Непотребства в стиле олд скул ©Bolдырев

Старушка танцует чарльстон

Моя мама, была охуенно интенсивный человек. Крепко напоминала она мне пулемет Максим – такой же беспрекословный и опасный.
Ну не знала эта непоседливая натура покоя. Кажется даже и ноченькой… Поутру, у папы всегда был такой вид, словно он только что сходил в ночную смену на своего фрезера или скоренько перебрал могучий движок карьерного Белаза.
Освеженный покойным сном, папа с закрытыми глазами завтракал с трясущимися руками глазуньей и сладко похрапывал. Шо они делали ночью – не знаю, но однажды, папа нас бросил нахуй.
Съебался по - английски, как истый жельтмен – не прощаясь. Ушел так далеко и наверняка, что алиментные обязательства с великим трудом отыскали его аж в Заполярье, в роли одинокого смотрителя метеостанции на охуенном отшибе – дальше только ледяной океан. Он даже замаскировался бородищей, обмороженным носом и цингой, лишь бы не встретиться с мамашей.
Видимо с белыми медведями ему было покойней – тихо и неопасно, – не то что с ней.

Соломинкой сломавшей спину терпеливого верблюда, послужила охуенно невинная вещь в морозилке нашего старенького холодильника.
Там блядь, по соседству с домашним салом и дефицитным трупом курицы, много побывало интересного, – то чулки, то мамин мохеровый свитер, то чудодейственный лед из мочи девственника (моей стало быть) для протирания кожи лица, – такой народный рецепт красоты.
Уважаемый шарлатан, то есть дорогой целитель Геннадий Малахов, вам и вашим молодящимся старушкам с увесистым геморроем, это несомненно подойдет, а то залипли на капусте и суставах, – пора позаботиться и красоте ваших девчонок.
Да чего только мама не ебашила в морозилку, по наитию и по народным рецептам.
И вот однажды… Не бля, – не могу говорить – сердце стынет и нас с папой жаль прям до слез. Ладно, раз уж начал…

Короче, мой бедный папа любил жареную печенку, а у мамы была лучшая подруга, с пигментными пятнами на симпатичном лице.
Ох бля, тётя Фая, ваши пятна я низабуду никада - никада, клянусь! Наверное, именно их я прокручу в сознании в последние секунды жизни, на этом, как его, – ну катафалк не катафалк, а это, как его бля – смертное одро, во.
Эти пигменты довели двух лепших подружек до исступления. Хуй его ведает, чем мешают едва-едва заметные и невинные как полевые цветы отметинки на женских щечках, – видимо зудят и горят огнем так, что отдает в пизде и жопе, и зовут спороть ножиком, чтобы унять страшные мученья.
Маме эти чужие пятна тоже не давали житья, – чем они их только не травили – даже гавном. Ей богу! Пятна не подавались, а наоборот – проступали от манипуляций все настырней. Но вот однажды, мама выведала охуенный рецепт красоты…

Геннадий Малахов и Елена Малышева, не знаю, в доле ли вы, – думаю в доле, – вы здраво и умно окучиваете ниву ЗОЖ с двух сторон – научной и простонародной. Если вы это прочтете и спиздите рецепт в свою программу, то я требую ссылку на меня. Или, по судам затаскаю!

Итак, дело было зимой, в морозное и солнечное воскресенье. Накатавшись с папкой в волшебном, пронзенном шпагами солнечных лучей еловом лесу, мы румяные как…как эти бля, – чебуреки не чебуреки, а эти ... О, бля! – пирожки и булочки, вернулись с лыжами и палками домой – маме в подарок развесистую еловую лапу с чудным духом. Счастливые и голодные, как собаки, то есть эти – волки.
Мама куда-то усвистала по своим женским заботкам, позабыв приготовить своим мужчинам пищи – наваристого борща. Папу, эта вопиющая не домовитость не волновала, – он вообще был в тот день еще философ и стоик бля.
Поэтому он бодро сунулся в морозилку за душистым соленым салом с чесночком, чтобы нажарить вкусной яичницы и наткнулся на аппетитную печенку и радостно взвизгнул: «Живем, сын! Щас я такое жаркое забабахаю!»
Мужественной рукой, он нарубал заиндевелую требуху и свалил с луком и морковкой в чугунную сковороду – зашкварчало. Как щас помню, – потек такой аромат, что захотелось есть самый запах. Аппетит-то после зимнего, сказочного леса – зверюга!

Мы сытно поели и откупорили трёхлитровку яблошного кампота, который мой заботливый папа сам и накрутил, – «Ребенку нужны витамины!». Сидим румяные, из лесу, пьем кампот и смотрим занимательное «В мире животных» – красота! Покой и уют, гудят натруженные ноги, сыто урчит в животе и сладко клонит в сон, под миролюбивого, всезнающего Дроздова Н.Н.
Тут, прибежала жизнерадостная мама и подарила нам осоловелым отрез ситца, щедро обрызганный цветочками: «Вот какая я летом буду красивая у вас! Вот какая!», нахваливала она подарок.
Мы подарку обрадовались – мама у нас загляденье, ага. Потом она торжественно вручила папе новенькую, пахучую киянку, – из магазина «Ткани» она забежала в «Тысячу мелочей», и купила про запас полезный деревянный молоток.
– Зачем? – спросил папа.
– Ты так грохочешь, забивая гвозди, а этот легонький. Попробуй.
Папа поблагодарил, и мы перешли к яблоками из канпота – папа консервировал плоды целиком и они были прелесть как вкусны – душистые, с кислинкой.
Мама упорхнула прочь, и тут же с кухни послышалось: «Никто не видел в морозилке пакет с….с…?».
Кажется, мама позабыла с чем пакет и не могла подобрать нужных слов и папа пришел на помощь: «С печенкой, зайка?», подъебнул он и заговорщицки подмигнул мне – печенку-то мы всю сожрали и маме не оставили в сковороде даже корочкой вылизать.
А вот будет опрометчивая мама знать, как не кормить своих налыжившихся спортивных мужичков. Мы захихикали – вот как мы ее уделали!

Мама вошла в комнату, и требовательно глядя на нас коварных, спросила очень обиженно: «В морозилке лежала плацента, она вроде печенки, да. – подтвердила мама, – Я ее в роддоме по огромному блату достала. Это Файке пятна на харе выводить. Вы куда ее дели, лыжники херовы?!».
Биологию и интересное устройство женщины нам еще не преподавали, – я не знал что такое плацента. Зато любил плацинду, – у нас гостили родичи из Молдовы и готовили эти вкусные лепешки. Я радостно захлопал в ладоши: «Я хочу плацинду! Я!»
А папочка вскочил, и, стискивая рот руками, кинулся прочь из комнаты.
Три дня папа не мог кушать и охуенно осунулся и позеленел, и был мрачно тревожен – словно красноармеец, выбравшийся из окружения и ждущий нового квеста от СМЕРША.
Мама ласково обтекала его и нежно курлыкала – увещевала: «Подумаешь, детское место… Я маленькая червяков ела, а однажды стакан хлорки выпила, – и ниче… Подумаешь, детское место…» От этого блядь «детское место», папа как по команде кидался в туалет, а мама недоуменно пожимала плечиками. Кстати, провожая его на работу, она отчего-то избегала его губ…

Мне папа ничего не стал объяснять, чтобы не травмировать детской психики, и чтобы я не осознал себя уязвленным людоедом и настоящим каннибалом - второклашкой.

Он замкнулся и молчал. Все три дня остервенело драил оскверненную человечиной любимую чугунную сковороду, которую прежде заботливо оберегал от мамы, чтобы она не схуярила с нее заветный тефлон, – так сейчас называется чудо покрытие, а тогда тефлона не было в помине – чудо-нагар короче, который папа выпестовал на нашей сковороде, чтобы жонглировать по воскресеньям не прилипающими блинами мне на радость.
Отпидорасив сковороду до блеска, он нас бросил…
Я его не осуждаю – наоборот сочувствую, – он меня оченно любил, и уверен, – отрывал от сердца с кровью и мясом. Но жить в аду – силы у него иссякли.
Ведь прежде чем оскоромиться человечиной, папа много страдал из-за мамы.
Даже не буду описывать всех его приключений. Все одно, не поверите. Честно говоря, я бы на его месте съебался сразу после пчелиной атаки.
А он – ничего, еще вытерпел ремонт у маминого брата – лодыря и алкаша. По выходным ехал за сто километров, чтобы клеить в чужой хате обои, класть дефицитную плитку и белить потолки и перекрывать пол. Материал свой, работа не оплачивается. Охуеть?!

А было еще приключение на зимней рыбалке, когда мама беспечно ухнула в прорубь, и папа, отдав маме все, кроме кальсон, калош с валенок и майки, усадив нас на саночки, хуйнул как прибарахленный в исподнее лось в калошах, к вмерзшей вдалеке спасительной барже.
Мне было три годика, – помню сидим в где-то в нутре старой посудины, трещит буржуйка, мама улыбается румяная от спирта поднесенного сторожем, а от папы пар как от лошади. Красота – все живы!

Да, с пчелами была история… Тогда-то, бабушка и исцелилась… Не поверил бы, кабы сам не видел сие чудо…
На городской окраине, аккурат за красивыми заводскими цехами, власти щедро нарезали работягам делянки – огороды значит, чтобы людишки могли вырастить клубничку там, картофель, – опять же сажа из заводских труб щедро удобряет.
Чтобы были значит витамины детям, потамушта в магазинах, из плодов и овощей, тока очень витаминный ХУЙ и конфеты «горошек» навалом, и перформанс в виде маргариновых розочек.

Однажды, когда все плантаторы боролись с жуком, мама – эта фазендейро в соломенной шляпе, обходя окрестности, наткнулась на семейство пчел. Под мирно гудящей вышкой ЛЭП, пышно кустился кустарник, в его зарослях в унисон электричеству гудело пчелиное гнездо.
Мама прибежала на огород и заявила папе, что будет разводить пчел и получать бесплатный мед.
Теперь надо срочно сорвать гнездо и увезти, пока кто-нибудь ушлый не опередил нас. Бесплатные пчелы – это ж пиздец какой дефицит. Перечить было немыслимо.
С матюгами, папа оторвался от фасонистого жука и мы поехали в город за ульем. Всю дорогу пока искали улей, мама твердила: «Господи, только бы успеть! Только бы нас не опередили!»
Ульем послужила картонная бочка из-под стирального порошка, – здоровая, килограмм на писят. В крышке проткнули дырочки. Вскрикивая и огненно пританцовывая, папа стряхнул гнездо в бочку и запечатал – мама издалека - далека с прищуром подмечала тонкости пчеловодства.
Всю дорогу домой, пчелы страшно гудели в бочке, народ в автобусе боязливо косился на нас и даже требовал высадить, но подойти боялся – рожа у папы была, как у крепко пьющего драчливого бомжа.
Тем же вечером мама побежала по знакомым и раздобыла книжку «Пчеловодство». Она предполагала вывезти пчел бабке на дачу, и мы будет с медком. Папа уныло помалкивал. Утром неожиданно похолодало – и улей занесли с балкона в комнату.

Как щас помню, – были месяц июль – каникулы стало быть. Дома, – я и бабушка в кресле каталке. Эта не та бабушка для которой пчелы, эта другая – парализованная в ногах, – для меня.
Все же на работе, – должен ведь я за кем-то приглядывать в свои восемь, в законные каникулы. Бабушка подолгу спала в уютной инвалидке и про пчелок ни сном, ни духом. Ещё, она была сука любопытна как молоденький ёж!
Выспавшись, она поехала поутру оглядеть двухкомнатные владенья и наткнулась на бочку. Приложила слуховой рожок и довольно ухмыльнулась всеми тремя зубами, затрясла башкой, словно отбивая такт позабытого чарльстона.
Хуй ее знает, что старухе померещилось в злобном жужжании чешуйчатокрылых – ослепительные штиблеты покойного дедушки, угар нэпа, патефон и щекочущие младые перси нафабренные усы дедушкино друга?
Короче блядь – старушонка откупорила музыкальную бочку, – поностальгировать и взгруснуть.
Пчелы и так были злобные полукровки – дикие, будто с Кавказа, а в бочке, они за ночь ваще стали убежденными убийцами.

Если бы у бабушки не было за костлявыми плечами пансиона благородных девиц и как следствие обгрызенного веера на мосластых конях, все могло бы закончиться для нее не столь трагично.
Я стегал на кухне бутерброд, когда раздался жуткий вой – казалось, вострубил обработанный напалмом слон – вот ничего общего со старушкиным мирным дребезжаньем. Ничего, ребят.
Я кинулся в комнату и застыл в дверях, которые тут же и захлопнул. С ужасом наблюдал из-за стекла, что с музыкальной старушонкой-освободительницей вытворяют добрые медоносы.
Карга трепыхалась в каталке, словно на электрическом стуле и махала ощипанным веером, – что очень раззадоривало зверушек – ее лицо яростно атаковали, и оно…на глазах молодело!
Да-да! Морщины разглаживались как под ботоксом, заполыхал во всю харю утерянный еще до полета Гагарина румянец, – вместо сморщенной антоновки, на плечах образовался охуенно спелый, полыхающий узбекский помидорище!
А недовольная старуха все орала как резаная и махала веером – пчелки так и роились вокруг невинной старушки, которая и мёд-то не уважала.
Я застыл как во сне, отрешенно думая, кого вызвать – скорую, пожарную или милиции?
И тут произошло чудо – парализованная бабушка станцевала таки любимый чарльстон. Захуярила будь здоров – старая школа, хули!

О, как часто эта трухлявая горжетка докучала мне воспоминаньями: «Ах, внук, как я тебе завидую, молодость это самое прекрасное! Ах, как я танцевала чарльстон! Как танцевала…»
Не вынеся укусов, она вдруг поднатужилась и поднялась в кресле… и, пошла! Пошла словно со скрипом, тяжело отрывая ноги от пола, типа космонавта на Луне или водолаза на суше, словно ейные кочерыжки вросли в пол корнями.
Пчелы накинулись на нее с новой яростью, – да так, что старуха стала молодецки приплясывать как ЭмСи Хаммер, – ну точь-в-точь как в отривистой кинохронике двадцатых, – раз-два, раз-два! Тут пчелы блядь прям взъярились на неугомонную! С ацкими воплями, танцуя на разрыв аорты, бабка кинулась к дверям.

Я пересрал, и укрылся от солиста с подтанцовкой в туалете. С грязными проклятьями, воспитаннейшая, интеллигентнейшая петербурженка ломала дверь, помогая себе хуями да пиздюлями, но я и не подумал впустить – быть простроченным пчелами очень не хотелось.

Прокляв меня последними словами, она укрылась в ванной, остроумно пустила воду и счастливо ухала под душем, приговаривая: «Хорошо! Ай бля, хорошо! Мужчину мне, мужчину!». Ей богу, я слышал, что ей и вправду хорошо.
Помолодевшая старуха принимала водолечение еще три часа, пока не пришел папа и не выпустил пчел наружу. Во дворе тут же послышались вскрики. Многие потом ходили в волдырях.
Так, пчелы вылечили бабушкин паралич (жаль не надолго), и так наново перетянули кожу на лице, что через три дня, в гробу она лежала, как свежий улыбчивый огурчик.
Померла короче старушка – сердце не выдержало.

И все - таки, чарльстон она перед смертью станцевала. А с медом у мамы не срослось…

© Bolдырев
Алексей Болдырев

Остальные рассказы автора:

Старушка танцует чарльстон
Марьяна и мужчины
Зачем голомудому крокодилий пинжак
Пердимонокль и Лукерья
Студень vs буайбес
Гагарина и Терешков. 2116
Шоколад и оволосение по мужскому типу
ДЕПО "Пиздец"
Агрегатное состояние "фарш"
Хавронья
Прокачанная палочка для Гермионы
Может тошнить, но это про любовь
Секс в пионерлагере
Нарушала ПДД, угрожала собакой
Любовь к трем буквам
Блиндаж папы Карло
Меч Вильпердула
Ю энд ё френд
Гибель третьего реактора
Эскимо для Гогопушто
Пистонов и воробушки
Звезда Смерти Кукушкина
Заяц и парабеллум
Гдеборщнах
Девочка с кирпичами
Тараканы
Вынебаер
Красный телеграф

Это сообщение отредактировал ZM87 - 24.09.2017 - 00:29

Обычно про Маму матом не рассказывают. Даже про такую.

Это сообщение отредактировал stan123 - 18.05.2016 - 16:18

ржу) каждое слово- в перлы)супер короче.

давненько так искренне и громко не смеялся на работе! Спасибо, автор!!!

Это сообщение отредактировал rozysk - 18.05.2016 - 16:35

Класс! Классище!

На "помидоре" выпал под стол окончательно. Хороший слог. Хоть и печально закончилась пчелиная история но бл живот болит.

Да-а-а, тяжело нести Махалов крест... и выбросить жалко. Доктор Попов с огурцом в теплице Вам в помощь...

Годно! Очень годно! Пиши исчо!

Марьяна и мужчины

– Что же делать? – Марьяна так и подалась к врачу заплаканным лицом. Ловила ускользающий, виновато- равнодушный взгляд.
– Молиться.
Она удивленно и обиженно шмыгнула и отняла платок от красного носа:
– То есть… как?
Слышать такое от врача было странно. Хотя кому ж еще знать, когда пора, – на то он и врач, и медицинские показания.
Муж Павлик, скоропостижно умирал уже месяц. Тяжело, с переменным успехом. Врачи его вроде отговорят-отговорят, а он опять за свое.
И вот, вчера, он словно устало докурил на опостылевшем берегу, сел в лодку и отвалил – впал в беспамятство и не позднее послезавтра (по мнению лечащего) причалит к другому берегу.
– Мне казалось, вы верующая… – сказал врач.
– Ну да. То есть…ну да.
Прозвучало неуверенно. Она совсем растерялась. К чему такие разговоры в стенах советской больницы. Вспомнилось глумливое при теперешнем ее положении «боги в белых халатах».
И тут она все поняла:
– Может достать сильные лекарства? Мы готовы, сослуживцы Павлика его не оставят, –пропуск в распределитель, путевки! В Судаке очень хорошо, знаете…
Распределитель… Добротные пальто, зимние боты на меху жене, может быть даже мохеровый шарф. А еще что-то дефицитно-питательное и книги. Пахучие, тоненько потрескивающие новенькими корешками. Хорошо бы Хемингуэй, Брэдбери… Заныло в груди, – о этот распределитель, сколько слухов, хоть бы глазком! Но, предложить взамен было решительно нечего – ее мужа лечила лучшая из медицин.

Доктор впервые надолго встретился с без пяти минут вдовой взглядом старого, честного шулера. Эта сытая, щеголеватая женщина, всерьез думала вытащить мужа мохеровой пряжей.
Он не обиделся, хотя жить в бараке и отапливаться углем подустал. И жена с холодами, надставила короткие рукава дочкиного пальто вытертым каракулем – а поди-ка, достань новое.
Да и муж её, дай ему слово – душевно послал бы их к чёрту. Человек надумал умереть, и точка.
– Все препараты задействованы. Слава богу, у нас лучшая медицина. Мы и в космосе вон первые…– сказал он.
– Я к заведующему… – предупредила Марьяна юмориста.
Доктор пожал плечами, и, наконец, обиделся:
– Пожалуйста, только не понимаю, чем он вам поможет. Он сам одобрил лечение.
Марьяне не везло на мужей. Не в смысле – непутевые, а вот не выходило как в сказке – жить до ста лет и умереть в один день, а лучше пережить лет на десяток.
Это и трогательно и по-доброму. Вдова в церкви, потрескивание заупокойных свечей на кануне перед распятием, легкие слезы, на душе светло. А вечером можно и в театр или в парк на лавочку – слушать музыку, глядеть на молодежь, вспоминать…

Уже второго хоронит. Первый, – красавец, гармонист из родной деревни – Петр Коршун, – пропал без вести в сорок пятом. Когда принесли извещение, она рухнула на постель и три дня плакала в подушки – топотала и визжала на измученную мать, подступающую с пирожками – утешить. Только поднимется попить, – руки плетьми, раскисшее лицо, выпьет квасу или молока, и назад – рыдать как заводная.
– Скажи спасибо, ребенка не оставил. Прости, господи. – перекрестилась мать.
– Что вы говорите, мама… – Марьяна без вкуса надкусила пирожок, прищурилась на начинку – любимая – лук с яйцом. И слезы кончаются, да…

Пожалела тетка, – позвала в город. Среди посторонних, забудется, и гладишь, найдет кого стоящего. Поселила у себя, помогла с работой – устроила продавщицей в кулинарию, определила в очередь на жилье.
Спала Марьяна посреди комнаты, под столом, брательник теткиного мужа спал под супружеской кроватью (Марьяна не раз шугала его, приползшего погреться), старуха мать храпела на сундуке, а школьник Мишка спал у батареи под окном.
Ей богу, она славно устроилась, потому что у соседей, пацан спал и разучивал Лукоморье на шифоньере.
Вскоре ее перевели в буфет при столовой краснознаменного шарикоподшипника.
Рабочая интеллигенция, комсомольский актив, с удовольствием кушали бутерброды с сыром и «Московской» сырокопченой, через стенку от столовки, пропахшей тушеной капустой.

Красивая Марьяна очень нравилась вчерашним фронтовикам, дерзким и веселым. Наперебой приглашали в кино, в цирк, покатать на лодочке. Были красавцы орденоносцы, и даже герой Советского Союза, правда совсем не геройского, даже хлипкого вида.
Но ее заинтересовал юноша не в форме (фронтовики еще донашивали военное), а в пиджаке, и с белыми крыльями отложного воротника сорочки, смело уходящими аж в подмышки.
Заказывая бутерброд, он решительно закидывал пятерней челку назад, словно дерзал на что-то важное по комсомольской линии, – субботник для мечтающих отдышаться в единственный выходной людей, или как взять такие повышенные обязательства, чтобы даже парторг неопределенно крякнул, а у охромевшего на Балатоне директора стало нехорошо в глазах.
Марьяне он приглянулся. Обстирывать чужую, завонявшую старуху и отшивать брательника опостылело. Тогда, в субботу, в обед, Марьяна сказал прерывисто вздохнув:
– Возьмите со свежей ветчиной. Докторская заветрилась. А ветчину свежую получили, «Сибирскую».
– Да? – растерялся он, и так громко отдулся под требовательно-ласковым взглядом, словно вместо колбасы предложили бутерброд с буржуазным ананасом.

Павлик был сын ответственного работника, не воевал и у станка от зверской усталости не засыпал. У секретаря комсомольской ячейки задачи поважней…
Неуклюжая, осевшая на левый борт лодка, протяжными рывками идет по озеру. Пиджак на плечах, а на коленях коробка зефира. Из-за кленов стекает в чашку озера вальс, Марьяна чертит пальчиком воду и лукаво погладывает на губошлепого Павлика на веслах. Попался! Она плеснула в него водой и рассмеялась.

Когда тягостное чаепитие закончилось, и Павлик вернулся проводив девушку, отец взорвался:
– Идиот! Где твои глаза?! Ее насквозь видно, знаю я этих блядей!
«Повешусь!» – резонно пообещала десять минут назад Марьяна, и злая влезла в трамвай. Теперь Павлик стоял на своем. К тому же, – она беременна.
Отец рубил воздух:
– Идиот! Лучше б тебя на фронт взяли, – глядишь, не убили, – вернулся б мужиком. Баб одиноких – ебать, не переебать, а он связался с этой. Идиот! Алименты отменили! Партия тебе зеленый свет, мудаку, – подымай страну, а ты, мудак, не оправдываешь… – горячился он.
Выдохшаяся причитаниями и слезами мамаша, не сводила удивленных глаз и ушей с нервно меряющего комнату мужа. Эти его регулярные задержки…

Все таки, комнату молодым папаша выхлопотал. Марьяна поставила свечку за устроенную долю, за жилые метры.
Тетка с таким усердным сожалением провожала Марьяну, что спохватилась, – а не перегибает ли, может не стоило плакать? Нет, стоило! Муж Павлик у племяшки – сила.
В следующее воскресенье, тетка с мужем: нарядные, румяные из бани, с бутылкой «Улыбки», нагрянули в гости. И были задушевно посланы прямо с порога. Вечером тетка писала в деревню очень ругательное письмо. Очень! А обиженный, что его обманули – не взяли в гости брательник, допил портвейн и сказал:
– Надо было суке подол размахрить!
С Павликом расписались и встали в очередь на квартиру. Как раз к долгожданному чуду – ордеру, подоспеет и ребенок.

До Павлика был еще кладовщик. Снял ей угол, и даже поддавшись на уговоры, затеял развод.
Пикантная в прямом смысле история - с перчиком. Заведовал на мясокомбинате дефицитом: мускатным орехом, кардамоном и главное – черным перцем горошком и молотым. Крахмал, мука вытесняли излишки перца, и те расходились по частной кооперации – колбасным цехам, рюмочным, ресторанам.
Однажды, вернувшись с выездной первомайской торговли, Марьяна нашла кладовщика в жутком виде – раздавленного всмятку как жука – он несуразно топорщился волосами, перекашивал и без того неприятной рожей, заламывал руки, закидывался башкой – в общем, беда.
Скинула туфли. Ноги гудели, как и голова после восьми часов за прилавком, по соседству с пивной бочкой, вокруг которой свистопляска – гвалт, гармошка, пьяные вскрики, звон бутылок – сдуй пену, хвати, и доливай беленькой, – чтоб уж праздник, так Первомай!
Устало села с тарелкой студенистой вермишели. Перед кладовщиком водка, ливерная на газете.
– Что за праздник?
Он усмехнулся:
– Ревизия. Приурочили... Зинка сука, кому ж еще! Плачу за любовь. Эх, Марьяша…
Медленно выпил. Тяжело отставил стакан:
– Ждать-то будешь?
– Как же… Комнату выхлопотал? Снял эту конуру! До работы на трех перекладных. Жди его!
– Чего? – он по-бабьи прикрыл разинутый рот ладошкой. – Я дочь оставил. Ради тебя…
– А я не знала, что ты вор.
– Ты сука, не знала? Ты не знала?! Да я тебя!
– А ну! – она поднялась навстречу. – Сейчас милицию вызову.
Окончательно добитый, опустился за стол. Пил и только покрякивал, крутил головой – как обвела, как влезла в душу, о-о, подлая! «Зачем же я жену бросил?! Дочку, – у нее легкие не в порядке?!» Он заплакал над стаканом.
Развестись он не успел – приехали.
Марьяна поставила свечку, что кладовщика посадили прежде, чем они очутились в ЗАГСе, и назад к тетке. Брательник, – сатана, опять, с улыбочкой, масляно обтекал вокруг, – норовил зацепиться словом, рукавом.

Машина смолкла, стал слышен плеск волн, ветер. Брякнули в серые доски причала сходни.
Навстречу болонье, штиблетам, сапожкам, ярким зонтам, спешил на тележке, перебирая утюжками безногий инвалид. Матрос вручил ему звякнувшую авоську, тот вскинул ее на плечо - веревочные ручки в зубы, и быстрее здорового покатил в сторону бревенчатой чайной.
Марьяне присоветовали посетить исстари намоленное место, покаяться, – может жизнь наладится. В чем каяться, Марьяна честно не ведала, а что попросить, напротив. Всего-то сорок три, жила за мужем горя не знала, и вот – дважды вдова. Мужа, что же еще. Лучше партийного. За что, господи?
Она оставила дочь болтать с бородатым «физиком» в тяжелых очках и пошла к чайной, взглянуть, чем торгуют. Из открытого окна всхрипывала гармошка и звякали стаканы.
Спустя мгновенье, ее будто вышибло на крыльцо. Едва сдерживая шаг, затрусила к пристани. Дочка махала – туристы уж потянулись вереницей в гору, к храму. Марьяна махнула в ответ – иди, не жди. Взбежала по сходням, прошла на нос и больше уже на берег не сошла.
Булыжного цвета вода сыто чавкала под днищем и била в холодные, унылые скалы, поросшие строгим лесом, ветерок доносил вскрики гармошки. Вскоре теплоход шел назад – от Валаама в Сортавалу…

В почтовом ящике письмо из деревни, от матери, и еще вложен листок с незнакомым почерком.
Писали из Валаамского дома инвалидов. Кто писал, не указано, но видимо человек не молодой и деревенский, о чем говорила манера письма. А в письме вот что:
« Перед кончиной ветеран войны Коршун Петр Григорьич, 22 году рожденья, позвал и просил просить прощенья у жены его Марьяны Семеновны в девичестве Соляевой, родом из с. Пиксяси Ардатавскаво района Мордовской АССР также у матери его. Если живы. Сам писать не мог, потому без правой руки и обеих ног. От контузии немой. В госпитале он сказался дедомовским чтобы не быть вам обузой и так попал в дом инвалидов. Житье его было плахое, но он крипился как солдат пока не помер 29 августа 1968 году. Захаронен в могиле с номером 43. Вещи его у начальника тов. Сархф (зачеркнуто) Сарахафудинова. Вечная слава героям!»
Марьяна отложила письмо и сказала кому-то:
– А может я его и не узнала! И чего?

© Bolдырев
Алексей Болдырев

Это сообщение отредактировал ZM87 - 4.08.2016 - 12:49

Bolдырев

Спасибо за рассказ.
С удовольствием прочитала

и как итог, все бабы бл@ди !

Душевно, ток чет путано как-то. И мораль не ясна

Ну на уй Марьян (один раз)! Жить хочется...

Эпизод с кладовщиком как-то выбивается из общей линии. А так вполне интересно получилось, да. Про то, что инвалидов в массовом порядке ссылали на Валаам, мало говорится.
И вот это не очень ясно:

Как сказался-то? Если немой? И без правой руки.

Это сообщение отредактировал mrGrowler - 23.05.2016 - 15:28

Сильный рассказ. Правдивый. Для молодёжи - познавательный. Ведь ушли из быта слова - номенклатура, дефицит, блат, партком... Забылось, как отнеслось к ветеранам-инвалидам родное государство. Не хотят вспоминать, что при совке люди тоже были неравноправны, была чёрная кость и номенклатура.
Спасибо, автор!

История хороша. Без прикрас и излишней вычурности.
Сортавала.Мечтаю туда съездить, родной город отца.
Автору спасибо.

Поржала,зеленю))))

пока разобралась в ее мужиках, три раза по диагонали перечитывала, а так сильно, баба блядь..

Вкусные детали - картину рисуют и настроение создают

Что-то в конце затуплено как-то. последняя фраза торчит как-то непонятно.

Зачем голомудому крокодилий пинжак

Взгляните лучше в сторону заслуженных хуяторов эстрады, – мастадонтов на пенсии минкульта. Это ж Берег слоновой кости! Какие мощи, то есть мощностЯ!
Кобзон вон, однажды пел семь часов подряд – не, не на спор или для Гиннеса, а просто взял алаверды на чужих именинах, и не выпускал, как физрук пионервожатую из кладовки, пока та ему, пионерскую честь не отдала и серию оральных салютов.
В одной мальчуковой «На-Не», пяток стоялых жеребцов, а старый конь, как грится… Подкормить, зубы пролечить, и вперед.
А Бурановских бабок с плачами, по деревням? Отпелись – прикопал – новых сколотил, отпелись – прикопал – сколотил, прикопал – сколотил, прикопал…, – кто их разберет, – платочки, морщины, коронки. Шамкают каларитно, и заебись.
Разыщите Децла наконец, а он пусть отыщет свои охуенные портки и шапочку. Только не трогайте кампазитара и порекмахера Сергея Зверева, как бы этого не хотелось! Помните о бородатой Кончите, сличите карточки и все поймете. Зверев опасен шопиздец.
Лучше огорошьте Джигурдой, – путь рвет булановскую «Не зови мишку папой».
А в потом Булановой, и пусть хуюжит публику растеряевскими «Комбайнерами» в своей неподражаемой манере «сёдня к зубному». Короче, – есть чё наскрести, недорого и достойно.
Пошлите одного Лозу с гитарой, – достойно, компактно, дешево. Пусть сочинит чёта навроде своего плота, а не выйдет, так пусть и захуярит им «Плот», – все одно никто не помнит, что это за маленький плот, свитый хуй знает когда, а все еще не плох.

Нахуй упорно нарываться на разорительную как микровойна пабеду красивыми Биланами, атлетичными Лазаревыми и прочими ослепительными болгарами? В пизду задунайскую такие лавры, в Трансильванию и Сехешфехернахуй! Для галочки! И все!

Все же нашелся один рачительный, – вот же пиздатый государственник, кроме шуток! Так бля и заявил, тряхнув щеками: «Пошлем Шнура, а он всех там пошлет!» Умнейший оказался человек, несмотря на ухватки второгодника.
Правда, в его ведомстве спутники сыплются с орбиты как шишки, тока успевай шкериться и дырочки в бюджете считать. А каждая такая бракованная кастрюля, потянет на крах ракеты «Булава», которая все хуяк, да хуяк об земь, как дубина.
Однако, идея верная! Шнур им протрет залупой очи, пронзит слух и грамотно загнет салазки, то есть лабутены, – лет двадцать нам победы не видать!
Там со страху будут срацца даже на детском Евровидении, при одном упоминании России. НАТО сделает оргвыводы…
Но это, именно что нужно, при нынешнем наполнении бюджета, больше похожего на безжизненный гандон под окнами.

Удивительно, но кажется, только братские славянские народы всерьез воспринимают этот конкурс. А у него и требуха-то сгнила.
Евровидение, уже давно лишь гримаса резигнации – так надо, полезная традиция, – песня нас типа объединяет, мы одна евросемья.
Какие-то пионерские мантры. Вот у нас, пиздато объединяет застройщик, съебавший в районе котлована. Валютная ипотека теперь охуенно единит. Бухло здорово объединяет, и конечно ебля, то есть сама любовь.
А песни, просто слушают и пруцца.
Заунывней Евровидения, только похоронный марш на безенчукском кладбище – хоронили как-то далекого мне гопника и наркомана, а я рыдал пуще родных – ну такая безысходность, такой блядь Себастьян Бах и зловещий орган, что я пошел по могилкам собирать стаканы.
Кабы не наши цирковые номера с песнЯми, то действо напоминало бы похороны официально мертвого Черненки. Поют скучно, на мелодию срать хотели, ритмы нихуя не ритмичные, – хромые на все ноты кракадилы.

А стыдоба какая! – бородатые бабы, фрики, адская «перейя - перейя, байла чики- чик» и прочие урукхаи «Лорди». Почему? Принимать Евровидение у себя – неебацца накладна-пачётна, и умные европиоиды шлют всякое отребье, чтобы проебать наверняка. Иногда происходят осечки в виде Кончит.
Всем для галочки и нуегонахуй, и только мы праильно хуярим по нотами, и идем к победе, начхав на ценник!

Когда благородный Билан вытянул стране щасливый билет, я рыдал как его девчёнки – раскис, как геморройная свечка в поддувале.
Не, не от щастья, – просто приготовился меньше кушать доступных, вкусных продуктов и больше платить за свет, гас, и гавноотвод – городскую казну почиканую свалившейся Евровижой, надо пополнять, хоть бы и за счет гавна глухих и тугоухих как я.
Этот Джельсамина, выпили дыру в столичном бюджете, диаметром в писят миллионов долларов, по сухим официальным данным. Очень сухим…Ну как пизда мумии Хатшепсут.
Казалось бы, – хуйня по столичным меркам, – переложи прошлогодний асфальт в любом московском переулке, или распиши пару вагонов на кольцевой сказками Пушкенда, баснями, да пословицами про бережливость и честность, – вот и ша миллионам, по актам приема-передачи и сметам.

Но тут, с какой стороны глянуть.
Сейчас принято собирать детишкам на операцию всем народом, кому сто тысяч, кому миллион рублей, а кому и больше. Это Прекрасно! Народ конечно соберет, но кто-то и не дотянет. Как вышло, что на детей денег нет, а принять Еровидение – только свистни?
Вот бы малышам вместо песенной хуиты, да все писят миллионов юсд разом – на всех бы хватило таких деньжищ! Это сколько щасливых слез и безумной радости родителей! Однако – хуй, лечитесь целебным музыкальным конкурцом!
Вот в следующем году поднатужимся, выиграем, и будет детям праздник, вместо костного мозга и протезов.

Понимаем ёпта, Евровидение не какая-то сраная восьмерка, – тут престиж и большая политика, потому насухо выкручиваем яйца налогоплательщику. Потом, – мы же Европа, так даже на контурной карте в децтве рисовали, чё бы там не пиздили из той Европы.
Хуй с ним, – надо, значит надо! Но зачем весь это пафос и помпа? Усиранье с выпученными из глазниц залупами – «Поррвать!» Денег нам девать некуда?
Спросите людей, что пизжже, – Евро принять, или чадо и бабу с нервами вывезти на родное сука Черное море, и чтобы: жилье, пляжный противень, пассать в туалете, а не в раскаленную гальку, или на цветущие магнолии, питушки - чибуреки, фото с макакой, пиво и магнитики, и другие милые радости усталава чилавека, хоть на малость, на ежиный хуишко, да подешевели?
Нет же блядь! – везут на выпас всё «муз-тв», – визажистов, стилистов, болгарина этого одиозного, поваров, фигуриста с бабой, скрипку Страдивари с импортным скрипачом, охуеный водопад, каток, подтанцовку, подпевку, махателей флажками, блядей, и еще кучу веселых опарышей, и пруцца по ящику – во как пиздато у нас заделано! – дорого - богато.

Вы видели, сколько стоит набитая полезными детишкам элементами гавядина?
Нет чтобы по-умному, как какая нибудь жирная сельдь Норвегия, или опухший от гульденов Рейкьявик – скромно, не высекая, чтобы гарантированно проебать и дальше набивать мошну.
Вы скажете, – народ не поймет?
Народ как раз поймет, и даже улыбнется по-доброму в кои-то веки. А кто не поймет, тот мудаг и фанатег. Тот берет айфон в кредит и делает себе селфи, как попугай, а у самого носки в дырках и георгиевская ленточка замурзанная на рюкзаке болтается.

Нам бы отлежаться после Зимних охуевш…, то есть разумеется Охуенных, – таких Жарких, Твоих, а мы хуяк, – Лазарева им, от которого у девчонок трусята мокрые, да крылья ему, да в мультег его, да песню какую…
Кабы не напряженность вокруг, – мы бы опять победили себе в ушанку.
Вот еще не пойму. Почему «Жаркие.Твои», а не «Мои»? Это, как бы мне штоли дарят и говорят: «На, сынок, они теперь твои!».
Сперва обобрали нищего до порток, на кой то хуй справили на последние пинжак из крокодила, и подарили: «На зиму, теплый, твой бля!».
Нахуй голомудому крокодилий пинжак с перламутровыми пуговицами? И что с этим полезным девайсом делать? – не продать, не заложить такое чудо. В чем польза простому человеку?

Отдыхать туда поеду? Не-не, – цены кусаются, что камчатский медведь – сразу ебашат за беззащитную тешу. А раньше ездил...
Пекли мидий на уютном диком пляже, а теперь там практичный бетон и мидии съебались. Тогда еще хачи нам пиздюлей навешали, зато всё почти задарма – комната копейки, вино домашнее, шашлык и хачапури недорого, а пиздюли, – местные, не завозные – ваще бесплатно.
Теперь же, мне жить в пиздатом полупустом отеле, и вечно ходить голодным, как в пионерлагере, потому что отельер охуел – сутки как в греческой пятерке спа, залог, заезд аж с двух, а плати – сами понимаете. И пиздюлей мне непременно навешают.
Потому что, такие «богатые» на виду, как прыщи на атласной жопе пионерки. А томными вечерами, вазовские пузотерки делают обсирательное «врумм-врумм!», и ебашат из окон лезгинкой. Зачем мне такой отдых?
Говорят, скоро к нам приедет чемпионат мира по футболу… Это конечно не олимпийский угар и пинжак из крокодила, но практичное в наших широтах кожаное сомбреро нам точно сошьют…

© Bolдырев
Алексей Болдырев

Это сообщение отредактировал ZM87 - 4.08.2016 - 12:50

Вроде все понятно, но история рваная получилась, скомканная.

как надоело само слово евровидение - до тошноты , что аж с первых строк читать нет желания

Удало строчишь на великом и могучем, но начался у нас миллениум с внешней политики в приоритете, и чувствую ею же и закончится.

Не , ну а что , не так что ли ?