117
Час пик, перекресток Цветного и Садового. Машины плотным потоком застыли на старте. Смесь выхлопных газов и дешевого табака дерет легкие. Тяжело... Но это самое
хлебное время, и есть ровно две минуты,пока горит красный сигнал светофора,чтобы, стуча об асфальт специальными колодками, прокатиться на самопальной роликовой тележке вдоль застывших машин и постучать в окно. Эй, православные! Есть сегодня добренькие? Денег нет? Ну тогда дай, дай хоть сигаретку! Кто-то брезгливо
отворачивается, кто-то суёт десятку-полтинник или просто швыряет пригоршню мелочи на асфальт.
А могут и пинка дать, как тот, со стальным взглядом, на тойоте. Задал-то всего один вопрос, - и надо ж было так с ответом лохануться! Вылез тогда, не поленился, медаль с мясом оторвал, а Рамзан за новый камуфляж долг повесил, - теперь месяц на хлебе и воде корячиться. Жара… Асфальт, как раскаленная сковорода, берет и одежда пропитались потом. Жирный гаишник, лениво машет жезлом, прижав к бордюру малолитражку - не зря его Потрошителем кличут, дербанит всех без разбору, и ряху вон себе отожрал такую, что в фуражку уже не влазит. Даже с Рамзана мзду берет.
Чо, обобрал девчушку герой? Тфу, мразь…
Попрошайка по кличке Обрубок, сплюнул на асфальт, ловко работая руками, покатился к ларьку и протянул смятую купюру в окошко:
- Красавица, продай ветерану девяточку!
Купюра, вылетела обратно, а вслед за ней высунулась голова продавщицы Фатимы.
- Да какой ты витиран! Пилят, ходи, ходи отсуда, я Рамзан скажу, у шайтан!
- Красавица, ну продай, видишь, печет, в глотке как в пустыне.
Обрубок знал, что ни в коем случае нельзя грубить Фатиме, тетка она резкая, но не злобливая, поорет для вида, а потом дверь откроет и украдкой сунет бутылку «Балтики».
Вон в прошлый мусульманский праздник, курбан байрам, накормила от пуза.
Откатившись подальше в сквер, Обрубок спрятался за скамейкой, сковырнул пробку и жадно прилип к горлышку, одним глотком осушив полбутылки. Эх, прогуляться бы сейчас, да на своих двоих! Ведь когда-то у него были ноги, целых две, и даже имя было, а не кличка, как у дворняги подзаборной.
Вся биография, уместилась бы на пол-листа школьной тетради. До пяти лет
воспитывала бабка, после того, как она представилась, - интернат. И государство
не забыло сироту Михаила Омутова, даже комнату выделило. Да только взяли его
в оборот братья Мацуевы, поили месяц на халяву бумаги какие-то подсовывали, а потом вывезли и кинули на обочине в сорокаградусный мороз, накачав до одурения водкой с клофелином. Если бы не дальнобойщики, точно отдал бы Богу душу, а так только ног лишился. И началась у Мишки-Обрубка совсем другая жизнь: пытался в электричках попрошайничать, так там ему местные быстро рога пообломали, зато во Владимире на вокзале Рамзана встретил, тот его посулами, к себе заманил обещал кормить три раза да денег давать. Так в Москве и оказался. У Рамзана дом большой, в Мытищах, целый табор родни, да бродяг душ двадцать: кто инвалиды с рождения, а кого калеками Рамзанчик сам сделал. В двух строительных бытовках живут, - летом еще ничего, а зимой.. Каждое утро он их на своем микроавтобусе по точкам развозит, а вечером собирает, и калек, и их выручку, и попробуй хоть копейку утаи - в момент пятый угол будешь искать.
Допив пиво, Обрубок покатил обратно на перекресток. План на сегодня, он уже перевыполнил благодаря той цаце на мерседесе, которая, не глядя, штуку сунула, даже на пиво осталось, а может, еще даже и на бутылочку удастся срубить.
Колесо «крузака» едва не проехалось по руке. Обрубок отскочил в сторону, матерясь себе под нос. Рядом плавно опустилось стекло.
- Не зашиб, служивый?
- Норма, езжай! - крикнул Обрубок, задравши вверх голову, и про себя проворчал - Хмырь бородатый…
Заглушив, мотор, «хмырь» открыл дверь, и инвалид занервничал, покрутил головой в поисках Потрошителя, но того как назло нигде не было.
«Ща отхвачу, по полной! Вон рыло какое, на тракторе не объедешь, и цепяра
золотая, хоть быка привязывай. И борода. Приготовившись, к самому худшему, Обрубок втянул голову в плечи и весь сжался. Бородач подошел и спокойно положил руку на плечо.
- Служивый, ты чего? Живой? Прости, я случайно, извини. Может, скорую тебе вызвать? Звать-то тебя как?
- Обрубок.
- А родители как нарекли?
- Что?
- Ну, по паспорту как звать?
- Миша, а вам зачем?
- Значит, тезки мы с тобой, Михаил. Только я отец Михаил. Не жмись ты, дурного не сделаю, есть хочешь?
- Ты… Вы то есть…Это... нельзя мне!
- Что нельзя? Поста вроде нет, или на тебя эпитимью кто наложил?
- Чего наложил?
- Ничего, давай вон ползи к ларьку, я машину припаркую да подойду, не убегай только!
- Да куда уж мне, - усмехнулся Обрубок, - свое я уже отбегал.
Запихивая в себя очередную сосиску в тесте и запивая холодной «девяточкой»,
Миша, в миру Обрубок, слушал отца Михаила, который хоть и оказался попом,
но производил впечатление мужика правильного, жизни не учащего, а только спрашивающего и внимательно слушающего.
- Михаил а ты в детстве, что любил?
- Бабку свою любил.
- Не кого, а что. Делать что любил, в школе, например?
- Интернатовский я, ну рисовать любил.
- А сейчас?
- А что сейчас- то? Пожрать вот вволю да чтоб не били, пиво вот ещё люблю.
- А не хотел бы ты взять и поменять все?
- А что поменяешь? Ноги что ли отрастут? Да и Рамзан..
- Ну допустим, я могу тебе помочь и с работой, и протезы справить.
- Ага, плавали, знаем, поменяешь, а Рамзан меня на органы поменяет. Спасибо за хлеб за соль, как говорится, и за компот. Погреб я!
- Не торопись, Миша, не торопись, пути господни неисповедимы.
Этой зимой, казалось, погода взбесилась: ветер разгонял снежную крупу, и с силой, как шрапнелью, бил в маленькое зарешеченное окно. В тесном душном подвале пахло краской и ладаном. Кисть медленно ползла по доске, обводя контуры. Хлопнула дверь, потянуло холодом. Миша-Обрубок, отложив орудие своего труда, машинально съежился.
- Ну что, отроки, сделали заказ?! - Голос отца Михаила в замкнутом пространстве прозвучал как гром.
«Опять нажрался, сейчас начнется», - подумал Обрубок и попытался слезть со стула.
Кроме него в подвале были еще двое - Андрюха чеканщик и Серега трехпалый. Трехпалый попытался залезть под верстак, Андрюха вжался в стену.
Хуже отца Михаила, может быть только пьяный отец Михаил. Причастившись, как он сам выражался, до положения риз, его тянуло пообщаться с «отроками», и упаси бог
хоть что-то возразить или сказать. Вот и сейчас, схватив за шкирку Трехпалого, он выудил его из-под верстака и без замаха ударил в лицо. Голова Сереги, дернулась,как у тряпичной куклы, он отлетел к стене,ударившись спиной, и со стоном сполз на пол. Андрюха на коленях подполз к отцу Михаилу и вцепился ему в штанину.
- Отец родной, не бей! Мы в срок все закончим!
- Шакал тебе отец! Думаете, задарма кормить вас буду?!
Михаил Омутов, смотрел на красную рожу отца Михаила, скулящего на коленях Андрюху, и в нем закипала ярость. Последний год его жизни превратился в ад.
Мечты о нормальной жизни, растаяли как мираж, и всё чаще вспоминался ПашкаЗэк - единственный друг, который научил его здесь писать иконы. Пашка хотел убежать, убежал, да только недалеко. Перед глазами промелькнула навечно застывшая гримаса боли на безжизненном Пашкином лице, приторно скорбная рожа попа и его елейный голос, говорящий прокурору: «Семен Петрович, вот звонарь с звонницы упал, не доглядел я. А вы внучку когда крестить собираетесь?»
Целый год, боли унижений, и каторжной работы целый год! Да уж, нашел себе добра от добра бля…. Практически этот упырь в рясе к собакам и то лучше относился.
А перед прихожанами агнец божий. Эх Пашка, Пашка....
Ярость целиком заполнила все нутро Мишки-Обрубка, и в самой верхней точке нашла свой выход:
- Мразь ты конченая, а не кормилец, бля!! Да что б тебе...
Тяжелый сапог с треском входил в ребра, осколки вонзались в легкие, скрюченные пальцы хватали ставший красным снег.....
Михаилллл Путииии господниии не исповедимыыы….
© Айс
yaplakal.com