15 УТРОМ —15 ВЕЧЕРОМ
На письменном столе стоит бронзовая фигурка штангиста; мускулы его груди, рук, плеч предельно напряжены, — вероятно, он выжимает рекордный вес.
Рядом на столе лежит штанга — да, да, металлическая штанга. Только маленькая. Но совсем как настоящая. И даже «блины» на нее навешаны. А на полу возле стола чернеет двухпудовая гиря; это уже настоящая. И гантели.
На верхней доске книжного стеллажа выстроились в ряд кубки и статуэтки. Сплошь штангисты. Вот один — чугунный, — присев, левой рукой рвет штангу. Лицо его искажено: да, нелегко. Другой — высеченный из камня — стоит перед штангой молчаливый, сосредоточенный. Сейчас он попробует взять вес. В эти по-следние секунды перед решающим рывком он собирает воедино все свои силы, всю волю…
…Передо мной сидит сам хозяин квартиры — Юлий Петрович Старов, штангист, бывший чемпион Европы в полусреднем весе, уже немолодой, молчаливый, спо-койный. Он в пижаме, выделяется его шея — короткая, толстая, монолитная, как столб. И на ней прочно посажена голова, тоже массивная, с круто нависающим лбом.
— Что же вас интересует? — спрашивает Юлий Петрович.
Я объясняю: мне поручено написать очерк к пятидесятилетию Старова, расска-зать читателям о его спортивном пути.
Юлий Петрович улыбается:
— Это долго…
Он задумывается. Видимо, не знает, с чего начать. Как и всякий журналист, я не раз вел подобные беседы. Спешу на помощь:
— Как вы начали заниматься спортом?
Юлий Петрович долго думает, глаза его смотрят в пол, на лице появляется стран-ное, отсутствующее выражение, и я догадываюсь: Юлий Петрович сейчас, как сказал один поэт, блуждает по тропинкам своего далекого детства.
Он отвечает загадочно:
— Пожалуй, всему причиной — Яшка Кривоносый…
Заовражная улица, петляя, взбиралась на гору, почти к самым стенам монастыря. Хотя прошло уже шесть лет после революции, монастырь еще жил: по-прежнему копались на огородах молчаливые монахи, по-прежнему мелькали их черные одежды на базаре и на мельнице. Здесь, возле монастыря, на окраине маленького городка рос Юлька Старов, по прозвищу Юла.
В их домишке вечно стоял кислый, тяжелый дух: это пахла шерсть, — отец катал валенки. Пахли и шкуры, которые отец дубил: одним валянием не прокормиться. И от Юлькиной одежды тоже всегда пахло. «Псиной», — смеялись мальчишки.
Лицо у отца было тоже какое-то мятое, унылое, словно прокисшее. И нос длин-ный, унылый. Всю жизнь его преследовали несчастья: то пожар, то старший сын утонул, то самого так скрутила лихоманка, чуть не умер.
В школу Юльке ходить далеко: по всей Заовражной, мимо «Парикмахерского за-ведения братьев Жан» (все знали, что хозяин и единственный парикмахер там — Поликарп Семенович), мимо булочной Архипова, мимо пожарной каланчи, мимо клуба «Пролетарий», все вниз и вниз, до самой реки, перейти через мост, а там уж и школа.
Каждый день совершал Юла этот маршрут. И редко когда обходилось без стычки с воронихинскими. Так называли ребят из Воронихиной слободы, раскинувшейся возле моста. Верховодил ими толстый, нескладный парень — Яшка Кривоносый. В детстве он упал с печи и свернул себе нос. Так и остался нос на всю жизнь: рас-плющенный и повернутый влево. Из-за этого даже казалось, что Яшка косит, все-гда смотрит влево. Кроме носа, на Яшкином маленьком, с кулак, личике выделя-лись длинные, редкие зубы.
Издавна воронихикские мальчишки враждовали с заовражными.
Воронихинцы занимали очень выгодную позицию у моста. Заовражные вынужде-ны были ежедневно переходить через реку: и в школу, и на базар, и в кинемато-граф. Вот тут-то у моста их и встречали…
Юльке влетало особенно часто.
Был он невысокий, узкоплечий, болезненный. Кожа на щеках тонкая-тонкая, слов-но прозрачная. Молчаливый, замкнутый, он не имел товарищей. Заовражные обычно ходили через мост группами, в любой момент готовые дать отпор ворони-хинцам. А Юла шагал один…
Отец чуть не каждый день посылал его: то принеси шерсть или шкурки от заказчи-ка, то отнеси готовые катанки, то купи соды, или клея, или шкалик. И редкая из та-ких вылазок обходилась без синяков.
Однажды Юла нес часовщику Кронфельду валенки, завернутые в холстину. У моста его встретил Яшка Кривоносый со своей ватагой.
— А, Юлий! Цезарь! — воскликнул Яшка, как всегда сося леденец, и длинным грязным пальцем ткнул Юльке в щеку.
Юла оглянулся. Не убежишь. Яшкины приятели уже замкнули кольцо. Они стояли вразвалку, небрежно сунув руки в карманы, и ухмылялись.
— Ну, Цезарь, давай закусим, — сказал Яшка. Наклонился, сгреб горсть земли: — Ешь!
Юла глядел хмуро, исподлобья. Под мышкой он крепко зажал валенки. Только бы их не порвали, не запачкали. Отец тогда так изволтузит… Но у воронихинцев имелись свои понятия о благородстве. И главный закон: взрослых не впутывать. А валенки — это «взрослое».
— Ешь, Древний Рим! — Яшка поднес землю к самому лицу Юлы, мазанул по гу-бам.
Юла дернулся, отвернул лицо.
— Лопай, а то силком заставим!
Яшка подмигнул своим, двое ребят вывернули Юле руки, а Кривоносый, ухмыля-ясь, изловчился и прижал горсть земли к его плотно стиснутому рту. Юла дергал-ся, отбивался, выронив валенки. В конце концов, не выдержав, он заплакал.
— Будет, — негромко пробормотал кто-то из воронихинцев.
— Пускай катится…
Но Яшка по-прежнему настойчиво совал Юльке землю в рот. Она была сухая, противно скрипела на зубах. Юла давился, выталкивал языком маленькие хру-стящие комки. И только неожиданно появившийся на улице милиционер спас его…
Через несколько дней Юла опять нарвался на Яшкину компанию.
— Эге! — сказал Яшка. — Непорядок! Цезарь-то был рыжим. А Юла — черный! Сейчас исправим…
Он крепко держал Юлу, пока один из мальчишек сбегал домой, принес ведерко и кисть.
— Крестится раб божий Юлиан, — густым дьяконовским басом пел Яшка и сури-ком мазал Юле волосы. Под дружный хохот мальчишек он жирно ляпал краску на голову Юле, волосы у того слиплись и поднялись, как колючки у ежа. Огненно-яркой краской были вымазаны и лоб, и уши…
Юла с ненавистью глядел на мучителя. Если б мог, он убил, изувечил его, отом-стил бы за все обиды. Но как? Яшка был на голову выше его и, конечно, гораздо сильнее.
Весь испачканный краской, зареванный, охрипший, вырвался Юла из рук ворони-хинцев и бросился к реке. Убежал далеко вниз по течению на пустынную отмель, густо заросшую лозняком, долго, яростно тер голову песком и илом, остервенело скреб ногтями. Но ничего не помогало. Сурик въелся намертво. В реке, как в зер-кале, Юла видел свое лицо, окруженное ярким нимбом, как у святого на бабушки-ной иконе.
Идти домой днем по городу в таком виде было невозможно. И Юла до темноты отсиживался в кустах.
«Раздобуду пистолет, — с мрачной решимостью думал он.— Подстерегу Криво-носого. Жизнь или смерть?! При всех будет ползать на коленях, виниться…»
Юла мысленно уже видел, как Яшка ползает в пыли, умоляет простить его, твер-дит, что он не знал, какой Юла хороший и справедливый.
«Или подговорю Семку-мельника», — продолжал мечтать Юла.
Семка был известный всему городу здоровяк, со спиной, широкой, как шкаф. Он шутя таскал пятипудовые мешки.
«Дам Семке три рубля, пусть проучит…»
Только ночью задами пробрался Юла домой. Под причитания матери долго отмы-вал волосы горячей водой с керосином и щелоком. Но и назавтра еще нет-нет да мелькала в них огненная прядка.
…Вскоре в город приехал цирк шапито. На базарной площади за одну ночь вырос огромный балаган; деревянный, с брезентовой крышей, с несколькими рядами скамеек и висящими на красивых бронзовых цепочках яркими керосиновыми лампами.
У входа два клоуна награждали друг друга удивительно звонкими оплеухами, кривляясь, пели смешные куплеты, зазывая зрителей.
Юла, как и многие ребята, потерял покой. Каждый вечер крутился он возле цирка, стремясь проникнуть в манящий балаган. Иногда это удавалось.
В цирке все было интересно: и персидский фокусник, показывающий отрубленную говорящую голову, и заклинатель змей, и воздушные гимнастки.
Но для Юлы, как и для большинства мальчишек, все это бледнело перед корон-ным номером программы. На арену выходил важный дядька в черном, похожий на заграничного лорда, и громко объявлял:
— Всемирно знаменитая силач Али Махмуд-хан!
Под гром аплодисментов на ковер вступал в борцовском трико и туфлях сам Али Махмуд-хан, огромный, красивый, с лихо загнутыми черными усами. Он расклани-вался, на арену выводили лошадь, и Али Махмуд поднимал ее. Поднимал так просто, будто лошадь игрушечная. Потом так же легко проносил по арене шест, на каждом конце которого висело по трое мужчин.
А потом опять выходил важный дядька в цилиндре и, делая большие паузы после каждого слова, торжественно провозглашал:
— Всемирно… знаменитая… силач… Али Махмуд-хан… вызывал… на борьба… любого… из публикуй. Победитель… получай… приз… двести рублей.
Цирк гудел, зрители начинали ерзать на скамейках, шептаться. И всегда находил-ся кто-нибудь, желающий помериться силами со всемирно знаменитым турком.
В первый день такими оказались ломовой извозчик Кирилл и дворник Харитон. Турок разделался с ними с обидной легкостью. Припечатав к ковру Харитона, он даже похлопал его по животу: мол, не горюй.
На следующий вечер заработать двести рублей решил верзила Семка-мельник. Все мальчишки болели за него. Как-никак, Семка — первый городской силач.
Но Али-Махмуд, схватив шестипудового Семку за пояс, легко, словно мячик, пе-ребросил через себя и тут же, изловчась, прижал обеими лопатками к ковру.
Зрители и ахнуть не успели, как прозвучал свисток судьи — и смущенный Семка, озадаченно почесывая затылок, вернулся на свое место.
Маленький, тщедушный Юла восторженно следил за каждым движением Али Махмуда.
«Быть бы мне таким силачом! — замирая от счастья, мечтал Юла. — Даже не та-ким, хоть наполовину, хоть на четверть…»
Сколько чудесного смог бы он тогда сделать! И главное, самое первое — задал бы тогда лору Яшке!
Кривоносый сидел тут же, вместе со своим отцом, владельцем кондитерской, — важным, грузным, краснощеким. По груди и животу у отца к кармашку с часами змеилась толстая золотая цепь с брелоками. Яшка был в черном пиджаке из «чертовой кожи», с гладко прилизанными волосами и чинным выражением на ли-це. Совсем паинька. Оба они, отец и сын, дружно сосали леденцы.
Прошло несколько дней. Цирк уже собирался уезжать из города.
Рано утром Юла, захватив удочки, пошел на реку. Еще только рассветало, над водой клубился туман. Было прохладно, и Юлу в его легком пиджачке знобило.
Прыгая с камня на камень, чтобы согреться, он быстро спускался к воде. И вдруг у самой реки увидел огромную знакомую фигуру с удочкой.
Сердце у Юлы забилось часто-часто. Неужто?.. Он враз остановился, но так не-ловко, что камень, выскользнув из-под ног, прогромыхал в реку.
Рыбак досадливо обернулся. Красивое полное лицо, лихо загнутые усы… Конеч-но, это Али Махмуд! Он ничего не сказал и снова уставился на поплавок.
Юла стоял не шевелясь. Вот он — счастливый случай! Можно познакомиться с самим Али Махмудом. Только не робеть! О чем бы с ним заговорить?
Знаменитый турок сидел у моста и сосредоточенно разглядывал неподвижный, будто впаянный в реку поплавок. Юла расхрабрился.
— Здесь клевать плохо, совсем плохо, пфуй, — нарочно коверкая слова, чтобы было понятнее чужеземцу, сказал он. — Айдате, покажу место. Карош место! Рыба дерг-дерг-дерг… — Он показал рукой, как будет дергаться поплавок.
— Ну что ж, здесь и впрямь не клюет. Пойдем, мальчик, — ответил Али Махмуд, вставая.
Юла удивился: знаменитый турок свободно и чисто говорил по-русски.
Они поднялись выше по реке и расположились в давно облюбованной Юлой чер-ной бочажине. Работа пошла. Молча таскали они из реки плотвичек, язей, окунь-ков, пескарей.
Обратно возвращались вместе. Али Махмуд все расспрашивал о рыбе, о мона-стыре, о городе. Юла отвечал кратко, — ему хотелось поговорить совсем о другом: о борьбе, о цирке. И, наконец, видя, что они уже приближаются к базару, а Али Махмуд вовсе не собирается менять тему разговора, Юла рубанул напрямик:
— А трудно стать силачом?
Али Махмуд ответил почти не задумываясь. Вероятно, не раз уже задавали ему такой вопрос;,
— Это очень просто, мальчик.
— Просто? — Юла недоверчиво покосился. — Значит, и я могу?
— Можешь…
— А как?
— Очень просто, — повторил Али Махмуд. — Пятнадцать подтягиваний. Пятна-дцать утром, пятнадцать вечером — вот и все. На перекладине, на суку, на двер-ном косяке, на воротах — на чем хочешь. Пятнадцать подтягиваний, и через год — слышишь, мальчик? — всего через год ты станешь вдвое сильнее.
— Пятнадцать подтягиваний?
— Да.
— И вдвое сильнее?
— Да.
Юла искоса поглядывал на Али Махмуда. Шутит, что ли?
Они поравнялись с кондитерской.
— Хочешь, мальчик, пирожное? — предложил Али Махмуд. — Я угощаю…
Юла отказался. Пирожное — это, конечно, неплохо, но неприятно заходить в кон-дитерскую Яшкиного отца
Пошли дальше. Потом Юла сообразил, что в кондитерской мог быть и сам Криво-носый. Вот бы здорово показаться ему рядом с Али Махмудом! Яшка лопнул бы от зависти. Но они уже прошли мимо кондитерской, а просить знаменитого турка вернуться было неловко.
Приблизились к цирку.
— Ну, прощай, мальчик, — сказал Али Махмуд.— Кстати, если еще увидимся, зови меня лучше Александром Максимовичем… Итак, запомни — пятнадцать…
— Он махнул рукой и вошел в балаган.
Вскоре цирк уехал. А Юла еще недели две чуть не каждый день вспоминал совет Али Махмуда. Мыслимое ли дело — за год стать вдвое сильнее?
«Сбрехнул, конечно, фальшивый турок», — наконец твердо решил Юла и старал-ся больше не думать об этом.
Шли дни. Кончилось лето. Началась учеба в школе. И в первый же день занятий, первого сентября, Юла, возвращаясь из школы, снова напоролся на Яшку Криво-носого,
— Гутен таг, — сказал Яшка. — Гут морген, Кай Юлий!
Его дружки захохотали.
— Чего ж ты не здороваешься, древний? — Яшка с силой провел ладонью Юле от подбородка до лба, больно задрав ему кончик носа.
Юла молчал. Злость и обида бурлили в нем. И, что самое скверное, слезы под-ступали к самому горлу. Только этого и не хватает! разреветься на потеху ворони-хинцам.
— Храбрецы! —о трудом выдавил он.— Семеро на одного!..
— Можно и один на один, — с готовностью откликнулся Яшка.
И вдруг в голове у Юлы стремительно, как кадры в кинематографе, промелькнули и цирк, и Семка-мельник, лежащий на лопатках, и могучий Али Махмуд в борцов-ском трико, и его удивительный совет,
— Состоялось! — сказал Юла.
— Значит, деремся? — изумился Яшка.
— Деремся!
Яшка быстро скинул пиджак, передал соседу свой потрепанный портфель.
— Стой! — яростно крикнул Юла.— Мы деремся. Один на один. Но не сейчас…
— Когда же?
— Ровно через год. Запомни, в будущем году первого сентября я тебя поколочу, Здесь же. При всех. Клянусь!
— Фьють! — Яшка захохотал, приседая и хлопая себя ладонями по толстым ляж-кам.
Смеялись и его дружки.
— Ловко придумал! — крикнул один из них. — Значит, целый год тебя пальцем не тронь?! Ишь как придумал! Хитро!
— Клянусь! — снова яростно выкрикнул Юла.— Ровно через год на этом же самом месте я побью тебя, Кривоносый…
— А если не побьешь? — ехидно вклинил Яшка.
— Если не побью? — Юла лишь на мгновенье задумался.— Слушайте все! Если я не побью, пусть Яшка выкрасит мне волосы суриком, и я целую неделю — слы-шали?! — целую неделю буду так ходить по всему городу…
Воронихинцы, пораженные, молча смотрели на Юлу.
— А в школу? — тихо спросил кто-то.
— И в школу…
— И дома?
— И дома…
— Отец выдерет…
— Пусть.
Столько злости и правдивости было в голосе Юлы, что ему поверили.
— Ладно! — с угрозой сказал Яшка.
— Ровно через год. Только без всяких фиглей-миглей. Смотри, Цезарь!
— Без фиглей-миглей, — подтвердил Юла. — Ровно через год!
…Легко было сгоряча, в ярости крикнуть Яшке: «Я побью тебя!» Но когда Юла, вернувшись домой и немного успокоившись, представил себе, что предстоит ему через год, — на душе сразу стало скверно.
«Неужто придется целую неделю мотаться с крашеной головой?» — Юла зажму-рился от ужаса.
Он рано улегся, но заснуть не мог.
«Ну, турок, выручай», — думал он.
Утром, до ухода в школу, он с безразличным видом подошел к дверному косяку, подпрыгнул, уцепился за поперечину. Повис, потом попробовал согнуть руки. Это удалось, но с трудом. Опустился, снова подтянулся.
Белены объелся?! — нахмурился отец.— Притолоку оторвешь.
Нам в школе задали, — соврал Юла.
Отец посмотрел-посмотрел, как он извивается всем телом, и сказал:
— Что червяк на крючке! Держи тулово прямо… Но без помощи ног и всего корпу-са Юле было никак не подтянуться. В изнеможении он разжал скрюченные паль-цы и очутился на полу.
«Четыре раза сделал, — подумал он. — А нужно пятнадцать».
От напряжения руки дрожали, как в ознобе.
Уже уходя в школу, он попробовал продолжить упражнение. Во дворе росла ста-рая разлапистая сосна. Юла повис на нижнем суку, но подтянуться смог всего два раза.
В школе, на перемене, он подтянулся еще три раза.
«Итого — девять», — подсчитал он, возвращаясь домой.
После обеда он сразу снова взялся за дело. Подтянется несколько раз, отдохнет, поделает уроки, снова подтянется… За вечер вот так, с перерывами, он подтя-нулся двенадцать раз.
Ночью Юла ворочался с боку на бок. Руки, плечи и бока болели. Даже шея и та ныла и еле-еле поворачивалась.
«Странно, — думал Юла. — При чем тут шея?»
— Надо мне в школу зайтить, — посочувствовал утром отец, брызгая водой на ко-ротко настриженную, уложенную рядами шерсть. — Узнаю, чего это у вас на за-рядку навалились? Того гляди — руки отломятся.
Юлу не беспокоили его слова: отец никогда не заглядывал в школу, даже на соб-рания.
На следующий день боль немного поутихла. Но когда Юла попробовал повиснуть на ветке, руки снова так заныли — он сразу спрыгнул.
«С непривычки», — успокаивая себя, решил он и снова стал упражняться.
…Через два месяца он уже делал без перерыва пятнадцать подтягиваний.
— Молодцом! — сказал отец, катая навернутый на скалку войлок по полу.
«А что толку?!» — думал Юла, лежа в кровати.
Он долго ощупывал мускулы на руках: незаметно, чтоб они стали больше и крепче.
«Обманул, наверно, чертов турок», — расстроился Юла.
Но упражнения решил продолжать. Хода назад не было.
Прошел год. Первого сентября, еще утром, шагая к школе, Юла убедился: воро-нихинцы наготове.
— Как быть, Юла? — крикнул у моста маленький вертлявый Борька. — У нас су-рика всего полбанки. Хватит?
Воронихинцы захохотали.
Юла, не отвечая, прошел в школу. На уроках он сидел тихо, глядя прямо в глаза учителю. Юла видел, как тот открывает рот, но почему-то ничего не слышал.
На физике Юла получил записку:
«После уроков у моста. Так?»
Он кивнул. Как назло, нынче он был каким-то вялым, сонным. И руки слабые, словно ватные. И в голове туман.
После уроков Юла вместе со своим одноклассником Колькой Самохиным— ху-деньким, очкастым, вечно погруженным в книги — прошел к реке. Там уже собра-лась целая толпа воронихинцев.
— Ну, — сказал Яшка, сося леденец.— Начнем? Ему не терпелось быстрее вы-красить своему врагу голову.
— Я — секундант Юлы, — важно объявил Колька Самохин. Он как раз недавно прочитал «Трех мушкетеров» и теперь жаждал применить свои знания. — Надо разработать условия дуэли.
Яшка оглянулся на своих: надо ли? Но воронихинцам, видимо, понравилось это звонкое слово — «дуэль»,
— Дуй!
— Разрабатывай!
— Пусть все честь по чести!
Договорились быстро: под вздох не бить, подножек не ставить, в кулаки свинча-ток, камней не прятать.
— Бой из пятнадцати раундов,— напоследок внушительно прибавил Колька (так всегда дрались боксеры у Джека Лондона). — Победа нокаутом или по очкам.
И хотя никто не понял, все согласились.
По настоянию Кольки Яшка тоже выбрал себе секунданта — шустрого Борьку с Ямской, ехидного паренька, который во время всех переговоров нарочно, стоя на самом виду, то и дело помешивал железным прутом от зонтика сурик в банке, поднимал прут, разглядывал, как с него медленно стекают обратно в банку тяже-лые ярко-рыжие капли, и опять помешивал, вызывая смех и улыбки ребят.
Юла стоял молча. Он искоса бросал быстрые взгляды на Яшку. Грузный, не-складный, тот по-прежнему был на голову выше его. И руки длинные, как рычаги: такие везде достанут.
Воронихинцы в упор разглядывали Юлу. От них не укрылось, что плечи у него за последнее время развернулись, стали шире и крепче. Но все же он и теперь вы-глядел маленьким и, конечно, слабее Кривоносого.
— Гонг!— Строго скомандовал Колька. — Начинайте!
Кривоносый выплюнул леденец, похожий на сосульку, подскочил к Юле и наот-машь шлепнул его по щеке. Удар был несильный, но хлесткий и звонкий, как по-щечина.
Ребята загоготали. Юла даже растерялся. А Кривоносый ударил еще и еще…
— Го! Лупи! Вот это врезал! — кричали зрители. Понемногу Юла оправился. Но он все еще ни разу по-настоящему не стукнул Яшку, а лишь оборонялся — отскаки-вал, наклонялся, увертывался.
— Сунь ему, Яшка! Так! Катай! — орали воронихинцы.
Юла чувствовал: в нем закипает ярость. Все, все против него. Все, кроме Кольки, жаждут, чтобы Яшка быстрее победил. Все хотят выкрасить ему голову суриком.
Нет, боли он не ощущал. Ни боли, ни усталости. Лишь злоба и желание победить, обязательно победить все сильнее разрастались в нем. Они дрались уже долго. Оба взмокли, громко сопели. Казалось, Яшка избивает Юлу. Многие думали, что Юла вот-вот свалится, сдастся.
Но зрители не замечали, что грузный, тяжелый Яшка уже устал и сует кулаками почти наугад, чаще в воздух, чем в Юлу. А тот еще свеж.
Воронихинцы насторожились, когда Юла вдруг нанес Кривоносому несколько точ-ных ударов по голове. Потом отскочил и еще ударил правой и левой…
Зрители молчали. Не хотелось верить, что наступил перелом.
«Случайность,— убеждали себя воронихинцы. — Сейчас Яшка оправится, и то-гда…»
Но Яшка уже не смог оправиться. Он побледнел, дышал тяжко, со свистом, и не бил, а лишь защищался.
Юла ударил его в подбородок, как показалось ему самому, совсем несильно, но вдруг у Яшки подогнулись колени, и он мягко, как куль с мукой, осел на землю. Из носа у него хлынула кровь.
— Ура! Нокаут! — радостно заорал Колька Самохин.
Кажется, больше всех был удивлен сам Юла. Он вовсе не ожидал, что его удар окажется таким могучим.
Оцепенели и зрители,
— Нокаут! — торжественно повторил Колька и поднял правую руку победителя: так всегда делал рефери — судья на ринге — у Джека Лондона.
Рассказывая, Юлий Петрович вертел в руках маленькую бронзовую фигурку штангиста.
— Так я побил Яшку,— Юлий Петрович поставил фигурку на стол. — И, пожалуй, этот бой можно считать началом моего спортивного пути. Колька Самохин потом, по дороге домой, то и дело щупал мои бицепсы и удивлялся, когда это они стали такими тугими и округлыми.
Я отвечал загадочно:
«Пятнадцать утром — пятнадцать вечером!»
И мысленно благодарил Али Махмуда за его простой, но поистине чудесный со-вет.
Побив Кривоносого, я чувствовал себя героем. И, конечно, сразу же решил бро-сить подтягивания: к чему? Однако… Оказывается, я уже привык каждый день де-лать упражнения. Меня прямо-таки тянуло к ним. А потом я увлекся футболом, борьбой и, наконец, штангой…
Юлий Петрович усмехнулся:
— Как видите, разными путями приходят люди в спорт…
© Борис Раевский
Издательство «ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА», Ленинград 1966 год.
yaplakal.com