Четырехколенным бичом

Не так давно навестил меня близкий знакомый, мой бывший ученик, позднее – коллега, книгочей с довольно широким кругозором.

Разговорились:
– Чем заняты на досуге, Виктор Федорович?
– Да вот перечитываю уже в который раз Шукшина, составляю кроссворды, связанные с его именем и творчеством к юбилею земляка.
– Да вы что, неужели Шукшина принимаете всерьез? Для меня он так себе...
Признаться, я не просто удивился:
– И ты об этом говоришь всерьез?
– Вполне.
Во мне что-то ворохнулось. Неприятное:
– А ты как читал его? Вдумчиво, обстоятельно или так, по диагонали, как читают сейчас дешевые детективы?
– Как всегда.
– Вот в том и беда, – говорю, – Шукшина тогда поймешь и примешь, когда пропустишь через душеньку каждую фразу, каждое слово обдумаешь, да когда вживешься в образ шукшинского героя, поставишь себя на его место.
Не ручаюсь за дословность, но смысл разговора был таким. Пообещал перечитать. Надеюсь, мнение о Шукшине изменит. А если нет – что ж, не всякому дано понять феномен нашего земляка, теперь уже признанного не только отечественными, но и зарубежными литературоведами и критиками.
К чему такое вступление? Да к тому, что нынешний читатель больше предпочитает легкую литературу, так называемую популярную макулатуру, где что ни бестселлер, блокбастер – то супермены, стрельба, кровь, постель, деньги, роскошь, бездуховность... То есть все то же, что и на телевидении: штампы, однообразие сюжетов, безвкусица – одним словом, ширпотреб. И подумается в связи с этим: нет, все же этот мужик в кирзовых сапогах и кургузом пиджачке стоит десятков, если не сотен лощеных бездарностей.
Поговаривают: Шукшин несовременен. Его время ушло. А вот разрешите не согласиться. Шукшин современен, да еще как! Попытаюсь «четырехколенным бичом» рассечь ложное представление о его несовременности.

Колено первое

В рассказе «Постскриптум» Шукшин повествует, как в магазин большого города «на сваях» вошел наш сельский житель, чтобы купить сувенир – зажигалку. Дорогую. Он обратился к продавщице:
«Дайте, я посмотрю». А она «увивается» перед иностранцами и так и этак, и показывает-то им все, и в глаза заглядывает. Просто глядеть стыдно. На меня – ноль внимания. Я ей говорю: «Что ж ты так угодничаешь-то? Прямо на колени готова стать»... «Я их тоже, – говорит селянин, – уважаю, но у меня есть своя гордость»...
Заискивание, раболепство перед всеми, кто «оттуда», – это остро переживалось Шукшиным тогда, когда не было такого засилья «западных ценностей». А будь он жив сейчас, когда «американизация» россиян процветает? Кинематограф, телевидение, даже «Российское радио» только именуется российским. В самом деле, преклонение перед англоязычным, американской тематикой доминирует.
Создается впечатление: важнее того, что какая-то голливудская «звезда» в четвертый раз развелась, а какой-то актер признан секс-символом, нет ничего, о чем можно поведать. Если у Шукшина на колени перед иностранцами готова стать продавщица, то в наше время – немалая часть России, особенно молодежь. Только вот «западные ценности» больше развращают, убивают то, что больше всего ценил Шукшин, – русскую душу со всеми ее достоинствами: добротой, щедростью, бескорыстием, открытостью, способностью сопереживать. Так разве несовременен Шукшин, когда говорит: «Я их тоже уважаю, но у меня есть своя гордость»? И не теряем ли мы свою гордость?

Колено второе

В рассказе «В профиль и анфас» Ивана терзают сомнения. Недоволен он собой и своей жизнью, хочет понять, для чего живет, работает... «Неужели для того, чтобы только нажраться? Ну, нажрался, а дальше что? Смысл жизни? Он не может только на один желудок работать».
Максим Яриков в рассказе «Верую» ненавидит тех людей, «у которых души нету. Или она поганая», и идет к попу. «Я говорю ясно, – произносит в рассказе поп. – Хочу верить в вечное добро, в вечную справедливость». Верно автором замечено, что самый страшный наш враг – равнодушие. В связи с этим Шукшин вложил в уста попа, на мой взгляд, очень важные для понимания и раздумий слова: «...душа болит? Хорошо! Ты хоть зашевелился, ядрена мать! А то бы тебя с печи не стащить с равновесием-то душевным».
Равнодушие, инфантильность, отсутствие идеи, собственных взглядов на жизнь, на окружающую действительность – вот что беспокоит и настораживает в людях, в молодежной среде. Ведь не зря в пресловутые девяностые годы Ельцин и вся «компашка» демократов всячески стремились вытравить в людях идейность, способность критически воспринимать и оценивать происходящее, выдвинув лозунг деидеологизации, рассусоливая о том, что, мол, политика – только для политиков, а дело основной массы – следовать в фарватере политики верхов и не совать свой нос в дела государственные. Оно и понятно: управлять «стадом» зашоренных, зомбированных и безропотных легко и безопасно. В связи ли с этим несовременен Шукшин, который восстает против равнодушия, против тех, кому лишь бы нажраться? А как насчет вечной справедливости, которой сейчас так не хватает? Или за нее не надо бороться, отстаивать ее, занимать активную гражданскую позицию?

Колено третье

Для того чтобы понять и оценить Шукшина, мало только прочитать его. Надо, видимо, самому побывать в ситуациях его героев. Поводов для того в наше время предостаточно. Взять, например, его сказку «До третьих петухов». В ней Ванька-дурак по воле обстоятельств должен был в течение одной ночи достать справку, что он, Ванька-дурак, вовсе не дурак. И вот Ванька всю ночь мыкается по инстанциям, проходит «Крым и рым», прежде чем правдами и неправдами, своей хитростью и сообразительностью добывает у Мудреца-чиновника заветную бумагу и печать, еле успевая до третьих петухов...
Ах, Ванька, Ванька! Как многие сейчас позавидовали бы тебе!
Я вот как-то попытался воспользоваться законным правом унаследовать земельный пай умершей родной бездетной тетушки, которая последние свои дни доживала у меня. В течение трех месяцев обивал пороги чиновничьих кабинетов, но оказалось, одного суда мало. Нужен еще один суд, доказывающий, что я действительно родной племянник, что Ванька-дурак – не дурак (простите, что я действительно родной племянник). Свидетелей родства – море. Но они не в счет. Нужна Ее Величество Бумага. С печатью. Посмотрел я, посмотрел: сколько хождений, унижений, средств, документов (да каждый в шести экземплярах), сколько времени и нервов... – и плюнул на всю бюрократию. Сам пай не заслужил, хотя вся жизнь связана с селом, почти сорок лет учил сельских детишек, помогал местному хозяйству в прополке свеклы, в уборке урожая и заготовке кормов, принимал участие в общественной жизни села, был патриотом родного хозяйства – но... не заслужил. Обидно? Да. Коль учитель – значит не наш. Вот и тетушкин пай, что Кощеева смерть, – за тридевять земель, за колючей изгородью из труднопроходимых бюрократических препонов.
Да разве только у меня? Сплошь и подряд. Живет, положим, сегодня семья, а назавтра, не дай бог, умирает муж. Вместо поддержки убитая горем жена вынуждена тратить немалые средства и многие месяцы обивать пороги тех же кабинетов, чтобы отстоять право на собственное же жилье, но оформленное на мужа. Примеры несуразности бюрократической системы можно продолжать до бесконечности. Так несовременен ли Шукшин, который всем своим творчеством боролся с бюрократией? Только бюрократия времен Василия Макаровича и в подметки не годится той махровой, во сто крат разросшейся современной. И доказать, что ты не дурак, до третьих петухов уж точно не удастся. Скорее, до третьего пришествия.

Колено четвертое

В документальном рассказе «Кляуза» В.М. Шукшин с негодованием описывает случай, когда он, будучи на излечении в больнице, столкнулся с бездушием, грубостью и чванством женщины-вахтера. Пусть и маленького, но начальника. Когда жена пошла к дежурному врачу за пропуском, Василий Макарович спустился в вестибюль к своим маленьким дочерям. Женщина-вахтер... «как репродуктор: «Больной, вернитесь в палату, больной, вернитесь в палату! Я кому сказала, вернитесь!..» При этом она так упорно, зло, гадко не хочет понять, что я не могу этого сделать – уйти от детей, пока жена ищет дежурного врача...»
И потом: «Пропуск здесь – я! А то побежала к дежурному врачу! Я побегаю! Побегаю тут! Марш на место! А то завтра вылетишь отсудова!» И это – больному человеку».
А теперь, дорогой читатель, согласись: сколько в наше время таких же малых и больших начальников, этаких новых хозяев и хозяйчиков, для которых оскорбить, унизить, обидеть маленького человека, надругаться над его честью и достоинством, показать свое превосходство – это чуть ли не норма поведения. Я знаю не один случай, когда бездомные, обездоленные люди, вкалывая на хозяина, питаются объедками с барского стола и спят в хлеву вместе со скотом. Это ли не надругательство? И не современен ли Шукшин, возмущенный беспределом пусть и небольшой, но власти?
А тебе, уважаемый читатель, я бы посоветовал хотя бы временно отложить в сторонку детектив и почитать Шукшина. Только не по диагонали. Обстоятельно, вдумчиво. Уверен, не пожалеешь.

http://www.sovross.ru/articles/1874/45113

"Экзамен" первым его рассказом для меня был в сборнике. перечитывал несколько раз. своеобразный автор, так что многие шапкозакидательством занимаются. и слог простой у него, "неинтеллигентный". вот и пиздЯт на него.
а мне нравится. и про церковь, которую снести хотели ,у него хороший рассказ.

Глубокой души у Шукшина произведения и фильмы. Его с кондачка не взять.

Размещено через приложение ЯПлакалъ

У Шукшина не всё так однозначно коллега. (Сарказм если кто не понял)

Это сообщение отредактировал Moicha - 4.08.2019 - 14:22

Сердце у него было большое, а душа широкая, мыслил глубоко. Поэтому и ушел рано.

На развалах как то попался его трехтомник не раздумывая купил и не пожалел. Писателя с таким уровнем как Василий Макарович еще поискать надо, он думать заставляет

" западные ценности" это всего навсего нормальные человеческие отношения между незнакомыми людьми.

Зайти улыбаясь в приёмное место в России воспринимается враждебно/непонятно окружающими, но с удовольствием самими работниками.

Там в рассказах очень много скрытых психов/неврастеников.
Да и вообще достаточно "спекулятивные"( легко продаваемые/подаваемые) сюжеты.

Забыл, как мужик коляску раскрасил, а потом в духовке удавился, только потому что у него эмиграция не удалась.
Из города в деревню.

У него кстати есть рассказ про СССР, как ему в вену тыкали иголкой, до того момента пока он не озверел... Интересно.

а будь он жив сейчас, наверняка нашёл бы общий язык с существующей властью не хуже, чем ему это удавалось при СССР.

Шукшина надо и нужно читать и перечитывать.Василий Макарович это гений!Глыба!Работал на износ.Вот и ушёл рано.

Конечно, уж мы-то понимаем, наше-то мнение вернее любого другого!

Веня Зяблицкий, маленький человек, нервный, стремительный, крупно
поскандалил дома с женой и тещей.
Веня приезжает из рейса и обнаруживает, что деньги, которые копились
ему на кожаное пальто, жена Соня все ухайдакала себе на шубу из
искусственного каракуля. Соня объяснила так:
-- Понимаешь, выбросили -- все стали хватать... Ну, я подумала,
подумала -- и тоже взяла. Ничего, Вень?
-- Взяла? -- Веня зло сморщился. -- Хорошо, хоть сперва подумала, потом
уж взяла. -- Венина мечта -- когда-нибудь надеть кожанку и пройтись в
выходной день по селу в ней нараспашку -- отодвинулась далеко. -- Спасибо.
Подумала об муже... твою мать-то.
-- Чего ты?
-- Ничего, все нормально. Спасибо, говорю.
-- Чего лаешься-то?
-- Кто лается? Я говорю, все нормально! Ты же вон какая оборванная
ходишь, надо, конечно, шубу... Вы же без шубы не можете. Как это вам без
шубы можно!.. Дармоеды. Соня, круглолицая, толстомясая, побежала к матери
жаловаться.
-- Мам, ты гляди-ка, што он вытворяет -- за шубу-то начал обзывать
по-всякому! -- Соне тридцать уже, а она все, как маленькая, бегала к маме
жаловаться. -- Дармоеды, говорит!
Из горницы вышла теща, тоже круглолицая, шестидесятилетняя, крепкая
здоровьем, крепкая нравом, взглядом на жизнь, -- вообще, вся очень крепкая.
-- Ты что это, Вениамин? -- сказала она с укоризной. -- Другой бы муж
радовался...
-- А я радуюсь! Я до того рад, что хоть впору заголиться да улочки две
дать по селу -- от радости.
-- Если недопонимаешь, то слушай, што говорят! -- повысила голос теща.
-- Красивая, нарядная жена украшает мужа. А уж тебе-то надо об этом подумать
-- не красавец.
Веня в самом деле не был красавцем (маловат ростом, худой,
белобрысый... И вдобавок хромой: подростком был прицепщиком, задремал ночью
на прицепе, свалился в борозду, и его шаркнуло плугом по ноге), и, когда ему
напоминали об этом -- что не красавец, -- Веню трясло от негодования.
-- Ну да, вы-то, конечно, понимаете, как надо украшать людей! Вы уж
двух украсили... -- И тесть Вени, и бывший муж Сони сидели. Тесть -- за
растрату, муж Сони -- за пьяную драку. Слушок по селу ходил -- Лизавета
Васильевна, теща, помогла посадить и мужа и зятя.
-- Молчать! -- строго осадила Лизавета Васильевна. -- А то договоришься
у меня!.. Молокосос. Сопляк.
Веня взмыл над землей от ярости... И сверху, с высоты, окружил ястребом
на тещу.
-- А ты чего это голос-то повышаешь?! Ты чего тут голос-то повышаешь?!
Курва старая...
Соня еще не поняла, что за это можно сажать. Она только очень обиделась
за мать.
-- Ох, молодой... -- воскликнула она. -- Да тебе двадцать восемь, а от
тебя уж козлиным потом пахнет.
Теща, напротив, поняла, что за это уже можно сажать.
-- Так... Как ты сказал? Курва? Хорошо! Курва?.. Хорошо. При
свидетелях. -Она побежала в горницу -- писать заявление в милицию. -- Ты у
меня получишь за курву! -- громко, с дрожью в голосе говорила она оттуда. --
Ты у меня получишь!..
-- Давай, давай, пиши, тебе не привыкать. -- Веня слегка струсил
вообще-то. Черт ее знает, она со всем районным начальством в знакомстве. --
Тебе посадить человека -- раз плюнуть.
-- Я первые колхозы создавала, а ты мне -- курва! -- громко закричала
теща, появляясь в дверях.
-- А про меня в газете писали, што я, хромой, на машине работаю! --
тоже закричал Веня. И постучал себя в грудь кулаком. -- У меня пятнадцать
лет трудового стажу!
-- Ничего, он тебе там пригодится.
Веню опять взорвало, он забыл страх.
-- Где это там?! Где там-то, курва? Ты сперва посади!.. Потом уж я буду
думать, где мне пригодится, а где не пригодится. Сажалка...
-- Поса-адим, -- опять с дрожью в голосе пообещала теща. И ушла писать
заявление. Но тотчас опять вернулась и закричала: -Ты машину дров привез?!
Ты где ее взял?! Где взял?!
-- Тебя же согревать привез..
-- Где взял?! -- изо всех сил кричала Лизавета Васильевна.
-- Купил!
-- На какие деньги? Ты всю получку домой отдал! Ты их в государственном
лесу бесплатно нарубил! Ты машину дров украл!
-- Ладно, допустим. А чего же ты сразу не заявила? Чего ж ты -- жгла
эти дрова и помалкивала?
-- Я только сейчас это поняла -- с кем мы живем под одной крышей.
-- Э-э... завиляла хвостом-то. Если уж садиться, так вместе сядем: я
своровал, а ты пользовалась ворованным. Мне -три года, тебе -- полтора как
минимум. Вот так. Мы тоже законы знаем,
-- Не-ет, ты их еще пока не знаешь!.. Вот посидишь там, тогда узнаешь.
Теща в самом деле ездила с заявлением в район, в милицию. Но про машину
дров, как видно, не сказала. Ей там посоветовали обратиться с жалобой в
дирекцию совхоза, так как налицо пока что -- домашняя склока, не больше.
Нельзя же, в самом деле, сразу, по первому же заявлению, привлекать человека
к уголовной ответственности. Вот если это повторится, и если он будет в
пьяном виде... Лизавета Васильевна побежала в дирекцию.
Веню вызвали.
Перед заместителем директора, молодым еще человеком, которого Веня
уважал за башковитость, лежало заявление тещи,
-- Ну, что там у вас случилось? Жалуются вот.,.
-- Жалуются!.. Сами одетые, как эти... все есть! -- стал честно
рассказывать Веня. -- А у меня -- вот што на мне, то и все тут. Хотел раз в
жизни кожан купить за сто шестьдесят рублей, накопили, а она себе взяла шубу
купила. А у самой зимнее пальто есть хорошее.
-- Ну, а обзывал-то зачем? Матерился-то зачем?
-- Тут любого злость возьмет! Копил, копил, елки зеленые!.. после бани
четверку жадничал выпить, а она взяла шубу купила! И главное, пальто же
есть! Если бы хоть не было, а то ведь пальто есть! А чего она тут пишет?
-- Да пишет... много пишет.
Тут-то понял Веня, что про машину дров теща умолчала.
-- Пишет, што она коллективизацию делала?
-- Ну, пишет... Ты все-таки это... не надо -- пожилой человек... Ну,
купила! Она же тоже работает, жена-то.
-- Она шестьдесят рублей приносит, в тепле посиживает, а я самое малое,
сто двадцать -- выше нормы вкалываю. Да мне не жалко! Но хоть один-то раз
надо же и мне тоже чего-нибудь взять! Они бы хоть носили. А то купят -- и в
сундук. А тут... на люди стыд показаться.
Замдиректора не знал, что делать. Он верил, Венина правда -- вся тут.
-- Все равно не надо, Вениамин, Ведь этим же ничего не докажешь.
Поговори с женой... Что она? Поймет же она -- молодая женщина...
-- Да она-то што!.. Она голоса не имеет. Там эта вот, -- Веня кивнул на
заявление, -- всем заправляет.
В общем, поговорили в таком духе, и Веня вышел из конторы с легкой
душой. Но обида и злость на тещу не убавилась, нет.
"Вот же ж тварь, -- думал он, -- посадит и глазом не моргнет. Сколько
злости в человеке! Всю жизнь жила и всю жизнь злилась. Курва... На какой
черт тогда и родиться такой?"
Тут встретился ему -- не то что дружок -- хороший товарищ Колька
Волобуев.
-- Чего такой? -- Колька как-то странно всегда говорит -- почти не
раскрывая рта. И смотрит на всех снисходительно, чуть сощурив глаза.
Характер у парня.
-- Какой?
-- Какой-то... как воробей подстреленный. Откуда прыгаешь-то?
-- Из конторы. -- И Веня все рассказал -- как он умылся с кожаном, как
поскандалил дома и как его теща хотела посадить.
-- Двух сожрала -- мало, -- процедил Колька. -- Пошли выпьем.
Веня с удовольствием пошел.
Когда выпили, Колька, прищурив холодновато-серые глаза, стал учить
Веню:
-- Вливание надо делать. Только следов не оставляй. А то они заклюют
тебя. Старуха полезет, шугани старуху разок-другой... А то они совсем на
тебя верхом сядут. Как ишак работаешь на них...
У Вени мстительно взыграла душа... Вспомнились разом все обиды, какие
нанесла ему Соня: как долго не хотела выходить за него, как манежила и
изводила у своих ворот: ни "да", ни "нет", как... Нет, надо, в самом деле,
все поставить на свое место. Какой он к черту хозяин в доме! Ишак, правильно
Колька сказал.
-- Пойду сала под кожу кое-кому залью, -- сказал он.
И скоро похромал домой. И нес в груди тяжелое, злое чувство.
"Нашли дурачка!.. Сволочи. Еще по милициям бегает! Курва".
Сони не было дома.
-- А где она? -- спросил Веня,
-- А я откуда знаю, -- буркнула теща. Уборщица из конторы успела
сообщить ей, что Веню особенно-то и не ругали. (Странное дело: Лизавета
Васильевна пять лет как уже не работала, а иные с ней считались, бегали
наушничать, даже побаивались.) -- Она мне не докладает.
-- Разговорчики! -- прикрикнул Веня с порога. -- Слишком много болтаем!
Лизавета Васильевна удивленно посмотрела на зятя:
-- Что такое? Ты, никак, выпил?
Вене пришла в голову занятная мысль. Он вышел во двор, нашел в сарае
молоток, с десяток больших гвоздей... Положил это все в карман и вошел снова
в дом.
-- Что там за материал лежит? -- спросил он миролюбиво.
-- Какой материал? Где? -- живо заинтересовалась теща.
-- Да в уборной... Подоткнут сверху. Красный.
Теща поспешила в уборную. Веня -- за ней.
Едва теща зашла в уборную, Веня запер ее снаружи на крючок. Потом стал
заколачивать дверь гвоздями.
Теща закричала.
-- Посиди малость, подумай, -- приговаривал Веня. -- Сама любишь людей
сажать? Теперь маленько опробуй на своей шкуре. -- Вогнал все гвозди и сел
на крыльцо поджидать Соню.
-- Карау-ул! -- вопила Лизавета Васильевна. -- Люди добрые, спасите!
Спасите! Люди добрые!.. Мой зять украл машину дров! Мой зять украл машину
дров! Мой зять украл машину дров! -- наладилась теща.
Веня пригрозил:
-- Будешь орать -- подожгу.
Теща замолчала. Только всхлипнула:
-- Ну, Венька!..
-- Угрожать?
-- Я не угрожаю, ничего я не угрожаю, но спасибо тебе за это не скажут!
Вене попался на глаза кусок необожженной извести, Он поднял его и
написал на двери уборной:
"Заплонбировано 25 июля 1969 г. Не кантавать".
-- Ну, Венька!..
-- Счас я еще Соню твою подожду... Счас она у меня будет пятый угол
искать. В каракуле. Вы думали, я вам ишак бессловесный? Сколько я вам в дом
получек перетаскал, а хоть один костюмишко маломальский купили мне?
-- Ты же пришел на все готовенькое.
-- А если б я голый совсем пришел, я бы так и ходил голый? Неужели же я
себе хоть на рубаху не заработал? Ты людей раскулачивала... Ты же сама
первая кулачка! У тебя от добра сундуки ломаются.
-- Не тобой нажито!
-- А -- тобой? Для кого мужик воровал-то? А когда он не нужен стал, ты
его посадила. Вот теперь посиди сама. Будешь сидеть трое суток. Возьму ружье
и никого не подпущу. Считай, что я тебя посадил в карцер. За плохое
поведение.
-- Ну, Венька!
-- Вот так. И не ори, а то хуже будет.
-- Над старухой так изгаляться!..
-- Ты всю жизнь над людьми изгалялась -- и молодая и старая.
Веня еще подождал Соню, не дождался, не утерпел -- пошел искать ее по
селу.
-- Сиди у меня тихо! -- велел теще.
В тот день Веня, к счастью, не нашел жену. Тещу выпустили из "карцера"
соседи. Суд был бурный. Он проходил в клубе -- показательный.
Теща плакала на суде, опять говорила, что она создавала первые колхозы,
рассказывала, какие она претерпела переживания, сидя в "карцере", -- ей
очень хотелось посадить Веню. Но сельчане протестовали. И старые и молодые
говорили, что знают Веню с малых лет, что рос он сиротой, всегда был
послушный, никого никогда пальцем не трогал... Наказать, конечно, надо,
но-не в тюрьму же! Хорошо, проникновенно сказал Михайло Кузнецов, старый
солдат, степенный уважаемый человек, тоже давно пенсионер.
-- Граждане судьи! -- сказал он. -- Я знал отца Венькиного -- он пал
смертью храбрых на поле брани. Мать Венькина надсадилась в колхозе --
померла. Сам Венька с десяти лет пошел работать... А гражданка Киселева...
она вот счас плачет: знамо, сидеть на старости лет в туалете -- это никому
не поглянется, -- но все же она в своей жизни трудностей не знала. Да и
теперь не знаешь -- у тебя пенсия-то поболе моей, а я весь израненный, на
трех войнах отломал...
-- Я из бедняцкой семьи! -- как-то даже с визгом воскликнула Лизавета
Васильевна. -- Я первые колхозы...
-- И я тоже из бедняцкой, -- возразил Михайло. -- Ты первая
организовала колхоз, а я первый пошел в него. Какая твоя особая заслуга
перед обчеством? В войну ты была председателем сельпо -- не голодала, это мы
тоже знаем. А парень сам себя содержал, своим трудом... это надо ценить.
Нельзя так. Посадить легко, каково сидеть!
-- У него одних благодарностей штук десять! Его каждый праздник
отмечают как передового труженика! -- выкрикнули из зала.
Но тут встал из-за стола представительный мужчина, полный, в светлом
костюме. Понимающе посмотрел в зал. Да как пошел, как пошел причесывать!
Говорил, что преступление всегда -- а в данном случае и полезней -- лучше
наказать малое, чем ждать большого. Приводил примеры, когда вот такие вот,
на вид безобидные, пареньки пускали в ход ножи...
-- Где уверенность, я вас спрашиваю, что он, обозленный теперь, завтра
снова не напьется и не возьмет в руки топор? Или ружье? В доме -- две
женщины. Представьте себе...
-- Он не пьет!
-- Это что он, после газировки взял молоток и заколотил тещу в уборной?
Пожилую, заслуженную женщину! И за что? За то, что жена купила себе шубу, а
ему, видите ли, не купили кожаное пальто!
Под Веной закачался стул. И многие в зале решили: сидеть Веньке в
тюряге.
-- Нет, товарищи, наша гуманность будет именно в том, что сейчас мы не
оставим без последствия этот проступок обвиняемого. Лучше сейчас. Этим мы
оградим его от большой опасности. А она явно подстерегает его.
Представительный мужчина предлагал дать Веньке три года. Тут поднялся
опять Михайло Кузнецов.
-- Вы, товарищ, все совершенно правильно говорили. Но я вам приведу
небольшой пример из Великой Отечественной войны. Был у нас солдатик, вроде
Веньки -- щупленький такой же, молодой -- лет двадцати, наверно. Ну, пошли в
атаку, и тот солдатик испужался... бросил винтовку, упал, обхватил, значит,
руками голову... Политрук хотел под трибунал отдать, но мы, которые постарше
солдаты, не дали. Подняли, он побежал с нами... И што вы думаете? Самолично,
у всех на глазах заколол двух фашистов. И фашисты были -- под потолок,
рослые, а тот солдатик -- забыл уж теперь, как его фамилия, -- не больше
Веньки. Откуда сила взялась! Я это к тому, што бывает -- найдет на человека
слабость, стихия -- ну вроде пропал, совсем пропал человек... А тут,
наоборот, не надо торопиться, он еще подымется. Вы сами-то воевали, товарищ?
-- спросил под конец Михайло.
Представительного мужчину не смутил такой разительный пример. Он
понимающе улыбнулся.
-- Я воевал, товарищ. Это на ваш вопрос. Теперь, что касается примера.
Он... конечно, яркий, внушительный, но совершенно не к месту. Тут вы, как
говорится, спутали божий дар с яичницей. -- Представительный мужчина коротко
посмеялся, чуть колыхнул солидным тугим животом, -- На этом примере можно
доказать совершенно противоположное тому, что вы тут хотели сказать. Кстати,
его судили, того солдата?
Михаил не сразу ответил. Все даже повернулись в его сторону.
-- Судили, -- неохотно ответил Михаиле, -- Но...
-- Совершенно верно. Но...
-- Но оставили без последствия! -- повысил голос Михаиле. -- Только
перевели в другую часть,
-- Это уже другой вопрос. То обстоятельство, что он поднялся и побежал
с вами и потом заколол двух фашистов, -- это факт, который говорит сам за
себя, его можно учитывать, и, как видим, учли. Но есть факты, которые...
материально, так сказать, учесть нельзя. Солдат испугался, бросил оружие,
упал... Он -- испугался, это понятно. Испугайся он один, в лесу, увидев
медведя, -- ну, тогда положись на волю божью, как говорят, точнее, на
медвежью, задерет он тебя или не задерет? Но здесь -- солдат, он шел в атаку
не один, он испугался, он породил страх у всей роты!
-- Ничего подобного! -- сказал Михаиле. -- Как бежали, так и бежали!
-- Вы бежали с другим настроением. Вы сами того не сознавали, но в вас
уже жил страх. Струсивший солдат как бы дал вам понять, какая опасность вас
ждет впереди, -- возможно, смерть...
-- А то мы без него не знали.
-- Что же касается данного конкретного случая...
Венька не отрываясь смотрел на представительного мужчину, плохо
понимал, что он говорит. Понимал только, что мужчина тоже очень хочет его
посадить, хотя вовсе не злой, как теща, и первый раз в глаза увидел Веньку.
Венька раньше никогда на судах не бывал, не знал, что существуют
государственные обвинители, общественные обвинители... Суд для него -- это
судья. И он никак не мог постичь, зачем надо этому человеку во что бы то ни
стало посадить его, Веньку, на три года в тюрьму? Судья молчит, а этот -- в
который уже раз -- встает и говорит, что надо посадить, и все. Венька онемел
от удивления. Когда его спросили, хочет ли дать суду какие-нибудь пояснения,
Венька пожал плечами и как-то торопливо, испуганно возразил:
-- Зачем?
Суд удалился на совещание.
Венька сидел. Ждал. Его сковал ужас... Не ужас перед тюрьмой: когда он
шел сюда, он прикинул в уме: двадцать восемь плюс три, ну четыре -- тридцать
один -- тридцать два... Ерунда. Его охватил ужас перед этим мужчиной. Он так
в него всмотрелся, что и теперь, когда его уже не было за столом, видел его
как живого: спокойный, умный, веселый... И доказывает, доказывает,
доказывает -- надо сажать. Это непостижимо. Как же он потом... ужинать
будет, детишек ласкать, с женой спать?.. Раньше Веня часто злился на людей,
но не боялся их, теперь он вдруг с ужасом понял, что они бывают -- страшные.
Один раз в жизни Веню били двое пьяных. Били и как-то подстанывали -- от
усердия, что ли. Веня долго потом с омерзением вспоминал не боль, а это вот
тихое постанывание после ударов. Но то были пьяные, безумные... Этот --
представительный, образованный, вовсе не сердится, спокойно убеждает всех,
надо сажать. О господи! Теща!.. Теща -- змея и дура, она не три года, а
готова пять выхлопотать для зятя, и это можно понять. Она такая -- курва. Но
этот-то!.. Как же так?
Вене вынесли приговор: два года условно.
За Веню радовавшись.
А Веня шел непривычно задумчивый... Все стоял в глазах тот
представительный мужчина, и Венька все не переставал изумляться... Неужели
он все время так делает?
Жить пока Веня пошел к Кольке Волобуеву.
Колька опять предложил выпить, Веня отказался. Рано ушел в горницу, лег
на лавку и все думал, думал.
Какая все-таки жизнь! -- в один миг все сразу рухнуло. Да и пропади бы
он пропадом, этот кожан! И что вдруг так уж захотелось купить кожан? Жил без
него, ничего, жил бы и дальше, Сманить надо было Соньку от тещи! Жить
отдельно... Правда, она тоже -- дура, не пошла бы против матери. Но о чем бы
ни думал Веня в ту ночь, как ни саднила душа, все вспоминался
представительный мужчина -- смотрел на Веню сверху, со сцены, не зло, не
кричал... У него поблескивала металлическая штучка на галстуке. Брови у него
черные, густые, чуть срослись не переносице. Волосы гладко причесаны назад,
отсвечивают. А несколько волосиков слились и колечком повисли над лбом и
покачивались, вздрагивали, когда мужчина говорил. Лицо хоть широкое,
круглое, но крепкое, а когда он улыбался, на щеках намечались ямочки...
Утром Веня поехал в рейс, в район.
Выехал рано, только-только встало солнышко. Но было уже тепло, земля не
остыла за ночь.
Веня в дороге всегда успокаивался, о людях начинал думать: будто они,
каких знал, где-то остались далеко и его не касаются. Вспоминал всех,
скопом... Думал: сами они там крепко все запутались, нервничают, много
бестолочи. Вчерашнее судилище вспоминалось как сон, тяжелый, нехороший...
На 27-м километре Веня увидел впереди "Волгу" -- стоит, капот задран, а
рядом -- у Вени больно екнуло сердце -- вчерашний представительный мужчина.
Веня почему-то растерялся, даже газ скинул... И когда представительный
мужчина "голоснул" ему, Веня послушно остановился.
Мужчина поспешно подошел к кабине и заговорил:
-- Подбрось, слушай... -- И узнал Веню. -- О-о, -- сказал он, как
показалось Вене тоже несколько растерянно, -- старый знакомый!
-- Садись! -- пригласил Веня, Та некая растерянность, какую он уловил в
глазах представительного мужчины, вмиг вселила в него какую-то нахальную
веселость. -- Припухаем?
Представительный мужчина легко сел в кабину и прямо и тоже весело
посмотрел на Веню. И уже через минуту, как поехали, Веня усомнился -- не
показалось ли ему, что представительный мужчина поначалу словно растерялся?
-- Ну, как? -- спросил мужчина.
-- Што?
-- Настроение-то?.. Я думал, ты запьешь... так на недельку. Прямо скажу
тебе, парень: счастливый билет ты вчера вытянул.
Веня молчал. Он не знал, что говорить. Не знал, как вести себя.
-- С женой, конечно, развод? -- понимающе спросил мужчина. И опять
прямо посмотрел на Веню.
-- Конечно, -- Веню опять поразило, как вчера, на суде, что этот
человек -- такой... крепкий, что ли, умный, напористый, и при этом веселый.
-- Эх, ребятки, ребятки... Беда с вами... Вот ведь и не скажешь, что
жареный петух в зад не клевал, -- и жил трудно, а одним махом взял и все
перечеркнул: и семью разрушил, и репутация уже не та... Любил ведь жену-то?
Тут Веня чего-то вдруг обозлился:
-- Не твое дело.
-- Конечно, не мое! -- воскликнул мужчина. -- Твое. Твое, братец, твое.
Было бы мое, моя бы душа и страдала. Только жалко вас, дураков, вот
штука-то. Выпьете на пятак, а горя... на два восемьдесят семь. -- Мужчина
чуть колыхнул животом. -- Неужели трезвому нельзя было поговорить? И жена-то
ведь красивая, я вчера посмотрел. Жить бы да радоваться...
Веня на мгновение как бы ослеп -- до глубины, до боли осознал вдруг:
ведь потерял он Соньку-то! Совсем! И как в пропасть полетел, ужаснулся...
-- А что это за кожаное пальто, где ты его хотел достать?
-- Да там, в аймаке, шьет один... -- Веня смотрел вперед. Впереди был
мост через Ушу. Широкий, длинный -- Уша по весне разливается, как Волга. --
На заказ.
-- Из своего материала?
-- Из своего.
-- И сколько берет? -- расспрашивал прокурор.
-- По-разному. Я хотел рублей за сто шестьдесят. Если хорошее --
дороже. -- Веня вроде и не слышал вопросов, а отвечал верно.
-- Что значит -- хорошее?
-- Ну, кожа другая, выделка другая... Разная бывает выделка.
-- Ну, допустим, самую хорошую? То есть самую хорошую кожу, самой
хорошей выделки. Сколько станет?
-- Рублей, может, триста... Одному, говорит, за четыреста шил.
Машина въехала на мост.
-- А где этот аймак? Далеко?
-- Нет. -- Странно: вроде Веня был один в кабине и разговаривал сам с
собой -- такое было чувство.
-- Адрес-то знаешь?
-- Знаю адрес. Знаю... Эх! -- крикнул вдруг Веня, как в пустоте, --
громко. -- А не ухнуть ли нам с моста?!
Он даванул газ и бросил руль... Машина прыгнула. Веня глянул на
прокурора... И увидел его глаза -- большие, белые от ужаса. И Веньке стало
очень смешно, он засмеялся. А потом уж на него боком навалился прокурор и
вцепился в руль. И так они и съехали с моста: Веня смеялся и давил газ, а
прокурор рулил. А когда съехали с моста, Веня скинул газ и взял руль. И
остановился.
Прокурор вылез из кабины... Глянул еще раз на Веньку. Он был еще
бледный. Он хотел, видно, что-то сказать, но не сказал. Хлопнул дверцей,
Веня включил скорость и поехал. Он чего-то вдруг устал. И -- хорошо,
что он остался один в кабине, спокойнее как-то стало. Лучше.

Странно, а в своё время, дружно и с удовольствием встало имено то, поколение, которое сейчас активно критикует молодёжь)

Шукшин был русским, а соЛЖЕницын евреем.
Поэтому Путин открыл памятник соЛЖЕницыну, но не открыл Шукшину.
И поэтому же в школе изучают соЛЖЕницына, а не Шукшина.

Это сообщение отредактировал AlHighlander - 4.08.2019 - 16:09

Два

три

Читал.

Шедевры.

Егоо рассказ "Срезал" как списан с сегодняшних срунов на Россию заполонивших интернет вообще и ЯП в частности.

Как вы думаете, в рассказе "Пост скриптум" на какого актёра намекает Шукшин? Цитирую:
"Мне также очень понравился один артист, который, говорят, живет в этом городе. Ты его, может, тоже видала в кино: говорит быстро-быстро, легко, как семечки пускает. Маленько смахивает на бабу – голоском и манерами. Наверно, пляшет здорово, собака!"
Может Смоктуновский? Подскажите. В инете не нашёл.