96
«Письмо в мой Сон»
События реальны.
Имена и фамилии изменены.
Посвящается О.Л.
Я лежу, привязанный к кровати, уже шестнадцать часов.
Лежу в психиатрической больнице, в коридоре, под лампами, возле поста дежурного санитара. Так кладут всех вновь доставленных – буйных. И наркоманов, и алкоголиков, и суицидников-неудачников. Последние две категории – это я. Удачливых кладут в другое место. И их не привязывают. Им привязывают. Бирки на пальцы ног.
Мои руки вытянуты вдоль тела, узлы на запястьях, лодыжках и ещё «узда» - прочные текстильные ремни связывают меня с панцирной кроватью. «Узда» - ремень, пропущенный под затылком, потом снаружи через плечи, и вниз через подмышки – привязан к раме кровати. Этот крепкий «вяз» не позволяет даже приподнять верхнюю часть тела. Любое движение туловища, руки или ноги вызывает только самозатягивание спецузлов – вплоть до прекращения кровотока и болезненного онемения. Пошевелить можно только головой – перекатывая её от одного плеча к другому. Ещё можно орать. Орать, всё что хочешь. В светлое время суток. Ночью – твою голову санитар накроет подушкой. Может и ударить по организму, сбивая дыхание. Прошу воды – кто-то поит меня из железной кружки, пахнущей хлоркой. В туалет не хочу. Нечем.
Я сорвался с кодировки. Два месяца «чистой» от алкоголя жизни. Два месяца лёгкости и гордости за себя. Два месяца надежды на правильную жизнь.
И узнал о предательстве. Жизнь обрушилась. Пропал смысл самой её.
Был бы «ствол» под рукой – ни секунды бы не думал! Но это экспрессия. Мозг подсказал более привычный ему вариант.
При кодировке врач сказала: «100 граммов алкоголя – кома, 200 граммов – смерть».
Я выпил 500 почти за раз. Ничего не произошло. Обычное опьянение. Со следующего утра я пил разный алкоголь в нереальных количествах - от крепкого пива и водки, до чистого спирта, который запивал тем же пивом. В голове всё отчётливее созревал план Ухода.
И так девятнадцать дней, из них последние семнадцать вообще ничего не ел.
Еды просто не хотелось. Выпить, запить – да, поесть, закусить – нет.
В голове стучит: чуть-чуть не успел. Совсем чуть-чуть.
Нужная степень алкогольного похуизма была достигнута. Последние записки уже написаны. Осталось сходить за последней бутылкой и затем в последний путь на 20-й этаж. И оттуда резко вниз. Я там уже был на разведке, проверил как там со свободой прохода на коридорный балкон верхнего этажа. Никаких препятствий. Есть следы тусовок молодёжи – мусор, бутылки, стены в граффити – значит, всегда свободный доступ. Это хорошо. Внизу – как по заказу, никаких деревьев, никаких клумб. Только твёрдый и ровный асфальт.
И тут в гости ко мне пришла мама.… Смогла меня немного разговорить, поняла мои намерения, когда прочитала лежащие на столе записи. Она втихую вызвала «Скорую помощь» из психиатрической больницы, и меня 3 дюжих мОлодца, как был – в трусах, носках и рубашке, доставили в «дурку».
« …Изумлённо-обомлевши он смотрел на новую девочку в его классе начальной школы. Кареглазая, длинные русые волосы красиво уложены в косички. Её звали Оля Любашова. С тех пор при этом имени у него замирает сердце и хочется глубоко-глубоко вздохнуть. Это была детская влюблённость с первого взгляда. Он ещё не умел выражать свои чувства, но старался всегда быть к девочке поближе, или хотя бы видеть её издали. Для неё он был всего лишь одним из одноклассников. А она была Звездочкой, которая нравилась мальчишкам в его, и не только, классе. Она была безупречна в учёбе, очень дружелюбна, но горда и, при всём этом, немного стеснительна. Всегда собранна, опрятна, всегда… словом, само совершенство, не имеющее недостатков. После школы она всегда спешила или на «музыку», или на «танцы», или забрать младшего брата домой из другой школы. Она проучилась в классе несколько лет. Потом её родители получили квартиру в новом районе города. И её перевели в другую школу. Придя на очередное 1е сентября, он узнал об этом. Сказать, что был огорчён – мало.
Солнце зашло…Затмение»
Пришёл дежурный врач с санитарами. Сказал поставить мне капельницу. Я выждал, пока введут иглу и начал дёргаться изо всех сил, стараясь порвать себе вену. Меня, привязанного, зафиксировали санитары, капельницу убрали. Правая часть простыни успела покрыться большими кровяными разводами. Врач сказала сделать укол аминазина в вену жёстко привязанной правой лодыжки. Им это удалось.
Новая дежурная смена утром, когда я уже был тих и внешне спокоен, отвязала меня, предупредив, что если что, то опять привяжут. Я согласился. Каким блаженством было сидеть. Просто сидеть на кровати. Ближе к обеду мне определили место в палате №1. Это палата для «острых» больных. Без дверей, со 100%-м обзором её с места дежурного санитара.
Вообще, порядок и курс лечения поддерживается в отделении просто - не хочешь соблюдать распорядок, не хочешь принимать пищу? Не хочешь таблеток, уколов, капельниц?
Пожалуй-ка, в коридор, на свет, на привязь рук, ног и «узду» на туловище! На принудительные уколы и кормление.
«…1 Сентября 9-го класса знаменательный день. По-настоящему праздничный тем, что Она вернулась учиться в их школу, в их класс.
Солнце вышло из затмения.
Она вернулась уже вполне сформировавшейся девушкой. Стройная и изящная, немного застенчивая, но очень умная, и всё это понимающая. Грациозна в любом движении. И моментально затмила собой всех, признанных красавиц и умниц всех четырёх 9х классов нашей школы. Многие мальчишки мечтали с ней «ходить». Так это тогда называлось – встречаться на остановке утром и вместе идти в школу, после уроков провожать до троллейбуса – «музыки» - «танцев», вечером перезваниваться, как бы обсуждая домашние задания. По выходным можно и в кино, и просто погулять вместе. Классный руководитель разрешила в классе сидеть всем так, кто с кем и где хочет. Оля села с лучшей подругой за третьей партой в ряду у окна. А он, сел за четвёртую, слева за Олей. Чтобы глядя на доску или на учителя, всегда видеть Солнце, хотя бы в профиль…
Через пару месяцев, он набрался смелости, и, позвонив ей, вечером домой, предложил дружить. И получил первый в своей жизни отказ. «Ну, ты понимаешь, я уже сделала выбор». На следующий день он видел, как гордый и довольный своим успехом, Витя Артосов провожал её до троллейбуса. И даже! Нёс её портфель. А Его мир стал меркнуть. Он в открытую начал курить. Учёба стала заваливаться.
Мама, узнав причину, сказала как любая мама: «Да у тебя ещё столько таких Олек будет!». А ему была нужна лишь одна. Эта Оля…»
Распорядок в больнице простой. Подъём, завтрак, приём таблеток/капельниц/уколов, отдых до обеда, обед, приём таблеток/уколов, тихий час, иногда прогулка в закрытом дворике, где есть цветы и деревья, ужин, приём таблеток/уколов, телевизор под потолком в коридоре, отбой. Телевизор-то я и дома уже давно не смотрю. Через час после отбоя можно тихо вставать, если нет сна, и идти курить в туалете. Впрочем, от всех медикаментов, полученных за день, я почти сразу засыпал.
Через пару дней в нашей палате один из пожилых больных не проснулся. Как-то обыденно и спокойно его вынесли. Вынесли его постель и матрац. К обеду на этой кровати уже был другой пациент.
«…Вскоре Оля и Витя расстались. Причина выяснилась лишь через 28 лет. А, Ему гордость не позволила тогда опять предложить Оле свою юношескую дружбу. Сказать по-правде, чуть позже Он и сам начал дружить с девочкой из параллельного класса. Но последние полтора года школы Он так и смотрел на доску в классе и на учителей сквозь профиль Солнца, и любовался, когда Олю вызывали отвечать к доске. Она – отличница и скромница, всегда отвечала на «пятёрки», заметно стесняясь своих знаний…» В отделении шесть жилых палат. Классика. Есть и седьмая – но она для капельниц и уколов «ходячим» больным. Лежачим это делают в палате или в коридоре, если человек буйный и привязан. Первые две – для особого контроля персонала. Третья – для «платных» пациентов. У неё есть двери, нормальные кровати и телевизор. Четвёртая, пятая и шестая палаты для спокойных больных. Там даже гасят свет на ночь. Я же, как несостоявшийся алкосуицидник, обитаю в первой до улучшения состояния.
Говорить ни с кем не хочется. Просто существую, выполняю распорядок и лекарственные назначения врача, первые дни почти круглые сутки сплю.
Пациентам нельзя иметь шнурки в обуви, в спортивных костюмах и в шортах. Нельзя иметь ручки, любые острые предметы, нельзя практически ничего. Но если вести себя тихо, то ручку и тетрадь можно держать. Что я и делаю. Прячу это богатство под матрацем. На четвёртый день отменили капельницы, оставили уколы и таблетки.
Резко пропал сон днём, почти всю ночь спал, но некрепко, как бы в полубреду. Постоянно наворачиваются слёзы, да так, что иногда приходится прятать лицо в полотенце, чтобы окружающие не видели. Ничего не могу с собой поделать. Это на уровне рефлексов. Лечащий врач дополнительно назначила мне ещё что-то. Слезливое настроение к вечеру стало пропадать.
Из всех развлечений у меня здесь лишь мои воспоминания и сигареты.
«…В год окончания школы он никуда не поступил. В военное училище ещё весной не пропустила медкомиссия военкомата. А сдавая экзамены в университет на факультет Романо-Германской Филологии, недобрал баллов. И пошёл работать автослесарем по специальности, которую получил вместе с «правами» в школе на Учебно-Производственном Комбинате.
Она же успешно поступила в универ. Изредка, выискав повод, он ей даже звонил. До него донеслись слухи про её роман с парнем из бывшего параллельного класса, Андреем Гурановым. После этого и звонить перестал - не позволяла всё та же проклятая гордость. Так как к себе с её стороны, в тех звонках, он не чувствовал ни малейшего интереса. Но из виду он её не терял. Как можно обходиться совсем без Солнца?
Чудо произошло в мае следующего года. Когда с одноклассниками провожали в армию Юру Симонова. Провожали как положено, с вином и водкой. Он, увидев, что Оля слегка выпила, набрался храбрости и предложил ей прогуляться, на что она легко и сразу согласилась. И они, о чём-то болтая, неспешно пошли по тихой улочке частного сектора. Внезапно Она замолчала и навзрыд расплакалась. Он сел на какой-то большой камень, а Оля села к нему на колени и, уткнувшись лицом ему в плечо и шею, долго горько рыдала. И не отвечала на его вопросы о причине слёз. Он впервые обнимал её, гладил её волосы и целовал их...»
Самое приятное в начале утра каждого дня здесь, в больнице – ожидание, что сегодня тебе будет «передача», т.е. кто-то к тебе придёт. Хотя последние недели меня уже мало что вообще интересует и волнует. Всё же жду. И самое неприятное, в 18:00 начинать понимать, что никого не было сегодня, и уже сегодня не будет. Значит завтра опять будет ожидание.
«…Их отношения неожиданно для него стали другими. Настолько, что Она даже пошла с ним в незнакомую ей компанию на проводы в армию его тогдашнего лучшего друга. Там, как водится, слегка выпили, а вечером провожал её домой до тёмного подъезда, в котором они долго целовались. И Он впервые дал полную волю своим рукам, и Она была не против. Впрочем, было только это.
Он был настолько оглушен и поражен случившимся, что на следующий день напросился к ней в гости. Но Оля, когда он пришёл к ней, вела себя довольно холодно и так, как будто вчера вечером не было горячайших поцелуев и жарких объятий. И, то ли её воспитание и скромность, то ли Его понимание истоков её опытности и его дурацкая гордость, не дали развиться их отношениям дальше. Через две недели он уехал поступать в военное училище в Ленинград. Поступил. Изредка они переписывались весь его первый курс, но как-то так, как будто и не было того волшебного майского вечера. В Его отпуск они даже встретились для прогулки – по Её просьбе.
Так тот период влюблённости и закончился. То ли в силу её скромности, то ли в силу его гордыни». Алкоголизм - это болезнь, недуг. Это холодный Гроссмейстер, ходы которого просчитаны на много комбинаций вперёд. Это тебе поначалу кажется что - ерунда, подумаешь, потерял одну пешку, у меня их еще семь! Потихоньку и незаметно, ты от ходов алкоголя теряешь более важные фигуры: коня, ладью и наконец свою королеву! И остаёшься на поле один, голый как король. Вот и я потерял свою Королеву, едва найдя её. Этот Гроссмейстер уже выиграл миллионы партий. Лишь некоторые сведены в ничью. Выиграть у него можно только одним способом – не садиться с ним за стол. Но молодые лейтенанты об этом не знают. Потом просто не задумываются.
Увиделись мы с Ольгой Черновской только через 23 года. Из которых 5 лет я учился в Ленинграде, потом 15 лет служил и жил после ухода со службы, на Дальнем Востоке. К этому времени я уже насовсем вернулся оттуда в родной город. Встретились мы вместе с одноклассниками, на 25-летие окончания школы. Коротко поговорили с Ольгой. Я был на тот момент хоть и давно разведённым, но не свободным. Впрочем, и она была в гражданском браке. Поэтому я и не стремился к долгому разговору, к тому же я немало выпил к тому моменту. Как и все пришедшие на встречу, обменялись визитками. Впрочем, её номер телефона я на следующий день забил в память своего, как «Ольга Любашова».
Новое чудо произошло ещё через полтора года. И произошло очень символично. Я ехал в поезде из Ленинграда домой, возвращаясь со встречи училищных однокурсников. Встреча была в честь 20-летия окончания училища. Как раз в день рождения Ольги, дату которого я всегда помнил, поезд пересёк границу России и Украины. МТС Украины уже давал уверенный сигнал на телефоне. Я позвонил, чтобы поздравить. И в разговоре вдруг что-то произошло. Сама собой назначилась наша встреча по моему приезду.
С 43-х летним смирением я простил тебе и себе твой отказ в школьной влюблённости. Я простил тебе твоего первого мужчину. Я простил тебе твоё замужество и сына. Я простил тебе всех мужчин бывших у тебя до меня. Я чувствовал себя как Сантьяго, который прошёл полмира, но нашедшего своё сокровище в своём дворе. А ты простила мне мои привязанности, скорострельную женитьбу, мою дочь, и всех женщин, бывших у меня до тебя, и верю, что чувствовала себя Ассолью, за которой через много лет пришел капитан Грей.
Ты уже была сильно нездорова, у тебя – естественно, был уже приличный уровень жизни, к которому ты привыкла. И ты об этом честно мне сказала на нашей новой первой встрече. И ещё сказала, что не терпишь людей, неравнодушных к алкоголю. Да кто их терпит? А я тебе тогда же сказал, что я – военный, и мне надо всё говорить прямо, честно и открыто. Иначе, не зная правды, я начинаю сильно нервничать. А не пить я смогу и имею опыт пяти лет абсолютно трезвой кодированной жизни. И смогу опять. Тем более, ради тебя.
И вот, веря в новый мир, веря в чудо, мы ПОЛЮБИЛИ друг друга со всем пылом неизрасходованной силы и страсти. Настали счастливейшие годы в моей жизни.
Но Гроссмейстер уже всё давно просчитал.
Я своими руками разрушил лучшее, что случилось в моей жизни, разрушил свою сбывшуюся мечту, перечеркнул светлые чувства детства, юности, зрелости. Много чего я делал не так, как ты от меня ждала. Но всегда прямо об этом говорила, и я понимал, что ты права. Ты всегда была умной девочкой. Я был уверен, что моя любовь, верность и преданность перекроют мои недостатки. И мы будем вместе теперь уже до Конца, поэтому чувствовал себя очень спокойно. Я ошибся.
Постепенно ты всё реже отвечала на мои звонки. Вскоре перестала звонить мне сама. Ты сократила наше общение до минимально возможного уровня. Уходила от разговора под разными предлогами. Не отвечала на смс-ки и электронные письма. Как будто я уже умер и в этом не нуждаюсь.
Наконец получил ответ. Так предательски неожиданно, без объяснений.
Молотом Тора мне в голову: «Мне сделали предложение, попросили моей руки у отца и назначили дату венчания». В день этого твоего ответа я и сорвался в алкомарафон, правда, не с тем окончанием выбранного мной пути.
Что ж, будет тебе от меня свадебно-венчальный «подарок». Я тоже обвенчаюсь. Я уже сделал выбор – обвенчаться с высотой…
Ко всему, моя нынешняя беда с Олей (наши последние четыре года и их плачевное окончание) это только повод подвести итоги бестолковой жизни ветви моей семьи, начиная с 40-х годов прошлого века. Причина в другом, и мои несчастливые отношения с женщинами лишь её проявление. Положить конец этому кто-то должен. Почему бы не я?
Помнишь, я не раз говорил, что был бы рад поделиться с тобой своим здоровьем? И бог услышал меня. Тебе стало лучше, а мне - как я просил. Он не дал мне новой болезни. Но развил уже имеющийся недуг. И, как всегда, забрал то, что занимало слишком много места в моей жизни. В этот раз тебя.
Ушла ты от меня очень некрасиво и неправильно, болезнь твоя этому не оправдание. Ушла ты не в своём стиле - прямом и открытом, а в чужом. Общаясь со мной уже не своими, а чужими словами, фразами и интонациями, и манерой поведения, тебе раньше не свойственной. Вплоть до манипулирования мной. Это было как отрезание каждый день по фаланге пальца, хотя правильно было бы сразу снести мне голову одним взмахом твоей телефонной трубки. И моя агония не стала бы такой длинной и мучительной для всех.
Тебе теперь с этим всем жить. Бог простит. Обиды на тебя нет. Есть только благодарность за некоторые моменты жизни.
Ты ушла, но не отпустила меня на свободу. Или ты не ушла? Ведь ты сама звонила моей маме, сказала, что про свадьбу выдумала все, чтобы меня позлить. В одном из случаев ты соврала, чего раньше за тобой не замечал. Или я и так был свободен – КАК думала ты? Но я-то знаю, что раз сказал тебе, что люблю тебя и что не могу без тебя – я не свободен. Уйдя из нашей добровольной золотой клетки, ты не оставила дверь открытой для меня. Я в этом добровольном заточении остался один на один со своими воспоминаниями.
Мы с тобой, взявшись за руки, идём в праздничной толпе людей, по ялтинской «верхней» дороге от поворота на Ливадию в сторону Поляны Сказок.… В той же толпе выходим из подземного перехода возле «Детского мира» и так же счастливые, молодые, влюблённые, держась за руки, идём вдоль по К.Маркса. Возле хлебного магазина у кого-то я вырываю огромный надувной белый шар с гирляндой таких же поменьше, красно-бело-синих, увитых цветами и золотыми лентами. На шаре надпись «Свадьба», а ты вся в белом, беззаботно и счастливо смеясь, принимаешь от меня эти шары и все окружающие рады за нашу любовь и счастье. Толпа поворачивает, а мы с шарами в самом центре, движемся по Пушкина к ближайшему кафе, где нас уже ждут наши бывшие одноклассники, и все понимают, что это наша свадьба.…
Это был ярчайший сон, от реальности которого я аж вскочил среди ночи, горько понимая что этого не было, и не будет уже никогда. После этой ночи мне стали колоть ещё что-то, кажется, «сибазон».
Несколько подряд беспокойных ночей в больнице мне снишься ты. И это новые события, конечно, их не было наяву. Но там, во сне, мы вместе, и мы счастливы.
Я верен тебе всё время с момента нашей новой встречи, все четыре года. Смогу ли простить твою измену – пока не знаю. Ведь уже раз простил всю твою и свою прошлую жизнь. Но та твоя жизнь была До меня, а эта уже При мне. А пока что я добровольно остаюсь в нашей золотой и солнечной клетке.
Я люблю тебя не за что-то, а просто так, как есть – со всеми болячками и недостатками, которых нет, со всем, что нас связывало, начиная со школы – просто за то, что ты это ты. Все другие женщины мира для меня перестали существовать. Ты одна заняла весь мой мир. И он рухнул с твоим уходом.
Ты так и не ответила прямо ни на один мой вопрос, так и не поинтересовалась моим состоянием, и уж, конечно, не пришла ко мне в больницу. Ты вообще прекратила всякое общение со мной. Значит, тебе уже не важно то, что со мной происходит. Но я, как и прежде, опять издали, смотрел на тебя. Теперь уже через социальные сети. Там у тебя новые «друзья», и их красноречивые комментарии о ваших отношениях. В том числе к твоим личным фотографиям, которые делал я, на которых ты улыбаешься мне!
У тебя другой, интересный тебе мир, и «друг», при моём прямом вопросе о котором, в предпоследнюю нашу встречу на улице, ты заметно резко покраснела и отвела глаза в сторону. Но так и не сказала правду. И уехала с этим «другом» на десять дней на море. А когда вернулась, сообщила мне о его предложении.
Да, в этом твоём мире теперь нет места мне. Постараюсь научиться жить с этим.
28 июля. Воскресенье. День ВМФ. Сегодня с самого утра удивительное чувство свободы и лёгкой грусти. И радости. И это не из-за праздника.
Я понял, что проснулся от чудесного четырёхлетнего сна, хоть он и так плохо закончился. И у меня начинается новая жизнь наяву. Жизнь без тебя.
Почему-то появилась уверенность, что завтра меня выпишут из больницы. Так и вышло. При выписке врач сказала, что психически я здоров. А диагноз – «алкогольное поведение» - это следствие теперь уже моей депрессии, которую будем дальше давить таблетками.
Последние наши годы я не называл тебя по имени. Только «Солнце», и никак иначе, потому что «…при этом … замирает сердце и хочется глубоко-глубоко вздохнуть». Но, оказалось, что ты – Комета, которая приблизилась на короткий срок, ярко осветив мою жизнь. Обожгла холодом на прощание, и ушла на свою привычную высоту. Оставив мне только шлейф воспоминаний. Как можно мне отсюда докричаться к той, которая была в моём сне? Никак. Между нами уже миллионные расстояния.
Я никому, никогда впредь не буду дарить розы, как уже никому двенадцать лет не дарю розовые лилии. И никого никогда уже не буду называть «Солнцем». А обвенчаться с высотой или с глубиной я всегда успею.
Встретимся ли мы вновь? Опять через четверть века? Исхода нет? Сможем ли опять простить? Не знаю. Я ведь только что проснулся.
А в свой сон нельзя ни позвонить, ни отправить сообщение.
_______________________
©
RealTor, 14.07 – 29.07.13
Написано с технической помощью друзей, при вопросе о которых, я не краснею.
Спасибо:
СанькаДуб – за перевод в эл.вид моих больничных записей, общую помощь, и просто человек хороший
sclyff – за первую рецензию в «личке» и дальнейшую корректуру
Алюсик – ошибок, и, запятых, лишних слов, правку, многих, за
УоМаn78 и
байкер – за моральную помощь в предбольничный период.
yaplakal.com