127
Машину трясет на ухабах и подбрасывает иногда так, что лязгают зубы.
Пыль оседает плотным облаком на лицах, брезенте тента грузовика, матрасах, настеленных в кузове.
Экспедиционный грузовик мчится по степи, по едва заметной в бурой сухой траве дороге, и яростное солнце светит сквозь сомкнутые ресницы, выжигая на роговице алые круги.
Мы останавливаемся на размеченных заранее местах, чтобы торопливо, почти по-грабительски вскрыть могилы-курганы.
Нет времени на тщательное обследование - послойную зачистку, осторожное освобождение кисточками и шпателями костей и керамики от песка и глины, зарисовывание, тщательную упаковку образцов по ящикам.
Эта степь будет затоплена через полгода водой. Дороги, курганы, ушедшие в небытие памятники и покойники – все ее тайны будут лежать на дне огромного водохранилища, которое запитает ближайший город. Поэтому студенты истфака, преддипломники и фанаты археологии, должны в ускоренном темпе пройтись лопатами по захоронениям чужих предков.
- Пожрать бы, - мечтательно говорит Паша, студент-третьекурсник, парень с внешностью Чингисхана. Чеканные резкие скулы, темная щетина, черные узкие глаза, жилистое гибкое тело – смерть студенткам. В его генеалогическом древе явно покуролесило монгольское иго.
- Куда в тебя лезет? Жрешь за троих и не толстеешь, – ворчит лежащий у стенки фургона Андрей, его закадыка-приятель. По внешности - полная противоположность другу. Рыжий, белокожий, высоченный и здоровенный, как кузнец, в отличие от худощавого невысокого Павла.
- Я трачу много сексуальной энергии, - безмятежно говорит наш «монгол» и скашивает глаза на Светку, единственную девушку в команде. Она слушает диалог, не открывая глаз, и фыркает.
Единственную - потому что я еще соплячка. Мне всего пятнадцать, и меня берут в эту поездку только после долгих коленопреклоненных просьб и молитв к декану исторической кафедры университета, Глебу Геннадьевичу.
Итого в трех грузовых машинах едут восемнадцать мужчин, включая водителей и руководителя экспедиции, одна девушка и я, соплячка.
Светка не занимается земляными работами, она кашеварит. Девушка изящна и гибка, как хлыст. Все мужские поползновения пресекает резко и быстро, такими ядовитыми репликами, что я умираю от зависти.
Накормить здоровых, занимающихся тяжелым физическим трудом мужиков, сложно. Если не успеть с обедом или ужином, костер с котелками обступает толпа голодных хищников с жадным блеском в глазах. Сожрут – и костей не оставят.
Я помогаю кулинарить, как могу – развожу костер, мою посуду, набираю воду в канистры и фляги, таскаю оборудование. А также заглядываю в раскоп с дурацкими вопросами, перманентно падаю, запинаясь о носилки и поставленные лопаты, развешиваю уши на ежевечерних посиделках, слушая сказки о Черном Археологе и восставших покойниках. Истории, которые рассказывают у костра, будоражат воображение и заставляют нервно оглядываться в темноту, когда надо сходить в туалет.
Особенно кровожадная фантазия у Паши, родившегося в этих местах. Его байка о нашествии Орды кочевников, желающих вернуть себе власть над наземным миром, основательно потрясла мое воображение. В его версии скифской богине огня была принесена жертва - девственница, которая потом возродилась из пепла. Вот эта девушка, тульпа великой богини, потом и повела Орду на мир живых, который захлебнулся в крови.
Я так явственно представила себе муки горящей в костре, что содрогнулась от ужаса.
В конце рассказа Паша дернул меня за ухо и зловеще добавил, что как раз истекает срок в две тысячи лет, отпущенный людям на осознание своих грехов.
- Покайся, сестра! – завопил он басом.
Я взвизгнула от неожиданности и обозвала его дураком.
- Твою сексуальную энергию да в мирные цели, - говорит Светка, переворачиваясь на живот.
Все чертовски устали за день пути. Остановка только вечером. Мы не ставим палатки, ночуя в машине и в открытой степи, в спальниках у костра.
- Мирные цели – всегда сексуальные, - говорит Паша, подвигаясь к ней поближе.
Я не понимаю смысла этих брачных игр, потому улыбаюсь, не разбирая подтекста, который вкладывают мужчина и женщина в слова, перебрасываясь ими, как шариками для пинг-понга.
- Светка, у него два внебрачных алиментных ребенка, - вступает в игру Андрей. – А я холостой и склонный к матримониальным связям.
- Да-да, склонный, уже в пятый раз, - отбривает его Павел и хохочет, закашлявшись от пыли.
- Ну, а что? - парирует Андрей. – Женюсь, как честный человек. А потом развожусь, когда любовь уходит.
Просыпается аспирант Виктор, дрыхнущий в любых, самых неприспособленных для этого местах - на поленнице дров, в открытых раскопах и брошенных носилках. Он лежит почти у выхода, запакованный в спальник по самые брови.
- Светлана, выходите за меня замуж сегодня же! Мой спальник рассчитан на двоих! – патетично объявляет он, расстегивая молнию замка – вжик.
Водитель Талгат, который слушает разговоры за переборкой кабины, громко ржет и вдруг резко тормозит:
- Приехали!
Нигде я не видела таких закатов, как в степи. Огромное распухшее солнце, близкий и, одновременно далекий, горизонт - четкий, как лезвие бритвы, взорванные ветром облака. На солнечный диск можно смотреть почти открыто, не заслоняя глаза рукой.
- Посмотри, какой роскошный могильник, – говорит Глеб Геннадьевич за моей спиной.
Я вижу только цепочку неровных низких холмиков. Но ГэГэ обладает таким даром рассказчика, что видишь не только поросшие чахлой сухой травой курганы, но и воинов в кожаной броне, прошитой стяжкой металлических колец, и низкорослых свирепых лошадей, которые лягут рядом с воином после его смерти, и шатры с бронзовыми курильницами у входа.
- Там лежат покойники? – спрашиваю у него шепотом.
- Люди, - поправил меня руководитель экспедиции. - Такие же, как мы. Которые мечтали, любили и пытались выжить. Растили детей, перегоняли скот, воевали друг с другом.
Сарматы - пожравшие, поглотившие и переварившие культуру скифов. Их религию, искусство, обычаи, образ жизни. Интереснейшая волна человеческой массы, о которой нам предстоит еще столько узнать. А может быть, и нет…
- Они, наверно, проснулись сейчас и думают «какого черта тут гремят железом»? Покойники очень не любят, когда их дома начинают тревожить. Особенно так нагло и бесцеремонно, как мы, без уважения к ритуалам. Разломаем жилища, а потом их еще и затопят. Никакой предок не обрадуется.
- Здесь на сотни километров – только мы. Выдумщица, - улыбнулся Глеб Геннадьевич и повернулся к машинам, чтобы проконтролировать разгрузку, а я продолжала смотреть на курганы, в которые падал солнечный диск.
Светка уже командует мужчинами, таскающими кухонную утварь и продукты. Они стараются, борются за ее внимание.
Мне, как самой мелкой, ничего тяжелого не доверяют, поэтому я отправляюсь на осмотр курганов. После длительной тряски на колесах тело требует энергичного движения в вертикальном положении.
Трава цепляется за ноги, шуршит сухо и соломенно, уговаривает послушать ее, остановиться хоть ненадолго.
Оглядываюсь на машины и понимаю, что ушла очень далеко, фигурки людей почти сливаются с рельефом местности.
Я на макушке самого большого кургана. Поворачиваюсь вкруговую, рассматривая периметр. Могильник выстроен не хаотично, как кажется на первый взгляд.
Мой холм центральный. Вокруг – один, два, три… шесть курганов поменьше, на равном расстоянии друг от друга.
Вождь и его жены? Военачальник и его командиры? Или просто брошенные стоянки? Ловлю краем глаза теплый блик в траве. Осколок? Откуда бы ему взяться…
Я наклоняюсь и роюсь пальцами в сухой почве, выжженной злым солнцем за века в золу. Нащупываю что-то твердое и горячее. Кладу на ладонь изъеденную временем пластинку с маленькой петелькой на ребре. Кость или серебро, непонятно. Тру обшлагом рукава рубашки, очищая поверхность от черноты.
Это квадратная монетка или украшение-подвеска. На аверсе вижу почти стертую резьбу - лицо с узким ртом и закрытыми глазами. Высокий лоб и пышные волосы стискивает обруч. На реверсе – фигура в полный рост, полуженщина-полузмея. На левом плече ворон, у правого бедра – волк. Или собака?
Вязью по окружности монеты незнакомые знаки - словно птица прошлась по песку.
Хммм… Что там было на вечерней лекции под компот из сушеного чернослива?
Геродот толковал сарматский пантеон как Семибожие, доставшийся им в наследство от скифов. Бог – отец неба, бог войны – куда без него, а как же. Меч и мужчина – близнецы-братья. Богиня плодородия и брака Артимпаса, бог моря Агимасад, богиня луны Маспалла, богиня огня Табити, сакральный символ власти. Кто же еще-то? Нет, надо внимательно слушать лекции.
А как же обрадуется Глеб Геннадьевич!
Я видела, как его трясло от волнения, когда в прошлом сезоне археологам повезло наткнуться на неразграбленную могилу с золотыми женскими украшениями и бронзовым оружием. Всем дали время насладиться видом находки.
Металл мечей истлел от коррозии, но золото отмытых от наслоений песка и глины височных колец, нагрудных гривн сияло непобедимым живым блеском на грубом экспедиционном брезенте.
И я ручаюсь, что все тогда думали не о ценности найденных сокровищ, а о живущей некогда женщине, носившей эти украшения на теплой смуглой коже.
Нужно возвращаться, но напоследок…
Я сажусь на круглый плоский камень в центре, поджимаю под себя ноги, закрываю глаза, подставляя лицо гаснущим лучам. Сжимаю пластинку в ладони. Она ощутимо греет мои линии жизни, ума и сердца.
Вздрагиваю, когда слышу лязг металла. Неужели кто-то из бригады прется сюда на ночь глядя, с лопатами?
Солнце цепляется за горизонт, хотя, по ощущениям, уже должно было давно упасть в черноту.
На меня смотрит незнакомый смуглый мужик в островерхой войлочной шапке и одежде из тонкой вытертой кожи. Ловлю себя на мысли, что он похож на Пашу, как две капли воды. Надеть на него армейскую рубашку цвета хаки, обрезанные по колено выцветшие джинсы – не отличить. Но вот глаза у незнакомца не смешливые и теплые, а острые и колючие.
Он гортанно спрашивает что-то.
В моем кулаке зажата монета с женским ликом. Я разжимаю ладонь и протягиваю ему пластинку. Вдруг с изумлением вижу, что протягиваю мужику в коже не монету – маленькое зеркало с подвесным ушком.
Азиат вскрикивает и отшатывается от меня, как от прокаженной, потом торопливыми прыжками уносится в наступающие сумерки.
Я поднимаюсь с камня, чтобы увидеть свой грузовик, и застываю соляным столпом.
Экспедиции нет. Курганы высятся недвижными каменно-земляными громадами в три человеческих роста, а за ними - огни костров. И шатры, шатры, шатры.
Продергиваю монетку за ушко в петлю цепочки, чтобы не уронить в траву. Она ложится между косточек ключиц, на мгновение отражая в зеркальной глади женское лицо. С раскосыми черными глазами и замысловатой прической пышных темных волос.
Спуск к кострам бесконечен. Мне хочется думать, что это… это просто местное население. - Аборигены, да? – уговариваю я себя. Вот такие, средневековые кочевники. Едут себе по степи, везут в своих кибитках детей и женщин, казаны для мяса и каши. Вечерами сидят у костров, бросают собакам бараньи косточки. Поют унылые песни, доставшиеся им от предков-сарматов.
Их много. Сотни или тысячи. Темные лица, узкие, ничего не выражающие глаза. Вооруженные мужчины и полуобнаженные женщины, пожилые люди и подростки. Меня осторожно трогают за рукава, прикасаются к волосам, что-то шепчут вслед.
Они расступаются океанской волной, пропуская меня к костру, который притягивает, как магнит. Ближе, ближе, еще ближе… Над моей головой хлопают крылья огромного ворона, к ногам жмется худая рыжая собака с черными подпалинами на морде.
Я шагаю в пламя, лепестки его лижут ступни, а потом выстреливают в темное звездное небо, заслоняя толпу людей, сопровождающих меня в длительном продвижении по городку кочевников. Тело трансформируется: - от пояса вниз обтекает чешуей, ноги смыкаются в мускулистый раздвоенный хвост, свивающийся кольцами.
- О, Табити! - рев сотен глоток проносится по ночной степи. – Табити!
- Малявка, что с тобой? Ты заболела? - меня трясут на плечо. Тело словно наполнено жидким огнем, губы печет от невыносимого жара.
Солнце село. Я лежу там же, где уснула. На теплом плоском камне посредине холма, словно приготовленная к закланию жертва. Жертва? Нет, жертва будет принесена мне.
И это был вовсе не сон.
Я вижу обеспокоенное лицо Паши, его черные раскосые глаза. Улыбаюсь и обвиваю руками его шею, подтягивая к горящим губам.
- Эй? - удивляется он, но не может противостоять зною, плавящему мое тело, словно горячий воск.
Источник этого жара - зеркало, которое выпивает парня в несколько глотков, как бокал с горячим вином, потом подергивается мутной рябью. На смуглую пашину грудь падает ворон Таргис, накрывая огромными крыльями тело, в несколько ударов сильного клюва вырывает сначала глаза, потом сердце. В царстве мертвых зрение без надобности.
Глаза ворон пожирает сам, теплое, трепещущее еще сердце бросает мне. Кровь течет с губ, капает мне на грудь, пятнает живот.
Мой спутник, пес Хайра скулит и подвывает, оглядываясь на конных воинов, застывших вокруг жертвенного камня кольцом. Звякает металл оружия, скрипит кожа седел, всхрапывают буланые жеребцы.
- Пойдем с нами, - говорю я нежно, заглядываю в окровавленные глазницы Паши. – Ты сильный мужчина и славный воин. Хайра, сопроводи его к предкам.
В ногах уходящего ложится рыжий пес, обнюхивая сброшенную с наших тел одежду. Ворон кружит над головами, как грозовое облако.
- Пора, Таргис, - говорю решительно. - Нас ждут.
Я киваю своему эскорту, и мы спускаемся с холма туда, где сейчас звучат людские голоса и смех.
Пришло время выпустить на свободу тайны этих курганов.
© паласатое
yaplakal.com