- Работа, говорите? – писателю показалось, что в очках Веры Иосифовны блеснули синеватые звездочки. – Идемте.
Пройдя два сквозных зала, пожилая дама остановилась перед небольшим портретом. В полутьме невозможно было прочесть подпись на латунной табличке, но Вере Иосифовне это и не требовалось.
- Это Катенька, дочь купца Осташкова, которому принадлежал этот дом. Осташков был одним из самых зажиточных купцов своего времени. Его дом не уступал в роскоши даже губернаторскому дому, который, к сожалению, не сохранился…
Голос Веры Иосифовны звучал вдохновенно-монотонно, как церковный хор, а Кирилл не мог отвести глаз от портрета. Девочке, изображенной на нем, было не больше четырнадцати. Золотистые тугие кудри, голубые глаза, румяные щеки с ямочками – в лучших традициях русского классицизма. Курносая, веснушчатая. Улыбка такая, будто нет на свете большего счастья, чем позировать неизвестному художнику. Так девочки могут улыбаться только в этом прекрасном возрасте. Еще не осознали себя девушками, но уже не хотят считаться детьми. Почему-то именно сейчас вспомнилась дочь. Когда Кирилл видел ее в последний раз, ей было десять. Как давно это было! Три, четыре года назад? Больше? Столько всего случилось за это время! Ополчение, плен, обмен, госпиталь. Отчаянный страх за жену и дочь, отправленных к родне в Москву. Теперь у них все хорошо, только с другим мужем и отцом. Оказалось, что его не было слишком долго, а им надо было как-то жить. С дочерью он часто говорит по телефону. Голос у нее серьезный, чуть свысока. Взрослый.
Сквозь свои мысли, будто сквозь толстый слой ваты, Василевский слышал обрывки рассказа Веры Иосифовны:
- У Катеньки Осташковой был сложный характер. Купец рано овдовел и всю свою любовь и заботу отдавал единственной дочери. Катенька росла избалованным ребенком. Когда же Осташков решил жениться, девочка просто от рук отбилась. Дерзила, никого не слушалась, отказывалась учиться. Ее стали наказывать, запирать в кладовке. А из кладовки на задворки вел ход, не то чтобы потайной, но давно не использующийся и забытый. Дверь вела в заброшенный яблоневый сад. Сейчас там проходит автомагистраль. Так вот, Катенька научилась открывать замок шпилькой и часто убегала гулять через заросли бурьяна к реке. Однажды купцу по случаю досталась большая партия индийского чая. Все его магазины и лавки были забиты мешками с чаем. Часть товара пришлось хранить дома. И когда в доме случился пожар, Катенькина заветная дверь оказалась завалена чаем.
- Она же спаслась? – забыв о приличиях, взволнованно перебил рассказчицу писатель.
- Увы. Все, кроме Катеньки. Она задохнулась от дыма, пока раскидывала папенькин товар.
- Но как же так? Заперли ребенка и даже не вспомнили?
- Гувернантка с перепугу потеряла ключ. Купец, когда обо всем узнал, сам чуть не задушил ее. Еле оттащили. Потом он ее засудил и отправил в Сибирь.
- А как же узнали, что девочка выходила через тот проход?
- В этой истории много белых пятен, поэтому она и относится к разряду городских легенд. Но это как раз самое объяснимое. Погибшую Катеньку нашли у двери с гнутой шпилькой в руке.
- Бедное дитя.
- Да… Кирилл Сергеевич, вы меня простите, заболтала я вас. Вам работать надо, а меня Чарли дома ждет. Он уже старенький, если его вовремя не вывести, может не утерпеть.
- Одну минуту, прошу вас! А где находится эта кладовка?
- Скорее всего, заложена. Дом неоднократно переделывался, и от начальной планировки мало что осталось.
Кирилл проводил Веру Иосифовну до выхода, пообещал, а затем поклялся соблюдать пожарную безопасность, а когда старушка уже взялась за дверную ручку, спохватился:
- Стойте! А как же… - он замялся, опасаясь насмешки, - призраки?
- Вы, Кирилл Сергеевич, уже сколько здесь работаете?
- Сегодня четвертая ночь.
- Много призраков видели?
- Ни одного.
- Вот и ответ на ваш вопрос. До завтра.
- А зачем тогда вы мне это рассказали?
- Я думала, вас как писателя это заинтересует.
Василевский спустился в подвал. После истории Веры Иосифовны он не чувствовал прежнего покоя и сосредоточенности, так необходимых для работы с архивными документами. Казалось, в комнате кто-то есть, кроме него. "Это даже хорошо, - с каким-то странным удовлетворением подумал Кирилл. – Глядишь, и вдохновение проснется." Писатель добросовестно выпил остывший кофе, съел несколько крекеров из запасенной пачки. Ощущение чужого присутствия не ушло. Даже, напротив, усилилось. Василевский оглянулся. Архивную освещали десятки люминесцентных лапм, и темных углов, где мог бы скрываться человек, просто не было. Кирилл постарался сконцентрироваться на работе. В течение четверти часа это ему удавалось. Но потом снова неудержимо захотелось оглянуться. Мыши? Крысы? Воры? Катенька Осташкова? Нет, разыгравшееся воображение. Да будь оно неладно, так не вовремя!
Одна из ламп начала мигать и позвякивать, возвещая о том, что гореть ей осталось не так уж долго.
- Да что ж за фигня-то такая? – громко выругался Кирилл и резко замолчал: показалось, будто одновременно прозвучало что-то еще. Короткое и негромкое. То ли чих, то ли всхлип.
- Кто здесь?
Конечно же, никто не отозвался. Василевский повертел головой, ожидаемо никого не увидел и заставил себя вновь приняться за работу. Но собраться уже не получалось. Лампа перестала дребезжать, и в наступившей стерильной тишине Кириллу стало не по себе. Перебирая бумаги, он поймал себя на том, что старается шелестеть листами как можно громче, чтобы создавать хоть какой-то шум, ломать это мертвое беззвучие. А затем осознал, что листает, не вчитываясь, а лишь вслушиваясь.
- Кирилл, не будь дураком! – строго произнес писатель. Глухое эхо – "ком, ком, коммм" - откликнулось откуда-то из глубин подвала. Только его эхо, больше ничье. Кирилл вздохнул, сложил папки в ящик и потянулся за следующим. И в ту же секунду со стороны двери вновь раздался звук, похожий на чих. Василевский резко повернулся. Никого! Он встал, прихватил стоящий в ящике у стола огнетушитель – ничего другого, пригодного для самообороны, в архивной не нашлось – и на мысочках прошел к двери. Весь коридор подвала хорошо просматривался. Несколько тусклых красных ламп аварийного освещения над запертыми дверями и освещенный проем туалета в дальнем конце. Василевский сам оставил там включенный свет и открытую дверь, чтобы лучше ориентироваться в случае необходимости. Туда он и направился, держа огнетушитель перед собой. Звуки собственных шагов пугали и злили.
В туалете было светло и тихо, лишь капала вода из разболтанного крана. Кирилл распахнул двери всех кабинок - на всякий случай. Возвращаясь в архивную, силился вспомнить "Отче наш".
Что-то изменилось за время его отсутствия. Вроде все на месте, а что-то не так. На столе два закрытых картонных ящика с музейной маркировкой, одноразовая пластиковая чашка из-под кофе, очки, планшет… Щелчок и монотонное жужжание – это ущербная лампа вновь напомнила о своей скорой кончине. И одновременно где-то между стеллажами раздалось жалобное "апщщ". Сердце забилось как бешеное, между лопаток засвербило.
- Апщщ!
- Кто здесь? – Василевский не узнал своего голоса. Взрослый мужик, побывавший в аду, слышавший разрывы снарядов и стоны раненых, он не ожидал, что простой чих заставит его дрожать от страха. Он вооружился своим верным огнетушителем и на непослушных ногах отправился на поиски.
- А… ап...
За стеллажом, зажав рот и нос ладонями, сидела на корточках девушка. Очень юная, глаза огромные, как у лемура. Ногти крашены черным лаком. Полосатая шапка с хэллоуинской тыквой, русые волосы до плеч. Рядом на полу лежала пачка крекера, которой как раз не оказалось на столе.
- Ну будь здорова, Катенька.
Кириллу стало смешно. Девчонка. Живая и совсем не страшная.
- Откуда вы знаете? – глаза распахнулись еще шире. Василевскому снова стало не по себе.
- Катенька? Осташкова?
- Кравчук. Апщщ.
- Будь здорова. Простыла?
- Аллергия, - девочка убрала руки от лица.
- И как же ты здесь оказалась, Катенька?
- Из дома сбежала.
Кирилл протянул Кате руку, но она отодвинулась подальше и встала сама.
- Страсти-то какие. Зачем?
Потупилась, надулась.
- А крекер зачем уперла?
Катя посмотрела на него, как на слабоумного:
- Есть хочу.
- Прости. Ешь на здоровье.
Катя засунула в рот сразу три печенюшки.
- Иди сядь за стол, хомяк. Давай чаю соображу. Да не бойся ты меня! Я, кстати, Кирилл.
- Я? Вас? – осмелела девушка. – А сами-то как перетрусили! Да и сейчас с огнетушителем обнимаетесь.
- Так зачем ты из дома-то сбежала? – напомнил Василевский, уводя разговор от своего позора.
- С родителями поссорилась, - буркнула Катя.
- Телефон новый не покупают? – сочувственно покивал Кирилл.
- С Костиком встречаться не дают. Апхх.
- Будь. А почему не дают?
- У него мать бухает.
- Плохо дело. Сколько лет-то тебе?
- Я имею право не отвечать.
- И так вижу, что малолетка.
- Шестнадцать.
- А почему в музей пришла?
- Я к Костику сначала пошла, думала у него остаться. А его мать меня не пустила. У Светки тоже родаки не разрешили. А здесь мне нравится. Да и дождь пошел. А когда объявили, что музей закрывается, я куртку в раздевалке забрала и спряталась на лестнице. Апщхщ.
- Эк тебя кроет-то! На что аллергия? – Кирилл внимательно посмотрел в ее покрасневшие, слезящиеся глаза.
- На старую бумагу. Там пылевой клещ.
- Лекарства с собой есть?
Катя виновато опустила глаза.
- Вот что, Катенька. Давай-ка прямо сейчас позвоним твоим родителям.
- Дядя Кирилл, пожалуйста, не надо! – ее взгляд стал жалобнее, чем у Кота в сапогах из "Шрека".
- Что, думаешь, они еще недостаточно наказаны? Дурочка, они же сейчас обзванивают больницы и полицию. Одноклассников уже обзвонили.
- Не надо, - упрямо прогундосила беглянка.
- И что прикажешь с тобой делать? – начал раздражаться Кирилл.
- Вы мне чай обещали, - она улыбнулась так обворожительно, как только умела, - давайте пить чай. А потом работайте, я мешать не буду.
- Давай все же сначала позвоним. А пока они за тобой приедут, мы попьем чай.
- Нет у меня телефона, - огрызнулась Катя.
- Давай с моего позвоним. Говори номер.
- Не скажу! Не помню.
- Врешь ведь, - вздохнул Василевский и пошел ставить чайник.
Чай пили в маленькой кухне для сотрудников. В окно стучал холодный злой дождь с крупинками первого снега. Говорили о разном. Вдруг оказалось, что Катя знакома с рассказами и повестями Василевского.
- Дядя Кирилл, так это правда вы все написали? Ой, круто же! Мы даже на классном часе обсуждали вашу повесть. А вы все это сами видели?
- Что именно?
- То, о чем пишете. Войну.
- Да.
- Расскажите! Ну пожалуйста!
- Ты же читала.
- Это совсем другое! Я же понимаю, что самую жесть вам публиковать не дают.
- Я и сам не хочу. И тебе это знать не нужно.
- Ну и ладно, - обиженно засопела Катя. Сгрызла последний крекер и спросила: - А сейчас что пишете?
- А сейчас о другой войне писать буду. Вот и сижу ночами в архивах.
Не говорить же ей, что идей нет от слова совсем!
- Ой, дядя Кирилл, дайте мне автограф, а? А то в школе не поверят, что я с вами лично чай пила! – Катя достала из рюкзака тетрадь и протянула Василевскому. Торопливо задернула молнию, но Кирилл успел заметить мигнувший белый огонек пропущенного вызова.
- Наврала про телефон, - упрекнул он. – Давай звонить.
- И что вы им скажете? – вскинулась Катя. – Что я заперта в музее, что задыхаюсь, и что со мной незнакомый мужик? Да моя мама вас через трубку молнией поразит! А потом натравит на вас всю полицию города!
- Я скажу, чтобы она тебе ремня хорошего прописала, - Василевский с укором посмотрел на нее. Катя обиделась:
- Я думала, вы нормальный, а вы… такой же, как и они. Ремня…
Она облокотилась на стол и спрятала лицо в ладони.
- Так, - разозлился Кирилл, - заканчивай драму ломать и звони домой. Мне работать надо.
Не шевельнулась. Угловатые плечики напряглись, на тонкой шее выступают позвонки.
- Катя!
Глубокий вздох. Лопатки разошлись и сошлись. Спина вздрогнула. Катя кашлянула раз, другой, а затем зашлась в надрывном кашле.
- Черт! – прорычал Василевский. – Давай сюда телефон!
Он поднял рюкзак и высыпал его содержимое на стол. Подал Кате чашку воды. Она отпила немного, снова закашлялась, разлила половину, но с приступом справилась.
- Ну? – грозно навис над ней Кирилл. – Куда звоним? Маме или в скорую?
Женский голос ответил после первого же гудка.
- Здра…
- Где она?
- Вы только успоко…
- Я тебе щас успокоюсь, извращенец! Где моя дочь?
Кирилл сбросил вызов и набрал снова.
- Успокоились? Теперь слушайте.
Через пятнадцать минут к музею подъехали скорая, полиция и черный БМВ. Охранник у ворот связался с директором. Тот сообщил, что выезжает, просил и молил не ломать двери. Обещал открутить Василевскому голову. Только не двери. И окна не бить, ради всего святого!
Катина мать была на связи с дочерью и Василевским. Отец обещал посадить всех полицейских и врачей вместе с водителем. А Катя задыхалась, и Кирилл не знал, что ему делать.
- Дымом пахнет, - вдруг сказала Катя.
- Что? Только этого не хватало! – Кирилл принюхался, но ничего похожего на дым не уловил. – Держись, Катюш. Сейчас приедет директор, откроет дверь, и все будет хорошо.
- Дым, - повторила Катя. – Мы задохнемся.
Теперь и Кирилл чувствовал пощипывание в носу. Он вышел из кухни, прошел по коридору, заглянул во все открытые помещения. В одной из комнат запах дыма показался ему более сильным. Настораживало то, что самого дыма – серых облачков и струек - не было. А запах был. Был и какой-то неясный шум, то ли шорох, то ли тяжелое дыхание.
- Катя? – не оборачиваясь спросил Кирилл. – Не заходи сюда.
Шворк! – будто что-то мягкое упало где-то рядом. Шворк! – еще раз. Кирилл еще не успел зажечь в комнате свет и, по логике, не должен был ничего видеть. Но совершенно явственно ощутил, как мимо него пролетел какой-то предмет и с мягким "шворком" приземлился в кучку таких же. Подойдя ближе, Василевский рассмотрел то, что составляло кучу. Мешки с чаем! Кирилл повернулся туда, откуда прилетел мешок.
- Катя?
Полупрозрачная фигура девочки в гимназистском платье подняла над головой мешок и бросила в сторону. Она что-то говорила, даже, скорее всего, кричала, но Кирилл ничего не слышал.
- А вот и призраки, - прошептал писатель. Он стоял, не в силах пошевелиться, а мимо него пролетело еще несколько мешков.
- Дядя Кирилл, - раздался за спиной сиплый голос Кати – живой Кати, Кравчук. Василевский вздрогнул. – Давайте бить окно. У директора машина сломалась. А вы что тут в темноте стоите?
Лишь на секунду Кирилл обернулся к девочке, стоявшей в освещенном коридоре, но в комнате уже царила непроницаемая тьма. Ни гимназистки, ни мешков с чаем, ни запаха дыма. Катя зажгла свет. Комната оказалась приемной перед кабинетом директора. Стол с монитором и двумя телефонами – городским и внутренним, витрина с наградами и грамотами, два шкафа, дерматиновый диванчик для посетителей. Окна забраны решеткой. Писатель сразу посмотрел туда, где только что высилась горка из легких шуршащих мешков. Перед ним стояло большое, от пола и почти до потолка, зеркало, в котором он и видел каким-то странным, неведомым зрением девочку и мешки.
Кирилл попытался заглянуть за зеркало. Оно стояло почти вплотную к стене. Между фанерным задником и дешевыми бумажными обоями – пышный слой паутины и пыли. А в зеркале писатель увидел дверь, старую, крашенную коричневой краской. Но лишь на секунду. Напротив зеркала стоял один из шкафов, который теперь и отражался в нем по всем законам физики.
Повинуясь необъяснимому порыву, Василевский сдвинул в сторону шкаф. За ним был светлый прямоугольник невыгоревших обоев. А на полу возле плинтуса блеснуло что-то металлическое, тоненькая проволочка. Василевский нагнулся, поднял железку, повертел в руках. Это была шпилька для волос, точь-в-точь такая же, какими пользовалась его бабушка. Шпилька, которая служила для Катеньки Осташковой ключом к свободе, а для Кати Кравчук станет спасением. Когда же писатель выпрямился, перед ним была коричневая дверь. Не веря себе, он провел рукой по теплой шероховатой поверхности. А потом вставил в замочную скважину шпильку.
- Катюха! – позвал он. – Бегом сюда!
Мир вокруг менялся так стремительно, что Кирилл боялся не то что отвлекаться, но даже моргать. Вскрытие замков требовало определенной ловкости, и неопытному в этом деле писателю пришлось немного попыхтеть. Когда же его усердие было вознаграждено, он первым делом поставил ногу между дверью и косяком. И только после этого разрешил себе повернуться.
Приемной не было. Вдоль стен стояли полки, заставленные банками и горшками с медом, соленьями, вареньями и прочим добром. В углу расположилось обшарпанное старое кресло, служившее местом наказания для строптивой купеческой дочки. А посреди кладовки стояли две перепуганные девочки, две Кати, и во все глаза таращились на Василевского. Одна в длинном платье с кружевным воротничком, вторая в джинсах и свитере.
- Удивляться будем потом, - скомандовал Кирилл. – За мной, барышни!
Они вышли на низкое крыльцо, над которым растопорщились голые корявые ветви старой яблони. Катя Осташкова прошла вперед, раскинула руки, вдохнула полной грудью холодный влажный осенний воздух и с наслаждением подставила лицо под мелкую изморось. Сквозь ее платье можно было разглядеть высокие бурые стебли чертополоха.
- Спасибо, - беззвучно произнесла она и, счастливо улыбаясь, побежала по едва заметной тропе. Василевский и Катя Кравчук смотрели то на ее исчезающую фигурку, то друг на друга. В какой-то момент и сад, и девочка растворились и слились с непроглядной темнотой. А затем луч фар, будто острый, усеянный мелкими каплями дождя нож, вспорол ночь. Прошуршали по асфальту шины. За кованым забором проходила автомагистраль.
- Как ты? – спросил писатель.
- Дядя Кирилл, вы тоже это видели? Мы спасли ее, да?
- Или она – нас, - Василевский оглянулся назад. Вместо крыльца была глухая кирпичная стена. Ни двери, ни окна, ни щели.
Когда Кирилл и Катя вышли из-за угла музея, к воротам подъехало такси. Из машины вышел директор и был тотчас же атакован Катиными родителями. Обескураженный их напором, он никак не мог справиться с ключами. Сначала внушительная связка зацепилась за подкладку кармана пальто, потом выпала из дрожащих рук, затем непослушные пальцы искали нужный ключ и снова выронили связку. Все это время Катина мать, худощавая высокая женщина с всклокоченными волосами и горящими глазами, нависала над ним подобно богине возмездия. Ее муж, лысый, рыхловатый, чем-то напоминавший тающего снеговика, растерянно вертел головой по сторонам и, несмотря на беспокойство за дочь, в глубине души жалел бедолагу-директора. Именно он первым увидел виновников ночного переполоха.
Мать бросилась к Кате, молча отодвинула Василевского, одарив его хрестоматийным взглядом солдата на вошь. Затолкала дочь в машину скорой помощи. Катя едва успела помахать Кириллу рукой, вытягивая шею, чтобы в последний раз пересечься с ним взглядом и увидеть в его глазах отражение их общей тайны.
- Спасибо, дядя Кирилл! – донеслось из машины прежде, чем дверь закрылась.
Вслед за скорой от ворот отъехал БМВ. Директор музея наконец смог спокойно открыть дверь. Всю оставшуюся ночь он вместе с полицейскими пытался выяснить у писателя, как ему удалось вывести Катю Кравчук из здания. Как она туда попала, почему-то не поинтересовался никто. Кирилл тоже не спешил выдавать незадачливую партизанку. Он так и не придумал убедительной версии, устал, запутался и рассказал все как было.
- Совсем сдурели со своим Хэллоуином, - покрутил пальцем у виска капитан. – Вроде ж серьезный взрослый человек…
- Он писатель, - заступился за Василевского директор. Из его уст это прозвучало как диагноз.
- А-а, ну это многое объясняет, - с преувеличенной серьезностью покивали головами сержант и старлей.
Первый день последнего осеннего месяца встречал Кирилла бледно-розовым небом и легким бодрящим морозцем. Писатель шел по обледеневшим лужам к автобусной остановке. Ночную работу с архивами директор ему, естественно, запретил. Но Кирилл по этому поводу не очень-то переживал: он уже знал, о чем будет его следующая история.
©Наталья Воротынцева (VoroNa67).
yaplakal.com